Изучение идентичности в контексте культуры: методология латентных изменений

Размещено на http://www.allbest.ru/

Изучение идентичности в контексте культуры: методология латентных изменений

Гусельцева М.С.

Несмотря на тот факт, что текущие изменения идентичности совершаются буквально на наших глазах, не все очевидные процессы являются для исследователя значимыми, в то время как далеко не все значимые процессы очевидны.

Методология латентных изменений стремится прослеживать скрытые от глаз наблюдателя подводные течения и движения культуры, которые в дальнейшем развитии с высокой долей вероятности способны выступить предпосылками уже явно наблюдаемых перемен. Наряду со стандартными исследовательскими методами, такими как наблюдение, тестирование, опросы и интервью, важную роль в изучении идентичности играют косвенные приемы - осмысление опыта смежных наук (прежде всего социологии, этнографии, антропологии), а также анализ эпистемологических поворотов, философских поисков, новых движений искусства.

Наблюдающийся в эволюции современного познания трансдисциплинарный поворот ведет к расширению познавательного поля психологической науки. В этом контексте этнографический метод, распространившийся с изучения традиционных культур на феноменологию современного общества, становится общенаучным инструментом анализа в области социогуманитарного познания.

На протяжении ХХ в. происходило очевидное для ретроспективного взгляда изменение фокусирующей силы категории культуры. В результате эпистемологического поворота произошел переход от рассмотрения культуры в качестве фактора социальной жизни наряду с наукой, религией, философией к пониманию культуры, с одной стороны, как сложной системы и универсального контекста человеческого бытия, а с другой - ее неоднородности и необходимости дифференциации подсистем.

Метод мышления посредством антиномий позволяет сегодня осмысливать эти разнонаправленные потоки как части единого процесса, в котором культура становится глобальной и усиливает в научном дискурсе позиции всеобъемлющей абстракции, одновременно культура становится локальной и распадается на множество субкультур и различных течений. Обозреть в едином мыслительном пространстве эту сложную и транзитивную реальность помогают разные режимы видимости - методологические оптики и фокусировки исследовательского взгляда.

Ключевые слова: методология, идентичность, культура, субкультура, транзитивное общество, социокультурная динамика, латентные тенденции

идентичность антиномия культура трансдисциплинарность

Изучение идентичности в современном транзитивном обществе фундировано комплексом произошедших изменений, которые вольно или невольно выступают методологическими предпосылками текущих исследований, однако не всегда очевидны и тем более сформулированы. Прежде всего здесь следовало бы отметить возросшую роль анализа культуры в целом и разнообразия локальных и изменчивых культуральных контекстов в частности. Если прежде культура в психологии рассматривалась в качестве фактора, воздействующего на те или иные психические процессы, то сегодня это не просто непрерывный сопутствующий контекст трансформирующейся идентичности, «среда, растящая и питающая личность» (по меткому определению П.А.Флоренского), но и сама основа изменений как психики, так и человеческой жизни в целом. Практически консенсусным сделалось представление, что в повседневном мире человека ничто не существует вне и помимо культуры. Таким образом, культура из самоочевидного, а потому парадоксальным образом невидимого фактора, воздействующего на становление идентичности[1], сделалась ключевым исследовательским фокусом [Анолли, 2016; Харрисон, Хантингтон, 2002; и др.]. Следующим логичным ходом такого движения мысли стало обнаружение множества разнообразных контекстов и подсистем (субкультур) внутри культуры, откуда потянулись уже новые исследовательские нити к изучению изменений идентичности.

Идентичность является сегодня как трансдисциплинарным понятием, наводящим мосты между психологией и смежными областями социогуманитарного знания, так и термином, интегрирующим знание внутри психологии, включая феноменологию личного, социального, культурного и индивидуального поведения. Однако чем ближе психологическая наука соприкасается с вторжением в ее дисциплинарное пространство разных исследовательских стратегий и конструктов из сферы социогуманитарного знания, тем труднее ей удерживать фокусировки собственной исследовательской задачи. Именно в этой связи трансдисциплинарное размывание познавательных полей побуждает к дополнительному анализу как исходных методологических предпосылок исследования, так и используемой терминологии. Не исключение здесь и такие, казалось бы, общеизвестные и десятилетиями работающие в психологии понятия, как «идентичность», «культура» и «субкультура». Представляется важным переосмыслить их именно в контексте методологии латентных изменений.

