Соображая будущее: прошлое в утопическом измерении

Размещено на http://www.allbest.ru/

СООБРАЖАЯ БУДУЩЕЕ: ПРОШЛОЕ В УТОПИЧЕСКОМ ИЗМЕРЕНИИ

М.А. Романенко

Аннотация

прошлое будущее утопия память

Статья посвящена изучению темпоральных модусов «прошлое» и «будущее» в контексте утопии, понимаемой как пространство реализации оптимистических предвосхищений. Автор задаётся вопросом о том, какую роль играют представления о прошлом, транслируемые памятью, в создании образа совершенного будущего, отнесённого к сфере утопического воображения. На материале классических утопий, философско-социальных идей русского авангарда, а также утопических практик первых послереволюционных лет концептуализируются три стратегии репрезентации прошлого. Стратегии преодоления, конструирования и реконструирования не только демонстрируют различные способы обращения к прошлому, но и раскрывают его потенциал по отношению к будущему, создаваемому утопией.

Ключевые слова: будущее, прошлое, утопия, память, традиция, образ будущего.

Annotation

Maxim A. Romanenko IMAGINING THE FUTURE: THE PAST IN UTOPIAN DIMENSION

The article deals with the study of the temporal modes “past” and “future” in the context of utopia that is understood as a space for the implementation of optimistic anticipations. The author has an issue with the role the ideas about the past transmitted by memory play in creating an image of a perfect future referred to as the sphere of utopian imagination. Three strategies of representation of the past are conceptualized based on the material as exemplified in classical utopias, philosophical and social ideas of the Russian avant-garde, as well as utopian practices of the first post-revolutionary years. Strategies for overcoming, constructing, and reconstructing not only demonstrate different attitudes to the past but also reveal its potential about the future created by utopia.

Keywords: future, past, utopia, memory, tradition, image of the future.

Основная часть

Политические и социокультурные трансформации побуждают общество не только действовать в настоящем, но и, с одной стороны, оглянуться на прошлое, а с другой - задаться вопросом о будущем. Ретроспективный взгляд в этом случае приводит к переосмыслению уже имеющихся образов прошлого либо же к появлению новых, когда актуализируются одни исторические факты, а другие - забываются. Такая превратность наблюдается и в отношении будущего: возникают новые прогнозы, представления и ожидания, формирующие образ будущего как в личностном, так и в социальном измерении. Именно в такие переходные моменты «происходят сущностные изменения в привычном порядке сочленения прошлого, настоящего и будущего» [15, с. 183], когда делается акцент на ту или иную темпоральную модальность, что, в свою очередь, определяет «режим исторической рефлексии» - понятие, предложенное Франсуа Артогом для описания восприятия и переживания времени [2].

Отражением изменений темпоральных отношений в современной культуре является не просто отказ от линейного восприятия времени и исторического процесса, но и развитие идей их многослойности и прерывистости. В ситуации, когда история не имеет единого смысла, а характеризуется разнонаправленностью и альтернативностью множества смыслов, будущее приобретает особенное значение.

Рассмотрение представлений о будущем в контексте утопии для нас оправдано не только, и даже не столько, способностью последней производить различные сценарии будущего, сколько использовать будущее с надеждой на лучшее - как пространство реализации оптимистических предвосхищений.

В связи с этим нас интересует вопрос о связи модусов «прошлого» и «будущего» в пространстве утопии. Мы попытаемся выяснить, какую роль играют представления о прошлом, воплощаемые в памяти, в идеализированном пространстве будущего, создаваемом утопией.

На первый взгляд - с формальной точки зрения - понятия памяти и утопии кажутся противоположными и взаимоисключающими. Но за этой формальной противопоставленностью скрываются сложные диалектические отношения, выявлению которых посвящена настоящая статья.

В европейской общественной мысли изучением отношения к прошлому занимался польский исследователь утопии Ежи Шацкий. В центре внимания учёного - традиция, понимаемая им в самом общем виде «как комплекс всех связей настоящего с прошлым» [17, с. 217], которые можно выразить тремя типами отношений, представляющими собой конструкты - веберовские «идеальные типы». Под этими типами Шацкий подразумевает: «(1) “утопическое” отрицание прошлого как такового; (2) “традиционалистское” превознесение прошлого как такового; (3) романтическая апология вполне определённого прошлого, выбранного из множества возможных» [17, с. 222]. Первые два типа, по замечанию самого автора, безусловно, не существуют в своих радикальных потенциях, их, скорее, можно отнести к сфере политической мифологии. Так, освобождение от традиции оказывается лишь «иллюзией», а традиционалистское отношение к прошлому, a priori предполагающее выбор и обоснование из прошлого чего-то конкретного, подрывает саму суть традиции.

