Этическое измерение проблемы рыболовного браконьерства (на материале языковых игр рыбаков Мурманской области)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Этическое измерение проблемы рыболовного браконьерства (на материале языковых игр рыбаков Мурманской области)

Василий Михайлович Воронов¹, Андрей Михайлович Сергеев²,

Константин Яковлевич Коткин³, Вероника Витальевна Симонова⁴

Аннотация

В статье идет речь об этическом измерении проблемы рыболовного браконьерства. В методологическом отношении авторы опираются на концепцию языковых игр Л. Витгенштейна. Эмпирической основой статьи стали глубинные и экспертные интервью, взятые у рыбаков, представителей научных и рыбоохранных организаций Мурманской области, а также тематические беседы без аудиозаписи. В некоторых случаях проводятся параллели с сюжетами, вычленяемыми на эмпирическом материале предыдущих полевых исследований по проблеме рыболовного браконьерства в Камчатском крае. Этическая легитимация, связанная с оправданием неформальных рыболовных практик, в речи рыбаков соотносится с проблемой поиска справедливости. На основании аналитики эмпирического материала в статье выделяются четыре тематических аспекта подобных языковых игр. Во-первых, вскрывается существенная дистанция между нормативно-правовыми актами и отношением к ним рыбаков, когда такие законодательные акты рассматриваются рыбаками в контексте поисков справедливости. Во-вторых, текущее положение дел осмысливается как несправедливое или не в полной мере справедливое. Опрошенные рыбаки хотят найти справедливость в отношении положения местных жителей, что выражается в необходимости расширения объема и разрешения других способов вылова. В-третьих, некоторыми рыбаками статус браконьерства связывается не с рыбной ловлей, пусть и сопряженной с нарушением нормативных регламентов ловли, а исключительно с монетизацией рыболовной деятельности. В такой языковой игре тот, кто не продает рыбу, не считает ни себя, ни другого браконьером вне зависимости от соблюдения или нарушения регламентов. В-четвертых, в ряде интервью проблема установления справедливости рассматривается в контексте противопоставления самой фигуры рыбака, действия которого строго ограничены, неограниченным возможностям государства и/или капитала. В силу этого и браконьерский лов, по их мнению, не предстает чем-то неправильным и даже приобретает черты своеобразного восстановления справедливости.

Ключевые слова: языковая игра, справедливость, рыбная ловля, неформальное рыболовство, рыболовное браконьерство, (само)легитимация, оправдание рыболовное браконьерство экспертное интервью

Ethical Dimension of the Fishing Poaching Problem

(Based on the Material of Fishermen's Language Games in the Murmansk Oblast)

Vasilii M. Voronov Наиболее значимым переводом данного текста является английский вариант работы. См: Wittgen-stein L. Philosophical Investigations. Transl. by G.M. Anscombe. Second edition. Basil Blackwell Ltd., 1958. На рус-ском языке существует два варианта перевода «Философских исследований». См.: Витгенштейн Л. Фило-софские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. / составл., вступ. ст., примеч. М.С. Козловой и Ю.А. Асеева; пер. с нем. М.С. Козловой, Ю.А. Асеева. М., 1994. С. 75-319; Витгенштейн Л. Философские исследования / пер. с нем. Л. Добросельского. М., 2011. Для прояснения отдельных аспектов понимания Витгенштейном концепции языковых игр большое значение имеют следующие работы. См.: Вит-генштейн Л. Голубая и Коричневая книги: предварительные материалы к «Философским исследованиям» / пер. с англ. В.А. Суровцева, В.В. Иткина; под общ. ред. В.А. Суровцева. М., 2022; Витгенштейн Л. Заметки к лекциям об «индивидуальном переживании» и «чувственных данных» // Хинтикка Я. О Витгенштейне. Из «лекций» и «заметок» / сост. и ред. В.А. Суровцева; пер. с англ. В.А. Суровцева. М., 2013. С. 157-224., Andrey M. Sergeev², Konstantin Ya. Kotkin³, Veronika V. Simonova⁴

