Размещено на http://www.allbest.ru/

КУЛЬТУРНО ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ 1/2007

О диалогической природе психотерапевтического опыта

А.Ф. Копьёв

кандидат психологических наук,

профессор кафедры индивидуальной и групповой психотерапии

Аннотация

В статье рассматриваются различные варианты психотерапевтического опыта независимо от момен та его специального культивирования в условиях организованной деятельности психотерапевта и кон сультанта. Выделяются два типа опыта -- импрессивный и экспрессивный. Показано, что стихийные формы психотерапевтического опыта в своей основе имеют фундаментальную онтологическую нужду в «другом», являющуюся неспецифическим условием всех организованных форм психотерапии. Диало гический характер общения в процессе психотерапии создает некоторую внутреннюю -- природную -- предпосылку, делающую феномены психотерапии возможными независимо от специальной професси ональной оснащенности терапевта.

Ключевые слова: психотерапия, психологическое консультирование, «непреднамеренная психоте рапия», «я» и «другой», диалогическая парадигма, М.М. Бахтин, рыночный характер, Э. Фромм.

Относительно недавнее -- по историческим мер кам -- появление психотерапии, психотерапевти ческой практики (гипноз, психоанализ и др.) как само стоятельного рода деятельности оказалось столь впе чатляющим и содержало в себе столь существенные ас пекты, идейно противополагающие эту практику всему предыдущему мироощущению -- традиционным куль турнорелигиозным, этическим, житейскобытовым и т.п. установкам, что породило определенный интеллек туальный «разлом», своего рода «новое время». Психо логическая практика, обретающая свои научные осно вания, свою «картину мира», оказалась естественно противопоставленной не только этим -- традицион ным -- общемировоззренческим установкам, но и в ка който степени привычным -- «допсихотерапевти ческим» формам совладания с теми проблемами под держания и восстановления душевной целостности, для решения которых она была призвана*. Явившись некоторым весьма своевременным субститутом тради ционных религиозных верований, психологическая практика, динамично развиваясь, в дальнейшем пре терпела сходные с вероучениями судьбы: дробление и взаимообособление тех или иных школ и направлений, появление относительно герметичных, «фундамента листских» сект в сочетании с легкомысленногероиче скими попытками эклектического «соединения несо единимого».

Для специалистов, уже нашедших свое место в этом многообразии «психотерапевтических верова ний», задача преодоления отмеченного выше разло ма, возможно, не является актуальной. Однако для тех, кто еще только входит в эту профессиональную среду, а также для многих активно работающих, но идущих, что называется, «своим путем», проблема самоопределения по отношению к данному многооб разию является крайне значимой. психотерапия диалогический природный профессиональный

Известное историческое запаздывание в освое нии психологической практики специалистами оте чественной формации -- помимо всех вполне по нятных негативных моментов -- содержит в себе и определенный творческий вызов: попытаться ос мыслить уже имеющееся многообразие школ и кон цепций, сделать свое самоопределение максималь но осознанным, а не стихийным и не конъюнктур ноутилитарным. Этим обусловлен и поиск некоего «общего знаменателя» -- метаконцепции, позволя ющей найти место для самых различных подходов в психологической практике, и -- главное -- для куль тивируемого ими корректирующего опыта.

Однако прежде чем браться за такую теоретико методологическую задачу, нам представляется по лезным рассмотреть различные варианты стихийно го терапевтического опыта, своего рода «исцеления обыденной жизни», т. е. «притормозить» и остано виться там, где вновь родившаяся психотерапия «припустила вскачь», осваивая открытый архипелаг, формируя новые понятия и давая всему свои -- но вые -- названия.

«Психотерапия обыденной жизни»

Пожалуй, вряд ли кто возьмется утверждать, что до психотерапии в ее известных нам профессиональ но зрелых формах, т. е. гдето до второй половины XIX в., люди не имели ничего аналогичного психоте рапии. Ведь она -- не кокаин, субъективные пережи вания от которого не были известны на континенте до того, пока само это вещество не оказалось до ступным. Душевноисцеляющие явления в жизни были всегда, хотя и не являлись предметом специ ально организованной деятельности. Мы бы раз делили эти явления на два типа: импрессивные и экс" прессивные.

