Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

1. Евроинтеграция как фактор формирования этнической идентичности

1.1 Сущность национальной идентичности

1.2 Национальная идентичность бывшей Югославии

2. Югославизм против национализма

2.1 Роль национализма в югославском расколе

2.2 Современные теории наций и национализма

1. Евроинтеграция как фактор формирования этнической идентичности

1.1 Сущность национальной идентичности

югославия национализм нация этнический

Сегодня национальная идентичность составляет главную форму коллективной идентификации. Хоть какие чувства у индивидов, национальная идентичность становится доминантным критерием культуры и идентичности, единственным принципом управления и центральным фокусом социально-экономической активности. Привлекательность наций и национализма глобальная: нигде нет региона, свободного от этнических протестов и националистических восстаний. Нация, преподносят ее или ругают, проявляет очень мало признаков своего преодоления, национализм, обладает своей взрывной народной силой и значением.

В таком положении дел ничего нет ни случайного, ни нового. Он укоренен в глубину историю этнических связей и чувств, что, по сравнению с рождением нашего современного мира, уходит в гораздо более глубокую древность, однако неожиданно и мощно обновился под действием современных бюрократических государственных систем, капиталистических классовых структур и весьма распространенной тоски по бессмертию и достоинству в сообществах с собственной историей и судьбой, живущих в современном сообществе. Через открытие этнического прошлого и обещание коллективного возрождения былого золотого века национальная идентичность и национализм смогли поднять и вдохновить этнические сообщества и совокупности - независимо от классовой, региональной, родовой и религиозной принадлежности - на провозглашение своих прав как «наций», территориальных сообществ культурно и исторически родственных людей в мире свободных и равных наций. В этом кроются идентичность и сила, с ними вынуждены считаться даже самые мощные государства, и эта сила формировала и, видимо, и дальше будет формировать наш мир в обозримом будущем.

Многим этот вывод кажется мрачным. Он показывает, что нет ни одного выхода из мира национализма, нет возможности преодолеть нацию и прекратить многочисленные ожесточенные конфликты, к которым привел национализм. Конфликты между национальными государствами и между государствами и этносами, входящие в их состав, вероятно, и будут продолжаться, а то и множиться, мобилизовав завтра те этнические сообщества и категории, что сегодня спят. С точки зрения глобальной безопасности и глобальной культуры этот вывод не предлагает никакого пути из тупика локального разделения, недоверия и войны.

Думаю, что основания для таких ограниченных ожиданий есть - скорее в сфере культуры, чем политики, - причем способ их воплощения выглядит несколько парадоксальным.

Во всем своем изложении главное внимание необходимо уделять взаимодействию сил, формирующих не только современные коллективные идентичности, особенно этнические связи этноистории, но и государству и классам; а также способам, что с их помощью люди, главным образом националистическая интеллигенция, пытаются реконструировать и реформировать свои наследия в «древне-новые» национальные идентичности. Этот дуализм и дальше влияет на современные перспективы и усилия превратить национальные идентичности на «безнациональное». Это означает, что серьезные попытки двигаться к состоянию без наций должны начаться из принципов нации и использование их для дальнейшего движения. Принципами нации есть принципы, национализма. Отсюда следует, что нацию можно преодолеть только через форму национализма - того, что, как ни парадоксально, является шире компактной нации, которую он обычно выбирает объект своих усилий.

Форма национализма, более широкого по объему и масштабу от «нормальной» компактной нации, уже существует. Имеется в виду «паннационализмы». Их можно определить как движения за объединение в единой культурно-политическом сообществе нескольких, преимущественно смежных, государств на основе общих культурных черт или «родства культур». Югославизм - один из первых примеров паннационализма, вскоре за ним последовали различные ирредентистские движения (пангерманизм, панболгаризм, панитализм т.п.), обычно стремятся присоединить отдельные этнически похожие части других государств, и широкомасштабные настоящие «господины». Движения: пантюркизм, панарабизм, панафриканизм, панлатиноамериканизм т.п., варьируются от попыток политического объединения в свободных политических ассоциациях на основе общего колониального опыта и культуры.

Ни одно из этих движений не имело политического успеха (за исключением незначительных ирредентистских движений, которым более-менее повезло). Но их важность заключается не в этом. Панславизм нигде не приблизился к объединению славян в едином политическом сообществе, не говоря о едином территориальном государстве. Зато он стал вдохновителем культурных ренессансов среди носителей славянских языков и способствовал формированию различных общих идей и чувств.

Панарабизм никогда не был достаточно сильным, чтобы предотвратить междоусобные арабские войны, уже не говоря о том, чтобы привить чувство политической общности всех арабов. Но он способствовал нескольким межарабским проектам, так же, как и развитию широких культурных и филантропических связей. Пантюркизм, хотя у него была опасная военная цель, тоже поспособствовал культурном ренессансу турок, как в Турции, так и за ее пределами, росту интереса к тюркским языкам и истории, образованию различных связей между тюркоязычными народами.

Значение паннационализмов заключается в их способности противодействовать раскольническим тенденциям все более многочисленных этнических национализмов или предлагать альтернативу к ним. Тогда как панафриканизм не удосужился предотвратить отделения этнических национализмов меньшинств и выдвижение их требований в новых постколониальных государствах, он все же предоставил им новое чувство гордости за прошедшие африканские достижения и чувство широкой общественности, которое могут разделить все африканцы. Отсюда и его значение заключается не столько в политических усилиях Организации африканского единства, которую он помог создать, как в расширении горизонтов и восстановлении достоинства черных африканцев, которыми так часто пренебрегали колониальные хозяева, через открытие общего для всех африканцев прошлого и «родства культур».

