Французская революция была предсказана Руссо и Гольдсмитом; Артур Юнг предвещал Франции, после кратковременного периода насилий, "прочное благосостояние, как результат ее реформ". Токвиль, за тридцать лет до события, предсказал попытку южных штатов американской республики отделиться от северных. Гейне за много лет вперед говорил нам: "Вы, французы, должны более опасаться объединенной Германии, чем всего Священного Союза, -- всех кроатов и всех казаков". Кинэ предсказывал в 1832 г. перемены, которые должны были произойти в Германии, роль Пруссии, угрозу, висевшую над нашими головами, железную руку, которая попытается снова овладеть ключами Эльзаса. Так как государственные люди поглощены текущими событиями, то близорукость -- их естественное состояние. Отдаленные предвидения могут основываться лишь на общих законах психологии народов или социальной науки. Этим объясняется тот кажущийся парадокс, что легче предсказать отдаленное будущее, чем ближайшее, находящееся на расстоянии, доступном, по-видимому, каждому глазу. Без сомнения, Стюарт Милль придавал слишком большое значение психологии, которая не составляет всего и дает только один из элементов вопроса; но тем не менее психология вместе с физиологией может служить все таки наиболее надежной основой для предвидения человеческих событий, так как она позволяет установить законы и указать причины. Предвидения, основанные на чисто эмпирических наблюдениях, на статистике и даже на истории, не покоятся на знании причин, которыми определяются явления; поэтому их справедливо сравнивают с эмпирическими предсказаниями затмений древними астрономами. После многочисленных наблюдений, халдеи заметили, что существуют известные промежутки времени, по истечении которых затмения повторяются почти в одном и том же порядке: не зная истинных причин и не умея делать вычислений, они часто могли предсказывать повторение затмения в том месте, где они находились. Современный астроном не нуждается ни в какой статистике, он знает причины, определяет следствия, и звезды говорят ему, как Иегове: вот мы. Но астрономия, очаровывавшая Стюарта Милля, обязана своей точностью малому числу элементов, принимаемых ею в соображение, так же как и относительному постоянству этих элементов, изменяющихся лишь чрезвычайно медленно. Однако только одна теория солнца Лаверрье потребовала двенадцати томов in folio вычислений. Психология же обществ гораздо сложнее даже млечного пути: здесь комбинации превышают всякую возможность вычисления. Чтобы понять это, стоит только вспомнить, что двенадцать лиц, сидящих вокруг стола, могут быть перемещены почти на 500 миллионов различных способов, причем ни разу не будет повторена одна и та же комбинация. Утверждают, что если бы с начала нашей эры и до настоящего времени эти двенадцать человек непрерывно пересаживались бы, посвящая на это занятие по двенадцати часов в день, то они до сего времени еще не успели бы перепробовать всех возможных комбинаций. Попытайтесь теперь представить себе вместо двенадцати лиц, расположенных в известном порядке, комбинацию психических и физиологических элементов, входящих в состав целого народа, и вы поймете, что если даже известная задача "о трех телах" представляет столько трудностей для астрономии, то факторы национального развития представят их значительно более для социологии. Наука о характерах должна быть сравниваема не с астрономией, как думал Милль, а с естественной историей. Но в естественной истории изучение функций, т. е. физиология, отличается от изучения типичных форм, т. е. от морфологии. Вы тщетно будете искать в одной общей физиологии объяснения, почему волк имеет такую-то форму, а лисица иную. Слишком много причин содействуют образованию видов, так же как и индивидов: изменяемость, естественный подбор, наследственность и т. д. Хотя ученики Дарвина значительно опередили старую "Естественную Историю", ссылавшуюся на первоначально созданные виды, они все-таки еще далеки от того, чтобы быть в состоянии предсказать будущую фауну и флору земного шара. Известно, что садоводам, а также и людям, занимающимся разведением животных, часто приходится удивляться непредвиденной "игре" природы. Некоторые виды послушно воспроизводят известный тип; другие делают капризные отклонения. Почему? Они не могут объяснить этого. Зная отца и мать ребенка, а также его деда и бабку, вы легко можете предугадать, что ребенок будет походить на них известными чертами; но будете ли вы в состоянии даже приблизительно нарисовать его портрет? Из ощущений желтого и синего цвета никто не был бы в состоянии вывести ощущение зеленого цвета; такого же рода сюрпризы ожидают нас при изучении характеров, особенно национальных. Один из самых выдающихся современных психологов Англии, Джемс Уорд, замечает, что в астрономии, так же как в физике и даже в химии, нет настоящих неделимых, а существуют лишь агрегаты частиц; дух же человека, напротив того, нечто единое sui generis. Каждый человек по отношению к своему поведению и характеру может быть назван в этом смысле единственным, и те же самые обстоятельства вовсе не "те же самые" для каких угодно двух людей: два человека не смотрят на мир одними и теми же глазами. Таким образом, чтобы предугадать влияние известных обстоятельств на их умы, как хочет этого Стюарт Милль, надо было бы знать, как именно представятся им эти обстоятельства; а такого рода "личные уравнения" чаще всего неразрешимы для нашей науки. "Было бы так же разумно, -- говорит Джемс Уорд, -- браться определить путем дедукции все разновидности животных на основании одних физиологических законов размножения, действующих при различных обстоятельствах, как и желать вывести многочисленные различия в человеческих характерах из одних основных законов психологии. Без сомнения, зоология и ботаника могут кое-что сделать для объяснения различных форм жизни, но здесь нельзя обойтись без приложения многих принципов. "Было бы так же разумно пытаться понять Шекспира, на основании сведений о тайнобрачныx растениях, как и желать проникнуть в смысл истории посредством небольшого числа общих предложений, из которых могли бы быть выведены все единообразия, существующие в мире". Однако мы думаем, что критикуя Стюарта Милля, Джеймс Уорд впал в противоположную крайность и составил себе, подобно Шопенгауэру, слишком мистическое понятие об индивидуальности. Индивидуум -- несомненно "нечто неизреченное", но не потому, что он неразложим. Напротив того, сознающая индивидуальность заключает в себе бесконечное: это та точка зрения, под которой ей представляется целый мир жизни, более сложный, чем туманное пятно Ориона. Кроме того, как бы ни были различны и оригинальны личности, необходимо однако признать, что они все входят в известное число категорий или типичных характеров. Стюарт Милль не вполне ошибался, когда думал, что в среде нации различия в характерах обыкновенных личностей в значительной степени нейтрализуются. Это доказывается тем, что, например, французская и английская нация всегда обнаруживали те же различия в характерах, несмотря на все изменения, совершавшиеся постепенно в их истории. Единственная ошибка Стюарта Милля -- в том, что он прилагает то же рассуждение к