Война и (ре)конструкция государства в Афганистане: конфликт традиций или конфликт развития

Размещено на http://www.allbest.ru/

Война и (ре)конструкция государства в Афганистане: конфликт традиций или конфликт развития

Фариба Адельха

Аннотация

Международная помощь, направлявшаяся с 2001 г. на (ре)конструкцию афганского государства, парадоксальным образом усилила этнизацию и конфессионализацию экономических и политических отношений, что находится в полном противоречии с принципами good government, проповедуемыми международными донорами. Множащиеся конфликты идентичностей и традиционных форм коллективного членства на самом деле заставляют задуматься о более принципиальном противоречии между культуралистскими представлениями об афганском обществе и последствиями включения страны в мировую капиталистическую экономику. Так, возложение ответственности за социальное и политическое насилие в Афганистане на исламистскую радикализацию, этническую поляризацию или пережитки трайбализма свидетельствует о неполном понимании ситуации, поскольку такой взгляд не принимает во внимание общественные трансформации и новые ставки в считающихся традиционными конфликтах.

Ключевые слова: Афганистан, иностранная интервенция, международная помощь, этничность, джихад, трайбализм

Abstract

War and state (re)construction in Afghanistan: conflicts of tradition or conflicts of development?

Fariba Adelkhah

Foreign aid intended since 2001 for the (re)construction of the Afghan state has paradoxically amplified the ethnicization and sectarianization of economic and political relations, in total contradiction with the criteria of good governance advocated by donors. Apparently traditional or identity conflicts have multiplied, in fact referring to more fundamental contradictions between the culturalist representation of Afghan society and the effects of the country's insertion into the global capitalist economy. Thus, the fact of making Islamic radicalization, ethnic polarization or tribal atavism responsible for the social and political violence in Afghanistan denotes an incomplete vision of the situation, insofar as it does not take into account the transformations society and the new challenges of this supposedly traditional conflictuality.

Keywords: Afghanistan, Foreign Intervention, International Aid, Ethnicity, Jihad, Tribalism

20 января 2014 г. на центральной аллее базара в Бамиане, неподалеку от банка Азизи, вспыхнула драка между тремя мужчинами. Очень быстро около ста человек - жителей города и его окрестностей: Асиаба, Шахидана, Джаграхеля, а также Фатмасти, родного города зачинщиков столкновения, находящегося в десяти минутах езды по дороге на Шашпул, - ввязались в конфликт. В чем его причина?

На первый взгляд, сумка с деньгами, которые один из троих собирался положить в банк. Но поскольку предмет спора исчез и сегодня уже никто не хочет о нем вспоминать, лучше задаться вопросом о том, почему конфликт так сильно разросся в последующие дни, по мере того как все более многочисленные группы постепенно прибывали из Якауланга, Кабула, Баглана и Мазари-Шарифа.

Для восстановления спокойствия, хотя бы временного, потребовалось совместное вмешательство префектуры (вилаята), Совета мира и Совета улемов, потребовавших от стороны, признанной виновной, возместить достаточно высокие финансовые убытки. Было решено, что семья, которая возобновит насилие, будет навечно отстранена от всех политических и административных постов, которые ее члены занимают. Соглашение было скреплено клятвой на Коране, чтобы вынудить участников соблюдать его, но немногие жители Бамиана верят в то, что конфликт окончательно разрешен. Действительно, это лишь последний по времени эпизод затяжной сорокалетней вражды, которая уже стоила жизни 74 человек: все они (за исключением пятерых, убитых в другом городе в попытке «зализать раны», - объяснили мне) происходят от одного предка, ходили в одну мечеть, принадлежали к одному религиозному течению и похоронены на одном кладбище. Следовательно, застарелый спор может в любой момент перерасти в новое побоище.

В небольшом городке Фатмасти живут около 300 семей. С 1970-х гг. в нем, как уже было сказано, случилось 74 трагические смерти: из-за последовательного сведения счетов убийцы и их жертвы нередко оказывались членами одной семьи. Жители Фатмасти называют себя иногда хазарейцами, иногда - парсиванами (фарсиванами), и они не ладят с пришедшими из Ирана уроженцами Сабзевара. Их историю хранят мавзолеи Мир-Хакима Аги и Сайеда Хазрата Яхсуза - два основных места паломничества в городе. «Хазарейцы - потомки Чингиз-хана из династии Моголов, а мы происходим из династии Кеянидов, арийской династии», - утверждает Халифа Азиз (ПМА 2014, 2015), старейшина Фатмасти, который больше не живет в городе и потерял значительную часть своей семьи в конфликтах между кузенами по линии матери. Большинство этих насильственных смертей имели место во время джихада против советских войск и «войны полевых командиров» (1992-1996), в ходе которой его семья раскололась на сторонников «Хизб-и Наср» (впоследствии поглощенной «Хизб-и Вахдат» Абдула Али Мазари) и «Хизб-и Харакат» аятоллы Асефа Мохсени. война конфликт помощь афганистан

Этот внутрисемейный конфликт коренится в разграничении земель, в процессе которого обычно возникают противоречия между зятьями (baja на дари или yazna на пушту). По общему мнению, он был усилен двумя факторами, характерными для периода войны: свободным обращением оружия и массовой эмиграцией мужчин по политическим или экономическим причинам. Таким образом, речь идет о войне между кузенами, подогреваемой матримониальными противоречиями. Характерно, что, хотя главными действующими лицами насилия являются мужчины, тень женщин присутствует повсеместно. Они тоже неявно способствуют социальному воспроизводству конфликтов.

Как бы то ни было, разделение Фатмасти между двумя основными политическими группировками шиитов, участвующими в джихаде, наложилось на более давние проблемы. По мнению молодежи, стремящейся бежать из города, с 1980-х гг. у его жителей не было «ни одной спокойной ночи». Фатмасти отправил на джихад свою долю командос, а после 2001 г. многие местные специалисты вошли в правительство Карзая, и их действия на своих постах, в свою очередь, породили недовольства и вендетту. События в Фатмасти воспроизводят в миниатюре политическую жизнь всей провинции Бамиан.

