Развитие понятия "внутренняя форма слова" в когнитивных науках

Коммуникативный акт и интерпретация телесных форм-движений

Говорящий субъект проявляет врожденную способность к интеллективной переработке и к эмоциональному оцениванию информаций и, опираясь более или менее сознательно на внутреннюю форму, он старается понять через буквальные значения слов, о чем говорит его собеседник, и он расшифровывает некоторый приказ или по крайней мере желание - то есть смысл мира объектов; но начиная с восприятия названного / указанного предмета (вещи) до ухвата «ментального» объекта на самом деле, это касается конкретного живого слова, предметности, языковой игры поз говорящего, отношения к вещи, понимания этой вещи, которая лишена определенного объективного смысла; затем выделяются приемы интерпретации сообщаемого реального смысла. В состав этого смысла входят значения и со-значения по историческому контексту; смысл этот соотносится к самым разным символическим областям, которые в семиотическом плане актуализируют по-своему внутреннюю форму, но в некоторых случаях не исключается господство одной из них над другими.

Действительно, субъекты далеко не всегда идентифицируют или понимают себя самих и признают мало-мальски или совсем не признают другого как социального объекта, единичного и случайного, как необходимой различию и разнообразию индивидуальности. Но тело «психофизическое» тоже разнообразное и случайное, требовательное (у Шпета речь не идет об этом): это биологическое тело на самом деле говорит на таком языке, который может противоречить языку социализированного тела, более или менее конвенционального или условного в общном «мы», в общности, в соборности, которой может угрожать тоталитарность, если нет этого противоречия. Понятие «чувствительности», субъективности, оценивания во внешних и внутренних формах тоже простирается на поле действия биологического тела по отношению к экологически-системическому окружению, к природе, ко всем живым существам, требует физиологических и поведенческих приспособлений. А эти приспособления не могут не зависеть от социальных чувств и рассуждений, выраженных во внешних и внутренних формах, которые равносильны тоже физиологическим и поведенческим приспособлениям. Игра языковых (не только вербальных) сил оказывается более сложной.

Эмоции с социальной и биологической значимостью способствуют тому, что они обоснованно переориентируют активное восприятие, они дают оценку интеллективной активности, классифицируя знания, и придают этим приспособлениям адаптационную значительность. Если эти приспособления «проявляют чрезмерную настойчивость» (например, удвоенная бдительность, когда выживание этого не требует), они могут создать стрессовую или тревожную обстановку; в таком случае видно, как контроль, предвидение или обратная связь недостаточны, ибо к этому следует добавить субъективное чувство, что есть возможность противостоять данной ситуации, возможность в виде самосознания и осознания исторической значимости. Предлагая субъекту испытывать свою идентичность через силу своей речи и своей экспрессивности, рассмотренную как проявления его присутствия в культурном мире, Шпет своей позицией решал вопрос о «самости» по отношению к принятию и отвержению в пределах социальности, которая, как мы считаем, должна простираться на совокупность всех живых существ.

Порождение вариативности адаптационных телесных форм и церебральное функционирование

Сложным процессом является взаимное признание, принятие. Во всяком случае, действует / говорит ли социализированное тело или биологическое, коммуникация возможна: интерпретация этих языков обеспечивается благодаря зеркальным нейронам [Ribot, 1896]. Относительно жестов и эмоциональных поз эти нейроны функционируют у макаки, как у человека (это касается одних и тех же мозговых структур). У птиц, которые обучаются пению, работают такие же нейроны [Koechlin, 2006]. Не могли ли они на уровне происхождения вербального языка объединить, связать позы и фоно-просодические выражения путем плавного фонетического производства (и потому остается нерешенным вопрос о произвольности знака), а затем в онтогенетическом плане способствовать обучению языку? Из установления поз происходят мимика и голосовые жесты; объединяет их проявление и упорядочение звуков, активность особенного гена, на который возложена роль, состоящая в планировании и осуществлении движений мышц рта и лица. У птиц тот же ген (без некоторых мутаций, как это случилось у человека) принимает участие в производстве пения (у некоторых видов пение синтаксически построено).Зеркальные нейроны дают нам возможность приблизительно угадать, через его позы и его голосовые жесты, о чем думает собеседник и думает ли он, как мы, и как при случае предвидеть его реакции, то есть они дают нам возможность внутренне и внешне привести в движение телесные состояния, эмоциональные ощущения - боль, радость, страх, отвращение, горе… и то, что существенно способствует им, - чувство бдительности, напряжения или разрешения, возбуждения или успокоения, агрессивную или оборонительную реакцию, избегание или сближение, удовольствие или неудовольствие: это - моторные, чувствительно-перцептивные механизмы; они на основе своих врожденных характеристик не соответствуют готовым действиям, образам, словам, уже предданным, но таковые следует создавать, а в то же время устанавливается динамический смысл.