исключительным индивидуумам. Необходимо согласиться, что гении не нейтрализуют один другого в течение данного столетия, ибо мы знаем, что не существовало другого Фемистокла, другого Цезаря или Лютера, равных им по способностям, но с противоположными им тенденциями. Однако Стюарт Милль думает, что если взять достаточно большие периоды времени, например несколько веков, то "эти случайные комбинации могут быть исключены". Рассуждать так -- значит забывать, что сущность гения в том и заключается, чтобы вносить новое и непредвиденное в века и события. Эти "счастливые случайности", которые можно сравнить с появлением нового вида путем неожиданной комбинации зародышей, не могут быть предусмотрены нашими вычислениями. В истории народов играют иногда значительную роль даже побочные обстоятельства. Раса Кро-Маньон (Cro-Magnon), говорит Катрфаж, была выше расы Furfoz; последняя не умела ни стрелять из лука, ни рисовать; первая же искусно рисовала и употребляла лук и стрелы. Но последняя обладала гончарным искусством, которое было неизвестно первой, отсюда множество преимуществ на стороне расы, признаваемой низшей и с менее развитым черепом. Древние перуанцы достигли высокой степени цивилизации в агрикультуре, гончарном искусстве, архитектуре и устройстве дорог; но у них не было никакого письма; отсюда и глубокая отсталость по отношению к европейским цивилизациям. Предположите вместе с Тардом, что порох был бы изобретен во времена римлян, что само по себе не представляло бы ничего невозможного, -- или компас и книгопечатание, -- и судьбы древнего и нового миров изменились бы; настоящих средних веков без сомнения не было бы. Варвары, несмотря на их прекрасные "длинные черепа", встретили бы отпор; а если бы они водворились в какой-либо стране, книги скоро поставили бы их на высший уровень. Можно следовательно сказать вместе с Тардом, что случайность, в форме гениальных изобретений или случайных открытий, играла огромную роль в эволюции обществ. Дарвин часто говорит о счастливых случайностях; возможно, что он преувеличивает их значение и сферу действия, но несомненно, что они занимают значительное место в естественной истории, а еще большее -- в общественной. Ветер переносит через моря семена растения на какой-нибудь остров или более или менее отдаленный континент, и вот -- новый пришлый вид, появившийся случайно; Тард имеет основание предполагать, что аналогичные явления происходят в общественной среде. Мы не допускаем конечно, как допускает это Ренувье и даже Тард, чтобы случайное было свободно, чтобы оно могло возникнуть и не возникнуть. Оно детерминировано, как и все остальное, но оно не укладывается в рамки однообразной эволюции, заранее начерченной в наших головах в ее различных фазах, эволюции, которая представляла бы собой бесконечную борьбу между расами или классами. Это подвижной детерминизм: благодаря именно тому, что он повсюду и во всем, он может принимать все формы и проходить по всем путям. Борьба этнических и социальных групп -- лишь его низшие и временные проявления. Таким образом, даже по отношению к целым народам с резко выраженным национальным характером, можно допустить лишь очень общие и неопределенные предсказания. Колесо истории никогда не возвращается на то же самое место; история не повторяется; прогресс наших обществ -- "величественная драма", смысл которой мы можем достаточно понять, чтобы должным образом выполнить в ней свою роль, но развязку которой мы не в состоянии предугадать. Мы даже не можем, говорит Джемс Уорд, вывести настоящее из прошедшего по методу Милля; как же могли бы мы предусмотреть будущее? В области ощущений человек ненасытен; новые потребности возникают беспрерывно, прежде чем получают удовлетворение старые; в области науки каждый шаг вперед открывает новые горизонты, ставит вопросы, о которых ранее не подозревали, вызывает предприятия, о которых не грезили. Стюарт Милль допускает, вместе с Огюстом Контом, что прогресс человечества зависит в наибольшей степени от прогресса знаний (он забывал о религии, искусствах и даже обычаях, представляющих собой важные данные); но кто может предвидеть прогресс науки, а следовательно соответствующие изменения в научных взглядах и во всем, зависящем от них? Итак, мы приходим к тому выводу, что два элемента в истории народов не поддаются вычислению: с одной стороны, индивидуальные и коллективные характеры, а с другой -- непрерывное открытие универсальных законов. Как в субъективной, так и в объективной сфере имеет свое место непредвидимое, и социальная астрономия, основанная на априорном знании характеров, представляется химерической. Но, не приписывая психологии народов те пророческие свойства, о которых мечтал Стюарт Милль, нельзя отрицать ее полезности для общественной науки, приложением которой должны были бы быть истинная юриспруденция, политика и экономика. Сама общественная мораль и национальная педагогия должны были бы основываться на изучении национальных характеров, задачу усовершенствования которых они берут на себя. Наконец, история должна получить новое освещение под влиянием психологии народов. Чистая история -- лишь подготовка материала для наук об обществах, которая должна изучать их не только в их прошлом, но и в их законах, господствующих над всей эволюцией. Мы видели, что среди этих законов первое место занимают психологические. Стремясь сделаться научной, история стремится быть лишь приложением общественной психологии и частью общественной науки. Как описание фактов и даже как критика доказательств, она -- лишь документальная работа, орудие изысканий; она обдумывает все пережитое человечеством; но она еще не настоящая наука, пока из фактов не выяснятся социальные законы. История, как социология, изучает не ad narrandum и не ad probandum, а, как говорит Фюстель-де-Куланж, -- ad intelligendum. Каждое из существовавших обществ было в своем роде живым существом; историк должен не только описать его, но и объяснить его жизнь. Он должен показать, как функционировали органы обществ, их право, их политическую экономию, религию, философию, мораль, науку, искусства, их умственные привычки, обычаи, их представление о бытии. Ясно следовательно, что историк-социолог должен изучать характер народов, их физическую, умственную и моральную среду, наконец их социальную среду и их сношения с другими народами. История, утверждает Гумплович, не создание человека: она продукт природы. Но это значит забывать, что человек и общества -- сами продукт природы и венец ее. Следовательно история должна объяснять развитие самого человечества не только одной природой, но природой и человеком. Не утверждая вместе с Лазарюсом, что бытие народов не покоится ни на каких чисто объективных отношениях, -- вроде тождественности расы, общности языка, имущественных порядков и т. д., -необходимо признать, что субъективные отношения и социальные связи непрерывно возрастают; народ прежде всего -- собрание людей, смотрящих на себя, как на народ, "умственное создание тех, кто непрерывно создает его"; его сущность -- в сознании. Мы увидим, что этот тип нравственного единства, основанного на вековой общности чувств и идей, немногие нации осуществили в той мере, как французская.

