Страны Ближнего Востока

Размещено на http://www.allbest.ru/

323

1. К ВОПРОСУ О СОДЕРЖАНИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ АРАБСКИХ СТРАН В НОВОЕ ВРЕМЯ (И.М.Смилянская)

В 1980-90-е гг., в условиях кризиса исторической науки, который был осознан равно марксистской историографией, школой Анналов и культурологией, основанной на структуралистских методах, историки вновь обратили свое внимание на политическую историю - эту, казалось бы, одну из ранних форм исторического знания. Они повернулись к политической истории, поняв, что ограничение исследовательских интересов занятиями социальной и экономической историей и культурологией привело к потере цельности исторического знания. Эту мысль сформулировал, в частности, английский историк Лоуренс Стоун («...оставив в стороне государственную политику и государственные структуры, исторические исследования лишились центра притяжения»).

Ситуация усугубилась тем, что увлеченность социально-экономической и культурной историей («Экономика, общество, культура - вот те области, которые примерно полвека назад завладели вниманием историков») сочеталась с сознательным пренебрежением политической историей, рассматриваемой как история событийная и потому поверхностная (согласно французскому историку, вышедшему из школы Анналов, Ж. Ле Гоффу, «с точки зрения школы Анналов, такая триада - политическая история, история повествовательная и событийная история - омерзительна»). Однако в начале 1990-х гг. Ж. Ле Гофф уже признавал значение политической истории, назвав ее «ядром» исторических знаний. («Подобно нашей эпохе, являющейся отныне эпохой не анатомии, но атома, политическая история - не «становой хребет», а скорее «ядро» истории»).

Поворот интереса к политической истории отнюдь не означал возврата «на круги своя». Напротив, обозначилось стремление наново определить содержание понятия «политическая история», возник даже термин «новая политическая история», который ввел, по-видимому, Ж. Ле Гофф. Одновременно начались активные поиски методов ее изучения, позволяющих избежать поверхностности истории событийной.

Однако, в определении понятия «политическая история» в новом ее смысле между историками нет единства мнений: Л.Стоун под ней понимал прежде всего «государственную политику и государственные структуры». Между тем Ж. Ле Гофф, как представляется, справедливо ставит во главу угла определения политической истории проблему власти (первый и главный, как он полагает, вклад социологии и антропологии в политическую историю). «...Анализ политической истории в категориях власти выходит и должен в интересах дела выходить за рамки, очерчиваемые при изучении политической истории в категориях государства и нации», - утверждает он. Обратившись к рассмотрению труда П.Э.Шрамма о королевской власти в средневековой Франции, в котором характер королевской власти раскрывался через изучение ее атрибутов и государственной символики, Ж. Ле Гофф приходит к выводу о том, что обращение к понятию власть позволило Шрамму раскрыть роль королевской власти полнее и глубже, чем он мог бы это сделать «через использование устаревшей концепции государства».

С доводами Ле Гоффа нельзя не согласиться тем более, что сфера политики и политического по сути очерчивается отношениями властвования, а эта сфера выходит за границы только проблем государства и государственной власти.

Развивая свою мысль о новом содержания политической истории, Ж. Ле Гофф призывает историков обогатить арсенал проблем политической истории вопросами и методами смежных наук (она должна быть «регенерированной другими науками о человеке») - социологией (представлением о политических элитах), политической антропологией (с ее интересом к политическому конфликту), семиотическими системами политического (ритуал, поведение, сознание), наконец, политологией. Однако, оставаясь в плену представлений школы Анналов, Ж. Ле Гофф склонен в области политологии придавать большее значение политическому менталитету, чем кардинальным проблемам политологического анализа. Впрочем, это естественно для историка-медиевиста, исследующего историю общества, в котором сфера политики находилась в зачаточном состоянии.

Французский медиевист обратил внимание на весьма важное обстоятельство, которое, как будто, прошло мимо внимания историков: он заметил, что понятия «политика» и «политический», хотя и восходят к античному термину «полис», но получили распространение во французском языке только в XVI и XVII вв. К этому можно добавить констатацию немецкого «Этимологического словаря» Дудена (1989) того, что немецкий термин «политика» (Politik) заимствован в XVII в. из французского politique, который, в свою очередь, восходит к позднелатинскому politice - «искусство управления государством» (происходящему от греческого politikз в том же значении).

Характерно, что к XVI--XVII вв. относится и появление в европейских языках понятия «интрига», занимающего важное место в политической лексике. В лексикон политики интрига сошла с подмостков нового театра, прежде всего итальянской комедии дель арте. По-видимому, к эпохе становления (в известных случаях и развития) новой политики, как и появления нового театра, относится заимствование политической лексикой понятий из театрального обихода (акт, действие, интрига, кулисы, кулуары, роль, сцена, сценарий и т.п.). Все это не означает, что до XVI--XVII вв. во Франции и Германии не существовало политики, а также традиционного лицедейства. Это свидетельствует о том, что в культурно-политической жизни произошли важные изменения, нашедшие свое отражение в языке. О таких кардинальных сдвигах говорят также изменения в идеологическом обосновании государственной политики: это обоснование лишается религиозно-этических одежд и облекается в формы государственного интереса с, во многом мистифицированным, представлением о всеобщности подобного интереса. По существу, с этого времени политика утрачивает в своих стимулах этические начала. Между традиционным представлением о том, что политика является искусством управления государством и современным определением этого понятия лежит целая историческая эпоха формирования ткани современной политической жизни. Анализ внутреннего содержания этого процесса и составляет, по моему мнению, основную задачу изучения политической истории нового времени.

