"Евразийская тема" в раннем творчестве К.Н. Леонтьева

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Евразийская тема» в раннем творчестве К. Н. Леонтьева

Сергей Селиверстов

Среди тех русских интеллектуалов, кто привлекает внимание как возможный предшественник евразийства, в первом ряду находится личность Константина Николаевича Леонтьева (1831-1891), мыслителя, невнимание к которому и в XIX, и XX в., по словам Л. Зандера, можно объяснить «только умышленным замалчиванием»¹.

Еще в 1893 г. П. Н. Милюков постарался сформулировать вывод, что взгляды К. Н. Леонтьева это не что иное как «разложение славянофильства»². В последствии Н. О. Лосский посчитал его воззрения даже проявлением «вырождения славянофильства»³. Однако в 1924 г. К. И. Флоровской высказана мысль о К. Н. Леонтьеве как предшественнике евразийства⁴. Как исследователь, стремящийся к объективности, не мог не указать на К. Н. Леонтьева, в связи с евразийством 1920-х гг., философ В. В. Зеньковский (сам, конечно, далекий от евразийства). Существенно уже то, что он рассматривает К. Н. Леонтьева и евразийцев в общей главе⁴. Далеко не вся эмиграция была беспристрастной, имеется, например, точка зрения поэта и исследователя Ю. П. Иваска (1960-1970-е гг.), который не отрицает наличие евразийских идей у К. Н. Леонтьева, но в отличие от сдержанной позиции В. В. Зеньковского, эмоционально считает их, буквально, «бреднями»⁶. Разумеется, мы полагаем эту позицию, как минимум, некорректной, предвзятой, но она все же существует.

В 1980-е гг. в советских философских исследованиях появляется тезис о необходимости изучения мыслителей, «испытавших влияние» со стороны К. Н. Леонтьева, в том числе представителей «евразийства» . В 1990-2000-е гг., с возрождением, на новом этапе истории России и Евразии, с ренессансом евразийских идей, тезис о К. Н. Леонтьеве как о предшественнике евразийства постепенно закрепляется в общественно-научной мысли. В 1991 г. Н. А. Рабкина отмечает, что К. Н. Леонтьев был «пионером своеобразного евразийства, идеологом восточной имперской структуры» . Исследователь славянства В. И. Косик в монографии, ставшей новым словом в «леонтьевоведении», полагает, что К. Н. Леонтьев «может считаться одним из предтеч евразийцев», что он «почвенник с азиатской подкладкой»⁹. Философ Е. С. Гревцова отмечает, что К. Н. Леонтьев в рамках своего «византийского проекта» выдвигает идеи, «характерные для евразийства», более того, «предвосхищает основные положения евразийства», а потому и сами евразийцы 1920-х гг. выступают «продолжателями дела» К. Н. Леонтьева¹⁰. Как предшественника, либо мыслителя близкого евразийству видят его В. Аверьянов, Г. С. Келлер¹¹. Высказывается мнение, что «историософия Леонтьева, в особенности его обоснование национальной самобытности, воздействовало на концепцию русского евразийства» 1920-х гг.

Интересная книга о К. Н. Леонтьеве написана Д. М. Володихиным. В ней прослежена интеллектуальная взаимосвязь между идеями Н. Я. Данилевского, К. Н. Леонтьева и Л. Н. Гумилева, как сторонников цивилизационного видения истории . А. Клементьев рассматривает К. Н. Леонтьева как одного из предтечей геополитики¹⁴. И хотя евразийцы первой половины ХХ в. в этих последних работах оставлены как бы в стороне, но на самом деле они, конечно, незримо присутствуют.

Историография и печатная, и сетевая, как видим, постоянно пополняется, однако специального всестороннего рассмотрения наследия К. Н. Леонтьева в контексте «евразийской темы» все же, представляется, еще не создано. Как указал в 2003 г. крупнейший знаток евразийства В. Я. Пащенко: в обширной литературе анализу подвергались самые разные аспекты деятельности Леонтьева от гносеологии до политики. Но, к сожалению, один аспект. весьма существенный, остался в тени. Речь идет о Леонтьеве как о предшественнике евразицев»¹⁴. Сам В.Я. Пащенко предпринимает такую попытку и дает очерк его «своеобразия творчества», останавливаясь, правда, только на двух сюжетах: отношение к славянству (и славизму) и к социализму¹⁶.

Отметим статью В. Л. Цимбурского, где автор называет К. Н. Леонтьева в контексте «преевразийской» эпохи¹⁷. Из новейших работ укажем на интересную статью К. А. Жукова, который считает возможным говорить о «туранских» идеях К. Н. Леонтьева как об идеях протоевразийских¹⁸.

Однако есть и своего рода «умолчания». Так, во введении к одной из первых антологий евразийства Л. И. Новикова и И. Н. Сиземская дают содержательный очерк развития «русской идеи», но в сюжете о К. Н. Леонтьеве нет ни слова о соотношении его идей и идей евразийцев 1920-х гг.¹⁹ Отсутствует «евразийская тема» в книге А. А. Королькова²⁰. В монографии американского исследователя Н. Ржевского, посвященной в том числе леонтьевской идеологии, анализ не выходит за пределы XIX в.²¹ Или в работе Р. Г. Пашко, несмотря на рассмотрение концепции К. Н. Леонтьева на широком фоне сторонников культурно-исторической типологии, отсутствует сравнение с идеями русских евразийцев . Академически нейтрально прокомментированы В. А. Котельниковым и О. Л. Фетисенко воззрения К. Н. Леонтьева 1870-х гг. в фундаментальном «Полном собрании сочинений и писем», издающемся в настоящее время Институтом русской литературы . Впрочем, «умолчания» весьма многозначительны. Поэтому, даже те исследователи, которые рассматривают наследие К. Н. Леонтьева вне контекста общественной мысли евразийской направленности, в итоге признают, что его идеи «о союзе России с Азией. не умерли вместе со смертью их творца. Они получили развитие уже в ХХ столетии в концепции евразийства» .

