Обзop кoнцепций диaдичеcких oтнoшений

Размещено на http://www.allbest.ru/

OБЗOP КOНЦЕПЦИЙ ДИAДИЧЕCКИХ OТНOШЕНИЙ

Бодров Александр Владимирович

Магистрант, Московский институт психоанализа (МИП)

В статье приведен обзор основных мировых концепций диадических отношений между матерью и ребенком, рассмотрено влияние типа этих отношений на дальнейшее развитие и адаптацию ребенка, а также возможные последствия на взаимодействие человека с внешним миром.

Ключевые слова: диадические отношения, отношения мать-ребенок, эмоциональные связи.

The article provides an overview of the world's major concepts of dyadic relationships between mother and child, consider the impact of these types of relationships on the further development and adaptation of the child, as well as the possible consequences on human interaction with the outside world.

Keywords: dyadic relationship, mother-child relationship, emotional connections.

Обзор концепций диадических отношений

На протяжении всей жизни человек находится в постоянном взаимодействии с другими людьми, в постоянном диалоге. Первые межличностные отношения, в которые попадает человек, появляясь на свет - это отношения ребенок - мать. В них ребенок растет и развивается, формирует представления о мире, о себе, о других людях. Происхождение и становление этих отношений, их влияние на дальнейшую жизнь человека интересует психологов всех направлений. [3]

Зигмунд Фрейд

Первая концепция, объясняющая тесную эмоциональную взаимосвязь ребенка с матерью, была предложена в классическом психоанализе. Фрейд не занимался непосредственными наблюдениями за поведением младенца и его взаимоотношениями с матерью, а свои выводы делал на основе ретроспективного анализа невротических заболеваний взрослых. [3] Исследование и лечение невротических заболеваний привело Фрейда к представлениям о травме как источнике и причине возникновения неврозов.

В психоанализе под травмой понимаются, как правило, глубокие и мучительные переживания человека, вызванные какими-либо событиями в его жизни, а также предельные накопления возбуждений, с которыми он не может справиться или которые частично преодолеваются посредством бессознательных механизмов защиты, ведущих к образованию невротических симптомов. [2]

Однако вскоре З. Фрейд пришел к мысли, что в ряде случаев речь идет не о реальных, физических травмах, а о фантазиях пациентов, вызывающих у них сексуальное возбуждение, оказывающееся не менее травматическим для психики человека, неспособного справиться с накопленной энергией либидо. При этом он полагал, что дело подчас состоит не только и не столько в самой психической травме, полученной в раннем детстве, сколько в патогенных воспоминаниях о ней, остающихся бессознательными, но вызывающих сексуальное возбуждение в период полового созревания и в более позднем возрасте.

«Наблюдаются случаи, в которых причина заболевания кроется в основном в сексуальных переживаниях детства, оказывающих несомненное травматическое воздействие на человека. Наряду с ними бывают другие случаи, в которых более действенными являются поздние конфликты. Словом, условия, лежащие в основе возникновения неврозов, сложны и необходимо учитывать различные факторы.» [2]

Зигмунд Фрейд выдвинул положение о тесной связи между травмой и страхом. Он рассмотрел страх под углом зрения воспроизведения аффективных состояний, соответствующих имеющимся у человека воспоминаниям. Реальный страх - это страх перед известной опасностью, в то время как невротический страх - это страх перед опасностью, которая неизвестна человеку. Оценка собственной силы в сравнении с величиной опасности по сути является признанием беспомощности человека против нее, материальной беспомощности в случае реальной опасности и психической беспомощности в случае опасности, исходящей от влечений. Пережитую ситуацию беспомощности Фрейд назвал травматической. Самосохранение человека связано с тем, что он не ждет наступления травматической ситуации, а предвосхищает ее. Ситуация ожидания становится ситуацией опасности, при наступлении которой возникает сигнал страха. Последний означает ожидание человеком ситуации, напоминающей испытанное прежде травматическое переживание. Человек как бы предупреждает травму, хочет вести себя так, будто она уже наступила, пока еще не поздно отклониться от нее. «Страх является поэтому, с одной стороны, ожиданием травмы, а с другой стороны, смягченным воспроизведением ее».