Ж. Ле Гофф определяет задачи современной исторической науки, исходя из опыта исторических (по преимуществу медиевистических) исследований отечественной истории - области, наиболее разработанной на материалах старого Света. Между тем, востоковедение, будучи более молодой отраслью научного знания, все еще в значительной степени остается на периферии историографического процесса, заимствуя проблематику, методику, приемы критики источников из исторических исследований европейской истории. Логика развития науки принуждает востоковедов все еще пользоваться тем историографическим инвентарем, который Ж. Ле Гофф называет «старыми бесами».

И тем не менее, путь развития историографии новой истории арабских стран, позволяет сделать заключение о том, что отечественная арабистика подошла к осознанию необходимости обратиться к поиску новых методов изучения политической истории.

Безусловно, в фундаменте рассматриваемой научной дисциплины лежит событийная, повествовательная политическая история в традиционном ее понимании. Но изучение политической истории арабских стран в отечественном востоковедении, развиваясь преимущественно в лоне марксистской историографии, сопровождалось анализом социально-экономических и социально-политических проблем, а в последнее десятилетие работы по новой истории арабских стран начали заимствовать проблематику историко-антропологических исследований. (Я имею в виду прежде всего монографии В.Б.Луцкого, Н.А.Иванова, Л.Н.Котлова, С.Р.Смирнова, Н.С.Луцкой, А.В.Васильева, М.А.Родионова). Параллельно создавались специальные исследования социально-экономических проблем с преобладанием экономического (Л.А.Фридман, Ф.М.Ацамба, И.М.Смилянская) или социального (А.И.Першиц, позднее, М.Ф.Видясова, Б.Г.Сейранян) анализа, а также социально-политических аспектов национально-освободительного движения (Р.Г.Ланда, Н.Н.Дьяков, В.С.Кошелев). В работах более молодого поколения ученых социальный анализ углубляется социально-психологическим (В.И.Дятлов, В.О.Бобровников). Своего рода системность всему комплексу этих исследований придает изучение общественной мысли (З.И.Левин) и религиозно-институциональной сферы (С.А.Кириллина).

Наконец, два последние десятилетия отмечены интересом к изучению политической истории арабских стран нового времени через анализ государственных институтов, общественно-политических структур и социально-политических конфликтов. Работая в этом направлении, Е.И.Зеленев и Д.Р.Жантиев акцентируют внимание на социально-политических проблемах, а В.С.Кошелев и Б.Г.Сейранян - на вопросах становления партийной и конституционно-парламентской систем. Иными словами, исследуются разные аспекты процесса становления современной (т.е. присущей новому времени) политической жизни.

Из этих, пока еще разрозненных и частных исследований постепенно вырисовывается (преимущественно на материалах истории Сирии и Египта) картина возникновения новых государственных структур и институтов, а также современных форм политической организации общества. Сложнее реконструировать такие важные сферы политической истории арабского общества как характер политического процесса, политическое поведение масс и массовая политическая культура (включая политическую ментальность).

Основные этапы своей политической трансформации арабский мир пережил под сильным воздействием европейских институтов на протяжении всего одного столетия - начала XIX--начала XX в.¹⁴. Однако цивилизационные особенности этого процесса, а главное неизжитость черт традиционализма подчас заслоняют исследователям смысл общественно-политической его перестройки. Картину этой эволюции может отчасти прояснить сопоставление организации политической жизни традиционного (в рамках XVIII в.) и нового (XIX-начала XX в.) арабского общества.

Верховная власть в традиционном арабском обществе, входившем в состав Османской империи, была авторитарной и располагала авторитетом власти сакральной.

Вместе с тем этому обществу была присуща множественность властных центров, или широкая диффузия власти, что являлось следствием социально-экономической и политической организации общества. Несмотря на весьма зрелую форму (в сравнении со средневековыми европейскими государствами и большинством восточных империй), государственное устройство Османской империи строилась на принципах феодальной, а не буржуазной централизации.

Властные полномочия в империи, едва ли не в полном объеме, делегировались верховной властью ниже стоящим должностным лицам. Неслучайно в указах о назначении на должность в мусульманских государствах Средневековья существовала формула: место вновь назначенного на должность «является нашим (т.е. султана) местом, а его присутствие - нашим присутствием».

В свою очередь высшие сановники государства, передавали свои полномочия назначаемым ими низшим должностным лицам. И так властные функции распределялись по всем ступеням должностной иерархии. А поскольку должность рассматривалась как инструмент для приобретения средств существования и даже богатства, то сфера властных полномочий воспринималась едва ли не как пожалование и условное владение. Кстати, в выше цитировавшемся сельджукском документе XII в. назначение на должность осмысливалось как передача во владение должностному лицу жителей и угодий подведомственной территории.

На низших ступенях должностной иерархии, как правило, располагалась местная землевладельческая знать, обладавшая этими должностями наследственно. Соответственно низшие ступени административно-территориального деления подчас сливались с условным землевладением. Помимо должностных лиц долей публичной власти пользовались откупщики налогов-мультазимы и владельцы откупных территорий (мукатааджи и обладатели маликане). Некоторые функции публичной власти исполняли улемские и воинские корпорации.

Наконец, для традиционного общества был характерен развитый институт местного (сельская община, городской квартал) и корпоративного (торгово-ремесленные гильдии, суфийские тарикаты, мазхабы, землячества и т.п.) самоуправления. Внутренняя организация этих объединений не отличалась демократизмом, будучи основана на признании сильного авторитета избранного или наследственного главы общины и корпорации и лидирующих внутри них знатных семей.

Наличие многочисленных центров власти сочеталось с ограниченным набором властных функций, которыми располагало государство. Эти функции сводились к изъятию у сельского и городского производителя прибавочного продукта и его перераспределению в среде господствующего «класса», обеспечению на территории государства судопроизводства и безопасности населения, поддержанию религиозного культа. Известную роль играла также деятельность, направленная на создание условий для воспроизводства.

