Легитимность политической власти

В современной литературе точка зрения М. Вебера на сознательную природу легитимности оспаривается П. Бурдье, полагающего, что сознание лишь в малой степени участвует в процессе легитимизации политической власти, и это обеспечивает возможность существования такого социального порядка, при любом из вариантов которого меньшинство управляет большинством, не встречая (кроме кризисных ситуаций) недовольства и сопротивления с его стороны (1). П. Бурдье считает, что в процессе легитимизации «происходит непосредственное согласование между внедренными извне и неосознающимися ментальными структурами, подобными тем, которые образуют временные ритмы (как, например, это делает школьное почасовое расписание), и структурами объективного мира» (2).

П. Бурдье разработал концепцию символического капитала власти, в качестве которого у него выступает любой вид капитала (силовой, экономический, культурный, социальный), если он воспринимается таковым субъектами социального взаимодействия и сами категории восприятия придают капиталу символическое значение. Поскольку, по его мнению, «участники социального действия конструируют социальный мир через структуры познания.., которые могут быть приложены к чему угодно, в том числе и к общественным реальностям», то государство, располагающее возможностями по внедрению и культивированию устойчивых принципов восприятия и классификации реальности, конформных его собственным структурам, детерминирует не только характер внешних отношений между людьми, но и их внутренний мир. Задавая определенный способ восприятия социальной действительности, а значит, и поведения в ней, государство тем самым обеспечивает в обществе необходимый уровень «логического и морального конформизма» (по выражению Э.Дюркгейма), и поэтому государство «есть в первую очередь точка сосредоточения и осуществления символической власти». «Степень непреложности требований государства столь высока потому, что оно само сформировало те структуры сознания, посредством которых эти требования воспринимаются» (3).

При этом П. Бурдье полагает, что подчинение символической власти государства не является следствием ни механической покорности грубой силе, ни сознательного повиновения требованиям социального порядка. Государство, решающим образом влияющее на производство и репродукцию инструментов организации социальной реальности, создает легитимизирующие структуры сознания (которые автор называет «духами государства») пронизывая социум призывами к упорядоченному поведению. Однако эти призывы значимы лишь для тех, кто предрасположен к их восприятию, и такая предрасположенность заключена не в рефлексирующем сознании, а в культурных архетипах, и, следовательно, сознанием не может регулироваться. «Когда создается ситуация, которая соответствует данному архетипу, - писал К.Юнг, - архетип активизируется, и развивается принудительность, которая, подобно силе инстинкта, прокладывает себе дорогу, вопреки разуму и воле» (4).

В этом случае легитимизация политической власти может происходить на основе такой неосознаваемой ментальности, которая интерпретируется И.К. Пантиным как «своеобразная память народа, психологическая детерминанта поведения миллионов людей, верных своему исторически сложившемуся «коду» в любых обстоятельствах, не исключая катастрофические», как «выражение на уровне культуры народа исторических судеб страны, как некое единство характера исторических задач и способов их решения, закрепившихся в народном сознании, в культурных стереотипах» (5).

Такая культурная легитимизация политической власти носит скрытый, неформальный характер, но значение ее, как подчеркивает А.С. Панарин, не следует преуменьшать. «Культура выступает, с одной стороны, как традиция, способная тормозить определенные новации, если они не соответствуют ее «архетипам». С другой стороны, она предстает как «церковь» - инстанция, которой дано легитимировать те или иные начинания, давать им духовную санкцию, освещать или, напротив, «отлучать» их»(6). В этом мы неоднократно может убедиться, внимательно всматриваясь в историю или современную действительность, наблюдая, как преобразовательная воля политической власти иссякала, наталкиваясь на скрытые социокультурные барьеры, утрачивая при этом свою легитимность.

Данный способ легитимизации политической власти имеет особое значение для России и в силу особенностей ее цивилизационного развития, и благодаря специфике русского культурного архетипа. Если исходить из нормативно-ценностного значения понятия «цивилизация», которое позволяет фиксировать то, что П.А. Сорокин назвал «доминантной формой интеграции», то Россия складывалась в единое целое на протяжении ХVI-ХХ вв. прежде всего на государственной основе. Поэтому именно государственность выступает в российской цивилизации доминантной формой социальной интеграции.

В России - конгломерате культур, религий и субкультур - единое ценностное пространство формировалось государством. Этот общий нормативный порядок был универсален для того ареала, который становился Российской империей, и автономен по отношению к культурам населявших ее народов. Основной идеей такой общей нормативной системы был этатизм, опирающийся на психологию патернализма. Этатизм является внутренней смыслодеятельной структурой, приобретшей для Евразии трансцендентный характер. Государственность - внешняя форма данной смыслодеятельной структуры.

