Природный Универсум в картине мира архаических и древних народов: трактовка Ф. И. Буслаева

Размещено на http://www.allbest.ru/

Природный Универсум в картине мира архаических и древних народов: трактовка Ф. И. Буслаева

М. В. Новиков

Т. Б. Перфилова

Данная статья является продолжением серии публикаций [11, 12], посвященных анализу творчества незаслуженно забытого в советский период великого русского ученого Федора Ивановича Буслаева. В статье постулируется, что концепция мифа Буслаева складывалась под влиянием философской антропологии В. Гумбольдта. Как и классик немецкой трансцендтальной философии, Буслаев использовал смысловое пространство слова или текста для описания скрытых от науки механизмов эмоционального переживания человека - источника мифотворчества, считал язык (слово) и миф сущностно и генетически неразделимыми; использовал слово единицей измерения динамики мыслительных процессов; подчеркивал в слово- и мифообразовании непреднамеренный, неотрефлексированный характер; был убежден в совершенстве лексикона первобытного человечества. Отмечается, что на конкретном материале Буслаев дал дополнительную аргументацию концепции языкового мировидения архаических и древних народов: как поклонник органистической теории языка ученый проиллюстрировал способность лексем создавать новый мир образной реальности при помощи антропоморфных идей и форм; доказал, что миф присутствовал при зарождении языка, наполняя его первоначальными воззрениями на природный и социальный Универсум; обосновал неотделимость мифологического мышления от эмоциональной, аффективно-моторной функции мозга; проакцентировал значение художественных тропов при создании мифологических образов, выявив источник их появления - «языковое и мифологическое мышление». В статье подчеркивается, что исследование семантических переносов в ходе словообразования приблизило Буслаева к осознанию своеобразной логики первобытных людей, в основе которой лежали ассоциативные цепи и коды, то есть такое свойство мифологического сознания, которое позже получит название комплексности и диффузности.

Ключевые слова: миф, мифологическое мышление, язык, слово, языковое мировидение, тропы, лингвопсихологические процессы и механизмы. архаический народ буслаев

M. V. Novikov, T. B. Perfilova

Natural Universum in a Picture of the World of Archaic and Ancient people: F. I. Buslaev's interpretation

This article is continuation of a series of publications [11] devoted to the analysis of creativity unfairly forgotten during the Soviet period the great Russian scientist Fiodor Ivanovich Buslaev. In the article it is postulated that Buslaev's concept of the myth developed under the influence of W. Humboldt's philosophical anthropology. As well as the classic of the German transcendental philosophy, Buslaev used semantic space of a word or a text to describe mechanisms of the person's emotional experience hidden from science - a source of formation of myths, considered a language (word) and a myth appreciably and genetically inseparable; used a word as a unit for measuring dynamics of thought processes; emphasized that a word - and myth making have inadvertent, non-reflective character; he believed in perfection of the primitive mankind's lexicon. It is noted that on certain material Buslaev gave an additional argument of the concept of the language world perception of the archaic and ancient people: being an admirer of the organistic theory of language the scientist illustrated the ability of lexemes to create a new world of figurative reality by means of anthropomorphous ideas and forms; he proved that the myth was present at origin of language, filling it with initial views on a natural and social Universum; he proved inseparability of mythological thinking from emotional, affective and motor function of the brain; and accentuated the value of art tropes during creation of mythological images, having revealed a source of their emergence - «language and mythological thinking». In the article it is emphasized that the research of semantic transfers during word formation brought Buslaev closer to understanding of primitive people's peculiar logic which was based on associative chains and codes, that is such a property of mythological consciousness which will be later called as complexity and diffusion.

Keywords: myth, mythological thinking, language, word, language world perception, tracks, linguo-psychological processes and mechanisms.

Ф. И. Буслаев, великолепный знаток результатов изучения процессов мифотворчества в Западной Европе, разделял представления своих главных ученых наставников - немецких филологов и философов первой половины XIX в. - о психологических факторах зарождения религии и мифологии.