Механизм распределения властных полномочий, участие местной аристократии в отправлении публичной власти, развитое самоуправление, ограниченность функций государства, при отсутствии должного контроля и эффективных средств для их исполнения, были питательной почвой для проявлений местного сепаратизма. Однако этот сепаратизм не вырастал до уровня регионального; исключение составила неудавшаяся попытка создания независимого государства Али-беем и его союзником шейхом Дагером, опиравшимися на поддержку российских военно-морских сил, иными словами, использовавшими неординарную внешнеполитическую обстановку, которая сложилась в Восточном Средиземноморье во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг.

В Сирии арабский политический регионализм еще не имел для своего проявления ни социально-экономической, ни общественно-политической базы: в политическом и экономическом отношениях господствующий «класс» распадался на небольшие прослойки соответственно профессиональным занятиям и источникам средств к существованию и богатства; у этих прослоек отсутствовали широкие общественные цели и импульсы для участия в общественно-политических движениях регионального размаха. Местная знать (например, род аль-Азмов), включенная в государственный аппарат, достигнув высоких постов, сливалась с османским правящим слоем и охотно воспринимала османский образ жизни.

Взаимоотношения внутри политической элиты строились не на общности взглядов и общественных интересов, но на личностных связях; наиболее прочными были узы семейно-родственные. Личностные связи преобладали и в среде должностных лиц, чему способствовала сама организация государственного аппарата.

Хотя в Османской империи происходил процесс разделения правительственной структуры и двора (изученный М.С.Мейером), полного разделения служб великого визиря и султанского дворца не произошло. То же явление наблюдалось на всех ступенях должностной иерархии: вали являлся в провинцию со своей челядью, копировавшей султанский двор, и эта челядь исполняла функции государственных служащих.

Иными словами, в управлении большую роль играл институт неформальных должностных лиц. В результате между теми, кто исполнял государственную службу, доминировала не служебная субординация, а межличностные отношения.

В самой системе рекрутирования высших должностных кадров преобладали не столько учет профессиональной пригодности, сколько личные симпатии и преданность. Профессиональное обучение высших сановников происходило в дворцовых школах, а система девширме (равно и использование на службе рабов-мамлюков) культивировала отношения полурабской привязанности к патрону (султану или мамлюкскому бею), что укрепляло авторитарный характер публичной власти, органично уживавшийся с патернализмом.

Должностные назначения в провинции определялись благосклонностью и покровительством стамбульских высших сановников, прежде всего великого визиря и кизляр-аги, главы черных евнухов, персонифицировавших правительственные и дворцовые службы. Судьба великих сирийских пашей из семейства аль-Азм во многом зависела от соперничества и перипетий междоусобной борьбы этих двух государственных мужей. Благосклонность же стамбульских сановников щедро оплачивалась из вилайетских доходов пашей.

Личностные отношения между чиновниками порождали соперничество, амбиции, местничество, обиды, но и сопровождались обменом дарами и услугами. Эмоции, а не холодный расчет в значительной степени руководили поведением должностных лиц. Главным приемом в междоусобной борьбе было безжалостное устранение соперника путем кровавых расправ или ложных доносов в столицу. Впрочем, беспредел во взаимоотношениях внутри политической элиты имел свои границы благодаря иерархичности ее структуры и принятым нормам поведения. Речь идет о должностной иерархии и семейно-клановом ранжировании, наиболее ярко выраженном в Горном Ливане, где звания эмира, шейха, мукаддама превратились в наследственные титулы, определявшие внутрисословное положение того или иного знатного рода и семейно-брачное поведение его членов. Иерархический и сословно-профессиональный статусы семьи налагали свои ограничения на ее политические претензии и определяли политическое поведение ее членов (скажем, духовенство должно было сторониться политической власти). Нормативность, следование обычаю определяли образ жизни и масс, и элиты.

Поскольку служебный пост открывал дорогу к богатству и создавал положение в обществе, он становился главным объектом столкновений между теми, кто по своему сословному статусу мог претендовать на такой пост. В борьбе за место в должностной иерархии претенденты опирались на группы населения, ими патронируемые. Таким путем создавались целые коалиции, участвовавшие в столкновениях разных группировок элиты. Соперничество в борьбе за место в государственном аппарате составляло главный смысл политической жизни провинциального общества.

С конца XVII в. в городах Сирии и Египта заметно обострились столкновения между городскими группировками за государственные должности и те привилегии, которые влекло за собою пребывание на государственной службе. Получили распространение стычки между османскими властями и теми же группировками, стремящимися оказать давление на городскую политику османских властей. В Египте, где османская власть утеряла свое господствующее влияние, борьба велась между мамлюкскими домами за места в провинциальном аппарате и положение в мамлюкской иерархии.

Временные рамки этого кризиса позволяют его связать с развитием городских сфер экономики, ранними признаками предбуржуазных изменений, обеднением и дефеодализацией отдельных групп военных, все более широким включением землевладельческой верхушки в городские виды экономической деятельности, а также укреплением позиций в государственном аппарате местных кланов, т.е. изменением соотношения сил центра и периферии.

С известной долей уверенности можно полагать, что кризис был следствием перестановки сил в среде социально-политической элиты, вызванной указанными изменениями. Начался передел источников доходов: ильтизамов, права контроля за таможнями, поставками продовольствия на городские базары и т.п.

Традиционная элита располагала издавна отработанными способами организации коалиции сторонников. Помимо простонародья, патронируемого лидирующими семейными кланами и находящегося от них в зависимости (это могли быть общины феллахов, городские кварталы или ремесленные цехи), использовались союзы с бедуинскими племенами или псевдоплеменными объединениями оседлого населения, подкрепленные брачными связями, а иногда институтом заложничества. Обычно подобные коалиции были устойчивы и сохранялись на протяжении нескольких поколений. Немалую роль в ориентации союзнических отношений играла мифологическая генеалогия арабских кланов - их принадлежность к кейси или йемени (в Горном Ливане с исчезновением йемени знать разделилась на джумблати и язбеки, согласно лидирующим родам). Устойчивость таких союзнических объединений можно объяснить тем, что они создавались не для реализации политических программ (собственно их и не возникало) или сиюминутных интересов, напротив эти коалиции сами влияли на формирование интересов. Они были призваны гарантировать сохранение баланса политических сил и безопасность его членов.