С точки зрения З. Фрейда, страх представляет собой первоначальную реакцию на беспомощность при травме, реакцию, которая затем репродуцируется при ситуациях опасности как сигнал помощи. Это означает, что пережившее пассивно травму Я «воспроизводит активно ослабленную репродукцию ее в надежде, что сможет самостоятельно руководить ее течением». Я защищается при помощи реакции страха как от внешней реальной опасности, так и от внутренней, не менее реальной опасности, исходящей от влечений. Но вследствие несовершенности психического аппарата защита приводит к неврозу.

Таким образом, Фрейд пришел к выводу, что за истерическими симптомами его пациентов лежит некий болезненный аффект, который остается в «связанном» состоянии, поскольку относится к изолированному от сознания воспоминанию. Заблокированная связка аффект - воспоминание становится ядром «вторичной психической группы» или «предсознательным комплексом идей». Однажды образовавшись в момент травмы, это ядро служит причиной уменьшения сопротивляемости психики при повторении травматических ситуаций. Следовательно, лечение не будет успешным, если не восстановить исходный травматический момент с аффектом.

Подводя итог своим размышлениям, Фрейд предположил, что результатом травмы является повреждение психики в виде расщепления эго. Именно это приводит к образованию «вторичной психической группы», которая становится источником сопротивления исцелению.

В конечном счете, основатель психоанализа предложил такую формулу для описания развития невроза: ранняя травма - защита - латентность - наступление невротического заболевания - частичное возвращение вытесненного.

Идеи З. Фрейда о тесной связи между травмой и неврозом, травматическими переживаниями ребенка при отсутствии матери и последующими психическими заболеваниями получили свое дальнейшее развитие и углубление у ряда психоаналитиков, сосредоточивших свое внимание на исследовании разрыва эмоциональных отношений между матерью и младенцем и его последствий, зачастую приводящих к невротизации.

Анна Фрейд

Детское развитие Анна Фрейд рассматривала как процесс социализации, который подчиняется закону перехода от принципа удовольствия к принципу реальности. По ее мнению, принцип удовольствия - это единственный закон, которому подчиняются все проявления новорожденного, но удовлетворение этих потребностей ребенка полностью предоставлено матери. В таком случае поиск удовольствия - это «внутренний принцип» ребенка, а удовлетворение желаний зависит от внешнего мира. С самого начала существует разрыв между желанием и возможностью его удовлетворить. Мать может исполнить, а может и отвергнуть желания ребенка, в результате чего становится не только первым объектом любви, но также и первым законодателем, а их взаимоотношения лежат в основе всех последующих отношений ребенка с внешним миром. [3]

Карл Юнг

Для Юнга очень важной представлялась идея о том, что травма -- это не просто «перегрузка в цепи», но нечто, имеющее отношение к бессознательному смыслу.

«Много людей пережили детьми или взрослыми травмы без того, чтобы из последних образовался невроз… Этот вначале несколько смущающий результат сводит на нет этиологическое значение ранней сексуальной травмы, потому что, как из этого следует, совершенно безразлично, была ли травма в действительности или ее не было. Опыт учит нас, что фантазии могут воздействовать так же травматически, как и произошедшие в действительности травмы.» [1]

И Юнг и Фрейд придерживались той точки зрения, что причиной глубоких изменений в психике является не само травматическое событие. Тут необходимо рассмотреть еще и такой компонент как фантазии. О каких именно фантазиях идет речь, стало ключевым вопросом, в котором Фрейд и Юнг не пришли к согласию.

С точки зрения Юнга, вторичные эго-состояния, воплощенные в комплексах, вызываются не одной лишь сексуальной травмой, но всеми трагедиями, всеми несчастьями человеческой жизни, каждое из которых по-своему уникально. Юнг был увлечен попытками найти “универсальный” ядерный комплекс, стоящий за травматическими неврозами. Однако его собственное исследование «блокированных аффектов» в диссоциативных состояниях привело его к пониманию множественности травмы, к мысли о существовании множества разных индивидуальных историй и фантазий об этой травме. Исходя из своего открытия, Юнг разработал плюралистическую модель, описывающую способности психики диссоциироваться на множество различных комплексов, каждый из которых содержит определенный набор архетипических мотивов или образов в своей сердцевине.