Российская исследовательница утопии Е. Л. Черткова, в свою очередь, заявляет, что «историческая память, традиция - чуждые для утопии понятия» [16, с. 74]. С этим утверждением можно согласиться в том плане, что утопия с её критическим пафосом по отношению к настоящему рассматривает прошлое как негативный путь, который привёл к текущему положению, а потому и обращение к истории, принимающее разные формы - от сохранения статус-кво прошлого до провозглашения его безусловной преемственности - видится препятствием на пути создания совершенного общества. Черткова приводит пример из «Путешествия в Икарию» Этьена Кабе, где прошлое трактуется в таких категориях, как «невежество», «безумие»; оно противопоставлено идеальному устройству настоящего. Предлагалось даже «сжечь все старые книги, которые найдены были опасными или бесполезными» [8, с. 311]. Подобная враждебность к прошлому проявилась ещё на заре становления утопической традиции. Платон в «Государстве» писал: «Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они [философы. - М. Р] сперва очистили бы их, что совсем нелегко. Но, как ты знаешь, они с самого начала отличались бы от других тем, что не пожелали бы трогать ни частных лиц, ни государства и не стали бы вводить в государстве законы, пока не получили бы его чистым или сами не сделали бы его таким» [14, с. 306].

Вместе с тем Черткова отмечает, что функциональное значение негативизма к прошлому состоит не только в критике наличной действительности, но и в способе полагания идеала, заключающемся в видении прошлого как несовершенного. На последнем аспекте мы и хотели бы сделать акцент. Отрицание, или преодоление, тоже представляет собой форму взаимодействия: условно скажем, отрицательного взаимодействия Речь здесь идёт не о негативном опыте, а о «доказательстве от противного», как верно заметила Е. Черткова., воплощающего диалектический закон единства и борьбы противоположностей. В результате - чем яростнее идеал устремляется в будущее, тем сильнее он порывает с настоящим и прошлым. Таким образом, абсолютный негативизм к прошлому в пространстве утопии приводит как раз к абсолютной идеализации будущего или к стремлению к абсолютному идеалу. «Свобода от прошлого открывает простор “социальной алхимии”» [16, с. 74].

Действие этого принципа можно проследить в культуре авангарда, представителям различных течений которого в России революционные события 1917 года предоставили широкий простор для утопического творчества и реализации самых смелых идей. Несмотря на всё многообразие форм и направлений художественного творчества, присущий им утопизм приобрёл программный характер [8, с. 35] и воплотился в устойчивом наборе сюжетов. Центральный сюжет - идея создания нового мира Комплекс сюжетов и проблем (изменение роли искусства, разработка новых художественных форм и эстетических ценностей, вопросы социального характера, вопросы языка и т.д.) хоть и отличается у представителей различных авангардистских направлений, но сосредоточен так или иначе вокруг идеи нового мироздания. - выражался не только в телеологической и футуристической направленности авангардистского проекта, но в свойственном ему пафосе отрицания и преодоления прошлого. Обратимся к некоторым примерам.

Супрематическая концепция Казимира Малевича - яркая иллюстрация не просто декларативного отказа от прошлого, но и демонстрация возможностей его преодоления. Эта идея у Малевича исходила из категории беспредметности, которая, будучи изначально категорией пластического смысла, была распространена на уровень мироздания, став путём к постижению абсолюта и к началу нового мира. В социальном и культурном смысле это означало стирание индивидуальных, национальных, религиозных, языковых, расовых и иных особенностей, ставших результатом исторического развития: «Как нации должны потерять все свои особенности, язык, религию, обычаи, род, расу, так и весь мир должен потерять свою особенность... ибо только тогда произойдёт уничтожение воли отдельного “я” за счёт единства общего,..» Малевич К. О «я» и коллективе // Альманах Уновис. № 1. Цит. по Т. В. Горячевой [6, с. 104]..

