Образы прошлого в структуре политической культуры России

1

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

Образы прошлого в структуре политической культуры России

23.00.02 - Политические институты,

этнополитическая конфликтология, национальные

и политические процессы и технологии

доктора политических наук

Глебова Ирина Игоревна

Москва, 2007

Работа выполнена в Отделе политической науки Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН

Научный консультант: доктор политических наук, академик РАН Ю.С.Пивоваров

Официальные оппоненты:

доктор политических наук, профессор О.В.Гаман-Голутвина

доктор политических наук С.В.Михайлов

доктор исторических наук, профессор А.Ю.Шутов

Ведущая организация: Институт социологии РАН

Защита состоится 29 мая 2007 г. в 16 часов на заседании диссертационного совета Д.501.001.27 при Московском государственном университете им. М.В.Ломоносова по адресу: 119992 г.Москва, ГСП-2, Ленинские годы, 1 корпус гуманитарных факультетов, аудитория 459.

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале научной библиотеки МГУ им. М.В.Ломоносова в 1 корпусе гуманитарных факультетов.

Автореферат разослан ________ апреля 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета Пушкарева Г.В.

Общая характеристика работы

Актуальность темы исследования. Едва ли не общим местом современных социальных исследований стала констатация факта усложнения общественных процессов, их стремительной нелинейной динамики, принимающей подчас хаотический, обвальный характер. Меняя собственную логику и направленность, они предоставляют меньше возможностей для научного предвидения. Соответственно, трансформируется и политика, обновляется природа политического. С известной долей условности можно сказать о наступлении эры «постклассической» политики и, наверное, постклассической политической науки (подобно постклассической фазе развития естественных дисциплин). Политику уже невозможно объяснить с помощью господствовавших еще недавно в социальных науках подходов, методов, представлений. В то же время новизна, обновляющаяся сущность политического, предполагающие изучение и артикуляцию, превратились в важную теоретическую интенцию, направляющую научный поиск.

Одна из характеристик этой трансформации - изменение понимания времени, преобразование образов темпоральности. Это дает импульс к пересмотру («ревизии») основных подходов ко всему комплексу проблем, связанных с темпоральным бытованием политий - иначе говоря, их историческим самополаганием в социальном времени.

Под влиянием социальных катастроф ХХ в. и нарастающего самоускорения темпорального ритма трансформировались традиционные представления о социальном времени, в котором есть линеарные прошлое, настоящее и будущее. Линейка прогресса - когда настоящее лучше прошедшего, а будущее - настоящего, и одно следует за другим - сломана. На смену ей пришло такое видение мира, где прошлое-настоящее-будущее составляют неразрывное единство. В политическом отношении «критика» идеи прогресса ставит под сомнение уверенность в достижимости «устойчивого» («равновесного», стабильного) общества, а также все больше «субъективизирует» общественные практики, усиливая в них иррациональные мотивы.

Вследствие распада традиционного образа темпоральности настоящее превратилось в категорию нашего понимания самих себя - и во многом подчинило себе время. Однако это особое настоящее, обращенное в прошлое, компенсирующее сомнения в исторической перспективе «вызовом» памяти. Растворяя ту «временную идентичность», что скрывала разрывы истории, оно сделало чем-то само собой разумеющимся конструирование традиций, преемственности, любых символических объектов. Их социальное значение чрезвычайно возросло - они признаны, материализованы, как бы приравнены к объектам физическим.

Особые качество и смысл придают этой «ментально-темпоральной революции» (МТР) революция информационно-коммуникативная. Теперь в разных общественных подсистемах (в том числе, политической) иначе, чем раньше, выстраиваются пространственно-временные связи. При селекции системно-специфического прошлого и формировании принципиально важных для системы «вариантов» будущего все больше ориентируются на медийные образы, составляющие единой «массмедийной конструкции реальности» (Н.Луман). Политическая преемственность обращается в медиатизированное, социально конструируемое явление, что придает ей отчасти имитационный характер. Она формируется и за счет управления массмедийными образами прошлого. Поэтому современное общество репрезентирует и интерпретирует себя политически во многом посредством и через эти образы, в публичном информационном пространстве приобретающих характер «политических текстов».

Для российской политии образы прошлого имеют особое значение. Это объясняется специфическим характером ее темпорального бытования. В западных политиях преемственное движение во времени обеспечивается как культурно-«генетическими», так и институциональными способами. В России при очевидной неустойчивости, слабости институциональной системы и неразвитости институциональных традиций трансформация происходит за счет специфического самовоспроизводства особого типа («моносубъектной») власти и не менее специфического преемства культурного кода («генотипа») Речь идет о глубинных, устойчивых структурах политической культуры, действие которых задает своеобразную «генетическую программу». Политико-культурная динамика во многом регулируется этой программой. В то же время развитие связано не только с реализацией «генетического» влияния, но и постоянным выбором способов преемственности. В периоды трансформаций влияние культурного кода («генотипа») усиливается, что ощущается и в «изобретенных» социальных практиках.. Специфика этих способов преемственности заключается в принципиальном разрыве каждой наступающей эпохи (исторической фазы социополитического развития) с наследием ей предшествующей. Трансформация осуществляется - как бы это ни было парадоксально - посредством видимой, кажущейся аннигиляции транслируемого и его сущностного воспроизводства в новых, соответствующих современности формах. Такой тип эволюции требует использования особых трансляционных механизмов, возмещающих недостаток институционального наследия и позволяющих скрыть перерывы в преемственности. Политическая стабилизация и системное воспроизводство реализуются с участием «изобретенных» в настоящем опыта, образцов, традиций, что предполагает активную информационно-символическую деятельность. Одну из ключевых скрепляюще-трансляционных ролей играют в русской политии образы прошлого.