Таким образом, несмотря на многие красноречивые умолчания, представление о К. Н. Леонтьеве как предшественнике евразийства все же постепенно занимает свое место в истории общественной мысли. Однако в леонтьевском наследии еще много того, что не вполне ясно, требует дальнейшего внимательного изучения и осмысления. Таким аспектом является вопрос об эволюции взглядов К. Н. Леонтьева на протяжении 1860-1880-х гг. и об «объеме» и «тематике» его раннеевразийских идей. Дело в том, что, обычно, евразийство связывают с историческим пространством России, однако, как представляется, К. Н. Леонтьев существенно расширил пределы «евразийской темы». Все это заставляет предпринять попытку максимально всесторонне выявить «евразийскую тему» в, казалось бы, уже хорошо знакомом наследии К. Н. Леонтьева, и в первую очередь применительно к тому периоду его интеллектуальной деятельности, который предшествует российско-османской войне 1877 г.

Ряд обстоятельств способствовал тому, что К. Н. Леонтьев начал свой личный «исход к Востоку». Во-первых, уже в начале 1860-х гг. как писатель, как начинающий мыслитель, он расходится с модным тогда либерализмом, демократизмом и становится убежденным консерватором. И, во-вторых, в 1863 г. он, как известно, поступает на службу в Министерство иностранных дел в Азиатский департамент и вскоре делает карьеру в российских консульствах в Османской империи: Крит (Кандия), Адрианополь, Белград, Добруджа (Тульча), Албания (Янина), Салоники, Константинополь. В отставку с дипломатической службы уволен, по собственному прошению, 1 января 1873 г.²⁴ В-третьих, там, вдали от родины, во время личного кризиса он искренно проникается истинами восточного христианства. Это десятилетие дипломатической службы под покровительством российского посла в Константинополе Н. П. Игнатьева на практике познакомило его с Востоком. Как отмечает Л. А. Тихомиров, время дипломатической службы К. Н. Леонтьева «было эпохой его полного внутреннего перелома. Этот психологический процесс произошел далеко не случайно именно в Турции», где он «попал в атмосферу фанариотов, хранителей точек зрения древней Византии. Даже в турецкой мусульманской среде весь быт строился на религиозной дисциплине. Религиозно-социальная жизнь, так сильно потускневшая в России, здесь охватывала Леонтьева во всей своей свежести и поэтической красоте»²⁶. И его мысль там, на византийско-османской земле сфокусировалась на новых для русского мыслителя впечатлениях и проблемах, что и стало, в свою очередь, основой, базой для разработки им оригинальных концептуальных взглядов на Россию и мир.

Как молодой мыслитель, К. Н. Леонтьев двигался в 1860-е гг. от идей, близких славянофильству. Через двадцать лет, в 1888 г. он пишет, что думал тогда «подобно людям славянофильского оттенка»²⁷. А в письме Т. И. Филиппову (1884) подчеркивает: «я славянофилов старых люблю и уважаю, а они никак не могут понять, что мы из них вышли» . Однако и по своему провинциальному происхождению, и по своему жизненному пути К. Н. Леонтьев принадлежит к другому кругу, нежели московские славянофилы и потому воспринимает славянофильство «со стороны». Вспоминая свою молодую московскую жизнь, он отмечает, что со славянофилами «лично не был знаком», хотя и встречался с западниками²⁹.

Позже, в 1884 г. К. Н. Леонтьев открывает свои пристрастия в русской общественной мысли, и указывает, что по прежнему остается «последователем нашего столь замечательного и (увы!) до сих пор одиноко стоящего мыслителя Н. Я. Данилевского.» . Или: что он его «единомышленник», «хотя и с оговорками»³¹. На первый взгляд, такие признания концептуально приближают К. Н. Леонтьева к панславизму. Да, он согласен для перспективной жизнеспособности «земного шара» нужен новый культурно-государственный тип. Однако, сомневаясь, спрашивает: но «славяне ли разовьют его, как надеется Данилевский?»³² Еще в 1870 г., читая главы из «России и Европы», он отмечает: «Статья Данилевского превосходна, я ее прочел раза три и еще буду читать, но нельзя же успокаиваться на ней.»

И К. Н. Леонтьев не успокаивался, он сам шел вперед параллельно Н. Я. Данилевскому³⁴, постепенно, все больше опережая его. Уже в статье «Грамотность и народность», написанной в 1868 г. (то есть накануне публикации «России и Европы»), он подчеркивает: «Но мы желали бы, чтобы Россия от всей Западной Европы отличалась на столько, на сколько греко-римский мир отличался от азиатских и африканских государств древней истории или наоборот»³⁴. Вот такую «европейско-азиатскую» цивилизационную оппозицию рисует К. Н. Леонтьев для России! Особенно примечательно, что она верна и «наоборот».

В целом, К. Н. Леонтьев на стороне славянофилов, как сторонников исторической самобытности, но уже в конце 1860-х гг. в его аргументации появляются новые мотивы, идущие дальше представлений классического славянофильства (в частности, А. С. Хомякова) о православном Востоке. Мы видим, что, по его мнению, Россия должна отличаться от Запада, как в древности азиатский мир (персидский, скифский и т. д.) отличался от античного мира. Так, недвусмысленно он показывает свои исторические симпатии они ведут его на европейско-азиатский, византийско-османский Восток. По существу, одновременно с Н. Я. Данилевским он обращает внимание на цивилизационное разнообразие мира и при этом не исключает «азиатского» позиционирования России относительно Европы.

Примечательно, что восточные эстетические пристрастия К. Н. Леонтьева прояснились уже в 1863 г., когда он, направляясь к месту службы, на средиземноморских островах впервые после Петербурга и Европы «увидал не черную и не серую толпу, а голубую и синюю с пунцовыми большими фесками и красными кушаками». На Крите, отмечает он, «глаза и душа моя отдыхали, и только цепи службы моей воздерживали меня от того, чтобы одеться или по-русски в цветную рубашку и цветной бархат, или даже прямо не то по-гречески, не то потурецки»³⁶. Примечательно и то, что главу «Очерков Крита», в которой все это традиционалистское разнообразие Востока было восторженно описано, М. Н. Катков, как признался К. Н. Леонтьев, «печатая мои очерки, выкинул» . Позже, в 1867 г. в письме своему младшему другу К. Губастову, обрисовывая преимущества нового места службы в османской Тульче, на Дунае, он пишет, что хотел бы именно здесь «свить на век. гнездо», так как «здесь есть и движение, и покой, и восток, и запад, и север, и юг»³⁸. К. Н. Леонтьев лишен всяких предубеждений о Востоке. В консульском донесении 1871 г. он, например, указывает: «Восточные города производят на человека свободного от известных предрассудков крайне отрадное впечатление» .

