Субъект и субъективность в марксизме и анархизме: линия теоретической демаркации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Субъект и субъективность в марксизме и анархизме:

линия теоретической демаркации

М.Д. Рахманинова

Рахманинова Мария Дмитриевна -- кандидат философских наук, доцент кафедры философии Санкт-Петербургского горного университета

Статья посвящена поиску и исследованию ключевых различий между подходами к проблеме субъекта и субъективности в марксистском и анархистском проектах. Наличие богатого исторического опыта апробации марксизма в XX веке рассматривается как эмпирическое основание, позволяющее составить картографию его теоретических «подводных камней», предположительно обусловивших то резкое расхождение между его риторикой и практикой, которое исторически признаётся в том числе и рядом самих марксистов. Структура статьи выстраивается вокруг последовательного установления областей, по которым проходит граница между марксистской и анархистской концепциями субъективности, что обеспечивает методологическую возможность определения их глубинной специфики.

Ключевые слова: субъект, субъективность, марксизм, анархизм, либертарная теория, эмансипация, борьба, угнетение.

SUBJECT AND SUBJECTIVITY IN MARXISM AND ANARCHISM: THE LINE OF THEORETICAL DEMARCATION

M.D. Rakhmaninova

This article focuses on the search and investigation of the crucial differences between approaches to the problem of subject and subjectivity in marxist and anarchist projects. Extensive historical experience in approbation of marxism in 20th century may be regarded as an empirical basis allowing to map its hidden theoretical pitfalls that supposedly predetermined a drastic gap between its rhetoric and practice, historically admitted by a number of marxists themselves. The structure of the article is based on the consecutive exposure of the areas where the boundary between marxist and anarchist conceptions of subjectivity lies. That makes definition of their fundamental theoretical specificity methodologically possible. Keywords: subject, subjectivity, marxism, anarchism, libertarian theory, emancipation, struggle, oppression.

Проблема, с которой мы сталкиваемся сегодня, и которую необходимо решить в самом ближайшем будущем, состоит в том, как одновременно быть собой и сохранять единство с другими, быть способным глубоко чувствовать всех человеческих существ, сохраняя при этом свою самость (Э. Гольдман) [8].

Сложность теоретической проработки границы между марксистским и анархистским освободительными проектами исторически связана с одновременным наличием между ними определённого количества сходств. В том числе в их концепциях субъективности.

Так, в обоих проектах присутствует идея коллективного субъекта, которому надлежит стать осознанным и выстроить внутри себя отношения солидарности. Идейный ландшафт, в который встраивается такой субъект -- это материалистическое понимание истории: его самоузнавание и самоопределение производятся в терминах социально-экономического детерминизма, исходящего из центрального тезиса материалистической философии (бытие определяет сознание). Поэтому следующим шагом осознанного и солидарного коллективного субъекта становится поиск возможностей изменить социально-экономические обстоятельства, составляющие условие его угнетения. Такое понимание субъективности часто роднило восставших под знамёнами марксизма и анархизма, с обеих сторон делая восстания, стачки и вооружённую борьбу темами народного фольклора, а также формируя вокруг себя эстетические традиции и задавая поле напряжения рефлексии эпохи.

И всё же граница между трактовками субъекта в марксизме и анархизме с неизбежностью сохранялась. Первое измерение, в котором её можно заметить -- вопрос воли. С точки зрения марксизма, человек тотально детерминирован. Он всецело произведён классом и растворён в нём, и потому единственный доступный ему предел состоятельности -- быть классово сознательным и ждать революционного события, которое с неизбежностью произойдёт (поскольку история разворачивается по определённой схеме), а затем посильно участвовать в его учреждении в качестве элемента глобальных действующих сил. За пределами причастности к классу от индивида не зависит ничего, и потому предметом внимания для марксизма оказывается не само индивидуальное, а то, насколько оно вписано в коллективное, и насколько в нём может вызреть готовность действовать от его лица. В таком взгляде нет места этической или гносеологической рефлексии о себе: они теоретически излишни. Что в целом также снимает для марксизма и проблему личности.