Прологом к миру будущего в футуризме было начинание с начала, воплощённое в символике «нуля». Этот символ, претворяя смыслы нигилизма и абсолютного познания, предлагал отречение от старого и предварял новый этап в развитии культуры, созданной как бы заново, с нуля.

Как писал Малевич в одном из стихотворений в футуристический период творчества [10]:

Если что-либо в действе твоём напоминает тебе уже днейное прошлое и говорит мне голос нового рождения:

Сотри, замолчи, туши скорее, если это огонь,

Чтобы легче были подолы мысли твоих и не заржавели.

Чтобы услыхать дыхание нового дня в пустыне,

Очисть слух свой и сотри старые дни...

1913 год

Отрицание прошлого, как было отмечено Шацким, относится к сфере мифологии. Будучи мифологемой, воплощающей в себе вечные смыслы обновления и перехода, негативизм к прошлому не может рассматриваться как проявление абсолютного начала совершенного мира, который не рождается ех тНйо. Такая позиция позволяет разглядеть деятельное начало в других типах отношений к прошлому, не отмеченных огульным критицизмом. Необходимость понять прошлое и отнестись к нему с разумной критичностью подводит нас к альтернативности как одной из характерных черт утопии, смысл которой в наличии (пусть и потенциально) иного бытия, либо ещё не наступившего, либо уже прошедшего. Это иное бытие возможно либо в будущем, при условии изменения настоящего, либо было бы возможно при допущении иного хода истории. Здесь любопытна идея Т. С. Паниотовой по обозначенной проблеме существования утопии в «сочленении прошлого, настоящего и будущего»: «Утопия - это не только несостоявшаяся история (прошлое), не только мечта о невозможном (настоящее), но и реальная возможность, время превращения которой в действительность ещё не наступило (будущее) <...> Но в полном объёме весь свой динамизм утопия способна проявиться лишь в отношении к будущему» [13, с. 81]. В таком случае «несостоявшаяся история» представляет собой некоторые факты из прошлого, несущие в себе фрагменты совершенства, но в силу каких-то причин не ставшие историей в том смысле, что не привели к совершенному настоящему. Утопия, реализуя в этом случае право на альтернативу, борется с заданностью истории, тем самым превращая несостоявшееся прошлое в источник для утопических построений.

Такой подход Шацкий описывает с помощью механизма «социологического романтизма», который позволяет выйти за рамки дихотомии преодоления и превознесения прошлого, или, выражаясь словами Маркса, создать ситуацию, когда «в самом древнем находят самое новое» [11, с. 44], что, конечно же, открывает путь, во-первых, для вхождения прошлого в утопию, а во-вторых - для его переосмысления.

Любые утопии - утопии бегства или реконструкции Эту классификацию предлагает Фернандо Аинса в работе «Реконструкция утопии» [см.: 1], такую же классификацию по способу достижения идеала можно встретить и у Ежи Шацкого в работе «Утопии» [см.: 18]. - связаны с неустроенностью настоящего и призваны либо уйти от такой реальности, либо же реконструировать её. Следовательно, в качестве ресурса для этого может рассматриваться и прошлое. С такой точки зрения утопия предполагает создание иного мира, в том числе вбирающего в себя ценности прошлого, проецируя их во времени (будущее) или/и в пространстве. Так, память как представление о прошлом даёт возможность - реальную или иллюзорную - находить решения сложившихся проблем в прошлом.

В наиболее радикальной форме подобный интерес к прошлому выражается в его превознесении. В утопической традиции это представлено мифологемой о «золотом веке», или «потерянном рае», которой присущ ностальгический оттенок как «совершенному времени». В «Трудах и днях» Гесиода мы встречаем миф о «золотом» поколении: «Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою, Горя не зная, не зная трудов» [4, с. 55]. Несмотря на то, что это идеальное время безвозвратно утрачено, мечта о его достижении продолжает существовать. Ф. Аинса выделил в описании «золотого века» характерные для утопии черты: «<...> не зная ни преступлений, ни законов, ни наказаний, ни войн, люди живут счастливые и беспечные на изобильной земле. “Золотой век” не знает эволюции. Всё установлено изначально и навсегда» [1, с. 42].