Abstract. The article examines the ethical dimension of the fishing poaching problem. Methodologically, the authors rely on L. Wittgenstein's concept of language games. The empirical basis of the article is in-depth and expert interviews gathered among fishermen, representatives of scientific and fisheries conservation organizations of the Murmansk Oblast, as well as thematic conversations without audio recording. In certain instances, parallels are drawn with the stories set apart from the empirical material of previous field investigations in regards to fishing poaching in Kamchatka Krai. The ethical legitimation associated with the justification of informal fishing practices is correlated in fishermen's speech with the problem of seeking justice. Based on the analysis of empirical material, the article identifies four thematic aspects of such language games. In the first instance, a significant distance between regulations and the attitude of fishermen is revealed, when such legislation is considered by fishermen in the context of seeking justice. Secondly, the current state of affairs is perceived as inequitable or not wholly true. The fishermen interviewed want to find justice against the provisions of the locals, resulting in necessity to expand the scope and permit the other ways of catching. Third, some fishermen do not associate the status of poaching with fishing, albeit in violation of regulatory fishing regulations, but solely with the monetization of fishing activities. In such a language game, one who does not sell fish does not consider himself or anyone else a poacher, regardless of compliance or violation of regulations. Fourth, a number of interviews explicitly address the problem of establishing justice in the context of contrasting the very figure of the fisherman himself, whose actions are strictly limited, with the unlimited possibilities of the state and/or capital. By virtue thereof, in their opinion, poaching does not seem to be something wrong, and even acquires the features of a peculiar restoration of justice.

Keywords: language game, justice, fishing, informal fishing, fishing poaching, (self-)legitimization, justification

Конкретные порядки человеческих действий связаны с определенными порядками языка. Так, казалось бы, однотипное действие, названное по-разному, и воспринимается по-разному. Здесь можно вспомнить иронию, с которой М. Хайдеггер отмечал изменение в языке, связанное с обозначением студентами университета словом «универ» (Uni) (Хайдеггер, 2006: 104). Устойчивые социальные практики предполагают связанные с ними устойчивые языковые игры.

Языковая игра понимается Л. Витгенштейном как некое языковое измерение, связанное с конкретным словоупотреблением, в результате чего возникает языковая устойчивость со своей особенной определенностью, несводимой к другой языковой игре. Важно понять, что одно и то же слово в рамках разных языковых игр используется и понимается по-разному. Языковые игры связаны в первую очередь с употреблением слов и формируются именно в речи на основании обыденного языка¹.

Специфика языковых игр отражает специфику отношения акторов к определенным действиям и институтам. Помимо всего прочего, конкретная языковая игра может выполнять функцию легитимации действий, так или иначе отрицающихся и/или негативно маркирующихся в другой языковой игре. В некоторых языковых играх могут оправдываться действия, связанные с нарушением правовых норм. Позиция авторов статьи состоит в том, что относительно рыбной ловли и рыболовного браконьерства этическая легитимация, т. е. оправдание акторами собственных действий, происходит на основании осмысления проблемы справедливости в столкновении с конкретной практикой.

Классический подход, утвердившийся в научном социогуманитарном дискурсе, предполагает прояснение понятия через его словарное определение. Этот же подход лежит в основе нормативно-правового регулирования социальных отношений. В противовес этому наша методологическая позиция основывается на концепции языковых игр Л. Витгенштейна. Зрелый Витгенштейн, которому был интересен аспект жизнедеятельности языка, т. е. его действительного функционирования, отходит от однозначного словарного понимания концептов. Конкретный смысл слова, жеста или действия, который актуален для одной языковой игры, может быть совсем не таким для другой языковой игры. Языковая игра - это своего рода синтез слов и действий, подчиняющийся определенным правилам (Витгенштейн, 1994: 83). По сути, она представляет собой социально-языковой порядок, по крайней мере, в том случае, если мы говорим не о сугубо индивидуальной языковой игре. Значения простых концептов в языковых играх, по мысли Витгенштейна, люди могут усвоить через указующий жест и пояснение «вот это ...» (Витгенштейн, 1994: 82-84). Далее их смыслы многократно повторяются через наши воспроизведения социальных действий. Так мы садимся в транспорт, ходим в магазин, надеваем шапку, поворачиваем направо или налево и многое другое.

С более сложными концептами и ситуация сложнее. Витгенштейн поясняет усвоение смысла сложных феноменов на знаменитом примере с игрой. Мы не можем схватить или прояснить смысл слова «игра» с помощью простого указания и повторения однотипных действий. Поскольку, например, игра в шахматы будет серьезно отличаться от игры в регби. Здесь, согласно Витгенштейну, приходится указывать на различные игры и потом обращаться к неполному обобщению со ссылкой на подобие, когда в итоге мы видим «сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга» (Витгенштейн, 1994: 111). В данном случае речь идет о переплетении игровых практик теми нитями сходств, общих черт и подобий, которые Л. Витгенштейн называет семейными сходствами. В концепте семейных сходств одновременно присутствуют как отсылка к категориальному отношению к действительности, основанному на видовой и родовой классификации, так и полемика с ним.