Напротив, для анархизма индивид хоть и детерминирован (социально, экономически, и т. д.), но не тотально: всегда остаётся значимым пространство каждого отдельного самосознания, способного открыть для себя собственную ответственность за происходящее, или даже вовсе поставить его под вопрос. Так становится возможной идея личной ответственности там, где в тотально-детерминистском ракурсе речь шла бы лишь о детерминации ситуацией угнетения. Таким образом, в либертарной оптике индивид оказывается не только классовым, но и моральным субъектом даже в тех обстоятельствах, когда его окружают насилие, эксплуатация, нищета и лишения. Это, в свою очередь, делает возможной и личную (а не только коллективную) ответственность перед историей -- в том числе потому, что её движение трактуется иначе, чем в марксизме: поскольку не всё в ней предопределено механистически, остаётся место для вариативности траекторий, а значит, и от направления личной воли индивидов. Именно этот ракурс служит для анархизма источником внимания к практикам альтернативной социальной коммуникации и основанием для разработки новых техник индивидуального взаимодействия [см., напр., 2]. По всей видимости, именно этим расхождением не в последнюю очередь объясняется существенно меньшая популярность анархизма в сравнении с марксизмом: идея спокойного (хоть и сознательного) пребывания в самодостаточном потоке истории в роли её маленькой, детерминированной и ни на что не влияющей частицы обладает несомненно большим потенциалом привлекательности, чем перманентное напряжённое наблюдение за самим собой в этом потоке и беспокойство о своём соответствии субъективности, подразумеваемой соответствующей концепцией справедливого мира: если история движется не механистически, то любая индивидуальная вина может оказаться значимой для провала всего проекта. В этом смысле либертарная концепция исторической субъективности оказывается сопряжённой не только с напряжением и рисками в рамках восстающего коллективного субъекта, но и с личной рефлексией, самокритикой и, возможно, муками совести. В марксизме это называется надстройкой, и предполагается, что субъект автоматически усовершенствуется после наступления справедливой общественно-экономической формации. В анархизме субъективность трактуется как часть «базиса» (представим на минуту, что такое экстраполирование правомерно), и потому составляет важнейшее материальное условие дальнейшего производства образов мира.

Вторая зона, через которую проходит граница между двумя рассматриваемыми концепциями субъективности -- область пределов субъекта. Предельная субъективность угнетённого в марксизме -- восставший рабочий. Именно в этом экономическом измерении предполагается достижение его максимальной бытийной состоятельности. В тоталитарных квазисоциалистических системах выход за эти пределы строго карался: рабочий, ищущий возможности субъективного высказывания за пределами трудовых смен, становится подозрительным, подвергается репрессиям, а затем окончательно развенчивается даже в качестве представителя пролетариата, и постепенно меркнет по сравнению с собственной былой трудовой славой (к примеру, именно так всё происходит в фильме А. Вайды «Человек из мрамора» [1]: Матеуш Биркут -- только стахановец. Пытаясь проявить себя в качестве морального, экзистенциального субъекта, он мгновенно впадает в немилость руководства и постепенно становится бледной копией изваяния, сделанного с него на пике его трудовой славы). Иными словами, идеальная модель субъективности в марксизме возможна лишь в рамках класса. Косвенно это означает, что субъективность за пределами класса невозможна. Для решения всех прочих проблем существуют эксперты, определяющие образ мира с «компетентных» позиций. Задача рабочих, напротив, состоит в том, чтобы быть только рабочими. Именно так им может быть дана истина справедливой и правильной социалистической формации.

Оптика анархизма регистрирует в таком прочтении субъективности угнетённых принципиальное противоречие: если пролетариат -- это экономическая группа угнетённых, то все они, несомненно, должны осознать себя в этом качестве. Но не для того, чтобы остаться в нём (чисто логически это означало бы продолжение угнетения), а чтобы сражаться изнутри него за право на выходы за его пределы и доступ к дальнейшим стратегиям субъективности (которые невозможны в сценариях диктатуры пролетариата). Это противоречие обнаруживает ряд либертарных исследователей -- например, А. Скирда в своём тексте «Большевистская контрреволюция». Так, он цитирует В. И. Ленина:

Пролетариатом называется класс, занятый производством материальных ценностей в предприятиях крупной капиталистической промышленности. Поскольку разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез. Он иногда формально числился, но не был связан экономическими корнями.