Не делая различий между понятиями «эпос (слово)» [8, с. 112] и «миф» (об этом свидетельствуют синкретичные выражения: «эпический миф» [3, с. 251] и «мифологический эпос [9, с. 417]), которые появились в «мифический период» и были порождены «мифическим сознанием», Ф. И. Буслаев объединял в своей теории мифотворчества психологические механизмы, равнозначно повелевавшие как процессом познания первобытным человечеством мира, так и практиками словообразования.

Можно привести немало высказываний ученого, которые недвусмысленно указывают на совпадение во времени древнейших основ мифотворчества и архаических слоев языка.

В статье «Об эпических выражениях украинской поэзии» отмечено, что «образование языка стоит в связи с зарождением народных мифов и сказаний» [4, с. 210]; в работе «Русский народный эпос» Ф. И. Буслаев обращает внимание на первозданную древность и синхронность возникновения мифологии, языка, эпической поэзии (Ф. И. Буслаев сообщал: «Если первоначальное раскрытие народных верований представляет нам мифология, если первоначальные проявления логических законов должны мы искать в построении языка и из наблюдений над его составом, окрепшим уже в эпоху доисторическую, следует выводить данные о философии самого народа и о законах человеческого мышления вообще, то, без сомнения, и первоначальные, неизменные основы поэтической деятельности надобно искать в древнейшем и самом естественном ее проявлении - в народной эпической поэзии» [9, с. 412]); в «Повести о Горе-Злочастии» автор подчеркивает, что эпическая поэзия, в основе которой лежат мифические сказания, и язык вырастают из «таинственной глубины духа народного», причем их рождение происходит так же естественно, но и так же не менее сокровенно, как «зачинается... всякая жизнь в природе, и духовной, и физической» [6, с. 597].

Важнейшие положения буслаевской теории мифотворчества излагаются в работах «Древнейшие эпические предания славянских племен», «Областные видоизменения русской народности», «Мифические предания о человеке и природе», «Эпическая поэзия».

Начало процессов мифотворчества и «созидания самого языка», по мнению Ф. И. Буслаева, теряется в «темной доисторической глубине», «в самой ранней эпохе бытия» народа [10, с. 1]. «Народ не помнит, чтобы когда-нибудь изобрел он свою мифологию, свой язык, свои законы, обычаи и обряды». Эти важнейшие «национальные основы», «главнейшие нравственные» опоры национальности были естественны, как сама жизнь, и на протяжении «многих доисторических веков» они составляли «священное предание, великую родную старину, святой завет предков потомкам» [10, с. 1].

Слово в те первозданные незапамятные времена не могло быть условным знаком для выражения мысли, но и «случайным стечением звуков» язык не являлся - он представлял собой ту «зиждительную силу, помощью которой» народ вносил в свое умственное достояние «всю природу и жизнь», делал первые попытки самопознания [5, с. 166]. Язык зарождался в неразрывном союзе с мифами, обычаями и обрядами - «одним словом, со всем умственным и нравственным бытом народа, сохранившимся по преданию в народных эпических созданиях» [5, с. 161]. Оттого-то в языке отразилась «целостность духовной жизни», нередко проявляющаяся в множественности значений одного и того же слова. Например, предкам современных славян требовалось одно-единственное слово, чтобы выразить следующие понятия: «говорить и думать, говорить и делать; делать, петь, чародействовать; говорить и судить, рядить; говорить и петь; говорить и заклинать; спорить, драться и клясться; говорить, петь, чародействовать и лечить; говорить, видеть и знать; говорить и ведать, решать, управлять» [10, с. 2].

Эта синкретическая функция слова, или языка, вбиравшего в себя все произведения мыслительной и духовной активности народа, его связанного с верованиями быта, имела многочисленные проявления.

Язык стал «своеобразным мировоззрением человека, третьей реальностью, стоявшей между ним и внешним миром» [14, с. 635]. Это происходило потому, что слово и мысль были в языке тождественны, пояснял Ф. И. Буслаев: «внешняя форма была существенной частью эпической мысли, с которой стояла она в таком неразделенном единстве, что даже возникала и образовывалась в одно и то же время» [10, с. 7].