Существенное отличие историко-философских построений К. Н. Леонтьева от воззрений славянофилов и близких к ним заключается, как известно, в критике славизма (панславизма), да и вообще политической жизнедеятельности славянских народов Европы. На первый взгляд, это кажется неожиданным, немотивированным, имея в виду его консервативную общественную позицию и потенциальные симпатии к славянофилам. Однако при внимательном анализе выясняется вся последовательность и логичность леонтьевской мысли, которая в вопросе о славянах, подчеркнем, в полной мере сформировалась еще до балканских событий второй половины 1870-х гг. Еще в 1862 г. И. С. Аксаков пишет К. Н. Леонтьеву, желавшему тогда отправиться корреспондентом в Герцеговину, что не видит, чтобы его «влекло особенное сочувствие к Славянам»⁴⁰.

В 1872-1874 гг. К. Н. Леонтьев живет в Стамбуле и вблизи его на острове Халки, к этому периоду его жизни относятся публицистические работы «Панславизм и греки», «Панславизм на Афоне»⁴¹, а также знаменитый трактат «Византизм и славянство». Две первые статьи, опубликованные под псевдонимом

Н. Константинов (когда они сочинялись, автор еще состоял на консульской службе) в журнале «Русский вестник», написаны, как это нередко принято в русской общественной мысли, в виде ряда публицистических писем и по смыслу непосредственно примыкают друг к другу. Высказывая мнение о «панславизме», К. Н. Леонтьев, тем самым, выявляет собственную позицию и по другим «восточным» вопросам, которые в последствии стали частью большого евразийского дискурса.

К сожалению, указывает он, у многих в XIX веке «вопрос славянский является каким-то переводом немецкого вопроса на русский язык». Но в отличие от немцев, славяне не нация, а племя, «разделенное на отдельные нации языком, бытом, прошедшей историей и надеждами будущего». И если Пруссии выгодно присоединить отдельные немецкие государства, то для России «тесное присоединение других славян было бы роковым часом ее разложения и государственной гибели»⁴². Столь открыто и нелицеприятно о панславистских мечтаниях не высказывался тогда из консервативных мыслителей никто. Вдумаемся в его прогноз: политический панславизм не как предпосылка усиления империи, а как предпосылка разложения и гибели. Почему же прогноз именно таков? По мнению К. Н. Леонтьева славяне, которым «так страстно еще хочется государственной самобытности и сепаратизма», в случае образования ряда славянских государств, «жить с нами, под знаменем нашего давнего, последовательного, многотрудного исторического развития,. вероятно, не захотят». Именно поэтому «слияние славян в одно государство было бы кануном разложения России»⁴³.

Для адекватного понимания концепции К. Н. Леонтьева необходимо выявить его взгляды не только на европейско-славянский мир, но на мир российский. И он отмечает, что грекам не следует бояться мифического панславизма, потому что «Россия чисто славянской державой никогда не была». Конечно, бросается в глаза вот это «никогда». Как же К. Н. Леонтьев понимает сущность российской истории? Он указывает: «западные и восточные владения, расширяя и обогащая ее [России] культурный дух и ее государственную жизнь, стеснили ее славизм разными путями». То есть, в процессе роста российского государства он видит не только распространение славянских начал вширь, но и одновременную их трансформацию («стеснение»), принимая ее как не минус, а плюс, как «обогащение» российской истории. Важно и то, подчеркивает он, что пути, которыми происходило историческое «стеснение» изначального славизма, «людям, знакомым с русской историей, известны недурно теперь и. станут еще понятнее и известнее по мере большей разработки русской истории»⁴⁴. К. Н. Леонтьев уверен, что по мере изучения прошлых веков общество будет все более и более уяснять реальные особенности российской истории, отличающие ее от истории европейских славян. Он вновь и вновь повторяет: «Россия не была и не будет чисто славянской державой»⁴⁴. Но если Россия не «чисто славянская страна», то какая же?

Для К. Н. Леонтьева «Россия планета со многими спутниками», страна «просторная, пестрая»⁴⁴. Предупреждая о последствиях необдуманного расширения в юго-западном, балканском направлении, он констатирует «неудержимое расширение России в Азии расширение, которое не только не ослабевает, но, напротив, усиливается после всякого урона или разочарования нашего на Западе». И этот азиатский вектор, по его мнению, требует от России «сильного сосредоточия» государственной власти⁴⁴. Именно это многовековое продолжение России на восток Евразии, существование азиатской России, столь отличающее ее от небольших славянских территорий в Европе, является тем решающим обстоятельством, которое не позволяет говорить о ней как о чисто славянской стране. Позиция К. Н. Леонтьева требует категориального осмысления. На наш взгляд, представление им России как страны, одновременно славянской и азиатской, есть прямой шаг в направлении ее «евразийского» понимания.

Не менее важна его позиция по отношению к Османской империи, которая по своему историческому, геополитическому, этно-конфессиональному состоянию есть страна не чисто азиатская, а азиатско-европейская, или как определяют современные историки страна «промежуточного региона», который «относится одновременно и к Западу и к Востоку»⁴⁶. Формулировки К. Н. Леонтьева и здесь четкие и предельно самостоятельные по мысли. «Я, отмечает он в 1873 г., нисколько не желаю падения Турции; напротив,. она в некоторых случаях может стать для нас самым естественным и верным союзником». Условие «естественного союзничества» одно: «Пусть Турция сумеет успокоить и удовлетворить своих христианских подданных, и Россия будет ей самый верный друг»⁴⁷. Как все-таки это далеко от того общественно-политического антитурецкого пафоса, который не раз становился популярным в России со второй половины XVIII в.! Действительно, «подчеркнуто пристрастное отношение Леонтьева к Азии» стало «новым явлением русской общественной мысли, не вписывающимся ни в рамки славянофильской, ни тем более западнической традиции». Как отмечают современные московские авторы, «он в числе первых обозначил необходимость. перехода от конфронтации к поиску союзников» на Востоке⁴⁸.