В основе утопического проекта необязательно должен лежать полноценный образ какого-то совершенного прошлого, это могут быть отдельные элементы, подвергнутые идеализации. Следы такого «взгляда назад» можно выявить и в утопии Платона, и в утопии Мора. В первом случае речь идёт об улучшенной версии полиса [6, с. 140-175], во втором - о вдохновении дисциплиной монастырской жизни [19].

Выявление следов прошлого в идеальном пространстве будущего позволяет обнаружить противоречивые отношения между прошлым и будущим в утопии, составляющие в своей парадоксальности её важную фундаментальную характеристику. Так, футуристический проект Велимира Хлебникова, несмотря на устремлённость к миру будущего, тем не менее был ретроспективным. Такое сопряжение стало результатом авторской концепции времени как четвёртого измерения. Время у Хлебникова - едино и непрерывно, а прошлое, настоящее и будущее соединяются в нём как фрагменты в результате циклического развития. «Потому так легко располагаются в пространстве хлебниковской утопии архаические мифопоэтические компоненты в соседстве с техническими достижениями будущего, образуя удивительный мир», - объясняет Т. В. Горячева [5, с. 93].

Такое сочленение прошлого и будущего свойственно авангардной культуре в целом (во всём её многообразии и многоязычии), когда присущий ей «антитрадиционализм» одновременно сопровождался «традиционностью» и интересом к прошлому. Как отмечает М. Ф. Надьярных, такая ситуация была возможна благодаря принципу дополнительности, соответствующему свойственной авангарду пограничности и стремлению к «разрыву» [12]. Действие этого принципа можно проследить в коллаже как художественном приёме, популярность которого в этом случае объясняется возможностью перекодировки смыслов и ценностей прошлого в новой коммуникативной системе.

Отдельного внимания заслуживает практика обращения создателей различных проектов совершенного общества будущего к влиятельной утопической традиции, уже сложившейся в общественной мысли, когда творцы нового мира заимствуют и комбинируют классические темы и сюжеты утопии В этом ключе интересна идея Ирины Каспэ об. Один из ярких примеров - это план монументальной пропаганды, идею которого Ленин позаимствовал у Кампанеллы. Предполагалось, как и в «Городе Солнца», с помощью выразительных надписей, барельефов и памятников (правда, вместо фресок - как было в оригинале) представить «всё достойное изучения» - объяснять лозунги марксизма и сохранять память о великих исторических событиях. Попытка создания большевиками идеального локуса, таким образом, не представлялась абсолютно новой и привходящей. Не только обращение к утопической форме, но и развитие с её помощью чувства преемственности (революционных идей, идеалов и смыслов) объясняли происходящие изменения и легитимировали новое мироустройство.

За интересом утопии к прошлому скрывается ситуация, при которой «взаимодействие утопии и исторической памяти может порождать специфическое невнимание к подробностям прошлого» [7]. Это связано с такими механизмами памяти, как забывание и вспоминание. «Невнимание» к подробностям И. Н. Ионов характеризует, с одной стороны, как неспособность сохранять многообразие событий прошлого, а с другой - как использование воображения для подмены или достраивания некоторых фактов прошлого. Повышение внимания к фактам прошлого следует, как отмечает Ионов, обращаясь к Мангейму, из воплощённости утопии - её постепенной историзации. «Но “историческая амнезия” не бывает полной и безусловной. Вытесняя из сознания память об отдельных событиях, она зачастую помогает при помощи спекулятивного инструментария структурировать большие группы образов прошлого, придавая уцелевшему содержанию исторической памяти более цельный и логичный характер» [7]. Таким образом, проективность в отношении будущего симметрично отражается и в прошлом, которое также оказывается спроектированным. «Утопии, - как пишет Лиман Саржент, - чётко осознают, что прошлое - это не евтопияиспользовании классических иллюстративных канонов утопии в развитии навыка утопической рецепции [см.: 9]., поэтому прошлое также должно быть изменено и помещено в более достижимое место <...> Евтопия как раз о том, как выглядело бы прошлое, если бы было правильным» [20, р. 312]. Такое понимание может отражаться либо в романтизировании прошлого, о чём мы уже говорили выше, либо в ностальгировании по нему, но в последнем случае - речь всегда о прошлом, которого и не существовало. Ностальгический образ возникает в памяти для того, чтобы вытеснить неприятные воспоминания.

Обращение утопии к памяти при одновременной футуристичности её устремлений вновь меняет представление о традиционном сочленении модусов времени, чтобы реконструировать на основе фрагментов совершенного устройства из прошлого совершенный образ будущего.

