Психология господства и подчинения

Нежелание Сталина обеспечить неотчуждаемость номенклатуры являлось фактически единственным кардинальным пунктом ее расхождения со старым диктатором. Это проявилось уже на XX съезде КПСС. Внимательно прочитайте наконец-то опубликованный текст доклада Хрущева на закрытом заседании съезда - вы убедитесь, что речь там шла только о репрессиях Сталина в отношении номенклатуры. Судьба миллионов рядовых советских людей, истребленных и заключенных при Сталине, явно не интересовала делегатов съезда.

Со свойственной ей определенностью политического мышления номенклатура породила формулу того, что она инкриминирует Сталину. Это не массовые репрессии, не жестокие репрессии, а необоснованные репрессии. Если не считать заведомо запоздалых, а потому неискренних вздохов о ленинской гвардии, под категорию «необоснованных» подводятся репрессии только против членов класса номенклатуры. Остальные были, видимо, обоснованными, и во всяком случае репрессированных не жалко: это были обычные советские граждане, судьба которых, естественно, и была полностью в руках органов. Можно не сомневаться, что «Один день Ивана Денисовича» был бы встречен номенклатурой гораздо приветливее, если бы Солженицын сделал своего Шухова не безвинно пострадавшим колхозником, а безвинно пострадавшим секретарем обкома.

Партийное руководство после Сталина в несколько приемов провело перетряхивание органов госбезопасности: в 1953 году в связи с прекращением «дела врачей», в 1953-1954 годах - в связи с делом Берия, в 1955 году - после падения Маленкова, в 1956 году - после XX съезда партии. Партаппарат подмял под себя разворошенные органы госбезопасности и решительно пресек их вольности в отношении номенклатуры. Из таинственного страшилища, перед которым дрожали даже руководящие работники ЦК, эти органы стали тем, чем они являются теперь: тесно связанной с партаппаратом и подчиненной ему тайной политической полицией. Соотношение примерно таково: старшее звено в аппарате КГБ докладывает среднему звену (инспекторы, инструкторы, референты) соответствующего партийного органа.

Контроль над КГБ был поручен Отделу административных органов ЦК КПСС. В нем имелся сектор органов КГБ - единственный сектор, фамилию заведующего которым не печатали даже в служебном списке телефонов ЦК, просто было написано «Зав. сектором»: как в известном рассказе Юрия Тынянова «Подпоручик Киже», зав. - «персона секретная, фигуры не имеет».

Но, конечно, не загадочный зав. сектором, а сам заведующий отделом фактически осуществлял наблюдение за влиятельными «органами». Наблюдение было пристальным и, вероятно, не всегда приятным. Во всяком случае именно с этим связывали в Москве авиационную катастрофу, происшедшую около Белграда через несколько дней после падения Хрущева: там, по неясным причинам сойдя с обычной трассы, разбился о гору Авала самолет с советской правительственной делегацией, в составе которой был назначенный Хрущевым заведующий Отделом административных органов ЦК Миронов. Говорили, что он уж очень мешал Шелепину в бытность его председателем КГБ, а затем его преемнику Семичастному - обоим наиболее ретивым организаторам свержения Хрущева.

О том, насколько непростой этот пост - заведующего Отделом административных органов ЦК, свидетельствовало и то, что послехрущевское коллективное руководство еще пару лет не могло договориться о кандидатуре нового заведующего. Утвержден был новый заведующий - Савинкин - уже тогда, когда с возрастанием роли КГБ поднялся и уровень контроля над ним. Этим делом занялся секретарь ЦК КПСС Иван Васильевич Капитонов, имевший давний опыт партийной работы с «органами»: более 40 лет назад, когда я имел случай познакомиться с И. В. Капитоновым, этот суровый круглолицый человек, по-военному подтянутый, был секретарем по кадрам Краснопресненского райкома партии Москвы.

Хотя включение Председателя КГБ Ю. В. Андропова в число членов Политбюро, а затем его избрание Генеральным секретарем ЦК сделало еще менее значительной роль безымянного зав. сектором, верхушка класса номенклатуры продолжает ревниво следить за тем, чтобы «органы» не вышли из-под ее контроля.

Укрощение КГБ явилось наиболее важным шагом к неотчуждаемости номенклатуры. Остальное легко улаживается на основе культивируемых в номенклатуре круговой поруки и кастового духа.

Неотчуждаемость номенклатуры - важная гарантия для «нового класса». В советской пропаганде неизменно подчеркивается значение таких социалистических завоеваний, как бесплатное обучение, низкая квартплата. О социалистическом завоевании «нового класса» - неотчуждаемости номенклатуры - пропаганда юлчит. Между тем из всех социалистических завоеваний именно это имеет наибольшее значение для формирования всего уклада жизни в условиях реального социализма.

НОМЕНКЛАТУРА И ПАРТИЯ

«Передержка! - радостно воскликнет советский пропагандист. - Фальсификация! Нигде не сказано, что руководящая и направляющая сила - это только номенклатура. Руководящая и направляющая сила, ум, честь и совесть, организатор и вдохновитель - это партия! А в ней не полтора процента, как вы тут рассуждаете, а 10 процентов взрослого населения страны - 18 миллионов человек».

Что ж, рассмотрим вопрос о партии и ее соотношении с классом номенклатуры.

Численность КПСС действительно велика. В партии состоит каждый одиннадцатый из числа совершеннолетних граждан СССР. В стране - около 400.000 первичных партийных организаций; это больше, чем во время Октябрьской революции было членов партии (350 тыс. чел.).

