Современная Россия: мотивация истории и культуры

Размещено на http://www.allbest.ru/

Нижневартовского экономико-правового института Тюменского государственного университета

novasofia@mail.ru

Современная Россия: мотивация истории и культуры

Жукоцкий В.Д.

доктор философских наук, профессор,

заведующий кафедрой философии

Экономическая и интеллектуальная мощь России прирастает ее регионами. Регионы же прирастают либо своей идентичностью с Россией, либо своим сепаратизмом. Последний особенно востребован в периоды предпринимательской активности и культурологической доминанты частнособственнического обособления. Вот почему проблема самоидентификации России обретает сегодня такой повышенный интерес. И это проявляется даже на уровне терминологии. На место статистически нейтрального «населения» России заступает «народ российский», на место многообразия культур и этносов - объединяющая их русская культура, а на месте разделительных политических линий консерватизма, либерализма и социализма вступает в свои права гуманистически выверенный патриотизм. - Экономическое, политическое, социальное и культурное развитие российских регионов напрямую зависит от современной самоидентификации России в мире и в пространстве своей собственной истории и культуры. Современная экономика, как и сто, и двести лет назад строится на доверии, на культуре, на психологии и ментальности, на традиции и способности преломлять ее в новацию. Новейшие тенденции глобализации особенно остро обозначили проблему диалектической взаимосвязи самобытности - национальной и культурной - и унификации. Это актуально и для России, как неповторимой евразийской цивилизации с тысячелетней историей и культурой. В этой истории и культуре был и такой период, который стал знаковым для всего мирового сообщества. Это период русской революции и советской эпохи, повлиявших самым решительным образом на весь ход мирового развития в ХХ веке, включая исключительную роль СССР в общей победе союзников над гитлеровской Германией в 1945 г. Но он же оказывает заметное влияние и на современное состояние дел в России. И это влияние, надо полагать, продолжится и в дальнейшем, если речь идет о периоде, раскрывающем нечто существенное в самой этой российской цивилизации, более того, имеющем прямое отношение к процессу самоидентификации России. Вот почему в рамках настоящей статьи ставится задача проследить фактор русской революционной истории и культуры с позиций концепции устойчивого развития постсоветской России. При этом в центре внимания оказывается комплекс культурологических и политологических проблем, имеющих определенное историко-культурное созвучие с событиями столетней давности.

«Господство старого мировоззрения над образованным обществом составляет уже такое отдаленное и неясное предание, что интеллигентные снобы могут свободно идеализировать это мировоззрение и безнаказанно мечтать о его реставрации». - Таким было заключение П.Н. Милюкова на выход сборника «Вехи» в 1909 г., на откровенную попытку развернуть общественное самосознание российской интеллигенции в сторону православной догматики и отказа от народнических идеалов справедливого социального мироустройства. Отказ от культурно-исторической тенденции секуляризации культуры и социально-политического переустройства самодержавной России на принципах конституционализма и республиканизма выглядел анахронизмом в начале ХХ века и имел лишь косвенное оправдание перед угрозой нарастания радикальных революционных настроений. Это обращение к русской революционной - социалистической и либеральной - интеллигенции имело лишь то возможное оправдание, что в ответ и власть прислушается к голосу разума и не станет почивать на сомнительных лаврах победившей кровавой контрреволюции, а мирным способом проведет столь необходимые обществу реформы. Однако тогда сама власть, в частности, в лице Столыпина восприняла этот веховский призыв прямо противоположным образом, как проявление слабости «зловредной» интеллигенции и укрепило ее в своей ставке на реакцию и террор государственного образца.

Самое удивительное в этой истории то, что «история повторяется» спустя столетие на совершенно изменившейся социокультурной основе. Вновь задана тема долиберальной, а теперь еще и досоветской реставрации, и вновь слова русского либерала-реалиста обретают актуальность. Вот только будут ли эти «мечтания» столь же безнаказанными, как это представлялось тогда? Впрочем, и тогда они оказались отнюдь не безнаказанными. Кому-то всерьез не терпится вырвать из исторической цепи ключевое звено советской эпохи (и даже культуры Серебряного века с ее явной тенденцией декаданса и перехода в советизм) и соединить современность сразу с архаикой, да так, как будто бы ничего и не было между ними.

Такая позиция, в частности, представлена в работах И.Чубайса, который решил радикальному экономическому либерализму брата противопоставить радикальный «духовный» консерватизм. Но на самом деле он лишь дополняет первый своей ставкой на тотальный воинствующий или, по выражению Н. Михалкова, «вооруженный» антикоммунизм. Насколько эти игры опасны в политическом отношении, составляет отдельную тему обсуждения. На данном этапе нас интересует методология вопроса. Может ли современное социально-гуманитарное знание позволить себе такого рода методологический произвол, когда о сущности национальной культуры и цивилизации пытаются судить по одной лишь идеализированной архаике ее патриархального мироустройства? Не проще ли предположить, что проблема самоидентификации России предполагает обращение ко всей целостности русской истории и культуры, которую уже невозможно представить без комплекса культурно-исторического многообразия советской и постсоветской эпох?

Воистину символично, что именно принцип советизма по критерию до и после («исторического материализма») схватывает всю искомую целостность России. Впрочем, это еще требует своего детального рассмотрения. политический консерватизм патриархальность революция

Консерватизм как универсалия политического процесса в современной России

Прежде всего, возникает вопрос, насколько основательны претензии современного консерватизма на политическое и идейное доминирование? Как сочетается это с морально-политическим лидерством либерализма и сохраняющейся значимостью социального демократизма и социализма в современном мире? Можно ли из этого вывести определенную политическую перспективу?

