Неклассическая теория сознания

Размещено на http://www.allbest.ru/

План семинарского занятия по философии для студентов 2 курса врачебных факультетов

Занятие №№ 9-10

Тема: Психоанализ как неклассическая теория сознания

Психоанализ и его место в истории медицины.

Понятие бессознательного, его теоретический смысл. Сознательное, предсознательное, бессознательное.

Структурно-динамическая модель человеческой индивидуальности. Я, Оно и Сверх-Я.

К. Юнг и теория коллективного бессознательного

Знак, аллегория, символ

Понятие коллективного бессознательного и критика подхода Фрейда

Роль архетипов в процессе индивидуации

Литература

Фрейд 3. Автобиография. // Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия. М., 1992. С. 109-113, 118-125.

Фрейд 3. Некоторые замечания относительно понятия бессознательного // З. Фрейд Психоанализ и русская мысль. М., 1994. С. 29-34.

Осипов Н. О психоанализе // Там же. С. 91 -111.

Введение в философию. Учебник. Ч. 1. С. 303-306.

Фрейд 3. Я и Оно. // Психология бессознательного. М., 1990. С. 425-439.

Юнг К. Г. Об архетипах коллективного бессознательного. // Вопросы философии, 1988. №1. С. 133-134, 141-148.

Юнг К. Г. Проблема души современного человека. // Это человек. Антология. М., 1995. С. 24-33.

Лейбин В. М. Психоанализ и философия неофрейдизма. М., 1977.

Творческое задание:

Психоанализ художественного творчества (3. Фрейд и К. Юнг)

Фрейд 3. Достоевский и отцеубийство. // Фрейд 3. Художник и фантазирование. М., 1995. С. 285-294.

Додельцев Р. Ф., Долгов К. М. Психоанализ искусства. // Там же. С. 13-16.

Нейфельд И. Достоевский. Психоаналитический очерк. // З. Фрейд. Психоанализ и русская мысль. М., 1994. С. 52-69.

Юнг К. Г. Психология и поэтическое творчество. // Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991. С. 103-118.

Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 202-228, 267-283.

Психоанализ и его место в развитии медицины

Чтобы осмыслить роль психоанализа в истории медицины, необходимо понять внутреннюю логику ее развития. И здесь писатель - а Стефан Цвейг остается писателем, хотя в своей книге «Врачевание и психика» проводит настоящее историческое исследование, - иногда проникает в смысл происходящего глубже, чем ученый-историк.

Здоровье для человека естественно, болезнь - неестественна. Поскольку здоровье присуще человеку от природы, оно необъяснимо и не требует объяснений. Но всякий страждущий ищет смысл своих страданий. Ибо мысли о том, что болезнь нападает на нас без всякой нашей вины, этой чудовищной мысли о полной нелепости страданий человечество еще никогда не решилось довести до конца. Болезнь всякий раз представляется ему кем-то ниспосланной, и тот непостижимый, кто ее посылает, должен, по мнению человечества, иметь все основания для того, чтобы вселить ее именно в это вот бренное тело.

Всякая медицина на земле начинается как магия, культ, ритуал, как душевное напряжение человека против посланного богом испытания. Телесному страданию противопоставляется не технический, а религиозный акт. Не ищут причин недуга, а ищут бога. Не борются с болевыми явлениями, а пытаются замолить болезнь, искупить ее, откупиться от бога при помощи обетов, жертв и церемоний, ибо только тем путем, каким пришла она, - путем сверхъестественным - может она и отступиться. Так единству явления противопоставляется еще полное единство чувства.

Это начальное единство вскоре рушится. Ибо для того чтобы стать самостоятельной и принять на себя практическое посредничество между болезнью и больным, наука должна отринуть божественное происхождение болезни и исключить, в качестве совершенно излишней, религиозную установку - жертву, молитву, культ.

С момента нарушения первоначального единства все элементы врачебного искусства приобретают сразу же совершенно новый и наново окрашивающий смысл. Прежде всего единое душевное явление «болезнь» распадается на бесчисленные, точно обозначенные болезни. И вместе с тем ее сущность теряет в известной степени связь с духовной личностью человека. Болезнь означает уже нечто приключившееся с человеком не в его целом, а лишь с отдельным его органом (Р. Вирхов на конгрессе в Риме: «нет болезней вообще, а лишь отдельные болезни органов и клеток»). И первоначальная задача врача - противостать болезни как некоей цельности - заменяется теперь, естественным образом, более скромной задачей - локализовать всякое страдание по его исходным точкам и причислить его к какой-либо из давно расчлененных и описанных групп болезней. Как только врач поставил правильный диагноз и дал болезни наименование, он в большинстве случаев уже выполнил суть своего дела, и лечение совершается в дальнейшем само собою при посредстве предусмотренных на этот случай медицинских приемов. Полностью отрешившись от религии, от волшебства, являясь добытою в школе суммой знаний, современная медицина оперирует не индивидуальной интуицией, а твердыми практическими установками, и если она до сих пор еще охотно присваивает себе поэтическое наименование «врачебного искусства», то высокий этот термин может означать лишь более слабую степень - «искусство ремесленное». Ибо давно уже паука врачевания не требует от своих учеников, как некогда, жреческой избранности, таинственной мощи провидения, особого дара созвучия с основными силами природы; призванность стала призванием, магия - системой, таинство врачевания - осведомленностью в лекарственных средствах и в отправлениях организма. Исцеление совершается уже не как психическое воздействие, не как событие неизменно чудесное, но как чистейший и почти наперед рассчитанный рассудочный акт со стороны врача; выучка заменяет вдохновение, учебник приходит на смену Логосу, исполненному тайны. Там, где древний, магический порядок врачевания требовал высшего душевного напряжения, новая, клинико-диагностическая система требует от врача противоположного, а именно ясности духа, отрешенного от нервов, при полнейшем душевном спокойствии и деловитости.