Концепция «родства культур» здесь очень важна. Если к политическому и экономическому объединению сегодня стремятся, выстраивают его и обеспечивают институтами, то «культурное пространство», занимающее связанными культурами, обычно является следствием длительных процессов - главным образом непредсказуемых, неумышленных и направляемых. Если политические и экономические союзы планируемы и организованы, культурная родственность и культурное пространство появляются без всяких приготовлений и институтов, однако имеют не меньшую реальность и значение для всех втянутых в их орбиты. Исламская, американская, советская, российская идентичности и культуры имели для своих членов гораздо большую привлекательность, чем политические и социальные институты, которые были официальным рупором тех культур.

Одна из причин этой привлекательности заключается в возникновении lingua franca. В эпоху позднего средневековья латинский и арабский языки достигли действительно транстерриториального и транскультурного воздействия. Но в тех случаях существовали корпоративные идентичности - средневековое духовенство и улемы - с транстерриториальными функциями, которым могла служить lingua franca. Сегодня, когда множество «низких» культур превратилось в письменные «высокие» культуры для массового, стандартизированного народного образования, национальные языки заступили древние lingua franca. Но не вполне - распространение нескольких престижных на огромные просторы для облегчения коммуникации и торговли способствовало развитию чувства свободного культурного родства в пределах культурных пространств, а иногда и вне их. Важность английского языка в Северной Америке, испанского языка в Латинской Америке, арабского на Среднем Востоке и русского в Советском Союзе, хотя и в этих случаях есть свои вызовы и проблемы, становится - там, где этому способствует и остальные обстоятельств - новым средством образования идентичностей широкого масштаба, чем имеющиеся компактные национальные идентичности.

Еще одной причиной является новое восприятие общих региональных проблем, особенно в сфере экологии. Геополитическое размещения и близость, средствами массовой информации помогают сформировать новое осознание опасностей за пределами национальных границ, опасностей, общих для всех наций в данном регионе или культурном пространстве. Довольно часто влияние экологических катастроф еще шире: Чернобыль, голод в Сахеле или уничтожение бразильских тропических лесов проникают в сознание далеко за культурными пределами непосредственно пораженных регионов. В других случаях региональные проблемы (загрязнение Средиземного моря, калифорнийские землетрясения, наводнения в Бенгалии) помогают пробудить культурное осознание общих потребностей региона.

Третьей причиной все большей привлекательности культурных пространств и родства культур является часто наблюдаемая близость социально-политических обычаев и институтов, включая основные политические ценности. В некоторых районах военные диктатуры с низким уровнем гражданских прав и политических свобод стали нормой, отражая не только определенные уровни экономического развития, но и близкие политические культуры, основанные на родстве политических ценностей. В других регионах процессы мобилизации и демократизации могут смести предыдущие авторитарные однопартийные режимы, и если здесь и можно предложить экономические объяснения, то не следует недооценивать и значение взаимосвязанных исторических опытов и политических культур.

Есть несколько исторических процессов, создавших определенный контекст для европейского проекта в западной части Европы. Хотя воля к европейскому сотрудничеству была преимущественно экономической по содержанию и политической по форме, она, конечно, опиралась на широкие культурные принципы и традиции. Единой lingua franca может и не хватать (однако эту роль могут выполнять английский и французский языки), но и экологическое осознание общих опасностей, и близость политических обычаев и институтов способствующих укреплению чувства родства европейских культур на определенном культурном пространстве. Границы этого пространства, как все хорошо знают, демаркировать чрезвычайно трудно: сначала определенные негативным разделением, к которому привела холодная война, они теперь становятся все более туманными и открытыми, потому Восточная Европа испытывает политических изменения. Следовательно, мотивом объединения постепенно становится утверждение политической федерации, к которой так благосклонны паневропейци. Однако удивительно неизменной осталась уверенность в европейской особенности или особенностях культуры.

Эти особенности европейской культуры - наследие римского права, иудео-христианская этика, ренессансный гуманизм и индивидуализм, просветительский рационализм и наука, художественный классицизм и романтизм, а прежде всего - традиции гражданских прав и демократии, возникшие в разные периоды и в разных местах континента - создали совместное культурное наследие и сформировали уникальное культурное пространство, что перешагнуло национальные границы и связало различные национальные культуры общими мотивами и традициями. Таким образом, в течение столетий, несмотря на многочисленные расколы и отступления, мало-помалу сформировалась семья культур, вмещая много общих элементов. Это не запланированное «единство в разнообразии», такое дорогое официальным сторонникам европейства, а смесь культурных принципов, форм и традиций, культурное наследие, создающее чувство близости между народами Европы. Скорее здесь, а не в мифологии средневекового христианства (несмотря на современные объединительные усилия Церкви) или в основанной на Рейне Священной Римской империи (хотя Страсбург лежит на ее бывшей территории) следует искать основы культурного панъевропейского национализма, что, как ни парадоксально, может повести современное сообщество туда, где нет наций. Ведь очевидно, что, безразлично, чем еще поможет образоваться европейский паннационализм, этим творением отнюдь не будет европейская сверхнация, нация, подобная всем другим нациям, но нация с большой буквы. Не будет походить он и на Соединенные Штаты Америки, чьим этническим сообществам хватает отдельных исторических родин; не будет похож и на Советский Союз, национальные республики и сообщества которого очень в небольшой степени чувствуют свое культурное родство - разве только в недавнем совместном советском политическом опыте. Новая Европа также не приближается к британской или бельгийской модели, так как в этих случаях одна этническая группа или нация доминирует над другими, хотя здесь явно бросается в глаза намного большее культурно-историческое родство. Если образованное европейское политическое сообщество найдет отзыв у народа, тогда можно с уверенностью утверждать, что оно будет основано на почве общего европейского культурного наследия панъевропейского националистического движения, способного создать совместные европейские мифы, символы, стоимости и воспоминания общего наследия так, что они не будут конкурировать с еще более сильными и мощными национальными культурами. Только таким образом паннационализм сможет создать новый тип коллективной идентичности, охватывающий, но не отменяющий отдельные нации.