Этические концепты представляют собой еще более сложные - для прояснения и усвоения их смысла - случаи. На справедливость невозможно просто указать: обобщающий перечень случаев справедливого, отсылающий к сетке подобных случаев, представим достаточно слабо. Справедливость следует отнести к тем явлениям, которые по-разному могут пониматься в разных языковых играх. Перефразируя мысль Л. Витгенштейна о том, что некоторые вопросы могут иметь смысл в определенной языковой игре и не иметь в другой (Витгенштейн, 1994а: 326), можно сказать, что одни и те же концепты могут иметь разный смысл в разных языковых играх.

Вопросы о справедливости социальных практик пересекаются с вопросами нормативноправового регулирования социальных отношений. Конечно, в большинстве случаев предполагается определенное соответствие нормативного и справедливого, но относительно частных ситуаций возможны различные коллизии. В рамках языковой игры, включенной в матрицу уголовного и административного права, относительно практики рыболовства неправомерными признаются действия, нарушающие регламенты Росрыболовства. Неправомерное, с точки зрения абстрактного правосознания, приравнивается к неправильному, несправедливому. Если говорить концептуальным языком, такое приравнивание осуществляется в рамках определенной языковой игры, пусть и подкрепленной силой государственного принуждения. Стоит заметить, что практика рыбной ловли относится к одному из древнейших хозяйственных занятий человека и часто воспринимается как нечто естественное и нужное. В этом смысле она предстает, если так можно выразиться, занятием до-государственным и до-правовым, если под правом понимать прежде всего формальное право. Нормативные регламенты для играющих в языковую игру, в которой рыбная ловля понимается именно таким образом, воспринимаются как нечто вторичное, как помеха. Здесь уместно привести фрагмент одного из интервью:

«И.: Как-то мониторится эта тема насчет «нормативки» вами? Как-то интересуетесь, как законодательство меняется, какие штрафы, сколько можно, сколько нельзя?

Р.: Штрафами интересуюсь, сколько за каждую рыбку, в случае чего, платить (здесь и далее в интервью курсив наш. - Авт.).

И.: И как законы, на ваш взгляд, ужесточаются, смягчаются или остаются неизменными?

Р.: Оно то туда, то сюда. То можно с сеткой под разрешение, то нельзя с сеткой под разрешение. Если можно сетку под разрешение, я предпочитаю ставить сетку под разрешение.

И.: А если нельзя?

Р.: А если полностью запрещают сети, то уже тут приходится нарушать закон.

И.: Как вообще ваше отношение к этим ограничительным мерам? Они нужны, не нужны?

Р.: Конечно, нужны. Просто для местного населения нужно делать какие-то поправки, чтобы себе на пропитание поймать рыбу можно было...» [Интервью 1,2022, муж., Мурманск].

Как видим, нормативно закрепленные правила в данном случае воспринимаются в качестве того, что в принципе нужно, но при этом они не имеют жесткого и беспрекословного характера. Показательно в этом смысле выражение «приходится нарушать», которое подразумевает не принципиальное отрицание, а, скорее, частное несогласие с той или иной нормой. Возможность поймать себе рыбу на пропитание понимается в данном случае как нечто более значимое и важное, нежели соблюдение закона под угрозой штрафа. Если регламенты позволяют это сделать без нарушения - хорошо, а если нет, то тогда «приходится нарушать».

В цитируемом фрагменте представлена и тема необходимости послаблений в регламентах для местного населения. Здесь мы сталкиваемся с темой несправедливого ограничения местных жителей, которая раскрывается в разных аспектах. Нередко местные рыбаки ссылаются на реальные или преувеличенные возможности, доступные для рыбаков в других регионах. Так, в частных беседах жители Терского района отмечали большие возможности для сетевого лова у жителей Архангельской области, а жители Кандалакши - у жителей Карелии. Примечательно, что этот кейс - не уникальное для Мурманской области явление. Подобная картина наблюдалась и в некоторых интервью рыбаков Камчатского края и была связана с указанием на большие возможности для рыбной ловли у местного населения на Сахалине по сравнению с Камчаткой. Такая отсылка на реальные или преувеличенные возможности, характерные для других регионов, помимо всего прочего служит основанием для легитимации нарушений правил как своего рода вынужденного восстановления справедливости.