Н.А. Бердяев, подчеркивая существенную (отличную от западной) сторону российской государственности, писал, что «государство не выводимо ни из каких человеческих интересов и расчетов», в нем есть «мистическая основа, и эта мистическая основа должна быть признана с позитивной точки зрения как предельный факт» (7). Такой мистической основой и выступает этатизм как универсальный, органический смыслообразующий элемент единого ценностного евразийского пространства. Специфика этатизма в России заключалась в том, что ее народы строили общую государственность, исходя из принципа сохранения прав каждого этноса на определенный образ жизни, т.е. на основе соблюдения принципа соборности. На базе этого единого нормативного порядка в России развертывалось становление культурных, социальных, национальных и политических сил, их взаимодействие и конфликты. Данный порядок порождал дуализм общественного бытия, обусловленный наличием единой государственности и этатизма как автономного и универсального мира в многообразном российском социокультурном и этнополитическом пространстве.

В литературе уже неоднократно отмечалось, что России исторически был присущ дуализм общественно-политической жизни: автономная от общества власть не нуждалась в широкой социальной базе, а общественно-политическая жизнь всегда являлась периферийной и маргинальной по отношению к власти (8). Такой подход к пониманию дуализма общественно-политической жизни в России нуждается в конкретизации. Этот дуализм выражался в первую очередь в конфликтных тенденциях: государственности (геополитической целостности) и регионализма (локализма), государственности (этатизма) и национализма (культурно-религиозных традиций), государственности (интегративной социальной общности) и партикулярных социальных интересов (социальной дезинтеграции)

Для понимания специфики легитимизаиции политической власти в этатистской социокультурной среде большое значение имеет то, что этот уравнительный характер подчинения чрезвычайно важен для русской ментальности. «Прежде всего она свидетельствует о неиндивидуализированной идентификации с властью - не личная власть, а власть общая, национальная, государственная, требующая безусловного подчинения, замещающего иные механизмы группового сплочения и солидарности. Подчинение здесь выступает как обобщенная норма поведения, как показатель лояльности к группе и к социальному порядку.

Поэтому собственные претензии на власть не осознаются, да и не являются по сути претензиями на господство, а выступают как национальная корпоративная черта или особенность. В общем и целом, соединение в национальном автостереотипе русских таких черт, как традиционность и авторитарность, свидетельствует о сильнейшем и глубинном консерватизме, воспроизводившемся основными социальными и политическими институтами империи» (12).

Поскольку русское «национальное сознание» и неосознаваемые структуры этнической ментальности являются в большей степени именно великодержавным сознанием и переживанием, а не комплексом миссионерских или модернизаторских представлений, то именно этатизм составляет первооснову легитимизации политической власти в России. При этом символический ресурс весьма неглубокой исторической и социальной памяти русских сводится к элементарному обоснованию власти, ее трактовки как конституирующей и интегрирующей общество силы. «Власть»в такой легитимационной легенде рассматривается исключительно как творец общества, как причина его изменений, фактор оптимизации его существования в будущем.

Легитимность политической власти в СССР определялась рядом факторов, которые сплачивали советский народ и оправдывали действия власти. По мнению Ж.-Л.Кермонна, легитимность советского типа носила "онтологический" характер, т.е. предполагала соответствие принципов власти "объективному порядку вещей", как он мыслился большинством граждан.[6] Таким образом, легитимность выводилась изпод контроля общества и становилась трансцендентальной (не доступной познанию), что способствовало тому, что власть становилась тотальной и абсолютной.

Важнейшим фактором легитимации советской власти являлась национальногосударственная идея, которая носила сакральный характер по причине веры в то, что социализм является необходимой и неизбежной стадией развития человеческого общества, и эта истина уже доказана марксистсколенинской наукой и исторической практикой.

Высшим принципом провозглашалось служение народу, а священным долгом защита социалистического Отечества. Используя весь свой пропагандистский аппарат, всю мощь тоталитарной, а затем авторитарной власти, партократическое государство в СССР последовательно внедряло в массовое сознание постулаты этой национальногосударственной идеи. Эти постулаты, налагаясь на культурные архетипы и социалистическую ментальность советских людей, на традиционную веру в возможность построения общества справедливости и достатка, представленную в идее коммунизма, преобразовывались в солидарность общества с "партиейгосударством".

Процессу легитимации помогало выдвижение мессианских целей, заключающихся в выполнении советским государством всемирноисторической миссии приведении человечества к светлому будущему. Для легитимации через будущее неважно, эффективна ли власть в обеспечении достойного уровня жизни народа. Главное заключается в том, насколько ее деятельность соответствует целям этой миссии, как далеко она продвинулась в их достижении. При этом именно власть определяла критерии "успешного" продвижения к цели, благодаря чему она располагала мощным символическим капиталом, способным обеспечить максимальное согласие народа с властью, а значит и ее легитимацию.

С наступлением перестройки легитимность партийно-государственной власти в СССР усилилась, благодаря ожиданиям советского народа перемен "сверху". Поэтому решимость нового генсека М. Горбачева приступить к обновлению страны встретила поддержку со стороны населения.