Все это благоприятствует самосознанию, переосмыслению своей социальной роли, но и своего мотивационного поведения не только в социальной, но и в экологической системической сфере. Однако мотивационная направленность и качество (само)регуляции деятельности и личности не могут устанавливаться только в мире символизаций. Действительно частичным и недостаточным является это указанное понимание (даже по отношению к самому себе), так как всякая эмоция часто оказывается разнородной: например, можно ли решить, что в предположенной ситуации дело в сострадании, или в расчете, или одновременно в одном и в другом? В художественной литературе часто идет речь о таких двояких чувствованиях «радость / страдание» или многочисленных поэтических оксюморах, как «грустная радость» у Есенина. Наше переживание ориентирует нашу интерпретацию.

Понятно, почему неизбежно понятие внутренней формы, ибо необходима корреляция внешних и внутренних телесных форм.Жесты, вербальные и невербальные выражения обработаны как компоненты или ряды компонентов одними и теми же церебральными отделами - моторными и языковыми отделами в лобной коре [Koechlin, 2006; Zavialoff, 2000], которые работают также при когнитивной обработке глаголов, рассматриваемых как слова действия и двигательных функций и прежде всего, если они относятся к глаголам движения [Grossman, Koening, 2002]; ко всему этому можно прибавить расшифровку мимических выражений у обезьяны, как и у человека. У некоторых гоминидов шлифование / улучшение ловкости (правой руки), может быть, было уже связано со шлифованием артикуляционного чувства (как просодической и фонологической артикуляцией). Вербальный язык укореняется в языке жестов, поз, эмоционального выражения, в языке животных. У шимпанзе во время колки орехов перцептивная и «предикативная» установка жестов приобретает синтаксическую форму; у некоторых других обезьян наблюдается такая же установка в основе употребления и сочетания трех криков Zuberbьhler, 2008]. В одной филогенетической теории [Gentilucci, Corballis, 2006] авторы, чтобы объяснить, как осуществляется активная пантомима, ссылаются на иконические жесты, которые соотносятся с тем или иным концептом и у которых конвенциональный символический характер. Но коммуникация с помощью жестов характеризуется в культурном и историческом плане.

У шимпанзе и бонобо язык жестов указывает на окружающую среду, на коммуникативные ситуации, то есть он менее стереотипный, чем их вокализация и мимика [Pollick, 1973]. Их совокупность передает экспрессию поз - телесных форм-движений: аффективным здесь является активное восприятие, однако независимость этого языка жестов по отношению к контексту оказывается относительной, ибо произвольность его знаков - а это по видимости больше, чем то, что касается слов, - не полностью отрешается от внутренней формы и остается зависимым от работы ухватывания признаков в определенной историко-культурной сфере.В нашем мозгу «гомонкулус», о котором говорят Крик и Кох [Crick, 2008], представляет собой это ощущение тела, снабженного анализаторами признаков, которые на основе их чувственных действий порождают «мысль», составляют такое состояние вроде сознания. Понятие схематизма раньше преобладало в такой области (кантовская «трансцендентальная схема», бергсоновская «динамическая схема», «сенсомоторная схема» или «живое движение» как смысл в поисках самого себя, «мнемическая схема», и т.д.).