В июне 2015 г. волнения в связи с назначением нового префекта напомнили о сохраняющихся разногласиях между хазарейцами и среди шиитов, унаследованных от периода джихада и более ранней местной истории. В них проявилась и еще одна составляющая социальной истории Афганистана: институт арбаков. Эти «защитники», зачастую сами создающие ситуации, в которых люди вынуждены прибегать к их заступничеству, вновь появились как вспомогательная милиция при НАТО, и выходцы из Фатмасти были в ней весьма многочисленны (ПМА 2014, 2015).

Таким образом, в Фатмасти сконцентрировались сложные социальные идентичности и политические ставки, свойственные современному Афганистану, и в частности - его центральному региону Хазареджату, на котором мы сосредоточимся в дальнейшем. Мы увидим, что международная помощь, предназначенная для (ре)конструкции государства, после 2001 г. парадоксальным образом способствовала дальнейшей этнизации и конфессионализации экономических и политических отношений - в полном противоречии с принципами good government, проповедуемыми международными донорами. Множащиеся конфликты идентичностей и традиционных форм коллективного членства на самом деле заставляют задуматься о более принципиальном противоречии между культуралистскими представлениями об афганском обществе и последствиями включения страны в мировую капиталистическую экономику. Так, возложение ответственности за социальное и политическое насилие в Афганистане на исламистскую радикализацию, этническую поляризацию или пережитки трайбализма свидетельствует о неполном понимании ситуации, поскольку такой взгляд не принимает во внимание общественные трансформации и новые ставки в считающихся традиционными конфликтах. Поэтому речи доноров, находящихся в плену глобальных моделей и парадигм, оторванных от реалий страны, проблемы которой они намерены разрешить, чаще всего наивны.

Важнейший опыт войны

Итак, история имеет первостепенную важность для понимания Афганистана. Этничность, язык, традиция или ислам сами по себе не могут рассматриваться как объяснительные категории. Мы исходили из постулата о том, что проблемы постконфликтной реконструкции в Афганистане вписываются в череду без конца воспроизводящихся давних логик, переплетаясь с ними и отталкиваясь от них. Даже несмотря на то, что борьба с талибами, неолиберальные веяния и глобализация усилили роль военных, НПО и диаспор, действующих наряду с правительственными учреждениями или вместо них.

Прежде чем перейти к современности, следует напомнить исторический контекст иностранного военного вмешательства в дела Афганистана, одной из наименее развитых стран на планете. В 1978 г. Народно-демократическая партия Афганистана устроила государственный переворот, свергнув правительство Мухаммада Дауд Хана и спровоцировав советскую оккупацию, которая продолжалась до 1989 г. (Andishmand 2009; Roy 1985). С этого времени страна жила в условиях гражданской войны (1989-1996), важнейшими событиями которой были битва за Джалалабад в 1989 г. и несколько битв за Кабул в период между 1992 и 1996 гг. (Abdolghodus 2009; Azimi 2012, 2013; Dorronsoro 2000), а также иностранной интервенции. Афганистану принадлежит печальное мировое первенство по числу беженцев.

Бедность и наличие оружия усугубляют в Афганистане земельные проблемы, ускоряют урбанизацию и выдавливают людей в эмиграцию. После 2002 г. ситуация не улучшилась, но продолжила ухудшаться, в частности, в земельной сфере (Adelkhah 2013). Правительство Х. Карзая довольствовалось сохранением нагромождения разноуровневых законов и подзаконных актов, унаследованных от предшествующих периодов, прагматично используя в своих интересах соотношение сил на местах между различными институциями, социальными и этническими группами или полевыми командирами. В действительности за фасадом речей, обращенных к международным донорам, эта политика привела к централизации распределения земель, а затем к их захвату представителями власти и их клиентелой как от имени их самих (или их семей), так и от имени государства. С этой точки зрения отношения между господствующим политическим классом и государством, с одной стороны, и массой населения, в особенности сельского, как оседлого, так и кочевого - с другой, возможно, гораздо важнее, чем межэтнические или межконфессиональные отношения, хотя нередко это лишь две стороны одной проблемы. Единственная существенная реформа законодательства в этой сфере была проведена в 2008 г. с целью открытия земельного рынка для иностранных инвесторов. Хотя ее реализация осталась ограниченной, эта реформа создала больше проблем, чем разрешила. Она отнюдь не покончила с логикой накопления правящего класса, контролирующего сельскохозяйственные и горнодобывающие концессии, поскольку ключи от рынка и подписание контрактов по-прежнему в его руках. Хотя иностранные инвестиции действительно пришли в страну, они привели к отчуждению значительного количества земель в ущерб мелкому крестьянству и животноводству.

Такой же эффект имело провозглашение - с самыми лучшими побуждениями - неприкосновенности «культурного наследия» после шокировавшего мир разрушения буддистских статуй в 2001 г. Среди его негативных последствий можно упомянуть выведение из сельскохозяйственного оборота таджикских земель в Бамиане и запрет строительства на них, при том что другие пригодные для эксплуатации земельные участки в этой горной местности отсутствуют (ПМА 2014, 2015).

Вопреки наложению различных текстов, разнородности доказательств собственности, сосуществованию часто противоречивых законодательных норм, дроблению территорий, перепутанности этнических идентификаций и крайней разнородности земельных ситуаций - вся эта эволюция отныне хорошо задокументирована как академическими исследователями, так и экспертами (Adelkhah 2013; Alden Wily 2013a)1. Но большинством она рассматривается как провал «постконфликтного» урегулирования или как результат бессилия государства, которое, в отсутствие всякого «национального чувства», оказалось несостоятельным перед лицом двойного давления «коррумпированного» политического класса и «традиции». Конечно, ответственность самих афганцев велика. Тем не менее, не коренится ли червоточина в незрелых плодах непродуманного иностранного вмешательства? Суть проблемы заключается, возможно, в самой идее, если не в принципе той помощи, во имя которой действуют афганцы.