Позиция К. Н. Леонтьева гораздо серьезнее, нежели поверхностное туркофильство. Особенно примечательны его секретные дипломатические донесения 1860-х гг., в которых он проявляет сочувствие к расстройству османской жизни, понимание того, что «всякий шаг, который делает Турция на пути европейского прогресса, посягает на ту или другую святыню Мусульманской жизни». Вывод же его заключается в том, что, учитывая фаталистические настроения турок, необходимо «употребить все усилия для сближения. с некоторыми главными беями»⁴⁹. Дипломат К. Н. Леонтьев указывает, что в критической ситуации турки склонны более к российской власти, нежели к европейской. Он приводит предание, распространенное среди улемов и простых мусульман, о том, как принял русский царь послание Магомета: «Когда Магомет распространил свое владычество в Аравии, он послал всем царям письмо, приглашая их принять Ислам. Западные цари отвечали презрительно и бросили его письмо; но Русский Царь, встав с престола, прочел письмо Пророка, поцеловал его, приложил к челу своему и потом почтительно отвечал: «Рады бы и Мы принять такую святую веру, но теперь уже поздно; Мы приняли Православие, и изменить ему нельзя!»⁴⁰. Здесь важно не только отражение настроений османских мусульман в легендарном предании, но и позиция самого К. Н. Леонтьева, который, безусловно, разделяет уважительное отношение к исламу.

Он видит Османское государство изнутри и понимает его положение (особенно в европейской части) справедливо могло подать повод назвать Турцию «больным человеком». Но «больной человек не значит еще человек умирающий; больные выздоравливают». И он надеется именно на государственное выздоровление Турции. В этой ситуации, «не самой Турции, не султану Россия. должна быть враждебна», а западным интригам, которые беспрепятственно разыгрываются в организме Османской империи⁴¹.

К. Н. Леонтьев ставит геополитический вопрос: если «всегдашняя опасность для России на Западе», то «не естественно ли ей искать и готовить себе союзников на Востоке»? И «если этим союзником захочет быть и мусульманство, тем лучше». Вновь мы видим мысль о союзнических отношениях с османским государством. Однако «если Турцию никогда сила Запада не допускала до этого союза, должна ли была Россия смиряться пред Западом»⁴²? Ответ, с его точки зрения очевиден, Россия обязана проводить собственную разумную дружественную политику в отношении Блистательной Порты.

К. Н. Леонтьев не газетчик, а дипломат, поэтому он хорошо знает, что «разумная и умеренная деятельность официальной России на Востоке» состоит в том, чтобы «поддерживать и защищать гражданские права христиан и вместе с тем умерять по возможности пыл их политических стремлений». Поэтому «турки необходимы» для российской политики, «всегда фаталистически умеренной»⁴³.

Показывая вопрос о взаимоотношениях славян, греков и османской власти, он рассматривает ситуацию и с турецкой точки зрения, «становясь искренно на место турецких политиков». Такая позиция для русской общественной мысли ХІХ в. вообще уникальна. «Будем же, наконец, справедливы, восклицает он, чем виноваты эти турки, столь беспощадно и бессовестно оклеветанные в разных органах либерального и прогрессивного фразерства?» Защищая внутреннюю османскую политику дипломат констатирует: «Странное было бы дело, если бы государственные люди, которых предки мечом и кровью своей завоевали. и расстроенную по собственной вине Византию, и грубые, некультурные племена соседних ей славян, не имевших никакой солидной организации, если б эти государственные люди Турции пренебрегли своим долгом, в угоду. публицистам лжеславянским, вроде сотрудников “Вестника Европы”, воображающих, что они понимают восточные дела» .

Никак не находясь в зависимости от узкого панславизма, К. Н. Леонтьев приходит к парадоксальному выводу, что, в условиях греко-болгарского конфликта, власть османского султана есть определенная гарантия свободы православия во всем регионе, и что «интересы Православия (не политического, а духовного) тесно связаны с владычеством мусульманского государя». В частности, «власть Магометова наследника есть залог охранения и свободы для христианского аскетизма» на Афоне. Всему афонскому православному сообществу «выгодно теперешнее его положение самоуправления под султанской властью»⁴⁴. Думается, что беспристрастный исследователь не может не признать в этих «протурецких» суждениях К. Н. Леонтьева наличия не только восточно-православного, но и евразийского духа. Российский дипломат XIX в., как и его дальние предшественники XIII-XIV вв., жившие во времена Великой Орды (Улуг улус), не видит непреодолимой цивилизационной проблемы в том, что православные народы находятся под властью тюрков-мусульман. Более того, эта «ордынско-османская» политикорелигиозная ситуация, на его взгляд, благоприятнее, чем междоусобная борьба православных народов между собой.

Итак, Турция может стать «естественным союзником» России. Конечно, в реальности во второй половине 1870-х гг. события стали развиваться по-другому, но именно для того, чтобы этого «другого» не произошло, то есть не произошло того самого Берлинского конгресса, после чего Турция начала ориентироваться на Германию, и писал свои письма К. Н. Леонтьев в 1872-1873 гг. И он указывает для России в начале 1870-х гг. ту «среднюю диагональ сил» восточного вопроса, где «все соединяется в настоящее время к тому, чтобы Турция была не только сохранна, но и по возможности расположена к нам». К сожалению, в самой России лишь «немногие... понимают это». (История подтвердила его опасения. Русское общество не желало воспринимать Османское государство как доброго соседа и тем более как потенциального союзника.) Когда К. Н. Леонтьев рассматривает «Восток Европы» с учетом интересов европейских государств, то становится предельно ясно, что «что туркам и не нужно скоро уходить за Босфор». Если же гипотетически предположить «самое худшее», а именно, «неожиданное удаление турок за Босфор, то Россия будет вынуждена, пишет он, поддерживать на Востоке «иноплеменников» «греков, румын, быть может, мадьяр и азиатских мусульман». Чтобы понять это, отмечает К. Н. Леонтьев, «стоит лишь внимательно поглядеть на карту Европы и вспомнить историю России»⁴⁶. Вот такой развернутый ответ дает он русским, и не только, «узким славистам». Однако тогда в России далеко не все были так знакомы с европейским Востоком, не столь внимательно смотрели на карту и тем более не так адекватно воспринимали российскую историю.