1.2 Национальная идентичность бывшей Югославии

Мировые процессы глобализации и интеграции актуализировали многие проблемы, связанные с сохранением национальной идентичности, культуры, самосознания. Впрочем, в некоторых странах Центральной и Юго-Восточной Европы формирования идентичности проходило именно в контексте указанных процессов. У государств данного региона с распадом социалистического лагеря появилась возможность заявить о собственной обособленности путем образования независимых государств. Наиболее ярко формирования национальной и этнической идентичности в контексте евроинтеграционных процессов можно проследить на примере бывших югославских республик. До 1991 г. народы данных государств идентифицировали себя как отдельные этнические и религиозные группы в пределах федерации. Распад Социалистической Федеративной Республики Югославия (далее - СФРЮ) и общие процессы объединения в Европе способствовали дальнейшим процессам этнорелигиозного определения и положили начало формированию национальной самоидентификации югославских народов.

Целью данной работы является попытка проанализировать влияние объединительных процессов в Европе на процессы формирования национальной и этнической идентичности в республиках бывшей Югославии, а также связанной с этим религиозной самоидентификации в регионе Западных Балкан. В соответствии с целью основными задачами работы стали: выявление специфики формирования идентичности у народов бывшей югославской федерации, характеристика проявлений и форм самоопределения, анализ его влияния на развитие отдельных государств и Балканского региона в целом.

Источник базы исследования составил комплекс документов по 1878-1931 гг. [1-6], по которым можно проследить процесс международного признания южнославянских народов. Данные источники свидетельствуют о том, что на локальном уровне самоидентификация населения Западных Балкан началась, но нуждалась во внешней поддержки. Это было необходимо, чтобы выйти из-под власти Австро-Венгерской и Османской империй, и создать собственные национальные государства. Конституционные акты республик бывшей СФРЮ, принятые в 1990-х гг., законодательно закрепили самоопределения бывших югославских народов [7].

В научной литературе проблема самоидентификации народов бывшей югославской федерации специально не исследовалось. Но некоторые аспекты этого вопроса нашли частичное отражение в научных статьях 3. Изаковича (Сербия) [8], Т. Павлюк (Украина) [9], К. Бенчевои (Беларусь) [10], В. Черной (Украина) [11], С. Романенко (Россия) [12-13], Д. Степанович-Захаревськой (Сербия) [14]. Отдельно необходимо выделить монографии следующих авторов: В. Фрейдзона (Россия) [17], С.М. Чирковича (Сербия) [18], И. Банача (Хорватия) [19] и М. Клеменчича и М. Загара (Словения) [20], которые достаточно основательно исследуют проблемы этничной национальной принадлежности населения бывшей СФРЮ.

Начало евроинтеграционных процессов в регионе Западных Балкан совпал с глубокими трансформационными изменениями в Центральной и Юго-Восточной Европе. Распад Советского Союза, падение Берлинской стены и дальнейшее объединение Германии, ликвидация коммунистических режимов оказали значительное влияние как на объединительные процессы в Западной Европе, так и на дезинтеграционные явления в Югославии. Именно в рамках европейской интеграции и распада СФРЮ происходило дальнейшее оформления национальной и этнической идентичности народов югославской федерации. Евроинтеграция побудила бывшие югославские республики как к сближению с Европой, так и способствовала провозглашению ими независимости, появлению новых этнически религиозных групп и образованию новых самостоятельных государств, которые до конца XX- начала XXI в. на политической карте региона не существовало (Босния и Герцеговина, Косово, Македония) [14, с. 101-103].

Историческое развитие южных славян на протяжении длительного времени был тесно связано с Австро-Венгерской и Османской империями, проявилось в специфических формах идентичности у народов бывшей Югославии. В соответствии с этим, можно выделить религиозное, культурное и политическое проявления самоопределения. Начиная с X в. религия заняла одно из ведущих мест не только в самосознании южных славян, а также играла и продолжает играть значительную роль в их историческом, государственном и идеологическом развитии. В частности, потомки сербов, македонцев, черногорцев в X - XI вв. приняли православие [11, с 45; 16 с. 22], преданность которому хранят до сих пор. Хорваты и словенцы через историческую связь и географическую близость к Западной Европе попали под влияние римско-католической церкви. В результате их самоопределение проходило в контексте развития западноевропейской цивилизации [15, с. 22-23].

Наиболее ярким явлением становления религиозной идентичности стало распространение в XIII в. богомольского движения в Боснии, которое положило начало формированию отдельного боснийского этноса [17, р. 40]. Дальнейшую обособленность боснийцев от остальных южных славян спровоцировало появление на Балканах турок. Вхождение всех народов полуострова в состав Османского государства предусматривало принятие ими мусульманства. Впрочем, массовой исламизации южнославянского населения не произошло. Только боснийцы, в основном добровольно, приняли новую веру [11, с 48]. Это имело несколько важных последствий. Во-первых, было продолжено формирование отдельной боснийской этнической общности. Во-вторых, среди других южных славян возникло неприятие боснийских мусульман как представителей славянского этноса.

Сербам, словенцам, македонцам, хорватам и черногорцам удалось отстоять религиозную принадлежность благодаря сохранению собственных церквей. При этом церковь выступала защитницей религиозной идентичности народов, а также была центром предохранения традиций государственности [15-18].