Наследие насилия 1979-2001 гг. и мучительная память о нем не исчезли чудесным образом в последующие годы. Война по-прежнему занимает важное место в сознании афганцев. Она продолжает формировать грамматику и даже лексику повседневной общественной жизни. Она стала по сути матрицей сегодняшнего Афганистана, спровоцировав массовые перемещения населения и трансферы собственности. Кроме того, она формирует общественное сознание афганцев, не перестающих возвращаться в прошлое в своих повседневных разговорах - хотя бы потому, что следы боев 1980-1990-х гг. видны повсюду, а окружающий ландшафт, особенно урбанистический, очень изменился. Пейзаж играет мнемотехническую роль, и война остается большим основополагающим нарративом в современном Афганистане. Она тем более не утрачивает актуальности, что воевали между собой не абстрактные сущности - коммунизм, ислам, нация, но живые люди из плоти и крови, связанные между собой близкими узами соседства (shafa'a) или родства (owdourzadegi), пусть даже политически или экономически сконструированными (Roy 1985; Alden Wily 2004: 27). Конечно, война всегда несет насилие, разрушения и смерть. Но то, что пережил и переживает Афганистан, не сводится только к этому трагическому измерению. С точки зрения социальной война является также экзистенциальным опытом.

Исламский интеллектуал Азизулла Ройеш2 великолепно резюмировал эту идею в своем труде «Дайте мне дышать». Он, в частности, утверждает, что через войну человек познает жизнь: «Война - это все, она - жизнь, работа, дом; мысль рождается из войны, отношения проходят через войну. Чувства, разум, убеждения, религия - все это война. Люди дышат войной, работают на нее, размышляют о ней, молятся на нее и... умирают за нее» (Royesh 2013: 130).

Изобретение этничности в Хазареджате

Эта статья главным образом основывается на двух полевых выездах 2014 и 2015 гг. в центральный регион Афганистана Хазареджат. Поскольку название этого региона отсылает к идее этнической гуппы - хазарейцев, следут сразу же напомнить о том, что этничность относится в меньшей степени к объективным группам, имеющим общее происхождение и ясно очерченную территорию, чем к категориям, с помощью которых (само)определяются действующие лица3. По мнению О. Руа (1985), война стала ключевым вектором формирования этнического сознания в Афганистане. Она зафиксировала присутствие четырех крупных групп населения, которые невозможно определить объективно и однозначно: пуштуы, таджики, хазарейцы и убеки. По определению эти категории являются историческими, они относительны и взаимозависимы. Человек может ощутить себя хазарейцем, а не пуштуном или таджиком в конкретной, в той или иной мере травматичной, ситуации, берущей начало в более или менее отдаленном прошлом, а также в зависимости от ставок в современной игре, разворачивающейся в свете этой исторической памяти. Вслед за Р. Таппером (Tapper 1983), О. Руа (1985) и А. Монсутти (Monsutti 2004, 2005) мы отбросим любое примордиалистское определение этничности. Сегодня она зависит, в частности, от взаимоотношений с государством, сложившихся в результате войны, а также от партийных членств. Особенно заметную роль в этнизации сознания хазарейцев - презираемого меньшинства, оказавшегося в тяжелом положении после вывода советских войск в 1989 г., сыграла группировка Хизб-и Вахдат. В то же время то внимание, которое мы уделяем политической экономии этой формы общественного сознания в контексте гражданской войны, не должно заставить нас видеть в нем - в русле справедливо критикуемой парадигмы (Marchal, Messiant 2002, 2003) - исключительно материальные аспекты, состязание алчности и обид рационально мыслящих игроков, озабоченных извлечением максимальной выгоды. Оно не должно также заслонить собой исключительную подвижность и изменчивость коллективных членств, а значит - повседневных проявлений солидарности как на коллективном, так и на индивидуальном уровне. Возможные идентификации множественны и обсуждаемы, и нередко можно видеть различные партии или фракции внутри одного каума4. По этому поводу А. Монсутти (Monsutti 2005: 99) говорит, в частности, о существовании настоящих «стратегий диверсификации коллективных членств».

Кроме того, при всей его важности, этническое измерение не следует переоценивать. С одной стороны, оно приобретает смысл только в сочетании с политическим измерением, не важно, милитаризованным или нет. С другой стороны, этническая принадлежность переплетается с языковой принадлежностью, в значительной мере делающей ее относительной и порождающей новые линии конфликтного противостояния, в часности, между дари- и пуштуноговорящими. В то же время языковые конфликты сглаживают, если не размывают бинарный межрелигиозный конфликт между суннитами и шиитами, а также межэтнические противоречия.

Начиная с XIX в. современный Афганистан строился на основе англо-российского договора как буферное государство на границе двух империй. При этом пуштуны-сунниты ханафитского мазхаба подчинили себе другие этнические группы и школы исламского права - джафаритов и низаритов, не говоря уже об индуистах или сикхах, полностью маргинализированных, а то и вытесненных после падения британского колониального режима 1947 г. Хазарейцы - шииты джафаритского мазхаба - оказались в самом проигрышном положении, а хазарейская земля стала проклятой в результате ее покорения в 1891-1893 гг., хотя следует напомнить о том, что Кафристан (сегодня Нуристан) и Туркестан на свере и северо-востоке также были завоеваны и колонизованы новой пуштунской династией (Ghobar 2011: 483 и сл., 490 и сл).

Хазареджат - это исторический регион, который никогда не был самостоятельной адинистративной единицей5. Вплоть до принятия конституции 1964 г. он был в основном разделен между четырьмя из пяти вилаятов: Гератом, Туркестаном и особенно Кабулом и Кандагаром. Сегодня хазарейцы живут в границах десятка территориальных образований (Arez 2003). Город Бамиан - исторический центр Хазареджата, хотя он никогда не был исключительно хазарейским и шиитским. Сегодня вилаяты Бамиан и Дайкунди являются двумя регионами с преобладающим хазарейским шиитским населением, хотя присоединение в 2003 г. к Бамиану супрефектур Сайган и Кахмард, прежде входивших в вилаят Баглан и населенных соответственно на 63 и 82% таджиками- суннитами, сократило демографическое и религиозное доминирование хазарейцев джафаритского мазхаба. Кроме того, в Хазареджате живет большинство афганских исмаилитов, а также шииты-двунадесятники, ведущие свой род непосредственно от Пророка Мухаммеда, на что указывает их титул «сайед» - при этом некоторые из них, конечно, сунниты. А. Монсутти (Monsutti 2005: 91) характеризует их как «своего рода религиозную аристократию». Группа кызылбашей имеет тюркское происхождение и считается потомками персидкого Надиршаха, захватившего Афганистан в 1738 г. В 2010 г., по оценкам, 75% населения супрефектуры Бамиан составляли хазарейцы, 15% - шииты-двунадесятники, 10% - таджики и 0,5% - кызылбаши. Кроме того, из 86 550 жителей супрефектуры 8 345 человек, т.е. чуть меньше 10%, поселились здесь между 2002 и 2012 гг., вернувшись из эмиграции или переехав из других районов страны.