При Ленине численность партии была ограниченной - несмотря на гражданскую войну и военный коммунизм, заставлявшие, казалось бы, охотно принимать людей в партию. При Сталине КПСС быстро выросла: в 1941 году партия насчитывала около 2,5 миллиона членов и 1,5 миллиона кандидатов. За годы войны, когда на фронте записывали в КПСС без особого разбора, эти цифры поднялись соответственно до 4 и 1,8 миллиона. Но оказалось, что и в послевоенное время КПСС продолжала раздуваться, дойдя в своем зените до 19 миллионов человек. Таким образом, со времени Октябрьской революции партия выросла более чем в 54 раза, тогда как численность населения страны увеличилась в 0,5 раза. За этим развитием явно скрывается какой-то процесс Посмотрим, в чем его смысл.

Ленин сформировал партию не массовую, а элитарную. Однако она стояла в тени другой, главной для Ленина элиты - организации профессиональных революционеров. Задача партии состояла в том, чтобы этой организации всемерно помогать и быть резервом ее пополнения.

Когда после захвата власти профессиональные революционеры превратились в профессиональных правителей, партия расширилась, но осталась вспомогательной элитой, обеспечивающей на фронтах гражданской войны и в тылу выполнение приказов рождавшегося «нового класса» Сохранилась и функция пополнения рядов «управляющих»; эта функция была широко использована Сталиным при создании номенклатуры.

При Сталине партия продолжала численно увеличиваться, хотя все еще оставалась элитарной. Она попрежнему была помощницей и резервом пополнения правящего класса, но по мере укрепления власти номенклатуры и ее обособления от общества связь между нею и партией заметно слабела.

После Сталина, с дальнейшим раздуванием численности партии и с прогрессирующим окостенением господствующего класса, разница между главной и вспомогательной элитами еще больше возросла Массовая, многомиллионная теперь партия все больше стала играть роль не помощницы, а служанки номенклатуры.

Конечно, грань эта зыбкая. Как и прежде, партия находится на стороне класса номенклатуры, а не подчиненного ему народа. Однако, если взять категории нацистского концлагеря, роль эта все больше напоминает роль капо, а не нижних эсэсовских чинов, хотя в надежде на подачки и на благоволение начальства лагерные капо послушно выполняли любые приказы хозяев, они все-таки сами оставались заключенными, между ними и эсэсовцами пролегала пропасть.

Итак, процесс, проявляющийся в непомерном численном росте КПСС, - это продолжение длящегося уже десятилетиями социального раздвижения слоев советского общества. Господствующий класс номенклатуры все больше обособляется, разрыв между ним и партией растет, и партия оказывается частью народа.

Хотя она и выполняет приказы номенклатуры с большей готовностью и менее угрюмо, чем весь народ, неверно было бы игнорировать сдвиг в ее сознании. Партийцы конца 20-х - начала 30-х годов были еще почти такими же убежденными, как коммунисты в капиталистических странах. Теперешние же члены КПСС если в чем-нибудь и убеждены, то только в том, что они вынуждены официально произносить заведомую ложь. Настроение отчужденности от номенклатуры перешло в партийные массы через отшлифованную ежовщиной грань цинизма и перерастает в постоянную, хотя и подспудную неприязнь к номенклатурным хозяевам. Любая неудача номенклатуры вызывает ныне среди членов партии ощутимое чувство удовлетворения. Это неосознанное настроение пораженчества - важная черта современного состояния КПСС.

Такое настроение - не случайность, а прямое следствие процесса раздвижения слоев советского общества. Непосредственно оно вызвано характером отношений между номенклатурой и партийной массой.

Поставим вопрос: зачем, собственно, нужна партии номенклатура?

Бард реальностей современной советской эпохи Галич отвечал прозрачным иносказанием:

Собаки бывают дуры,

И кошки бывают дуры,

И им по этой причине

Нельзя без номенклатуры.

В действительности дело обстоит не так просто. Готовность миллионов людей просить о приеме их в партию для того только, чтобы отдавать еще больше сил на благо номенклатуры, имеет разумное основание.

Официально таким основанием провозглашается стремление бороться за построение коммунистического общества. Именно подобную цель принято называть в заявлении о приеме в партию. На стандартный вопрос "Зачем идешь в партию? ", который неизменно ставят на собрании партгруппы, заседании партбюро и парткома и, наконец, в райкоме КПСС, принято отвечать: «Прошу принять меня в партию, так как хочу активно участвовать в строительстве коммунизма».

Ответ придуман неудачно. Как хорошо известно из документов КПСС, весь советский народ от мала до велика активно участвует в строительстве коммунизма. Значит, для этого советскому человеку нет необходимости вступать в партию. Так для чего же все-таки?

Поскольку, кроме приведенного выше, другого официального ответа не спущено, прислушаемся к голосу народа. Что говорят люди в Советском Союзе - не на собраниях, а между собой - о мотивах вступления в партию?

Говорят всегда одно: в партию вступают исключительно ради карьеры.

Речь идет не обязательно о головокружительной карьере. Просто, если вы хотите быть уверенным, что начальство на работе не будет к вам придираться, что вы нормально будете продвигаться по службе и будете относиться к числу поощряемых, а не преследуемых, вступайте в партию! Что же касается карьеры в обычном понимании этого слова, то существовало ясное правило: партбилет - не гарантия карьеры, но его отсутствие было гарантией того, что вы никакой карьеры не сделаете. Исключения лишь подтверждали это правило. Впрочем, встречались они только в творческой области: было некоторое количество беспартийных академиков и видных деятелей искусства. Беспартийным оставался, например, знаменитый авиаконструктор академик А. Н. Туполев - своенравный старик, отсидевший свое в сталинской тюрьме - «шарашке». Беспартийным был Илья Эренбург. Бывали случаи, когда по тактическим соображениям предпочитали не делать партийным кого-либо из известных лиц: вполне благонамеренный поэт Н. С. Тихонов был оставлен беспартийным, так как бессменно занимал пост председателя Советского комитета защиты мира, и, поскольку этот придаток Международного отдела ЦК КПСС объявлен беспартийной организацией, руководство сочло лучшим не давать Н. С. Тихонову партбилета. Анекдотическим курьезом было то, что разгромивший биологическую науку в СССР мракобес Лысенко был беспартийным, хотя по духу своему он вполне подходил даже в члены сталинского ЦК.