Идентичность, культура и субкультура: динамика латентных изменений

Культуральное воздействие на становление идентичности проявляется на трех основных уровнях: универсальном (человечество, общечеловеческие ценности, цивилизационное развитие); макросоциальном (социальные группы и сообщества, принятые в них нормы и ценности); персональном (человек, его личные предпочтения, индивидуальность и субъективность). На персональном уровне субъект является творцом своей собственной культуры, получившей название идиокультура. Это окружающая человека «культуральная оболочка», она выступает посредником между ним и миром, преобразует его восприятия и интерпретации, будучи основанной на «энциклопедии знаний и убеждений человека, на истории его когнитивного, эмоционального и социального опыта», а также сети его коммуникаций [Анолли, 2016, с. 419]. Под психологическим углом зрения формирование идиокультуры и является становлением персональной идентичности.

Сама по себе идиокультура есть динамичное образование. В процессе взаимодействия и столкновения с другими людьми постепенно видоизменяются и нарастают новые слои культуральных оболочек: так, формируется социальная идентичность, содержащая разнообразие культуральных практик, как сознательно переработанных, так и неосознаваемых субъектом. «Мы смотрим на мир через интерпретативные "очки" культуры, не видя при этом самих очков, а поэтому вещи кажутся нам "естественными"» [Анолли, 2016, с. 193]. Феноменология противоречивого сознания, самопредставления и мировосприятия является для человеческого бытия скорее правилом, нежели исключением. Идентичность современного человека мультикультуральна. Однако разные культуральные модели вне специфического вызова ситуаций склонны оставаться латентными и спящими.

На уровне сообществ и социальных групп развивается специфическая коммуникативная среда, которую в современной психологии культуры определяют в качестве локальной культуры или микрокультуры. Социальная идентичность, рассматриваемая в ракурсе принадлежности к группе, предполагает схожий опыт, включающий общие переживания, знания, ценности, убеждения и жизненные практики. Такого рода локальные культуры и социальные группы легко растворяются в социуме, не попадая в режимы видимости исследователей по причине избегания сложившихся категоризаций классов, сословий, профессий, конфессий. В наши дни это могут быть защитники местного парка, «обманутые вкладчики», волонтерские и культуртрегерские движения и т.п. В социальном пространстве «многочисленность и разнообразие групп приводят к заметным и устойчивым различиям, которые связаны с множеством разных условий жизни» [Анолли, 2016, с. 420].

Макрокультура (глобальная культура) охватывает совокупность процессов, которые, распространяясь, объединяют все человечество. Такие процессы лучше всего исследованы в ракурсе становления цивилизации: это глобальные изменения, связанные с освоением огня и доместикацией, изобретением печатного станка или охватом земного шара паутиной интернета; они также содержат современные транснациональные и транскультуральные тенденции. На этом уровне происходит формирование планетарной идентичности, более свойственной приходящим на историческую сцену новым поколениям, которые осмысливают себя в масштабе человечества, разделяют постматериалистические ценности, озабочены экологическими проблемами, ориентированы на сотрудничество (а не конфликт), предпочитают в коммуникации стратегии договора и «мягкой силы» (а не насилия) [Анолли, 2016; Инглхарт, 2018; Пинкер, 2018].

Во второй половине ХХ в. в научном дискурсе произошла дифференциация «социального» и «культурного»; ведущие антропологи, среди них А.Кребер, Л.Уайт, М.Херсковиц, «стали рассматривать общество и культуру как явления разного порядка: общество - это социальная организация живущих вместе индивидов, а культура - это их уникальный способ жизни. Культура и общество оказались взаимосвязаны, но не как часть и целое, а как форма и содержание: общество - это форма жизни индивидов, наполняемая содержанием в виде культуры как определенного способа жизни, присущего именно данному обществу» [Микитинец, Микитинец, 2014, с. 113]. В ходе этого процесса - дифференцирующего одни аспекты реальности и интегрирующего другие - возникло также понятие «социокультурная система», обозначавшее теперь единство социальных и культурных аспектов при изучении человека и его жизненного мира.

Именно в этом процессе рефлексивной дифференциации, на пересечении социального и культурного измерений изучения человека зарождались и представления о субкультуре. «Культура представляет собой достаточно сложный феномен, охватывающий науку, религию, язык, общество и т.п., который в полной мере отражает ведущие тенденции соответствующей этой культуре эпохи. Что касается субкультур, то они могут отличаться от "доминирующей" культуры по одному-двум параметрам, будь то язык или отношение к религии, обществу, государству. Культура - феномен открытый, и процесс межкультурной коммуникации, диалога культур происходит постоянно, в этом ее особенность. Одной же из характерных черт субкультуры является замкнутость, в результате чего она представляет собой достаточно автономную сферу существования своих субъектов» [Микитинец, Микитинец, 2014, с. 113]. Субкультура понималась как культура отдельной социальной группы; особая форма организации культуральной специфики тех или иных меньшинств.