До правления «железного эмира» Абдур Рахман Хана (1880-1901), основателя современного Афганистана, Хазареджат никогда не был политически единым и управлялся племенными вождями (эмирами). При Шир-Али Хане (1863-1879) кочевники-пуштуны, известные как кучи, вторглись в регион, перегоняя свои стада на высокогорные пастбища. Под предлогом борьбы с «ересью», царившей в регионе, Абдур Рахман Хан в 1891 г. завоевал его, предварительно обложив население непосильной данью и подвергнув его другим притеснениям: конфискации земель и скота, арестам и депортациям, что спровоцировало мятеж. Военная кампания 1891-1893 гг. не только сопровождалась массовым истреблением населения, но и имела тяжелые последствия для будущего этого региона, колонизованного после почти полной депортации пуштунов - кучи и гильзаев - в Кабул. Выжившие и оставшиеся в регионе хазарейцы (многие из них бежали в иранский город Мешхед, в Кветту в тогдашней Британской Индии или в Россию) были обращены в рабство и лишены всех прав на землю, включая пастбища. Таким образом, они были вынуждены вплоть до наших дней заниматься сельским хозяйством в гористой местности с очень долгой зимой, где пригодных для использования земель катастрофически не хватает. Преемники Абдур Рахман Хана - эмиры Хабибулла Хан (1901-1919) и Аманулла (1919-1929) - положили конец террору в Хазареджате. Они отменили рабство, пересмотрели отдельные дискриминационные нормы в отношении хазарейцев и восстановили некоторые их права, наделив титулами их вождей (эмиров), что привело к соперничеству между последними и к сверхэкспуатации крестьянства (Ghobar 2011: 484). В дальнейшем при Надир-Шахе (1929-1933) и Захир-Шахе (1933-1973) доминирование пуштунов-суннитов в Афганистане, а также превращение шиитов-хазарейцев в подданных второго сорта еще более утвердилось. В 1971-1972 гг. на фоне длительной засухи разразился небывалый голод. В годы правления Мохаммада Дауд-Хана (1973-1978) угнетение хазарейцев усилилось, в частности, под прикрытием закона 1970 г. о пастбищах, признававшего все земли (а не только высокогорные пастбища), пригодные для производства кормов, собственностью государства и запрещавшего перевод пастбищных угодий в пахотные земли. Этот закон способствовал захвату земель пуштунами-кочевниками кучи. Однако интересы последних не ограничивались выпасом скота. За десятилетия сверхэксплуатации хазарейских земель они развили транспортную и коммерческую (в частности, ростовщическую) деятельность, гарантирующую им контроль над экономикой региона. Оправившись от великой катастрофы 1891-1893 гг., кучи отобрали у не имеющих стабильного дохода крестьян-хазарейцев, которых они сделали своими должниками, те немногие права на землю, которые те еще сохраняли (De Weijer 2007; Alden Wily 2013b; Tapper 2008; Mousavi 1998; Monsutti 2004, 2005).

Только после советского вторжения, которое, несмотря на присутствие небольшого гарнизона в г. Бамиан, практически не затронуло Хазаредждат - настолько мало интереса представлял этот пустынный регион и настолько сильным и решительным было сопротивление его жителей (Mohaghegh 1984) - хазарейцы начали освобождаться от пуштунского и суннитского ига. Прежде всего, им удалось добиться от центральной власти назначения на пост премьер-министра в правительствах Бабрака Кармаля (1981-1988), а затем - Мохаммада Наджибуллы (1989-1991) Султана Али Кештманда, хазарейца родом из Фулади (города в вилаяте Бамиан), чьи родители были депортированы в Кабул при Абдур Рахман Хане.

В 1987 г. под влиянием Тегерана вооруженные группы, действующие от имени Исламской республики Иран: Сазман-и Наср, близкая к аятолле Монтазери (1922-2009), и Сипах-и Пасдаран, близкая к Стражам революции, объдинились в Революционный совет исламского единства Афганистана, или Шура-и Эттефак, с центром в округе Якавланг вилаята Бамиан, в итоге трансформировавшийся в политическую партию. Группировка Хизб-и Вахдат тоже зародилась в Бамиане в 1989 г., и во главе ее встал харизматичный Абдул Али Мазари (Dorronsoro 2000: 158 и сл., 240 и сл.; Monsutti 2005: 92 и сл.; Roy 1985; Mo'aseseye farhangi Saghalain 1999). Большинство таджиков и почти все пуштуны тогда покинули регион, позволив хазарейцам захватить город. Последние взяли под контроль новый базар в Бамиане, хотя таджики сохранили свою коммерческую активность благодаря сдаваемым в аренду хазарейцам земле и недвижимости, а также налаженным связям с Кабулом, Мазари-Шарифом и Багланом. Они также занимались земельными спекуляциями, строя жилые кварталы и перепродавая по частям недвижимость, принадлежавшую, в частности, пуштунам из городка Дашт-и Исса Хан, на территории которого был построен аэропорт. После падения коммунистического режима в 1992 г. группировка Хизб-и Вахдат стала основным защитником хазарейцев и шиитов в Кабуле. Однако в ходе битвы, опустошившей столицу в 1993 г., она не смогла воспрепятствовать Афшарской резне, охватившей ее западные кварталы. Несколько сотен хазарейцев были убиты, по официальной версии, таджикскими и пуштунскими боевиками под командованием Ахмад-Шаха Массуда и президента Бурхануддина Раббани, однако нельзя исключить пособничество или предательство самих хазарейцев.