КНИГА ПЕРВАЯ

ЕВРОПЕЙСКИЕ РАСЫ И ИХ УЧАСТИЕ В ОБРАЗОВАНИИ ФРАНЦУЗСКОГО ХАРАКТЕРА

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЕВРОПЕЙСКИЕ РАСЫ

Всякая возникающая наука, подобно юности, отличается гордостью, резкостью, склонностью увлекаться, поспешностью в выводах. Антропология служит примером этого. Вряд ли что сравнится со смелостью утверждений, основанных как раз на наименее достоверных, но новых или вновь изучаемых данных. Общий прогресс человечества, говорит один из догматиков дарвинистской антропологии, впрочем настоящий ученый и мыслитель, требует истребления железом или голодом, исчезновения с лица земли медленно развивающихся и миролюбивых рас; в ближайшем столетии "последние сентименталисты увидят истребление многих народов". Не следует довольствоваться утверждением, что сила первенствует над правом, в том смысле, что всякое право имеет своим источником проявление силы; необходимо пойти далее: "Сила существует, говорит Лапуж, но мы не уверены в существовании права". Предвзятость взглядов некоторых дарвинистов граничит с фанатизмом, а иногда, когда дело идет о применении этих взглядов к социологии, прямо с жестокостью. Быть может, им следовало бы придти ко взаимному соглашению, ранее чем осуждать на погибель большинство человеческого рода. В самом деле, в анализе и классификации национальных характеров лингвисты, политики и сами антропологи, произвели большую путаницу. Сначала лингвисты, классифицируя народы по языкам, создали свою теорию "народностей": панславизм, пангерманизм и т. д. Но на это антропологи не без основания возражали им, что сходство языков еще вовсе не предрешает сходства рас. Галлы, говорят они, очень скоро научившиеся языку своих завоевателей, остались тем не менее галлами. Саксы навязали свой язык кельтам Великобритании; норманны, завоевавшие после того Англию, не могли внести в нее своего языка. Было замечено, что даже во Франции воины Роддона, после того как они в течение столетия владели Нормандией, уже говорили только по-французски. Вслед за лингвистами явились историки и политики, еще более запутавшие вопрос. По примеру Вальтера Скотта, оба Тьерри (а также Вильям Эдвардс) смешали нации с расами, чем так хорошо воспользовались политики. Наконец, мы уже видели, до какой степени злоупотребляют соображениями о расах сами антропологи. Никоторые из них говорят нам о расах, когда они должны были бы говорить просто о типах, т. е. об известных комбинациях характеров. Эти комбинации очень изменчивы, между тем признаки настоящих рас постоянны. Существуют французский, английский, немецкий типы, но не существует французской, английской или немецкой расы. Если бы захотели распределить Европу по расам, превосходно заметил тот самый антрополог, слова которого мы недавно цитировали, то "я ручаюсь, что никто не сумел бы поставить ни одного пограничного камня". Действительно, составные расовые элементы почти одни и те же во всей Европе, за исключением некоторой татарской примеси на востоке. По выражению Топинара, народы -- лишь продукт истории. Человеческие расы ни в чем не походят на зоологические, ни даже на расы домашних животных, как их понимают и создают по своему желанию зоотехники, причем им всегда известна родословная этих рас. Так называемые национальные расы являются перед наблюдателем в такой же степени спутанными и в том же неустойчивом виде, как это, по словам Топинара, наблюдается у голубей или собак, предоставленных свободному скрещиванию. Нельзя говорить о расах в применении к этим животным; это лишь более или менее неопределенные типы. "Такова же, -- говорит Топинар, -- история европейских рас". В настоящее время не существует отпрысков человечества, которые отличались бы первоначальной однородностью первобытных племен. "Повсюду можно встретить все, что угодно": среди европейских черепов, "более или менее китайские или негритянские", причем их можно "безразлично назвать французскими, английскими или русскими, и т. д.". Только очень изощренный глаз может усмотреть совокупность признаков, более выступающих на вид, нежели другие и образующих тип, "всегда впрочем более или менее искусственный". Всем памятные ошибки должны были бы наводить на сомнение антропологов. Однажды в Сальпетриер открыли кладбище, где, как говорили, были похоронены "солдаты союзной армии 1814 г.". Очень известный краниолог, преждевременно злоупотреблявший искусством определения типов, исследовал черепа и заявил, что один из них принадлежал финну, другой -- башкиру, третий -- калмыку, четвертый -- кельту и так далее. К несчастью, через некоторое время стало известным, что в этом месте были погребены женщины, умершие от холеры в 1832 г. Математик Шейсон вычислил, что если допустить, что во Франции не происходило браков между кровными родственниками, то предполагая по три поколения на каждое столетие, пришлось бы придти к заключению, что в жилах французов течет кровь по крайней мере двадцати миллионов современников 1000 года. Если же взять за исходную точку начало христианской эры, то эта цифра перешла бы за 18 квинтильонов. Чтобы выразить то же число, соответствующее междуледниковому периоду, пришлось бы покрыть цифрами всю поверхность земного шара. Из этих невозможных чисел математически выводят то заключение, что между людьми должны были происходить бесчисленные скрещивания, что у всех обитателей одной и той же местности, провинции и даже нации необходимо должны быть общие предки. Оказывается, что между согражданами существует фактическое родство. Это родство переходит даже границы национальностей: у французов, немцев и англичан имеется множество общих предков, и они принадлежат к одним и тем же родословным деревьям. Но в таком случае, во что же обращается политика "рас", проповедуемая некоторыми антропологами и социологами? Однако в теории рас есть нечто несомненное. Дело в том, что смешения одних и тех же рас или подрас происходили в различных пропорциях и что это разнообразие типов не осталось без влияния на среднее физическое строение или на средний темперамент каждого народа. Вследствие этого сторонники "борьбы рас" должны были обратить свои исследования на каждую отдельную нацию, для того чтобы отделить и определить ее составные элементы. Вместе с большинством антропологов, а именно: Брока, Вирховым, Ланьо, Заборовским, Гами (Hamy), Топинаром, Коллиньоном, Верно, Каррьером, Овелаком, Мануврие, Лапужем, Отто-Амноном, Ливи, Беддо и т. д., мы допускаем, что можно отдать себе приблизительный отчет относительно главнейших подрас, входящих в состав каждого населения и определяющих его антропологический тип. Заметим прежде всего, что человеческие расы и подрасы распознаются гораздо менее по цвету кожи, чем по морфологическим признакам, особенно касающимся черепа и мозга. Цвет устанавливается, по-видимому, в зависимости от климата, под влиянием векового действия последнего, и в настоящее время уже предустановлен в самом зародыше: жаркому и влажному климату соответствует черный цвет, холодному и влажному -- белый, сухому -- желтый и коричневый. Гораздо большее значение имеет удлиненная или расширенная форма черепа, его вместимость, форма носа, скул, груди, высота роста и т. д. На основании этих признаков можно придти к заключению, что белолицые представляют собой смесь двух главных элементов, с которыми мы встретимся во Франции и которых некоторые антропологи, вместе с Линнеем, наделяют известными характерными признаками. Впереди всех стоит, по их мнению, Homo Europaeus, старинный "диагноз" для чистокровного представителя этого типа таков: белокожий, сангвинического темперамента, мускулистый, с длинными белокурыми или рыжими волосами, светло-голубыми глазами, легкий, тонкий, изобретательный. Он большого роста, очень силен, с продолговатым лицом, тонким носом, прямым или горбатым, длинной шеей, длинным корпусом и длинными