Рассмотрев категории «прошлое» и «будущее» в контексте утопии, мы можем выделить три стратегии использования прошлого в создании образа совершенного будущего. Первая - преодоление, или отрицание, предполагающее, что через негативизм к прошлому формируется образ идеального будущего. Вторая - конструирование. В этом случае в пространстве утопии как форме альтернативного бытия активную роль выполняет память. Именно она отсылает к прошедшим событиям, которые могут сочетаться порой в противоречивых схемах, но каждое из них объясняет «неустроенность» настоящего, соединяя тем самым прошлое с идеальным будущим. Хотелось бы отметить в данном случае двустороннюю направленность такого взаимодействия: образы прошлого также подвержены конструированию в соответствии с ожидаемым идеалом. Реконструкция как третья стратегия имеет схожий механизм с конструированием. Обращение к прошлому здесь - попытка создать образ будущего на основе тех элементов идеала, которые утратили в процессе исторического развития признаки совершенства.

Становится понятно, что формирование оптимистических предвосхищений будущего не обходится без опыта прошлого, который может быть творчески реализован в пространстве утопии.

Примечания

1. Аинса Ф. Реконструкция утопии / предисл. Ф. Майора ; пер. с фр. Е. Гречаной, И. Стаф ; Российская академия наук, Институт мировой литературы имени А. М. Горького РАН. Москва: Наследие, 1999. 207 с.

2. Артог Ф. Время и история // Анналы на рубеже веков: антология / Российская академия наук, Институт всеобщей истории ; отв. ред. А. Я. Гуревич ; сост. С. И. Лучицкая. Москва: XXI век: Согласие, 2002. С. 147-168.

3. Бобринская Е. А. Русский авангард как историко-культурный феномен // Авангард в культуре ХХ века (1900-1930 гг.): Теория. История. Поэтика: в 2 книгах / [под ред. Ю. Н. Гирина]. Москва: ИМЛИ РАН, 2010. Книга 2. С. 5-65.

4. Гесиод. Труды и дни // Гесиод. Полное собрание текстов / вступительная статья В. Н. Ярхо ; комментарии О. П. Цыбенко и В. Н. Ярхо. Москва: Лабиринт, 2001. С. 51-76.

5. Горячева Т. В. Утопии в искусстве русского авангарда: футуризм и супрематизм // Авангард в культуре ХХ века (1900-1930 гг.): Теория. История. Поэтика: в 2 книгах / [под ред. Ю. Н. Гирина]. Москва: ИМЛИ РАН, 2010. Книга 2. С. 66-138.

6. Гуторов В. А. Античная социальная утопия: вопросы истории и теории. Ленинград: Изд-во ЛГУ, 1989. 288 с.

7. Ионов И. Н. Цивилизация и утопия: научные и гуманитарные предпосылки исторического синтеза [Электронный ресурс] // Междисциплинарный синтез в истории и социальные теории: теория историография и практика конкретных исследований / под ред. Б. Г. Могильницкого, И. Ю. Николаевой, Л. П. Репиной. Москва: ИВИ РАН, 2004. С. 32-38. иЯЬ: ЬП^/Мшм'.ЬЩогу. уихІіЬ. 8и/Ьоок_о004_раде_7.Ыш1

8. Кабе Э. Путешествие в Икарию: философский и социальный роман: ч. 1-3: в 2 томах / пер. с франц. под ред. Э. Л. Гуревича. Москва: Изд-во АН СССР, 1948. Том 1. 648 с.

9. Каспэ И. Навык утопического взгляда: на материале авторских фотографий последних десятилетий социализма // Социологическое обозрение. 2015. Том 14. № 2. С. 41-69.

10. Малевич К. Собрание сочинений: в 5 томах / общ. ред., вступ. ст., сост., подгот. текстов и коммент. А. С. Шатских. Москва: Гилея, 2004. Том 5. С. 441.

11. МАРКС - ЭНГЕЛЬСУ, 25 МАРТА 1868 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: в 50 томах. Москва: Политиздат, 1955-1981. Том 32. 1964. С. 43-46.