Советским людям такое обновление было предложено в виде концепции перестройки как завершения дела революции, начатого Великим Октябрем, путем ускорения социальноэкономического развития советского общества на основе использования новейших достижений научно-технического прогресса, приобщения его к общечеловеческим ценностям, перехода к демократическому "социализму с человеческим лицом".

Однако после того, как результаты преобразований оказались не соответствующими ожиданиям советских людей, начался кризис легитимации курса перестройки. Апофеозом этого процесса стали августовские события 1991 г., которые изменили страну: ушла в прошлое перестройка как "революция сверху" в рамках социалистического выбора; перестала существовать КПСС как правящая государственная структура власти; распался Советский Союз; в России был объявлен переход к рыночной экономике, демократическому обществу и правовому государству на путях проведения либеральных реформ. За последние двадцать лет произошел переход системы власти в России от советского состояния "мыслить от имени народа и для народа" к состоянию "мыслить от себя и в пределах своей юрисдикции".[7] Т.е. власть становится самостоятельным актором, а народ перестает быть единым социальным субъектом и преобразуется в гражданское общество. Однако, переход к такой ситуации произошел не сразу. У российской власти 1990х гг. было достаточно много проблем с легитимностью, несмотря на появившиеся перспективы у населения обрести долгожданную свободу и повысить свой жизненный уровень.

Важным фактором легитимности явилось признание "мировым сообществом", "цивилизованными странами" того порядка, который создавался в постсоветской России. Этот порядок отличался распространением либеральных ценностей и рыночной экономики. Поддержка западными странами такого курса воспринималось большинством населения как необходимое условие дальнейшего успешного развития.

Путь шоковой терапии, выбранный властью, большинством населения был принят как неприятный, но необходимый шаг. Легитимность политической власти и, прежде всего, Президента Б.Ельцина был достаточно высок, что позволяло власти проводить "болезненные" реформы. Согласно опросам общественного мнения осенью 1991 г. около половины россиян готовы были ради будущего процветания страны и изобилия потребительских товаров терпеть на начальном этапе преобразований и рост цен, и безработицу, и "временное" снижение уровня жизни. Лишь пятая часть опрошенных была настроена решительно против реформ правительства Е.Гайдара.

От исполнительной власти (правительства) в России ожидают социальной эффективности, которая санкционируется менталитетом и носит сознательно-оценочный характер. В настоящее время за этим понятием скрывается способность правительства проводить политику, соответствующую ожиданиям различных групп населения и поддерживать в обществе социальный порядок.

Легитимация представительных учреждений государственной власти в русской ментальности осуществляется через соотнесение их деятельности с принципом соборности как "воли к согласию", а не "воли к власти". Большинство населения не связывает с законодательными органами власти своих надежд.

Легитимность судебной ветви власти является низкой по причине ее ангажированности, подверженности коррупции, вследствие чего надежды граждан на справедливое правосудие невелики. Судебная система еще не стала гарантом справедливости, о чем свидетельствует оценка ее деятельности, данная Президентом России в ежегодном послании Федеральному Собранию в 2005 г.: "если часть российского общества будет по-прежнему воспринимать судебную систему как коррумпированную - говорить об эффективном правосудии будет просто невозможно".[9]

Легитимность политической власти в современной России базируется, в первую очередь, на ожиданиях народа, связанных с личностью президента, установлением политической стабильности, демонстрацией власти своих шагов, направленных на повышение уровня жизни людей, постановке такой проблемы Президентом России, ускорением экономического развития страны, перераспределением денежных средств от богатых к бедным слоям населения, создание законодательной базы, необходимой для проведения этих преобразований в обществе, эффективной работе законодательной и исполнительной ветвей власти.

Такие шаги, подкрепленные реальными результатами, являются необходимым условием для признания со стороны граждан России права власти руководить государством.

Практическое решение вопросов повышения эффективности государственной власти неизменно приводит к дискуссии о потенциальных опасностях, подстерегающих общество на данном пути. Так, в частности современные споры о "вертикали власти" предполагают три различных взгляда на проблему: во-первых, как средство для обеспечения единства, силы и эффективности государства; во-вторых, временная мера, связанная с террористической угрозой; в-третьих, как курс на свертывание демократии в стране, подрыв неокрепших демократических ценностей и институтов.[10]

Для того, чтобы у граждан не возникало чувства опасности за демократическое будущее, с одной стороны, представляется необходимым создание такой системы власти и управления, которая не подавляла бы многообразие существующих в обществе интересов и потребностей, а способствовала их реализации, возлагала на чиновников реальную ответственность за осу-ществление их функциональных обязанностей, расширяла сферу гласности в деятельности государственных органов власти. С другой стороны, характерными чертами каждого человека должны стать стремление к согласию и общественной солидарности, а также потребность контроля за властью.

легитимность политический власть

Размещено на Allbest.ru