Отступив в Хазареджат, формирования Хизб-и Вахдат, тем не менее, сумели ценой жестоких боев отстоять его от завоевания боевиками Ах-мад-Шаха Массуда в 1995 г. (Dorronsoro 2000: гл. 7). После убийства в том же году талибами Абдула Али Мазари группировка Хизб-и Вахдат раскололась надвое. Одна ее часть, под руководством Абдула Карима Халили, уроженца Бехсуда (вилаят Вардак), присоединилась к Северному альянсу полевого командира Дустума; вторая, возглавляемая Мохаммедом Акбари, уроженцем Вараса (вилаят Бамиан), вступила в союз с талибами, а также с Исламской республикой Иран. Два лагеря противостояли друг другу вплоть до 1998 г., когда талибы завоевали Хазареджат после жестокой экономической блокады. Управление регионом было сразу поручено сторонникам Мохаммеда Акбари. Однако люди Абдула Карима Халили продолжили сопротивление, предприняв, в частности, неудачное наступление на Бамиан в мае 1999 г. Бои сопровождались большим количеством жертв и повлекли за собой разрушение 17% городских построек, в том числе базара. Почти все население - около 13 тыс. семей - бежало, и базар перешел под контроль торговцев-таджиков.

Воспользовавшись победой талибов, кучи вернулись в регион, чтобы попытаться вернуть свою собственность и право на землю. В январе 2001 г. в округе Якавланг возбновились бои, спровоцировав новый исход хазарейцев под давлением репрессий со стороны талибов и массовой резни, оставившей неизгладимый след в коллективной памяти населения региона.

В ноябре 2001 г. открылась новая страница в истории Хазареджата. Талибы покинули регион под натиском американской интервенции, дав возможность хазарейцам в лице Абдула Карима Халили, ставшего в 2004 г. вторым вице-президентом при Х. Карзае, войти в центральное правительство в Кабуле. Им также удалось в новой политической ситуации оспорить притязания кучи и таджиков на землю. Новый политический контекст, более благоприятный для хазарейцев, не привел, однако, к их политической консолидации. Внутри группировки хизб-и вахдат оформились четыре течения: «Хизб-и вахдат-и ислами» Абдула Карима Халили; «Хизб-и вхдат-и ислами-и Афганистан» Мухаммада Акбари; «Хизб-и вахдат-и ислами-и мардом-и Афганистан» Мухаммада Мохакика и «Хизб-и вахдат-и ислами-и меллат-и Афганистан» Эрфани Якаваланги.

В 2015 г. назначение президентом республики Ашрафом Гани на пост главы города Бамиана Мухаммада Тахира Захира, пользовавшегося поддержкой Абдула Карима Халили, показало, насколько остры противоречия. Четыре депутата-хазарейца, в том числе Мухаммад Акбари, воспротивились этому назначению, организовав 16-дневную сидячую акцию протеста напротив префектуры (с 7 по 22 июня). 19 июня университетская молодежь организовала контракцию. Прибытие Захира 1 июля нисколько не успокоило противодействующие стороны: его противники заперли двери префектуры, а сторонники тем временем устроили демонстрацию с букетами цветов в руках (ПМА 2015).

На протяжении столетия создание афганского государства и сопровождавшие его социальные явления - среди которых урбанизация, эмиграция, конфискация или перераспределение земель - привели к болезненному формированию хазарейской идентичности, отождествляемой с этнической, если не расовой принадлежностью. С конца XIX в. как пуштунские, так и таджикские элиты считали хазарейцев монголами, и некоторые их антропологические признаки, такие как, например, плоский нос, были объектом повседневных насмешек. Различные факторы способствовали этому «изобретению этничности»: подъем шиитского религиозного самосознания в 1960-е гг. под влиянием аятоллы Мир Али Ахмада Ходжата7 и Сайеда Исмаэля Балхи8, связанный с иракскими и иранскими священными местами; расцвет в Иране хазарейской литературы сопротивления (Olszewska 2009); музыкальное возрождение, проводником которого стала радиостанция «Радио Хазарги», вещавшая из Кветты с 1975 г.; и последнее, но немаловажное: американское военное вторжение, благодаря которому вновь стало возможным публично отмечать Новруз и Ашуру в Афганистане (прежде эти ритуалы сохранялись только у хазарейцев, живущих в Кветте или в Иране) (Monsutti 2007).

Фактически формирование афганского государства превратило шиитское вероисповедание в религию подчиненных в стране, считающейся суннитской, хотя в Конституции нет упоминания о конфессиональных различиях, а государственной религией провозглашен ханафитский ислам. С 2008 г. в соотвествии с новой Конституцией 2004 г. закон о личном статусе - ahwal-i shakhsiya - разрешает хазарейцам обращаться в Джафаритский суд, если обе стороны конфликта - шииты. Тем не менее процесс этнизации хазарейцев ведет сегодня к разрыву связи между хазарейской идентичностю и шиитской религией. Некоторые хазарейцы-сунниты, объединившиеся в Совет, настаивают на признании своей двойной - этнической и конфессиональной - идентичности и, что немаловажно, встречают понимание и поддержку со стороны хазарейцев-шиитов, удовлетворенных ростом численности своих соплеменников в перспективе электоральной борьбы, имеющей этническую окраску, а также довольных своим представительством среди религиозного большинства, что позволяет им на равных взаимодействовать с другими идентитарными сообществами10. Таким образом, результатом процесса этнизации является не столько хазарейская идентичность с четко очерченными границами, сколько «хазаризация» разнородного, порой смешанного населения: например, хазарейцев - носителей пуштунской культуры, или хазарейцев-«метисов» (doraga)11. Во всех этнических группах различают хазарейцев по происхождению (asli) и «причисленных» к харазейцам (wasli), что позволяет утверждать (или оспаривать) «аутентичность» и «автохтонность» тех или иных семей.