Размышляя о европейском Востоке, К. Н. Леонтьев не мог, разумеется, не затронуть Восток в широком социально-историческом смысле, и поднять, таким образом «настоящий Восточный вопрос», а не только «босфоро-балканский». Но сначала, какова его позиция относительно географического соотношения Европы и Азии? Он полностью разделяет позицию Н. Я. Данилевского, обозначая Европу как западную «окраину Азии», как «атлантический берег великого азиатского материка» . К. Н. Леонтьев сравнивает Запад и Восток с цивилизационных позиций: с одной стороны, отмечает он, «Запад, малоземельный, промышленный, крайне торговый и пожираемый глубоко рабочим вопросом», с другой, «Восток, многоземельный, малопромышленный», имеющий «громоотвод» в своей многоземельности. Существенно, что в этой оппозиции он видит не «отсталый» Восток и «передовой» Запад, а возможность нового социального развития благодаря потенциям Востока⁴⁸.

Следует подчеркнуть, что, в отличие от славянофилов, К. Н. Леонтьев видит в этом большом «Востоке» не только православный, но и исламский мир. Тогда, в начале 1870-х гг. К. Н. Леонтьев выступает как безусловный оптимист, он верит в историческую миссию православных и мусульманских народов Востока: «И где бы ни был тогда центр славянской тяжести, <.> где бы ни была, наконец, тогда столица ислама, на Босфоре, в Багдаде или Каире, все тогда, и греки, и болгары, и русские (а за ними и турки), будут заодно против безбожия и анархии.» Он надеется, что «соединенные тогда в одной высокой цели народы Востока вступят дружно в спасительную и долгую, быть может, духовную, быть может, и кровавую борьбу. для обновления человечества...» Важно и то, что он убежден «славяне одни не в силах решить этого ужасного и великого вопроса». Таким образом, для К. Н. Леонтьева в начале 1870-х гг. не «малый вопрос», босфоробалканский, а именно позиционирование большого Востока является той действительно «великой идеей», тем, как он утверждает, «настоящим Восточным вопросом, за который, пожалуй, и стоит страдать и жертвовать жизнью и всем достоянием!»⁴⁸ И в этом большом Востоке, по К. Н. Леонтьеву, основными компонентами являются, как мы видим, православное и мусульманское сообщества.

Конечно, исторические реалии последней четверти XIX в. по-своему расставили фигуры в шахматной партии по восточному вопросу и «малому», и «великому». Не все надежды К. Н. Леонтьева оправдались, но существенно то, что он самостоятельно поставил эту важнейшую цивилизационную проблему о возможной альтернативе европейской (либеральной и революционной) действительности. И увидел эту альтернативу в самом широком объединении стран и народов Востока, точнее, Евразии, включая Россию и Турцию, включая конфессиональные пространства православия и ислама. Содержаться ли в этих воззрениях зерна последующих евразийских идей? Думается, непредвзятый исследователь должен ответить утвердительно. Свой личный «исход к Востоку», которым шел К. Н. Леонтьев, был не узкой славянской тропой, петляющей через Балканские перевалы, а широким, по сути, евразийским трактом.

Проблема «византизм и славянство», раскрытая в одноименном труде, является (наряду с восточным вопросом), важным основанием для изучения взглядов К. Н. Леонтьева в контексте истоков и предвосхищения евразийства⁴⁹. Византия непосредственный предшественник Османской империи, поэтому вполне логичным является обращение К. Н. Леонтьева от современного ему восточного вопроса к историческому осмыслению византизма. В 1888 г. К. Н. Леонтьев пишет о роли Востока в развитии Византии. Он указывает на эволюцию римского мира, который со временем стал все ближе подходить «к стилю восточных царств»⁶⁰.

К. Н. Леонтьев стремится реабилитировать восточный византизм и его влияние на Россию. По его убеждению, «византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм»⁶¹. Примечательно, что, размышляя о византизме, он позитивно ссылается на слова английского историка Т. Карлейля (17941881) из письма к А. И. Герцену: «Я несравненно больше предпочитаю самый царизм или даже великий туркизм» чистому парламентаризму. «Вашу обширную родину [Россию] я всегда уважал как какое-то огромное, темное, неразгаданное дитя Провидения, которого внутренний смысл еще не известен.»⁶² Думается, и К. Н. Леонтьев размышлял о «внутреннем смысле», государственном стиле России, предпочитая западным порядкам не только русский византизм, но и, в конечном счете, тот самый восточный «великий туркизм» (или более точно, «османизм»), о котором пишет Т. Карлейль.

Подводя итог осмыслению прямых или опосредованных восточновизантийских влияний, К. Н. Леонтьев отмечает: что именно «византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами. и грубым вначале, славянским материалом»⁶². Каким же этот «славянский материал» стал в XIX веке? И что от него можно ожидать? На эти вопросы К. Н. Леонтьев также дает свои ответы. Позиция его относительно славизма (славянство есть, славизма нет⁶³) хрестоматийно известна. И она логично продолжает критику панславизма, содержащуюся в письмах «Панславизм и греки». Без учета этого аспекта понимание им не только русского византизма, но и «великого туркизма», «великого Восточного вопроса» не будет полным и завершенным.

Однако такое восприятие славизма не соответствовало настроениям русских общественных кругов, симпатизирующих славянству. М. Н. Катков ведь категорически отказался печатать труд «Византизм и славянство» в своем журнале. И только известный славист О. М. Бодянский в 1874 г., с большим трудом, как отмечает В. И. Косик, смог «пристроить» его в малочитаемый журнал-архив «Чтения в Обществе истории и древностей Российских»⁶⁴.

С точки зрения К. Н. Леонтьева, славяне могут быть и «особым миром», и «частью европейской цивилизации». От них можно ожидать и «нового разнообразия в единстве», «особой, оригинальной формы союзного государственного быта», и «быстрого однообразия» по стандартам европеизма⁶⁴. А потому Россия, уверен он, должна искать со славянским миром «искусного тяготения», но «на почтительном расстоянии». При этом он задает риторический вопрос: «Но о чем же мы тревожимся?» Ведь «Австрия и Турция стоят?» (то есть славяне до сих пор несвободны). Вывод из этого делается вполне в духе парадоксального леонтьевского консерватизма и «пусть стоят Австрия и Турция (особливо последняя)», так как «существование Турции. даже выгодно и нам и большинству наших единоверцев на Востоке». Тем более что России нужна какая-нибудь «приготовительная теорема», чтобы «чисто племенной, бессмысленно-простой славизм не застигнул нас врасплох» .