Самым радикальным и испытанным столетиями способом достижения целей в политической борьбе была организация смуты - фитны, когда в междоусобную борьбу кланов или антиправительственное их выступление искусно втягивались массы, которые идентифицировали собственные корпоративные интересы с победой той или другой группировки. Традиционные «политики» обладали опытом дирижирования народными эмоциями, умело используя возбуждение толпы и направляя его в угодное им русло.

При этом они не чурались прибегать в своих политических играх к тайным связям с криминальными элементами. Только к концу XIX в., когда в обществе утвердились современные формы политической жизни и массы оказались под влиянием новых социально-политических сил, фитна отошла в прошлое.

Главный импульс к трансформации ближневосточного общества и возникновению новых форм политической жизни исходил от государственной власти. В результате административно-управленческих реформ второй половины XIX - начала XX в. был положен конец существованию множественности властных центров, присущему традиционному обществу. Произошло строгое разделение властных, управленческих, функций, сосредоточенных в центральных органах власти в Стамбуле, и административных, исполнительских, в провинции.

Государственное управление стало основываться на началах буржуазной централизации. На принципах подчинения сверху вниз был создан разветвленный административный аппарат с достаточно четко выраженной должностной субординацией.

Расширился круг функций госаппарата за счет более целенаправленного вмешательства государственной власти в экономическую жизнь. В государственном ведении оказались не только финансы, но и светское образование, санитарная служба и здравоохранение, связь. Были созданы государственная судебная система и светское законодательство. Значительному ограничению подверглась сфера самоуправления, часть ее функций отошла госаппарату и полупредставительным органам - местным советам. Несмотря на консерватизм выборной системы - цензовые ограничения, введенные для выборщиков и кандидатов в члены советов, и двухстепенный характер выборов - в политической практике начала утверждаться представительная система. В городах были впервые созданы муниципальные органы власти - городские советы.

Итак, были сделаны важные шаги в направлении создания централизованного государства буржуазного типа. Решительно изменился характер должностных лиц: из обладателей государственных постов, слабо контролируемых сверху, они превращались в наемных государственных служащих с точно определенными функциями, правами и обязанностями. Возник социально однородный бюрократический слой, профессионально подготовленный и отчасти европеизированный, обладавший общими интересами.

Создание нового госаппарата потребовало развития светского образования - организации сети государственных школ. Возникла необходимость в воссоздании средств связи и информационной инфраструктуры - проведении телеграфных линий, строительстве железных и шоссейных дорог, открытии регулярных пароходных рейсов, создании официальных органов прессы. Наиболее капиталоемкое строительство было осуществлено с помощью иностранных компаний. Все эти нововведения оказывали влияние на сознание и образ жизни общества.

В Египте роль государства в становлении новой структуры политической жизни, а также создании новых форм собственности, как и его влияние на экономическое развитие, были еще значительнее. В частности, правительство хедива опережало османские власти в создании конституционно-представительных органов власти.

Безусловно, процесс становления нового политического пространства в арабском мире происходил сложно и новые институты были обременены наследием традиционализма. Сама трансформация во всех ее противоречиях и сложности еще ждет своих исследователей.

В процессе упомянутых изменений имела место секуляризация общественного сознания, которое очень медленно освобождалось от сакрализации верховной власти. (В Египте власть хедива уже не имела священного ореола). Возможно, роль харизматической личности в политической жизни современного Востока обусловлена обожествлением верховной власти на протяжении всей предшествующей его истории. В Марокко в XX в. в неожиданной форме проявились последствия существования религиозно-политических связей между горскими берберскими племенами и султаном-халифом: берберские племена отказывали султану в признании его суверенитета над их территорией на том основании, что племена признавали всего лишь духовный авторитет марокканского султана-халифа.

Однако заметный импульс к перестройке политической сферы был дан также изменением социальной структуры общества и, как его следствием, возникновением новых форм общественной активности. В сущности развитие новых форм политической жизни шло параллельно становлению гражданского общества, точнее сказать было частью этого процесса. В ходе нового классообразования возник торгово-предпринимательский слой и современная земельная аристократия. Это были социальные слои, втянутые своей деятельностью в мировые рыночные связи и ориентировавшиеся в политике на широкие общественные и экономические интересы.

Новая элита отличалась склонностью к культурной и общественно-политической деятельности, поначалу в лоне просветительства и исламской реформации, а затем и в национальном политическом движении. Ее усилиями и на ее средства создавались частные школы, научные общества, внеправительственная печать, театр, постепенно становившиеся доступными для широких кругов городского населения. Все это подготавливало общество к участию в новой общественно-политической жизни с ее широкими общественными интересами.

Это было время национальной самоидентификации, рождения чувства патриотизма.

Однако, отсутствует ясность в вопросе о том, чем можно объяснить сложный путь становления национального сознания, длительного существования некой иерархии представлений об этнической принадлежности (к имперской общности - османизму, общеарабской нации, региональной этнической целостности): проявились ли в этом незавершенность этнонациональных процессов, или влияние имперской идеологии, или реакция на угрозу независимости со стороны европейских держав и процесс становления национально-освободительного движения?

Еще предстоит изучить, какой отпечаток на характер и темпы становления современного политического процесса наложил колониализм; какое влияние на пути возникновения партийной системы оказала европейская политическая культура (в частности, масонские организации).