Таким образом, понятие субкультуры сформировалось в связи с осмыслением неоднородности социокультурного пространства и необходимостью дифференцировать различные движения, текущие потоки и изменяющиеся силовые поля в пределах одной и, казалось бы, единой культуры. Оно было предложено социологом Д.Рисменом для обозначения сообществ, выбирающих оригинальный стиль поведения и образы жизни меньшинства; сознательно отстаивающих в оппонировании официальной культуре собственные ценности; изобретающих новые традиции [Riesman et al., 2001]. Характеризуя субкультуры, Д.Рисмен выделил три типа социального характера (ориентированный-на-традицию, ориентированный-на-себя, ориентированный-на-другого), показав их распределение в отдельных исторических эпохах. Каждому типу социального характера соответствовала своя форма организации общества: традиционное, переходное или подражающее (модернизирующееся). Так, в традиционном обществе социализация детей и молодежи протекала в форме усвоения обычаев и принятого образа жизни. В обществах переходного типа индивидуумы более мобильны и разобщены («атомизированы»), в их социализации прежде всего выражены аспекты интернализации и индивидуализации, важными социальными качествами признаются успех, предприимчивость, поощряется мотивация достижений, инициативность. В обществах подражательного (модернизирующегося) типа существенную роль в процессе социализации играют окружение, коммуникации, информационная среда, средства массовой информации, мода и популярное искусство. Классическим примером общества последнего типа Д.Рисмен считал Америку ХХ в. [Там же]. Иные предложенные в ХХ в. модели дифференциации культур тоже так или иначе ориентировались на три эволюционные стадии - аграрное, индустриальное, постиндустриальное (информационное) общество; дофигуративный, конфигуративный, постфигуративный типы культуры; и т.п.

В дальнейшем понятие субкультуры разрабатывалось в работах М.Брэйка, Е.Кэшмо и Д.Хэбдиджа, которые исследовали преимущественно молодежные движения, анализируя их как смысловые системы, задающие определенные жизненные стили и формы самопрезентации. Субкультуры рассматривались авторами в качестве конструктивных средств разрешения социальных и ценностных противоречий, возникавших между меньшинствами и доминирующей культурой. При этом Д.Хебдидж подчеркивал, что носители субкультур прежде всего характеризуются тем, что придерживаются вкусов и ценностей, не являющихся общепринятыми в данном обществе [Hebdige, 1981]. «Субкультура - понятие, имеющее в основе два латинских слова: culture (возделывать, изменять) и sub (под, внизу). Понятие "субкультура" переводится как подкультура, некий структурный элемент, отдельная часть культуры как системы. Если культуру можно определить как совокупность духовных и материальных ценностей, а также деятельность человека по их созданию, распространению и хранению, то субкультура - это всегда система норм и ценностей, которые отличают ее представителей от остальных социальных групп. Субкультура всегда возникает как некая альтернатива в противовес попыткам господствующей, официальной культуры унифицировать все жизненное пространство того либо иного общества. С такой позиции культура сама является фундаментом для появления субкультур» [Микитинец, Микитинец, 2014, с. 112].

Субкультуры в научном дискурсе служили феноменологическим выражением процесса усложнения культуры и смены режимов видимости. Более того, в сфере социогуманитарного познания на рубеже ХХ-ХХI вв. формируется понимание, что так называемое большинство в социальном пространстве - не только абстрактное понятие, но и неустойчивое образование, поскольку жизнь общества протекает в сложных конфигурациях вертикальных и горизонтальных связей, в нем возникают и рассыпаются ассоциации разного типа летучести и динамичности меньшинств, которые к тому же могут быть консолидируемы по одним основаниям и поляризованы по другим (защитники местного леса, филателисты, спортивные болельщики, больные сахарным диабетом, курильщики, бросившие курить, врачи, стоматологи и т.п.). Менее же отрефлексированным в этом процессе является тот факт, что как социокультурные трансформации, так и изменение режимов их видимости сопровождались усложнением структуры идентичности, ее общей неустойчивостью и транзитом ценностных ориентаций, не только попадающих в фокусы всемирного исследования ценностей [Гусельцева, 2017], но и ускользающих от него.