членами: "все его развитие направлено в длину". В дополнение к этим признакам современные ученые присоединяют еще черепной показатель; выражающийся дробью 0,744. Эта цифра указывает на относительно длинный или долихоцефалический череп. Затем следует Homo Alpinus Линнея, характеризующийся как раз противоположными физическими и психическими признаками: смуглым цветом кожи, темными или каштановыми волосами, темными глазами, широким или умеренно-продолговатым черепом (брахицефалическим), вогнутым носом средней толщины, широким лицом, средним или низким ростом, словом общим развитием в ширину. Желтокожие народы состоят, как говорят нам, из двух главных элементов: во-первых, нового типа, Homo Asiaticus (Линней), характеризующегося желтым цветом кожи, меланхолическим темпераментом, отсутствием гибкости, черными волосами и черными глазами, склонностью к почитанию и скупостью, типа все еще долихоцефалического и в умственном отношении стоящего очень высоко; и во-вторых, из уже упомянутого брахицефалического Homo Alpinus. Влияние этого последнего очень заметно в Азии, а именно в Китае, куда он проник, как утверждают, в качестве завоевателя, и где он, если верить Лапужу, "заморозил" туземную цивилизацию, творцом которой был Homo Asiaticus (?). Homo Europaeus встречается почти в чистом виде на великобританских островах и в Исландии; он составляет преобладающий элемент населения приморской Бельгии, Голландии, немецких областей, примыкающих к Северному и Балтийскому морям; он широко распространен в Соединенных Штатах и Канаде и Австралазии; он входит также важным составным элементом в населения равнин Германии и Франции. Словом, он является представителем арийской, киммерийской и галатской рас, т. е. индогерманцев и индоевропейцев еще недавно господствовавших теорий. Наряду с Homo Europaeus а Homo Alpinus в Европе существует еще тип, называемый Homo Mediterraneus или, согласно Бори, Homo Arabicus. Действительно, этнический анализ обнаруживает по всей Европе присутствие древнего этнического слоя, представляющего остатки рас, современных мамонту и северному оленю, а равно и периоду полированных каменных орудий. Это -- смуглолицые и длинноголовые люди, довольно низкого роста с горбатым носом. Их называют расой Средиземного моря, потому что они составляют преобладающее население островов и берегов последнего: всего северного побережья Африки, Иберийского полуострова, Лигурийского берега, южной Италии и Сицилии. Гораздо реже встречаются они в средней Италии и южной Франции. Собственно, так называемые семиты отличаются от средиземноморской или долихосмуглой расы "более высоким ростом, переломленным носом и общей сухостью форм". Впрочем, большинство представителей расы Средиземного моря заключают в себе примесь чернокожих племен северной Африки. Второй этнический слой, открываемый антропологами в Европе, составляет раса с широким черепом или брахицефалическая, о которой мы только что говорили: Homo Alpinus. Это -- те именно народности, которых Брока предложил назвать кельтославянами. Согласно Эфору, современнику Александра Македонского, Кельтика охватывала Испанию до Кадикса, Галлию к северу от Севенн и бассейна Роны, значительную часть Германии, верхнюю и среднюю долину Дуная, южный склон Ретических и Карнийских Альп до Адриатики и почти всю северную Италию. Мы знаем, что в этих именно областях встречаются кельтославяне и в настоящее время; таким образом свидетельство древности подтверждает мнение современной науки. Предполагают (хотя без всяких доказательств), что кельтославяне пришли из Азии в конце четвертичного периода; им даже приписывают иногда более или менее монгольское происхождение и тогда их называют неопределенным именем туранцев5. По мнению Лапужа, от которого он впоследствии отказался, в Верхней Азии можно встретить целые массы савойяров и оверньятов, "запоздавших в своем передвижении". Предполагается, что эти брахицефалы внесли с собой в Европу азиатских животных и растительные породы6. Но откуда бы ни явились кельтославяне, они составляют в настоящее время большинство европейского населения; ими почти исключительно населена вся альпийская горная масса средней Европы с ее отрогами: Овернскими горами, Вогезами и пр. К кельто-славянам принадлежат: нижне-бретонцы, оверньяты, жители Севенн, савойяры, вогезцы во Франции, большинство швейцарцев, баварцы, румыны, албанцы; ими покрыты необъятные пространства России и северной Азии, где они сохранили свое собственное "урало-алтайское" наречие, в то время как во всех других областях они усвоили индоевропейские языки. Остается еще третий слой, образуемый белокурой расой с продолговатым черепом. Она встречается в чистом виде лишь на северо-западе, где впрочем близится к своему исчезновению; в остальной же Европе попадается "лишь в спорадическом состоянии или в очень сложных соединениях с другими расами". Антропологи дали множество образчиков этнического анализа; их таблицы имеют целью выяснить различие в составе одного и того же населения в разных общественных слоях или в различные времена, а также и зависимость различных антропологических типов от "известных социальных условий". При помощи именно такого рода документов делались попытки, довольно впрочем сомнительного свойства, создать "антропологию классов". По мнению некоторых, а именно: Лапужа и Аммона, можно было бы вывести тот закон, что высшие классы наших обществ богаче длинноголовым составным элементом; таким образом расположение общественных слоев как бы обнаруживает процесс исторического наслоения: здесь являются завоеватели и сеньоры; там -- завоеванные, уступавшие им, как предполагается, в уме и энергии7. Возьмем для примера этнический анализ, произведенный Лапужем над прежними обитателями Монпелье: мы найдем у него, что высшие классы были тогда долихоцефалами по сравнению с низшими; кроме того, буржуазия была богаче средиземноморским элементом, т. е. смуглыми долихоцефалами. Оба эти явления наблюдаются, как утверждают, во всех аналогичных случаях. Другой закон, встретивший более общее признание, заключается в том, что с доисторических времен брахицефалы стремятся затопить долихоцефалов путем все усиливающегося вторжения в их ряды, путем поглощения аристократий демократиями, в которых первые как бы растворяются. В прежнее время белокурых долихоцефалов называли арийцами на том основании, что языки и обычаи, называемые арийскими, развились, по-видимому, первоначально у народов, среди которых господствовала белокурая раса. Но здесь именно философу представляется случай задуматься над недостоверностью исторических и особенно доисторических сведений. Сначала арийцев считали пришедшими из Азии; в настоящее время полагают, что они появились в Азии из Европы. Вслед за Вильзером, автором новой теории, антропологи усиливаются дискредитировать то, что Соломон Рейнах называет "восточным миражем", быть может только для того, чтобы заменить его западным. Всякий выдает свою излюбленную страну за колыбель так называемой индоевропейской расы. Согласно одному из самых последних и наиболее остроумных авторов этих гипотез (Пенка), арийцев следует признать продуктом скандинавского климата. Это -- братья длинноголовой расы Средиземного моря, но только видоизмененные и несомненно побледневшие под влиянием влажного северного климата. Перенеситесь, говорят нам, в четвертичную эпоху: северо-запад Европы представлял громадную горную массу, покрывавшую отчасти нынешние моря: половину Северного моря и полосу на запад от Норвегии. Массы водяных паров, приносимых Гольфстримом, окутывали довольно густым и теплым туманом скандинавскую землю и сгущались на этом северном Гималае, ледники которого они питали собой. Под влиянием влажного и холодного климата -- менее однако холодного, благодаря Гольфстриму, чем можно было бы предположить, судя по присутствию льда -- древняя