Эти неизбежные в процессе врачевания деловитость и специализация должны были в девятнадцатом веке усилиться сверх меры, ибо между пользуемым и пользующим возникло еще третье, полностью бездушное существо: аппарат. Все более ненужным становится для диагноза проницательный и творчески сочетающий симптомы взор прирожденного врача: микроскоп открывает для него зародыш бактерии, измерительный прибор отмечает за него давление и ритм крови, рентгеновский снимок устраняет необходимость в интуитивном прозрении. Все больше и больше лаборатория принимает на себя в диагностике то, что требовало от врача личного проникновения, а для пользования больного химическая фабрика дает ему в готовом виде, дозированном и упакованном, то лекарство, которое средневековый медик должен был собственноручно, от случая к случаю, перемешивать, отвешивать и рассчитывать. Засилье техники, проникшее в медицину хотя и позже, чем повсюду, но столь же победоносно, сообщает процессу врачевания деловитость некоей великолепным образом разработанной по деталям и по рубрикам схемы; понемно1у болезнь - некогда вторжение необычного в сферу личности - становится противоположностью тому, чем она была на заре человечества: она превращается, большей частью, в «обычный», «типический» случай, с заранее рассчитанной длительностью и механизированным течением, делается задачею, доступной разрешению методами рассудка. К этой рационализации на путях внутренних присоединяется, в качестве мощного пополнения, рационализация извне, организационная; в клиниках, этих гигантских вместилищах горя человеческого, болезни распространяются точно так же, как документы в картотеках, по специальным отделениям, с собственными подъемниками, и так же распределяются врачи, конвейером проносящиеся от постели к постели, исследующие отдельные случаи - всегда только больной орган - и большей частью не имеющие времени заглянуть в лицо человека, прорастающего страданием.

Против этого обезличения и обездушивания врачебной науки искони отстаивала себя широкая, непросвещенная, но в то же время внутренне-понимающая масса. Пусть давно уже в свете электричества рассеялась вера в ведьм и дьяволов; вера в чудодейственного, знающего чары человека сохранилась в гораздо большей степени, чем в этом признаются открыто. И то же самое почтительное благоговение, которое мы испытываем по отношению к гению, непостижимо творящему в лице, скажем, Бетховена, Бальзака, Ван-Гога, народ испытывает доныне ко всякому, в ком чувствует он целебную мощь, превосходящую норму. По мере того как медицина становится все более и более технической, рассудочной, локализирующей, все шире и шире, вопреки всяческому школьному образованию, разрастается в низах народа, в смутных его глубинах, это течение, направленное против академической медицины.

Но самые опасные противники академической науки явились не из крестьянских хижин и не из крестьянских таборов, а возникли в ее собственных рядах, подобно тому, как Французская революция заимствовала вождей не из народа, но, наоборот, мощь дворянства потрясена была, собственно говоря, дворянами; так и в великом восстании против чрезмерной специализации медицины решающее слово неизменно принадлежало отдельным независимым врачам. Первый, кто повел борьбу против бездушия, против срывания покровов с чудес врачевания, был Парацельс. И как ни сомнительны, на взгляд современности, его собственные рецепты, духовное влияние этого человека растет как бы под покровом времени и в начале девятнадцатого века проявляется наружу в так называемой «романтической» медицине. С безусловною верою во вселенскую одухотворенность природы она отстаивает мысль, что сама природа - наиболее мудрая целительница и нуждается в человеке в лучшем случае лишь как в пособнике. Подобно тому, как кровь, не побывав в выучке у химиков, образует антитоксины против всякого яда, так и организм, сам себя поддерживающий и преобразующий, способен в большинстве случаев без всякой помощи справиться с болезнью. Поэтому путеводной нитью всякого человеческого врачевания должно быть правило - не идти вразрез с естественным ходом жизни, а лишь укреплять в случае болезни всегда присущую человеку волю к выздоровлению. А этот импульс нередко может быть поддержан путем душевного, духовного воздействия в той же мере, как и при помощи грубой аппаратуры и химических средств. Истинное же исцеление всегда совершается изнутри, а не извне. Целый ряд систем возникает в девятнадцатом столетии из этой основной идеи о самостоятельной силе сопротивления организма. Общее всем этим природным методам, чудесным исцелениям и «врачеванию духом» положение может быть выражено в одной короткой формуле. Научная медицина рассматривает больного с его болезнью как объект и отводит ему абсолютно пассивную роль. Ему не о чем спрашивать и не о чем говорить, все, что он должен делать, - это послушно и даже без единой мысли следовать предписаниям врача и по возможности выключить себя самого из процесса пользования. В этом слове «пользование» - ключ ко всему. Ибо в то время как в научной медицине больного «пользуют» в качестве объекта, метод душевного врачевания требует от больного прежде всего, чтобы он сам пользовался душою, чтобы он, как субъект, как носитель и главный исполнитель врачевания, проявил максимум возможной для него активности в борьбе с болезнью. В этом призыве к больному - воспрянуть душою, собрать воедино свою волю и целостность своего существа противопоставить целостности болезни - и состоит существеннейшее и единственное врачебное средство всех психических методов. Только через словесное обращение и взгляд - этих посланцев от личности к личности - во многих случаях могло быть восстановлено, исключительно воздействием на дух, здоровье в организмах совершенно расшатанных. В полной мере чудесные, исцеления эти не являются ни чудом, ни исключительным явлением; они лишь смутно отражают все еще неясный для нас закон взаимодействия высшего порядка между телом и душою, который полнее, может быть, исследуют будущие поколения.