Полисемантизм слова, создававшего образ мироздания во всей его полноте и цельности, проявлялся в целостности литературного предания, хотя и представленного многочисленными жанрами народной словесности, но по способу восприятия и осмысления мира имевшего один источник - мифологическое сознание первобытных людей.

«Древнейшая словесность народа, - рассуждал в этой связи Ф. И. Буслаев, - была общим и нераздельным выражением» всех его понятий и убеждений, поэтому многочисленные виды «народной поэзии»: миф, сказка, загадка, пословица, поговорка, клятва, наговор, заклятие, примета - являлись «членами одного общего сказочного предания» и, взятые в совокупности, составляли «то целое, которое, хотя и не высказывалось во всей полноте и нераздельности ни в одной народной поэме, однако всеми чувствовалось и осознавалось как родное достояние предков» [10, с. 5].

Смысловая емкость слова превратила язык в выражение всех нравственных интересов и духовных потребностей человека, не отделявшего еще своих собственных убеждений от коллективных суждений родного этноса, поэтому такие виды интеллектуальной деятельности, как художественная, законодательная, научная, которые позже будут существовать отдельно, в архаических обществах были слиты воедино. «Синтетическая сила мышления», свойственная «маститой первобытности» [5, с. 180], имела своим «важнейшим духовным деятелем» язык, отмечал Ф. И. Буслаев [10, с. 6].

Ф. И. Буслаев - поклонник органистической концепции языка - относился к этому социокультурному феномену как к живому организму, который, обладая собственными законами внутреннего развития, самосовершенствования, еще и был наделен Всевышним [2, с. 481; 5, с. 178; 7, с. 478] огромной созидательной энергией. Она наполняла язык разумом, волей, целеполаганием, провиденциальными способностями, превращая в мощный двигатель человеческого прогресса. В устах Ф. И. Буслаева язык оживает, одухотворяется, обретает способность к креационистской деятельности, облагораживающей сознание человека и усовершенствующей мыслительные процессы первобытных людей.

Трудно удержаться от желания воспроизвести несколько показательных фраз, созданных Ф. И. Буслаевым под впечатлением философской антропологии В. Гумбольдта и в стилистике немецкой трансцендентальной философии.

«Первоначальный организм» народного языка, - сообщает ученый, - «обладает свойствами первоначального, свежего дара слова: свободен в производстве и образовании слов, необыкновенно чувствителен в сочетании звуков для выражения непосредственных впечатлений, прост и ясен в синтаксическом сложении... упорен и неподатлив чужому влиянию, так что всякая мысль, пришедшая в него извне и несогласная с его обычными представлениями, тогда только входит в его живой и свежий организм, когда вполне подчиняется ему, переработавшись и приноровившись к его воззрениям» [5, с. 156, 157].

«Вся задача языка в первобытном его устройстве состояла в том, - далее рассуждает Ф. И. Буслаев, - чтобы облечь звуками понятие обо всем мире, каким он кажется, а не каков он на самом деле. А так как основой всякому взгляду на вещи бывают убеждения, выработанные верованиями, преданиями и обычаями, то впечатления, от которых язык ведет наименования предметов, действий и свойств, должны стоять в прямой зависимости от тех суеверных убеждений, которые сопутствовали образованию языка в период доисторический» [5, с. 159].

Продолжая перечислять результаты «творчества языка» через прием его антропоморфизации, Ф. И. Буслаев с воодушевлением сообщает, что «язык любит от одного и того же корня производить слова для означения и чувства, и предметов, действующих на чувства» [5, с. 158], что язык может переносить значение слова, «довольствоваться намеком», «называть предметы по эпитетам» [5, с. 159-161]. При всех этих манипуляциях со словами язык «стремится по возможности воссоздать полную картину природы и жизни» [5, с. 163].

«При взгляде на мир язык пользуется эпическим настроением, господствующим в первобытной народной поэзии, которая любит живописать природу постоянным эпитетом» [5, с. 161].

«Язык самому уму приписывает по преимуществу способность различать то. что представляется рассуждению» [5, с. 179].