Реформы, осуществляемые государством, и общие перемены в политической сфере вызвали к жизни традиционалистскую (консервативную), а позже реформаторскую (либеральную и радикальную оппозицию правительству). Консервативная мусульманская оппозиция пыталась оказать давление на правительство испытанными средствами - организацией своего рода фитны, в частности, через использование напряжения в христианско-мусульманских отношениях (например, резня христиан в Дамаске 1860 г.).

С развитием реформаторской оппозиции, представленной выходцами из новых слоев населения - интеллигенции, чиновничества, офицерства новой армии, воспринявших европейские политические ценности, во многом следует связывать становление современных форм политической жизни.

2. ВОДНЫЕ РЕСУРСЫ БЛИЖНЕГО ВОСТОКА В ПЛАНАХ СИОНИСТСКОГО ДВИЖЕНИЯ В НАЧАЛЕ И СЕРЕДИНЕ XX В. (К.З. Хамзин)

Генезис одной из острейших проблем Ближнего Востока - раздел и использование водных ресурсов региона, являющихся общими для арабов и евреев (израильтян), - уходит корнями в начало нынешнего столетия, в период формирования сионистской идеологии. Именно на переломе XIX и XX вв., когда лидеры сионизма утвердились в мысли о создании еврейского государства в принадлежавшей Оттоманской империи Палестине, одной из главных задач своего движения сионисты сделали создание благоприятных условий для жизнедеятельности еврейских поселений на Ближнем Востоке - ядра будущего национального очага-государства.

Вопрос водообеспечения для все увеличивавшихся в числе палестинских еврейских поселений занимал ведущие места в стратегических планах сионистского движения. И это понятно, т. к. переселение из Европы в Палестину большого числа евреев и налаживание там самостоятельных и крепких хозяйств (прежде всего сельских) не представлялось возможным без снабжения их достаточным количеством воды.

Как известно, основу теории сионизма составляли задачи возвращения евреев в «подлинный Израиль» - библейский Сион или Эрец Исраэль - и возрождения еврейской земли через жизнь евреев на ней и ее возделывание. Таким образом, в первой трети XX в. в пронизанном социалистическими идеями сионизме доминировала «идеология сельского хозяйства». Можно вспомнить, хотя бы, открытую в 1870 г. сельскохозяйственную школу «Микве Исраэль» к югу от Яффы, основание в 1878 г. религиозными переселенцами из Иерусалима сельскохозяйственного поселения Петах-Тиква, центры по обучению евреев аграрному делу, созданные под Одессой И. Трумпельдором, трудовое движение Халуцим. Речь фактически шла о том, что «новый еврей» - это не торговец или банкир, а человек, трудящийся на земле. «Эрец Исраэль не будет еврейской, даже если евреи купят в ней землю и поселятся на ней, но не будут работать на ней собственными руками, ибо на самом деле земля принадлежит не тому, кто ею владеет, а тому, кто ее возделывает». Именно таким виделось лидерам сионизма возвращение Эрец Исраэль евреям. «Израильское сельское хозяйство представляет собой уникальное явление в современной истории. В то время, как во всем мире происходит массовая миграция сельского населения в города, еврейские репатрианты-горожане вернулись к земле и за одно поколение создали на не обрабатывавшихся до этого угодьях сельское хозяйство..., превосходящее в ряде отраслей наиболее развитые страны с многовековой традицией сельского хозяйства».

Помимо идеологического обоснования имелось и чисто политическое: постоянное физическое присутствие евреев на земле позволило бы им сохранить ее за собою, иначе на нее предъявят права арабы. Но никакое сельское хозяйство невозможно без воды, поэтому она с самого начала была помещена практически в центр всех вопросов, связанных с созданием еврейского национального очага и, в перспективе, государства. Вода рассматривалась как ключ к абсорбции евреев на новых землях.

Первоначальные исследования и сбор данных о территории Эрец Исраэль провело Британское королевское общество. Именно это общество первым представило доклад о потенциале природных ресурсов Палестины. Так, Ч. Уоррен писал в 1875 г. в своей работе «Земля обетованная», что Палестина и Негев могут легко принять 15 миллионов человек. Все зависело именно от того, какие водные ресурсы для этого потребуются и какой их объем можно будет получить.

Сначала основатели сионизма проявляли интерес к водным ресурсам Нила. Однако, натолкнувшись на сопротивление Англии и Египта, перенесли свое внимание на водные ресурсы самой Палестины и территорий к северу и востоку от нее. Уже в 1916 г. они начали требовать от британского правительства включить весь бассейн р. Иордан в состав Палестины. В 1918 г. комиссия Кинга-Крейна, направленная на Ближний Восток президентом США В. Вильсоном, подтвердила ряд аргументов сионистов о национальном очаге именно в Палестине: «...нет никакой необходимости перемещать существующее население, ибо при лесонасаждении, современных методах ведения сельского хозяйства, утилизации водной энергии, включении в оборот пустошей, научной ирригации и тому подобном, эта земля может разместить в несколько раз большее число жителей.