Важное значения в процессах формирования идентичности южных славян сыграла культура. Так в XIX в. на землях Австро-Венгерской империи развернулась борьба между сербской и хорватской интеллигенцией за утверждение собственных литературных языков [16, с. 292]. Это стало главной предпосылкой, которая привела к появлению иллиризма - хорватского национального движения, основателем которого был Людевит Гай [15, с. 102; 18 с. 50-52]. Сторонники данного течения пытались возродить хорватский язык в контексте славянского языка. Ни сербская, ни словенская интеллигенция не поддержали иллиризм, поскольку он не отвечал стремлениям по возрождению их языков и об образовании национальных государств. Впрочем, идеи данного движения в дальнейшем были развиты в концепциях югославизма и интегрального югославизма на протяжении XIX - начала XX в. [13]. Это означало, что южные славяне пытались достичь самоопределения через политическое измерение. Первым шагом в данном направлении было появление партий, деятельность которых была направлена ??на расширение национальной автономии сербов, словенцев и хорватов в составе Австро-Венгерской и Османской империй. Во-вторых, идеи югославизма предусматривали создание единой южнославянского государства с целью ликвидировать зависимость от зарубежных стран. В-третьих, сербскими и хорватскими идеологами были разработаны программы по возрождению "Великой Сербии" и "Великой Хорватии".

Указанные формы проявлений идентичности в 1990-х гг. одновременно охватили все сферы и получили комплексный характер. Впрочем, спецификой этих процессов было то, что их проявление стало возможно только после начала распада югославской Федерации и под влиянием общеевропейских факторов. Поэтому можно констатировать, что современные процессы самоопределения в странах бывшей Югославии имеют глубокие исторические истоки, которые повлияли на формирование этнических и религиозных сообществ Западных Балкан. Исходя из этого, можно выделить несколько этапов в становлении этничной и национальной идентичности народов бывшей СФРЮ.

Первый период хронологически охватывает начало XIX в. - 1878 г. В течение 1804-1817 гг. состоялись Первое и Второе сербские восстания, в результате которых было образовано Королевство Сербия в составе Османской империи. Оставаясь формально под турецкой властью, сербское государство фактически получило независимость [16, с 234-248]. Это стало первым шагом к определению сербов как нации возрождения сербской государственной традиции. В 1878 г. были подписаны Сан-Стефанский мирный договор [1] и Берлинский трактат [2], по которым была признана окончательная независимость княжеств Сербия и Черногория, очерчены национальные границы новых государств, подтверждено национальное самоопределение сербов и черногорцев. Получение Сербией независимости вызвало недовольство Хорватии, которая продолжала оставаться автономной частью Австро-Венгерской империи. Именно неравномерность государственных статусов Сербии и Хорватии начали сербско-хорватское противостояние, которое на протяжении XX в. определяло развитие межэтнических отношений в регионе Западных Балкан [8, с. 72]. Кроме того, сербско-хорватские противоречия привели к поляризации южнославянских народов, которые для достижения собственных политических целей вступали в союзы или сербами, или с хорватами.

Второй период можно датировать 1918 - 1945 гг., который обозначен государственными процессами у югославских народов [4-7]. В частности, распад Австро-Венгерской и Османской империй привел к образованию в 1918 г. государства словенцев, хорватов и сербов, которое символизировало стремление словенцев и хорватов иметь собственную государственность. Но данное государственное образование просуществовало недолго, объединившись 1 декабря 1918 г. с Королевством Сербия. Новое государство получило название Королевство сербов, хорватов и словенцев (далее - Королевство СХС) [5], что должно было означать равноправие трех титульных наций - сербов, хорватов и словенцев. Босния и Герцеговина, Косово, Македония, Черногория до конца Второй мировой войны оставались в составе Сербии [11-12; 16-17].

В 1929 г. Королевство СХС в рамках реализации концепции о создании единого южнославянского народа, было переименовано в Королевство Югославия. Словенцы и хорваты выступали против данной концепции поскольку она предусматривала стирания этнических и национальных черт каждого народа. Сербы, наоборот, стремились создать единое государство с одним народом, с целью включить все сербские территории в Югославию. Противостояние между сербским, словенским и хорватским руководством касательно путей развития государства неоднозначно сказалось на самоидентификации. В первую очередь, в годы Второй мировой войны образование Независимого Государства Хорватия (далее - НДХ) стало очередным проявлением хорватского национального самоопределения, для защиты и сохранения которого правительство НДХ прибегало к практике "этнических чисток" сербов и боснийских мусульман. Во-вторых, боснийцы, косовские албанцы, македонцы, черногорцы начали заявлять о себе как об отдельных этносах, имеющих право на собственную государственность и независимость.

Третий период охватывает 1945 - 1991 гг. и связан с значительной активизацией в процессах самоопределения народов Югославии. После завершения Второй мировой войны Королевство Югославия было трансформировано в федеративное государство в составе шести равноправных республик - Боснии и Герцеговины, Сербии с автономными краями Косово и Воеводина, Словении, Македонии, Хорватии и Черногории. Это оказало значительное влияние на формирование национальной и этнической идентичности боснийских мусульман, косовских албанцев, черногорцев и македонцев. Кроме того, Босния и Герцеговина и Македония получили собственную государственность, а Косово было выделено в составе Сербии как автономная административная единица. Подобная политика руководства Югославии преследовала несколько задач. Во-первых, Й.Б. Тито стремился ликвидировать проявления сербского шовинизма, поэтому земли с сербским населениям вошли и в другие республики федерации. Во-вторых, правительство Югославии пыталось стереть воспоминания о межэтнической вражде сербов и хорватов, особенно времен Второй мировой войны.