Эти выражения, число которых можно было бы и умножить, ярко свидетельствуют о том, что Ф. И. Буслаев растворял язык в мыслительной деятельности людей, отождествлял разнообразные функции мозга и сложные психические реакции с творческими потенциями «духовного деятеля» народа - языка [10, с. 6]. Очевидно, что с языковым мировидением в духе В. Гумбольдта он связывал успехи в культурно-историческом развитии архаических обществ.

Руководствуясь идеей тождества языка и мысли (а также языка и духовной культуры) [10, с. 5] первобытного человечества, Ф. И. Буслаев не считал приемлемым для себя дублировать ошибочный, в его понимании, метод объяснения процесса словообразования в «отвлеченных логических категориях». «Сухой анализ звуков и грамматических форм», к которому прежде прибегали его учителя и предшественники-лингвисты, ему казался непригодным для понимания сложного и загадочного процесса мифотворчества, при котором именно язык в «произвольных увлечениях фантазией», а также неудержимой потребности к «своеобразной игре звуков и представлений» давал слову «все свойства художественного произведения» [5, с. 159, 160].

Пусковым механизмом для проявления «закона творческой фантазии» языка было «непосредственное ощущение от соприкосновения с природой», «живое воззрение» на мир, рождавшее «бесконечно разнообразное сцепление впечатлений». Озарявшая при этом сознание человека мысль зарождалась «за один раз с членораздельными звуками» [5, с. 177], затем начинали проявлять себя «слагающие и разлагающие силы рассудка» [5, с. 172], приводя в движение, в свою очередь, законы первоначальной логики Homo Sapiens^.

Хотя Ф. И. Буслаев не отрицал полностью наличия законов логики, которые могли присутствовать и в деятельности языка, и в процессе мифотворчества, он все-таки не мог избавиться от соблазна видеть именно в языке силу, стоявшую над рассудком человека, повелевавшую его сознанием, руководившую созданием новой - образной, художественной - реальности. Он не мог побороть в себе желание лишить древнейшие формы языка того совершенства, «правильности и глубины логического смысла», которые были ему дарованы «высшей творческой силой», а следовательно, и содержали в себе сверхъестественные и преобразующие реальность способности.

С сожалением исследователь констатирует «порчу» языка по мере удаления человечества от «наидревнейшего, первоначального периода» [2, с. 472]. «История языка, - комментирует он, - различает логику мысли и логику слова. Мысли совокупляет, разделяет и определяет сам человек; смысл языка, разум слова - дело высшей творческой силы; человечество только искажало этот высший дар; народы в историческом своем движении только портили, забывали, подновляли и вновь забывали первобытные, совершеннейшие формы языка» [2, с. 481].

Ф. И. Буслаев использует всю силу своего убеждения и весь дар красноречия, чтобы обосновать идею совершенства лексикона первобытного человечества, где каждое новое слово было одновременно и «мифическим преданием» [5, с. 159]. Такой эффект неразличимости слова и мифа появлялся оттого, что акт номинации, или наименования, предмета осуществлялся «по впечатлению, им производимому на человека», на его «духовную природу» [5, с. 159]. Восстанавливая, насколько это позволяло его воображение, природу психологических процессов в «первобытную, эпическую эпоху», Ф. И. Буслаев рисует картину потрясения «существа мыслящего» [5, с. 179] при осуществлении первых попыток постижения тайн Вселенной: «подобно сотрясенному металлу, [человек. - М. Н., Т. П.] изрекает из себя членораздельные звуки, которыми выражает уже не природу, налагающую на его душу впечатления, но целый мир своих собственных ощущений и представлений» [2, с. 483].

Не имея возможности объяснить шквал свежих и наивных ощущений, а также понять изменения, происходившие в мире природы, человек свои собственные «животрепещущие впечатления», то есть реакцию своих органов чувств, выдавал за качества и свойства окружавшего его пространства. Это свойство первобытного сознания, наделенного творческой фантазией, воплощать в художественные образы свои эмоционально-чувственные реакции и превращало, по утверждению Ф. И. Буслаева, процесс освоения Вселенной в мировидение, миро- чувствование, миросозерцание человека.