Анализ и синтез посредством антиномий

Глобальное усложнение социокультурного пространства сопровождалось тем, что нормы, обычаи, ценности, поведенческие стили и образы жизни отличались разнообразием по всему миру, в то время как некогда отделенные друг от друга условными границами субкультуры были вынуждены смешиваться и поневоле взаимодействовать, что, с одной стороны, служило источником потенциальных конфликтов, а с другой - создавало новые нормы толерантности. Исследователи в этом противоречивом потоке изменений имели возможность сделать фокусом внимания те или иные тенденции, соответственно, обосновывая как повышение, так и снижение уровня конфликтности в современном мире [Пинкер, 2018]. В методологическом же плане контекст, в котором формировалась идентичность, становился едва ли не более информативным, чем биографическое прослеживание индивидуальной траектории жизни. Таким образом, культурно-аналитическое осмысление антиномичных трендов и множественной контекстуальности ситуации развития современного человека давали искомую полноту картины лишь в совокупности с микроанализом особенностей его повседневной жизни.

«Наша эпоха - это эпоха неопределенности, риска, индивидуальной и коллективной дезориентации», в которой «существуют противоречащие друг другу стремления» [Анолли, 2016, с. 452]. Со сложным анализом противоречивых и разнонаправленных стремлений эффективнее всего справляется метод мышления посредством антиномий, осуществляющий охват и раскачивание (осцилляцию[2]) между тенденциями индивидуализма (права и свободы отдельного человека) и коммунитаризма (права и законы сообщества); сходством и разнообразием жизненных практик; индивидуальными правами и принципом универсального равенства; моно- и мультикультурализмом. Так, Л.Анолли предлагает, отказавшись от эмического (внутреннего) или этического (внешнего) взгляда на культуру, занять бинокулярную позицию, согласно которой «культура находится вне и внутри психики одновременно» [Анолли, 2016, с. 37]. Культура, коммуникации, деятельность, социальные практики и т.п. есть одновременно и внешняя, и внутренняя реальность. С этих позиций культуральные практики могут быть рассмотрены как разворачивание деятельности в меняющихся контекстах, ее изворотливое протекание в ситуативности повседневной жизни [Там же. С. 46].

В настоящее время общенаучный инструментарий человековедения пополнился методологической стратегией перевода и этнографическим методом. Будучи применен в локальных познавательных ситуациях, последний раскрывает возможности этнографии как «насыщенного описания» (К.Гирц); как «клинического метода, который позволяет исследователю, заинтересованному в изучении далеких и чужих для него культур, принять точку зрения аборигена» [Анолли, 2016, с. 32]; а также в качестве «этнографии отдельного случая (индивидуализированной этнографии)», служащей «определению и иллюстрации способов, которыми люди конструируют собственную историю» [Там же. С. 420]; и т.д. При этом основная задача этнографического метода - сделать видимым то, что в культуре скрыто или считается само собой разумеющимся. Одновременно с этим между культурами и субкультурами неизбежен категориальный перевод. «Переводить - значит иметь возможность понимать другую форму жизни и другую интерпретацию человеческого опыта» [Там же. С. 33]. Игнорирование такого рода категориального перевода имеет своим следствием как узко прикладные, так и глобальные политические проблемы[3]. Одновременно в научном дискурсе конца ХХ в. возникла устойчивая тенденция обсуждения кризиса идентичности (подробнее см.: [Федотова, 2013, с. 53]).

Экспансия этнографического метода в сферы социогуманитарного познания связана с его высокой эффективностью в решении сложных задач анализа, не только рационально учитывающего, но и интуитивно выхватывающего и интегрирующего множество разных факторов и переменных. С его помощью было выявлено, что деление, например, на аристократическую и народную, элитарную и массовую культуры не является спецификой российского общества (пресловутый раскол, привычно объясняющий сегодняшние проблемы идентичности), но частью всеобщего исторического процесса социокультурной дифференциации его подструктур. Следует также отметить, что наряду с измерением Восток - Запад в проблеме изучения российской идентичности Д.С.Лихачев добавил координаты Север - Юг (соответственно, историческая ориентация на Новгород или на Киев), введя термин «Скандовизантия»[4]. Несмотря на недостаточную разработанность, предложенная схема анализа вносит существенный вклад в усложнение режимов видимости обсуждаемой проблемы и научного дискурса в целом.

В анализе социокультурного пространства также принято выделять более или менее стабильное ядро культуры и лабильную периферию. А.Ю.Микитинец и О.И.Микитинец обращают внимание на различные механизмы трансляции опыта и информации в пределах культуры либо субкультуры: если культура передается через сложившиеся системы воспитания, религиозные и образовательные институты, то субкультуры представлены на социально-психологическом уровне коммуникаций, в горизонтальной плоскости и предлагают своего рода альтернативы устойчивым формам культуры, служа пространством вариативной социализации для разных членов общества [Микитинец, Микитинец, 2014]. Важным психологическим следствием этих процессов является тот факт, что человек имеет возможность поддерживать свою персональную идентичность посредством выбора практически тождественной социальной идентичности или же, напротив, выходить за пределы зоны комфорта в пространство желаемого развития.