Так, один из активистов сионистского движения и первый премьер-министр Израиля Д.Бен-Гурион еще в 1918 г. объявил, что в состав будущего еврейского государства должны войти Хауранский санджак и часть Дамасского санджака - казы (аналог уезда) аль-Кунейтра, Анджар и Хасыбийя⁶. В меморандуме, направленном в адрес открывшейся 3 февраля 1919 г. в Версале мирной конференции, говорилось, что «экономическая жизнь Палестины, как и любой иной страны с полузасушливым климатом, зиждется на имеющемся водоснабжении. Потому крайне важно обеспечить не только все уже питающие страну водные ресурсы, но и суметь контролировать их источники...» В связи с этим ВСО потребовала у конференции следующие границы еврейского очага: «линия, начинающаяся на средиземноморском побережье несколько южнее порта Сайды и затем идущая на северо-восток вверх по ливанским кряжам, включая большую часть р.Литани и весь бассейн притоков Верхнего Иордана до его самого северного истока... Оттуда граница должна идти по гряде Хермона, потом поворачивая на восток, чтобы располагаться вдоль северного водораздела притоков Ярмука…». «Вышеприведенные границы - это рубежи, которые мы считаем неотъемлемыми для требуемой стране экономической базы. Палестина должна иметь контроль над своими реками и их верховьями». 29 декабря 1919 г., через два года после опубликования декларации Бальфура, другой известный лидер сионизма, Х.Вейцман, представил английскому премьер-министру Д. Ллойд-Джорджу пожелания ВСО относительно границ будущего еврейского образования. По мнению Вейцмана, «все экономическое будущее Палестины зависит от снабжения ее водными ресурсами для орошения и выработки электроэнергии». Он также подчеркнул: «Снабжение ее водой должно происходить со склонов г. Хермон, из верховьев Иордана и реки Литани в Ливане... По этой причине мы считаем крайне необходимым, чтобы северная граница Палестины включала долину Литани на расстоянии приблизительно 25 миль выше изгиба реки, а также охватывала бы западные и южные склоны г. Хермон»¹⁰. В том же 1919 г. сионистский конгресс (Базель) принял резолюцию относительно водных ресурсов Палестины, в которой призвал Лигу Наций дать согласие на включение в состав будущей подмандатной Палестины р. Литани и вершин Хермона.

Весь успех своих планов ВСО изначально связывала с налаживанием полного контроля над водными ресурсами региона. По словам Т. Герцеля, «истинными основателями нового исторического Израиля будут инженеры водного хозяйства, ибо от них зависит все - от осушения болот до орошения сельскохозяйственных площадей, а также создание гидроэнергетических объектов».

Для переселенцев в Палестину, а число их ВСО планировало довести до нескольких миллионов, вопрос стоял не только в плоскости обеспечения своей экономики достаточным количеством воды, но и в плоскости долговременного контроля над региональным водными ресурсами, поскольку это представлялось одним из аспектов национальной безопасности будущего еврейского государства.

Однако подобное не было достигнуто. В 1920 г. Лига Наций вручила Великобритании мандаты на Палестину и Трансиорданию. По итогам этого раздела Ближнего Востока между европейскими державами-победительницами в первой мировой войне река Ярмук, Голанские высоты, Хауран и склоны Хермона не вошли в Палестину, во многом из-за настойчивой линии Франции, претендовавшей на Ливан и Сирию. Но с первых же дней своего управления подмандатными территориями британские власти начали проводить политику защиты и обеспечения интересов еврейских репатриантов в снабжении Палестины водной и развитии водных ресурсов края. 23 декабря 1920 г. Франция и Великобритания заключили соглашение о водопользовании на Верхнем Иордане и Ярмуке. В соответствии с протоколом к этому соглашению от 3 февраля 1922 г. администрация Палестины получила право строить дамбы с целью повысить уровень воды в Тивериадском озере и Хуле, если владельцы и жители затопляемых земель будут адекватно компенсированы. Разногласия и споры вокруг компенсаций должны были разрешаться совместной комиссией. В дополнение к протоколу 1922 г. 7 марта 1923 г. путем обмена нотами была достигнута еще одна договоренность, устанавливавшая равные права жителей Палестины, Сирии и Ливана в сфере рыболовства и навигации на озерах Хула и Киннерет (Тивериадское), а также на Верхнем Иордане. Однако Тивериадское озеро и Ярмукский треугольник, образованный озером и реками Иордан и Ярмук, были окончательно закреплены за британской Палестиной. В дальнейшем, 2 февраля 1926 г., стороны подписали еще одно соглашение, направленное на улучшение добрососедских отношений, в котором без упоминания политических границ говорилось о дальнейшем осуществлении установленных прав на воду, пастбища и земледелие.

По мнению ряда экспертов, перечисленные англо-французские документы не только упорядочивали водопользование в бассейне р. Иордан, но и готовили почву для создания совместных комиссий по наблюдению за этим процессом, которые, однако, так и не появились. В тот период основной упор делался на обеспечение и сохранение существовавших прав на водные ресурсы, а не на их развитие, хотя, конечно, решение англичан поднять уровень воды в озерах Хула и Киннерет имело характер развития. Не было предложено и определить квоты сторон.

Во время Первой алии (первой волны еврейских переселенцев, прибывших в конце XIX - начале XX вв. из Европы в Эрец Исраэль) сионистское движение смогло получить основательную информацию о том крае, который они считали исторической родиной евреев. В итоге, оно пришло к пониманию, что искомая территория совсем небогата ресурсами, имеет низкий экономический потенциал и населена людьми, имеющими прочную юридическую связь с землей и водой. Таким образом, при лимитированных земельных и водных ресурсах их раздел не мог быть произведен на взаимно приемлемой основе.

В период британского мандата (1922 г. - май 1948 г.) ВСО максимально наращивала объем контролируемой земли. Для увеличения скупки и заселения территорий была создана сеть соответствующих организаций - Еврейский национальный фонд, Ассоциация еврейской колонизации, Палестинская компания развития земель. Не менее пристальное внимание уделялось и водным ресурсам. В 1922 г. Еврейское агентство для Палестины (ЕАП) создало специальный комитет для проведения исследований по утилизации воды и ирригации неорошаемых засушливых земель. При поддержке и содействии еврейских и проеврейских экспертов, а также некоторых правительств, включая британское, данный комитет завершил и представил ЕАП материалы целого ряда своих исследований.

Британская администрация в Палестине всячески поддерживала планы и деятельность еврейских репатриантов по освоению гидроресурсов края. Одной из важнейших вех в истории зарождения проблемы водных ресурсов региона в том виде, в каком она существует и ныне, стало решение английских мандатных властей о концессии Рутенберга. В дальнейшем оно во многом оказало определяющее влияние на характер взаимоотношений между арабами и евреями в сфере воды.