В последние десятилетия, вследствие «подключения» России к современной «мир-системе» с ее темпоральными сломами и коммуникативными сдвигами, значение массмедийных образов прошлого постоянно возрастает. Преимущественно под их влиянием формируются представления людей о значимом прошлом, составляющие (среди прочего) «ткань» политических ориентаций и во многом определяющие темпоральный «ход» политии. политический преемственность россия социальный

Степень научной разработанности темы. Темпоральное бытование политий - одна из важнейших тем, обозначенных Г.Алмондом и С.Вербой в концепции «политической культуры» См.: Almond G. Comparative political systems // J. of politics. Austin, 1956. Vol.18, N 3; Almond G., Verba S. The civic culture: Political attitudes and democracy in five countries. Princeton, 1963. См. также: Aron R. Democratie et totalitarisme. P., 1965; Pye L. Political culture // International encyclopedia of the social sciences. N.Y., 1965. Vol.12; Green J. Changing interpretations of early american politics // Interpreting early America: Historiographical essays. Charlottensville, 1996; Формизано Р. Понятие политической культуры // Pro et contra. 2002. Т.7, № 3. С.183-194 и др.. Фактически они ввели тему времени в политические исследования. При этом апеллировали к тем темпоральным представлениям, которые сложились в современных им социальных науках: политическая темпоральность понималась несколько упрощенно; традиции рассматривались как нечто изначально данное и в основном неизменное. В традиционном ключе толковалась и сама политика (как порядок, связанный с действием целой системы обезличенных норм, процедур, нормативных смыслов и институционализированных практик), поэтому понятие «политическая культура» использовалось создателями концепции и первым поколением ученых, ее развивавших, преимущественно в «нормативистском» значении.

Существенное воздействие на изучение тем политической преемственности, исторической обусловленности политической культуры оказали исследования социального измерения темпоральности. Они занимают значительное место в общественных науках. В психологии к этим проблемам обращались У.Джеймс, З.Фрейд, К.Юнг, П.Жане, Е.Минковский, К.Левин, Ж.Пиаже; в этнологии - Р.Кодрингтон, Т.Ходсон, М.Нильсон, Б.Малиновский, Э.Эванс-Притчард, К.Леви-Стросс, К.Гирц; в экономике - Е.Бем-Баверк, А.Маршал, К.Викселль, Л. фон Мизес, И.Фишер, Г.Мюрдаль, Ф.Найт, Дж.М.Кейнс, Дж.Хикс, Дж.Шэкл; в социологии - А.Юбер, Э.Дюркгейм, М.Вебер, М.Хальбвакс, П.Сорокин, Дж.Мид, А.Шюц, Т.Лукман, Н.Элиас, Ж.Гурвич, И.Гоффман, У.Мур, Э.Гидденс и др.

Особое внимание исследователей привлекла проблема темпоральной самоидентификации. Активно изучались механизмы формирования представлений о прошлом (памяти) и о будущем (ожиданий), связанных с идентификацией личности и социальных общностей в потоке времени. Предметом исследования стала, прежде всего, индивидуальная память (в психологии и психоанализе). Кроме того, в 1920-е гг. французский социолог М.Хальбвакс начал разработку концепции коллективной памяти Halbwach M. Les cadres sociaux de la mйmoire. P., 1925. См. также: Halbwachs M. La mйmoire collective. P., 1950..

Специфический срез проблемы восприятия социального времени представлен у К.Мангейма Мангейм К. Идеология и утопия. М., 1994.. В связи с темами идеологии и утопии он указал на «политизированный» характер темпоральной самоидентификации. Его типология политического сознания (либеральное, консервативное, социалистическое) основана на разных представлениях о времени.

Важное место анализ темпоральных представлений занимает в изучении мифического (мифологического) сознания. Начало этому направлению было положено трудами Э.Дюркгейма, А.Юбера, М.Мосса; классический статус ему придали работы М.Элиаде, Г.Беккера, С.Брэндона См.: Becker H. Through values to social interpretation: essays on social contexts, actions, types and prospects. N.Y., 1968; Brandon S. Time and mankind: a historical and philosophical study of mankind's attitude to the phenomena of change. L., 1951; Brandon S. History, time and deity: A historical and comparative study of the conception of time in religious thought and practice. Manchester; N.Y., 1965; Элиаде М. Миф о вечном возвращении (архетипы и повторение) // Элиаде М. Космос и история. М., 1987; Он же. Священное и мирское. М., 1994; Он же. Мифы, сновидения, мистерии. М.-Киев, 1996 и др. и др. Заметный вклад в его развитие внесли российские авторы - Е.Мелетинский, С.Аверинцев, В.Иванов, С.Токарев, В.Топоров и др.

В социологических, экономических, исторических, этнографических работах анализируются разные типы темпоральных воззрений, характер их эволюции во времени См, напр.: Sturt M. The psychology of time. N.Y., 1925; Meinecke F. Die Entstehung des Historismus. Mьnchen, 1946; Hoffer W. Geschichtsschreibung und Weltanschanung. Mьnchen, 1950; Rothacker E. Mensch und Geschichte. Bonn, 1950; Litt Th. Die Wiedererweckung des geschichtlichen BewuЯtsein. Heidelberg, 1956; Aron R. Dimensions de la connaissance historique. P., 1961; Shell B. Entdeckung des Geistes: Studien zur Entstehung des europдischen Denkens. Hamburg, 1964; Mommsen W. Die Geschichtwissenschaft jenseit des Histirismus. Dьsseldorf, 1972; Sticher G. Gesellschaft und Geschichte. Kцln; B., 1974; Whitrow G. The nature of time. N.Y., 1975; Arrow K. The future and the present in economic life // Economic inquiry. Apr. 1978. V.16, N 1. P.157-169; Blumenberg H. Lrbenszeit und Weltzeit. Frank./Main, 1986; Kaselleck R. Futures past: On the semantics of historical time. Cambridge; L., 1985; Hareven T. Family time and industrial time. N.Y.; Cambridge, 1982; Stone L. The past and present revisited. L., 1987; The rythms of society. L.; N.Y., 1988; Blyton P. Time, work and organisation. L., 1989; The sociology of time. L., 1990; Chronotypes: The construction of time. Stanford, 1991; Гуревич А.Я. Время как проблема культуры // Вопросы философии. 1969. № 3. С.105-116; Левада Ю.А. Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С.186-224; Барг М.А. Эпохи и идеи: становление историзма. М., 1987; Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992; Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992; Фомичев П.Н. Современные социологические теории социального времени (Научно-аналитический обзор). М., 1993; Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек - текст - семиосфера - история. М., 1996; Зиммель Г. Проблема исторического времени // Зиммель Г. Избранное. Т.1. М., 1996. С.517-529; Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время: в поисках утраченного. М., 1997; Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002.. Проблема формирования представлений о прошлом рассматривается с точки зрения получения и усвоения информации, технологий ее трансляции и актуализации, динамики социальной системы накопления и передачи значений. В этнологических и антропологических исследованиях подчеркивается, что темпоральные представления отличаются высокой степенью социальной и культурной дифференциации (за исключением лишь самых примитивных обществ).