Важное значение для самоидентификации народов федерации в указанный период стало принятие конституции 1974 года [16, с 371], согласно которой автономные права Косово и Воеводины были расширены до республиканских. Косовские албанцы умело воспользовались этим, усилив борьбу за получение полной национальной независимости и также признание их самостоятельной этнической группой в составе Югославии. В начале 1970-х гг. боснийские мусульмане были признаны отдельным народом, идентичность которого определялась принадлежностью к исламской конфессии и славянского этноса [12]. Это положило начало боснийскому национальному движению, главной целью которого было создание мусульманского государства Босния и Герцеговина.

Четвертый период начался в 1991 г. и сегодня его можно считать незавершенным. В начале 1990-х годов кризисные явления в Югославии достигли апогея и привели к распаду федерации. Главным следствием этого процесса стало формирование национальной идентичности в республиках бывшей Югославии: Словения и Хорватия получили независимость, на Балканах появились новые государства, которые до этого не имели опыта независимого государства - Босния и Герцеговина и Македония в 1991 и Косово в 2008 г., в 2006 самостоятельность от Сербии получила и Черногория. Процесс национального самоопределения можно считать незавершенным из-за значительной раздробленность новых государств. На протяжении 2000-х гг. специалисты по международным отношениям и политологи обсуждают возможные варианты развития дальнейших событий в регионе Западных Балкан. В частности, по их прогнозам, вероятным выход Республики Сербской из состава Боснии и Герцеговины, а также отделения автономного края Воеводина от Сербии.

Таким образом, оформление государственности на протяжении XIX - начала XXI в. способствовало идентификации народов бывших югославских республик. В частности, для боснийцев и македонцев образования национальных государств позволило заявить о себе как о самостоятельных нациях и отдельных этносах, с традициями, самосознанием, религиями. Главный акцент в самоидентификации населения Черногории и Косово делался на полное отделение от Сербии и на разрыв с ней исторических связей. Таким образом, черногорцы пытались подчеркнуть обособленность и своеобразие своей этнической общности.

Национальная самоидентификация через образование самостоятельных государств в регионе Западных Балкан привела к возникновению ряда сложных и противоречивых проблем. В первую очередь, между республиками бывшей Югославии вспыхнули острые территориальные конфликты, решение которых происходило на региональном и международном уровнях. К урегулированию подобных споров страны бывшей СФРЮ активно привлекали как международные организации, так и отдельные государства мира. Необходимо также отметить, что территориальные споры были одним из главных факторов межэтнических конфликтов 1990-х - начале 2000-х гг. на Балканском полуострове.

Процесс формирования новых этносов привел к разграничению языков югославских народов. К 1991 г. в СФРЮ сербско-хорватский язык был официальным при использовании национальных языков в республиках, обеспечивало равноправие титульных наций и нацменьшинств. Распад югославской федерации привел к актуализации языкового вопроса, поскольку это было важным признаком этнического самоопределения. Наиболее острая дискуссия о языках была связана с разграничением сербско-хорватского языка. На сегодняшний день в каждой из республик бывшей Югославии существуют свои языки, большинство из которых по ряду признаков с похожими и родственными.

Еще одним следствием процессов этнической и национальной идентификации было появление межрегиональных противоречий. В частности, Греция и Болгария выступают против названия Республики Македония. Для греков Македония - это название древней эллинской провинции, а болгаров, население данного государства часть собственного этноса. Поэтому официальным названием этой обозначенной страны является бывшая югославская республика Македония.

Наиболее острой проблемой противоречий было отделение Косово от Сербии в 2008 гг., которое правительство государства никогда не поддерживал. Сербия расценила односторонний акт провозглашения независимости бывшим автономным краем как нарушение территориальной целостности государства и как удар по исторической памяти сербов, считая Косово центром формирования своей цивилизации, этноса, традиций государственности.

Последствиями этих многолетних противоречий в 1990 - начале 2000-х гг. стали локальные вооруженные конфликты в Словении (1991 г.), Боснии и Герцеговине (1992-1995 гг.), Хорватии (1991-1995 гг.), Косово (1999 г.), Македонии (2001 г.). Эскалация военных действий вызвала вспышку жестокой межэтнической и межрелигиозной вражды, которая определяла сложность самоидентификации на современном этапе. Религиозный фактор был одним из определяющим в конфликтах, который усиливал конфессиональную нетерпимость и усложнял процесс мирного урегулирования.

Начиная от Конта и Милля и заканчивая теоретиками-модернизаторами, эволюционная перспектива обещала как утверждение статуса нации, так и его преодоления, поскольку человечество производит все шире, полнее и более мощные единицы единения. Ослабление родства, локализма и религии позволяет увидеть прогресс человечества к глобальному обществу и культуру. Марксисты тоже предвещали «отмирание» государства и «недолговечности» наций и национализма; хотя национальные культуры могут остаться, они будут наполнены пролетарскими стоимостями, сохранив только свою национальную форму 4.

Чтобы поддержать эти свои надежды, либералы и социалисты, включая многих ученых указывали на две группы показаний. Эмпирические свидетельства берут из опыта разнообразных экспериментов в многонациональных государствах, а также из опыта различных форм региональных федераций. Теоретической поддержки ищут в последствиях действия новых транснациональных сил и технологий, создают «постнациональный» мир. Рассмотрим же поочередно оба эти аргументы и свидетельства в их пользу.