Когда человек испытывает какое-либо травматическое переживание, то нормальным решением психики будет «уход». В том случае, если «уход» невозможен, то интегрированное эго фрагментируется или диссоциируется. Диссоциация является нормальной частью защит психики от потенциального ущерба травматического воздействия. Можно сказать, что диссоциация - это трюк, который психика разыгрывает над самой собой. Таким образом, человек продолжает жить, а непереносимые переживания разделяются и распределяются по различным отделам психики и тела, причем большая часть переводится в «бессознательные» аспекты. Переживание при этом становится прерывистым, а аффект и образ отделяются от осознанного знания. Время от времени могут вспыхивать отдельные воспоминания, которые сопровождаются ощущениями, при этом они вроде бы никак не связаны с поведением. В результате индивидуальная память характеризуется провалами, нарушается способность вербализации и не получается полноценного рассказа о том, что произошло.

Диссоциация как психологический защитный механизм позволяет человеку, пережившему невыносимую боль, участвовать во внешней жизни, но за счет больших внутренних затрат. Внешнее травматическое событие прекращается, и связанные с ним потрясения могут быть забыты, однако психологические последствия продолжают переполнять внутренний мир в виде определенных образов, которые образуют наслоения вокруг сильного аффекта, названного Юнгом «чувственно окрашенным комплексом». Эти комплексы имеют тенденцию вести себя автономно, как пугающие «существа», населяющие внутренний мир. [1]

Травматическое переживание состоит из многих факторов и интеграция переживания не всегда идет легко. При диссоциативном расстройстве либо один из этих аспектов подвергается расщеплению внутри самого себя, либо обычные связи между ними нарушаются. Нормально интегрированные переживания включают как соматические, так и психические элементы -- аффекты и телесные ощущения, мысли и образы. Переживание должно приобрести смысл, а для этого телесные возбуждения и архаичные аффекты младенчества нужно оформить мысленно, что позволит переживаниям достичь уровня словесного выражения, и ими можно будет поделиться с другим человеком. Это центральный элемент персонализации всех архетипических аффектов, включая и те, что возникли при ранней травматизации.

В случае психической травмы аффективные переживания слишком интенсивны для того, чтобы вынести их, поэтому расщепление становится жизненно необходимым. В особо тяжелых случаях ребенок уже не в состоянии придать вообще какой-либо смысл элементам своего восприятия, и они не обращаются в символические мысленные представления. В итоге внутренний мир населяется фантастическими архаичными объектами, вследствие чего развивается психосоматическое заболевание или «алекситимия» -- состояние, при котором пациент не имеет слов для выражения своих чувств.

В более благоприятных случаях диссоциация не является такой глубокой и фигуры внутреннего мира не становятся преследователями, но архетипические фантазии замещают собой процесс взаимодействия воображения и внешнего мира. В том случае «игровое» пространство доступно контакту с помощью метафор и символов, появляется возможность начать процесс восстановления, между терапевтом и пациентом может установиться достаточная степень доверия для того, чтобы негативные аффекты могли прорабатываться. [1]

Мелани Кляйн и Вилфред Бион

Мелани Кляйн и Вилфред Бион исследовали инстинкт смерти и его персонификации у детей самых младших возрастов. Кляйн была шокирована, обнаружив, как много насилия проявляется в спонтанных играх ее маленьких пациентов-детей. Она полагала, для того чтобы не оказаться жертвой своего собственного инстинкта смерти, ребенок направляет свою ненависть наружу, на (плохую) грудь или пенис, где он может «локализовать» свою тревогу, которая иначе была бы невыносимой, в виде преследующего страха нападения. Чувства любви также проецируются (хорошая грудь или пенис) и ребенок приходит к окончательному открытию того факта, что хорошие и плохие грудь-пенис принадлежат одной персоне. В процессе проработки ребенком чувств любви и ненависти суперэго подвергается трансформации, становится менее суровым, преобразуется в способность переживания чувства вины, ребенок пытается загладить воображаемый ущерб, который он якобы причинил своим объектам.

В начале этого процесса чувства ненависти проецируются на мать в лице терапевта, который «превращается» в угрожающее или ужасающее «существо». Если психотерапевт не может трансформировать эти проекции, то индивид чувствует себя преследуемым во внутреннем мире угрожающими грудью-пенисом.