По существу, вот такую региональную геополитическую евразийскую теорему (учитывающую российский византизм, османский «великий туркизм», нарождающийся национальный славизм, европейские интересы) и стремился сформулировать в своих работах первой половины 1870-х гг. К. Н. Леонтьев. Мыслитель, начисто лишенный легкомысленного оптимизма, писал свои работы в первую очередь для того, чтобы «последствия не застали нас врасплох», чтобы Россия, стоящая «у какого-то страшного предела», не переступила его⁶⁷. Впоследствии, когда Россия все же «переступила» этот предел, С. Н. Булгаков напомнил, что именно К. Н. Леонтьев в свое время «рассеял сладкую грезу панславизма, когда все были ею охвачены»⁶⁸.

Восприятие К. Н. Леонтьевым «византизма» и «туркизма» в контексте восточного вопроса до войны 1877-1878 гг. являются двумя сторонами единого историко-цивилизационного взгляда на стык Европы и Азии, на евразийскую региональную (босфоро-балканскую) контактную зону, на российско-османские взаимоотношения и стоящий за всем этим большой Восток в целом. Подчеркивая историческую роль византизма как восточной (точнее европейско-восточной) цивилизационной традиции, К. Н. Леонтьев антагонистически не противопоставляет ему «великий туркизм» Османского государства (или, как он пишет в одном из своих донесений, «нео-турецкий государственный патриотизм»), унаследовавший геополитическую проблематику Византии и до определенного момента достаточно эффективно сдерживавший узко национальные устремления славянских народов.

Византизм К. Н. Леонтьева это не только «идеальный тип» ушедшей цивилизации, но, по существу, это основание концепции регионального мироустройства там, где Европа и Азия соседствуют и взаимопроникают друг в друга. «Византизм», особенно если его воспринимать в паре с «великим туркизмом», есть своего рода ранняя евразийская идея для босфоро-балканского региона.

Интеллектуальное наследие К. Н. Леонтьева многообразно и с трудом поддается однозначной идентификации. Исследование общественно-политической публицистики убеждает, что его идеи могут (и должны) быть рассмотрены не только в рамках консерватизма (постконсерватизма) и постславянофильства, но в контексте истоков, интеллектуальных предпосылок становления нового, евразийского направления общественно-политической мысли.

Евразийство это не только глобальный историософский вопрос о соотношении Европы и Азии, Востока и Запада, это в значительной степени достаточно конкретный вопрос о взаимодействии славянских и тюркских народов, православных и мусульман, с одной стороны, на Ближнем, босфоро-балканском Востоке, а с другой, на пространстве России и Евразийского региона. Однако славянофилы и панслависты 1840-1870-х гг., живя в официально-православной стране, не увидели в полной мере эту проблему. Не видел ее первоначально и К. Н. Леонтьев. Подлинное понимание православно-мусульманской и славянотюркской проблематики наступило для него в Османской империи, то есть там, где православные жили под властью мусульман. Что и способствовало развитию его воззрений на славянскую, так и собственно российскую культурноцивилизационную проблематику в евразийском направлении. Понимание того, что Россия на самом деле является славяно-азиатским миром стало приходить к нему именно там в османской Турции. Можно сказать, что в Оттоманский Порте он увидел «перевернутую» Россию.

Разумеется, К. Н. Леонтьев не оставил какого-либо единого свода своих раннеевразийских идей. Ведь, и сама евразийская проблематика тогда еще не выделилась в самостоятельную исследовательскую тему. Но в его наследии есть ряд сюжетов, которые имеют непосредственное отношение к последующему евразийскому дискурсу. В первую очередь к нему относится понимание славянства и славизма. Конечно, сама критика общественно-политического славизма (панславизма) еще не свидетельствует о евразийском умонастроении. Однако во взглядах К. Н. Леонтьева славизм стал отправной точкой для осмысления, с одной стороны, России, а с другой, Турции, осмысления, которое осуществлено им в евразийском ключе.

К. Н. Леонтьев первым в русской общественной мысли ХК в. вложил в понимание России не просто и не столько традиционный русско-славянский смысл, сколько более широкий русско-азиатский смысл. Он не отрицает славянских начал, но он призывает глубоко осмыслить то, что страна в процессе исторического развития уже давно переросла изначальный славянский масштаб. Продолжение России на восток Евразии, является именно тем обстоятельством, которое отличает ее от небольших славянских территорий в Европе и не позволяет утверждать о ней как о чисто славянской стране. Выводы К. Н. Леонтьева нуждаются в дополнительных эмпирических исследованиях, но в то же время они основательны и открыты к категориальному обобщению. В частности, представление о России (о пространстве, которое входило в состав империи) как стране одновременно славянской и азиатской есть прямой шаг к пониманию ее как страны «евразийской».

В сходном, но теперь уже в азиатско-европейском смысле оценивает К. Н. Леонтьев особенности Османского государства, которое включало в себя, как известно, и мусульманские, и христианские компоненты. Во второй половине 1860-х первой половине 1870-х гг. он исходит из возможности «выздоровления» Турции и «естественного союзничества» между российским и османским государствами в интересах не только российских, но всего православно-славянского мира. Его позиция может быть обозначена как своего рода «протурецкая», нежели «проевропейская». Принципиально то, что объективно-позитивное, взвешенное (но не слепое) отношение к Османскому государству у К. Н. Леонтьева основано не на племенном или религиозном чувстве (как у российских тюрков-мусульман), а является трезвым выводом из знания реалий балканского региона. При этом он призывает строить восточную политику только «вспомнив историю России». Но прежде чем он задумался о «туранизме» России, он увидел и познал реальный «туранизм», «туркизм» Османского государства, который не вызвал у него цивилизационного отрицания, отторжения. И это, полагаем, стало важной предпосылкой к пониманию им особенностей российской цивилизации.