длинноголовая раса, называемая неандертальской, должна была, говорят нам, измениться, как по внешнему виду, так и по своему темпераменту. Постоянная влажность воздуха заполняет поры кожи, замедляет циркуляцию жидкостей в организме, ослабляет сосудо-двигательную систему, притупляет чувствительность, предрасполагает к вялости флегматического темперамента. Живя на болотистой и поросшей лесом почве, среди тумана, под небом, покрытым густыми облаками, не пропускающими световых лучей (до такой степени, что фотографирование делается при этих условиях затруднительным), раса, первоначально сухая и смуглая, могла приобрести значительную дозу флегматических свойств. Видимым результатом этого должно было быть общее обесцвечение, выражающееся очень белой кожей, белокурыми волосами, бледной окраской глаз. К несчастью остается очень сомнительным, как думает Лапуж, чтобы Скандинавия была обитаема в четвертичную эпоху. Кроме того, несмотря на климат, который должен был бы заставить побелеть эскимосов и лапландцев, они упорно остаются смуглыми. Цвет кожи зависит отчасти от климата, который заставляет ее белеть или чернеть в зависимости от более или менее продолжительного действия на нее солнца; но он зависит также и от свойств пигмента, передающихся наследственно. Если ребенок, в силу какой-либо случайности зародышевой жизни, родился с черноватым пигментом, то он может передать эту прирожденную особенность своим потомкам; а если дело происходит в жаркой стране, где само солнце стремится придать коже темный цвет, то данная особенность имеет более шансов быть переданной по наследству, а вероятно также и более шансов для своего первоначального появления. Впрочем и здесь можно указать на много исключений: тасманийцы, жившие более чем в 40о от экватора, были так же черны, как негры Гвинеи; лапландцы и гренландцы, несмотря на их холодное небо, более темнокожи, чем малайцы самых жарких стран. Под тем же экватором, опоясывающим в Старом Свете землю эфиопов и папуасов, черных, как смоль, в Америке не было найдено негров. Bory Saint-Vinsent замечает даже, что в Новом Свете, напротив того, цвет туземцев тем белее, чем более они приближаются к экватору. Что касается до желтолицых, то они встречаются под всеми широтами, начиная с финнов, тунгусов и татар Сибири и Куры до бирманов, сиамцев или аннамитов тропической зоны. Цвет кожи северных монголов темнее, чем у южных китайцев. В общем, климат только благоприятствует известному естественному подбору. Главным образом о белой расе можно сказать, что она темнеет под влиянием солнца и что она белее в более холодных и влажных странах. Но иметь темный цвет кожи -- еще не значит быть негром. В конце концов, европейская идиллия может быть оспариваема, хотя она правдоподобнее азиатского романа. Можно лишь сказать, что белокурая раса пришла, вероятно, с севера и что она была, как говорили греки, "гиперборейской", по крайней мере по отношению к Греции. В подтверждение этого гиперборейского происхождения так называемых арийцев ссылаются на филологические доказательства. Так как, например, слово "mer" (море) и даже слово корабль тождественно во всех арийских языках, то первые арийцы должны были жить в близком соседстве с морем; следовательно они не могли, как это долго думали, спуститься с высоких плоскогорий Памира и северной Азии. Они не пришли также с берегов Каспийского или Черного морей. Действительно, названия семги и угря тождественны у всех арийцев, между тем эти рыбы не водятся в двух вышеупомянутых морях и впадающих в них реках. Лишь Скандинавия и приморская область Германии обладают фауной и флорой протоарийцев, т. е. теми животными и растениями, названия которых остались тождественными в различных арийских языках. Однако и в этом случае не следует быть слишком доверчивыми: у лингвистов такое богатое воображение! Они задумали воссоздать протоарийский язык, оказавшийся в значительной степени фантастическим. Кроме того, доказательства нетождественности какого-нибудь слова в данной группе языков всегда очень слабы, так как древние названия могли исчезнуть. Все арийцы, например, обозначают левую руку словами, различными в разных языках, а правую -производными от слова dac, показывать. Следует ли отсюда заключить, спрашивает С. Рейнах, что у арийцев, до их разделения, была лишь одна правая рука? Поклонники белокурой европейской расы, этого цвета человечества, утверждают, что ею именно вызвано великое умственное движение, когда-то приписывавшееся арийцам Азии. На крайнем востоке, в очень отдаленную эпоху, китайцы оказываются в соприкосновении с белокурым и высокорослым населением, занимавшим тогда Сибирь8. В Индии, чистокровные брамины принадлежат, по-видимому, к той же долихобелокурой семье. В этой стране еще существуют до сих пор воинственные племена с продолговатым черепом; они встречаются также и на Памире. Палестина была занята белокурыми, когда в нее вторглись настоящие семиты, и этот основной белокурый тип должен был сохраняться там в течение долгого времени. На египетских, халдейских и ассирийских памятниках часто встречаются изображения знатных лиц того же типа. Тамагу древнего Египта белокуры. Египетские живописцы изображают нам эллинов белокурыми, длинноголовыми и высокого роста9. Этот тип героической Греции, сменивший долихосмуглолицых пелазгов средиземноморской расы, тождествен типу галлов, германцев и скандинавов. Гомер беспрестанно говорит о прекрасных белокурых волосах ахеян, но мы не находим у него ни одного хвалебного эпитета, относящегося к брюнетам. Все его герои -- высокого роста, белокуры и с голубыми глазами, за исключением одного Гектора, принадлежавшего несомненно к расе "Средиземного моря" и оказавшегося побежденным. В первой песне Илиады, Минерва хватает Ахилла за белокурые волосы; в двадцать третьей песне Ахилл предлагает в жертву свои бело-курые волосы, желая почтить тень Патрокла. Менелай белокур. В Одиссее Мелеагр и Аминт белокуры. Виргилий наделяет белокурыми волосами Минерву, Аполлона, Меркурия, Камерта, Турна, Камиллу, Лавинию и даже, что не невероятно, финикийскую Дидону. Влюбленные Анакреона, Сафо, Овидия и Катуллия все белокуры. Белокуры также почти все женщины героических времен. То же самое следует сказать о богах и богинях: греческий Олимп всеми чертами напоминает скандинавский. Венера -- белокура. Эллинское божество по преимуществу, то, в котором Греция олицетворила свой умственный гений в типичную красоту своей расы, бог света и искусств, высший вдохновитель оракулов, Аполлон, обладал белокурыми волосами (подобными солнечному свету), голубыми глазами и высоким ростом. В голубых глазах Минервы, этого женского воплощения греческой мудрости, виднелась вся лазурь и глубина моря. Нереиды и нимфы -- белокуры. Диана белокура (как Луна). Даже в царстве Аида Радамант белокур. Могут, пожалуй, сказать, что белокурый тип, встречаясь реже, должен был считаться модным. Разве римские женщины не красили своих волос, чтобы походить на германских или галльских женщин? Без сомнения; но в одном важном отрывке приводимом Соломоном Рейнахом, греческий физиономист Полемон изображает чистокровных греков, принадлежащих к высшему классу, "высокими, прямыми, широкоплечими, белолицыми и белокурыми"10. Морселли говорит в своих лекциях по антропологии, что достаточно пройти по картинной галерее художников различных эпох, начиная с эпохи Возрождения, чтобы заметить на их картинах значительное преобладание белокурых лиц, особенно среди женщин. Такое же впечатление мы сами вынесли из посещения музеев Италии и Мюниха. Наконец утверждают, что римская аристократия, подобно греческой, была белокура; часто на это указывают самые имена: Флавий, Фульвий, Агенобарбус, Сулла и Тиверий изображаются белокурыми. Старый Катон был рыжим. Вергилий, галльского происхождения, был белокур, Тит Ливий был кимвр. В средние века