Можно начать с часто отмечаемого факта, что большинство современных государств этнически неоднородны, полиэтнические. Для некоторых это означает процесс создания нового вида нации - «многонациональной нации»; для других - то, что нация уходит в прошлое. Взгляд, которого мы будем придерживаться, во многом зависит от выбранного определения нации или, в крайнем случае, от посылки о «однородность» нации. Даже если предположить, что концепция нации - это конструкция самих националистов (при этом необходимо учитывать конкретные этноистории), то и тогда неясно, имеет ли требование «однородной нации» одно значение для всех националистов. Все националисты требовали независимости, единства и идентичности, однако ни единство (речь идет о социальном, территориальном и политическом союзе), ни идентичность (речь идет о самобытности и исторической индивидуальность) не обусловливают полной культурной гомогенизации. Например, швейцарцы смогли создать не только политическое единство, - им, несмотря на разделение по языковым, религиозным, кантональным признакам, присуще и выразительное чувство исторической индивидуальности. Швейцарцы опирались культурной гомогенизации, несмотря на сильное чувство национальной идентичности, выраженное в вооруженном нейтралитете. И швейцарцы в таких вопросах не одиноки. И в Германии, и в Италии регионализм часто имеет сильные локальные институты, но в этих странах отнюдь не ослабевает чувство национальной идентичности, не утихают периодические вспышки национальных чувств.

Это означает, что в то время как отдельные романтические националисты призывают к полной культурной однородности, многие другие удовлетворяются объединением и идентификацией вокруг центральных ценностей, мифов, символов и традиций, выраженных в общих обычаях и институтах, а также общей родиной. Это в свою очередь создает возможность конструирования «территориальных наций» с полиэтнического населения, чего и стремится достичь так много национальных элит третьего мира.

Но если нации не обязательно быть культурно однородной, может вообще существовать такая вещь, как нация, охватывающий несколько инкорпорированных наций? Насколько гибкой может быть концепция нации, не теряя своих главных особенностей - в частности общности культуры и истории?

Здесь в качестве примера изучения приходит югославская модель. Югославия была построена вокруг двух концепций: федерации наций и общего культурно-исторического опыта. Этот опыт иногда называют «иллиройством», но, как признают даже сами его идеологи, южных славян удерживала вместе не так политическая история, как родство языков и географическая близость, возможно, и чужеземная оккупация (хотя и различными государствами). С другой стороны, отдельные истории словенцев, хорватов, сербов, македонцев и черногорцев, а также религиозные различия указывали на возможность образования в Югославии модели «преодоленной нации» в форме федерации наций, которая может быть повторена в другом месте в большем масштабе.

К сожалению, прежняя история Югославии не оправдала тех надежд, как по ней, так и по другим федерациям. Разделение Коммунистической партии на национальные партии, центральное положение наций в государственном устройстве и распределении экономических богатств, история национальных антагонизмов, особенно в годы второй мировой войны - все это подточило хрупкое единство югославского государства, сначала за Тито, и дальше через его последователей. Хорватская весна, конфликты в Косово, споры со Словенией свидетельствуют скорее о неистребимой силе наций, образующих федерацию, чем о наднациональных институтах.

Похожие компоненты и опыты, хотя в гораздо более широком масштабе, присущи в истории Советского Союза. Основанный на руинах своей предшественницы - царской Российской империи - но в пределах почти тех же границ, революционная коммунистическое государство признало необходимым пойти на большие уступки принципа национальности, как в партийной организации, так и в государственном устройстве. Следуя постановлению признавать право, если не его практическую реализацию, национального самоопределения и отделения, советское руководство реструктурировала Советское государство как федерацию национальных республик, каждая из которых основана на своем языке и культуре, организовало все категории населения в узнаваемые этносы, подбирая, сливая и даже придумывая соответствующие языки, и построило из них иерархию согласно этнонационального размера и стратегического значения. Следовательно, такие небольшие группы, как удмурты и эвенки, были классифицированы как народы, а намного большие и развитые сообщества, например грузин и узбеков, трактовали как нации, имеющие собственные суверенные территориальные республики, администрации, партийные организации, язык и культуру. Таким образом была утверждена и конституционно обеспечено культурные и территориальные основы этнической принадлежности, но право принимать политические и экономические постановления принадлежало политическом центру.

2. Югославизм против национализма

2.1 Роль национализма в югославском расколе

Взгляд на югославскую идею за доминирование социалистической идеологии в ее компоненте «братства и единства» с позиции конструирования идентичностей находится в центре внимания данного исследования.

Количество самых разнообразных, обычно откровенно телеологических, объяснений причин трагического распада наиболее привлекательного социалистического государства, которым была Югославия, ныне достаточно большой. Аргументы постоянно варьируются от поверхностных и ограниченных обвинений в националистических преференциях республиканских элит или решительных заявлений о международных интересах к вполне логичным и изысканным размышлениям относительно несостоятельности социалистической экономики или социалистической/коммунистической системы как таковой [1]. В этой связи хотелось бы наметить определенную схему для пояснения внутренних проблем подобного жестокого конфликта, для чего обратимся к перспективе конструирования общей идентичности на протяжении существования социалистической югославской государственности с конца Второй мировой войны до последних дней ее существования. Для этого ответим на несколько вопросов касательно основ функционирования югославской идеи в социалистических пространстве [2] и ее сосуществование с национализмами [3].

