С начала 1960-х годов вырисовывается постепенный отход от подчеркивания единства в пользу братства [39]. Сабрина Рамет считает, что «таким образом, больше не считалось, что югославским народам больше не говорилось о дезинтеграции, югославский социалистический патриотизм был четко отделен от югославизма» [40]. Поворот к «настоящему федерализму» [41] появлялся в новой конституции 1963, где подтверждалось право народов Югославии на сецессии так же, как и право на утверждение общих производственных отношений между республиками без контроля из федерального центра. Эти изменения существенно отразились и на образовании. В то время, как школьное расписание оставался одинаковым, преподавание истории в республиках начало прибегать к тенденциозности изложения и, наконец, самое большое отличие состояло в изучении языка и литературы.

Объяснения подобного факта ощутимо различаются. Либо путем затухания противостояния с СССР, когда только объединенная Югославия казалась едва ли не единственной возможностью уберечь независимость.

Когда страна изменила название с Федеративной Народной Республики Югославия на Социалистическую Федеративную Республику Югославия, то это стало окончательным признаком того, что идеологический характер государства был важнее территориальной (а следовательно, и этнической) структуры, поскольку государству больше не угрожали ни внутренние, ни международные факторы, как о том говорит Деян Йович [42]. И преимущественно благодаря Эдварду Карделя победившего в теоретическом противостоянии Тито одновременно с Ранковичем (сама баталия возникла из вопроса: а что же будет после Тита?). Кардель считал, что идея социалистического югославизма дальше неприемлема, ведь югославские народы уже вполне сложившиеся нации [43] и единственной причиной для того, чтобы оставаться и в дальнейшем вместе, является невозможность быть и в дальнейшем независимыми в условиях империализма [44]. Поэтому на точку зрения Йовича, если для Тито идеология социализма была способом для обеспечения единства Югославии, то для Карделя - единство Югославии было инструментом для продвижения социализма, как среди югославских народов, так и в мировом масштабе [45]. Однако значительно весомые изменения произошли после 1968 года. Больше не было веры в творения какой бы то ни было югославской культуры, а затем возникают национальные культурные структуры. Ослабление центрального контроля подтолкнуло прощание культурных элит с югославским проектом [46]. И. Вахтель так подытоживает это явление: «националистические политические движения возникли скорее на фоне культурных, чем наоборот» [47].Такая оценка более четко определяется в последней его книге «От культурных к гражданским войнам» [48].

Еще один теоретический подход, который можно использовать в данном исследовании, - это толкование наций как созданных в результате идеологической имплементации определенных культурных и исторических символов в массовое сознание, то есть изобретение общих традиций и исторических образов, предложенным Эриком Ґобсбаумом [49]. А также концепции Энтони Смита, который определил нацию как «название человеческого сообщества, живущего в родном краю, имеет общие мифы, общую историю, общую национальную культуру, единую экономику и единые права и обязанности для всех ее представителей» [50], и объясняет категорию национальной идентичности как «непрерывное воспроизведение и новое толкование характерных ценностей, символов, памяти, мифов и традиций, которые образуют личное наследие нации, а также отождествление индивидов с этими признаками, наследием и составляющими культуры» [51].

Следовательно, важны методы творения «мнимых сообществ». Еще французский историк Эрнест Ренан произносил, что не только общее историческое прошлое, выдающиеся лидеры и настоящая слава, но и коллективное забвение являются составными, конституирующими нацию [53]. Представляется, что Ренанова идея о памяти и забвении, которые влияют на само существование нации, была достаточно продуктивной. В этом контексте можно вспомнить Мориса Гальбвакса, который сформулировал концепцию «исторической памяти» как коллективной памяти, конструирующей идентичности различных сообществ [54]. Изучение исторической памяти может помочь деконструировать, т.е. отметить главные компоненты переменного исторического мышления, является одним из краеугольных составляющих наций [55].

Теоретическим основанием для дальнейших исследований о памяти может быть труд Поля Рикера «Память, история, забвение» [56], где исследуется феноменологический анализ памяти, эпистемология истории и герменевтика исторического сознания. С другой стороны, возникает вопрос - чем же югославская модель была неудачной, и что бы произошло, чтобы было воплощено то вроде того, о чем говорит Рикер в работе «Каким должен быть новый этнос Европы?» [57], где он предлагает три модели интеграции, связанные с идентичностью и отличием: перевод, обмен памятями и прощения.

В данной работе приведен лишь общий обзор тех вопросов, которые следовало развить для получения большего понимания этого сложного и неоднозначного вопроса. Например, феномен массовой культуры (что изучает Вахтель), различные коммеморативные акты вроде массовых празднований, монументальная пропаганда, места памяти, ментальная география и т.п. И что является вектором формирования национального вопроса: культурная (Вахтель) или политическая (Иович) элита? Что же это значило быть сербом, хорватом т.д., и не быть югославом? Или такой переход определялся национальным сознанием или опасностью выявлять принадлежность к Югославии перед этническим/национальным, как продвижения предвоенного уштаризма и великодержавного централизма вроде советского социализма?

Деян Иович предлагает свой ответ на вопрос почему национализм разрушил Югославию. Утверждение Карделевой оппозиции к югославизму создало ту среду, в которой появилась проюгославская риторика Слободана Милошевича, Ранковича реабилитировали, Тито - поддержали, а самого Карделя обвинили в югославских проблемах из-за отказа от «государственной» идеи Югославии. То же произошло и в Хорватии и Словении, где ослабление государства повлекло положительную реакцию на националистические требования сильного государства. И поэтому национализм, а не либерализм минимального государства, представал как главная альтернатива системе «самоуправления». То есть автор утверждает, что слабость государства спровоцировала альтернативу, а важную роль в этой ситуации сыграли «революционные политические изменения», предложенные Карделем и сторонниками, но отнюдь не изменения в международной политике или экономический кризис и культурные различия. Посткоммунизм (как антикоммунизм) склонялся к созданию государства, которого недоставало, а не к сохранению того, что уже существовало [58]. Вероятно, это объяснение слабое и ему недостает логического выстраивания, однако оно отличается от постоянно предлагаемых и изучаемых. То есть, чем был югославизм в социалистической Югославии, как его интерпретации менялись и как он отображался в официальной пропаганде и массовой культуре, наконец, почему он так и не смог справиться с национализмом.

Размещено на Allbest.ru