Но если в творческой области исключения еще бывали, то одна закономерность фактически не знала исключений: беспартийный не мог занимать даже скромный административный пост; если же по каким-либо соображениям его формально назначали на такой пост (что тоже мыслимо только в области науки и культуры), никто этого всерьез не принимал, и все дела вел специально приставленный партиец. Так, физик с мировым именем, нобелевский лауреат академик П.Л. Капица занимал пост директора Института физических проблем Академии наук СССР, но все административные дела вел его партийный заместитель. В Академии наук СССР вообще была до начала 50-х годов традиция, что президентом был беспартийный, но всегда назначался из числа членов партии фактический руководитель академии: так, при В. Л. Комарове таким был первый вице-президент О Ю. Шмидт, полярник и Герой Советского Союза, а при С. И Вавилове - главный ученый секретарь президиума, а затем первый вице-президент А В Топчиев, отличавшийся решительностью в действиях и невежеством в науке.

То, что руководитель любого советского учреждения - непременно член партии, прочно вошло в установившийся порядок: в каждом парткоме есть гарантированное руководителю место, и показателем влияния руководителя считается количество голосов, поданных за него на выборах в партком.

Итак, вступление в КПСС - вопрос не убеждений, а продвижения по работе для большинства и карьеры - для меньшинства.

«А как же с убеждениями? - недоумевающе спрашивает западный читатель. - Что же, так вот и нет в Советском Союзе людей, которые идут в КПСС по убеждению, так, как идут в коммунисты в странах Запада? Чтото не верится!» Знаю, что не верится. Если бы я родился и вырос на Западе, то и мне бы не верилось.

Но хоть и не верится, а все же правда такова, что вступление в КПСС ни с какими идейными убеждениями не связано.

(Вселенский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. - М, 1991, стр 109-165)

ЧАСТЬ 2. ГОСПОДСТВА И ПОДЧИНЕНИЯ В ГРУППАХ

ПОСТАВ ЛЕБОН ЭРА ТОЛПЫ

Великие перевороты, предшествующие изменению цивилизации, например, падение Римской империи и основание арабской, на первый взгляд определяются главным образом политическими переменами, нашествием иноплеменников, падением династий. Но более внимательное изучение этих событий указывает, что за этими кажущимися причинами чаще всего скрывается глубокое изменение идей народов. Истинно исторические перевороты - не те, которые поражают нас своим величием и силой. Единственные важные перемены, из которых вытекает обновление цивилизаций, совершаются в идеях, понятиях и верованиях. Крупные исторические события являются лишь видимыми следствиями невидимых перемен в мысли людей. Перемены эти, однако, случаются редко, потому что самое прочное в каждой расе - это наследственные основы ее мыслей.

Современная эпоха представляет собой один из таких критических моментов, когда человеческая мысль готовится к изменению. В основе этого изменения лежат два главных фактора. Первый - это разрушение религиозных, политических и социальных верований, давших начало всем элементам нашей цивилизации; второй - это возникновение новых условии существования и совершенно новых идей, явившихся следствием современных открытий в области наук и промышленности.

Идеи прошлого, хотя и на половину разрушенные, все еще достаточно сильны; идеи же, которые должны их заменить, находятся пока еще в периоде своего образования - вот почему современная эпоха есть время переходное и анархическое.

Нелегко предсказать, что может выйти из такого периода, поневоле имеющего хаотический характер. Каковы будут основные идеи, на которых воздвигнутся новые общества, идущие нам на смену? Мы этого пока не знаем. Но мы уже теперь можем видеть, что при своей организации им придется считаться с новой силой, последней повелительницей современной эпохи - могуществом масс. Эта сила возникла на развалинах многих идей, считавшихся некогда истинными и теперь исчезнувших, многих сил, разрушенных последовательно революциями, и, по-видимому, готова поглотить и остальные. И в то время, как все наши древние верования колеблются и исчезают, старинные столпы общества рушатся друг за другом, могущество масс представляет собой единственную силу, которой ничто не угрожает и значение которой все увеличивается. Наступающая эпоха будет поистине эрой масс.

Не более столетия тому назад традиционная политика государств и соперничество государей были главными факторами событий. Мнение масс не принималось в расчет, да большей частью оно и не существовало. В настоящее же время политические традиции, личные склонности монархов, их соперничество уже более не принимаются в расчет, и, наоборот, голос толпы становится преобладающим. Массы диктуют правительству его поведение, и именно к их желаниям оно и старается прислушаться. Не в совещаниях государей, а в душе толпы подготавливаются теперь судьбы наций.

Вступление народных классов на арену политической жизни, т.е. в действительности их постепенное превращение в руководящие классы, представляет одну из наиболее выдающихся характерных черт нашей переходной эпохи. Это вступление на самом деле вызвано вовсе не всеобщей подачей голосов, которая долгое время не имела самостоятельной, руководящей роли и легко подчинялась сторонним влияниям. Прогрессивный рост могущества толпы совершился прежде всего путем распространения известных идей, которые медленно насаждались в умах, и затем - посредством постепенного образования ассоциаций индивидов с целью осуществления теоретических построений. Путем ассоциации толпа выработала идеи (если не совсем справедливые, то, во всяком случае, вполне определенные) о своих интересах и получила сознание своей силы. Толпа составляет синдикаты, перед которыми капитулируют все власти, одна за другой, и организует биржи труда, стремящиеся управлять условиями работы и заработной платы. Толпа посылает в правительственные собрания своих представителей, лишенных всякой инициативы и, чаще всего, служащих только простым орудием тех комитетов, которые их избрали.