Речь идет о моторных программах, которые можно, вслед за Шпетом, понять как процессы активного восприятия, как полимодальные интеллективные и эмотивные способы (более или менее викариантные). Шпет говорит о своеобразном, не очень определенном понятии «образа» как внутренней формы, то есть предположенной надчувственной деятельности переживания; a такое движение изнутри на самом деле - проявление способа существования, образ действия, телесная «фигурация», сензитивное ощущение телесной целостности в связи с адаптивным поведением. В предмете (в слове) некоторое «чувствуемое» вещи устраняется, но его замещает конкретное телесное «чувствуемое», передающее более или менее общие признаки вещи, и таким образом создаются неожиданные, не предданные новые внешние формы.

Чтобы остаться в связи с внутренней формой (а такая связь была установлена во время происхождения некоторых исторических лингвистических форм, как свидетельствует уже об этом образование этимонов), следует опираться на процессы активного восприятия через телесные формы (как это можно подтвердить, например, в области коррекционного восстановления речи у О.А. путем сложной практики, основанной на методе проб и ошибок. Лобная доля играет особенную роль, что касается осознания и признания объектов, и она участвует в создании смысла с помощью фонопросодических разрядов, приобщая повтор первичных признаков к актуализованному личностному ухватыванию признаков: в определенной ситуации объект «шкаф» вызывает русское «двигать», французское «pousser», а не «dйplacer» («переставлять») - произвольность в отборе знаков-глаголов, просодически означающих ДВГ и PL(S). Все это частью определяет составляющие сознания и память субъекта. Под воздействием сложности взаимоотношения телесных форм-движений произошло обогащение внутренних форм языков через последовательные стадии эволюции, начиная с австралопитеков и других вымерших гоминидов до человека разумного (Homo sapiens sapiens), несмотря на то что речь идет о двуногости, о прямохождении, о беге, о ловкости руки и голоса, о преждевременно родившихся детенышах, о родственных связях, овладении огнем, значит, и о возможности готовить на огне [Picq, Sagart, Dehaenne, 2008], или об узусе языков. На основе индоевропейских языков у первых животноводов и земледельцев осуществлялась объектированная интернализация, воплощение в виде (внутренних) телесных форм-движений, исходя из форм-движений, проявляющихся в естественном окружающем мире (существ и событий), - все то, что передают интеллективные и эмотивные когнитивные процессы, лежащие в основе «идей» в этимонах.

Итак, внутренняя форма - не характерная форма только вербального языка, но и невербальных языков (человека и животных). Ссылаясь на проявление моторной и эмоциональной опытности телесных форм в функционировании этих языков, можно сказать, согласно со Шпетом, что не существуют сами по себе предъязыковые формы и значения: порождение вариативности, внешние и внутренние формы имманентны употреблению телесных языков. И эти языки не сводятся только к своей социальной значимости. Переставляя принцип порождения вариативности из области социализированного тела в языковую область биологического тела, мы замечаем, что переработка передаваемой этими языками информации осуществляется специфическим образом на уровне мозговых полушарий: исследование их специализации [Zavialoff, Claverie, 1993; Завьялов, Клаври, 2006] показывает, что левое полушарие (в нем функционирует конвенциональный словесный язык у правшей и у некоторых левшей) «заботится» о социализированном теле, а правое полушарие - о биологическом теле; от их сотрудничества и взаимного контроля более сложным становится понятие внутренней и внешней форм этих языков, так как эта интерактивность вызывает процесс дистанцирования по отношению к некоторому историческому положению вещей и к некоторым интеллективным и эмоциональным поступкам и позициям, основанным либо на данной в откровении памяти, либо на научных и философских построениях.