В то время как на передний план анализа выходили проблемы трансформации мира человека и текущих социокультурных изменений, большую роль в методологии стали играть конструктивистские подходы. Идентичность в фокусе этих подходов самостоятельно ищется, выбирается среди множества социокультурных образов, творится из сподручного материала, изобретается в меру имеющегося воображения и творческого вклада. Однако наряду с конструктивистской методологией важную роль в антиномийной дифференциации современного эпистемологического ландшафта играет динамический ситуативизм. В культуральных исследованиях он проявляется в том, что изменения контекста производят разные следствия: «влияние культуры на людей может акцентироваться, ослабляться или принимать иную форму» [Анолли, 2016, с. 51]. Культура здесь превращается в пространство возможностей и альтернатив, которые высоковероятны в одной ситуации, при определенном повороте событий, однако практически невозможны в другой. Такой подход также соответствует представлениям о мультикультуральности человеческой психики, способной присваивать модели множества культур и реализовывать их в процессе взаимодействия с различными собеседниками. Так, мексиканские школьники в США в домашней повседневности «разговаривают по-испански и соблюдают мексиканские правила поведения», тогда как в школе общаются по-английски и «ведут себя как американцы» [Анолли, 2016, с. 431]. Подобного рода поведенческие стратегии хорошо заметны в приведенном примере, но ускользают из поля внимания там, где нет столь очевидной дифференциации субкультур. В зависимости от ситуации люди меняют как культуральные модели, так и типы идентичности, тем не менее проблематичной остается неотрефлексированность этого многообразия культуральных моделей, репертуара поведенческих и когнитивных стратегий как для исследователей, так и для самого субъекта.

В 1969 г. Т.Роззак ввел понятие контркультуры, которое позволяло оттенить именно моменты переоценки ценностей и оппозиционности субкультур по отношению к официальной культуре [Рошак, 2014]. Его книга «Истоки контркультуры» позволяла осмыслить социокультурные трансформации, вызванные массовыми молодежными выступлениями 1968 года. В ретроспективном анализе видно, что она появилась в результате осознания неоднородности социокультурного пространства, обнаружения латентных культуральных тенденций, которые становятся видимыми, лишь прорвавшись на историческую сцену, а также в ситуации сформировавшихся кризисов и трансформаций. В дальнейшем «смысловое поле данного понятия расширилось, и контркультура стала пониматься не только как культура западной бунтующей молодежи, но и всякая культурная традиция, противопоставляющая себя господствующим нормам и культурным универсалиям» [Микитинец, Микитинец, 2014, с. 114].

Современное общество - прежде всего транзитивное и сложное общество. Однако лишь с позиции трансдисциплинарного анализа в поле видимости попадает взаимосвязь: чем сложнее организовано общество, тем выше в нем разброс идентичностей, разнообразие субкультур и оппозиционных движений, а также качество повседневной жизни. «Общество добивается успеха и может выжить не тогда, когда его участники придерживаются одного и того же взгляда на мир, а когда их различия признаются и преодолеваются с помощью сосуществования различных точек зрения» [Анолли, 2016, с. 52]. Помимо этого, протестные движения в постиндустриальном обществе чаще всего представлены в незаметных, а потому избегающих попадания в поле видимости и официального контроля формах. Если в индустриальную эпоху преобладающей формой протеста являлся уличный протест, массовые митинги и забастовки, то постиндустриальной культуре свойственен «мягкий», умеренный латентный протест - теневой, символический, виртуальный (лайки, дизлайки, сообщения, просмотры, петиции и т.п.)[5]; легалистский (опирающийся на правовые практики); также происходит осмысление новых форм протеста [Архипова, 2018; Старые и новые…, 2018]. Эта социокультурная динамика, содержащая множество скрытых течений, противоречивых, разнонаправленных и быстро сменяющихся трендов, служит значимым контекстом для поддержки разнообразия идентичности.