12. Надьярных М. Ф. Авангард и проблема традиции // Авангард в культуре ХХ века (1900-1930 гг.): Теория. История. Поэтика: в 2 книгах / [под ред. Ю. Н. Гирина]. Москва: ИМЛИ РАН, 2010. Книга 1. С. 229-265.

13. Паниотова Т. С. Утопия в пространстве диалога культур / Ростовский государственный университет. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 2004. 303 с.

14. Платон. Сочинения: в 3 томах: [пер. с древнегреч.]. Москва: Мысль, 1971. Т. 3 (1). 685 с.

15. Репина Л. П. «Мост из прошлого в грядущее», или Вновь о метафоре памяти // Диалог со временем. 2012. Вып. 41. С. 181-190.

16. Черткова Е. Л. Утопия как тип сознания // Общественные науки и современность. 1993. № 3.

17. Шацкий Е. Традиция. Обзор проблематики // Утопия и традиция: [пер. с польск.] / общ. ред. И послесл. В. А. Чаликовой. Москва: Прогресс, 1990. С. 205-435.

18. Шацкий Е. Утопии // Утопия и традиция: [пер. с польск.] / общ. ред. и послесл. В. А. Чаликовой. Москва: Прогресс, 1990. С. 15-204.

19. Duhamel P. Albert (1955) Medievalism of More's `Utopia.' Studies in Philology, vol. 52, no. 2: 99-126. (In English)

20. Sargent L. (2011) Choosing Utopia: Utopianism as an Essential Element in Political Thought and Practice. In: Moylan T., Baccolini R. (ed.) Utopia Method Vision: The Use Value of Social Dreaming. Oxford, Peter Lang: 301-317. (In English)

References

1. Ainsa F. Rekonstruktsiya utopii [The Reconstruction of Utopia]. Moscow, Publishing House “Nasledie”, 1999, 207 p. (In Russian)

2. Artog F. [Hartog Franзois] Vremya i istoriya [Time and History]. In: Gurevich A. Ya. (ed.) Annaly na rubezhe vekov: antologiya [Annals at the Turn of the Centuries: An Anthology]. Moscow, Publishing House “21st century: Soglasie”, 2002. Pp. 147-168. (In Russian)

3. Bobrinskaya E. A. Russkiy avangard kak istoriko-kul'turnyy fenomen [Russian Avant-garde as a Historical and Cultural Phenomenon]. In: Girin Yu. N. (ed.) Avangard v kul'tureXX veka (1900-1930gg.): Teoriya. Istoriya. Poehtika. V 2 knigakh, kniga 2 [Avant-Garde in the Culture of the Twentieth Century (19001930): Theory. History. Poetics. In 2 volumes, volume 2]. Moscow, Publishing house of A. M. Gorky Institute of World Literature of Russian Academy of Science, 2010. Pp. 5-65. (In Russian)

4. Gesiod [Hesiod]. Trudy i dni [The Works and Days]. In: Gesiod [Hesiod]. Polnoe sobranie tekstov [Completed collection of the texts]. Moscow, Labirint Press Publishers, 2001. Pp. 51-76. (In Russian)

5. Goryacheva T. V. Utopii v iskusstve russkogo avangarda: futurizm i suprematizm [Utopias in the Russian Avant-garde Art: Futurism and Suprematism In: Girin Yu. N. (ed.) Avangard v kul'ture XX veka (1900-1930 gg.): Teoriya. Istoriya. Poehtika. V 2 knigakh, kniga 2 [Avant-Garde in the Culture of the Twentieth Century (1900-1930): Theory. History. Poetics. In 2 volumes, volume 2]. Moscow, Publishing house of A. M. Gorky Institute of World Literature of Russian Academy of Science, 2010. Pp. 66-138. (In Russian)

6. Gutorov V. A. Antichnaya sotsial'naya utopiya: voprosy istorii i teorii [Ancient Social Utopia: History and Theory Issues]. Leningrad, Publishing House of the Leningrad State University, 1989. 288 p. (In Russian)

7. Ionov I. N. Tsivilizatsiya i utopiya: nauchnye i gumanitarnye predposylki istoricheskogo sinteza [Civilization and Utopia: Scientific and Humanitarian Prerequisites for Historical Synthesis]. In: Mogilnitsky B. G., Nikolaeva I. Yu., Repina L. P., (eds.) Mezhdistsiplinarnyy sintez v istorii i sotsial'nye teorii: teoriya istoriografiya i praktika konkretnykh issledovaniy [Interdisciplinary Synthesis in History and Social Theories: Historiography Theory and Practice of Concrete Research]. Moscow, Publishing House of the Institute of General History RAS, 2004. Pp. 32-38. Available at: https://www. history.vuzlib.su/book_o004_page_7.html (In Russian)