Отдельный аспект этой темы - соотнесение своих возможностей рыбаками, которые не относятся к коренным малочисленным народам, с разрешениями для последних. В таком случае такие привилегированные возможности оцениваются как несправедливые по отношению к другим местным жителям. При этом речь идет, как правило, не о желании запретить такие несправедливые привилегии, а, скорее, о чувстве несправедливости, которое может быть выраженно в вопросе «А нам (мне)?!» или «А почему им можно, а нам (мне) нельзя?!». Здесь мы сталкиваемся с проблемой обоснования конкретных мер и решений распределяющего варианта социальной справедливости. Если в рамках языковой игры, на которой основывается государственная политика и правовые нормы, привилегированное выделение отдельных групп местного населения относительно возможностей рыбной ловли («коренные малочисленные народы Севера», «indigenous people») имеет основания, то для других местных эти основания неочевидны. Неочевидны они именно на фоне отсутствия каких- то привилегий для тех рыбаков, кто не относится к числу «коренных и малочисленных», но проживает в той же местности, иногда в нескольких поколениях. Относительно Мурманской области это проявляется в языковых играх при сопоставлении возможностей, открытых для саами и закрытых для местных жителей других национальностей (коми, ненцев, русских и др.):

«И.: ...Местным саами стали разрешать, квоты давать по 3 тонны, по 5 тонн.

Р.: По 3-5 тонн на какую-то общину, артель?

И.: Нет, на человека. Они сетки ставят без проблем. Разумеется, всем остальным обидно. Они черпают по 3 тонны, продают.

Р.: Официально?

И.: Да. А тут по 10 килограммов не продать, не купить, не поймать...» [Интервью 1,2022, муж., Мурманск].

Важно, что сами нормативно-правовые ограничения основываются на философской языковой игре, отсылающей к общим представлениям о справедливости, связанной с моральным и этическим отношением. Морально-этические оценки - а вопрос о том, что справедливо, а что нет, относится именно к таковым - являются неотъемлемым признаком человеческого отношения, связанного с символической референцией, которой не знают другие виды живого (Кон, 2018: 183-185, 229). Результатом символического мышление, согласно Э. Кону, является дуализм (двойственность) с присущей такому мышлению возможностью создания системы знаков, которые «могут показаться совершенно абстрагированными от своих земных референтов» (Кон, 2018: 292). В рамках символической референции человек не может не давать моральных оценок ввиду неустранимости своего - всегда загруженного моралью - отношения, но также не может выйти из положения двойственности, которое то смягчается, то углубляется.

Конкретные формы воплощения справедливости остаются предметом общественно-политических дискуссий. Проводя аналогию, можно указать на идею национализации сырьевых ресурсов в тех или иных формах или идею более справедливого распределения доходов, с них получаемых. В этом отношении ситуация с возможностью вылова рыбы на внутренних водоемах отчасти схожа с указанным выше примером, но во многом и отлична от них. Добыча полезных ископаемых сама по себе предполагает организацию и промышленную разведку, в которые были в какой-то степени включены различные ресурсы государства и нации, что в определенной степени обосновывает и легитимизирует возможность дискуссий о юридической форме организации производства и о путях распределения доходов. Рыболовство на внутренних водоемах - это занятие, доступное для обычного человека, которое при этом может иметь и хозяйственно-экономическое значение для конкретных индивидов, семей, локальных сообществ. Используя терминологический аппарат советского и российского этнографа, антрополога и философа Я.В. Чес- нова, можно говорить о встроенности практики рыболовства в культурценоз. Под культурцено- зом, согласно Я.В. Чеснову, понимается пласт культуры, направленный преимущественно на жизнеобеспечение, который связан с рациональным опытом хозяйства и естественно-географической средой (Чеснов, 2014: 245-246). Соответственно, здесь альтернативная языковая игра может вполне свободно соединяться с практикой нарушения рыболовных регламентов.

В этом смысле показателен отмечаемый многими респондентами всплеск браконьерства в 1990-е гг. и его широкая распространенность в 2000-е гг., когда действующие прежде хозяйственные механизмы ослабли, а неформальная ловля рыбы стала значимым жизнеобеспечивающим занятием. В частности, можно привести фрагмент интервью с описанием положения дел в с. Ловозеро Мурманской области в указанный срок времени:

«И.: А вот вы говорили о том, что в основном этом было в 90-е - начало 2000-х. Это было основным занятием или совмещением с профессией?