Идентичность: в диапазоне трансдисциплинарности, разнообразия и неустойчивости

Идентичность становится ключевой категорией на рубеже XХ-XXI вв., объединяя в научном дискурсе как изучение трансформирующегося социокультурного пространства, так и разнообразные жизненные стратегии, возникающие в изменяющемся мире. В обсуждении проблемы идентичности в транзитивном обществе появляются новые термины и метафорические конструкты: «космополитическая идентичность», «транснациональная идентичность», «колеблющаяся идентичность», «ускользающая идентичность», «диффузная идентичность» и т.д. В структуре идентичности выделяют также легитимизирующую, оппозиционную и проективную идентичности [Федотова, 2012]. Познавательная ситуация, в которой на методологическом уровне анализа понятие «идентичность» служит интегратором трансдисциплинарных полей знания, а в жизненной практике формирует так называемую политику идентичности, заставляет пересматривать довольно широкий диапазон проблематики трансформирующегося мира (от социальной справедливости до искусственного интеллекта), а в режимы видимости аналитиков входят представления о значимости и роли на исторической сцене активного меньшинства, локальных и маргинальных течений культуры. Теория самоорганизации, в контексте которой существенную роль играют слабые сигналы и малые воздействия; микроаналитическая оптика в исторических и антропологических исследованиях - все это разные методологические проекции глобальных трансформаций, где идентичность становится понятием, наводящим мосты от универсального к уникальному, от макропсихологического к микропсихологическому. «Понятие идентичности распространилось на все уровни - микро (индивид), средний (малая социальная группа), макро (большие социальные группы - раса, этнос, нация, религиозная общность, класс, гендер), мега (культура, цивилизация, страна)» [Федотова, 2013, с. 53]. Наряду с вышесказанным в практическом плане конструкт идентичности служит «когнитивным средством смягчения конфликтов, уменьшения их антагонистического статуса» [Там же. С. 58]; стабильные идентичности с непреложными социальными барьерами (род, раса, нация, этнос, гражданство) в исторической перспективе становятся все более лабильными, расплывчатыми и изменяемыми («жизненные стили», «потребительские предпочтения») [Там же].

Являясь устойчивым образованием и основанием укорененности человека в мире, идентичность именно за счет своей многослойности и парадоксальной лабильности (активизации латентных культуральных практик) позволяет современному субъекту вписаться в поток перемен. Она в разной степени рефлексируется ее носителями, но «подразумевает усвоение и трансляцию во времени и в пространстве определенной картины мира, предполагающей особую категоризацию действительности, набор эмоционально-ценностных реакций и поведенческих практик» [Дзякович, 2011, с. 16].

Е.В.Дзякович обращает внимание на смысловую нечеткость понятия «идентичность», которое используется не только в конкретно-терминологическом или общекультурном значении, но и в качестве метафорического конструкта (а также приобретает «мифологизированную окрашенность»). «Понятие "идентичность" в настоящее время является одним из весьма востребованных современным гуманитарным знанием. Первоначально возникнув в рамках психологии личности, затем, в социальной психологии, оно стало означать результат идентификации человека или группы с какой-либо социальной общностью» [Дзякович, 2011]. Вместе с тем из фокуса исследовательского внимания зачастую ускользают изменения, происходящие с территориальной идентичностью (а именно - на микрорегиональном или кроссрегиональном уровнях анализа социокультурной реальности), тогда как именно эти изменения могут в силу своей латентности оказаться не только значимыми, но и нести непредсказуемые последствия, если не учитывать их в общей картине динамики. Тем не менее в российской интеллектуальной традиции значительно лучше разработаны проблемы этнической и этноконфессиональной идентичности, нежели идентичности региональной и локальной. Более того, как показывает Е.В.Дзякович, в научных публикациях недостаточно осмыслена грань «между понятиями региональной идентичности и локальной, местной идентичности; зачастую мы сталкиваемся с синонимией этих терминов, их параллельным употреблением, смысловой нечеткостью их употребления» [Дзякович, 2011, с. 4]. В современном российском обществе региональная и локальная идентичности представлены в разнообразии взаимоотношений: «от полного социоментального совпадения до серьезного социокультурного и социоментального антагонизма, включая целый ряд промежуточных стадий». «Недостаточно изученным представляется и социокультурный потенциал локальных идентичностей; факторы, способствующие возникновению, формированию, развитию и конструированию на территории той или иной местности собственной локальной идентичности, а также факторы, выполняющие деконструирующую, разрушительную для данного социокультурного феномена роль» [Там же].

Наряду с лабильностью «баланса идентичности» (например, соотношением в ее структуре разных компонентов: «социальная» и «персональная», «национальная», «этническая», «региональная») имеет место определенная специфика развития хронотопа - отечественной истории и географии - социокультурного пространства, где «местная самоидентификация» не только включает (отрефлексированные и неотрефлексированные) слои различных культурно-исторических эпох, но и вынуждена вписываться в сложную картину «официальных» и «неофициальных» культуральных течений. В этом смысле изучение феноменологии локальных идентичностей способствует обнаружению более общих «тенденций и направлений динамики развития современного российского социума» [Там же].