Успех методов внушения и так называемых чудесных исцелений свидетельствует о том, какие огромные залежи веры имеются налицо еще в двадцатом столетии, и сколько практических возможностей врачевания сознательно упущено за долгие годы медициной, ориентирующейся на бактериологию и гистологию, той медициной, которая так упорно отрицала малейшую возможность иррационального и по прихоти своей исключала психическую самопомощь из своих точных расчетов.

Само собой разумеется, ни одна из альтернативных систем ни на миг не поколебала несравненную по своей продуманности и универсальности организацию современной медицины. Успех отдельных психических методов и систем отнюдь не доказывает, что научная медицина была сама по себе не права. Он обличает лишь тот догматизм, что неизменно замыкался в последней из найденных систем врачевания, как лучшей из всех и единственно возможной, и издевался над всякой другой, как несовременной, неправильной и невозможной. Вот этому самомнению нанесен жестокий удар. Неоспоримо чувствуется в среде умнейших и гуманнейших врачей какая-то тоска по прежнему универсализму, стремление найти пути от замкнутой, локализованной патологии к конституциональной терапии, к осведомленности не только об отдельных болезнях, коим подвержен человек, но и о личности этого человека. Исследовав вплоть до молекулы тело и клетку, как универсальную материю, творческая любознательность вновь обращает, наконец, свой взор в сторону целостности болезни, различной в каждом случае, и вслед за местными признаками ищет Другие, общие. Новые научные дисциплины - учение о типах, физиогномика, учение о наследственности, психоанализ, индивидуальная психология - пытаются вновь выдвинуть на первый план как раз не родовое в человеке, а изначальное единство каждой личности. Достижения вне-академической психологии, явления внушения, самовнушения, открытия Фрейда, Адлера все настойчивее овладевают вниманием всякого вдумчивого врача.

Разделенные в веках, вновь начинают сближаться два течения в науке врачевания, органическое и психическое, ибо неизбежно - вспомним образ спирали у Гете - всякое развитие возвращается, на более высокой ступени, к исходной своей точке. И после того как века науки строгой и односторонней исследовали материю и форму человеческого тела, вновь возникает вопрос о «духе, созидающем для себя тело».

Цвейг С. Врачевание и психика

Вклад Фрейда в психологию и медицину

Время, когда Фрейд начал свою научную деятельность, было эпохой естественных наук. Пожалуй, нигде так сильно, как в медицине, не царствовал примат материалистических обоснований. Психология делала отчаянные попытки спастись от того неуважительно-презрительного отношения, с которым относились к философии в целом. Вслед за Т. Фехнером психологи начали формулировать вопросы, ответы на которые могли быть получены экспериментальным путем. Отдельные функции организма, такие, как зрение, слух, осязание, память, запоминание изучались при помощи серии контрольных экспериментов, результаты которых можно было выразить простыми математическими формулами. При всех достоинствах подобных методов изучения, это раннее экспериментальное направление можно расценить лишь как уступку времени. Смысл ее в том, что психология в целях отмежевания от философии сознательно отказалась от поиска ответов на глобальные вопросы: «Что есть человек?», «Откуда он пришел и куда он идет?», «Влияет ли он на свою судьбу, принимая то или иное решение?». Изучались отдельные функции человеческого организма, а человек как целое, как сложная система мотивационных сил, система уникальная, не рассматривался. Еще и сегодня ряд психиатров считают, что все ответы можно получить, изучая нервные синапсы и нейробиохимию, рассматривая даже историю как результат, в конечном итоге, законов физики и химии. И сам Фрейд как человек своей эпохи не смог полностью освободиться от подобного подхода и заявлял, что когда-нибудь психологию заменит химия. Однако он решил не дожидаться торжества этой утопии и, напротив, стал изучать центральные проблемы личности, ее расстройств и отклонений при помощи адекватной методики, а именно психологической. Осознание и реконструкция подсознательных мотиваций, на чем основывается его методика лечения психических заболеваний, существенно расширили сферу применения психологического подхода к заболеваниям, впервые дав возможность влиять на структуру человеческой личности.

Психопатическое поведение не могло быть объяснено с помощью психологии здравого смысла, ибо поведение неврастеника или душевнобольного отличается от того психологического рисунка, который наш сознательный опыт воспринимает как норму. Почему, например, человек реагирует на повышение по службе состоянием депрессии или самоубийством, объяснить невозможно, исходя из законов психологической причинности, о которой нам известно из субъективного опыта. Вот почему со времен Гиппократа человечество пыталось объяснить столь странное поведение физическими или химическими причинами, будь это черная желчь или - как сегодня - серотонин.