Р.: Там же еще в те времена по профессии деньги не платили, зарплаты задерживали. Поэтому это было средство выживания» [Интервью 1,2022, муж., Мурманск].

Мы можем говорить о двух смыслах ловли рыбы как источника пропитания. Во-первых, как уже отмечалось, выловленная рыба может служить основным или значимым средством выживания или, по крайней мере, подспорьем для выживания. Во-вторых, возможность поймать рыбу указывает на витальную состоятельность местного жителя. Здесь мы сталкиваемся с тем аспектом жизни, который в терминологии, близкой к языковой игре Ф. Ницше, можно назвать волей к власти или волей к могуществу. В рамках развития Я.В. Чесновым парадигмы виртуалистики Н.А. Носова этот аспект частного вылова можно назвать витальным (лат. vitalis, от лат vita - жизнь), когда сама витальность понимается как виртуальное (лат. virtualis - возможный) побудительное состояние (состояние «я могу», «я имею возможность») (Чеснов, 2007: 127-128). Соответственно, ограничения рыбной ловли явно или не явно понимаются как то, что ограничивает самоутверждающееся витальное начало человека через ограничение реализации им своих возможностей поймать рыбу, чтобы съесть ее или угостить кого-то.

Примечательно, что некоторые рыбаки, отличающие себя от браконьеров, оправдывают свои действия, исходя из отсутствия у них финансового интереса. Говоря точнее, некоторые рыбаки не идентифицируют себя с браконьерами на основании того, что они не продают рыбу, а ловят ее для себя и для угощения родственников и друзей. При этом объем улова может превышать или не превышать установленные нормы, а орудия лова могут как соответствовать, так и не соответствовать правилам.

«Р.: Да. Лично я для себя браконьера от рыбака как отличаю?

И.: Как?

Р.: Браконьер рыбу продает. А рыбак кушает сам, друзей угощает.

И.: Товарно-денежные моменты?

Р.: У меня никакой монетизации в моей рыбалке. Я трачу деньги только. Бывает, хорошо поймаешь, забил морозилку, тебе на пол зимы хватит.

И.: Это сколько килограммов? 50?

Р.: И побольше бывает. Я за лето и 200 налавливал. У меня морозилка есть, я ее забил и кайфую» [Интервью 3, 2022, муж., Мурманск].

В такой языковой игре значимым для определения своего занятия (действия) либо как рыбной ловли, либо как рыболовного браконьерства становится не соблюдение или нарушение нормативных регламентов, а наличие или отсутствие финансового интереса в практике рыбалки. Согласно нашей позиции, здесь мы сталкиваемся со своего рода интересной попыткой осмысления рыбной ловли самими акторами именно в качестве естественного занятия. Важно, что рыбалка частично выводится за границы правого поля ввиду того, что такое занятие осуществляется вне товарно-денежных отношений. Соответственно, браконьером считается в этой языковой игре не тот, кто нарушает правила вылова, а тот, кто извлекает из такого нарушения прибыль.

В другой языковой игре, связанной со спокойным принятием определения своей неформальной рыболовной практики в качестве браконьерской, сам по себе факт индивидуального браконьерства не соотносится самим респондентом с чем-то неправильным. Здесь на первый план в деле оправдания выходит аспект справедливости, связанный с доступностью рыболовных ресурсов для человека. В некоторых интервью, наряду с этим, просматривается и тема противопоставления общества (народа, человека) и государства. В частности, показательно отношение одного из респондентов к запрету на любительский вылов семги в советский период.

«Р.: ...Оно [браконьерство] было всегда. Я вот в Рыбпроме работал, мое маленькое дело. А у нас были прибрежный лов, вот внутренние водоемы наши были. На реке Коле, допустим, ставили. Там семгу ловили.

И.: Там была заграда, РУЗ РУЗ - рыбоучетное заграждение. так называемый?

Р.: Да.

И.: Это же все официально было, насколько я понимаю? Это не браконьеры?

Р.: Так организация наша, определенная квота была. Это государственное браконьерство, какая разница?!

И.: А почему государственное браконьерство?

Р.: Как почему? Сама по себе семга для народа была в запрете. А почему для государства, нет?! Как это объяснить?