Актуальной методологической схемой для анализа такого рода процессов является антиномия глобализации (оптики транснациональной взаимосвязи происходящих в масштабе планеты процессов) и глокализации (фокусирования на особенностях региональных и локальных движений). В свою очередь, как глобальная, так и локальные культуры содержат в себе противоречивые тренды: центростремительного единства и центробежного разнообразия; интеграции и дифференциации; гомогенизациии и гетерогении. Метод мышления посредством антиномий подразумевает здесь распределение внимания и осцилляцию между локальным и глобальным. Так, в исследовании Е.В.Дзякович в качестве основы для формирования региональной идентичности рассматривалось текущее коммуникативное пространство (доступные средства коммуникации, локальные сообщества, межличностные контакты) [Дзякович, 2011]. В ходе исследования был выявлен феномен локальной идентичности, которая может не совпадать с официальными границами региона, тем не менее «четко фиксируется местным населением на рациональном, эмоциональном и поведенческом уровнях» [Там же. С. 9]. Следует отметить, что подобного рода работы не часто попадают в поле видения психологии, между тем именно в них содержится недостающее звено, позволяющее учитывать в интерпретации полученных психологами данных контекстуальную сложность множества локальных и вариативных культуральных контекстов.

В транзитивном обществе идентичность больше не является судьбой ни для отдельной личности, ни для целого народа. Более того, она выбирается из множества разных и противоречивых возможностей. «Контекстуальность становится принципиально важным методологическим основанием концептуализации идентичности», точнее, идентичностей [Семененко, 2013, с. 186]. «Эмпирическое разнообразие мира, "ускорение" времени и "сжатие" пространства как неотъемлемые черты современности формируют тот контекст "текучей современности" (в соответствии с известной метафорой З.Баумана), в котором "произрастают" множественные идентичности. Они определяют смысложизненный выбор индивидов и мотивируют индивидуальное и коллективное поведение» [Там же]. Если усложнение и дифференциация социальной реальности способствуют осмыслению локальных идентичностей, то глобализация фокусирует в поле видимости кризис идентичности, ее противоречивость, неустойчивость и скрытый конфликт, приводящий, в свою очередь, к появлению новых форм идентичности [Федотова, 2012].

Согласно И.С.Семененко, «категория идентичности позволяет соединить индивидуальный и надындивидуальный (в рамках групп, малых и больших сообществ) срезы сознания и поведения и отразить одновременно и динамику, и состояние общественных настроений, и сопряженную с ними рефлексию их носителей» [Семененко, 2013, с. 186]. Таким образом, в обсуждении проблемы идентичности постепенно складывается традиция ухода от одномерных проекций к многомерным интерпретациям. Значимые практические последствия имеет тот факт, что «в публичном дискурсе появилась концепция многоуровневого гражданства: она исходит из отрицания за государством и его институтами права быть единственными ориентирами гражданской идентичности» [Там же]. Вариативные идентичности формируются в поле взаимодействий, простирающемся от местных референтных сообществ, диаспоры, региональной и территориальной принадлежности до виртуального пространства возможных коммуникаций, политических, интеллектуальных и экспертных групп интересов. В свою очередь, такая поликонтекстуальная и разнослойная динамика идентичности производит требующую дальнейшего изучения феноменологию полисубъектности и мультикультуральности.

Заключение

Наблюдающийся в ходе трансформаций современного познания трансдисциплинарный поворот ведет к расширению познавательного поля психологической науки. Этнографический метод стал здесь общенаучным инструментом социогуманитарных наук, распространившись от изучения традиционных культур на феномены современной культуры. Также существенную роль в изучении идентичности современного человека играют культуральные исследования и осмысление новых интеллектуальных движений, как в сфере философии и искусства, так и вне четкой дисциплинарной принадлежности, на стыке разных наук. В социокультурной перспективе такого анализа культура рассматривается как сеть, а в историко-генетической - как изменчивый поток, состоящий из множества разных и противоречивых течений.

В ракурсе собственно психологического анализа категория «идентичность» не только амбивалентна и многозначна, но и претерпевает изменения уже в непосредственном исследовательском контексте. Если относительно недавно это понятие обозначало психологическое единство человека и его тождество с самим собой, то в наши дни едва ли не нормативным становится представление о множественности, разнообразии, вариативности и текучести идентичности наших современников. Продолжая обозначать целостность и тождество психического мира человека, идентичность в своем развитии демонстрирует противоречивость и изменчивость. В этой связи изучение идентичности продуктивно вести с опорой на методологию латентных изменений и антиномий, что способствует исследованию сложных и трансформирующихся культурно-психологических реальностей в потоках их естественного смешивания и взаимодействия.