Шпет именно отказывается от ментализма, от понятия врожденного духа в виде мысли, идей, концептов, сознания или отношения ухваченных в вещах идей к сознанию, как субъективного понимания объективного смысла вещей, который принимал бы общеязыковой характер благодаря общению. Он отдавал предпочтение идее (на самом деле вчувствованию) явления предметного мира в движении-преображении и одновременно явления телесных (мозговых) «языков», передающих информацию (возможно, с помощью слов), но он не очень настаивает на функционировании мозга. Однако оказывается, что с физиологической и церебральной точки зрения движение и мотивация связаны (хотя бы на французском языке посредством общего корня: mov- «передвигаться» в таких словах, как mobile («подвижный», «мобильный», «мотив / побудительная причина», e-mouvoir («волновать», «растрогать»; moment - «момент»). Переработка информации, объектируясь в виде «энергии», формативной порождающей формы (а это не предданная «мыследеятельность»), соотносительна с адаптационной телесной интерактивностью, с активной экосистемичной социальностью.

Позы - телесные формы в сплетении с экспрессивными проявлениями (жестами, мимиками, криками, интонацией, тембром голоса, тональностью и ритмом речи, нейровегетативными симптомами) сквозь способность к обнаруживанию изменения в окружающей среде и возможность приписывать им приятное или неприятное значение. Эти позы соответствуют актуализации одобрения бытия, которая рассеивается в движениях тел, объектов. Это одобрение не основано только и ограничительно на так называемых базовых эмоциях, зависящих от основополагающих состояний боли или удовольствия, от приятных или отвратительных моментов, от так называемых положительных или отрицательных чувств, от поощрения или наказания: в этой области очень относительными являются оценочные критерии. Для любого индивидуального или коллективного субъекта эти критерии оказываются культурными и тоже физиологическими - степени чувствительности очень различны и разнообразны (тем самым объясняется разнообразие индивидов и групп, но без преимущественной генетической определенности): поэтому неясными являются различия между проявлениями удовольствия и боли физиологическими, «естественными» (пища, сексуальность) или «символическими» (власть, деньги, игра) и «эстетическими». Верование связано с работой мозгового отдела «удовольствия», а сомнение соотносится с работой нейронов «отвращения» [Harris, 2007].

Известно, что осуществляются явления интрацеребральной автостимуляции или «автопредписания» некоторых веществ, но мы имеем дело здесь с мотивационными проявлениями; они, как и эмоциональные проявления, опираются на разные нейроанатомические субстраты. Этим можно более уместно определить характеристику действий, например, при рассмотрении предпочтительного местоположения субъекта, что позволяет лучше оценить аффективное составляющее, ассоциированное с данным стимулом (сексуальный партнер или аппетитная пища, оба с биологической и социализированной значимостью). Это гедоническое составляющее, которое не уберегает субъекта от уязвимой чувствительности (аддиксия), может содержать некоторые личностные факторы, как поиски сильных ощущений, экстраверсию, желание новшества или власти: а это столько же поз, порывающих связь с эмоциональной и интеллективной внутренней формой.

Понятие внутренней формы мы понимаем в смысле объектирования процессов, исходящих из поведений, которые актуализируют эту форму в виде семиотического содержания, передаваемого общим символом юдоли слез или беспрерывного человеческого творчества: речь идет о процессах понимания, запоминания, оценивания, реверсии. Во французском слове соmprendre («понимать») корень ghend-, ghed- значит «брать», «хватать / ухватывать» (то есть понимать), как это происходит в активном восприятии, которое предикативно распределяется в слове или в соединенных словах. В разных индоевропейских языках от этого корня проистекли следующие значения: иметь право на взятие, захват, добыча, тюрьма, хищность, репрессия. А слово соmprendre включает в себя соm-, понятие социальности, общения, дискуссии, переговора, сотрудничества (такое понятие не отсутствует в нечеловеческом животном мире). «Понятный» мир с помощью названий объектов соответствует возведению научного здания, знаниям, оцененным более или менее позами тел, которые «бьются в унисон», а эти же знания созвучны с эволюционными ценностями, тоже объективируемыми во внутренние формы.