В 1926 г. британский верховный комиссар в Палестине предоставил компании, созданной еврейским инженером и иммигрантом из России П.Рутенбергом, концессию на строительство гидроэлектростанции в северной части долины р. Иордан, где сегодня сходятся границы Израиля, Иордании и Сирии. Перед этим британская администрация отказала в аналогичном предприятии арабскому бизнесмену. В рамках этого акта Рутенбергу, известному своими сионистскими взглядами, на семьдесят лет передали исключительные права на полное использование воды рек Иордан и Ярмук выше по течению от точки их слияния, т.е. сюда включалась и та вода, право использовать которую традиционно принадлежало арабам северных приграничных районов Трансиордании .

Хотя речь не шла об ущербе трансиорданской экономике в рамках Трансиордании, выделенной в 1922 г. в отдельную подмандатную территорию, условия концессии явно ущемляли экономические интересы целого ряда аграрных хозяйств эмирата, ибо в соответствии с ними все жители вышеуказанной зоны, то есть фактически арабские фермеры, могли пользоваться водой Верхнего Иордана и Ярмука лишь после обращения в компанию Рутенберга и получения от нее соответствующего разрешения. Другими словами, Трансиордании в итоге было предоставлено право выбирать ту часть воды Ярмука, в которой компания не нуждалась. Однако, как свидетельствуют исследователи, не было случая, чтобы компания объявила о том, что у нее есть излишки воды и выдала бы разрешение на их использование.

Несмотря на сопротивление оппозиции, указывавшей на то, что сделка с Рутенбергом незаконна, поскольку совершена неместными официальными лицами (англичанами), под мощным давлением Лондона правительство Трансиордании ратифицировало концессию 8 января 1928 г., а 6 июня 1928 г. правительство эмирата само заключило с компанией Рутенберга сделку о продаже трансиорданской деревни Джиср аль-Маджами за небольшую сумму в 3696 ег. ф. (10 348,8 долл. США).

В 1931 г. компания Рутенберга, переименованная в «Палестинскую электрокомпанию» (Palestine Electric Corporation Limited), начала работы по реализации своего проекта, по которому в качестве одного из стадий предусматривался отвод части р. Ярмук. Чуть южнее слияния Иордана и Ярмука компания построила электростанцию, которая была в итоге разрушена в 1948 г. в ходе первой арабо-израильской войны.

Арабы крайне негативно относились к усиливавшейся еврейской иммиграции и деятельности ишува (еврейской общины в Палестине) по скупке и колонизации земель. В 1936 г. произошло крупное арабское восстание, после которого британское министерство колониальных дел направило в Палестину королевскую комиссию (комиссия Пиля) для изучения сложившейся на этой подмандатной территории ситуации. Предложив разделить Палестину на три части - еврейское и арабское государства и английский анклав - комиссия рекомендовала в качестве подготовки к этому шагу осуществить гидрографическое обследование Палестины и Трансиордании. К концу 1938 г. правительство Великобритании отказалось от предложения Пиля о разделе Палестины, поскольку последующая комиссия Вудхеда вышла с мнением, что земельных и водных ресурсов не хватит для нормальной жизнедеятельности двух самостоятельных мононациональных государств.

Активность еврейских иммигрантов в итоге заставила задуматься и соседнюю Трансиорданию. Амман позитивно и без промедления откликнулся на предложение Пиля о гидрографической миссии. И в 1938 г. назначенный англичанами директор Департамента развития трансиорданского правительства М.Дж.Ионидис провел исследование водных ресурсов долины р. Иордан и сформулировал «Доклад о водных ресурсах Трансиордании и их развитии», в котором пришел к выводу, что создание новых сельскохозяйственных угодий возможно в «единственном районе, пригодном для орошения и, соответственно, сельского хозяйства - в полосе вдоль р. Иордан, лежащей между Тивериадским озером и Мертвым морем». Ионидис предложил первый в своем роде план развития долины Иордана путем строительства на восточном берегу канала (Восточный Гор) для орошения трансиорданских земель водой р. Ярмук. Сезонную паводковую часть воды Ярмука, не востребованную сразу, предполагалось накапливать в Тивериадском озере, а затем использовать летом по мере необходимости. Предполагалось также протянуть аналогичный канал для орошения западного берега Иордана.

Проект Ионидиса не был осуществлен, ибо в целом его доклад был в рамках предложения комиссии Пиля о разделе Палестины и Трансиордании, которое было отвергнуто. Однако, в дальнейшем этот документ послужил основой для ряда арабских планов создания ирригационной системы в долине р. Иордан. Но даже, если бы Трансиордания и попыталась реализовать предложения М. Ионидиса, это оказалось бы нелегким делом, поскольку многие его предложения касались воды и территории, находившейся под юрисдикцией Палестинской электрокомпании. Для Палестины результатом исследования Ионидиса стало то, что еврейской общине был показан еще один путь решения волновавшей ее проблемы водообеспечения - не через односторонние попытки поставить под свой контроль всю воду региона, а через совместный комплексный план развития гидроресурсов этого региона и управления ими.

В том же 1938 г. некоторые еврейские организации, изучив ситуацию с водными ресурсами Палестины и прилегающих территорий, а также перспективы орошения земель на юге страны, в частности, в Негеве, представили доклад ЕАП, которое, в свою очередь, сформировало экспертную комиссию, чтобы изучить вопрос о том, сколько иммигрантов способна вместить Палестина. На роль руководителя комиссии был приглашен американский инженер, сотрудник министерства сельского хозяйства США У.К.Лаудермилк. Совершив ряд поездок в регион, он предложил план расселения в Палестине до четырех миллионов еврейских иммигрантов дополнительно к проживавшим там в начале сороковых годов 1,8 млн. арабов и евреев. Главный тезис Лаудермилка - только приезд-репатриация прогрессивных евреев позволит возродить землю Палестины, которую арабы довели до полного упадка.