Роль темпоральных воззрений в социальных взаимодействиях оказалась в центре, прежде всего, социологических исследований (хотя анализируется представителями самых разных социальных дисциплин и научных школ). Тема влияния времени на формирование поведения действующего субъекта, будучи лишь обозначена М.Вебером и Э.Дюркгеймом, получила подробное освещение в теории символического интеракционизма См.: Mead G. Mind, Selfand society. Chicago, 1934; Mead G. The philosophy of the act. Chicago, 1938; Tillman M. Temporality and role-taking in G.H.Mead // Social research, 1970. Vol. 37, N 1. P.57-72 и др., в работах сторонников феноменологического подхода Schьtz A. The phenomenology of the social world. Evanston, 1967; Schьtz A. Collected papers. V. 1: The problem of social reality. The Hague, 1962; Schьtz A., Luckmann T. Strukturen der Lebenswelt I, II. Neuwied; Darmstadt, 1975; Luckmann T. The constution of human life in time // Chronotypes: The construction of time Stanford, 1991. P.151-166 и др., а также в концепции рутинизации социальных действий и интеракций См., например: Goffman E. Interaction ritual. L., 1972.. Здесь время трактуется как параметр, структурирующий социальную реальность.

Тезис об использовании времени для контроля, регулирования и синхронизации социальной жизни выдвигался в работах П.Сорокина и У.Мура Moore W. Man, time and society. N.Y.; L., 1963; Sorokin P. Sociocultural causality, space, time: A study of referential principles of sociology and social sciences. N.Y., 1964.. Важный аспект изучения времени как элемента социальной организации связан с категориями власти и контроля. М.Вебер показал, как контроль над информацией (в т.ч., над информацией о прошлом) превращается в инструмент бюрократической власти и контроля Weber M. Economy and society. Berkeley, 1978. См. также: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М., 2003.. Заметное развитие тема использования времени во властных интересах получила у М.Фуко Foucault M. Discipline and punish: the birth of the prison. L., 1977., а затем активно разрабатывалась в социологии.

Еще один важный аспект влияния темпоральных воззрений на социальное поведение - борьба со временем, обретающая особое значение в современном контексте См. об этом: Schwartz B. Queuing and waiting. Chicago, 1975; Melbin M. The colonisation of time // Timing space and spacing time. L., 1978. Vol.2; Rifkin J. Time wars: The primary conflict in Ruman history. N.Y., 1978; Бурстин Д. Американцы. Т.3. Демократический опыт. М., 1993 [1973]; Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984; Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М., 1994 и др.. Подчинение времени связано с покорением пространства - две эти социальные категории соединены в сознании людей. Поэтому революция в развитии транспортных средств и средств связи имеет следствием трансформацию не только пространственных представлений, но и темпорального сознания человека.

Изучение механизмов образования темпоральных представлений и их воздействия на поведение взаимодействующих субъектов потребовало систематизации и структуризации этих представлений. В самом общем смысле выделяются две категории темпоральности - «индивидуальное» и «институциональное» время Подробнее см.: Sorokin P., Merton R. Social time: a methodological and functional analysis // American J. of sociology. 1937. V.42, N 5. P.615-629; Yurvitch G. The spectrum of social time. Dordrecht, 1964; Lewis J. Weigart A. Structures and meaning of social time // Social Forces. 1981. V.60, N 2. P.433-462; Giddens A. A contemporary critique of historical materialism. Vol. 1. Berkeley; Los Angeles, 1981..

Результатом всех этих теоретических усилий стало формирование нескольких базовых характеристик социального времени, имеющих принципиальное значение для настоящей работы: понятие «время» не существует изначально, а зависит от придаваемого ему смысла (значения); темпоральные представления всегда конструируются коллективно, являясь социальной категорией, продуктом группового сознания (законченную форму эта идея приобрела в работах Э.Дюркгейма); образы времени обусловлены не только социально, но и культурно (впервые это положение сформулировал П.Сорокин); в разных культурах чрезвычайно разнообразны характер восприятия времени и знаковые системы его выражения; в сложных обществах сосуществует целый набор комплексов темпоральных представлений; тип темпоральной самоидентификации во многом определяет характер социальной активности.

Пересмотр традиционных представлений о социальном времени произошел в рамках «постструктуралистско-деконструктивистско-постмодернистского комплекса»; прерывистость и «одновременность разновременного» были осознаны как новое естество бытия. Хронософия постмодернизма предлагает подход к прошлому как общечеловеческому «архиву». Между ним и актуальным временем нет резкой границы - все сосуществует в одном временнум и пространственном измерении. В ходу потребительное отношение к прошлому-«архиву»: все его элементы могут извлекаться по воле «действующего субъекта» и произвольно комбинироваться. При этом исчезают стилистические различия «текстов» разных времен, единая темпоральность становится экспериментальным пространством для настоящего. Тем самым утрачивается ретроспективное понимание прошлого - оно превращается в резервуар потенциально актуальной информации («текстов»). «Презентистское использование прошлого» (Ф.Артог) требует и «архив» рассматривать в презентистской проекции: это уже не хранилище, а «блок» актуальной памяти единой системы - человеческого сообщества.