высшие классы во Франции и в других странах несомненно принадлежали к галльской или германской расе, т. е. были долихо-белокурыми11. Короткоголовые кельты с более или менее смуглым цветом лица и среднего роста составляли в Галлии массу низшего населения. Собственно же галлы, длинноголовые, с длинными белокурыми волосами и длинным корпусом представляли собой расу победителей так же, как позднее франки. Согласно Дюрану де Гро, дворянские фамилии во Франции, сохранившие относительную чистоту своей расы, более или менее белокуры; на центральном плоскогорье, где преобладают брахицефалы, дворяне резко отличаются от остального населения. Утверждали даже, что сами "бичи Божии", шествовавшие во главе тюркских и монгольских орд, были, согласно описания историков, белокуры и длинноголовы, т. е. принадлежали к нашей расе12. В России, а особенно в Польше народные массы состоят из кельто-славян или финнов и татар, короткоголовых и среднего роста; но правящие классы, потомки скандинавских основателей государства, норманнов или германцев, -- высокого роста и белокуры. В Германии и Англии старый кельтический слой покрыт германским и скандинавским. Почти все владетельные династии в Европе, даже в Испании и Италии, сохраняют до сих пор арийский тип. В последних двух странах пропорция белокурых гораздо выше среди аристократии, чем в народной массе. В этих пределах рассматриваемая теория несомненно представляет научный интерес и имеет значение как исторический тезис; его можно принять, пока не будет доказано противное, как принимают лекарство, пока оно помогает.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ЭТНИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ ФРАНЦУЗОВ

I. -- Чтобы выяснить вопрос о нашем этническом происхождении и о составе нашей национальности в настоящее время, было бы очень желательно, чтобы во Франции делалось то же, что делается в Италии и что делает по собственному почину доктор Коллиньон, а именно, чтобы по распоряжению военного министра при приеме новобранцев производились антропологические измерения вместимости их черепов, определение черепного показателя, формы носа, цвета волос, глаз и т. д. Это составило бы очень важные документы для статистики. То же самое могло бы делаться в школах и лицеях. Для нас вовсе не безразлично знать об изменениях, какие произошли и еще могут происходить во французском населении, а также о направлении, в каком они происходят. По вопросу об этнической характеристике французов господствует большая неурядица. Одни, повторяя беспрестанно о "латинском упадке", считают нас латинянами; другие -- кельтами; с таким же основанием можно было бы признать нас германцами. Дело в том, что французское население представляет собой сочетание трех главнейших элементов, к которым в Европе сводятся все остальные. Цезарь в начале своих Комментариев очень отчетливо различает три этнические группы: аквитан, кельтов и бельгийцев. Когда Август разбил Gallia nova на три провинции, он сохранил эту группировку, и Галлия была разделена на иберийскую Аквитанию, центральную Кельтику и Бельгию, где преобладали галатский и германский элементы. Наиболее древний слой галльского населения состоял из смуглолицего народа с продолговатым черепом, родственного иберийцам и принадлежавшего к "средиземноморскому" типу антропологов. Позднее, вдоль Альпийского хребта, проникает в Галлию новый смуглый народ, короткоголовый и низкорослый; некоторые представители его казались похожими на монголов; это были лигуры. Тем же путем входят в Галлию кельты, также брахицефалы и, быть может, также азиатского происхождения. Наконец, в железный период, спускаются с севера высокорослые, белокурые и длинноголовые завоеватели. Смешавшись с иберо-лигурами и кельтами, они образуют галльский народ, известный римлянам. Мы не можем согласиться с мнением Мортилье, согласно которому не существовало никакого различия между кельтами и галлами или галатами. Мы полагаем, вместе с Ланьо, что, несмотря на обычную путаницу у древних историков, совокупность текстов и антропологические исследования заставляют различать здесь две расы: смуглую и белокурую, явившуюся с севера. Аммьен Марцеллин превосходно резюмирует относящиеся сюда предания, говоря: "некоторые утверждают, что первоначально видели в этой стране аборигенов, называемых кельтами, и друиды действительно рассказывают, что часть населения состоит из туземцев, но что пришел другой народ с отдаленных островов и из-за Рейна, изгнанный из своей страны частыми войнами и морскими наводнениями". Здесь ясно говорится о вторжениях германцев, приходивших из Великобритании или Голландии, Дании, Швеции, из-за Рейна, словом, из гиперборейских стран; ясно указаны также самые причины их появления: взаимные войны, недостаток продовольствия, захваты моря. Существовал ли во времена Цезаря большой контраст между Галлией и Германией с антропологической точки зрения? Ни в каком случае. Если в Галлии встречались большие кельтические массы с широкими черепами, то подобные же массы и в такой же степени компактные попадались также и в Германии. О галлах постоянно говорят как о кельтах; это -- ошибка. Они были преимущественно германского происхождения: высокие, белокурые и с голубыми глазами. И между тем какая разница в судьбах Галлии и Германии! Мы видели, что белокурый и длинноголовый тип, неправильно называемый арийским по имени одного из его племен, переселившегося в Азию, примыкает по скелету к четвертичным и неолитским расам Западной Европы и что колыбели его, согласно господствующему теперь мнению, следует искать не в Азии, а в Европе. Предполагается, что жители севера, партия за партией, спускались с берегов Северного моря, по мере того как из-под их ног уходила почва, поглощаемая водой (см. предыдущую главу). Несомненно во всяком случае, что произошел ряд вторжений северных людей, не имевших в себе ничего азиатского. Галлия была первой из стран, завоеванных этими северянами; отсюда они направлялись в Италию и Испанию. Согласно данным филологии, движение на восток произошло позднее. Найдя южный путь закрытым первыми полчищами, северяне стали искать выхода с восточной стороны Балтики и около сорока веков назад "организовали" первобытных славян, греков и наконец персов и индийцев. Что касается бельгийцев, германцев, в тесном смысле слова, и норманнов, то они представляют собой третью группу позднейших эмиграций. Галлы распространились по другую сторону Рейна вплоть до Вислы. Им обязаны своим происхождением многие большие европейские города: Краков, Вена; Коимбра в Португалии, Йорк в Англии, Милан в Италии носят имена галльского происхождения, свидетельствующие о том, чем эти города обязаны нашей расе. Св. Жером, писавший в IV столетии нашей эры, сообщает, что галаты, наряду с греческим языком, пользовались своим собственным наречием, напоминавшим наречие жителей Трира. Некоторые немецкие ученые заключают отсюда, что христиане, к которым обращено одно из посланий св. Павла, были германцы, как и жители Трира. Но это были, без сомнения, не настоящие германцы в узком и историческом смысле слова, а те белокурые долихоцефалы так называемого "арийского" происхождения, которые ранее германцев вторглись в западную и южную Европу и смешались с кельтами в собственном смысле слова. Все три Галлии, цизальпинская, трансальпинская и галатская, были населены жителями одной и той же расы, говорившими на галльском наречии. На том же наречии говорили и в Трире, служившем оплотом против германцев. Галлы, образовавшие в Испании смешанное кельто-иберийское население, галлы, занявшие великобританские острова, основавшие в Италии вторую, цизальпинскую Галлию, победившие римлян при Аллии и остановившиеся лишь у подножия Капитолия, занявшие долину Дуная, ограбившие Грецию и проникшие даже в Азию, где они учредили небольшое государство, названное