Существует довольно точное замечание Деяна Джокич: «Восприятие югославизма как переменного концепта, понимавшегося различно в разные времена разными югославскими народами, лидерами и социальными группами, является общепринятым убеждениям. Не существовало единого определения того, кто и что было (не было) "югославским" [4], и это, вероятно, косвенно приложилось к окончательной неудачи югославской идеи, а с ней и югославского государства»[5]. Алекса Джилас, в свою очередь, убежден, что коммунистическая партия Югославии с самого начала Югославии исповедовала идею унитаристского югославизма, и для коммунистов, «как и для некоторых" буржуазных" унитаристских политиков, разница между сербами, хорватами и словенцами была маленькой и проходящей, поэтому в скорости исчезла не вследствие развития промышленности, капитализма и рыночных сил и унифицированной правовой системы, правления и образования »[6]. Очевидно, основанием для подобного убеждения была марксистская идея о постепенном, но беспрекословном исчезновении наций и их замена солидарностью международного рабочего класса. Следовательно, коммунисты должны были ожидать от пролетариев Югославии отказа от региональных различий и превращение в национальный - югославский - политический класс. Все время коммунистами провозглашалось, что создание новой наднациональной «универсальной» культуры не только будет в состоянии сосуществовать с индивидуальными «национальными» культурами в отдельно взятой многоэтнической стране, но такая наднациональная культура выйдет за пределы национальных культур в идеологическую, которая создаст свод и объединит национальные культуры, а не уничтожит их [7]. Но коммунистический лозунг «братство и единство народов Югославии» [8], заявляемый во время, и после войны, по мнению Эндрю Баруха Вахтель, скорее проявляло двойное представление о создании единой страны, чем сбор независимых югославских народов [9]. Именно так возникает видение того, как «интернационализм» югославских коммунистов трансформировался в югославизм [10].

Алекса Джилас отличает четыре национальные равенства, создававших основу новообразованной социалистической Югославии [11]. Прежде всего, утверждалась равенство прав всех граждан, независимо от национальности, происхождения или вероисповедания. Подобная «национальная близорукость» («nation blindless») во всех измерениях (экономика, образовательная система, армия и т.д.) воспринималась «не только необходимой составляющей для решения национального вопроса, но и более или менее его полным решением».

Во-вторых, все шесть республик новой Югославии - Босния и Герцеговина, Македония, Сербия, Словения, Хорватия и Черногория - были провозглашены равными во всех измерениях их прав и обязанностей. Отсутствовало доминирование какой бы то ни было республики, хотя равенство базировалась на их суверенности, на самом деле это не совсем соответствовало действительности. Несмотря на то, что республиканские границы были начертаны в соответствии с национальными и частично историческими основами и pecпублики были определены как суверенные родины суверенных наций: Хорватия - хорватов, Сербия - сербов и т.д., а меньшинства в республиках имели те же права и обязанности, что и большинство, они одновременно определялись как составляющая их собственной нации. Таким чином, представитель одной нации мог иметь суверенные права одновременно в нескольких республиках. Отсюда можно сделать предварительный вывод, что на момент распада Югославии этот момент мог играть весьма важную роль, когда меньшинства начали искать возможность воспользоваться этим правом, а вновь созданные государства пренебрегли ими.

В-третьих, все народы Югославии определялись равными. В статье 1 Конституции 1946 говорится: «Федеративная народная республика Югославия это... сообщество равноправных народов». Таких народов было пять: хорваты, македонцы, черногорцы, сербы и словенцы. Интересно, что южнославянские мусульмане Боснии и Герцеговины и других частей Югославии не признавались отдельной нацией, однако в переписи 1953 они были названы югославами и их насчитывалось 31,3% от всего населения. Не позднее 1961 термин «мусульманин» [12] начали использовать как аналог этнического названия, а уже в 1971 году - национальности. Эндрю Вахтель еще раз подчеркивает использование множественного «народы», а не «народ» в подтверждение отсутствия намерений создать единый этнос, а создать иного рода единство на совершенно отличных принципах [13].

И наконец, четвертое равенство, установленное Коммунистической партией Югославии по уравнению вклада всех народов Югославии в борьбу за национальное освобождение и особенно равенства хорватов и сербов в этом вопросе. Оно является также весьма важным в понимании вооруженного конфликта между Хорватией и Сербией в 1991-1995 годах. Все попытки югославского государства усилить национальное равенство, создавая новую историю (когда национальные конфликты толковались как классовые антагонизмы), были бесполезными. Человеческая память работала в другом направлении.

Также должна была быть создана «новое» югославское национальное сознание. Джилас утверждает, что в послевоенный период КПЮ воспринимала югославизм в трех различных плоскостях: как антинационализм - в противовес национализму всех наций, образовывали Югославию, патриотизм, прежде всего в борьбе за освобождение страны от оккупантов и интернационализм - объединение рабочего люда, через пренебрежение национальности в борьбе за социальную революцию [14]. Официальной политикой КПЮ было усиление югославизма и развитие югославского национального самосознания, но не путем создания югославской нации, хотя сам Тито и был большим сторонником идеи возникновения ее как таковой [15]. В 1950-е годы партия приняла взгляд на национальный вопрос в Югославии как такой, что полностью решен[16]. Югославизм воспринимался как новое «содержание» в старой «форме», что оставалась национальной. Индивидуальность наций сохраняется, но в сочетании с первоочередной лояльностью к Югославии и чувством принадлежности к единой общности.

2.2 Современные теории наций и национализма

Попробуем проанализировать югославизм с перспективы современных теорий наций и национализма. Бенедикт Андерсон утверждает [17], что любое сообщество и, конечно же, нация возникают теми абстрактными маркерами, конституирующих подобные сообщества.

Чтобы «представить» югославское общество, необходимо, чтобы югославы присутствовали в переписи, но совершенно очевидно, что определяющей была именно национальная идентификация. Как уже упоминалось выше, сначала, таким образом, назвали мусульман из Боснии и Герцеговины в 1953 году. Однако даже после того, как «мусульманин» стало их этническим/национальным названием, все еще оставались люди, именовавшие себя югославами. В частности, в 1961 их было 8,4%, в 1971 -8,2%, 1981 - 7,9% и, наконец, в 1991 - 5,5% [18]. В цифрах количество югославов в стране на 1991 имеет следующий вид: в Боснии и Герцеговине - 5,5%, в Хорватии - 2,2%, в Словении - 0,6%, в Черногории - 4% [19]. С другой стороны, есть мнение, что в то время соглашались называться югославами около 20% населения во всей федерации [20].