Все это формирует своеобразный интеллектуальный фон и дает важные методологические импульсы изучению политического аспекта темпоральности. Оно связано с двумя направлениями. В центре первого - традиции, рассматриваемые не с точки зрения фиксации политического порядка (сквозь призму «неподвижного» или «медленного» времени), но в перспективе развития, самоускоряющегося движения, постоянного обновления. В исследовательском фокусе второго направления - социокультурная память, действующая в рамках политических систем.

Вследствие изменения представлений в западной науке (прежде всего, этнологии и антропологии) о традиции и традиционном существенно модифицировался взгляд на проблемы политической преемственности. Политическая динамика связывается уже не только с влиянием неких устойчивых (неосознанных, репродуктивных, социобиологических) факторов, но и постоянным выбором способов преемственности, а также обретением ею преимущественно социального характера См.: Petro N. The rebirth of russian democracy: An interpretation pf political culture. Cambridge, 1995; Alexander J. Political culture in post-Communist Rossia: Formlessness and receation in a traumatic transition. N.Y., 2000; Саква Р. Политическая культура: возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Полития. № 4(35). Зима 2004-2005. С.41-68; Derrida J., Habermas J. Nach dem Krieg: Die Weidergeburt Europas // Frankfurter. Allg. Ztg. 2003.31.05 и др. .

Восприятие традиции как отчасти виртуального явления вполне вписывается в параметры нового въдения времени и пространства, составляющих единую виртуальную реальность. Не случайно особое внимание уделяется сейчас изучению того пласта традиций, который является «социальным изобретением», результатом «социальной инженерии». При этом политологи обращаются к трудам Б.Андерсона, П.Бурдье, Э.Хобсбаума, Т.Рэнджера См.: The invention of tradition / Ed. by Hobsbowm E., Ranger T. Cambridge, 1983; Anderson B. Imagined communities: reflections on the origins and spread of nationalism. L., 1991; Бурдье П. Начала. М., 1994 и др. и др., выделяющих в феномене традиции элементы «воображения», «изобретения», «конструирования», во многом являющиеся следствием деятельности элит.

Изменившийся подход к традиции, соответствующий новому въдению социальной реальности, особенно актуален при обращении к проблеме темпоральной координации политий в сложные, переломные моменты существования («переходные эпохи»). Многие исследователи исходят из положения о несостоятельности дихотомного восприятия нашей социальности как противостояния традиции и современности. Адекватным с точки зрения политологии является учение Ш.Эйзенштадта о традиции как сложном феномене, в котором слиты креативные и стабилизирующие элементы, играющей неоднозначную роль в политике См.: Eisenstadt S. Modernization: Protest and change. Englewood Cliffs; N.Y., 1966; Tradition, change and modernity. N.Y., 1973; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ: Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999..

Актуализация проблематики памяти в политической науке связана (в том числе) с возникновением «нового институционализма», в рамках которого институциональному параметру мира политики задается более широкая перспектива, учитывается влияние культурного фактора. Роль исторического времени, характер институциональной эволюции стремятся выявить исторические институционалисты См., напр.: Nelson, Winter S. An evolutionasy theory of economic change. Cambridge; L., 1982; Skospol T. States and social revolutions: A comparative analysis of France, Russia and China. Cambridge, 1979; Skowrenek S. Building a new american state: The expansion of national administrative capitalism. N.Y., 1982; North D. Institutions, institutional change and economic performance. Cambridge, 1990 ect., а также представители неоинституциональной версии теории организации A new institutionalism in organizational analisys / Ed. by DiMaggio P., Powell W. Chicago; L., 1991; Scott R. Institutions and organizations. Thousand Oaks; Sage, 1995 ect. . «Историки» делают особый акцент на зависимости институтов, институциональных изменений от прошлой траектории развития.

В современных исследованиях институты определяются (наряду со всем прочим) как длительные структуры во времени и пространстве (Э.Гидденс) Giddens A. The constitution of society: Outline of the theory of structuration. Cambridge, 1984., правила и рутины (Дж.Марч, Й.Олсен) March J., Olsen J. Rediscovering institutions: The organisational basis of politics. N.Y., 1989., т.е. помещаются в темпоральный контекст. Для указания на темпоральную протяженность политических систем и ее описания используется термин «системная память». Существенное место эта проблематика занимает в концепции политического Н.Лумана См.: Luhmann N. Temporalization of complexity // Sociocybernetics: An actor-orientated social systems approach. The Hague, 1978; Luhmann N. World-time and system history // Luhmann N. The differentiation of society. N.Y., 1982. P.289-324; Luhmann N. Die Politik der Gesellschaft. Frankfurt, 2002. . Э.Гидденс понимал системную память как «неотъемлемую характеристику рекурсивности процессов институционального воспроизводства» См.: Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М., 2003. . Б.Роккман ввел определение «организационная память» для характеристики памяти, поддерживающей функционирование системы государственной власти Rockman B. The new institutionalism and the old institutions // New perspectives on american politics / Ed. by Godd L., Jilson C. Washington, 1994.. Во всех этих случаях память выступает элементом упорядочения политической организации, средством поддержания динамического равновесия системы.

На этом фоне интерес к социально-исторической памяти в политико-культурных исследованиях выглядит совершенно естественным. Проблема темпорального бытования политии должна быть рассмотрена на двух взаимосвязанных уровнях - системном и ориентационном. Только это позволяет изучить ее во всей полноте, с учетом совокупности факторов институционального и политико-культурного характера. Интеграция проблематики социальной памяти в политико-культурные исследования предполагает использование двух подходов.

Первый условно может быть назван информационно-коммуникативным. Исходным для него является положение К.Дойча о политической системе как сети коммуникаций и информационных потоков, в которой выделяется блок «памяти и ценностей» См.: Deutsch K. The nerves of government: Models of political communication and control. N.Y., 1963.. Фактически «блок памяти» у Дойча есть своего рода аналог алмандовской политической культуры. Чем мощнее и сложнее - в качественном отношении - «блок памяти» (или «архив») системы, тем выше ее способности к адаптации, креативность. Тем самым эффективность политической системы оказывается непосредственно связана с ее культурным «запасом», во многом определяющим «антропологический» потенциал. Реализация посыла Дойча требует обращения к комплексу работ, в которых политика представлена как коммуникационный процесс.