В настоящее время притязания толпы становятся все более и более определенными. Ограничение рабочих часов, экспроприация рудников, железных дорог, фабрик, земли, равномерное распространение всех продуктов и т.д., и т.д. - вот в чем заключаются требования толпы.

Мало склонные к теоретическим рассуждениям, массы зато очень склонны к действию. Благодаря своей теперешней организации, толпа получила огромную силу Догматы, только что нарождающиеся, скоро получат силу старых догматов, т.е. ту тираническую верховную силу, которая не допускает никаких обсуждений Божественное право масс должно заменить божественное право королей.

Писатели, пользующиеся симпатиями нашей современной буржуазии и лучше всего умеющие выразить ее несколько узкие идеи, поверхностный скептицизм и подчас чрезмерный эгоизм, теряются при виде новой силы, растущей на их глазах, и чтобы как-нибудь побороть «беспорядок», господствующий в умах, обращаются с отчаянными воззваниями к нравственным силам церкви, которыми некогда они так пренебрегали Они говорят нам о банкротстве науки и, возвращаясь кающимися грешниками из Рима, призывают нас к изучению истин откровения. Но все эти новообращенные забывают, что уже слишком поздно! Если бы даже в самом деле милость Божия коснулась их, все-таки они не могли бы теперь иметь достаточной власти над душами, мало интересующимися теми вопросами, которыми так поглощены новоиспеченные святоши. Толпа не хочет теперь тех богов, которых они сами не хотели знать еще так недавно и ниспровержению которых сами способствовали. Нет такой божественной или человеческой власти, которая могла бы заставить реку течь обратно к своему источнику!

С наукой не произошло никакого банкротства, и она не при чем ни в нынешней анархии умов, ни в образовании новой силы, растущей посреди этой анархии. Наука обещала нам истину или, по крайней мере, знание тех отношений, которые доступны нашему уму, но она никогда не обещала нам ни мира, ни счастья. Совершенно равнодушная к нашим чувствам, наука не слышит наших жалоб Мы должны прилаживаться к ней, потому что ничто не может вернуть нам тех иллюзий, которые она рассеяла.

Общие симптомы, заметные у всех наций, указывают нам быстрый рост могущества масс и не допускают мысли, что это могущество скоро перестанет расти. Что бы оно нам ни принесло с собой, мы должны будем с ним примириться. Всякие рассуждения и речи против этого могущества - пустые слова. Конечно, возможно, что вступление на сцену толпы знаменует собой одни из последних этапов цивилизации Запада, полное возвращение к периодам смутного переходного времени, всегда, по-видимому, предшествующего расцвету каждого нового общества. Но как же помешать этому?

До сих пор самой определенной ролью масс было великое разрушение устаревших цивилизаций. Роль эта существует не с нынешнего дня. История указывает нам, что как только нравственные силы, на которых покоилась цивилизация, теряют власть, дело окончательного разрушения завершается бессознательной и грубой толпой, справедливо называемой варварами. Цивилизации создавались и оберегались маленькой горстью интеллектуальной аристократии, никогда - толпой. Сила толпы направлена лишь к разрушению. Владычество толпы всегда указывает на фазу варварства. Цивилизация предполагает существование определенных правил, дисциплину, переход от инстинктивного к рациональному, предвидений будущего, более высокую степень культуры, а это все условия, которых толпа, предоставленная сама себе, никогда не могла осуществить. Благодаря своей исключительно разрушающей силе, толпа действует, как микробы, ускоряющие разложение ослабленного организма или трупа. Если здание какой-нибудь цивилизации подточено, то всегда толпа вызывает его падение. Тогда-то обнаруживается ее главная роль, и на время философия численности является, по-видимому, единственной философией истории.

Будет ли так же и с нашей цивилизацией? Мы можем этого бояться, но еще не можем этого знать. Что бы там ни было, но мы должны покориться и пережить царство толпы.

Эту толпу, о которой начинают так много говорить, мы знаем очень мало. Профессиональные психологи, жившие вдали от нее, всегда ее игнорировали, а если занялись ею в последнее время, то лишь с точки зрения ее преступности. Без сомнения, есть преступная толпа, но есть также толпа добродетельная, героическая и много других. Преступления толпы составляют лишь частный случай ее психологии; нельзя узнать духовную организацию толпы, изучая только ее преступления, так же как нельзя узнать духовную организацию какойнибудь личности, изучая только ее пороки. Впрочем, говоря по правде, все властители мира, все основатели религий или государств, апостолы всех верований, выдающиеся государственные люди и, в сфере более скромной, простые вожди маленьких человеческих общин всегда были бессознательными психологами, инстинктивно понимающими душу толпы и часто - очень верно. Именно благодаря этому пониманию, они и становились властелинами толпы. Наполеон прекрасно постиг психологию масс той страны, в которой царствовал, но зачастую выказывал полное непонимание психологии толпы других народов и рас [11]. Только потому что он не понимал этой психологии, он и мог вести войну с Испанией и Россией, нанесшую его могуществу удар, от которого оно погибло.

Знание психологии толпы составляет в настоящее время последнее средство, имеющееся в руках государственного человека, - не для того, чтобы управлять массами, так как это уже невозможно, а для того, чтобы не давать им слишком много воли над собой.