Если капитализм восстановится, значит восстановится и класс пролетариата, занятого производством материальных ценностей, полезных для общества, занятого в крупных машинных фабриках, а не спекуляцией <...> [3, с. 161]. субъективность марксизм анархизм

«Какая ошеломляющая логика, -- иронично комментирует ленинский тезис А. Скирда, -- нет капитализма, нет пролетариата!» [6, с. 170]. Как же тогда быть с его диктатурой, завяленной на знамёнах «рабоче-крестьянского государства»? Значит, следует воссоздать капитализм, но на новых основаниях. Теперь это должен быть государственный капитализм, в котором принципы и механику распределения ресурсов будет устанавливать партия. Как мы видим, концептуально эта схема оказывается единственной возможной для того, чтобы диктатура пролетариата по-настоящему выполнялась, что вскрывает глубокую внутреннюю противоречивость самого этого концепта.

Схожая проблема обнаруживается и с женским угнетённым субъектом: в марксистском (а затем и в социалистическом) феминизме женщине надлежит обнаружить себя в качестве субъекта опыта пролетария и женщины, чтобы впоследствии осуществить из этой позиции сопротивление. Но ради чего? В марксистской оптике для того, чтобы осуществляться как пролетарка и как женщина уже вне сценариев угнетения: чтобы трудиться и формировать новые стратегии женского вне паттернов власти (частнособственнического) капитала.

Анархофеминизм ставит эти проблемы иначе: пролетарское и женское в условиях власти капитала (и государства) проблематичны именно потому, что не позволяют женщине формировать не связанных с ними сценариев субъективности. Между тем в либертарной оптике угнетённость как раз и заключается в невозможности выйти за пределы пролетарского и женского опыта -- ко всему, что невозможно для пролетариев и женщин в условиях угнетения. При ближайшем рассмотрении это положение просматривается и у раннего Маркса. Так, в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» он настаивает на том, что целью коммунизма является богатая и всесторонне развитая личность:

Подобно тому, как благодаря движению частной собственности, её богатства и нищеты -- материального и духовного богатства и материальной и духовной нищеты -- возникающее общество находит перед собой весь материал для этого образовательного процесса, так возникшее общество производит, как свою постоянную действительность, человека со всем этим богатством его существа, производит богатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятиях человека [4, с. 352].

Однако с тех пор Маркс больше никогда не возвращается к этой проблеме (а сами марксисты настойчиво отрицают категорию личности), формируя тем самым именно тот образ марксизма, который сегодня называют классическим, и который -- столкнувшись с трагичным опытом рецепции и апробации в советских государствах, пытались вновь вернуть к проблеме личности теоретики Франкфуртской школы (собственно и открывшие «Экономическо-философские рукописи»).

Впрочем, нетрудно заметить, что всякий раз, когда им действительно удавалось создать выход из авторитарных советских сценариев, построенных по всему миру по модели так называемого «классического марксизма», в конструктивное поле с возможностью индивидуального, они неизбежно совпадали с позицией Бакунина периода его интенсивной полемики с Марксом. С этой точки зрения риторика франкфуртцев в определённом смысле оказывалась не менее противоречивой, чем риторика Ленина о диктатуре пролетариата: возможно ли залатать прорехи марксизма идеями его классических оппонентов (которые отчасти разделял ранний Маркс)? Итак, рефлексия классического марксизма об угнетении содержит в себе явное противоречие: обнаруживая его в замкнутости внутри трудовой или гендерной субъективности, марксизм не допускает возможности альтернативных сценариев субъективации за пределами этих ролей, а также ничего не говорит о том, что начало подлинной эмансипации логически возможно лишь там, где эти роли будут преодолеваться как, во-первых, порождённые травматичным опытом исключения и угнетения, и, следовательно, во-вторых, как единственно возможные для бытийной состоятельности.

Это обстоятельство возвращает нас к вопросу о том, ради чего должна производиться борьба восставшего угнетённого субъекта, и в чём тогда должно заключаться освобождение.

Оптика анархизма позволяет умозаключить, что для подлинно эмансипированной субъективности недостаточно перестать быть угнетёнными в качестве рабочего или женщины. Необходимо также перестать быть сведёнными к этим идентичностям -- как к социальному фильтру и опыту, к которым в условиях капитализма эти люди неизбежно сводятся (в этом-то и состоит их угнетение, а отнюдь не только в непосредственной травматичности его претерпевания). Лишь при этом условии логически выполняется подлинное преодоление угнетения и, тем самым достигается изначальная цель освободительной борьбы. Эта проблема отчётливо формулировалась, например, синдикалистским союзом женщин:

В женщинах должен проснуться интерес к глобальным вопросам человечества. Однако домохозяйки и матери чаще всего настолько обременены примитивной работой по хозяйству, что их сил и времени попросту не хватает на собственные мысли. <...> Мы должны вместе завоевать доступ женщины к «большому миру», а также возможности для её индивидуального саморазвития [12, р. 72].