В фокусе другого подхода - память как социокультурный феномен. В последние тридцать лет в гуманитарном знании сформировалось направление, в рамках которого активно взаимодействуют историки, социологи, политологи, психологи. Оно нацелено на изучение конструирования прошлого в процессе коммуникации, роли репрезентаций прошлого в массовой культуре. Здесь память понимается как процесс управления прошлым в настоящем, имеющий в том числе политическое измерение. В рамках этой проблематики изучаются общественные исторические представления, а также масскоммуникативные образы прошлого, на основе которых эти представления во многом и формируются См.: Les lieux de mйmoire / Ed. by P.Nora P., 1984-1992. T.1-7; Mnemosyne: Formen und Funktionen der kulturellen Erinnerung / Hg. Assmann V., Harth D. Frankf./M., 1991; Assmann J. Das kulturelle Gedдchtnis: Schrift, Erinnerung und politische Identitдt in frьhen Hochkulturen. Mьnchen, 1992; Assmann J. Дgypten. Eine Sinngeschichte. Mьnchen; Wien, 1996; Nora P. Realms of memory: Rethinking the French Past. N.Y., 1996; Jaspers K. The question of German quilt. N.Y., 2000; Buruma I. The wages of quilt: Memories of war in Germany and Japan. L., 2002; European history: Challenge for a common future. Hamburg, 2002; Mythen der Nationen. / Flacke M. (Hrsg.). 1945. Arena der Erinnerungen. B., 2004; Altrichter: Gegen Erinnerung: Geschichte als politisches Argument im TransformationsprozeЯ Ost, Ostmittelund Sьdosteuropas. Mьnchen, 2006; Франция-память / Нора П., Озуф М., Пюимеж Ж. де, Винок М. СПб., 1999; Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000; Эксле О.Г. Культурная память под воздействием историзма // Одиссей-2001. М., 2001. С.176-198; Артог Ф. Время и история // Анналы на рубеже веков: антология. М., 2002. С.147-168; Преодоление прошлого и новые ориентиры его переосмысления. М.; 2002; Отечественные записки 2003. № 5(20) / Присвоение прошлого; Ассман Я. Культурная память: Письма, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004; Россия и страны Балтии, Центральной и Восточной Европы, Южного Кавказа и Центральной Азии: Старые и новые образы в современных учебниках истории. М., 2003; Рикер П. Память, история, забвение. М., 2004; Неприкосновенный запас: Дебаты о политике и культуре. 2005. № 2-3(40-41) / Память о войне 60 лет спустя - Россия, Германия, Европа; Миллер А.И. Дебаты об истории и немецкая идентичность // Политическая наука. 2005. № 3. С.66-75; Андреев Д. Бордюгов Г. Пространство памяти: Великая победа и власть. М., 2005; Линднер Р. Путинское обращение с историей // Возрождение России. 2006. Июль-август. С.48-56 и др..

Сквозь эту призму диссертант рассматривал работы, посвященные политической культуре, для которых характерно особое внимание к темпоральному измерению культурных процессов. В рамках заявленной проблематики диссертант обращался к исследованиям политической культуры России. Принципиально важные наблюдения относительно русской политической культуры сделаны в работах В.Айхведе, Дж.Биллингтона, Г.Зимона, Э.Кинана, М.Малиа, Р.Мак-Мастера, Э.Морена, Д.Орловски, Р.Пайпса, В.Пфайлера, М.Раева, А.Силади, Э.Тадена, Х.Тиммермана, Э.Фёгелина, Ш.Фицпатрик, К.Шлёгеля и др. Существенное теоретическое значение для диссертанта имели книги и статьи российских ученых, в которых рассматриваются как общие, так и частные аспекты темы «политическая культура»: А.С.Ахиезера, Э.Я.Баталова, Н.И.Бирюкова, Ф.М.Бурлацкого, К.С.Гаджиева, А.А.Галкина, О.В.Гаман-Голутвиной, К.Ф.Завершинского, А.Б.Зубова, М.В.Ильина, А.А.Кара-Мурзы, А.Ю.Мельвиля, В.Б.Пастухова, А.С.Панарина, Ю.С.Пивоварова, В.О.Рукавишникова, А.М.Салмина, А.И.Соловьева и др.