Не секрет, что новейшая политическая ситуация в России при всей внешней стабильности остается весьма неопределенной и даже непредсказуемой на ближайшую перспективу. Существует несколько сценариев развития событий к периоду выборных кампаний 2007-2008 гг. И в каждом из них присутствует тот или иной аспект консервативной идеи.

Первый связан с попыткой оранжевого реванша радикально-либеральных политических сил, возглавляемых чубайсовским по происхождению СПС и отчасти «Яблоком», за которыми стоит первая волна олигархической эмиграции и мощная «пятая колонна» внутри страны, одержимая неприязнью к политике В. Путина по укреплению фасада российской государственности, общего правопорядка и международного престижа России. Парадокс в том, что так называемый Союз правых сил (СПС) на деле не несет в себе никакой консервативной идеи, если не считать таковой известный предвыборный, образца 2003 года, чубайсовский реверанс в сторону «либеральной империи». Здесь слово либеральная явно перевешивало слово империя, и предполагало чисто рыночное доминирование России над экономическим пространством СНГ при полной включенности самой России в фарватер экономической гегемонии США. Правда, явно консервативным довеском этой формулы можно считать открытую ставку на олигархический капитал и так называемую олигархическую демократию, сопряженную с теоретической конструкцией «рыночного тоталитаризма» и «западнизма». Но и этот «довесок» легко растворяется в общей идеологии космополитизма и какой-то фатальной нелюбви к отеческой истории и культуре, «слишком консервативным и совсем неевропейским по своей природе».

С другой стороны подпирает еще более странный «консервативный» сценарий, когда под лозунгами либерального демократизма (ЛДПР - Либерально-демократическая партия России) предлагают такую идеологию и стратегию державности, которую практически невозможно отличить от самой вульгарной формы фашизма, лишь до поры прикрывающейся в шутовской наряд. Жажда вождизма и тотального политического диктата с «виселицами на фонарных столбах» и прочей атрибутикой военно-полицейской диктатуры столь откровенно заявлена в публичных выступлениях лидера этой партии, что невольно задумываешься, как это возможно и допустимо даже на уровне лозунгов и заявлений в публичной политике демократического государства? И если это возможно и допустимо, то значит, кому-то нужно иметь «сторожевого пса», чтобы с большим правом повесить у ворот России табличку «Осторожно! Во дворе злая собака». Это нужно для острастки, для упреждения даже минимальной активности левых политических сил, без которых, как известно, нет реального демократического процесса, выдержанного, в том числе и в консервативных тонах. Когда-то в этом же качестве «сторожевого пса» США вскармливали на международной арене Бен Ладена. Хорошо известно, что из этого вышло.

Оба эти сценария «нового консерватизма» - СПСовский и ЛДПРовский - объединяет подчеркнутая ненависть к опыту советской эпохи, который при всем своем социальном радикализме вобрал в себя немало исконно русских традиций государственности и культуры.

На этом фоне отчетливо начинает проступать евразийская модель «консервативной революции». Идеи А. Дугина витают в воздухе, хотя и не находят пока выраженных организационных и предметных форм. Но «сменовеховская» идеология давно уже заявила свои права на существование и в скрытой форме проявляла себя и в советско-сталинскую эпоху и в постсоветскую. Речь, по сути, идет о самобытном характере российской государственности как особой евразийской цивилизации, построенной на уникальном и по-своему неповторимом синтезе Востока и Запада на необъятных просторах России, как истинного «поля для игры богов». Это такая форма консерватизма, которая не исключает активного и заинтересованного диалога с Западом, но на равноправной основе. Эта форма консерватизма и во внутренней и во внешней политике требует осознания своих особых национальных (общегосударственных и общенародных) интересов, а также права и воли отстаивать их со всей ответственностью и последовательностью. Как сказано у древних: нельзя других заставить уважать твои законные интересы, если ты сам их не уважаешь. Вместе с тем эта форма консерватизма явно тяготеет к архаике не только православной, но и доправославной, языческой.

Другая форма новейшего российского консерватизма связана, как это ни странно, с традиционно левых флангом политических сил, но в условиях постсоветской России ставшим вполне консервативным. Речь идет о современной левом консерватизме КПРФ, который апеллирует сегодня не только к православию и ценностям традиционного менталитета, отрицающего нравственную самодостаточность частного богатства, но и к традициям русской общины (коллективности) и российской государственности. Последняя, как известно, нашла свое специфическое преломление в Советском государстве, победившем фашизм в 1945 г. и ставшем одной из двух сверхдержав. Патриотически и даже националистически усиленный вариант этой позиции представлен в специфическом социал-демократизме «Родины».

Наконец, центральное место в общей системе новейших консервативных тенденций занимает политическая платформа и идеология «Единой России». Ее консерватизм претендует на интегральность, хотя и имеет выраженный либерально-консервативный акцент, особенно в части экономической политики, которая по-прежнему остается преимущественно либеральной, если не сказать радикально-либеральной. И все-таки В. Путину за время своего президентства удалось обозначить качественно новую стратегию развития, отличную от стратегии компрадорского в своей основе елейного цинизма (ельцинизма) своего предшественника.