При известной условности этого разделения в нем фиксируется один существенный момент. Сам источник, «триггер» этих явлений может быть в большей мере соотносим с некоторым внешним об стоятельством (воздействием), по отношению к ко торому человек пребывает в относительно пассив ной -- воспринимающей, рецептивной -- позиции. В иных случаях мы, напротив, находим этот источ ник внутри человека как некоторый субъективно значимый внутренний посыл, который проявляется, выражается, «самоосуществляется» вовне.

Попробуем привести примеры этих явлений «не преднамеренной психотерапии», рассмотрев их на трех уровнях душевной жизни человека: действенно" волевом, аффективном и интеллектуальном. При этом будем апеллировать к популярным образам ли тературы и истории, дабы избежать заведомой анга жированности теми или иными психологическими понятиями и представлениями.

Импрессивные явления

1. На уровне действенноволевом здесь можновспомнить заботливонаставительные вмешательст ва Андрея Ивановича Штольца в унылосонное, апа тическое существование его друга Ильи Ильича Об ломова, сообщавшие последнему столь необходи мый ему энергетический импульс, встряхивавшие его от меланхолической спячки.

В качестве еще более яркого варианта вспомина ется жизненнопрактическое шефство (своего рода «коучинг»), взятое бывалым человеком -- беглым каторжником -- Вотреном над сокрушенным жиз ненными неудачами молодым аристократом Люсье ном из романа Бальзака «Утраченные иллюзии». Кстати, для нас здесь не существенно, что этот «коу чинг» оборачивается для героя (в следующем рома не) не меньшими бедами. В конце концов, отдален ные последствия даже, казалось бы, самой успешной в среднесрочной перспективе психотерапии могут быть весьма неоднозначными. В данном примере ва жен сам факт: человек был готов покончить с собой, но обрел силы и волю к продолжению своего «по единка с жизнью».

2. Иллюстрацией импрессивного целительногоопыта на уровне чувства может быть хрестоматий ный пример: воздействие на душевное состояние князя Андрея Болконского вида неожиданно рас цветшего дуба. То подавленное состояние, в кото ром он едет в усадьбу Ростовых, как бы «рифмую щееся» с созерцанием этого дуба -- поначалу един ственного из окружающего, что не подчинилось всеобщему цветению, преодолевается им на обрат ном пути, и обрамленный свежей пышной листвой дуб становится символом его собственного эмоцио нального исцеления.

3. С импрессивным явлением интеллектуальногоплана мы сталкиваемся на примере героя романа Джека Лондона Мартина Идена, для которого зна комство с философией Ницше и эволюционной тео рией Спенсера дало воодушевляющечеткую карти ну мира, необходимую ему «систему координат», ставшую важным внутренним фактором его творчес кого «взлета». Подобной же необходимой интеллек туальной отрадой было для любимого героя несколь ких романов Анатоля Франса -- аббата Куаньяра -- чтение «Утешения философией» Боэция, а для мно гих и многих из нас -- знакомство с сочинениями ав торов, указанных, например, в пункте 3 следующего фрагмента.

Экспрессивные явления

1. Экспрессивные явления на действенноволевом уровне мы находим в переходе Рубикона Юли ем Цезарем, в разрубании Гордиева узла Александ ром Македонским, а также -- чтобы не думать, что эти явления присущи лишь героическим биографи ям -- в бегстве через окно невестиного дома госпо дина Подколесина, персонажа гоголевской «Же нитьбы», справляющегося таким образом с мучи тельной тревогой изза неминуемо приближающе гося браковенчания.

2. Экспрессия эмоций -- явление, казалось бы, наиболее исследованное и понятное, «физиологичес ки» необходимое при сильных аффективных потря сениях. В таких случаях неспособность человека к отреагированию воспринимается как крайне небла гоприятный знак -- и наоборот. Вместе с тем здесь мы сталкиваемся не только с прямым, внешним вы ражением эмоций, но и с куда более сложными и опосредованными вариантами эмоциональной экс прессии. В качестве примера приведем характерный нюанс в поведении главной героини пьесы А. Вампи лова «Прошлым летом в Чулимске», которая посто янно с некоторым иррациональным упорством чи нит вечно ломаемый кемто штакетник. Это не просто попытка оградиться от окружающей ее чело веческой низости и грязи, главное -- это для нее как бы последний внутренний бастион перед лавиной чувств, которые ее переполняют.