8. Kabe E. [Cabet Etienne]. Puteshestvie v Ikariyu: filosofskiy i sotsial'nyy roman: ch. 1-3. V2 tomakh, tom 1 [The Voyage to Icaria: Philosophic and Social Novel: chapters 1-3. In 2 volumes, volume 1]. Moscow, Publishing house of the USSR Academy of Sciences, 1948. 648 p. (In Russian)

9. Kaspe I. Navyk utopicheskogo vzglyada: na materiale avtorskikh fotografiy poslednikh desyatiletij sotsializma [The Skill of Utopian View: Based on the Material of Author's Photos of the Last Decades of Socialism]. Russian Sociological Review. 2015, vol. 14, no. 2, pp. 41-69. (In Russian)

10. Malevich K. Sobranie sochineniy. V 5 tomakh, tom 5 [Collection of Works. In 5 volumes, volume 5]. Moscow, Publishing House “Gileya”, 2004. P. 441. (In Russian)

11. MARKS - ENGEL'SU, 25 MARTA 1868 g. [Marx to Engels, March 25th, 1868]. In: Marks K., Engel's F. [Marx Karl, Engels Fridrich]. Sochineniya. V 50 tomakh, tom 32 [Works. In 50 volumes, volume 32]. Moscow, Political Literature Publishing House of the Central Committee of the Communist Party of the Soviet Union, 1964. Pp. 43-46. (In Russian)

12. Nad'yarnykh M. F. Avangard i problema traditsii [Avant-Garde and the Problem of Tradition]. In: Girin Yu. N. (ed.) Avangard v kul'ture XX veka (1900-1930 gg.): Teoriya. Istoriya. Poehtika. V 2 knigakh, kniga 1 [Avant-Garde in the Culture of the Twentieth Century (1900-1930): Theory. History. Poetics. In 2 volumes, volume 1]. Moscow, Publishing house of A. M. Gorky Institute of World Literature of Russian Academy of Science, 2010. Pp. 229-265. (In Russian)

13. Paniotova T. S. Utopiya v prostranstve dialoga kul'tur [Utopia in the Space of a Dialogue of Cultures]. Rostov on Don, Publishing House of the Rostov State University, 2004. 304 p. (In Russian)

14. Platon [Plato]. Sochineniya. V 3 tomakh, tom 3 (1) [Works. In 3 volumes, volume 3 (1)]. Moscow, Mysl Publishers, 1971. 685 p. (In Russian)

15. Repina L. P. “Most iz proshlogo v gryadushhee”, ili Vnov' o metafore pamyati [“Bridge from the Past to the Future”, or Again about the Metaphor of Memory]. Dialog so vremenem [Dialogue with Time]. 2012, vol. 41, pp. 181-190. (In Russian)

16. Chertkova E. L. Utopiya kak tip soznaniya [Utopia as a Type of Consciousness]. Social Sciences and Contemporary World. 1993, no. 3, pp. 71-81. (In Russian)

17. Shatsky E. [Szacki Erzy] Traditsiya. Obzor problematiki [Tradition: A Survey of the Topic]. In: Shatsky E. [Szacki Erzy] Utopiya i traditsiya [Utopia and Tradition]. Moscow, Progress Publishers, 1990. Pp. 205-435. (In Russian)

18. Shatsky E. [Szacki Erzy] Utopii [Utopias]. In: Shatsky E. [Szacki Erzy] Utopiya i traditsiya [Utopia and Tradition]. Moscow, Progress Publishers, 1990. Pp. 15-204. (In Russian)

19. Duhamel P. Albert (1955) Medievalism of More's `Utopia.' Studies in Philology, vol. 52, no. 2: 99-126. (In English)

20. Sargent L. (2011) Choosing Utopia: Utopianism as an Essential Element in Political Thought and Practice. In: Moylan T., Baccolini R. (ed.) Utopia Method Vision: The Use Value of Social Dreaming. Oxford, Peter Lang: 301-317. (In English)

Размещено на Allbest.ru