Все это позволяет заключить, что современное политическое поле России концентрируется вокруг базовых ценностей консерватизма (и это притом, что СМИ почти исключительно находятся в руках людей, исповедующих идеологию радикального либерализма и антисоветизма: увы, даже в год 60-летия Победы здесь мало что изменилось). Однако мировой исторический опыт показывает, что консервативная линия в политике обретает устойчивость и столь необходимый демократизм лишь тогда, когда она разделяет свое русло на два потока, находящихся в живом диалоге друг с другом. Это, с одной стороны, либеральный консерватизм, а с другой - социальный консерватизм. При этом оба они способны обретать революционную форму, демонстрируя потенциал «консервативной революции», который в свою очередь сдерживается интенцией социального демократизма. Этот последний невозможен в России без опоры на советский исторический опыт. Тем самым формула современного российского консерватизма получает искомую завершенность и на самом деле объемлет все три фундаментальные эпохи русской истории: досоветскую, советскую и постсоветскую.

Методология политической истории

Один из главных методологических вопросов отечественной истории и исторической политологии связан с правом на свободу оценочного суждения. В какой мере господствующая идеологема, представляющая данную политическую власть, трансформирует и видоизменяет наше восприятие прошлого? Прошлое у нас было советским и досоветским, а настоящее по всем параметрам, хотя и является постсоветским, но в содержательном плане предстает очень часто и подчеркнуто антисоветским. В какой степени все это видоизменяет наше восприятие российской истории и, в особенности, российской революционной истории, каким оно было в прошлом и каким становится в настоящее время?

Ответ лежит на поверхности: власть в России во все времена, и наше время не исключение, оказывала самое серьезное влияние на способ и характер восприятия собственной истории. Правда, чем более явным было вторжение власти в эту сферу, тем более радикальной становилась оппозиция русской интеллигенции в ее стремлении восстановить утраченное равновесие в восприятии истины. Причина такой разноголосицы кроется в противоречивости общественных интересов и возникающих на их почве мировоззренческих моделей, что в целом характеризует незавершенность процесса становления общества или вынужденный этап его трансформации и лихорадочного приспособления к новым историческим условиям.

Всякое пост, что значит после, чтобы оторваться от пуповины предшествующей эпохи, особенно заинтересовано продемонстрировать свое принципиальное отличие от нее. Для этого оно делает особый акцент на своем анти, на своей противоположности прошлому. А старая истина гласит: чтобы высветить новацию настоящего, нужно очернить прошлое, чтобы высветить новацию будущего, нужно очернить настоящее. Такова логика светового эффекта, его задача - создание контраста в восприятии событий. Беда лишь в том, что этот световой эффект люди часто принимают за чистую монету и забывают о том, что суть вещей глубже и основательнее.

Другой вопрос состоит в крутизне предлагаемой нам новации. Здесь мы вправе и даже обязаны участвовать в выработке интегрального оценочного суждения, которое вольно или невольно формирует устойчивую, рассчитанную на столетия вперед форму государственной идеологии и всей линии общественного самосознания. Например, многие сегодня спрашиваю себя: не слишком ли разрушительно действует на моральный климат и нравственные устои в обществе разгул так называемой «либеральной вольницы», которая действует по принципу «все позволено, что не запрещено»? Пока общество сообразит, что некоторые вещи надо решительно запрещать, не дожидаясь часто лжедемократических, порой откровенно продажных процедур либерального правосудия, глядишь, а от общества уже ничего не осталось.

Если не прибегать к доминанте социального гуманизма в форме устойчивой российской традиции советизма, коллективизма и солидарности, то остается последняя соломинка - «божественного запретительства» и поиска небесного воздаяния, а, попросту, отказа от мира сего.

Коснулась эта вольница и это запретительство настоящего и того отношения к советскому прошлому, о котором идет речь. Если в советское время буквально боготворили все, что связанно с революцией и ее вождями, то теперь как бы на контрасте занимаются тотальным очернительством, называя это «откровением» или «открытием некогда сокрытой истины». При этом даже не подозревают, что абстракции новейшего мировосприятия навязывают совсем другой исторической эпохе с другим мировосприятием и совершенно другими условиями существования. Разумеется, ничего научного и истинного ни в первом, ни во втором случае нет.

Истина, как всегда, по середине, и народ, как в прошлом, так и теперь, не спешит без оглядки следовать за навязчивыми пропагандистскими клише. Позиция ученого и народа в данном случае удивительно совпадает.

Разумеется, пропагандистский эффект не всегда безнадежен и порой способен на время увлечь за собой и ученого и общество в целом. И тогда вся надежда на то, что затмение истины не продлится долго и для его преодоления не понадобится внешняя сила и хирургическое вмешательство. Грядущие события не только проговариваются в культуре, создавая вербальный каркас неотвратимости, но и «вымалчиваются» суровым отношением к очевидной несправедливости. Это тот случай, когда молчание способно быть более красноречивым, чем речь. И молчание оставляет следы.

Отсюда следует, что история не терпит чрезмерного насилия над собой, а в противном случае она мстит за себя новыми социальными и политическими переворотами. Истина, сокрытая слишком глубоко, тем громче и разрушительнее врывается из глубины времени. Историческая истина требует своего легального присутствия в настоящем, хотя формы такого присутствия порой существенно разнятся.