греками Галатией, все эти галлы вовсе не были чистыми кельтами, хотя они вели за собой огромные толпы кельто-славян; это были настоящие норманны того времени, такие же предприимчивые и устремлявшиеся, подобно им, на завоевание всего мира. Не надо забывать, однако, читая описания галлов, оставленные древними, что римляне имели в виду преимущественно вождей армий. Не подлежит спору, что главнейшие вожди и даже значительное число простых воинов принадлежали именно к белокурой расе. Галльская аристократия, составлявшая потомство древних германских и скандинавских завоевателей, должна была неизбежно сохранить их тип. Напротив того, галльские крестьяне должны были состоять в значительной части из потомков более ранних обитателей страны с круглым черепом. В древности слово кельт не имело твердо установленного значения: оно понималось то в узком, то в неопределенном смысле. Цезарь означает им жителей центральной Галлии; другие авторы, как мы видели, подразумевали под страной кельтов также север Испании, долину Дуная, ретический и карнийский склоны Альп и северную Италию, страны, где антропологи встречают и теперь людей с коротким и широким черепом и невысокого роста; таковы именно и были настоящие кельты, родственные славянам и называемые антропологами кельто-славянами. Смешавшись с ними, белокурые северяне приняли их имя, особенно в Галлии. Таким образом фундамент французского населения был заложен еще в век железных орудий. Позднее новые вторжения германцев, франков и норманнов только усилили высокорослый и белокурый элемент: они оттеснили чистых кельтов в Бретань, в центральную горную область, в Севенны и Альпы. Если верить Арбуа де Жюбэнвиллю, то большую часть французов следует считать потомками забытых народов, иберов и особенно лигуров, которых наши "предполагаемые предки", галлы, победили ранее, чем были сами побеждены римлянами. Но нам кажется, что ученый профессор придает слишком мало значения скандинавскому и германскому элементу в заселении Галлии. Из того факта, что конница, собранная Верцингеториксом для последней роковой борьбы, не превышала численностью 15.000 человек, Арбуа считает возможным сделать тот вывод, что каста завоевателей, настоящих галлов, состояла не более чем из 60.000 душ, а что все остальное население было иберийским или лигурским. Но это слишком смелая индукция. Если бы дело обстояло так, то чем объяснить присутствие в Галлии такого количества белокурых долихоцефалов, которыми не могли быть ни иберы, ни лигуры, ни даже кельты в этническом значении этого слова, и которые могли принадлежать лишь к германо-скандинавской расе? Наконец Страбон прямо говорит, что люди галльской расы походят на германцев физически, обладают теми же учреждениями и признают то же происхождение. И не только Страбон: Цезарь и Диодор Сицилийский говорят нам, что "галлы были высокого роста, белокожи и с белокурыми волосами". Это изображение не могло относиться к кельто-славянам. Это -- черты северной расы, вполне приложимые также и к германцам. У настоящих кельтов передняя область черепа широка и выпукла; их гладкие, невьющиеся волосы, белокурые или светло-каштанового цвета в детстве, становятся в зрелом возрасте более или менее темно-каштановыми; между носом и лбом у них наблюдается довольно значительная впадина; глаза -- более или менее темного цвета; лицо -- широкое и часто румяное, подбородок круглый, шея довольно коротка, плечи широкие и горизонтальные, грудь широкая и хорошо развитая, кривизна шеи, спины и поясницы не значительны; руки и ноги мускулисты, но, так же как и корпус, немного коротки и коренасты; наконец, рост -- средний и все развитие направлено скорее в ширину, чем в длину. Представление об этом типе можно составить себе, наблюдая кельтов Бретани, Оверня, Севенн и Савойи. Диодор прибавляет, что галлы страшны на вид и обладают сильным и грубым голосом; "они мало говорят", что составляет скорее германскую, чем кельтскую привычку; они выражаются загадочно, не высказывая прямо всего, что у них на уме; часто прибегают к гиперболам, для того чтобы похвалить себя или унизить других; их речь угрожающа, надменна и легко принимает трагический характер. Все эти черты также скорее приложимы к скандинавам и германцам, чем к кельто-славянам. Подобным же образом, когда Диодор изображает нам этих гигантов страшного вида, закрывающихся щитами в человеческий рост, носящих огромные медные шлемы, украшенные рогами или рельефными изображениями птиц и четвероногих, сражающихся голыми или в железных кирасах, размахивающих с геркулесовской непринужденностью мечами, "почти не уступающими по длине дротикам других народов" или бросающих тяжелые копья, "наконечники которых длиннее их мечей", как не признать, что гораздо ранее прибытия франков галлы уже представляли собой резко определенный северо-западный тип гораздо более, нежели кельто-славянский? Это подтверждается также всеми найденными черепами, относящимися к той эпохе. Даже и в настоящее время на севере, востоке и северо-западе Франции попадаются индивиды большого роста, белокурые, светлоглазые и длинноголовые -- потомки галатов, кимров, бельгийцев, франков или норманнов. Южные и юго-западные департаменты населены по преимуществу темноволосыми брюнетами среднего или низкого роста; одни из них брахицефалы, потомки кельтов и лигуров; другие -длинноголовые потомки расы Средиземного моря или иберов (предков басков). Однако довольно много блондинов встречается в департаментах Двух Севров, Нижней Шаранты (вероятно, благодаря алэнам, давшим свое имя провинции Aunis), наконец -- Дромы и Воклюзы. Распределение блондинов и брюнетов во Франции, о котором можно составить себе представление, руководствуясь картой Топинара, служит наглядным подтверждением галльских и германских нашествий, оттеснивших иберов, лигуров и кельтов. Мы уже говорили, что завоеватели, пришедшие с севера, заставили брахицефалов удалиться в горы, которые представляли преграду для вторжений; согласно этому мы находим в настоящее время брахицефалов сосредоточенными: 1) в Вогезах, где они сохранили широкую голову, но приняли светлую окраску; в Юре, в департаменте Саоны-и-Луары; 2) в центральной горной стране, где они раскинуты по направлению к Обюссону и Крезе, покрывают всю Коррезу, округ Сарлат в Дордонье и часть округа Бержерака, а затем сливаются с широкоголовым населением Канталя, Верхней Луары и Лозеры (в этих трех департаментах признаки брахицефалии выражены наиболее резко). Другие блондины пришли прямо с берегов океана через Нижнюю Шаранту, а именно: саксы, норманны и англичане. Повсюду происходило смешение. Житель Шера одновременно высок, белокур и широкоголов, подобно лотарингцу; житель Перигора обязан своим типом смешению белокурого долихоцефала с смуглым средиземноморским долихоцефалом Кро-Маньона; гасконец произошел от смешения той же кроманьонской расы с брахицефалом; это -- настоящий кельто-ибериец. Смуглый долихоцефал Монпелье обнаруживает, по-видимому, большое сходство с жителями Северной Африки. В Бретани смешались кимры с кельтами, хотя в некоторых кантонах кельты сохранились в более чистом виде. При поверхностном исследовании, лингвистика, по-видимому, противоречит данным этнологии в том, что касается древних обитателей Галлии. Но филологи, слишком исключительно опирающиеся на кельтский язык, сделали много ошибочных выводов в этом вопросе. Этнологи не без основания возражали им, что сходство языков еще не предполагает сходства рас: бельгийцы, французы, итальянцы и испанцы говорят на языках, происшедших от одного и того же латинского. Филология сама по себе не может решить спора о нашем кельтском или германо-скандинавском происхождении. Был ли кельтский язык, принадлежащий, как известно, к индоевропейской группе, внесен в Галлию белокурыми долихоцефалами, или же на нем говорили первоначально широкоголовые