«Созерцая природу, - писал ученый, - человек приписывает ей качества и действия своих воззрений... по врожденному своему стремлению сблизиться с предметом наблюдения и познания, по свойству самого разума человеческого налагать отпечаток своей деятельности на все то, чего коснется. Язык выражает это действие разума весьма просто, а именно: называет вещи не по тому, что они суть на самом деле, а потому, как они кажутся» [5, с. 168]. В процессе словообразования язык руководствуется воззрениями человека, или иначе, его типом мышления, способом воспринимать мир; более того, язык «постоянно имеет в виду человека» [5, с. 187], то есть, создавая новый мир образной реальности, язык творит антропоморфными идеями и формами, сближая продукты своей деятельности с архетипическим инвариантом - человеком.

Поскольку предмет получал свое название не за содержание, а за живописное непосредственное впечатление, произведенное на человека, далее рассуждал Ф. И. Буслаев, то, естественно, могла создаться ситуация, когда одним и тем же словом язык называл абсолютно несхожие по своим истинным свойствам стихии, различные предметы быта и представителей животного царства, к примеру, ветер, стрелу и быструю птицу [10, с. 7]. Так, крылатый образ ветра, довольно часто встречающийся в индоевропейской мифологии, возник не случайно, пояснял он. В основе уподобления друг другу сущностно различных мифологических персонажей (как в случае создания образа крылатого ветра) находилось «первобытное сочетание впечатлений, производимых быстротою ветра и птицы», а также «потребность олицетворять в видимом образе невидимую силу ветра» [10, с. 8].

Позже в риторике подобные слова получат название тропов, напоминает нам исследователь [5, с. 165], но источником их появления являлось «языковое и мифологическое мышление» [1, с. 138].

В эпоху образования мифического предания был шанс возникнуть и противоположной ситуации, когда «суеверное воображение» одному и тому же предмету давало разные наименования, руководствуясь при этом каскадом эмоций, шедших от действий и свойств наблюдавшегося объекта. «Живописуя предметы со многих сторон», язык в творческом порыве «запасался» синонимами и эпитетами [5, с. 163, 164].

«Взаимное действие образующихся поверий и языка» ярко видно и в таких разновидностях тропов, как метафора, метонимия, синекдоха.

Метафора, олицетворявшая душевные силы человека в «образах вещественной природы», стала «необходимой, существенной оболочкой языческих верований»; помогая реализоваться дару слова через ассоциации и подобия, она давала толчок к осмыслению умственных и нравственных понятий, придавала им легко понятные «народной фантазии... осязательные образы» [5, с. 165, 166].

Метонимия, характеризующая свойство первобытного мышления переносить кажущееся впечатление, производимое предметом, на всю его сущность, «заставляла язычника смешивать» представления об истинных силах природы с их проявлениями: оттого-то Перун был не только божеством, но и молнией, а лихорадка - не только болезнью, но и сверхъестественным существом, вызывавшим хворь, смерть, - страшной Мораной, олицетворявшей кончину [5, с. 169].

Смешение действия с причиной, его вызвавшей, произведения - с производителем, замену абстрактных представлений о пространстве и времени их образными аналогами Ф. И. Буслаев объясняет действиями метонимических приемов слово- и мифообразования, которые позволяли человеку максимально сблизиться с предметами познания, наложить печать своего воззрения на мир на самые яркие, впервые возникавшие ощущения [5, с. 168-170].

«Свободное творчество фантазии» могло способствовать также появлению синекдохи, или переноса индивидуального, иногда и случайного впечатления, выраженного словом, на весь предмет или «общее понятие».

Народная фантазия прибегала к синекдохе, когда употребляла часть вместо целого, единичное вместо множественного, придавала «отвлеченным логическим категориям изобразительные формы». Значение синекдохи было особенно впечатляющим при образовании понятий о множественности, совокупности; в этих случаях «язык берет частный случай - наименование какого-нибудь предмета - и по отношению к целому кругу подобных предметов, или даже по чисто наглядному сближению, иногда случайному, распространяет наименование предмета до понятия о множестве» [5, с. 172].