Только вникая глубже в психологию масс, можно понять, до какой степени сильна над ними власть внушенных идей. Толпами нельзя руководить посредством правил, основанных на чисто теоретической справедливости, а надо отыскивать то, что может произвести на нее впечатление и увлечь ее. Если, например, какойнибудь законодатель желает учредить новый налог, то должен ли он в таком случае выбрать такой налог, который будет наиболее справедливым? Никоим образом! Самый несправедливый налог может в практическом отношении оказаться самым лучшим для масс. Если такой налог не бросается в глаза и кажется наименее тяжелым, он всего легче будет принят массами. Поэтому косвенный налог, как бы он ни был велик, не вызовет протеста толпы, так как он не стесняет ее привычек и не производит на нее впечатления, ибо взимается ежедневно и уплачивается по мелочам при покупке предметов потребления. Но попробуйте заменить этот налог пропорциональным налогом на заработок или другие доходы и потребуйте уплаты этого налога сразу, - вы вызовете единодушные протесты, хотя бы теоретически этот налог и был бы в десять раз легче первого. Вместо незаметных копеек, уплачиваемых ежедневно, тут получается сравнительно высокая сумма, и в тот день, когда ее придется вносить, она покажется чрезмерной и потому уже произведет внушительное впечатление. Если бы откладывать постепенно по грошу, то, конечно, она не показалась бы такой большой, но подобный экономический прием указывал бы на предусмотрительность, к которой вообще толпа неспособна.

Указанный пример весьма прост, и справедливость его бросается в глаза. Такой психолог, как Наполеон, конечно, понимал это, но большинство законодателей, не знающих души толпы, не заметят этой особенности. Опыт еще недостаточно убедил их в том, что нельзя руководить массами посредством предписаний только одного разума.

Психология масс может иметь применение и во многих других случаях. Она бросает свет на множество исторических и экономических фактов, которые без нее были бы совершенно необъяснимы. Я буду иметь случай указать здесь, что если самый замечательный из современных историков, Тэн, так плохо понимал в некоторых случаях события нашей великой революции, то это произошло лишь потому, что он никогда не думал изучать душу толпы. Он взял для себя руководством при изучении этого сложного периода описательный метод натуралистов; но ведь среди явлений, которые приходится наблюдать натуралистам, мы не находим нравственных сил, а между тем, эти силы и составляют истинные пружины истории.

Итак, изучение психологии толпы представляется желательным с практической точки зрения, но если бы даже оно представляло исключительно только теоретический интерес, то и в таком случае заслуживало бы внимания. Распознать двигателей, управляющих действиями людей, не менее интересно, чем распознать какой-нибудь минерал или цветок.

Наше исследование души толпы не может быть ничем иным как простым синтезом, кратким изложением наших прежних изысканий. Нельзя требовать от нашего очерка ничего другого, кроме некоторых взглядов, наводящих на размышления. Другие углубят ту борозду, которую мы провели на поверхности до сих пор еще очень мало исследованной почвы.

ДУХОВНОЕ ЕДИНСТВО ТОЛПЫ

Под словом «толпа» подразумевается в обыкновенном смысле собрание индивидов, какова бы ни была их национальность, профессия или пол и каковы бы ни были случайности, вызвавшие это собрание. Но с психологической точки зрения слово это получает уже совершенно другое значение. При известных условиях - и притом только при этих условиях - собрание людей имеет совершенно новые черты, отличающиеся от тех, которые характеризуют отдельных индивидов, входящих в состав этого собрания. Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер, но и очень определенные черты. Собрание в таких случаях становится тем, что я назвал бы, за неимением лучшего выражения, организованной толпой или толпой одухотворенной, составляющей единое существо и подчиняющейся закону духовного единства толпы.

Без всякого сомнения, одного факта случайного нахождения вместе многих индивидов недостаточно для того, чтобы они приобрели характер организованной толпы; для этого нужно влияние некоторых возбудителей, природу которых мы и постараемся определить.

Исчезновение сознательной личности и ориентирование чувств и мыслей в известном направлении - главные черты, характеризующие толпу, вступившую на путь организации, - не требуют непременного и одновременного присутствия нескольких индивидов в одном и том же месте. Тысячи индивидов, отделенных друг от друга, могут в известные моменты подпадать одновременно под влияние некоторых сильных эмоций или какого-нибудь великого национального события и приобретать, таким образом, все черты одухотворенной толпы. Стоит какой-нибудь случайности свести этих индивидов вместе, чтобы все их действия и поступки немедленно приобрели характер действий и поступков толпы. В известные моменты даже шести человек достаточно, чтобы образовать одухотворенную толпу, между тем как в другое время сотня человек, случайно собравшихся вместе, при отсутствии необходимых условий, не образует подобной толпы. С другой стороны, целый народ под действием известных влияний иногда становится толпой, не представляя при этом собрания в собственном смысле этого слова. Одухотворенная толпа после своего образования приобретает общие черты - временные, но совершенно определенные. К этим общим чертам присоединяются частные, меняющиеся сообразно элементам, образующим толпу и могущим в свою очередь изменить ее духовный состав. Одухотворенная толпа может быть подвергнута известной классификации. Мы увидим далее, что разнокалиберная толпа, т.е. такая, которая состоит из разнородных элементов, имеет много общих черт с однородной толпой, т.е. такой, которая состоит из более или менее родственных элементов (секты, касты и классы). Рядом с этими общими чертами, однако, резко выступают особенности, которые дают возможность различать оба рода толпы.

Прежде чем говорить о различных категориях толпы, мы должны изучить ее общие черты и будем поступать, как натуралист, начинающий с описания общих признаков, существующих у всех индивидов одной семьи, и затем уже переходящий к частностям, позволяющим различать виды и роды этой семьи.