Продуктом такого саморазвития закономерно становится некая автономная целостность, выходящая за пределы классовой идентичности (даже в обществе, где классы сохраняются). Именно её следует обозначить словом «личность» -- как явление не до-, но постсубъектное (если понимать субъективацию по Альтюссеру). Такой «постсубъект» (не предзаданный Богом, мирозданием или природой, но сформировавшийся «поверх» индивидуального опыта коллективного угнетения) не требует опоры на метафизику (как в слу чае с консервативными концептами личности), и знаменует собой выход за пределы идентичности агента опыта угнетения в чисто материалистическом ключе.

Так мы подходим к третьему измерению, в котором пролегает граница между марксистской и анархистской концепциями субъективности: к вопросу о государственности. В марксизме государство не является проблематичным, так как концепту ализируется в качестве надстройки -- нейтральной и инертной. В свою очередь, главной действующей силой является история (согласно марксистской интерпретации Гегеля, история классовой борьбы). Её участники служат лишь частицами её глобального развёртывания во времени и пространстве. С этой точки зрения пролетариат -- только средство, с помощью которого история приходит к своему полному осуществлению, а потому необходимо, чтобы он сохранялся и учреждал диктатуру, как бы обеспечивая тем самым истину истории.

Между тем, как мы увидели выше, сам концепт пролетариата по определению обозначает угнетённый класс при капитализме, а значит, с необходимостью предполагает его наличие. Ленин решил эту теоретическую проблему путём учреждения государственного капитализма взамен частнособственнического. Что оказалось снятием (а отнюдь не созданием) внутреннего противоречия марксизма: если история должна прийти к коммунизму и для этого ей необходим пролетариат, капитализм не является злом в той мере, в какой он помогает истории попасть в собственную истину. При этом, в ней никак не концептуализированы ни «постпролетарий» (то есть субъект, возникающий после преодоления угнетения в качестве трудящегося), ни траектории его возникновения, ни даже сама необходимость в них. Это означает, что для марксизма освобождённый пролетарий -- это вообще конечная форма субъективности трудящегося (после угнетённого пролетария при капитализме), то есть что государственный капитализм и есть историческая рамка марксистского коммунизма, внутри которого вся субъективность отстроена от труда на его благо. Коммунизм в такой картине мира является приоритетным (и единственным) субъектом, а не просто условием для субъектного становления индивидов. Поэтому в нём не возникает никаких теоретических возможностей для формирования поля субъективации за пределами идентичностей, служащих его осуществлению (позволяющего попадать истории в свою истину), но возникших ещё в условиях угнетения (которые могут быть частично преодолены в рамках государственного коммунизма за счёт изменения социальной политики -- например, советских декретов, и так далее).

Таким образом, марксистский проект, тотально отстраивающийся от субъективности истории, средством для которой служат трудящиеся, не содержит в себе никаких возможностей для подлинно свободной субъективности и ценности их самих в качестве автономных индивидуумов (что отчасти и объясняет неприятие марксизмом понятия «личность»). Напротив, он настаивает на том, что субъективность освобождённого пролетария является окончательной, подтверждая тем самым, что окончательной политической рамкой является и государственный капитализм -- в той мере, в какой он необходим для возможности существования пролетариата (за пределами которого марксизм не прокладывает никаких траекторий или даже просто векторов субъективации; впоследствии эту проблему попытаются решить теоретики Франкфуртской школы, но, как было показано выше, совпадут в аргументации с классическим анархизмом, не отказавшись при этом, однако, от идей государственности, что создаст ещё одно противоречие на историческом пути марксистской теории). Вероятно, именно этим обстоятельством следует объяснять ту регулярность, с которой попытки практической апробации марксизма приводили к возникновению авторитарных и тоталитарных систем: их многочисленность не позволяет говорить о случайностях или «человеческом факторе» -- например, в лице жестокого Сталина.