Праздник как историческая память народа

Всякая эпоха рождает свои праздники, отражающие ее новацию, но всякая эпоха решает и проблему преемственности с прошлым. Очевидно, правда есть и в том, и в другом утверждении. А значит, традиция и новация в политике должны идти рука об руку. Символическим выражением традиции и новации - выступает праздник.

Если мы согласны в том, что праздник - это культурологическая форма оживления и воспроизводства исторической памяти народа, то было бы любопытно взглянуть с этой точки зрения на ныне действующие государственные праздники современной России. В какой мере они согласуются с этой диалектикой традиции и новации? Можем ли мы говорить об установившемся в них равновесии триединства времен - досоветского, советского и постсоветского?

Условимся для начала в некоторых определениях. Верность досоветской традиции характеризует политическую приверженность консервативным ценностям. Верность советской традиции отражает, прежде всего, социальные и социалистические ценности как значимые в современной политике. Наконец, верность постсоветской новации выражает в первую очередь приверженность либеральным ценностям в политике. При этом властвующая новация несет в себе не только верность своему призванию, но и прямую ответственность за сохранение традиций - ближних и дальних. В нашем случае она должна быть по-своему либерально-консервативной, с одной стороны, и либерально-социальной - с другой. Проследим это на конкретных праздниках.

Встреча Нового года - древнейшая из существующих традиций. Этот праздник несет в себе алгоритм универсальности, поскольку всякий праздник представляет собой чествование годовщины того или иного события, иначе говоря, его Новый год. Правда, и этот праздник по-своему политизирован. Ведь его отмечать можно в разное время и по-разному. Нынешний Новый год на Руси был введен Петром Первым в декабре 1699 г. и с самого начала он вступил в известную конфронтацию с церковной традицией, которая продолжала существовать по старому летоисчислению. Трагизм этой ситуации состоял в том, что пышное празднование Нового года теперь приходилось не на время окончания Рождественского поста, а на время его наибольшей строгости. Это событие вбило решающий клин в отношения между светской и духовной властью в России. Отныне одна из них нарочито пировала в тот момент, когда другая усердно постилась. Характерно, что и новейшее решение Государственной Думы о Новогодних праздниках с 1 по 7 января продолжает и даже усиливает эту конфронтацию. Таким образом, праздник, который по всем параметрам должен удовлетворять консервативной традиции, на деле оказывается подчеркнуто антицерковным и выражающим западно-либеральную традицию на Руси.

Праздник Рождества Христова - 7 января - по определению религиозно-консервативного содержания и отражает неформальный союз государства и церкви, но в новой ситуации он полностью поглощается Новогодними праздниками и теряет свои выпуклые очертания. Это еще одна «нечаянная» победа либеральной традиции над консервативной.

Праздник защитников Отечества - 23 февраля - пришел к нам из советской эпохи, поскольку в этот день состоялось первое боевое крещение молодой рабоче-крестьянской Красной армии. В содержательном отношении этот праздник слишком архетипичен, чтобы нести какую-либо политическую нагрузку. Но он отдает дань старой доброй советской традиции, которая знаменует собой становление современной российской государственности. Главное, что удерживает его на плаву в наше далеко не просоветское время, так это его удивительное созвучие народному чувству и устоявшейся советской традиции. Впрочем, эта устойчивость продиктована не столько политикой, сколько почти архаическим чувством близости к другому советскому празднику - Дню 8 марта. Два праздника - мужского и женского начал, отмечаемые с интервалом в две недели, воскрешают в сознании архаические образы человеческого рода, восходящие к языческим культам мужества и мужественности, женской красоты и плодородия. Для России этот праздник особенно значим и традиционен по духу, поскольку несет значительную патриотическую нагрузку. В центре события - образ воина-защитника Родины-матери.

Международный женский день - 8 марта - был учрежден еще в начале ХХ века на волне международного социалистического и феминистского движений. Он знаменовал собой борьбу за права женщин, как важную составную часть в общей системе прав человека и, в частности, человека труда, подверженного эксплуатации не только со стороны капитала, но и старой домостроевской традиции, подчиняющей женщину мужчине на правах раба и господина. Идея равенства мужчины и женщины противопоставляет либеральные и социалистические ценности старому патриархальному консерватизму. При этом социальный элемент здесь более активен и конкретен, чем либеральный. Если классический либерализм безразличен к факту рыночной эксплуатации женщины, женского труда и женского начала, то социалисты способны впадать в другую, хотя и меньшую крайность, нивелирующую родовые различия мужчины и женщины.

Праздник Весны и Труда - 1 мая - также восходит к советской традиции, когда он имел официальное название Дня международной солидарности трудящихся. Тогда этот праздник сопровождался массовыми демонстрациями трудящихся и даже одно время военными парадами на Красной площади. По своему происхождению он связан с США, с борьбой американских рабочих за свои права и попыткой властей силой подавить эти справедливые выступления. С тех пор американский капитализм научился уважать права трудящихся и даже пошел на беспрецедентный рост заработной платы, что стало решающим фактором общего экономического роста. В Европе, как и в России, это праздник левых политических сил - профсоюзов, социалистов, лейбористов, социал-демократов и коммунистов. Однако далеко не всегда они выступают единым фронтом, поскольку несут в себе разную меру радикализма в решении насущных проблем человека труда, человека, живущего на заработную плату.