Признание, память и выживание

Панксепп считает, что некоторые эмоциональные поведения представляют собой ценность по отношению к социальной группе, обеспечивая в плане питания и размножения в одно и то же время выживания индивида [Panksepp, 1982]. Шпет предполагает интерпретировать физиологические проявления (рассматриваемые им неправильно только с точки зрения флуктуаций инвариантного тела) в виде «экспрессии» и «экспрессивности» субъектов, как их признак, как присутствие в коллективной истории. А эта история при случае - история языка: язык этот составляет смысл благодаря его интеллективной составляющей, которая способствует мнемическому сохранению информации. Связанное со словом воспоминание лучше запечатлевается в диапазоне адаптационных ответов, тем более что оно особенно эмоционально обогащено.

Язык - посредствование, которое заставляет принять различные более или менее нормативные варианты, но на уровне индивидуального употребления оно допускает ориентировочный рефлекс: мнемические экзофоры, которые более или менее имплицитно и больше, чем (пре)суппозиции или подразумевания, вызывают немонотонную логику в открытой игре тем и рем. Экспрессивность (а не эстетизм) выходит за рамки здравого смысла и общих ценностей. Волевое инструментальное поведение (субъектированное внутри общества / коллектива) модулирует (автоматическую) реакцию. У наблюдателя мозговая структура - миндалина - связанная с кортикальными зеркальными нейронами, играет роль в опознавании выражения страха на лице другого индивида; активное восприятие может до некоторой степени вызвать у этого наблюдателя ту же эмоцию; однако он относит свою интеллективную оценку (в лингвистической форме: «она боится») социальной или биологической ситуации, истолкованной в соответствии со своими идеями и чувствами. Эта оценка - следствие активности его правой предфронтальной коры: это дает ему возможность проверить, проявляется или нет в его теле соматический страх (при таком случае это касается действия интерорецептивных маркеров / сигналов [Nauta, 1971], если причина страха вызывает некоторое чувствование).

В данной социальной ситуации, несмотря на знания, ученость, вследствие поражения и расстройства функции некоторой структуры, которая обычно разрабатывает эмоциональную информацию (телесных схем), можно быть совершенно неприспособленным к общественной жизни: утрачена связь с внутренними формами «чувствительности» - с взаимным признанием, с ценностями - и приняты некоторые неудачные решения. В данном случае дело не в том, что утрачивается равнение на общественную «благонамеренность», такое равнение Дамазио считает исключительно положительным [Damasio, 1999]. Самосознание, о котором говорит Шпет, требует через разнообразность и множественность субъекта посредствования своеобразной творческой силы, превышающей это равнение; но смертоносным являлось такое требование в 30-е годы: однако «Сама смерть, раз она фигурирует в качестве аргумента, имеет разное значение применительно к антропологическому индивиду и социальному субъекту: физическая смерть первого еще не означает смерти его как социального субъекта. Последний живет, пока не исчезло какое бы то ни было свидетельство его творчества» [Шпет, 1927, § 9].

Для каждого живого существа новый смысл - всякое украденное у фатальности / неотвратимости событий мгновение, а этот новый смысл, превышает то, что сказано (в слове «фатальность» корень значит «говорить / сказать»). Обнаруживается, что физическая боль и моральная боль (страдание) взаимозависимы, что в таком случае работают одни и те же нейронные сети / системы. До некоторой степени чувствование соматических модификаций - предварительное условие, необходимое чувствованию эмоциональному (теория Джемса-Ланге), и если некоторая мозговая зона не поражена, физическая боль становится знаком тревоги. Но связанная с болью эмоция может быть пассивным чувством или побудительной причиной действия. Для Шпета речь идет здесь (в очень обобщенном изложении) о функции «моторосимпатической» системы.

Сейчас уже известно, что некоторые мозговые структуры (сингулярная кора, инсула) перерабатывают у субъекта информацию, касающуюся его личного испытания боли, а также их работа активизируется у субъекта, который становится свидетелем применения мучительного раздражителя к другому человеку [Аverill, 1985]. Мотивационное или эмоциональное составляющее не исключает у свидетеля соматическую созвучность, смотря по тому, какие могут проявляться у него степень и характер субъективации. Прошедший опыт может или нет притупить чувствительность, но дело в том, что рассуждение (то есть некоторая идеология) может препятствовать чувствованию или выражению, если нет действительной интернализации объектированных телесных форм-движений. А именно Шпет ставит этот вопрос относительно игры актера в театре. Все зависит от того, как воспринимается гомеостатическое или аллостатическое переживание: действительно кажущимся является органическое равновесие, а аллостатические явления оказываются реверсивными и возмещающими, таким образом, сращиваются друг с другом новый смысл и новое чувствование.