Логика анархистского проекта, напротив, содержит в себе вектор, направленный к «постсубъективности», предполагающий необходимость преодолеть не только угнетение в качестве субъекта идентичности, к которой оно применяется, но и саму эту идентичность -- как форму несвободы, к которой был редуцирован индивид, утративший через это доступ к миру за её пределами. Поэтому либертарная оптика фокусируется не на диктатуре пролетариата (это был бы оксюморон), а на освобождении от редукции к труду/гендеру/ и т. д. (даже на благо коммунизма, якобы помогающего истории попадать в свою истину) -- во имя подлинно свободной (пост)субъективности, которая будет составлена как из индивидуальной рефлексии индивидуального опыта угнетения [10], так и из всего того, что сможет создать освободившийся от угнетения субъект после этого опыта -- то есть из уникальной конфигурации тех связей с миром, которые он сможет произвести после преодоления редукции к прежним идентичностям. Ради возможности прорваться к этой штирнеровской «конкретной таковости» себя [7], с точки зрения анархистской концепции субъективности, и осуществляется борьба угнетённых, но отнюдь не ради того, чтобы история, наконец, добралась в свой «правильный» конечный пункт. Идентичности угнетённых в этом измерении -- это лишь место, к которому исторически сведена вся потенциальная сложность человеческого существа, и из которых можно выбраться лишь путём борьбы в составе коллективного субъекта, произведённого системами власти (капитала и государства).

С этой точки зрения будет правомерно указать, что среди сторонников интерсекционального метода (приобретающего сегодня всё большую популярность) следует различать тех, кто исследует идентичности, чтобы впоследствии их преодолевать, и тех, кто намеренно удерживается в них, расценивая их как стратегии бытия и приспосабливая их к текущему порядку вещей [11, р. 44-46]. Такое разграничение позволяет снять напряжение вокруг потенциально конструктивного метода интерсекции и продуктивно применять его в рефлексии о власти.

Следующее измерение, по которому проходит граница между марксистской и либертарной концепциями субъективности, -- область телесности. Несмотря на материалистическую оптику, концепт тела, происходящий из классической бинарной метафизики, в марксизме не преодолевается. Напротив, его референт теоретизируется в качестве инструмента для строительства коммунизма (например, в советской эстетике тело рабочего -- сквозная тема на протяжении нескольких эпох). Характерно, что тело рабочего в социалистической риторике не только исчерпывающе функционально, но и универсально (то есть лишено конкретики частного, индивидуального), оно принципиально не субъективируемо, а все его силы подчинены задачам коллективного благосостояния (опять-таки в целях помощи истории, стремящейся к коммунизму). В этом смысле оно оказывается принципиально деэротизированным и лишённым каких бы то ни было индивидуальных стратегий бытия. В сущности, марксизм видит тело как нечто трансцендентное рабочему, как его «инструмент» (что в целом продолжает механистические фантазии эпохи Просвещения, а отчасти -- реставрирует классическую европейскую метафизику).

Напротив, в анархистской оптике телесность представляет собой часть «конкретной таковости» индивида, а значит, составляет с ним одно целое, его самого (и в этом акте преодолевается противоречащий материалистическому взгляду бинаризм), а также условие прорыва сквозь глобальное метафизическое коллективное тело, в котором индивид был концептуально и фактически заточён и претерпевал угнетение -- к «телу» индивидуальному, то есть к самому себе (и тем самым к своей таковости) [9, р. 173]. Иными словами, в либертарной картине мира тело (насколько вообще правомерно использовать этот концепт в материалистической риторике) составляет стратегию возвращения себе собственного порядка телесности -- за пределами как детерминизма мира капиталистического государства, так и уже-за-пределами роли восставшего народа (подробнее об этом см. [5]).

Подведём итоги. Несмотря на общность между марксистским и анархистским проектами освобождения в целом ряде вопросов, между ними также существуют принципиальные расхождения. Например, в концепциях субъективности. Как мы установили, условная граница между ними пролегает сразу через несколько областей: через проблематику воли и детерминизма, через проблематику пределов субъекта, через проблематику государственности и через проблематику телесности. Во всех этих областях марксизм и анархизм оказываются «по разные стороны баррикад». И хотя оба этих проекта риторически одинаково исходят из оснований материалистической концепции мира, в теории и практике марксизма позволяет себя обнаружить целый ряд существенных отступлений от неё. Так, в марксизме не только формально, но и содержательно не преодолевается концепт тела, сформированный классической западноевропейской метафизикой, а единственным подлинным субъектом реальности погегелевски оказывается история, стремящаяся к коммунизму, в то время как трудящиеся выполняют роль инструментов, необходимых для её попадания в истину.