Конечно, интересно было бы исследовать, кто и почему называл себя югославом, однако здесь речь идет о другом: несмотря на то, что такой прецедент существовал, даже не рассматривалась идея создания единой югославской нации. Ведь это было одним из проявлений интерпретации государственной политики, и все. Для того чтобы хоть немного иметь представление о тех трудностях, с которыми должен познакомиться исследователь при изучении югославского вопроса, можно обратится к трудам Франке Уилмер о идентичности народов Югославии [21] и исследованиям Д. Секулич, Г. Мессея и Р. Ходсона, что прибегли к методике статистических исследований, чтобы определить, какие из четырех причин (модернизация, политическое участие, демографические факторы или статус большинства / меньшинства) скорее вызывали к идентификации личностью себя как югослава/югославки [22]. Не менее интересным является понимание сосуществования и отношения между югославской и этнической/национальной идентичностью, однако, эта тема лишь в начале своей разработки [23].

Относительно географического вопроса, то, конечно, большая географическая карта существовала, однако была еще и когнитивная карта [24] Югославии, а поэтому возникает логичный вопрос: как же они соотносились? Существовали границы не только внешние, но и внутренние между республиками, и таким образом они разъединяли, но не объединяли людей. Подобные разделительные линии были намечены на географических картах, но они так же были на ментальных картах. Один из главных создателей социалистической Югославии Иосип Броз Тито однажды сказал о границах так: «… я не хочу, чтобы в Югославии были границы, чтобы разъединять, и уже сто раз повторял, что хочу, чтобы были только те границы, которые будут соединять наши народы »[25].

Человеческим сообществам характерно определять себя преимущественно на основе дихотомии «Я» и «Другой». Поэтому идентичности существуют не столько благодаря своему «Я», но существованию рядом «Другого». И, как утверждает Ивер Нойманн, сейчас стоило бы изучать не физические или экономические границы между человеческими сообществами, но социальные, а чтобы понять идентичности, необходимо изучить, как подобные границы формируются и существуют [26].

Милица Бакич-Ґайден, предлагает концепцию, примером которой является репродуцирование начальной дихотомии, на основе которой и возник ориентализм [27]. концепция находится где-то на грани между «ориентализмом» Саидова [28] и «Балканизмом» Тодоровой [29]. Следовательно, Азия воспринимается скорее как «Восток» или «Другое», чем Восточная Европа; тогда как сама Восточная Европа в рамках этой градации представлена ??вместе с Балканами, которые, в свою очередь, является более «восточными»; на самих же Балканах существуют подобные конструируемые иерархии. В бывшей Югославии это отразилось в том, что народы территорий, ранее подвластных Габсбургам, противопоставляли себя выходцам из подосманских владений и воспринимали их как «неправильных». А среди последних - православные более европейцы, чем европейские мусульмане, которые, в свою очередь, отгораживаются от последних ориенталов, неевропейцев.

Иной теорией, которую стоит упомянуть в этом контексте, является идея Майкла Биллиг о «банальном национализм», которая была использована автором для того, чтобы описать «идеологические привычки, которые делают воспроизведение существующих западных наций» [31]. Это означает, что само существование нации зависит только от постоянного представления собственного существования, и такое представление реализуется устоявшимися привычками повседневной жизни. И «национальная идентичность в устоявшихся нациях помнится, поскольку она воплощается в рутине повседневности, постоянно напоминает о себе или" сигнализирует "о национальном существования» («flag» nationhood) [32]. Однако такие знаки сознанием не замечаются как нечто важное, влиятельное.

Флаг, деньги, национальный гимн, олимпийская или футбольная сборная и т.п. соединяют людей, но насколько действенна их объединительное действие?

С другой стороны, югославизм имел рекламу преимущественно через подконтрольные партии медиа и образовательную систему. Андерсон назвал это печатным национализмом в действии. В частности одной из приоритетных задач в области культурной политики, которые в марте 1945 произнесла Коммунистическая партия Югославии, было издание «добрых» книг [33] и вообще провозглашалась борьба за «хорошие» учебники [34], которые бы имели возможность покончить вопиющую неграмотность.

Образование после Второй мировой войны отошло к республиканскому ведению (фактически мало воплощая идею вертикальной децентрализации), по крайней мере теоретически. Каждая из республик выдвигала собственный образовательный план [35]. Каждое республиканское министерство образования мало периодически публиковать свои программные инструкции для сохранения баланса между центром и республиками. Все они имели краеугольную идею «любовь и уважение к своей родине и ее народов» наравне с «уважением к принципам братства и единства». Общность учебников в бывшей Югославии до 1990 года, в известной степени, придерживалась схожей концепции: все они содержали отдельные разделы общей национальной истории и историю других югославских народов в разные времена [36]. Но одновременно, как на это обращает внимание Вахтель, существовала ощутимая разница между республиками в интерпретации истории, особенно межвоенной истории. При этом Вахтель заключает, что на тот момент было «многовато братства, но недостаточно единства» [37], хотя уже с 1949 года, после образовательной конференции в Белграде, новые республиканские образовательные программы стали более обобщенными. На данный момент образование выступает как «национальное по форме» и «социалистическое по содержанию». Однако главной чертой стало то, что в таких учебниках не оставалось места для альтернативной исторической памяти, что провоцировало появление вакуума, который и заполнялся историческими мифами и предрассудками [38].