Вилфред Бион выдвинул гипотезу о том, что садистическое суперэго, о котором говорит Кляйн, ошибочно атакует не только эго ребенка, но и все психические «связеобразующие» процессы. В силу того, что и грудь, и пенис являются как связующими объектами, так и первичными объектами переживания младенца, то впоследствии нападение на них генерализируется в нападение на все, что они символизируют, а именно на отношения с объектами внешнего мира и на внутреннюю интеграцию объектов. В итоге подвергается нападению сама способность к интеграции, к целостному переживанию. Мысли отделяются от чувств, образы от аффекта, воспоминания от сознания -- атакуется даже способность мыслить. Это приводит к формированию «разрушающего эго», которое занимает место нормально развивающегося эго и узурпирует его функции. Эта негативная внутренняя сила является «причудливым объектом», который систематически разрушает смысл всех переживаний. В терапии такие клиенты, по-видимому, не способны получить пользу от своего окружения и, следовательно, от своего терапевта.

Д.В. Винникотт

Работы Винникотта в той или иной степени касаются темы психической травмы. Травму он всегда трактовал как неудачную попытку матери в обеспечении такой «достаточно хорошей» опеки над ребенком, которая бы поддержала активные творческие отношения между внутренней и внешней реальностью. Если материнская забота служит источником возбуждения и чрезмерной стимуляции или если мать грубо отвергает ребенка, то увеличивается разрыв между «истинным я» и преждевременно образовавшимся «ложным я» ребенка, которое предохраняет «истинное я» от дальнейшей травматизации. По мнению Винникотта разделение целостного «я» является итогом вторжения примитивных защит с целью предотвратить переживания «немыслимой агонии», связанной с ранней травмой.

«Истинное я» Винникотта появляется в самом начале жизни, до того как сформированы «внутренние объекты», и является «не более чем совокупностью сенсорно-моторной активности». Его «всемогущество» постепенно «очеловечивается» в рамках отношений мать-ребенок. Если этот процесс не идет оптимальным образом, тогда «ложное я», сформированное под давлением внешних обстоятельств, начинает руководить жизнью человека, заключив в себе как некую постыдную тайну «всемогущее», но теперь травмированное «истинное я».

Майкл Эйген

Эйген ближе всех подошел к архетипическому пониманию «примитивных защит» системы самосохранения. Он следовал идеям Биона о том, что ранняя травма стимулирует «недоброжелательный разум», который опустошает психику и приводит к деформации способности переживать. Эйген выдвигает предположение, что сами бессознательные фантазии, при помощи которых психика младенца пытается защитить себя от ранней травмы, представляют собой смысловые структуры, присутствие которых ухудшает состояние человека, испытавшего травматическое переживание. Когда травмированный в детстве индивид сталкивается с теми же самыми структурами в религии, поэзии и искусстве, они привносят преобразующий смысл именно потому, что существовали с самого начала. В результате этого травма «запечатлевается» в памяти именно в этих поздних схожих архетипических образах.

Рональд Фэйрберн

Фэйрберн работал с детьми, которые подверглись сексуальному насилию во время Второй мировой войны. Он обнаружил, что эти невинные дети испытывали чувство стыда из-за того, что они были объектами сексуального насилия. Они не хотели погружаться в воспоминания, так как это заставляло их чувствовать себя «плохими». Фэйрберн пришел к выводу, что мотив ребенка быть «плохим», возникающий в контексте отношений зависимости, определяется потребностью сделать объект «хорошим». Впоследствии образы «я» и объекта, несущие эту «плохость», вытесняются под воздействием агрессии.

«Именно переживание фрустрации либидо вызывает агрессию ребенка по отношению к его либидозному объекту -- так возникает состояние амбивалентности… Так как для ребенка невыносимо иметь объект, который одновременно является и хорошим, и плохим, он пытается ослабить напряжение этой ситуации, расщепляя фигуру матери на два объекта. В дальнейшем она представляет собой «хороший» объект, если удовлетворяет его либидозно, и наоборот, в случае неудачи в удовлетворении его либидозных потребностей она оказывается «плохим» объектом… Так, выражая агрессию, он подвергает себя риску утраты хорошего объекта, если же, с другой стороны, он выражает свою либидозную потребность, то ему угрожает особенно опустошительное переживание унижения и стыда от осуждения его любви и пренебрежения или преуменьшения значения выказанной им потребности… на более глубоком уровне над ним нависает угроза переживания дезинтеграции и психической смерти.» [1]

Согласно Фэйрберну, преследующие внутренние объекты такого рода представляют собой персонификации агрессии, которая предназначалась для внешней адаптации, а индивид остается со своим ищущим компромиссов «ложным я», направленным во внешний мир, и с агрессией, обращенной вовнутрь.