Какие же исторические обстоятельства предопределили успешное внедрение Фрейдом психологического подхода в практику психиатрии, если раньше подобные начинания неизбежно терпели неудачу? Мы уже видели, что психиатры эпохи романтизма всего лишь за полвека до того признали необходимость психологических методов для понимания и лечения болезней. В 1803 г. Рейль предложил признать психотерапию и патопсихологию неотъемлемой частью медицины. Моро де Тур заявил, что сны представляют собой те же процессы, что и психотические симптомы, и что их изучение может дать ключ к пониманию природы психозов. Карус постулировал всепроникающее влияние подсознательных процессов на поведение человека - как нормальное, так и патологическое - и даже пошел дальше, объясняя все биологические процессы психологическими причинами. И тем не менее этот период психологической ориентации был недолгим. Колоссальный прогресс в развитии естественных наук и, в частности, все углублявшееся изучение центральной нервной системы, характерное для второй половины XIX в., затмили интерес к психологии. Все, что не укладывалось в рамки материалистически-механистического мировоззрения, ставшего синонимом научного метода, пользовалось сомнительной репутацией и рассматривалось с подозрением. Что же помогло Фрейду преуспеть там, где его предшественники потерпели поражение?

С высоты сегодняшнего ответ кажется простым: Фрейд нашел психологический метод (метод психоанализа) и применил его на практике. То, что Фехнеру удалось в ограниченной области - в изучении сенсорного восприятия, - Фрейду удалось в области исследования личности, где он применил методическое наблюдение и технику исследования, соответствующую природе изучаемого явления. Фрейд заменил общие рассуждения конкретным изучением конкретных индивидов. Он создал науку психобиографию, реконструируя не только историю симптомов болезни пациента, но и историю жизни пациента, что помогло пролить свет на происхождение психических симптомов. Он практически применил то, что другие - Пинель, среди прочих, более чем за сто лет до него - сформулировали в нечетких общих положениях, а именно: что психическое заболевание есть результат жизненного опыта индивида.

Как мы уже сказали, в научной ориентации Фрейд был представителем своего времени. Образование он получил естественно-научное, специализируясь в области неврологии и гистологии. Гистология и психоанализ кажутся дисциплинами, весьма далекими друг от друга. Однако различие касается только предмета. Основной подход Фрейда к психическим явлениям был тот же, что он применял и в лаборатории Венского физиологического института: тщательное наблюдение и внимательное сопоставление. Вот почему Фрейд так энергично возражал, когда его называли философом. Он настаивал, чтобы его выводы подтверждались или опровергались не путем дедуктивной полемики, а путем повторения его метода наблюдений и оценки его выводов через фактические результаты. Как представитель естественных наук он очень страдал от того, что его психологическим опытам и обоснованиям отказывали в этом фундаментальном для любого ученого праве.

В своих теоретических размышлениях, тем не менее, он был все-таки философом. И не мог не быть им, ибо область изучения личности еще не нашла тех точных инструментов исследования и контроля, которые свойственны физике или биологии. Он, однако, ясно показал, что в своей работе больше всего дорожит солидным базисом наблюдений, а не философской надстройкой. В своих рассуждениях о строении «психического аппарата» он писал: «Эти идеи суть часть «теоретической надстройки» психоанализа, которая без сожаления и потерь может быть отброшена или изменена, как только будет доказана ее несостоятельность. Но так много еще предстоит описать из того, что лежит в непосредственной близости к современному опыту».

Александер Ф., Селесник Ш. Человек и его душа

Вопросы и задания:

Какие тенденции, по мнению С. Цвейга, характеризуют развитие медицины к началу XX века? Соответствует ли эта характеристика современному состоянию медицины?

В чем заключаются особенности психоанализа как психологического метода?

Какие особенности психоанализа позволили ему выступить одной из теоретических основ современной психосоматической медицины?

Сознательное, предсознательное, бессознательное

Всю сферу психического Фрейд разграничивал на три области: сознательное, ^ предсознательное и бессознательное. Поскольку он действовал подобно топографу, [ наносящему на карту те или иные участки местности, открывающиеся его наблюдению ], получившаяся картина психики человека получила название топической ' ч, (пространственной) модели. При этом важнейшей задачей Фрейда было не просто объективное описание, а обоснование реальности «бессознательного психического», преодоление того философского предрассудка, что «психическое» есть синоним «сознательного».

Работа «Я и Оно» (1923 г.) относится к позднему периоду творчества Фрейда, когда он, по его собственным словам, «дал волю долго подавляемой склонности к спекуляциям», т. е. чисто теоретическим построениям. Вместе с тем, в основе этих, во многом гипотетических, построений лежал опыт почти тридцатилетней практики психоанализа. Поэтому содержание этой работы представляет интерес с двоякой точки зрения. Важна, во-первых, итоговая формулировка топической (или картографической) модели психики и, во-вторых, впервые выдвинутая в «Я и Оно» структурно-динамическая модель человеческой индивидуальности.

Быть сознательным - это, прежде всего, чисто описательный термин, который опирается на самое непосредственное и надежное восприятие. Опыт показывает нам и то, что психический момент, например представление, обыкновенно не бывает длительно сознательным. Наоборот, состояние осознанности быстро проходит; представление, в данный момент сознательное, в следующее мгновение перестает быть таковым, однако может вновь стать сознательным при известных, легко достижимых условиях. Каким оно было в промежуточный период - мы не знаем. Можно сказать, что оно было латентным (скрытым), подразумевая под этим то, что оно в любой момент способно было стать сознательным. Если мы скажем, что оно было бессознательным, мы также дадим правильное описание. Это бессознательное в таком случае совпадает с латентным или потенциально сознательным. Правда, философы возразили бы нам: нет, термин «бессознательное» не может здесь использоваться, - пока представление находилось в латентном состоянии, оно вообще не было психическим. Но если бы уже в этом месте мы стали возражать им, то затеяли бы совершенно бесплодный спор о словах.