Не легко изобразить с точностью душу толпы, так как ее организация меняется не только сообразно расе и составу собраний, но и соответственно природе и силе возбудителей, которым подчиняются эти собрания. Впрочем, на такие же затруднения мы наталкиваемся и приступая к психологическому изучению отдельного - индивида. Только в романах характер отдельных личностей не меняется в течение всей их жизни; в действительности же однообразие среды создает лишь кажущееся однообразие характеров. В другом месте я указал уже, что в каждой духовной организации заключаются такие задатки характера, которые тотчас же заявляют о своем существовании, как только в окружающей среде произойдет внезапная перемена. Так, например, среди наиболее суровых членов Конвента можно было встретить совершенно безобидных буржуа, которые при обыкновенных условиях, конечно, были бы простыми мирными гражданами, занимая должности нотариусов или судей. Когда гроза миновала, они вернулись к своему нормальному состоянию мирных буржуа, и Наполеон именно среди них нашел себе самых покорных слуг.

Не имея возможности изучить здесь все степени организации толпы, мы ограничимся преимущественно толпой, уже совершенно организованной. Таким образом, из нашего изложения будет видно лишь то, чем может быть толпа, но не то, чем она всегда бывает. Только в этой позднейшей фазе организации толпы среди неизменных и преобладающих основных черт расы выделяются новые специальные черты и происходит ориентирование чувств и мыслей собрания в одном и том же направлении, и только тогда обнаруживает свою силу вышеназванный психологический закон духовного единства толпы.

Некоторые психологические черты характера толпы общи у нее с изолированными индивидами; другие же, наоборот, присущи только ей одной и встречаются только в собраниях. Мы прежде всего рассмотрим именно эти специальные черты, для того чтобы лучше выяснить их важное значение.

Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворенной толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, составляющие ее, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности. Существуют такие идеи и чувства, которые возникают и превращаются в действия лишь у индивидов, составляющих толпу. Одухотворенная толпа представляет собой временный организм, образовавшийся из разнородных элементов, на одно мгновение соединившихся вместе, подобно тому, как соединяются клетки, входящие в состав живого тела и образующие посредством этого соединения новое существо, обладающее свойствами, отличающимися от тех, которыми обладает каждая клетка в отдельности.

Вопреки мнению, встречающемуся, к нашему удивлению, у такого проницательного философа, как Герберт Спенсер, в агрегате, образующем толпу, нет ни суммы, ни среднего входящих в состав ее элементов, но существует комбинация этих элементов и образование новых свойств, подобно тому, как это происходит в химии при сочетании некоторых элементов, оснований и кислот, например, образующих новое тело, обладающее совершенно иными свойствами, чем те, которыми обладают элементы, послужившие для его образования.

Не трудно заметить, насколько изолированный индивид отличается от индивида в толпе, но гораздо труднее определить причины этой разницы. Для того, чтобы хоть несколько разъяснить себе эти причины, мы должны вспомнить одно из положении современной психологии, а именно то, что явления бессознательного играют выдающуюся роль не только в органической жизни, но и в отправлениях ума. Сознательная жизнь умасоставляет лишь очень малую часть по сравнению с его бессознательной жизнью. Самый тонкий аналитик, самый проницательный наблюдатель в состоянии подметить лишь очень небольшое число бессознательных двигателей, которым он повинуется. Наши сознательные поступки вытекают из субстрата бессознательного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные остатки, составляющие собственно душу расы. Кроме открыто признаваемых нами причин, руководящих нашими действиями, существуют еще тайные причины, в которых мы не признаемся, но за этими тайными причинами есть еще более тайные, потому что они неизвестны нам самим. Большинство наших ежедневных действий вызывается скрытыми двигателями, ускользающими от нашего наблюдения.

Элементы бессознательного, образующие душу расы, именно и являются причиной сходства индивидов этой расы, отличающихся друг от друга главным образом элементами сознательного, - тем, что составляет плод воспитания или же результат исключительной наследственности. Самые несходные между собой по своему уму люди могут обладать одинаковыми страстями, инстинктами и чувствами; и во всем, что касается чувства, религии, политики, морали, привязанностей и антипатий и т.п., люди самые знаменитые только очень редко возвышаются над уровнем самых обыкновенных индивидов. Между великим математиком и его сапожником может существовать целая пропасть с точки зрения интеллектуальной жизни, но с точки зрения характера между ними часто не замечается никакой разницы или же очень небольшая.

Эти общие качества характера, управляемые бессознательным и существующие в почти одинаковой степени у большинства нормальных индивидов расы, соединяются вместе в толпе. В коллективной душе интеллектуальные способности индивидов и, следовательно, их индивидуальность исчезают; разнородное утопает в однородном, и берут верх бессознательные качества.

Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области разных специальностей, мало все-таки отличаются от решений, принятых собранием глупцов, так как и в том и в другом случае соединяются не какие-нибудь выдающиеся качества, а только заурядные, встречающиеся у всех. В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума «Весь мир», как это часто принято говорить, никак не может быть умнее Вольтера, а наоборот, Вольтер умнее, нежели «весь мир», если под этим словом надо понимать толпу.

Если бы индивиды в толпе ограничивались только соединением заурядных качеств, которыми обладает каждый из них в отдельности, то мы имели бы среднюю величину, а никак не образование новых черт. Каким же образом возникают эти новые черты? Вот этим-то вопросом мы и займемся теперь.

Появление этих новых специальных черт, характерных для толпы и притом не встречающихся у отдельных индивидов, входящих в ее состав, обусловливается различными причинами. Первая из них заключается в том, что индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. В толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа анонимна и не несет на себе ответственности. Чувство ответственности, сдерживающее всегда отдельных индивидов, совершенно исчезает в толпе.

Вторая причина - заразительность или зараза - также способствует образованию в толпе специальных свойств и определяет их направление. Зараза представляет собой такое явление, которое легко указать, но не объяснить; ее надо причислить к разряду гипнотических явлений, к которым мы сейчас перейдем. В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, однако, противоречит человеческой природе, и потому человек способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы.