Джоди Дэйвис, Мэри Фроупи

Джоди Месслер Дэйвис и Мэри Гэйл Фроули также работали с теми, кто в детстве перенес сексуальные домогательства или насилие.

Они рассматривают переходное пространство психотерапевт - клиент как «поле», на котором проявляются диссоциированные в момент ранней психической травматизации части, при этом происходит реконструкция «забытой» травматической ситуации. Среди персонажей, которые возникают в этом пространстве, встречаются сильно напоминающие детско-родительские образы. Например:

* отстраненный, не склонный к насилию родитель -- отвергаемый ребенок;

* садистический насильник -- беспомощная, не имеющая возможности выразить свою ярость жертва;

* идеализированный, всемогущий спаситель -- обретший права ребенок, нуждающийся в спасении;

* соблазнитель -- соблазняемый.

В рамках этих четырех паттернов отношений существует восемь позиций, которые клиент и психотерапевт могут занимать, взаимно дополняя друг друга, идентифицируясь с ними или проигрывая их, как роли. От терапевта этот процесс требует как активного вовлечения, так и нейтральности наблюдателя.

Взрослые, пережившие психическую травму в детстве, часто боятся того, что хорошее быстро закончится, что обещания будут нарушены. Как правило, эти индивиды вместо ожидания неизбежного разочарования предпочитают брать контроль над ситуацией -- так перестает расти тревога и разрушаются «иллюзии»… [1]

Джеймс Мастерсон

Джеймс Мастерсон в своих работах объяснял образование садо-мазохистических диад, если нормальный процесс сепарации был прерван психической травмой.

При нормальном развитии единство матери-ребенка проходит через промежуточную стадию, в которой частичные образы («хороший» и «плохой») образуют целостную саморепрезентацию. Проблема появляется, когда мать нарушает процесс сепарации, поощряет только уступающее ей дитя, отстраняясь от желаний ребенка. Попытки самовыражения наталкиваются на отвержение матерью, а послушание, зависимость и пассивность поощряются.

В такой ситуации ребенок становится объектом исходящей изнутри критики, направленной на собственные истинные потребности в самовыражении, и уходит в патологическую «поощряемую» саморепрезентацию. В терапии такой клиент проецирует поощряющее единство на терапевта и ищет его одобрения за свое «хорошее» поведение, чтобы избежать отвержения и депрессии, которые ассоциативно связаны с истинным самовыражением. Если же психотерапевт противостоит этому паттерну, то клиент приходит в отчаяние, чувствует себя «плохим», а терапевт занимает роль преследующего внутреннего объекта.

Джеффри Сейнфилд

Сейнфилд творчески использует модель Фэйрберна и подчеркивает, что родители, которым не удается предоставить удовлетворительную поддержку и утешение своим детям, пытаются использовать еду, игрушки, сексуальную стимуляцию, деньги как их суррогат, вследствие чего в ребенке потребности остаются неутолимыми. Результатом являются ненасытные пагубные привычки, садо-мазохистическая одержимость и убежденность в собственной негодности.

Сьюзан Кавалер-Адлер

Кавалер-Адлер утверждает, что ранняя травма оставляет внутренний мир в состоянии угрозы со стороны архаичных («плохих» и «хороших») образов. Она отмечает, что у женщин, страдающих от ранней травмы, связанной с отношениями с матерью, замена отцом отсутствующего опыта отношений с матерью не приносит желаемого результата. Отец в этом случае скорее будет соответствовать «возбуждающему объекту» Фэйрберна, и женщина будет пытаться восполнить отсутствующий опыт на «духовном» уровне через свое творчество, не ведая иных способов коммуникации. Принуждаемая таким образом заниматься творчеством, она остается в состоянии фрустрации, не получая в ответ на свое творчество то, в чем она нуждается. Это реактивирует раннюю травму, связанную с отношениями с матерью, и порочный круг замыкается.