Обращая внимание на роль слова (речи) и художественного произведения как запечатления, как присутствия, как конкретного следа, как отображения в культурном мире и в исторической памяти психофизического социального субъекта, Шпет наводит на мысль о некоторой форме выживания, которое на самом деле можно рассмотреть, как продолжение некоторых форм выживания биологического тела. Кстати, по мнению Шпета, это естественное тело не исходит от вечной сущности, от natura naturans, как это предлагают Спиноза [Spinoza, 1677] и Дамазио [Damasio, 1999], но от живой, предметной, материальной, земной жизни. Это «виртуальное» выживание, даже археологическим путем (корень -arkhe- значит «жизненный принцип», «начало / происхождение»), укоренившееся в прошлом и обращенное на будущее, актуализируется в виде самых разнообразных культурных объектов / вещей (будь ли это физические / биологические или физические / виртуальные клоны). А в наши дни виртуальное позволяет, впрочем, запечатлеть роль и место индивидуального и коллективного субъекта в новой форме интеллективности и эмотивности. Тому помогают всемирная паутина (web) и цифровые технологии: более сложной интерактивности внешних и внутренних телесных форм придется включить в себя машины и считать их как составные части (речь идет о кибернетических организмах или о техно-сапиенсе). А эти части относятся именно к сфере адаптационного и творческого порождения вариативности.

нейропсихологический латерализация речь лексика

Литература

1. Бахтин M.M. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.

2. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. Ленинград: Прибой, 1929.

3. Выготский Л.С. Учение об эмоциях // Собр. соч.: в 6 т. М., 1984. Т. 6. Выготский Л.С. Мышление и речь. М.; Ленинград, 1934.

4. Завьялов Н., Клаври Б. Нейропсихологический подход к изучению мозговой латерализации речи: от телесных схем к внутренней лексике // Журнал практического психолога. 2006. N 3.

5. Корсакова Н.К., Микадзе Ю.В., Балашова Е.Ю. Неуспевающие дети: нейропсихологическая диагностика трудностей в обучении младших школьников. М.: РПА, 1997.

6. Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова: Этюды и вариации на темы Гумбольдта. ГАХН, 1927.

7. Alexis D., Stevens S., Clayton N., Emery N. Le geai buissonnier, malin comme un singe // La Recherche. 2007.

8. Dйc.Аverill J.R. The social construction of emotion: with special reference to love // Gergen K., Davis K. (Eds.). The social construction of the person. N.Y.: Springer-Verlag, 1985.

9. Belzung C. Biologie des йmotions. Bruxelles: DeBoeck, 2007.Berthoz A. Le sens du mouvement. Paris: O. Jacob, 1997.Boly M. et al. // PNAS. 2007. doi:10.1073

10. Changeux J.-P. L'individualitй naоt de la souplesse neuronale // La Recherche. 2007.

11. Juillet-aoыt. Crick F., Koch C. Comment les neurones construisent de la cohйrence // Les Dossiers, La Recherche. 2008. N 30.

12. Damasio A.R. Le sentiment mкme de soi. Corps, йmotion, conscience. Paris: O. Jacob, 1999.

13. Debat V. Comment le milieu sculpte les gиnes // La Recherche. 2007. Mai-juin.

14. Gentilucci M., Corballis MC. From manual to speech: a gradual transition // Neuroscience and Behavioral Reviews. 2006. N 1.

15. Gottlieb G. Probabilistic epigenegis and evolution. Worcester: Clark University Press, 1999.

16. Grossman M., Koening P. et al. Neural representation of verb meaning an fRMI study // Hum. Brain Maр. 2002. Vol. 152(2).

17. Harris S. et al. // Annals of biology. 2007. Vol. 62.

Размещено на Allbest.ru