Таким образом, хазарейцы и шииты не представляют собой однородной общности. Помимо разницы происхождения, неравенства, связанного с уровнем образования, достатка или половой принадлежностью, они разделены политчески с момента государственного переворота 1978 г. Как уже было сказано, некоторые присоединились к Сазман-и Наср, тогда как другие поддержали Хизб-и харакат (Mohaghegh, Mohammad 1984), что привело к расколу партии Хизб-и вахдатт через несколько лет после ее создания. После этого раскола некоторые стали сотрудничать с талибами, а то и прямо вошли в их ряды (Alden Wily 2004: 23). Эти внутренние политические противоречия, вылившиеся в военное противостояние на протяжении трех десятилетий, а также конфликты по поводу земли, недвижимости или финансов, питают недоверие и враждебность между шиитами, в особенности между хазарейцами и сайедами. Последних часто обвиняют в том, что они пользовались покровительством талибов (а в годы монархии - господствующего класса: пуштунов). В определенном смысле война дала хазарейцам возможность освободиться от социального доминирования сайедов, пуштунов и таджиков. Этот процесс разворачивался отчасти по ливанскому образцу, поскольку его идеолог - Абдул Али Мазари - был близок к лидеру Хезболлы Мустафе Чамрану, а также перенял опыт у других антиимпериалистских иранских или палестинских полевых командиров12. После 2002 г. ситуация осложнилась соперничеством между хазарейцами, которые оставались в Хазареджате в годы войны (watani), и теми, кто выбрал эмиграцию, в частности в Иран (zawari), и вернулся оттуда, обогащенный опытом пребывания в диаспоре, и, наконец, теми, кто приехал из других регионов страны (в частности, из Газни, исторической вотчины интеллектуальных элит благодаря связи с Пакистаном), чтобы поселиться в Хазареджате, который отныне воспринимается как земля хазарейцев по определению (ПМА 2014-2015; Adlparvar 2015: 152 и сл.).

Реконструкция государства, помощь в развитии и изобретение этничности

Западное военное вторжение 2001 г. и последовавшая за ним «реконструкция» государства интенсифицировали процесс изобретениия хазарейского Хазареджата и этнизации хазарейцев. Иностранное присутствие, порожденные им финансовые потоки и открывшиеся экономические возможности, а также насаждаемые институциональные схемы усугубили этнизацию и/или конфессионализацию афганского общества, не менее, чем возвращение беженцев и эмигрантов, инвестиции афганской диаспоры и урбанизация - и это несмотря на то, что политически и идеологически помощь в развитии была нацелена на преодоление унаследованных от прошлого расколов, этого воплощения «традиций», якобы бывших причиной политического кризиса, в который страна погрузилась с 1970-х гг. Вдохновленная экспертами Международных сил содействия безопасности (ISAF) Конституция 2004 г. также опирается на примордиалистское понимание этничности и конфессиональной принадлежности и открыто признает права этносов, тем самым реифицируя последние. Тот факт, что теория национальностей (mellat), существовавшая при народно-демократической партии Афганистана (1978-1979) и при советской оккупации (1979-1989), возродилась под «зонтиком» НАТО, можно считать иронией истории. «Реконструкция» мыслилась по этническому или конфессиональному принципу, в соответствии с которым издавались законы, распределялись финансы, министерские и административные посты, мобилизовавался электорат, возникали земельные споры и супружеские конфликты. Хазарейцы, традиционно занимавшие в Афганисане подчиненное положение, впервые почувствовали себя объектом позитивной, а не негативной дискриминации: они получили наибольшую выгоду от политики выделения ресурсов по этноконфессиональному принципу, хотя их жизнь не стала от этого намного лучше. Как уже говорилось, Конституция 2004 г. и закон о личном статусе 2008 г. узаконили джафаритские суды. Однако вековые соперники хазарейцев - кучи также были признаны отдельной этнической группой, и в этом качестве Конституция гарантировала им улучшение жизненных условий и доступа к образованию (Tapper 2008). Двойная реификация этих «враговне-разлей-вода» чревата серьезными опасностями, как уже показали кровавые столкновения между хазарейцами и кучи в Вардаке в 2010 г., в Газни между 2010 и 2012 гг., а также этнополитическая мобилизация депутатов - хазарейцев и пуштунов в защиту своей клиентелы в преддверии парламенстских выборов.

Тот факт, что пост префекта (wali) вилаята Бамиан был впервые в истории отдан хазарейцу, явлется одной из наиболее красноречивых иллюстраций этнизации реконструкции афганского государства под эгидой международной помощи. Этот пост последовательно занимали Мухаммад Рахим Алиар в 2003 г., Хабиба Сараби (первая женщина на такой высокой должности) в 2005 г., Гулам Али Вахдат в 2014 г. и, наконец, в 2015 не без проблем на него был назначен Тахир Захир. Другой пример: около десятка административных работников нижнего звена в Шибаре (вилаят Бамиан) - хазарейцы-шииты-двунадесятники, в то время как 30% его населения составляют таджики-сунниты, а почти половина проживающих здесь шиитов относится к исмаилитам. За всеми этими назначениями последовал набор чиновников и служащих - хазарейцев, отобранных по этническому, если не фракционному крите-рию: вышеназванные фигуры близки к Абдулу Кариму Халили и Му-хаммаду Мохакику. Это немедленно сказалось на политике наделения землей и иными государственными ресурсами и признания земельных прав, проводимой отные в пользу хазарейцев и в ущерб таджикам и сайедам (Adlparvar 2014: гл. 5). Таким образом, помимо сферы политики и управления, этнизация распространилась и на экономическую сферу: так, на базаре в Бамиане осталась лишь горстка торговцев- таджиков вместо примерно двух с половиной тысяч в 1970-1980-е гг. К тому же хазарейцы покупают товар только у своих соплеменников. Нередко можно услышать: «Хазареец не ест таджикский хлеб».