Рассматривая все разновидности тропов в ключе «взаимного действия» одухотворенной мысли и языка, веры и слова, Ф. И. Буслаев объяснил эту очевидную для него закономерность тем, что формированию «внутреннего организма языка способствовали быт народа и эпический взгляд на мир» первобытных людей [5, с. 173].

Сохраняя первоначальные эмоциональные впечатления народа в виде образов, язык продолжал стимулировать творческую мысль людей к дальнейшей антропоморфизации действительности через присвоение ей человеческих психоэмоциональных свойств. При этом процессе «очеловечивания» природы и Вселенной язык вновь использовал излюбленный прием слово- и мыслеобразования - ассоциации, делился своими наблюдениями Ф. И. Буслаев.

Исследование процессов семантических переносов в ходе словообразования приблизило его к осознанию своеобразной логики первобытных людей, в основе которой лежали ассоциативные цепи и коды. По существу, Ф. И. Буслаев первым охарактеризовал то свойство мифологического сознания, которое в XX в. Э. Кассирер назовет комплексностью, а Н. Я. Марр - диффузностью [13, с. 112].

Закон релевантности внутриязыковых процессов и «народных верований», выводившийся Ф. И. Буслаевым из признания органической природы языка, позволял ему вплотную подойти к осмыслению глубинных пластов человеческого сознания, что в дальнейшем помогло ему переключить свои научные поиски из регистра сравнительно-исторического языкознания в регистр более широких культурно-исторических обобщений. Никогда не разрывая нити преемственности с языковедением и постоянно апеллируя к своим ранним научным разысканиям, во второй половине XIX в. Ф. И. Буслаев все же сосредоточил фокус своей исследовательской активности на выяснении сущности мифологического сознания и его эманациях. Ему важно было понять причины, которые обусловили появление мифа не как жанра словесности, а как особого способа мыслить, присущего человеку архаических и древних обществ, как парадигму первобытного взгляда на мир.

Библиографический список

Буслаев, Ф. И. Мифические предания о человеке и природе, сохранившиеся в языке и поэзии [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства: в 2 т. - Т 1 Русская народная поэзия. - СПб. : В тип. тов-ва «Общественная польза», 1861. - С. 137-150.

Буслаев, Ф. И. «Мысли об истории русского

языка» И. Срезневского [Текст] // Буслаев

Ф. И. Догадки и мечтания о первобытном человечестве / Сост., подг. текста, статья и комент. А. Л. Топоркова. - М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006. - С. 470-493.

Буслаев, Ф. И. О сродстве одного русского заклятия с немецким, относящимся к эпохе языческой [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 250-256.

Буслаев, Ф. И. Об эпических выражениях украинской поэзии [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т 1. - С. 210-230.

Буслаев, Ф. И. Областные видоизменения русской народности [Текст] // Буслаев

Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т 1. - С. 151-209.

Буслаев Ф. И. Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной

153

словесности и искусства. - Т 1. - С. 548-643.

Буслаев, Ф. И. Русская поэзия XVII века

[Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. -

С. 470-547.

Буслаев, Ф. И. Русский быт и пословицы [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 78-136.

Буслаев Ф. И. Русский народный эпос [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 401-454.

Буслаев, Ф. И. Эпическая поэзия [Текст] // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. - Т. 1. - С. 1-77.

Новиков, М. В., Перфилова,

Т Б. Концептуально-методологические основания

второго этапа творчества Ф. И. Буслаева [Текст] // Ярославский педагогический вестник, 2017. - № 6. - С. 268-275.

Новиков, М. В., Перфилова, Т. Б. Концепция всеобщих законов развития культуры Ф. И. Буслаева [Текст] // Ярославский педагогический вестник, 2018. - № 1. - С. 148-155.

Топорков, А. Л. Теория мифа в русской мифологической науке XIX века [Текст] / А. Л. Топорков. - М. : Индрик, 1997. - 456 с.