Мы к термину или понятию бессознательного пришли другим путем, путем переработки опыта, в котором большую роль играет душевная динамика. Мы узнали, т. е. вынуждены были признать, что существуют весьма сильные душевные процессы или представления, которые могут иметь для душевной жизни и такие последствия, которые могут быть осознаны опять-таки как представления, хотя сами в действительности не являются сознательными. Здесь начинается психоаналитическая теория, которая утверждает, что такие представления не становятся сознательными потому, что им противодействует известная сила, что без этого они могли бы стать сознательными. Эта теория оказывается неопровержимой благодаря тому, что в психоаналитической технике нашлись средства, с помощью которых можно устранить противодействующую силу и довести соответствующие представления до сознания. Состояние, в котором они находились до осознания, мы называем вытеснением, а сила, приведшая к вытеснению и поддерживающая его, ощущается нами во время нашей психоаналитической работы как сопротивление.

Понятие бессознательного мы, таким образом, получаем из учения о вытеснении. Вытесненное мы рассматриваем как типичный пример бессознательного. Мы видим, что есть два вида бессознательного: латентное, но способное стать сознательным, и вытесненное, которое само по себе и без дальнейшего не может стать сознательным. Латентное бессознательное, являющееся бессознательным только в описательном, но не в динамическом смысле, называется нами предсознательным. Термин «бессознательное» мы применяем только к вытесненному динамическому бессознательному. Таким образом, мы имеем теперь три термина: «сознательное» (bw), «предсознательное» (vbw) и «бессознательное» (Ubw), смысл которых уже не только чисто описательный. Предсознательное (Vbw) предполагается нами стоящим гораздо ближе к сознательному (Bw), чем бессознательное, а так как бессознательное (Ubw) мы назвали психическим, мы тем более назовем так и латентное предсознательное (Vbw).

Таким образом, мы с большим удобством можем обходиться нашими тремя терминами: bw, vbw и ub~w, если только не станем упускать из виду, что в описательном смысле существуют два вида бессознательного, в динамическом же только один.

Во время анализа мы наблюдаем, как больной, если ему ставятся известные задачи, испытывает затруднения; его ассоциации прекращаются, как только они должны приблизиться к вытесненному. Тогда мы говорим ему, что он находится во власти сопротивления, но сам он ничего о нем не знает. И даже в том случае, когда, на основании чувства неудовольствия, он должен догадываться, что в нем действует какое-то сопротивление, он все же не умеет ни назвать, ни указать его. Но так как сопротивление, несомненно, исходит из его Я и принадлежит последнему, то мы оказываемся в неожиданном положении. Мы нашли в самом Я нечто такое, что тоже бессознательно и проявляется подобно вытесненному, т. е. оказывает сильное действие, не переходя в сознание. Следствием такого наблюдения для психоаналитической практики является то, что мы попадаем в бесконечное множество затруднений и неясностей, если хотим свести явление невроза к конфликту между сознанием и бессознательным. Исходя из нашей теории структурных отношений душевной жизни, мы должны такое противопоставление заменить другим, а именно, связному Я противопоставить отколовшееся от него вытесненное.

Однако следствия, вытекающие из нашего понимания бессознательного еще более значительны. Знакомство с динамикой внесло первую поправку, структурная теория вносит вторую. Мы приходим к выводу, что Ubw не совпадает с вытесненным; остается верным, что все вытесненное бессознательно, но не все бессознательное есть вытесненное. Даже часть Я (один Бог ведает, насколько важная часть) может быть бессознательной и, без всякого сомнения, является таковой. И это бессознательное в Я не есть латентное в смысле предсознательного, иначе его нельзя было бы сделать активным без осознания и само осознание не представляло бы столько трудностей. Когда мы, таким образом, стоим перед необходимостью признания третьего, не вытесненного Ubw, то нам приходится признать, что свойство бессознательности становится многозначным качеством, не позволяющим широких и непререкаемых выводов, для которых нам хотелось бы его использовать. Тем не менее, свойство бессознательности или сознательности является единственным лучом света во тьме глубинной психологии.

Фрейд 3. Я и Оно

Структурно-динамическая модель человеческой индивидуальности

В структурно-динамической модели психика человека разделяется на три относительно самостоятельных, динамически взаимодействующих и конфликтующих между собой части (инстанции) : Я, Оно и Сверх-Я.

Под Оно (id) понимается наиболее архаичная, безличная часть психики, которая образована совокупностью бессознательных влечений, берущих начало в телесной организации и стремящихся к немедленному удовлетворению - устранению или ослаблению напряженности. Оно лишено контактов с реальностью, поэтому не знает ограничений с ее стороны и подчиняется исключительно принципу удовольствия.

Я (Ego) - часть психики, в процессе развития отделившаяся от Оно для установления связей с внешним миром и другими элементами психики, а также для посредничества в отношениях реальности с Оно и Сверх-Я. Я следует принципу реальности и значительную часть энергии расходует на сдерживание бессознательных влечений с помощью защитных механизмов. Наряду с сознательными функциями, такими как восприятие, память, мышление, целеполагание, выполняет и бессознательные функции (защита от Оно и Сверх-Я).