Политэкономия «реконструкции» с неизбежностью наложилась на этнополитическую память о войне и предшествующих периодах в стране, где любые попытки проследить право собственности в высшей степени противоречивы в зависимости от того, какие приводятся доказательства: политические, юридические, ссылки на обычное право - письменное или устное, что делает любую отсылку к прошлому актуальной и потенциально конфликтной (Alden Wily 2004; Monsutti 2008). В период выборов афганцы легко различают среди кандидатов боевиков, сопротивлявшихся советской оккупации (тех, кого называют джихадистами) и бывших эмигрантов (мохаджиров). Точно так же они различают предпринимателей в зависимости от происхождения их состояния и их проектов. Каждый знает всю подноготную того или иного хозяина отеля, застройщика жилого квартала или рыночного торговца. Этническая и конфессиональная идентификация предпринимателей и получателей международной помощи напрашивается сама собой, и иностранцы приспосабливаются к этому, а иногда и сами на этом играют. Например, множество НПО, появившихся в вилаяте Бамиан и пользущихся западной или японской финансовой поддержкой, очень быстро были переориентированы с помощи женщинам или борьбы с бедностью на межэтнические и межконфессиональные отношения в том виде, в каком их переопределила война (Anjoman-i nevisandegan-i Bamyan 2011). Военное сопротовление Абдула Карима Халили наступ-лению талибов в 1996-1998 гг. и его политическое возвышение при президентстве Хамида Карзая довершили процесс «хазарификации» провинции, в которой прежде господствовали таджики и сайеды (первые, впрочем, продолжают осуществлять экономический и финансовый контроль из Кабула, Баглана, Мазари-Шарифа и Кундуза), а также населения, которое раньше воспринимало себя скорее как шиитов, нежели в этническом ключе, оказавшемся более важным в процессе структурирования военного сопротивления или политических партий - в данном случае Хизб-и Вахдат, или, вернее, ее четырех ответвлений. В свою очередь, большинство организаций международной помощи приняли за чистую монету это «хазарейство» Хазареджата, а после 2004 г. и сами хазарейцы массово потянулись в реогион из Газни или Балха, а также из-за границы, чтобы попытаться воспользоваться манной международной помощи под лозунгом «возвращения к корням». Абдул Карим Халили поощрял это движение с целью увеличения числа своих избирателей накануне президентских выборов 2003 г., на которых он поддержал кандидатуру Хамида Карзая, в частности, мобилизуя голосование женщин - к вящему удовольствию НПО международного гражданского общества. Таким образом, этнизация и конфессионализация региона вполне может уживаться с приоритетами помощи развитию и «реконструкции» государства. И наоборот, международная помощь иногда производит «негативные» этнические идентичности, в частности, отказываясь работать в регионах, считающихся слишком радикальными или консервативными, а следовательно, опасными, среди которых преимущественно таджикские провинции Сайган, Кахмард, Шибар или юг страны, занятый талибами.

Однако эти процессы скрывают более сложные линии разлома. Как мы видели, хазарейцы бамиана не едины. Хазарейцы-автохтоны отные соседствуют, не без трений, с хазарейцами, прибывшими из Газни, Герата или Мазари-Шарифа, а также вернувшимися из Ирана. Как и другие этнические общности страны, хазарейцы разделены изнутри не абстрактной идентичностью, а вполне конкретным социальным неравенством. Как показывает рассмотренный в начале статьи случай городка Фатмасти, ситуация выглядит еще более сложной на микролокальном уровне. Имея дело с такой фрагментированной социальной структурой, управляемой обычно двойным - родовым (qawm) и территориальным (manteqa) принципом, необходимо, как это уже очень давно продемонстрировал О. Руа (Roy 1985), не упускать из виду тот факт, что этнизация афганского общества - процесс изменчивый, политически и исторически конструируемый, по меньшей мере со времени централизаторского правления Абдур Рахман Шаха. Природа этого процесса у хазарейцев исследована А. Монсутти (Monsutti 2004, 2005). В данном случае этнизация не основана на территориализации племенных идентичностей, которую можно было бы отразить на одной из знаменитых, но от того не менее фантастических «этнических карт». Напротив, она базируется на перемещениях населения: либо добровольных, мотивированных экономическим интересом; либо принудительных, провоцируемых центральной властью - применительно к Хазареджату их причиной стали злоупотребления в ходе аграрной реформы (1976-1979) или война (1979-2001).

Таким образом, необходимо принимать во внимание не только локальные и социальные связи, но и мобильность кочевого населения, и сезонную миграцию, эмиграцию и принадлежность к диаспоре, а также учитывать подвижность и изменчивость этноконфессиональных идентификаций. Важное место следует отвести и еще одному фактору: соседству (shafa'a) между поселенческими или этническими группами - источнику конфликтов и компромиссов, конкуренции и солидарности (Mumtaz 2013; Monsutti 2008).

Политическая и моральная экономика этничности

«Реконструкция» - лишь один из моментов долгой истории Афганистана, эпизод, изменивший ее ход благодаря мощности ресурсов, направленных в страну, а также введения представительских институтов, способствующих этнизации политической жизни посредством выборов. С этой точки зрения иностранная интервенция с 2001 г. сделала политически корректным содействие интеграции «меньшинства», которым в афганской политической системе являются хазарейцы, ценой этнической реификации их идентичности. При этом их социально-экономическое положение осталось подчиненным, в том числе в Хазареджате - регионе особенно бедном по причинам в том числе географическим. Большинство земельных участков здесь почти не имеют рыночной стоимости за пределами этой гористой местности, поскольку они расположены на склоне и подвержены эрозии, сползанию почвы и смыву ее дождями.

Поощряемая секьюритизацией земльной собственности, территориализация этничности усиливает предвзятость в распределении иностранной помощи. Порой распорядители финансов руководствуются собственными стратегическими, религиозными или культурными мотивами: так, Иран отдает предпочтение хазарейцам, Пакистан - пуштунам, Турция - узбекам, а Фонд Ага-Хана - исмаилитам. Но помимо этих политических подходов существуют еще соображения целесообразности: хотя большинство иностранных организаций, соблюдая политкорректность, нанимает некоторое количество хазарейцев, они все равно вынуждены опираться на пуштунов при работе на юге страны, на таджиков или узбеков - на севере. Разумеется, в Хазареджате резонно нанимать хазарейцев. Однако, несмотря на это, рабочие места в иностранных НПО в первую очередь достались суннитам - хотя бы потому, что они составляют большинство, но также потому, что они зачастую лучше образованны и лучше владеют английским языком.

Этнические сети, в свою очередь, стремятся воспользоваться финансовыми потоками международной помощи развитию и иностранным присутствием. Так, хазарейцы используют организации и проекты правозащитного толка, таджики активны в плане научного и культурного сотрудничества и в СМИ, пуштуны незаменимы в сфере телекоммуникаций по очевидным причинам безопасности (только они могут свободно перемещаться в пуштунских районах), а также благодаря соответствующему образованию, которое многие из них получили, находясь в эмиграции в Пакистане в 1980-1990-х гг.

После 2002 г. диаспора, международное сообщество и иностранные войска, находящиеся на территории Афганистана, наводнили страну деньгами, что привело к повышению цен в определенных сферах, среди которых недвижимость, отели и рестораны, воздушный транспорт, аренда машин. Подорожали также импортные продукты и некоторые местные услуги, например аренда свадебных залов. Денежные потоки нарушили равновесие прежних социальных связей, в особенности внутрисемейных, а иногда изменили самцу их природу. Результатом стала сложная помесь традиционализации и монетаризации родственных отношений.