Джон Калшед

В первые годы жизни ребенок целиком сосредоточен на матери, через которую он взаимодействует с окружающим миром, то есть мать функционирует как некий внутренний орган для обработки переживаний младенца. Мать эмпатично чувствует возбуждение и тревогу ребенка, поддерживает и успокаивает его, восстанавливая гомеостаз. Со временем психика младенца становится все более дифференцированной, он начинает справляться со своими аффектами самостоятельно, выдерживать конфликтующие эмоции. Однако до тех пор, пока этого не произошло, внутренние объекты являются мифологичными и представлены в психике как противоположности; примером такой пары противоположностей служит образ Хорошей Матери в «тандеме» с образом Ужасной Матери.

Во внутреннем мире ребенка боль или дискомфортные чувственные состояния быстро сменяются чувством комфорта и безопасности таким образом, что постепенно выстраиваются образы самого себя и внешнего объекта. Эти репрезентации себя и объекта заключают в себе противоположные аффекты и имеют тенденцию образовывать полярные структуры: один - «хороший», другой -- «плохой», один -- любящий, другой -- ненавидящий и так далее. Следует различать негативные и позитивные аффекты. Негативные связаны с агрессией и приводят к диссоциации, в то время как позитивные аффекты объединяют фрагменты психики и восстанавливают баланс.

Здоровое развитие ребенка во многом определяется процессом постепенного объединения архетипических противоположностей. В этом случае агрессия ребенка не разрушает объект, и он может справиться с чувством вины. Однако если ребенок пережил психическую травму, то есть был поставлен перед лицом непереносимых переживаний, то внутренний мир остается под угрозой этих «дьявольских» фигур. Эта ситуация чревата травматизацией теперь уже со стороны внутренних объектов, несмотря на то, что внешняя травматическая ситуация уже давно завершилась. [1]

Калшед Д. утверждает, что не иметь в детстве возможности выразить свои потребности родителям или тем, кто их замещает,-- это все равно, что не иметь детства вовсе. В случае подобной «кумулятивной травмы» детства естественная анестезия делает пациента неспособным вспомнить какое-то конкретное травматическое событие. Опыт показывает, что до тех пор, пока какой-то аспект ранней травматической ситуации не проявится в отношениях переноса, ни пациент, ни аналитик не смогут раскрыть эмоциональный компонент реальной проблемы.

До тех пор, пока клиент не осознает свой травматический опыт, внутренний мир травмы отображается во «внешней» жизни в виде навязчивого повторения. Фрейд назвал этот паттерн «демоническим». Юнг говорил, что исходная травматическая ситуация в памяти индивида сохраняется не в формах личностного опыта, а в «демонической архетипической» форме, который воплощается в межличностном взаимодействии, что зачастую приводит к повторной травматизации. То есть для того, чтобы «разблокировать» внутреннюю систему, бессознательное повторение травматизации во внутреннем мире должно стать реальным опытом с объектом из внешнего мира. По этой причине проработка динамики отношений переноса и контрпереноса является одним из ключевых моментов в работе с тяжелой травмой.

Когда подавленный аффект или переживание впервые становятся осознанными, у клиентов во многих случаях не происходит увеличения энергетического потенциала или улучшения функционирования. Напротив, они погружаются в оцепенение, их внутренний мир расщепляется, они дают соматические реакции и т.д., вплоть до того, что эго клиента может подвергнуться разделению на фрагментарные личности. Следовательно, в терапевтической работе с этими клиентами должны быть использованы более «мягкие» техники. Много внимания должно быть уделено как созданию безопасного физического пространства, так и безопасной межличностной атмосферы. Все формы так называемой «арттерапии» оказываются чрезвычайно эффективными, поскольку позволяют вскрыть травматический аффект быстрее, чем одно только вербальное исследование.

К Халл, Р. Сирс

В теориях социального научения эмоциональная привязанность ребенка к матери образуется через ассоциациативную связь с первичным подкреплением. Мать, являясь источником пищи и комфорта - первичных подкреплений, становится вторичным подкреплением и начинает «нравиться» ребенку. Вследствие этого ребенок стремится к контакту с ней не только когда голоден или ощущает дискомфорт, но и во многих других случаях. Представители бихевиористского направления предполагали, что сила зависимости определяется тем, насколько она ассоциируется с первичным положительным подкреплением. Однако последующие работы Р. Сирса показали, что выраженность привязанности ребенка к родителю не связана с частотой кормления, переодевания и простого удовлетворения физических потребностей ребенка. Более того были получены данные, согласно которым дети могут испытывать привязанность к людям, не участвующим в уходе и кормлении, а также пренебрегающим ребенком и обижающим его. Позже было выдвинуто предположение о том, что формирование взаимоотношений ребенка с матерью включает в себя социальную активность матери. «Привязанность здесь не является натуральной функцией, а возникает в том случае, когда родители учат ребенка понимать межличностные взаимодействия и принимать в них участие… Например, выражать свои чувства по отношению к близким, обнимать и целовать их» . [4]