В фокусе внимания диссертанта находились как обобщающие исследования, посвященные политической культуре The civic culture revised / Ed. by Almond G., Verba S. Boston, 1980; Almond G. Communism and political culture theory // Comparative politics. 1983. Vol.15; Brint M. Genealogy of political culture. Boulder, 1991; Welch S. The concept of political culture. L., 1993; Political culture and democracy in developing countries. Boulder (Col.), 1994; Culture matters: Essays in honor ef A.Wildavsky / Ed. by Ellis R., Thompson M. Boulder (Col.), 1997; Johnson J. Conceptual problems as obstacles to progress in political science: Four decades of political culture research // J. of theoretical politics. 2001. Vol. 15, N 1; Scott D. Culture in political theory // Polit. theory. 2003. Vol. 31, N 1. P.92-115; Щегорцов В.А. Политическая культура: Модели и реальность. М., 1990; Политическая культура: Теория и национальные модели / Под ред. Гаджиева К.С. М., 1994; Градинер И.Б. Политическая культура: Мировоззренческое измерение. СПб., 1996; Пивоваров Ю.С. Политическая культура: Методологический очерк. М., 1996; Ачария Б., Чаморро С.М. Особенности воздействия политической культуры на политическую систему общества. М., 1998; Арутюнян Л.Н. Концепция политической культуры: Состояние и перспективы // Политическая наука современной России: Тенденции развития. М., 1999. С.33-46; Гельман В.Я. Политическая культура, массовое участие и электоральное поведение // Политическая социология и современная российская политика. СПб., 2000; Завершинский К.Ф. Когнитивные основания политической культуры: Опыт методологической рефлексии // Полис. М., 2002. № 3. С.19-30; Культура имеет значение. М., 2002; Завершинский К.Ф. Политическая культура как способ семантического конституирования политических коммуникаций // Политическая наука. 2006. № 3. С.31-46; Малинова О.Ю. «Политическая культура» в российском научном и публичном дискурсе // Полис. 2006. № 5. С.106-128 и др., так и работы теоретического характера, выполненные на российском материале Political culture and change in communist systems / Ed. by Brown A., Gray I. L., 1979; White St. Political culture and soviet politics. L., 1979; Keenan E. On certain mythical beliefs and Russian behaviors // Russian littoral project. 1993. N 1. P.1-35; Simon G. Zukunft aus der Vergangenhut: Elemente der politischen Kultur in Russland // Osteuropa. Kцln, 1995. Jg. 45, N 5. S.455-482; McDaniel T. The agony of the russian idea. Princeton, 1996; Каменец А.В., Онуфриенко Г.Ф., Шубаков А.Г. Политическая культура России. М., 1997; Назаров М.М. Политическая культура современного российского общества. М., 1997; Кара-Мурза А. Российская политическая культура и проблемы становления партийного плюрализма // Формирование партийно-политической системы в России / Московский центр Карнеги: Научный доклад. Вып.22. М., 1998. С.7-19; Верчёнов Л.Н. Политическая культура: российские пути и перепутья // Политическая наука современной России: тенденции развития. М., 1999; Политическая культура России: история, современное состояние, тенденции, перспективы. СПб., 2001; Ахиезер А.С. Специфика российской политической культуры и предмета политологии (Историко-культурное исследование) // Pro et contra. М., 2002. Т.7, № 3. С.51-76; Соловьев А.И. Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры: Реалии российского транзита // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник 2004. М., 2004. С.313-337; Бирюков Н.И. Российская политическая культура: Когнитивный подход // Политическая наука. 2006. № 3. С.47-74 и др.. Кроме того, диссертант обращался к исследованиям состояния политической культуры в период ускоренных преобразований Eckstein H. A culturalist theory of political change // Amer. polit. science rev. 1988. Vol. 82, N 3. P.789-804; Urban M. The politics of identity in Russian's postcommunist transition // Slavic Review. 1994. Vol. 53, N. 3. P. 733-756; Truscott P. Russia first: Breaking with the West. L., 1997; Alexander I. Political culture in post-Communist Russia: Formless ness and recreation in a traumatic transition. N.Y., 2000; Karaman T. Political efficacy and its antecedents in contemporary Russia // The j. of Communist studies and transition politics. 2004. Vol. 29, N. 2. P. 30-48; Political culture and post-Communism / Ed. by Whitefield S. Oxford, 2005; Российская повседневность и политическая культура: Возможности, проблемы и пределы трансформации. М., 1996; Грунд З.А., Кертман Г.Л., Павлова Т.В., Патрушев С.В., Хлопин А.Д. Российская повседневность и политическая культура: Проблема обновления // Полис. 1996. № 4. С.56-72. Рукавишников В.О., Халман Л., Эстер П. Политическая культура и социальные изменения: международные сравнения. М., 1999; Соловьев А.И. Культура власти российской элиты: Искушение институционализмом? // Полис. 1999. № 2. С.65-80; Кертман Г.Л. Катастрофизм в контексте российской политической культуры // Полис. 2000. № 4. С.6-18; Шевцова Л. Как Россия не справилась с демократией: Логика политического отката // Pro et contra. 2002. Т.8, № 3. С.36-55; Саква Р. Политическая культура: возможности и сложности в применении понятия для анализа процессов ускоренных преобразований // Полития. № 4(35). Зима 2004-2005. С.41-68; Патрушев С.В. Власть и народ в России: проблема легитимации институциональных изменений // Политическая наука в современной России: Ежегодник. 2004. М., 2004. С.287-312 и др., а также особенностей политической преемственности в России Nahn J. Continuity and change in Russian political culture // British j. of political science. 1991. Vol. 21. P. 393-412; Petro N. The rebirth of Russian democracy: An interpretation of political culture. Cambridge, 1995; Daniels R. Revolution, modernization and the paradox of twentieth-century Russia // Canadian Slavonic papers. Vol. XIII, N. 3. Sept. 2000. P. 249-268; Poe M. The Russian moment in world history. Prenceton, 2003; Cohen S. Was the Soviet system reformable? // Slaviv Review. Vol. 63, N 3. 2004. P. 459-488; Гудименко Д.В. Политическая культура России: преемственность эпох // Полис. 1994. № 2. С.156-164; Ачкасов В.А. «Взрывающаяся архаичность»: Традиционализм в политической жизни России. СПб., 1997; Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская Система // Политическая наука: Теория и методология. М., 1997. Вып.2. С.82-194; Вып.3. С.64-190; Гаман-Голутвина О.В. Политические элиты России: Вехи политической эволюции. М., 1998; Межуев В. Традиции самовластия в современной России // Свободная мысль. 2000. № 4. С.54-102; Крадин Н.Н. Элементы традиционной власти в постсоветской политической культуре // Образы власти в политической культуре современной России. М., 2000; Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. М., 2006 и др., придающих особую сложность и неоднозначность процессам посткоммунистической трансформации.