брюнеты? Эта проблема представляется с первого взгляда неразрешимой, так как, хотя кельты и германцы Галлии составляли две отдельные этнические единицы, но несомненно, что они говорили на одном и том же языке. Ответ может быть однако основан на соображениях иного рода. В самом деле, среди всех народов, в составе которых преобладает белокурая раса, вы не встретите ни одного, который говорил бы не на арийском наречии; между тем как известная часть смуглых брахицефалов пользовалась языками, принадлежащими к другим группам, а именно к урало-алтайской; они пользовались ими в недалеком прошлом, свидетельством чему служит часть России и Германии (центр и юг); они пользовались ими также и в древности в Аквитании и Испании, где они говорили на языке басков. Отсюда делается тот вывод, что арийские языки были внесены в среду смуглых рас белокурой расой, но что они усвоили их только отчасти. Следовательно кельтский язык является не первоначальным языком настоящих смуглых брахицефалов, а занесен к ним белокурой расой. Кельты, подобно славянам, были "арианизированы" длинноголовыми завоевателями, галлами в тесном значении слова, галатами, кимрами, германцами и скандинавами; так называемый кельтский язык вернее было бы называть галльским, так как он внесен в среду кельтов различными племенами галлов, народа, родственного германцам и норманнам. Таким образом кажущееся противоречие между антропологией и филологией разрешается в окончательном выводе. В общем, хотя раса Средиземного моря и кельты составляли более глубокие и древние слои населения Галлии, особенно на юге, в центральной части и на западе, но германский и скандинавский элементы были также весьма значительны, особенно на востоке и севере. Англия, населенная сначала иберийцами и кельтами, сделалась впоследствии германской и скандинавской в большей половине своего населения; можно допустить, на основании всего, что было найдено в могилах, что почти то же самое произошло и в Галлии. В очень давние времена наша страна представляла смешанное население, в котором смуглые и белокурые долихоцефалы имели преобладающее этническое влияние, а может быть даже преобладали и численно. Это была почти та же этническая картина, какую в настоящее время представляют Великобритания и Северная Германия, взятые в их целом: белокурые долихоцефалы составляют там немного более половины всего населения. II. -- Если само происхождение европейских рас гипотетично, то в еще гораздо большей степени это можно сказать о их умственном строении. Здесь мы можем лишь делать догадки на основании исторической роли различных рас, которая в свою очередь весьма недостоверна. Посмотрим, однако, что в этом случае считают себя вправе утверждать ученые. Физиология мозга еще слишком мало разработана, чтобы можно было с достоверностью локализировать умственные способности, распределив их по различным областям головного мозга; более или менее точные выводы достигнуты лишь по отношению к способности речи; что касается способности мышления, то на этот счет мы имеем лишь неопределенные сведения, что ее главные органы находятся в лобных лопастях. Волевая энергия, быть может, зависит до известной степени от степени продолговатости мозга и от отношения между его передними и задними частями, а следовательно, -- между его длиной и шириной. Утверждают, что, в общем, раса Средиземного моря и семитская отличаются умственными способностями; что по-своему моральному характеру, так же как и по морфологическим свойствам, они приближаются к расе, которую принято называть арийской; г. Лапуж утверждает однако, что в них менее высших свойств, не говоря впрочем, на чем основано такое утверждение. Что касается смуглого брахицефала, то ему приписываются следующие моральные свойства: он миролюбив, трудолюбив, воздержан, умен, осторожен, ничего не предоставляет случаю, склонен к подражанию, консервативен, но без инициативы. Привязанный к земле и родной почве, он отличается узостью кругозора, потребностью в однообразии, духом рутины, заставляющим его противиться прогрессу. Послушный и даже любящий находиться под управлением других, он всегда был как бы "прирожденным подданным" арийцев и семитов. Белокурая и длинноголовая раса пользуется особым предпочтением психологов-антропологов; она обладает, говорят они, большой впечатлительностью, быстрым и проницательным умом, соединенным с активностью и неукротимой энергией. Как раса беспокойная, не выносящая неравенства, предприимчивая, честолюбивая и ненасытная, она ощущает все возрастающие потребности и непрерывно стремится к их удовлетворению. Она более способна приобретать и завоевывать, чем сохранять свои завоевания. Она приобретает только затем, чтобы более тратить. Ее интеллектуальные и артистические способности часто возвышаются до таланта и гениальности. У северных долихоцефалов, высокорослых и с крепкими мускулами, воля, по-видимому, сильнее; она часто принимает бурный характер и в то же время упорнее. В основе их натуры лежит известная дикость, зависящая, быть может, от того, что затылочная область служит скорее седалищем сильных страстей и животной энергии. Северный климат, способствуя развитию лимфатизма, умеряет эти страсти известной медлительностью мысли и действия. Белокурый северянин, бывший долгое время варваром, является по существу индивидуалистом; в нем сильнее развито его "я". Он более способен отступать от средней мерки; эти уклонения бывают иногда вверх, иногда вниз. В первом случае получаются необыкновенные люди преимущественно с выдающейся предприимчивостью, сангвиники как в моральном, так и в физическом отношении, рискующие всем и для всего; во втором случае получаются люди низшего разряда с вялым умом и той степенью тяжеловесности и лимфатизма, какая не встречается, например, среди кельтов-брахицефалов. Вследствие этого последние достигают очень высокого среднего уровня, хотя, быть может, дают менее индивидуальных порывов к высшим областям. Прибавим к этому, что, согласно Ламброзо, Марро, Боно и Оттолонги, среди кретинов и эпилептиков пропорция белокурых очень слаба. Среди пьемонтцев количество смуглых преступников вдвое более, чем белокурых, хотя только треть населения смуглолица. Если к белокурым присоединить рыжих, то явление выступит еще резче, несмотря на пословицу о рыжих. Зато в преступлениях, связанных с половой развращенностью, белокурые занимают высшее место. Несмотря на всю неопределенность этой психологии рас, считают возможным придти к тому заключению, что у цивилизованных народов деление на классы почти всегда соответствует количеству длинноголовых элементов, входящих в состав правящих классов. Известно, что преобладающими чертами кельтов, принадлежащих вместе с славянами к смуглым брахицефалам, признаются живость ума, подвижность характера, веселость, преобладание ума над волевой энергией, известная овечья покорность, желание быть управляемыми другими; Ф. Гальтон приписывает им вследствие этого стадные наклонности. Но следует заметить, что последнее свойство связано с господствующей чертой расы: общительностью, живой симпатией и восприимчивостью к чувствам окружающих, потребностью в товариществе, в общении с другими. По нашему мнению, это свойство является отчасти результатом сознания кельтами присущего им недостатка волевой энергии. Кельт обыкновенно пополняет этот недостаток волевой активности пассивным сопротивлением: это кроткий упрямец. Кроме того, не чувствуя достаточно силы в самом себе, он инстинктивно стремится найти ее в союзе, опереться на других, ощущать себя в общении с группой, часть которой он составляет. По той же причине он по натуре миролюбив; раны и синяки не в его вкусе. Благоразумный и предусмотрительный, он заботливо относится к самому себе и к своему имуществу. Что касается ума, то кельты не уступают в этом отношении германцам и скандинавам, по крайней ме...