Напротив, в анархистской концепции истории действующим лицом является коллективный субъект, произведённый конкретными материальными обстоятельствами своего бытия, и стремящийся освободиться от них с целью обрести свою «конкретную таковость» на индивидуальном уровне -- ради полного воплощения собственного человеческого потенциала (понимаемого с точки зрения эволюции как возможность выйти за пределы экземпляра вида в создание уникального частного -- благодаря ресурсам интеллекта и сложной организации чувств). Кроме того, в марксистской концепции субъективности содержится ряд принципиально непреодолимых противоречий, не позволяющих осуществиться марксизму как проекту, в качестве которого он себя риторически позиционирует. Среди них мы выделили отсутствие каких-либо форм или стратегий постсубъективности, позволяющей помыслить субъект, освободившийся от классового угнетения, за пределами идентичности угнетённого, что в свою очередь приводит к проблеме фактической немыслимости идеального состояния истории вне государственности (как это провозглашается риторически), поскольку в противном случае неясно, во имя чего должны существовать те, кто так и не преодолели замкнутости в классовых/ гендерных идентичностях.

Таким образом, предпринятый сопоставительный анализ концепций субъективности позволил обнаружить ряд проблем марксистского проекта, богатого столь неблагополучным опытом практических апробаций, пока что недостаточно подвергнутых философской рефлексии «слева». Полученные результаты позволяют нам более продуктивно работать с концепциями революционной субъективности из перспективы современности: как на уровне теории, так и на уровне практики.

Литература

1. Вайда А. Человек из мрамора = Czlowiek z marmuru [кинофильм]. -- 1977. (Польша).

2. Гелдерлоос П. Консенсус. Принятие решений в свободном обществе. -- СПб., 2010. -- 106 с.

3. Ленин В. И. Новая экономическая политика и задачи политпросветов: Доклад на II Всероссийском съезде политпросветов 17 октября // Ленин В. И. Полное собр. соч. -- Изд. 5-е. -- Т. 44. -- М.: Изд-во полит. литературы, 1970. -- С. 155-175.

4. Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года и другие ранние философские работы. -- М.: Академический Проект, 2010. -- 775 с.

5. Рахманинова М. Д. Анархистская онтология тела: между угнетением и свободой // Манускрипт. -- Тамбов: Грамота, 2018. -- № 9 (95). -- C. 79-83.

6. Скирда А. Социализм интеллектуалов. Ян Вацлав Махай- ский. Разоблачитель социализма, марксизма и самого Маркса. -- Париж: Громада, 2003. -- 130 с.

7. Штирнер М. Единственный и его собственность. -- СПб.: Азбука, 2001. -- 448 с.

8. Goldman E. “The Tragedy of Womens Emancipation”, Red Emma Speaks: An Emma Goldman Reader, 3rd edn, ed. Alice Kats Shulman, Amherst, MA: Humanity Books, 1998. -- 478 p.

9. Heckert J. Fantasies of an anarchist sex educator//Anarchism & Sexuality. Ethics, Relationships and Power. -- London and New York: Routledge. Taylor and Francis Group. Serie “Social Justice”, University of Kent at Canterbury, 2012. -- P. 154-181.

10. Mott C. Quiet Rumors: An Anarcha-feminist Reader, Dark Star Collective. -- Oakland: AK Press, 2012 // Human Geography. -- 2014. -- № 7 (3). -- P. 119-121.

11. Rogue J. and Volcano A. Insurrection at the Intersection // Quiet Rumours: An Anarcha-Feminist Reader. -- Edinburg: AK Press/ Dark Star, 2012. P 43-47.

12. Shukaitis S. Nobody knows what an insurgent body can do: questions for affective resistance//Anarchism & Sexuality. Ethics, Relationships and Power. -- London and New York: Routledge. Taylor and Francis Group. Serie “Social Justice”, University of Kent at Canterbury, 2012. -- P. 45-67.

13. Witkop M., Barwich H., Koster A. Der Syndikalistische Frauenbund. Band 17 der Reihe “Klassiker der Sozialrevolte”. -- Munster: UNRAST-Verlag, 2007. -- 276 p.

Размещено на Allbest.ru