В диссертации использованы труды, в которых обобщаются, анализируются и интерпретируются информационные данные о состоянии и динамике диспозиционных ориентаций россиян в 1990-е-2000-е гг. См., напр.: Грушин Б.А. Массовое сознание: опыт определения и проблемы исследования. М., 1987; Перспективы демократии в сознании россиян // Общественные науки и современность. 1996. № 2. С.45-61; Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России). М., 1997; Современное российское общество: переходный период. М., 1998; Лапкин В.В., Пантин В.И. Ценности постсоветского человека // Человек в переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. М., 1998; Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России / Под ред. Ильина М.В., Бусыгиной И.М. М., 1999; Мелешкина Е.Ю. Политические установки // Политическая социология и современная российская политика. СПб., 2000; Грушин Б. Четыре жизни России: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Т.1-4. М., 2001; Образы власти в постсоветской России / Под ред. Е.Б.Шестопал М., 2001; Докторов Б.З., Ослон А.А., Петренко Е.С. Эпоха Ельцина: Мнения россиян. Социологические очерки. М., 2002; Горшков М.К. Российское общество в условиях трансформации. Мифы и реальность. (Социологический анализ). 1992-2002. М., 2003; Изменяющаяся Россия в зеркале социологии. М., 2004; Патрушев С.В. Российская политическая культура как система диспозиционных ориентаций: что нового? // Политическая наука. 2006. № 3. С.75-94 и др. Ретроспективное измерение придают изучению политических образов, предпочтений, ориентаций работы: Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Л., 1986; Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991; Лурье С.В. Историческая этнология. М., 1997 и др., т.е. основных компонентов российской политической культуры. Особое значение при этом имели систематические исследования ВЦИОМ и Левада-центра. Взгляды диссертанта на российские политические процессы во многом определены работами Г.Г.Дилигенского, Ю.А.Левады, Л.Д.Гудкова, Б.В.Дубина Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца девяностых: генезис постсоветского сознания (социально-психологическое исследование). М., 1998; Левада Ю.А. От мнений к пониманию: Социологические очерки 1993-2000. М., 2000; Дилигенский Г.Г. Люди среднего класса. М., 2002; Гудков Л. Негативная идентичность. М., 2004; Дубин Б. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М., 2004; Левада Ю.А. Ищем человека: Социологические очерки. 2000-2005. М., 2006 и др., имеющие ярко выраженный политико-культурный оттенок.

Вместе с тем изучение темпоральной проблематики в политике потребовало привлечения исследований по следующим направлениям: политическая мифология Reszler A. Les mythes politiques modernes. P.U.F., 1981; Durand G. Introduction а la mythologie: Mythes et sociйtйs. P., 1996; Girardet R. Mythes et mythologies P., 1996; Кассирер Э. Техника современных политических мифов. М., 1990; Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования. М., 1996; Мифология и политика. М., 1997; Формирование и функции политических мифов в постсоветских обществах. М., 1997; Кольев А. Политическая мифология. М., 2003; Мифы и мифология в современной России. М., 2003; Мосейко А.Н. Мифы России. М., 2003; Цуладзе А. Политическая мифология. М., 2003; Флад К. Политический миф: Теоретическое исследование. М., 2004 и др., политическая идентичность Social theory and the politica of identity / Ed. by Calhoun C. Oxford, 1994; The identity in question / Ed. by Rajchman J. N.Y.; L., 1995; Questions of cultural identity / Ed. by Hall S., Du Gay P. L., 1996; Castells M. The power of identity. Cambrigde; Mass., 1997; Delanty G. Social theory in a changing world: Conceptions of modernity. Cambridge, 1999; The disguise construction of national identity. Edinburgh, 1999; Bell D. Mythscapes: memory, mythology and national identity // Brit. j. of sociology. L., 2003. Vol. 54, N 1. P. 63-81; Права человека и проблемы идентичности в России и в современном мире / Под ред. Малиновой О.Ю., Сунгурова А.Ю. СПб., 2005; Политическая наука: Идентичность как фактор политики и предмет политической науки: Сб. науч. трудов. М., 2005; Соловьев А.И. Политические и культурные основания идентификационных моделей в российском обществе // Политическая наука. 2006. № 3. С.95-113 и др., политическая социализация Manheim K. A man in society in the period of reconstruction. N.Y., 1967; New direction in political socialization. N.Y., 1975; Nandbook of political socialization: Theory and research / Ed. by D.Schwartz. N.Y., 1977; Merelman R. Revitalization political socialization // Political psychology / Ed. by Hermann M. San-Francisco, 1986. P. 279-319; Inglehart R. Culture shift in advanced society. Princeton, 1990; Wasburn Ph. A life course model of political socialization // Politicas and induvidual. 1994. Vol. 4, N. 4. P. 1-26; Inglehart R. Modernization and postmodernization. Princeton, 1997; Шестопал Е.Б. Политическая социализация и ресоциализация в современной России // Полития. № 4(39). Зима. 2005-2006. С.48-60 и др., политическая коммуникация Moles A. Information theory and esthetic perception. Urbana, 1968; Iyengar S., Kinder D. News that matters: Television and american opinion. Chicago; L., 1987; Habermas J. The theory of communicative action. Vol. 1. Boston, 1994; Agents of power: The media and public policy / Ed. by J.Actchull. N.Y., 1995; Communication theory today / Ed. by Crowley D., Mitchell D. Cambridge, 1995; Mcnair B. An introduction to political communication. L.; N.Y., 1995; Stevenson N. Understanding media cultures. London, 1997; Уилхем Д. Коммуникация и власть. СПб., 1993; Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение: Открытие спирали молчания. М., 1996; Дубицкая В.П. Телевидение: Мифотехнологии в электронных СМИ. М., 1998; Дмитриев А.В., Латынов В.В. Массовая коммуникация: пределы политического влияния. М., 1999; Задорин И., Бурова Ю., Сюткина А. СМИ и массовое политическое сознание: взаимовлияние и взаимозависимость // Российское общество: становление демократических ценностей. М., 1999; Кастельс М. Информационная эпоха. М., 1999; Вершинин М.С. Политическая коммуникация в информационном обществе. СПб., 2001; Аронсон Э., Праткинс А. Эпоха пропаганды: механизмы убеждения. М., 2002; Назаров М.М. Массовая коммуникация в современном мире: методология анализа и практика исследований. 2-е изд. М., 2002; Политические коммуникации / Под ред. А.И.Соловьева. М., 2004; Соловьев А.И. Политический дискурс медиакратий: проблемы информационной эпохи // Полис. 2004. № 2; Уэбстер Ф. Теории информационного общества М., 2004; Луман Н. Медиакоммуникации. М., 2005; Он же. Реальность массмедиа. М., 2005 и др.. Они задавали диссертации соответствующий теоретический ракурс.