Защитные механизмы, т. е., бессознательные процессы, охраняющие Я от давления различных сил, включают вытеснение (бессознательное возвращение влечений в Оно, устранение их из сознания), регрессию (возвращение к более ранним ступеням психического развития), проекцию (перенесение вытесненных влечений вовне, прежде всего на окружающих людей), рационализацию (бессознательная подмена подлинных, но запрещенных совестью побудительных мотивов ложными, однако приемлемыми для нее), символизацию (замещение объекта влечения символом и перенесение на него отношения к объекту), сублимацию (переключение энергии влечений, прежде всего либидо, на более возвышенные цели, с заменой объекта влечения и формы его удовлетворения).

Особое значение в структурно-динамической модели придавалось Сверх-Я (Super-Ego) - той части психики, которая является порождением комплекса Эдипа и формируется в раннем детстве в результате интроекции (перевода во внутренний план) запретов и предписаний родителей. Если Оно предопределено генетически, а Я - продукт индивидуального опыта, то Сверх-Я - продукт влияний, исходящих от других людей. С одной стороны, Сверх-Я содействует Я в овладении бессознательными влечениями, с другой - оказывает на него давление, вызывая в Я страх, чувство вины. Функционируя отчасти сознательно, отчасти бессознательно, Сверх-Я

а) поддерживает систему моральных и религиозных ценностей человека, интегрируя их в осознанный идеал-Я;

б) создает поведенческие установки и контролирует их выполнение;

в) посредством укоров совести и чувства вины препятствует противоречащим ему установкам и формам поведения.

Подобная характеристика структуры психики создает впечатление о личности как «несчастном Я», постоянно раздираемом внутренними конфликтами. Тем более, что Фрейд сравнивает ситуацию Я с ситуацией всадника на лошади.

Если Я примет решение или совершит действие в угоду Оно (id), но в противовес Сверх-Я то испытает наказание в виде укоров совести, чувства вины. Поскольку Сверх-Я черпает энергию от id, постольку оно часто действует жестоко, даже садистски. Но если Я слишком туго натянет поводья, лошадь может сбросить всадника, возникнет невроз.

Однако мы не поймем Фрейда, если не будем учитывать, что ситуация «несчастного Я» характерна только для инфантильной личности невротика. Зрелая личность вполне способна примирять влечения Оно с требованиями реальности и ценностями Сверх-Я. Здесь возникает прямая аналогия с функцией психоаналитика. Цель психоанализа - превращение бессознательных содержаний психики в сознательные: «Там, где было Оно, должно стать Я» - писал Фрейд. И сознательное Я пациента выступает естественным союзником психоаналитика. Поэтому Фрейд предъявляет определенные требования к личности пациента. Проходящий аналитическую терапию должен обладать достаточным интеллектом и образованием, чтобы включиться в совместную с врачом «работу анализа», понять и принять интерпретацию собственного внутреннего мира. К тому же он должен быть интересен для аналитика, представлять определенную ценность как личность.

Структурно-динамическая модель позволила разграничить понятие о Я и о сознании, понять Я как самобытную психическую реальность и тем самым как фактор, играющий свою собственную роль в организации поведения.

Вот как приходит к этому выводу Фрейд: «Из наших анализов мы узнаем, что существуют люди, у которых самокритика и совесть оказываются бессознательными и, оставаясь таковыми, обусловливают важнейшие поступки. То, что сопротивление в анализе остается бессознательным, не является, следовательно, единственной ситуацией такого рода. Далее, бессознательное чувство вины играет в большинстве неврозов экономически решающую роль и создает сильнейшее препятствие выздоровлению. Возвращаясь к нашей оценочной шкале, мы должны сказать: не только наиболее низменное, но и наиболее высокое в Я может быть бессознательным».

Вопросы и задания

В чем общность и различие структурно-динамической модели с топической моделью психики?

Объясните следующие слова Фрейда: «Нормальный человек не только гораздо безнравственнее, чем он думает, но и нравственнее, чем он это знает».

К. Юнг и теория коллективного бессознательного

Мир, в который мы попадаем с рождения, жесток и груб, и в то же время полон священной красоты. Какая чаша весов перевесит другую - смысл или бессмыслица - зависит от меры, которая, в конечном счете, есть сам человек.

Основными отличиями теории Юнга (он назвал ее аналитической психологией) являются следующие:

1. Если Фрейд ориентировал свой психоанализ на образец естественной науки, то аналитическая психология ориентирована гуманитарно. Одним из первых Юнг приходит к мысли, что для понимания человеческой личности - здоровой или больной - необходимо выйти за пределы формул естествознания. Не только медицинские учебники, но и вся история человеческой культуры должна стать открытой книгой для психиатра. Для понимания индивидуальной нормы и патологии необходимо выйти в «большое время» культуры, духовного опыта человечества, в которые включается и которые осваивает индивид.

2. Отсюда другое отличие - Юнг признает существование, наряду с личным, коллективного бессознательного.

Работая как психотерапевт, Юнг заметил, что психические больные и невротики «до деталей повторяют мифы, космогонии и примитивные научные представления древних и древнейших народов». Эти изначальные мотивы, берущие свое начало в глубинных пластах человеческой психики и имеющие безличную (коллективную) природу, он назвал архетипами. Архетип происходит от латинского типос (печать, отпечаток) и означает всегда остающиеся за порогом сознания праформы, проявляющиеся в разные времена в самых различных культурах.