Третья причина, и притом самая главная, обусловливающая появление у индивидов в толпе таких специальных свойств, которые могут не встречаться у них в изолированном положении, - это восприимчивость к внушению, зараза, о которой мы только что говорили, служит лишь следствием этой восприимчивости. Чтобы понять это явление, следует припомнить некоторые новейшие открытия физиологии. Мы знаем теперь, что различными способами можно привести индивида в такое состояние, когда у него исчезает сознательная личность, и он подчиняется всем внушениям лица, заставившего его прийти в это состояние, совершая по его приказанию поступки, часто совершенно противоречащие его личному характеру и привычкам. Наблюдения же указывают, что индивид, пробыв несколько времени среди действующей толпы, под влиянием ли токов, исходящих от этой толпы, или какихлибо других причин - неизвестно, приходит скоро в такое состояние, которое очень напоминает состояние загипнотизированного субъекта. Такой субъект вследствие парализованности своей сознательной мозговой жизни становится рабом бессознательной деятельности своего спинного мозга, которой гипнотизер управляет по своему произволу. Сознательная личность у загипнотизированного совершенно исчезает, так же как воля и рассудок, и все чувства и мысли направляются волей гипнотизера.

Таково же приблизительно положение индивида, составляющего частицу одухотворенной толпы. Он уже не сознает своих поступков, и у него, как у загипнотизированного, одни способности исчезают, другие же доходят до крайней степени напряжения. Под влиянием внушения такой субъект будет совершать известные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта неудержимая стремительность проявляется с еще большей силой, так как влияние внушения, одинакового для всех, увеличивается путем взаимности. Люди, обладающие достаточно сильной индивидуальностью, чтобы противиться внушению, в толпе слишком малочисленны, и потому не в состоянии бороться с течением. Самое большее, что они могут сделать, - это отвлечь толпу посредством какого-нибудь нового внушения. Так, например, удачное слово, какой-нибудь образ, вызванный кстати в воображении голпы, отвлекали ее иной раз от самых кровожадных поступков.

Итак, исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, одинаковое направление чувств и идей, определяемое внушением, и стремление превратить немедленно в действия внушенные идеи - вот главные черты, характеризующие индивида в толпе. Он уже перестает быть самим собой и становится автоматом, у которого своей воли не существует.

Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе - это варвар, т.е. существо инстинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытному человеку, сходство с которым еще более усиливается тем, что человек в толпе чрезвычайно легко подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изолированном положении никакого влияния, и совершает поступки, явно противоречащие и его интересам, и его привычкам. Индивид в толпе - это песчинка среди массы других песчинок, вздымаемых и уносимых ветром. Благодаря именно этому свойству толпы, нам приходится иной раз наблюдать, что присяжные выносят приговор, который каждый из них в отдельности никогда бы не произнес; мы видим, что парламентские собрания соглашаются на такие мероприятия и законы, которые осудил бы каждый из членов этого собрания в отдельности. Члены Конвента, взятые отдельно, были просвещенными буржуа, имевшими мирные привычки. Но, соединившись в толпу, они уже без всякого колебания принимали самые свирепые предложения и отсылали на гильотину людей, совершенно невинных; в довершение они отказались от своей неприкосновенности, вопреки своим собственным интересам, и сами себя наказывали.

Но не одними только поступками индивид в толпе отличается от самого же себя в изолированном положении. Прежде чем он потеряет всякую независимость, в его идеях и чувствах должно произойти изменение, и притом настолько глубокое, что оно может превратить скупого в расточительного, скептика - в верующего, честного человека - в преступника, труса - в героя. Отречение от всех своих привилегий, вотированное аристократией под влиянием энтузиазма в знаменитую ночь 4 августа 1789 года, никогда не было бы принято ни одним из ее членов в отдельности.

Из всего вышесказанного мы делаем вывод, что толпа в интеллектуальном отношении всегда стоит ниже изолированного индивида, но с точки зрения чувств и поступков, вызываемых этими чувствами, она может быть лучше или хуже его, смотря по обстоятельствам. Все зависит от того, какому внушению повинуется толпа. Именно это обстоятельство упускали совершенно из виду все писатели, изучавшие толпу лишь с точки зрения ее преступности. Толпа часто бывает преступна - это правда, но часто также она бывает героична. Толпа пойдет на смерть ради торжества какого-нибудь верования или идеи; в толпе можно пробудить энтузиазм и заставить ее, ради славы и чести, идти без хлеба и оружия, как во времена крестовых походов, освобождать Гроб Господен из рук неверных, или же, как в 93-м году, защищать родную землю. Это героизм, несколько бессознательный, конечно, но именно при его-то помощи и делается история. Если бы на счет народам ставились только одни великие дела, хладнокровно обдуманные, то в мировых списках их значилось бы весьма немного.

ЧУВСТВА И НРАВСТВЕННОСТЬ ТОЛПЫ

Указав в общих чертах на главные свойства толпы, мы перейдем теперь к подробному рассмотрению этих свойств.

В числе специальных свойств, характеризующих толпу, мы встречаем, например, такие: импульсивность, раздражительность, неспособность обдумывать, отсутствие рассуждения и критики, преувеличенную чувствительность и т.п., которые наблюдаются у существ, принадлежащих к низшим формам эволюции, как то: у женщин, дикарей и детей. На эту аналогию, однако, я указываю лишь мимоходом, так как мне пришлось бы нарушить рамки этой работы, если бы я захотел ее доказывать. Впрочем, это было бы бесполезно для людей, знакомых с психологией первобытного человека, тогда как для тех, кто не знаком с нею, такие доказательства все равно были бы недостаточно убедительны.