День Победы - 9 мая - по-настоящему святой праздник, поскольку он связан с победой над смертельным врагом «всего прогрессивного человечества» - германским фашизмом. Именно эта военно-политическая сила поставила своей целью уничтожить Советский Союз не только как политическую реальность, но и как геополитический факт, включая народы, его населяющие: они все должны были погибнуть, либо превратиться в рабов рейха. Только ценой неимоверных политических спекуляций у нас пытаются украсть эту Победу сегодня, приписав ее кому угодно, но только не мужеству и стойкости советского солдата. В основе этих спекуляций - фатальная ненависть к СССР, к советскому социалистическому строю, к политическому руководству, коммунистической партии, имени Сталина, с которыми эта Победа неразрывно связана. Даже год 60-летия Великой Победы не внес перелома в эту политическую тональность радикалов от либерализма. Это тот случай, когда важно не только иметь этот праздник в официальном календаре современной России, но и не омрачать его мотивацией мелких фашиствующих национализмов, с одной стороны, и галопирующих либерализмов - с другой. Есть простые и вечные истины на все времена: СССР и Великая Победа советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. неразделимы и существую как единое целое.

День России - 12 июня - возник сравнительно недавно, как праздник современной России, в основу которого положено странное само по себе событие - принятие Декларации о государственном суверенитете Российской Федерации. Это произошло в бытность, когда Председателем Верховного Совета РСФСР был Б.Н. Ельцин. Именно это событие запустило маховик форсированного распада Советского Союза по чисто политическим мотивам борьбы с «советским коммунизмом» и так называемой «тоталитарной системой». Это был тот случай, когда, по точному выражению Вл. Максимова, «метили в коммунизм, а попали в Россию». Эта Декларация демонстрировала не только отказ малой России от большой России, но она же дала первый импульс «параду суверенитетов», из которого родилось огромное количество межнациональных конфликтов на всем постсоветском пространстве и в самой России. Чеченский сепаратизм вышел из той же Декларации, как ее прямое логическое продолжение. Такова «ирония судьбы», которая продолжает преследовать российскую политическую постсовременность.

День Народного Единства - 4 ноября - на первый взгляд самый провокационный праздник по стилю исполнения, и, быть может, самый существенный с точки зрения целей государственного строительства современной России, связанных с проблемой национальной самоидентификации. Провокационный характер, разумеется, вытекает из откровенной попытки предложить некую альтернативу празднику 7 ноября вместо того, чтобы попытаться найти здесь хоть какой-нибудь исторический компромисс.

И это требует особого рассмотрения. Каким должно быть и каким может быть наше современное отношение к историческому факту и смыслу русской революции с ее фатальной кульминацией в Октябре 1917 года? Какова логика советской эпохи и ее значение для решения исторической проблемы народного единства, связанной с изживанием психологии и практики «русского барства» и «русского рабства»?

«Памятный день российской истории»

Очевидно, начать нужно с исключения крайних оценок революции как абсолютного зла или абсолютного добра, с определения их «золотой середины». Можно ли считать найденную Государственной Думой формулу «памятного дня российской истории» для чествования даты Октябрьской революции оптимальной и отвечающей этому критерию? Как согласуется это с нормами исторической справедливости, патриотизма и перспективными интересами российской государственности?

Печать отрицательно заряженных частиц нашей по-своему агрессивной антисоветской эпохи, безусловно, отложилась на этом решении. При этом логика тех, кто его принимал, предельно проста и, кажется, на первый взгляд достаточно убедительной: «У каждой эпохи свои святые, а значит, и свои праздники». «Всякая власть правит в сласть, а потому ей и решать что праздновать, а что нет». «Оставим праздники советской эпохи ее прошлому» и т.д.

Все это было бы так, если мерить российскую историю шагами политических эпох и политических пристрастий. Однако здесь в очередной раз происходит столь характерная для нашей развивающейся политической и гражданской культуры подмена государственного и политического, точнее, подчинение государственного интереса политическому или узко партийному интересу. Насколько это не одно и то же, говорит, например, та поспешность, с которой наши политики развалили Советский Союз, поставив сиюминутный политический интерес выше государственного и общенародного интереса. А он, если и предполагал законность такой логики развития событий, то требовал безусловной постепенности и осторожности в решении как многочисленных геополитических проблем (Крыма, Севастополя и др.), так и судеб миллионов простых граждан великой страны. Прежде всего, русских, которые в мгновение ока стали «разделенной нацией», разбросанной по всему свету и лишенной какой бы то ни было поддержки со стороны своего государства.

Нечто подобное происходит на наших глазах и с некогда великим праздником Октябрьской революции, который, если разобраться, вовсе не принадлежит одной только политической партии, когда-то приватизировавшей то, что по праву принадлежит всем. Факт перехода российской цивилизации в новое качество постпатриархального развития вольно или невольно связан с событием русской революции, какой бы она ни была, а значит, событие это - больше чем «памятный день российской истории». Оно знаменует собой нечто великое и необратимое, то, без чего современность не может мыслить себя и самое свое право на существование.

Революция - путь от патриархальности в современность

Что же это такое, это нечто, превосходящее по своим масштабам и значению все те коммунистические лозунги, которыми его прикрывали? Какое действительное событие скрывается за навязчивой формулой Великой Октябрьской социалистической революции, которую В.И. Ленин первоначально называл проще и понятнее - рабоче-крестьянской революцией?