Литература

Анолли Л. Психология культуры. Харьков: Гуманитарный центр, 2016.

Архипова А.С. (Ред.). «Мы не немы»: Антропология протеста в России 2011-2012 годов. Тарту: ЭЛМ, 2014.

Борисова О.А. Ускользающая идентичность или анализ категории «идентичность» в рамках структурно-конструктивистского подхода. Вестник Удмуртского университета, 2006, No. 3, 141-146.

Гусельцева М.С. Идентичность в транзитивном обществе: трансформация ценностей. Психологические исследования, 2017, 10(54), 5, http://psystudy.ru

Дзякович Е.В. Локальные идентичности в контексте социокультурной динамики российских регионов: автореф. дис. ... д-ра культурологии. Москва, 2011.

Инглхарт Р. Культурная эволюция: как изменяются человеческие мотивации и как это меняет мир. М.: Мысль, 2018.

Как интернет изменил протест и почему «митинг-сообщение» важнее «митинга-события». Такие дела, 2018, https://takiedela.ru/news/2018/03/06/kak-internet-izmenil-protest/

Крастев И. Россия и Запад: зеркала непониманий. InLiberty, 2018. http://www.inliberty.ru/magazine/issue1/#krastev

Лихачев Д.С. Культура как целостная среда. Новый мир, 1994, No. 8. http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/8/lihach-pr.html

Микитинец А.Ю., Микитинец О.И. Культурно-антропологический анализ генезиса субкультур. Культура народов Причерноморья, 2014, 2(278), 112-116.

Пинкер С. Чистый лист: Природа человека. Кто и почему отказывается признавать ее сегодня. М.: Альпина нон-фикш, 2018.

Рошак Т. Истоки контркультуры. М.: АСТ, 2014.

Семененко И.С. Изучение идентичности и контексты ее формирования. Вопросы философии, 2013, No. 5, 185-187.

Старые и новые формы протеста. Сахаровский центр, 2018. https://www.youtube.com/watch?v=XRjO7GPZj4Y

Федотова Н.Н. Изучение идентичности и контексты ее формирования. М.: Культурная революция, 2012.

Федотова Н.Н. Концепции идентичности в условиях нелинейной социокультурной динамики. Знание. Понимание. Умение, 2013, No. 2, 52-62.

Харрисон Л., Хантингтон С. [Harrison L., Huntington S.] (Ред.). Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М.: Московская школа политических исследований, 2002.

Hebdige D. Subculture: The meaning of style. New York, NY: Routledge, 1981.

Riesman D., Glazer N., Denney R. The lonely crowd: a study of the changing American character. New Haven; London: Yale University Press, 2001 (reprint: originally published in 1950).

Примечания

[1] При этом Л.Анолли обращает внимание на сложность осмысления концепта культуры: «Мы, как рыбы в воде, не предрасположены "видеть" культуру, потому что это среда, в которой мы живем. Это невидимая среда, в которую ... погружен каждый из нас. ... Это прозрачная реальность, поскольку мы смотрим на мир и на все происходящее сквозь нее ... Мы не отдаем себе отчета в том, что ... смотрим на мир, принимая определенную позицию и специфическую точку зрения, которой и является наша культура» [Анолли, 2016, с. 19-20].

[2] Осцилляция - основной прием совмещения противоположных позиций, предложенный в контексте метамодернизма.

[3] «Важнейшая проблема взаимоотношений России и Запада - радикально различные представления сторон о себе и друг о друге» [Крастев, 2018].

[4] «Для России, да и для Европы (Испании, Сербии, Италии, Венгрии), гораздо большее значение имело противостояние Юга и Севера, чем Востока и Запада. С юга, из Византии и Болгарии, пришла на Русь духовная европейская культура, а с севера другая языческая дружинно-княжеская военная культура - Скандинавии. Русь естественнее было бы назвать Скандовизантией, нежели Евразией» [Лихачев, 1994].

[5] «Митинг как сообщение в мире глобальных коммуникаций становится гораздо важнее, чем митинг как событие» [Как интернет изменил протест..., 2018]. «Наиболее яркая, категоричная форма протеста - это бунты и революции. Но пока уровень недовольства в обществе не стал критическим, оно выражается с помощью hidden messages - скрытых сообщений, завуалированных или анонимных форм передачи информации» [Там же].

Размещено на Allbest.ru