Теперь я перехожу к последовательному рассмотрению различных свойств, наблюдаемых в толпе в большинстве случаев.

1. Импульсивность, изменчивость и раздражительность толпы

Изучая основные свойства толпы, мы указали, что она почти исключительно управляется бессознательным. Ее действия гораздо более подчиняются влиянию спинного, нежели головного мозга, и в этом отношении она приближается к совершенно первобытным существам. Совершенные толпою поступки могут быть превосходны сами по себе, но так как ум не руководит ими, то индивид в толпе действует сообразно случайностям. Толпа служит игралищем всех внешних воз-1 буждений и отражает все их перемены; она, следовательно, рабски покоряется импульсам, которые получает. Отдельный индивид может подвергаться тем же возбуждениям, какие действуют на него в толпе, но, изолированный от толпы, он уже подчиняется рассудку и противостоит влиянию этих возбуждений. Физиологически это можно выразить следующим образом: изолированный индивид обладает способностью подавлять свои рефлексы, тогда как толпа этой способности не имеет.

Различные импульсы, которым повинуется толпа, могут быть, смотря по характеру возбуждений, великодушными или свирепыми, героическими или трусливыми, но они всегда настолько сильны, что никакой личный интерес, даже чувство самосохранения, не в состоянии их подавить. Так как возбудители, действующие на толпу, весьма разнообразны и толпа всегда им повинуется, то отсюда вытекает ее чрезвычайная изменчивость. Вот почему мы видим, что толпа может внезапно перейти от самой кровожадной жестокости к великодушию и выказать даже при случае самый абсолютный героизм. Толпа легко становится палачом, но так же легко она идет и на мученичество. Из ее недр лились те потоки крови, которые нужны были для того, чтобы восторжествовала какая-нибудь вера. Незачем обращаться к героическому веку для того, чтобы увидеть, на что способна толпа именно с этой точки зрения. Толпа никогда не дорожит своей жизнью во время возмущения, и еще очень недавно один генерал (Буланже?), внезапно сделавшийся популярным, легко мог бы найти сотни тысяч человек, готовых умереть за его дело, если бы он только того потребовал.

В толпе нет предумышленности; она может последовательно пройти всю школу противоречивых чувствований, но всегда будет находиться под влиянием возбуждений минуты. Толпа похожа на листья, поднимаемые ураганом и разносимые в разные стороны, а затем падающие на землю. Говоря далее о некоторых видах революционной толпы, мы укажем несколько примеров изменчивости ее чувств.

Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руководить, особенно если часть общественной власти находится в ее руках. Если бы нужды обыденной жизни не представляли собой род невидимого регулятора вещей, то народодержавие не могло бы долго просуществовать. Но хотя все желания толпы всегда бывают очень страстными, они все же продолжаются не долго, и толпа так же мало способна проявить настойчивую волю, как и рассудительность.

Толпа не только импульсивна и изменчива; как и дикарь, она не допускает, чтобы что-нибудь становилось между ее желанием и реализацией этого желания. Толпа тем менее способна допустить это, что численность создает в ней чувство непреодолимого могущества. Для индивида в толпе понятия о невозможности не существует. Изолированный индивид сознает, что он не может один поджечь дворец, разграбить магазин, а если даже он почувствует влечение сделать это, то легко устоит против него. В толпе же у него является сознание могущества, доставляемого ему численностью, и достаточно лишь внушить ему идеи убийства и грабежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. Всякое неожиданное препятствие будет уничтожено толпой со свойственной ей стремительностью, и если бы человеческий организм допускал неослабевающее состояние ярости, то можно было бы сказать, что нормальное состояние толпы, наткнувшейся на препятствие, - это ярость.

В раздражительности толпы, в ее импульсивности и изменчивости, так же как и во всех народных чувствах, которые мы будем рассматривать далее, всегда проявляются основные черты расы, образующие неизменную почву, на которой развиваются все наши чувства. Всякая толпа всегда раздражительна и импульсивна - это вне сомнения. Но степень этой раздражительности и импульсивности бывает различна. Так, например, разница в этом отношении между латинской и англосаксонской толпой поразительна, и даже в новейшей истории есть факты, указывающие на это. Достаточно было, например, опубликования двадцать пять лет тому назад простой телеграммы, сообщающей о предполагаемом оскорблении посланника, для того, чтобы произошел взрыв ярости, немедленным результатом которого явилась ужасная война. Несколько лет спустя телеграфное извещение о незначительной неудаче в Лангсоне опять вызвало новый взрыв, который повлек за собой низвержение правительства. В то же время гораздо более значительная неудача английской экспедиции в Хартуме вызвала в Англии лишь весьма слабое волнение, и никакое министерство от этого не пострадало. Толпа всегда обнаруживает черты женского характера, и всего резче эти черты выражаются в латинской толпе. Кто опирается на нее, тот может взобраться очень высоко и очень быстро, но постоянно будет прикасаться к Тарпейской скале и всегда должен ожидать, что в один прекрасный день он будет свергнут с этой скалы [12].

2. Податливость внушению и легковерие толпы

Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее общих свойств является необыкновенная податливость внушению. Мы указывали, что во всякой человеческой агломерации внушение становится заразительным, и этим объясняется быстрое ориентирование чувств в известном направлении. Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находится чаще всего в состоянии выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение Первое формулированное внушение тотчас же передается вследствие заразительности всем умам, и немедленно возникает соответствующее настроение. Как у всех существ, находящихся под влиянием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выразиться в действии. Толпа так же легко совершит поджог дворца, как и какой-нибудь высший акт самоотвержения; все будет зависеть от природы возбудителя, а не от тех отношений, которые у изолированного индивида существуют между внушенным актом и суммой рассудочности, противодействующей его выполнению.