К Лоренц

Этологические теории делают акцент на биологической, эволюционной основе поведения. Открытый К. Лоренцом феномен импринтинга и понятие о врожденных поведенческих ответах, запускаемых у ребенка соответствующими сигналами родителя, были применены в исследовании эмоциональной привязанности ребенка к матери. Хотя импринтинг в основном изучался у различных видов животных и птиц, сам принцип эволюционно значимого приспособления был экстраполирован на человека. В рамках этологического подхода Лоренц утверждал, что младенец должен обладать поведением, обеспечивающим выживание и развитие. Эти выводы оказали существенное влияние на английского психиатра Джона Боулби, автора теории привязанности. [4]

Л.С. Выготский и М.И. Лисина

В рамках культурно-исторической концепции Л.С. Выготского развитие ребенка полностью определяется его взаимодействием со взрослым. Мать является центром социального развития в младенчестве, поэтому отношение ребенка к миру опосредовано его отношениями с ней. Однако в работах Выготского сам процесс общения между младенцем и взрослым подробно не рассматривался, этому была посвящена научно-исследовательская деятельность М.И. Лисиной, которая считается основателем отечественной психологии младенчества. С точки зрения Лисиной, потребность в общении не является врожденной, она складывается на основе других врожденных потребностей, например, физиологических и потребностях в новых впечатлениях. В качестве решающих условий становления потребности в общении она рассматривает отношение и инициативные обращения взрослого. Если «близкий взрослый ограничивается тем, что станет только кормить и пеленать малыша, то последний долго может оставаться в своем исходном состоянии погруженности в дремоту и отчужденности от всего происходящего». [5] По ее мнению, взрослый должен с первых дней относиться к ребенку как к личности и партнеру по общению, формируя зону ближайшего развития ребенка. Отношение к другому человеку, к себе и к миру начинает формироваться в ходе эмоционально насыщенного общения с первых месяцев жизни ребенка, к шести месяцам возникает главное новообразование этого периода - эмоционально-личностная связь взрослого и младенца. Эксперименты М.И.Лисиной показали огромную положительную роль эмоционально-личностных связей в развитии детей раннего возраста, послужили основой разработки концепции формирования образа себя и другого человека в контексте общения. Объединение этого направления работ с исследованиями эмоциональной привязанности матери и младенца показало, что отношение ребенка к себе зависит от степени привязанности к матери: чем сильнее привязанность, тем лучше сформирован образ себя. [4]

В настоящее время изучение раннего материнско-детского взаимодействия и его влияние на дальнейшее развитие ребенка активно продолжается как в нашей стране, так и за рубежом. Одной из наиболее перспективных является теория привязанности Дж.Боулби. Разработанная в 60-х - 70-х годах ХХ века на стыке психоанализа, этологии и когнитивной психологии, теория привязанности позволяет объяснить механизмы возникновения эмоциональных связей между матерью и ребенком, их влияние на поведение ребенка и его последующие взаимоотношения с миром, а также ту субъективную психологическую значимость, которую отношения привязанности имеют для каждого человека.

диадический отношение мать ребенок

Литература

1. Калшед Д. Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа. аспект.- М.: Деловая книга, Академический проект, 2001.

2. Боулби Д. Привязанность.- М.: Гардарики, 2003.

3. Матушевская Н.В. Теория привязанности: История и современное состояние исследований, // Перинатальная психология и психология репродуктивной сферы. - 2011. - №3. - С.3.

4. Авдеева Н.Н. Хаймовская Н.А. Развитие образа себя и привязанностей у детей от рождения до трех лет в семье и доме ребенка. - М., 2003.

5. Лисина М.И. Проблемы онтогенеза общения. - М., 1986.

Размещено на Allbest.ru