Во всех социальных слоях доллар диктует свои законы: отцы не столько отдают своих дочерей замуж, сколько продают их, иногда очень дорого, порой еще в колыбели. Небогатый крестьянин может быть вынужден уступить дочь после нескольких неурожаев, но и глава обеспеченной и знатной семьи, который может рассчитывать на щедрое вознаграждение со стороны претендента на руку невесты, жажадущего повысить свой социальный статус, зачастую ведет себя таким же образом. Здесь вступают в силу сложные социальные стратегии, результатом которых становится инфляция брачного выкупа (pul-i shir). Например, отец, желая выдать дочь за одного из своих двоюродных братьев, может объявить неугодному претенденту, не обижая его, заведомо высокую сумму выкупа. И если последний откажется платить, что случается нередко, то стоимость выкупа все равно возрастает.

Под влиянием Независимой комиссии по правам человека в Афганистане, Миссии ООН по содействию Афганистану, а также множества НПО, озабоченных защитой прав женщин и соблюдением законности, афганский брачный рынок стал регулироваться юридически. В свою очередь это повлекло за собой его ускоренную монетизацию, поскольку суды - не только официально платные, но и, поговаривают, не отказывающиеся от взяток - непрерывно выносили решения относительно размеров брачного выкупа, растущего с той же скоростью, что и стоимость жизни. Причудливое сочетание денег, закона и обычая породило, например, такую практику, как компенсаторные матримониальные обмены, призванные остановить «зло» (bad или badal), а именно межсемейное, межклановое или межэтническое насилие. Известны даже случаи намеренного развязывания конфликта с целью уладить дело таким образом. Антагонизм и выгода оказались тесно связанными между собой, так что часто можно заподозрить жалобщика в том, что он нарочно затеял ссору, чтобы не платить брачный выкуп.

Наряду с земельными спекуляциями и идеологическими разногласиями, также связанными с иностранным присутствием, все это привело к деформациям в афганском обществе, имеющим высокую человеческую цену. Прежде всего, речь идет о межпоколенческом разладе, чтобы не сказать разрыве. Молодежь часто более образованна и лучше ориентируется в деятельности международных организаций, а знание английского языка открывает ей профессиональные и финансовые возможности, как правило, недостижимые для старшего поколения. Это дестабилизирует статусные отношения: молодежь претендует на большую самостоятельность в принятии решений в по-прежнему патриархальном племенном обществе, а старшее поколение, в свою очередь, недовольно тем, что успешность молодых подрывает его авторитет. К этому добавляется дестабилизация отношений между супругами, например, когда жена имеет собственный доход благодаря работе в НПО, в то время как ее муж - безработный или же вынужден довольствоваться невысокой зарплатой, обычной для афганской экономики. При этом женщине следует вести себя очень осторожно, чтобы не вызвать интереса к себе среди коллег-мужчин: в случае развода с мужем она потеряет не только социальный статус, но и рабочее место. Бывают ситуации, когда женщина, желающая открыть у себя в доме ясли, вынуждена платить солидную сумму за аренду комнаты собственному мужу. Кроме того, женщины начинают требовать права на наследство: взрывоопасная ситуация с точки зрения как обычного, так и исламского права. Усиливается и внутрисемейная конкуренция «между равными» - между двоюродными братьями или племянниками, например, когда один из них устраивает пышную свадьбу на зависть остальным и тем самым наносит урон их репутации.

В целом можно сказать, что многочисленные линии раскола и конфликтов, пронизывающие афганское общество, усиливаются его чрезвычайной фрагментированностью, запутанностью земельных владений, этнических и конфессиональных идентичностей, принадленожности к семьям и кланам. Любое распределение ресурсов или инвестиций предполагает выбор в пользу той или иной местности - и, следовательно, в ущерб остальным. Это очень заметно в сфере сельской инженерии: водоснабжение и плата за его использование, время ожидания подключения к водопроводной сети, а также иногда нежелательные последствия для окружающей среды создают новое поле для конфликтов между деревнями или городами.

Финансовый и потребительский пузырь, непрерывно растущий с 2002 г., провоцирует опустошительные социальные потрясения. Те, кто обладает властью, используют ее для удовлетворения своих сексуальных потребностей - кто под дулом винтовки, кто в обмен на доллары или на оценку на университетском экзамене. Индивидуация женщин, вернувшихся из-за границы - с Запада, из Ирана или Пакистана - или посещающих школу, вызывает озлобление их мужей, отцов или братьев, неспособных признать, что они могут вести себя не так, как другие женщины. Супружеская ревность, чувство тем более опасное, что оно связано с защитой чести семьи, также может сыграть свою роль. Человеческая цена всех этих трений ужасаюше высока. Многих женщин они доводят до самоубийства (путем самосожжения, отравления пестицидами или крысиным ядом), другие подвергаются жестоким и бессмысленным наказаниям - отрезанию носа или ушей. Подобные издевательства многократно описаны прессой применительно к Бамиану, Дайкунди и Герату - и, что кажется странным, реже отмечаются в пуштунском, таджикском и узбекском обществах, имеющих при этом репутацию более консервативных. Однако насилие является обычным делом и при разрешении земельных, семейных, межэтнических или межконфессиональных конфликтов. Откровенная милитаризация этой сферы с подачи полевых командиров представляет собой крайнюю форму использования силы как способа социального регулирования.

Справедливо или нет, население возлагает ответственность за неконтролируемое распространение огнестрельного оружия на международные организации: не имея возможности легально приобрести оружие для самозащиты и защиты своего имущества, многие семьи добывают его незаконно, а американские военные регулярно проводят в домах обыски и конфискации. Массовый набор полицейских из числа местных жителей (около 30 тыс. чел.), которых население воспринимает как арбаков - самозванцев, контролировавших жилые кварталы и игравших главную роль в социальном насилии и гражданской войне, - также способствует милитаризации афганского общества (Dorronsoro 2000: 127). Другими словами, международная помощь и генерализация насилия взаимно подпитывают друг друга, а от частных столкновений и разборок недалеко до гражданской войны, которую иностранное присутствие как раз должно было бы предотвратить.