Ответ не лежит на поверхности, но по мере удаления от глыбы этого исторического события проступает его отчетливый контур. На самом деле - это было грандиозное событие перехода российской государственности из патриархальности в современность, от Самодержавия светского и духовного к Республике и Конституции, к подлинному Народовластию, которое лишь в начале приобрело вынужденную форму «самодержавия народа», но в дальнейшем мучительно, но верно проделывало эволюцию в сторону реальной социальной демократии.

Большевикам лишь выпала не легкая доля загрести жар этого всеисторического действия, этого тектонического сдвига пород российской цивилизации, и придать ему специфическую форму уникальной в своем роде победоносной (!) рабоче-крестьянской революции. Все или почти все крайности этого события русской революции были продиктованы крайностями тех, кто упорно не желал принимать реальность и необходимость такого перехода из патриархальности в современность, кто упорно желал «приморозить» Россию еще лет на сто. Разумеется, были и те, кто в той исторической ситуации держал золотую середину, позицию «здравого смысла». Но они были в меньшинстве и не имели шансов на успех.

Решающее большинство граждан России воспринимали народную революцию в чисто религиозных категориях - либо абсолютного добра, либо абсолютного зла при явном перевесе первого над вторым. Уж слишком реакционно-консервативным оказался романовский царизм на последней стадии своего существования.

Вот почему история выбрала большевиков! Она выбрала тех, кто способен был держать щит от неимоверного разгула реакции, с одной стороны, и совершенной дикой анархии - с другой.

С этим можно не соглашаться по политическим мотивам, но в этом была судьба России. А значит, отвергая эту судьбу, вольно или невольно отвергают саму суть российской цивилизации. Это, как никто другой, понимали евразийцы, казалось бы, воевавшие на стороне белых, но вынужденные признать по итогам гражданской войны историческую правду русского коммунизма.

Нельзя любить Россию, любя только правление Александра III, как это делает, например, режиссер Н. Михалков. Истинный патриот принимает историю своего Отечества целиком, и в стужу, и в холод. И не пытается из целого извлечь сладенькую пилюлю для собственной услады. Впрочем, еще хуже, когда все целое русской истории и культуры пытаются представить как историю какого-то уродца, не помещающегося в прокрустово ложе европейских стандартов. Такова, увы, политическая тень современного российского либерализма, насквозь проникнутого «западнизмом», как его определил А. Зиновьев.

Узкопартийные мерки в принципе не подходят для настоящего патриотизма. Он, по возможности, вне политики, а если политика становится неизбежна, то он готов принять ее лишь в рамках равноправного, демократического по форме и гуманистического по своей сути диалога социалиста, консерватора и либерала. В противном случае, патриотика проходит неизбежную стадию фашизации своей формы и содержания.

Эта формула активного диалога и есть «золотая середина» в нашем отношении к русской революции и к проблеме празднования этого великого события русской и мировой истории.

Вот почему вопрос о праздновании Дня русской революции - это вопрос наличия или отсутствия в современной России общегражданского диалога, точнее, вопрос публичности такого диалога. В конечном счете, это вопрос нашей политической культуры, которая проверяется именно этой способностью все негативное в политическом смысле, но значимое в государственном, переводить на рельсы лояльности и простоты.

Однако прежде чем ответить на этот вопрос, важно разобраться в некоторых деталях этого грандиозного события всемирной и национальной истории. А детали существуют не только в самом факте события, но и в его предпосылках.

Поиск формулы «Народного Единства»

Тем же решением Государственной Думы, что и отмена празднования 7 ноября, был утвержден новый государственный праздник современной России, праздник Народного Единства, который предложено отмечать 4 ноября. Почему именно 4 ноября? и какова мотивация такого решения? Как следует относиться к этому нововведению?

Отношение, увы, двойственное. С одной стороны, такой праздник действительно нужен, имея ввиду многонациональный характер российского народа, а в октябре 1612 года, как известно, объединились все народы и сословия Руси, и прежде всего русские и татары, для изгнания захватчиков и предателей с русской земли. С другой стороны, в том, как принималось это решение ГД, присутствует значительная доля лукавства, если не сказать злого умысла. Более того, оно прямо противоречит историческим фактам.

Дело в том, что дата 4 ноября знаменует собой чисто церковный праздник Дня Казанской иконы Божьей Матери. Связывать День единства народа, заведомо многонационального и многоконфессионального, с Днем православной иконы не только нелогично, но и опасно. Память о том, что именно этой иконой благословлялись полки Минина и Пожарского, не должна перечеркивать главное событие этой истории. Это освобождение Московского Кремля от польских захватчиков и их приспешников. А датой капитуляции, освобождения Московского Кремля, а значит и действительной победы над врагом, являются именно 7-8 ноября 1612 года (4 ноября была освобождена лишь малая часть города - Китай-город).

Казалось бы, все указывает на то, что Праздник Народного Единства следует отмечать именно 7-8 ноября! И если этого не произошло, то лишь потому, что, принимавшие это решение проявили явную нелюбовь к этой дате русской истории, которая вошла в мировую историю прежде всего событием знаменитой Октябрьской революции 1917 года. Именно о ней записано на скрижалях истории - «изменившая мир». Произошла очередная подмена общенародного и государственного интереса политическим и узкопартийным интересом, подчиненным навязчивой логике воинствующего антикоммунизма. А эта логика не имеет никаких шансов на реализацию программы народного единства, зато имеет все шансы на осуществление очередного народного раскола.