3. Экспрессивные явления интеллектуальногоплана -- это всегда самостоятельное обретение неко торой мысли, инсайта, позволяющего человеку по нять происходящее с ним, осмыслить окружающую жизнь и себя в ней. Отсюда вся стоическая филосо фия. Отсюда сочинения Монтеня и Паскаля, Кьер кегора и Шопенгауэра, отсюда вся так называемая «философия жизни» и, в частности, русская филосо фия «серебряного века». В качестве наиболее яркого и откровенного свидетельства аутопсихотерапевти ческой функции мышления можно привести дневни ковые заметки В. Розанова «Опавшие листья» и «Уединенное».

Мы рассмотрели некоторые естественные, как бы «разлитые» в жизни аналоги психотерапевтического опыта -- того, что может если и не исцелять, то, по крайней мере, облегчать душевное состояние челове ка, не предполагая при этом какойлибо осознанной психотерапевтической задачи*.

Инерция традиционного психологизма проявля ется в рассмотрении психотерапевтического про цесса как довлеющего одной личности («пациен ту», «клиенту»), по отношению к которой те или иные внешние (в том числе и сугубо коммуника тивные) обстоятельства могут выступать лишь как более или менее благоприятные -- как более или менее «терапевтичные» -- условия. В рассмотрен ных явлениях импрессивного и экспрессивного плана можно легко усмотреть соответствующие психотерапевтические модели, которые в культиви рованном, технологически «отшлифованном» виде представлены в хорошо нам известных школах и направлениях психологической помощи. При этом внутреннее психологическое пространство личнос ти видится вполне достаточным для анализа фено менов психотерапии. Разумеется, при акцентирова нии «импрессивных» феноменов особое значение придается соответствующим технологиям терапев тического воздействия на личность. В свою оче редь, в «экспрессивных» подходах более важными представляются коммуникативные условия, по нимаемые как некоторый «катализатор», облегчаю щий соответствующую экспрессию.

Вместе с тем имеет смысл рассмотреть и несколь ко иные примеры «непреднамеренной психотера пии», в которых видятся не только «аналоги» психо терапевтического опыта, но и -- используя химичес кое понятие -- его «гомологи». Напомним, данное понятие в химии фиксирует момент сущностного, а не только внешнего сходства разных элементов, их отнесенность к единой группе.

«Я» и «другой»

На наш взгляд, таким прототипическим «гомоло гом» феноменов психотерапии является хорошо ос военный в беллетристике сюжетный ход: беседа с не знакомым попутчиком. Человек, с которым героя ничто не связывает, который не имеет к его жизни никакого практического отношения, оказывается по веренным его жизненной драмы, его внутреннего смятения и может вольно или невольно выступить в помогающей роли. В подобной роли оказывается -- на первых страницах романа «Идиот» -- князь Мыш кин по отношению к Рогожину. Как исповедь неиз вестному попутчику построена и повесть Л.Н. Тол стого «Крейцерова соната».

Нам представляется, что именно явления такого рода, когда с другим человеком, изначально никак не причастным к нашей жизни, возникает реальное зна чимое взаимодействие, можно отнести к сущност ным прототипам психотерапевтических феноменов. Здесь особо важно подчеркнуть именно их событийность . Происходит реальное, сущест венное событие, связывающее «страждущего» -- ус ловного «пациента» -- с «другим», становящимся вольным или невольным свидетелем его боли и бо лее или менее доброжелательным, искусным ком ментатором того, что с этим человеком происходит, и выступающим тем самым по отношению к нему в целительной терапевтической функции.

Рассмотренные «аналоги» и «гомологи» психоте рапевтического опыта позволяют зафиксировать не которое обстоятельство, в равной мере отрадное и разочаровывающее: явления психотерапевтического плана существовали и существуют, в том числе и вполне независимо от специальных профессиональ но организованных усилий «штатных», «патентован ных» психотерапевтов.

Для профессиональных специалистов психологи ческой практики возникает отдельный вопрос: за счет чего психотерапевт, консультант может высту пать в своей помогающей роли, оказываться доста точно полезным и востребованным?

С одной стороны, мы всегда имеем некоторые яв ления, поданные нам в симптоматике нашего клиен та, в озвученной им жалобе, в его хабитусе и манере вести себя -- во всей совокупности информации, вос принятой от него, которую мы можем анализиро вать, относить к той или иной категории, оценивать в тех или иных диагностических понятиях и т.п. Это, в свою очередь, может адресовать нас к тем или иным алгоритмам профессиональных действий, ак туализировать те или иные практические навыки и подходы соответственно нашим представлениям о том, что в той или иной конкретной ситуации следу ет делать.