Юнг сравнивал архетипы с системой осей кристалла. Она формирует кристалл в растворе, выступая как поле, распределяющее частицы вещества. В психике «веществом» является внешний и внутренний опыт, организуемый согласно этим врожденным формам. Будучи «непредставимым», архетип в чистом виде никогда не входит в сознание. Подвергаясь переработке, он превращается в «архетипический образ», который ближе всего к самому архетипу в опыте сновидений, галлюцинаций, мистических видений. В мифах, сказках, религиях, произведениях искусства эти спутанные, воспринимаемые как нечто давящее, страшное образы превращаются в прекрасные символы.

Коллективное бессознательное говорит с нами на языке символов, поэтому расшифровка этого языка составляет значительную часть работы аналитика.

3. Последовательное проведение различия между знаками и символами - третье отличие юнговской теории. Значением знака выступает нечто известное, находящееся в пределах сознания. Смысл символа выводит нас за пределы сознательного, это - мост, переброшенный к берегу неведомого.

Символы, как и сама психика, основаны на эмпирической реальности, но не являются знаками, эту реальность представляющими.

Юнг сравнивает восточный тип мышления с западным. Согласно западному мышлению, все, что «реально», так или иначе, познается органами чувств. Такое ограничительное понимание реальности суживает представление о реальности до ее фрагмента, «осколка». Эта узкая позиция чужда восточному видению мира, которое абсолютно все относит к реальности. Восток оказался мудрее, поскольку он находил, что сущность всех вещей зиждется на психике. Между неведомыми эссенциями духа и материи заключена реальность психического, и она является единственной реальностью, переживаемой нами непосредственно.

В работе «Понятие коллективного бессознательного» Юнг дает определение этого понятия и раскрывает его психологический смысл. Обратите внимание на то, как раскрывается соотношение коллективного и личного бессознательного и какая оценка дается фрейдовскому психоанализу.

Коллективное бессознательное есть та часть души (psyche), которую можно, в отрицательном плане, отличить от личного бессознательного на том основании, что она не обязана, подобно последнему, своим существованием личному опыту и, следовательно, не является личным приобретением. В то время как личное бессознательное складывается, по существу, из содержаний, которые одно время были сознательными, а затем исчезли из сознания в результате забывания или вытеснения, содержания коллективного бессознательного никогда не находились в сознании и, таким образом, никогда не приобретались индивидуально, но обязаны своим существованием исключительно наследственности. Тогда как личное бессознательное состоит большей частью из комплексов, содержание коллективного бессознательного составляют, по существу, архетипы.

Мой тезис звучит следующим образом: вдобавок к нашему непосредственному сознанию, которое носит полностью личный характер и которое, - как считают, - является единственной эмпирической душой (даже если мы присоединяем к ней в качестве довеска личное бессознательное), существует другая психическая система коллективной, универсальной и безличной природы, идентичная у всех членов вида Homo sapiens. Это коллективное бессознательное именно наследуется, а не развивается индивидуально. Оно состоит из предсушествующих форм, которые могут сознаваться только вторично и которые придают определенную форму некоторым психическим содержаниям.

Медицинская психология, хотя она и выросла из клинической практики, настаивает на личной природе души. В данном случае я имею в виду взгляды Фрейда и Адлера. Кх медицинская психология есть психология человеческой особи, а этиологические или причинные факторы рассматриваются в ней почти полностью как личные по природе. Тем не менее, даже эта психология базируется на некоторых общих биологических факторах, таких, например, как половой инстинкт или стремление к самоутверждению, которые отнюдь не являются исключительно личными особенностями. Она вынуждена это делать, поскольку притязает на то, чтобы быть объяснительной наукой. Ни одно из этих направлений не стало бы отрицать существования априорных инстинктов, общих человеку и животным, или спорить с тем, что они существенно влияют на личную психологию. При этом, однако, инстинкты представляют собой безличные, распределенные среди всех особей, наследственные факторы динамического или мотивирующего характера, весьма часто вообще не способные достичь сознания, так что современная психотерапия сталкивается с задачей помочь пациенту в их осознании. Кроме того, инстинкты изначально являются не смутными и неопределенными, а точно сформированными побудительными силами, которые задолго до возникновения сознания и независимо от его уровня в дальнейшем преследуют свои, присущие им по природе цели. Следовательно, они составляют очень близкую аналогию архетипам…

Таким образом, гипотеза о коллективном бессознательном не более смела, чем допущение о существовании инстинктов. Мы легко допускаем, что инстинкты влияют на человеческую деятельность, причем совершенно независимо от рациональной мотивации сознания. Поэтому в утверждении о том, что наше воображение, восприятие и мышление подобным же образом находятся под влиянием врожденных и присущих всем формальных элементов, здравый человек, как мне кажется, найдет столь же много (или столь же мало) мистицизма, как и в теории инстинктов.

Архетипов столько, сколько есть типичных жизненных ситуаций. Бесконечное повторение запечатлело этот опыт в нашей психической конституции, но не в форме заполненных содержанием образов, а лишь в виде форм без содержания, представляющих только возможность определенного восприятия и действия. Когда встречается соответствующая данному архетипу ситуация, этот тип активируется, *- и тогда появляется компульсивность, которая, подобно инстинктивному влечению, добивается своего вопреки разуму и воле, а то и вообще приводит к конфликту патологических размеров, то есть к неврозу.

К. Г. Юнг. Понятие коллективного бессознательного

Роль архетипов в процессе индивидуации

Юнг возражал против взгляда на личность как всецело определяемую опытом, обучением и воздействием социальной среды. Каждый индивид появляется на свет с «целостным личностным эскизом, представленным в виде возможности с самого рождения». «Окружающая среда вовсе не дарует личности возможности ею стать, но лишь выявляет то, что уже в ней заложено».