Но если политический интерес в очередной раз берет верх над государственным и общенародным интересом, над самим здравым смыслом, то это прежде всего проверка на прочность нашей политической культуры. Достигли мы здесь зрелости и универсализма, или по-прежнему ходим в школярах? Можно предполагать, что если волна воинствующего антикоммунизма и антисоветизма, захлестнувшая нашу политическую элиту, пойдет на убыль, то у нас есть все шансы исправить эту досадную неточность в принятии судьбоносного решения.

Раскол России - событие революционное или дореволюционное?

Однако может ли 7 ноября как День русской революции претендовать на этот высокий статус - Дня Народного Единства? Ведь хорошо известно, что русская революция расколола Россию на две неравные части, породив массовую эмиграцию элиты общества?

У нас действительно на поток поставлена версия, согласно которой «революция расколола Россию» - на советскую и эмигрантскую. Причем, все лучшее, приписывают эмигрантской России, а все худшее - России советской. А значит и наше будущее теперь связано с тем, чтобы поскорее восстановить дореволюционный статус-кво, где каждый знал свое место: барин барствовал, а крепостной раб раболепствовал.

На первый взгляд здесь все логично. Но если задуматься, то возникают совсем другие вопросы. Разве в стране «единой и процветающей» происходят столь масштабные социальные и национальные революции? Разве народ, почитающий свою традиционную церковь, может позволить себе, и кому бы то ни было встать на рельсы массового «воинствующего атеизма»? Может быть, следует предположить, что далеко не все было благополучно в государстве российском? И если уж произошла столь грандиозная революция, которая потрясла мир и заставила его развиваться по другому пути, чем это было до сих пор, то значит, были на это очень весомые причины?

Какие? Факт тектонического раскола двух социальных пород - на народ, пребывающий в крепостническом рабстве, и господский класс, бесконечно далекий даже в культурном отношении от собственного народа. Этот роковой раскол России на барина и крепостного был особенно рельефно обозначен петровскими реформами. Но это была «мина замедленного действия», которая могла взорваться в любой момент. Это понимали многие цари после Петра, об этом размышляла Екатерина Великая... Но чем дольше откладывалось решение этого вопроса, тем большая разрушительная энергия социального взрыва накапливалась.

Таким образом, исторический факт раскола на две России уходит далеко в глубь веков и возникает задолго до революции, которая лишь обнажила то, что долгое время пытались скрывать от самих себя. Революция по определению была призвана этот раскол преодолеть путем возвращения народу его исконных, естественных прав и образования на этой основе единой и активно развивающейся нации. Для того чтобы этот закономерный процесс прошел более или менее в мирных формах необходим целый ряд исключительных условий, которых, как известно, не было ни в Голландии, ни в Англии, ни во Франции, которые первыми прокладывали путь человечества из патриархальности в современность. Их тем более не было в старорежимной патриархальной России с ее фатальными традициями крепостничества и самодержавия - светского и духовного.

От революций бежали во все времена представители свергнутых классов, а среди них, как правило, было не мало и вполне гениальных людей, оставивших след в мировой культуре. Однако ни кому еще не приходило в голову на этом только основании отменять сами эти революции и их результаты, как это пытается сделать наш нынешний политический бомонд.

Русская революция 7 ноября 1917 года, точно так же как и народное восстание 1612 года, действительно объединили российский народ в его борьбе с иностранной интервенцией и с тем господским классом (боярством или дворянством), который готов был продать национальные интересы России ее злейшим врагам, спасая свой корыстный интерес. Более того, они способны объединить его и в будущем, когда придет время освобождать Москву от новоявленных захватчиков земли русской. И в этом еще один «нечаянный» смысл нового праздника Единения народа, расколотого на олигархов и нищих.

Эти два исторических события, как и событие знаменитого парада на Красной площади 7 ноября 1941 года, знаменуют собой великую миссию Народного Единства - приходить на помощь своему государству перед угрозой его фатального разрушения! Будь то поляки, международные интервенты или гитлеровский фашизм - все они должны были быть повергнуты перед ликом мистической даты русской истории - 7 ноября (25 октября по старому стилю)!

Надо полагать, что всякий, кто в наши дни покушается на эту великую дату российской истории, пытаясь подменить ее аморфным «4 ноября», вольно или невольно уподобляет себя тому господскому классу, который и в прошлом связывал свое будущее не с Россией, а с пришельцами с Запада. Компромисс здесь невозможен.

Революция и гражданская война - не одно и то же

Многое в этой аргументации представляется убедительным. Но когда вспоминаешь, что за революцией 1917 года последовала гражданская война, по отношению к которой международная интервенция выглядит как «бесплатное приложение», то возникают сомнения: как можно чествовать событие, прямо или косвенно, но приведшее к столь массовому кровопролитию в крупномасштабной гражданской войне?

Это тот случай, когда легко спутать причину и следствие. Причиной революции всегда является уже существующий раскол нации. Тогда цель революции - преодоление этого раскола, восстановление утраченного национального единства. Всякая контрреволюция, если она остается в рамках своего здравого исторического призвания, вовсе не стремится вернуться в исходную точку дореволюционного состояния. Она призвана снимать крайности революционной эпохи. Причем эту логику компрадора, как правило, берет на себя сама революционная власть, эволюционируя в сторону умеренности и исторического компромисса. Достаточно вспомнить ленинский НЭП, сталинскую державность (перевод коммунистической идеи в национальную плоскость «социалистической державности»), хрущевскую «оттепель», брежневские «слабости» или горбачевскую мечту о «демократическом социализме». Кстати, именно в этом вопросе Н.А. Бердяев в споре с И.А. Ильиным настаивал на необходимости эволюции или собственного перерождения большевизма, его исторического «изживания» и явной неэффективности каких-либо внешних силовых действий.