В целом, сдержанно-толерантное отношение к Турции, сопряженное с критикой славизма и междоусобной борьбы на Балканах и неразрывно соединенное со стремлением к глубокому осмыслению российской истории и действительности, свидетельствует о том, что К. Н. Леонтьев не просто отрицал панславистские установки, но как мыслитель позитивно развивался именно в евразийском направлении. От Османской империи он логично идет к ее предшественнице Византии, чья история и положение с полным основанием могут рассматриваться также в европейско-азиатских координатах. Именно от Византии, указывает он, русские славяне получили тот цивилизационный импульс (не только религиозный, но и государственный), тот «византизм», который по существу и способствовал созданию реальной России. К. Н. Леонтьев по существу принимает мысль Т. Карлейля «загадочности» России и значимости «великого туркизма». Существенно то, что он нигде не противопоставляет «византизм» и «туркизм» в контексте восточного вопроса, наоборот, эти цивилизационные типы (не только последовательные, но и объединяемые им в понятие «турко-византийской старины»), становятся как бы двумя сторонами в осмыслении Востока. «Византизм» К. Н. Леонтьева (особенно в соотношении с «великим туркизмом») это своего рода вариант ранней евразийской идеи для босфоро-балканского региона.

К. Н. Леонтьев видит Восточный вопрос и в широком, региональном смысле. Он полагает, что Восток (и православный, и исламский) может выступить реальной цивилизационной альтернативой Западу, он надеется, что народы этого Востока смогут принести обновление человечеству, сохранить его разнообразие и, тем самым, решить подлинный «великий» Восточный вопрос. Такое глобальное позиционирование православно-исламского Востока вплотную приближает его к понятию «Евразия».

Таковы основные аспекты начального и основного этапа (вторая половина 1860-х первая половина 1870-х гг.) личного концептуального «исхода к Востоку» К. Н. Леонтьева, который пошел вперед не по узкой славянской дороге, а по широкому, по сути, евразийскому пути. Как мы видим, ранне-евразийские мотивы и идеи складывались у него в этот период под влиянием не только российской, но и османской, турецко-славянской, турецко-греческой действительности. Вернувшись в Россию, осмыслив (и переосмыслив) Восточный вопрос и российско-османские отношения после 1878 г., он особое внимание уделил собственно российской проблематике, российской цивилизации. Но это тема, относящаяся преимущественно уже к следующему периоду жизни К. Н. Леонтьева.

леонтьев евразийство византизм славянство

Примечания

1 Зандер, Л. Константин Леонтьев о прогрессе / Л. Зандер. Пекин, 1921. С. 1.

2 Милюков, П. Н. Разложение славянофильства / П. Н. Милюков // Из истории русской интеллигенции : сб. ст. и этюдов. СПб., 1902. С. 290.

3 Лосский, Н. О. История русской философии / Н. О. Лосский. М., 1991. С. 97-100.

4 См.: Флоровская, К. И. Леонтьев как предшественник Евразийства / К. И. Флоровская. Прага, 1924. С. 17.

5 См.: Зеньковский, В. В. Русские мыслители и Европа / В. В. Зеньковский. М., 2004. С. 74, 82.

6 Иваск, Ю. П. Константин Леонтьев (1831-1891). Жизнь и творчество / Ю. П. Иваск // К. Н. Леонтьев : pro et contra : в 2 кн. Кн. 2. СПб., 1994. С. 464-464.

7 См.: Авдеева, Л. Р. Религиозно-консервативная социология К. Н. Леонтьева : автореф. дис. ... канд. филос. наук / Л. Р. Авдеева. М., 1983. С. 6.

8 Рабкина, Н. А. «Византизм» Константина Леонтьева / Н. А. Рабкина // История СССР. 1991. № 6. С. 38.

9 Косик, В. И. Константин Леонтьев : размышления на славянскую тему / В. И. Косик. М., 1997. С. 124, 191.

10 См.: Гревцова, Е. С. Философия культуры А. И. Герцена и К. Н. Леонтьева (сравнит. анализ) / Е. С. Гревцова. М., 2002. С. 90.

11 См.: Аверьянов, В. Россия и человечество: в 2 ч. Ч. 1 [Электронный ресурс] / В. Аверьянов. Режим доступа: http://www.rustrana.ru/print.php?nid=8404; Келлер, Г. С. Диалектика взаимодействия Востока и Запада в историософии евразийства : автореф. дис. ... канд. филос. наук / Г. С. Келлер. Мурманск, 2003.

12 См.: Лабанов, С. Константин Леонтьев : философ, эстет, геополитик и монах [Электронный ресурс] / С. Лобанов. Режим доступа : http://www.pravoslavie.ru/ jurnal/culture/ leontiev.htm.

13 См.: Володихин, Д. М. «Высокомерный странник». Философия и жизнь Константина Леонтьева / Д. М. Володихин. М., 2000. С. 112-140.

14 См.: Клементьев, А. Н. Я. Данилевский и К. Н. Леонтьев как предтечи геополитики / А. Клементьев // Вестн. Челяб. гос. ун-та. Сер. 10, Востоковедение. Евразийство. Геополитика. 2003. № 2 (1). С. 42-41.

15 Пащенко, В. Я. Социальная философия евразийства / В. Я. Пащенко. М., 2003. С. 199-200.

16 См.: Пащенко, В. Я. Социальная философия. С. 202-210.

17 См.: Цимбурский, В. Л. Две Евразии : омонимия как ключ к идеологии раннего евразийства / В. Л. Цимбурский // Евразия. Люди и мифы : сб. ст. из журн. «Вестн. Евразии». М., 2003. С. 23.

18 18 См.: Жуков, К. А. О соотношении протоевразийских идей К. Н. Леонтьева и теории Фр. Духинского о туранском происхождении великороссов / К. А. Жуков // Востоковедение и африканистика в университетах Санкт-Петербурга, России и Европы : актуальные проблемы и перспективы. СПб., 2007. С. 193-202.

19 См.: Новикова, Л. И. Введение / Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская // Россия между Европой и Азией : евразийский соблазн : антология. М., 1993. С. 7-8.

20 См.: Корольков, А. А. Пророчества Константина Леонтьева / А. А. Корольков. СПб., 1991.

21 См.: Rzhevsky, N. Russian literature and ideology. Urdana-Chicago-London, 1983. P. 99-114.