Внутренним центром и целью индивидуации (становления личности) выступает самость (das Selbst), архетип целостности. Самость обозначает целостный спектр психических явлений у человека, как сознательных, так и бессознательных.

Сочетание сознательного и бессознательного подчинено следующим структурным отношениям:

1. Бессознательные процессы находятся в компенсаторной связи с сознанием. Сознание и бессознательное не обязательно противоположны, но взаимно дополняют друг друга до целого - самости.

2. Соответственно, самость стоит выше, чем сознательное Я. Она охватывает не только сознательную часть психики, но и бессознательное, и в этом непреодолимая трудность ее постижения. «Мы без труда можем видеть себя в качестве персоны. Но ясно осознать, что мы - это самость, превыше нашего воображения, ибо тогда часть должна была бы понять целое».

3. Сознательное Я способно расширяться, интегрируя бессознательные процессы. И это совершенно необходимо, ведь они содержат в себе компенсирующие элементы, единственно способные обеспечить саморегулирование психики в ее целом. Чем больше - путем самопознания и соответствующего ему поведения - мы осознаем себя, тем скорее исчезает Тень (слой личного бессознательного). Возникает сознание, не замкнутое больше мелочным и эгоистично-чувствительным миром Я, а сопричастное более широкому миру, миру человечества.

Наше «Я» не является подлинным центром психики, его считает таковым только современный человек, сознание которого оторвалось от бессознательного. Необходима «амплификация», расширение сознания, постигающего свои глубинные основания. Этот процесс психического развития, ведущий и к исчезновению невротических симптомов. Юнг называл «индивидуацией».

Первый архетип, с которым сталкивается всякий человек в процессе индивидуации, - Тень. Этот «сегмент психики» - еще не архетип коллективного бессознательного в подлинном смысле слова. Тень - это вся совокупность вытесненных нашей психикой представлений о нас самих, персонификация личного бессознательного. Люди, как правило, склонны думать о себе лучше, чем они есть на самом деле, мы не желаем видеть свои отрицательные черты, зато охотно проецируем их на других. Тень автономна, это наш темный двойник, и чем больше его подавление, чем идеальнее хочет выглядеть человек в собственных глазах, тем большую Тень он отбрасывает.

Если Тень наш - двойник, то следующий архетип всегда персонифицируется лицом противоположного пола. Это близнецы Анима и Анимус; женское начало - в мужчине и мужское - в женщине. Мы от рождения предрасположены к встрече с лицом другого пола, в коллективном бессознательном содержится пра-форма, которая наполняется конкретными чертами с первых дней жизни. Анима, обитающая в бессознательном мужчины, - чувственно капризное, сентиментальное, коварное и демоническое существо. Она представляет собой источник иррациональных чувствований у мужчины. Анимус, напротив, источник рациональных мнений, не подвергаемых сомнению принципов, решительных суждений («так положено», «так принято» и т. п.), то есть предрассудков, принимаемых женщиной за непреходящие истины.

В процессе индивидуации Анима и Анимус постепенно одухотворяются, совершается переход к «архетипу смысла», к самости - подлинному центру психики, в отличие от лежащего на поверхности сознательного «Я». Происходит возврат к персонификациям с чертами собственного пола, если вообще сохраняются антропоморфные характеристики. Возможны сновидения с образами мага или жреца у мужчины, вечной матери - у женщины, но ничуть не реже архетип представляют в виде вещего животного, драгоценного камня, меча, кольца и т. д. Совместно с Кереньи, Юнг анализирует образы «божественного младенца», «мудрого старца», символизирующие вечно возрождающийся дух, исцеление, единство противоположностей. Часто этот архетип предстает как священный круг («мандала»). Юнг обращается к символике религий самых разных народов. Речь идет о той реальности, которая наделяет жизнь смыслом, об имманентном божестве - говорить о нем адекватным образом можно только на языке религиозной символики. Самопознание человека и его исцеление от душевной болезни представляют собой две стороны одного и того же процесса индивидуации.

Движение от «Я» к самости невозможно без универсальных символов. В иные эпохи психотерапия не была нужна именно потому, что содержания бессознательного представали как символы трансцендентного мира, лежащего за пределами нашей души. Психология и психотерапия нужны современному человеку, утратившему символический универсум. То, что мы сегодня обнаруживаем в глубинах собственной души, представало в традиционных обществах как прекрасный, упорядоченный божественный космос.

Идеальное соединение сознания и коллективного бессознательного совершается через символ. Символы и ритуалы суть «плотины и стены, воздвигнутые против опасностей бессознательного», они позволяют ассимилировать колоссальную психическую энергию архетипов. Стоит догматам затвердеть в оторванности от опыта, как появляется опасность прорыва вод бессознательного, они поднимаются все выше, грозят захлестнуть сознание. Потеряв веру, европейское человечество лишилось «защитных стен». Цивилизация, растерявшая своих богов и опустошившая свои мифологические символы, по мнению Юнга, обречена, ведь миф придает существованию осмысленный характер.

Вопросы и задания

Какие мотивы явились решающими в обращении Юнга к коллективному, а не личному бессознательному?

Как понять слова Юнга: «Мир висит на тонкой нити, и эта нить - психика человека»?

психоанализ неклассическая теория сознание

Размещено на Allbest.ru