Топорков, А. Л. Ф. И. Буслаев: филолог и

мыслитель [Текст] // Буслаев Ф. И. Догадки и мечтания о первобытном человечестве. - С. 634-642.

Reference List

Buslaev, F. I. Mificheskie predanija o cheloveke i prirode, sohranivshiesja v jazyke i pojezii = The mythical legends about the person and the nature which remained in language and poetry [Tekst] // Buslaev

I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva: v 2 t. - T. 1 Russkaja narodnaja pojezija = Historical essays of the Russian national literature and art: in 2 volumes. - V 1 Russian national poetry. - SPb. : V tip. tov-va «Obshhestvennaja pol'za», 1861. - S. 137-150.

Buslaev, F. I. «Mysli ob istorii russkogo jazyka» I. Sreznevskogo = «Thoughts on Russian history» of I. Sreznevsky [Tekst] // Buslaev F. I. Dogadki i mechtani- ja o pervobytnom chelovechestve = Guesses and dreams about primitive mankind / sost., podg. teksta, stat'ja i koment. A. L. Toporkova. - M. : Rossijskaja politicheska- ja jenciklopedija (ROSSPJeN), 2006. - S. 470-493.

Buslaev, F. I. O srodstve odnogo russkogo zakljatija s nemeckim, otnosjashhimsja k jepohe jazycheskoj = About affinity of one Russian paternoster with the German relating to the pagan era [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art. - T. 1. - S. 250-256.

Buslaev, F. I. Ob jepicheskih vyrazhenijah ukrainskoj pojezii = About epic expressions of the Ukrainian poetry [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art. - T 1. - S. 210-230.

Buslaev, F. I. Oblastnye vidoizmenenija russkoj narodnosti = Regional modifications of the Russian nationality [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art. - T. 1. - S. 151-209.

Buslaev F. I. Povest' o Gore i Zlochastii, kak Gore- Zlochastie dovelo molodca vo inocheskij chin = The story about Gore and Zlochastie as Gore-Zlochastiye led a good fellow to the monastic rank [Tekst] // Buslaev

I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art. - T. 1. - S. 548-643.

Buslaev, F. I. Russkaja pojezija XVII veka = Russian poetry of the XVII century [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art - T. 1. - S. 470-547.

Buslaev, F. I. Russkij byt i poslovicy = Russian life and proverbs [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art - T. 1. - S. 78-136.

Buslaev F. I. Russkij narodnyj jepos = Russian national epos [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art - T. 1. - S. 401-454.

10 Buslaev, F. I. Jepicheskaja pojezija = Epic poetry [Tekst] // Buslaev F. I. Istoricheskie ocherki russkoj narodnoj slovesnosti i iskusstva = Historical essays of the Russian national literature and art. - T. 1. - S. 1-77.

Novikov, M. V., Perfilova, T. B. Konceptual'no- metodologicheskie osnovanija vtorogo jetapa tvorchestva F. I. Buslaeva = Conceptual and methodological bases of the second stage of F. I. Buslaev's creativity [Tekst] // Jaroslavskij pedagogicheskij vestnik = Yaroslavl pedagogical bulletin, 2017. - № 6. - S. 268-275.

Novikov, M. V, Perfilova, T. B. Koncepcija

vseobshhih zakonov razvitija kul'tury F. I. Buslaeva = Concept of general laws of cultural development by F. I. Buslaev [Tekst] // Jaroslavskij pedagogicheskij vest- nik = Yaroslavl pedagogical bulletin, 2018. - № 1. -

S. 148-155.

Toporkov, A. L. Teorija mifa v russkoj mifolo- gicheskoj nauke XIX veka = The theory of the myth in the Russian mythological science of the XIX century [Tekst] / A. L. Toporkov. - M. : Indrik, 1997. - 456 s.

Toporkov, A. L. F. I. Buslaev: filolog i myslitel' = F. I. Buslaev: philologist and thinker [Tekst] // Buslaev F. I. Dogadki i mechtanija o pervobytnom chelovech- estve = Guesses and dreams about primitive mankind. - S. 634-642.

Размещено на Allbest.ru