Диссертант обращался к работам по политической социологии Lasswel G. On political sociology. Chicago-London, 1977; Амелин В.Н. Социология политики. М., 1992; Шварценберг Р.-Ж. Политическая социология. М., 1992; Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Шампань П. Делать мнения: новая игра политических сил. М., 1997; Политическая социология и современная российская политика / Под ред. Г.В.Голосова, Е.Ю.Мелешкиной. СПб., 2000; Шереги Ф.Э. Социология политики. М., 2003 и др., политической психологии Steck P. Grundzuege der politischen psychologie. B., 1980; Political psychology: contemporary problems and issues. San-Francisco; L., 1986; Stane W., Schoffner P. The psychology of politics. N.Y.; Berlin, 1988; Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М., 1994; Гозман Л.Я., Шестопал Е.Б. Политическая психология. Ростов-на-Дону, 1996; Психология и психоанализ власти. Самара, 1999; Шестопал Е.Б. Психологический профиль российской политики 1990-х. М., 2000; Политико-психологические проблемы исследования массового сознания / Под ред. Е.Б.Шестопал. М., 2002; Образы власти в постсоветской России: Политико-психологический анализ / Под ред. Е.Б.Шестопал. М., 2004 и др., политической антропологии См., напр.: Political anthropology. Chicago, 1966; Balandier G. Anthropologie politique. P., 1967; Fried M. The evolution of political society: An essay in political anthropology. N.Y., 1967; Claessen H. Politieke anthropology. Assen, 1974; Adams R. Energy and structure: A theory of social power. Austin, 1975; Political anthropology. New Brunswick; L., 1980; Abиlйs M. Anthropologie de l'Йtat. P., 1990; Anthropological approaches to political behaviour. Pittsburgh, 1991; Lewellen T. Political anthropology: An introduction. Westport, 1992; Этнические аспекты власти. СПб., 1995; Масс М. Общество. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М., 1996; Левин К. Теория поля в социальных науках. СПб., 2000; Крадин Н.Н. Политическая антропология. М., 2004., формировавшим интеллектуальный фон исследования.

Практический интерес для диссертанта представляли исследования символического аспекта современной политики Baake D. Kommunikation and Compentent: Grundlegung einer Didaktik der Kommunikation und ihrer Medien. Mьnchen, 1980; Rust H. Geteilte Цffentlichkeit: Alltagskommunikation und Massenpublizustik. M., 1982; Sarcinelli U. Symbolische Politik: Zur Bedeutung symbolisches Handelns in der Wahlkampfkommunikation der Budesrepublik Deutschland. Opiaden, 1987; Luhman N. Theorie der Gesellschaft. San Foca, 1989; Schuiz W. Die Konstrukion von relitaent in den Nachrichtenmedien: Analyse der aktuellen Berichterstaattung. Freiburg; Mьnchen, 1990; Meyer T. Inszenierung des Scheins: Voraussetzungen und Folgen symbolischer Politik. Frankfurt/Main, 1992; Meyer T. Die Transformation der Politischen. Frankfurt/Main, 1994; Speth R. Sympol und Fiktion. - Institution-Macht-Rapraesentation: Wofuer politische Institutionen stehen und wo sie wirken. Baden-Baden, 1997; Meifert J. Bilderwelten: Symbolik und symbolische Politik im ProzeЯ der politischen Kommunikation. Duisburg, 1999; Ederman M. Politik als Ritual: die symbolische Funktion staatlicher Institutuinen und politischen Handelns. Franfurt/Main, 2005; Кардамонов О.А. Семантика политического пространства: опыт кросскультурного транссимволического анализа // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т.1. Вып.4; Степанова Л.А. Социальная символика России // Социс. 1998, № 5; Мисюров Д.А. Политическая символика: между идеологией и рекламой // Полис. 1999. № 1. С.168-174; Грибакина Н.В., Степанова Л.А. Политический символ как средство политического воздействия // Политические технологии. 2002. № 5; Елизарова О. Образы государства и нации в политической культуре современной России // Pro et Contra. 2002. Т.7, № 3 С.92-110; Кара-Мурза А.А. Нужны ли демократии символы? 20.08.2002. http://www.liberal.ru/article.asp?Num=77 и др.. Диссертант обращался к работам, совмещающим в себе начала политической истории и политической антропологии, посвященным изучению русской власти - символики, характера репрезентации, ее места в политических представлениях граждан См.: Лобачева Г.В. Самодержец и Россия: Образ царя в массовом сознании россиян (конец XIX - начало ХХ в.). Саратов, 1999; Уортман Р. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. Т.1-2. М., 2002 и др. См. также: Захаров А. Народные образы власти // Полис. 1998. № 1.. Значительный интерес для диссертанта представляли труды, акцентирующие внимание на символических конфликтах по поводу власти, способов ее легитимации и общественной интерпретации См., напр.: Figes O., Kolonitskii B. Interpreting the russian revolution: The language and symbols of 1917. New Haven; L., 1999; Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб., 2001.. Общую методологическую рамку анализа составили труды Дж.Томсона, Ш.Эйзенштадта с их вниманием к символическим принципам общественного «устроения», формирующим социальный порядок и вызывающим в нем изменения, взаимозависимости «установок на преемственность» и обеспечением устойчивости институтов Thompson J. Ideology and modern culture: Critical social theory in the era of mass communication. Oxford, 1990; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. М., 1999..

Большое значение для диссертанта имели классические труды по истории русской политической традиции и политической мысли последней трети XIX - первой четверти ХХ в., содержащие (помимо прочего) эмпирический материал, а также актуальные подходы к анализу исторического измерения и символического компонента политики.

Анализ литературы позволяет утверждать: при всем разнообразии и неоднозначности трактовок концепция политической культуры предполагает обращение к проблемам временнуго бытования и временнуй координации политии. При этом дает методологический импульс - искать возможности стабилизации различных политий в рамках демократии. Теоретико-методологический потенциал концепции требует своей реализации с учетом и в контексте современных подходов к темпоральной проблематике, сложившихся в социальных науках вообще и политологии в частности. Одно из актуальных направлений такой реализации - изучение образов прошлого, с участием которых «изобретаются» традиции современной политики, происходит трансляция политического опыта. Для этого создана уникальная научная база, позволяющая выйти на принципиально новый уровень - теоретического синтеза и создания «рабочей» исследовательской модели.