Взяв за основу абсорбции репатриантов сельское хозяйство, Лаудермилк выступил за создание обширной системы ирригации обеих частей долины р. Иордан, используя воду рек Иордан, Ярмук и Зарка, а «излишки» перебрасывать по водоводам и каналам в Негев. Реализация его проекта предполагала задействование источников воды, расположенных за пределами подмандатной Палестины - верховья Иордана и Ярмука, находящиеся в Ливане и Сирии. В плане Лаудермилка предусматривалось также создание водохранилищ для накопления дождевой воды. Недополучение же воды Мертвым морем, что могло бы крайне негативно сказаться на его экологии, должно было компенсироваться водой Средиземного моря, поступающей по специальному каналу. На этом канале предлагалось также построить электростанции, которые производили бы до 1 млрд. кВт/час в год.

Лаудермилком была также выдвинута идея создать по образу американской Администрации долины Теннеси Администрацию долины реки Иордан (АДИ), которая занималась бы распределением воды, расширением лесных массивов и освоением земель.

В 1945 г. госсекретарь США Э. Стеттиниус информировал президента Рузвельта, что «сионисты собираются просить Вас одобрить так называемый проект Лаудермилка по развитию Палестины». Однако, по его словам, хотя «сионисты и единодушно поддерживают этот проект, ...для его осуществления имеется целый ряд серьезных с чисто технической точки зрения препятствий».

Идеи Лаудермилка потерпели крах не только по техническим соображениям, но и в немалой степени из-за негативного отношения арабов к его антиарабским высказываниям. Однако, претерпев определенные модификации, «план Лаудермилка» фактически стал официальной доктриной Израиля в сфере водных ресурсов после провозглашения независимости государства в мае 1948 г. и лег в основу Семилетнего плана развития Израиля, принятого в 1953 г.

В то же время предложение о создании единой АДИ не было отвергнуто ни одной из сторон. Продолжали держать его в резерве и США. Так, в апреле 1946 г. рядом представителей американской еврейской общины и лобби прорабатывался вопрос о выделении через Экспорт-импорт Банк (Эксимбанк) 250 млн. долларов на гидроэнергетический проект в долине р. Иордан, призванный, по их мнению, стать основой для предполагаемой АДИ. В беседе с заместителем госсекретаря США Ачесоном заместитель директора Управления военной мобилизации и реконверсии Р.Натан выразил убежденность, что указанный проект внесет конструктивный вклад в снятие напряженности в арабо-еврейских отношениях в Палестине.

Летом 1946 г. увидело свет американо-британское соглашение, известное как «План Грейди-Моррисона», или «План местной автономии». В главе «Проекты развития» этого плана, в частности, говорилось: «Мы считаем, что необходимость экономического развития в Палестине следует рассматривать лишь как часть экономического развития Ближнего Востока... Наиболее существенное развитие Палестины должно быть увязано с развитием Трансиордании и, возможно, Сирии и Ливана. Мы рекомендуем как можно скорее провести изучение водных ресурсов Палестины и, в случае согласия правительства Трансиордании, водных ресурсов, единых для обеих областей, силами инженеров-консультантов международного уровня... Подобный проект надо рассмотреть и принять центральным правительством, проконсультировавшись с Советом развития, в который с этой целью будут приглашены представители от правительства Трансиордании и любой другой затрагиваемой проектом соседней страны».

США продолжили зондировать почву для возможной реализации упомянутого проекта. В меморандуме Госдепартамента, подготовленном в сентябре 1947 г., в отношении Палестины говорилось о поддержке «предлагавшегося ранее плана развития долины р. Иордан - ирригации, гидроэнергетики и отвода морской воды Средиземного моря с гидроэнергетическими целями - для всех жителей Палестины, независимо от этнической или религиозной принадлежности». Финансирование проектов развития должно было осуществляться преимущественно Международным банком реконструкции и развития (МБРР), а также частным капиталом.

Перечисленные планы вырабатывались при активном участии ЕАП, о чем оно сообщило в своем заявлении от 28 мая 1947 г. ЕАП взяло на себя и роль ходатая перед ГА ООН по вопросу одобрения проектов развития ирригации и сельского хозяйства в Палестине по схеме, аналогичной Администрации долины Теннеси. При этом ЕАП, не желая дальнейшей антагонизации арабо-еврейских взаимоотношений, предложило распространить эти проекты на все население региона без исключения.

В 1946-47 гг. для англо-американской комиссии, занимавшейся проблемой раздела Палестины, был подготовлен еще один план, касавшийся водных ресурсов региона, который по имени своего разработчика получил название план Хайза. Преданный гласности лишь в 1948 г. как «Предложения по развитию ирригации и электрификации в Палестине», он предусматривал восемь стадий реализации схемы, предложенной еще У. Лаудермилком, включая осушение болот вокруг оз. Хула, использование воды Верхнего Иордана для орошения земель за пределами бассейна Иордана - на средиземноморском побережье и в Негеве, раздел между Трансиорданией и Палестиной вод р. Ярмук в пропорции 50:50.

И хотя план Хайза оказался преданным забвению из-за начавшейся вскоре первой арабо-израильской войны, ЕАП и ишув весьма позитивно откликнулись на него, ибо он подтвердил выкладки предшественников о возможности расселения в Палестине больших масс еврейских иммигрантов, которых уже намечалось перевозить туда из послевоенной Европы.

В то же время детище Дж.Хайза не нашло должной поддержки у палестинских арабов и в Аммане. Арабы считали, что оптимизм доклада Хайза, как и книги Лаудермилка, в отношении достаточности воды и земли в Палестине и для евреев, и для арабов вызван желанием оправдать и поощрить увеличение еврейской иммиграции, тем более что речь в указанных планах шла исключительно о помощи зонам еврейского расселения.