Однако суть революционного выступления и непосредственной контрреволюционной реакции всегда связана с открытым столкновением заведомо враждебных сил: тех, кто привык к господской психологии и не желает от нее отказываться и тех, кто устал от рабского самосознания и бесправия и не может более носить эти цепи раба, лишенного собственности и человеческого достоинства.

Когда чествуют 7 ноября как День Великой русской революции, то имеют в виду вовсе не развязывание гражданской войны в России, что в полной мере лежит на совести контрреволюции, а приход к власти Советов, как подлинных органов народного самоуправления. А это и есть великий исторический акт восстановления Народного Единства. Торжество вековой справедливости. Этот День знаменует собой установление подлинного народовластия в России, вставшей, наконец, на путь конституционализма и республиканизма.

За исключением Новгородского Вече у нас в России не было ничего подобного за всю историю. Даже слабое эхо Земских соборов в первые годы правления романовской династии не способно изменить навязчивого монологизма в звучании русского самодержавия. Обойти развитие капитализма в России было невозможно, а капитализм обладает тем непременным свойством, что развивает гражданское общество, а значит, закладывает основы народовластия.

Для России такой первичной формой народовластия и стали Советы, которые даже в своей коммунистической версии развивали основы гражданского общества, а подспудно готовили и нынешний капиталистический обвал. Превратится ли этот обвал в «устойчивое развитие» и искомую «модернизацию» зависит от адекватного понимания смысла и значения советской эпохи, как необходимого и единственного в своем роде пути, который способен был провести эту «русскую махину» через прокрустово ложе противной ее духу капитализации. Только сегодня, на волне тотального постсоветизма, мы оказались готовы принять всю эту мерзость навязчивого «западнизма», да и то лишь для того, чтобы поскорее отказаться от него, как только нам удастся перейти в новое качество освоенной и адаптированной либеральной идеи.

Развязывание гражданской войны в ответ на событие установления Советской власти в России лежит целиком на совести тех белых генералов, которые вольно или невольно воплощали в себе самую мрачную реакцию на это событие. И дело здесь не в личных достоинствах или благородстве этих людей, а в той роли «вешателей революции», которая была им уготована. Они сами это прекрасно сознавали и потому действовали столь непоследовательно и обреченно, предвидя свой неуспех. Будь то Колчак, Деникин или Врангель, все они были обречены на поражение, потому что в той конкретной исторической ситуации им противостояла не партия большевиков, а народ российский, доверивший большевикам властные полномочия. Тенденция узурпации или трансформации этой народной власти в особый политический режим представляет собой уже другую историю.

Любопытно, что прямой аналогией гражданской войны в России в начале ХХ века является гражданская война в Северо-Американских Штатах XIX века. Война между севером и югом в США - это война между противниками рабства и его сторонниками. Это все та же проблема перехода от патриархальности к современности, утверждению принципов естественного права, высокого статуса гражданина, и хотя бы формального, юридически выдержанного демократизма в государственном управлении. В нашей гражданской войне даже географически история повторилась. Белые армии концентрировались на юге России и символизировали старую Россию с ее безмерным «русским барством» и жаждой сохранения господских отношений в обществе. Красная армия концентрировалась на севере России и символизировала новую Россию, освобожденную от векового рабства. Это была война символов. И символ рабства уже не имел шансов на успех. Под лозунгами «земля - крестьянам, фабрики - рабочим» молодая Советская власть была обречена на победу. Эту победу и чествуют 7 ноября как День русской революции, которая была призвана примирить и привести к согласию различные социальные и национальные слои российского общества.

Существенна и еще одна параллель между США и Россией. Это даты 1861-1865 гг. Для США это было время самой ожесточенной гражданской войны и решения принципиального вопроса всей гражданской и политической жизни: быть рабству или не быть. Для России, начавшей процесс освобождения крестьян в 1861 г., по существу это был тот же вопрос, но решенный настолько двусмысленно и непоследовательно, что после него должна была (!) произойти революция такого масштаба, как революция 1917 г., а после нее должна была последовать гражданская война, развязанная все теми же сторонниками старого рабства.

Это тот случай, когда срабатывают алгоритмы истории. И воевать с ними, даже по прошествии многих лет, глупо и бессмысленно. Великая победа над социальным и духовным рабством, одержанная российским народом в ходе освободительной социальной революции начала ХХ века, останется в веках знаковым событием русской истории. Это и есть величайший символ народного единства. Одним только стыдливым отношением к этому историческому символу России власть, олицетворяющая российское государство, способна поставить под сомнение свою легитимность.

Русская мессианская идея

Кажется, мы сошлись во мнении, что вся современная цивилизация построена на революции и что все великие и не очень великие нации прошли через горнило революционного обновления и снятия доминанты патриархальности в системе экономических, политических и духовных отношений. Но почему революция в России обрела столько особенностей очевидного радикализма, которые невольно выводят ее за рамки среднеевропейского стандарта и даже ставят под сомнение оправданность ее великих начинаний?