22 См.: Пашко, Р. Г. Концепция «византизма» Константина Леонтьева : автореф. дис. . канд. филос. наук / Р. Г. Пашко. Минск, 1996. С. 2-4.

23 См.: Котельников, В. А. Комментарии / В. А. Котельников, О. Л. Фетисенко // Леонтьев, К. Н. Полн. собр. соч. и писем : в 12 т. Т. 7. Кн. 2. СПб., 2006. - 427-964.Андронов, Ю. В. Русская социально-политическая мысль XIX начала XX в.: К. Н. Леонтьев / Ю. В. Андронов, А. Г. Мячин, А. А. Ширинянц. М., 2000. С. 44.

24 См.: Косик, В. И. Константин Леонтьев : размышления на славянскую тему / В. И. Косик. М., 1997. С. 20-102.

25 Тихомиров, Л. А. Тени прошлого. К. Н. Леонтьев / Л. А. Тихомиров // К. Н. Леонтьев : pro et contra. Кн. 2. С. 12.

26 Леонтьев, К. Н. Плоды национальных движений на православном Востоке. (Глава) XII / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство : филос. и полит. публицистика. М., 1996. С. 444.

27 «Брат от брата помогаем...» (Из неизданной переписки К. Н. Леонтьева и Т. И. Филиппова) // Нестор. 2000. № 1. С. 179.

28 См.: Леонтьев, К. Н. Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве [Электронный ресурс] / К. Н. Леонтьев. Режим доступа : http:leontiev. net.ru/text/ap_grigoriev.htm.

29 Леонтьев, К. Н. Дополнения к двум статьям о панславизме / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство... С. 81.

30 Леонтьев, К. Н. Кто правее? Письма к В. С. Соловьеву. Письмо 8-е / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство. С. 670.

31 Леонтьев, К. Н. Владимир Соловьев против Данилевского. (Глава) V / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство... С. 479.

32 Леонтьев, К. Н. Письмо Н. Н. Страхову. 12 марта 1870 / К. Н. Леонтьев // Леонтьев, К. Н. Избр. письма. 1844-1891. СПб., 1993. С. 73.

33 См.: Хатунцев, С. В. Проблема «Россия Запад» во взглядах К. Н. Леонтьева (60-е гг. XIX в.) / С. В. Хатунцев // Вопр. ист. 2006. № 3. С. 113-121.

34 Леонтьев, К. Н. Грамотность и народность / К. Н. Леонтьев // Поздняя осень России. М., 2000. С. 184-186.

35 Леонтьев, К. Н. Владимир Соловьев против Данилевского. (Глава) X / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство... С. 494.

36 См.: Леонтьев, К. Н. Очерки Крита / К. Н. Леонтьев // Полн. собр. соч. и писем. СПб., 2001. С. 9-24.

37 Губастов, К. Из личных воспоминаний о К. Н. Леонтьеве / К. Губастов. СПб., 1911. С. 9.

38 Янина, января 14-го 1871 г. № 382 // Леонтьев, К. Н. Дипломатические донесения, письма, записки, отчеты (1864 1872). М., 2003. С. 331.

39 Цит. по: Косик, В. И. Константин Леонтьев. С. 21.

40 Леонтьев, К. Н. Панславизм и греки / К. Н. Леонтьев // Рус. вестн. 1873. № 2; Леонтьев, К. Н. Панславизм на Афоне / К. Н. Леонтьев // Рус. вестн. 1873. № 4.

41 Леонтьев, К. Н. Панславизм и греки. (Письмо) I / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство. С. 42-43.

42 Там же. С. 44-44.

43 Там же. С. 44.

44 Там же. С. 44.

45 Кицикис, Д. Османская империя / Д. Кицикис // На перекрестке цивилизаций : сб. М., 2004. С. 112-113.

46 Леонтьев, К. Н. Панславизм и греки. (Письмо) I. (Письмо) II / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство. С. 43, 47.

47 Андрианополь, 4-го марта, 1867 г. № 78 // Леонтьев, К. Н. Дипломатические донесения, письма, записки, отчеты (1864 1872). С. 121.Там же. С. 122.

48 См.: Леонтьев, К. Н. Панславизм и греки. (Письмо) II. С. 48-49.

49 Там же. С. 49.

50 Там же. С. 49, 40.

51 Леонтьев, К. Н. Панславизм на Афоне. (Письмо) II. С. 74-74.

52 Там же. С. 80.

53 Леонтьев, К. Н. Панславизм и греки. (Письмо) IV... С. 44-44.

54 Леонтьев, К. Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения. (Глава) VIII // Леонтьев К. Н. Храм и Церковь. М., 2003. C. 490.

55 См.: Леонтьев, К. Н. Панславизм и греки. (Письмо) IV... С. 44.

56 См.: Леонтьев, К. Н. Византизм и славянство / К. Н. Леонтьев // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1874. № 3; То же // Леонтьев, К. Н. Восток, Россия и Славянство. С. 94-144; То же // Леонтьев, К. Н. Полн. собр. соч. и писем : в 12 т. Т. 7. Кн. 1 / К. Н. Леонтьев. СПб., 2004.С. 300-443.

57 Леонтьев, К. Н. Владимир Соловьев против Данилевского. (Глава) I / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство. С. 469.

58 Леонтьев, К. Н. Византизм и славянство. С. 104, 104.

59 Цит. по: Леонтьев, К. Н. Византизм и славянство... С. 107.

60 Там же. С. 117.

61 Косик, В. И. Константин Леонтьев. С. 99-100, 103, 131-132.

62 См.: Леонтьев, К. Н. Византизм и славянство. Глава IV. Что такое славянство? Глава XII. Заключение / К. Н. Леонтьев // Восток, Россия и Славянство. С. 119, 144.

63 Там же. С. 144.

64 Там же. С. 144.

65 Булгаков, С. Н. Тихие думы / С. Н. Булгаков. М., 1918. С. 117.

66 Леонтьев, К. Н. Копия с доверительного донесения Надворного Советника Леонтьева в Императорское Посольство в Константинополе от 6 июля 1868 г. за № 190 // Леонтьев, К. Н. Дипломатические донесения, письма, записки, отчеты (1864-1872). С. 218.

67 70 См.: Пашко, Р. Г. Концепция «византизма» Константина Леонтьева. С. 6.

Размещено на Allbest.ru