С другой стороны, мы можем задаться и иным вопросом: а, собственно, произошло ли нечто пона стоящему значимое, ценное, терапевтически пер спективное в наших взаимодействиях с клиентом, имело ли место то, что могло бы быть реальным оп равданием, реальной (практической) легитимиза цией нашего общения? Произошло ли действитель ное событие взаимодействия или имело место некоторое -- более или менее почтенное -- заполнение времени (нечто вроде «бесконтактного каратэ», когда мы просто показали, что коечему научены и можем вполне квалифицированно исполнять свой профессиональный «танец»)? Или же в наших от ношениях с клиентом реально возник некоторый «привод»?

Возникновение этого «привода» вовсе не обяза тельно вытекает из тех психологических понятий и технологий, которых мы придерживаемся, а может быть связано с иными обстоятельствами. Мы, кон сультанты, психотерапевты, можем в действительно сти оказываться значимыми и существенными для нашего клиента в той степени, в какой во взаимодей ствии с нами он почувствовал реальный отклик, «ре флекс» на нечто существенное и значительное для него.

Подобная постановка вопроса естественно отсы лает нас не просто к коммуникативносемиотичес кой парадигме в осмыслении психологической практики, а именно к диалогической парадигме [см.: 3], -- к корпусу философскоантропологичес ких и методологических идей М.М. Бахтина, видев шего в общении, в диалоге не только условие ста новления и самовыражения личности, но и ее не отъемлемое качество, некоторое ключевое обстоя тельство, задающее основные координаты ее суще ствования [1, 2].

Такие представления о коммуникации исключа ют какиелибо наивнонатуралистические толкова ния личности как некоего себетождественного, «са модостаточного» бытия. Наоборот, согласно этой концепции человеческое «я», переживаемое изнут ри, в своем «ядлясебя», всегда не завершено и де фицитарно, лишено «алиби в бытии» и нуждается в «другом» как условии своего узнавания, подтверж дения и оправдания. Эта фундаментальная антропо логическая идея изящно и точно выражена в извест ном стихотворении И. Анненского «Поэт»: «И грани ль ширишь бытия / Иль формы вымыслом ты мно жишь / Но в самом Я от глаз Не Я /Ты никуда уйти не можешь» /.

Всякие попытки найти это определение себя, это подтверждение и оправдание изнутри себя -- при не возможностинеспособности обратиться к «друго му» -- заведомо обречены на неудачу, даже при са мой изощренной рефлексии и полном отсутствии ка кихлибо внутренних «цензурных» ограничений. Представим себе систему зеркал, «смотрящихся» од но в другое -- внутри этой системы, как бы ни «ста рались» зеркала, мы не найдем никакого содержа ния, никакой ценности, никакого смысла -- только бесконечный, множащийся распад исходного (впол не бессмысленного) образа.

Вспомним замечательную повесть Ф.М. Достоев ского «Записки из подполья», которую можно счи тать пособием по психологии аутизма. Она написана в виде некоего дневника, это попытка исповеди, не адресованной никому, кроме самого ее автора, пыта ющегося, отбросив какиелибо ограничения мораль ного, эстетического и даже мнестического порядка (кажется, нет ничего из произошедшего с ним или пережитого им, чего бы он не мог вспомнить), понять себя и свою жизнь, ухватить в ней чтото самое суще ственное. Читая эту достаточно невеселую повесть, мы становимся свидетелями того, как человек все более и более «рассыпается» и утрачивает последние предпосылки какойлибо целостности. Этот своего рода «постмодернизм» в пространстве одной отдель но взятой души предстает перед читателем как само строящееся и самоосуществляющееся безумие. Эта повесть с какойто «физиологической» достовернос тью свидетельствует о том, что в своем самодовле нии -- даже при максимально изощренной рефлек сии, но вне прорыва к другому «Ты», к реальному взаимодействию, диалогу с «другим» -- никакое са мопознание невозможно. Это опасный фантом, ил люзия понимания, которая всегда хуже даже самого косного, «дремучего», «непросвещенного» непони мания (того, в частности, состояния, которое некото рыми коллегами иронически именуется «человек без психики»). В последнем варианте еще остается вме няемый субъект, к которому в принципе возможно обращение; в случае же самоодержания, подобного описываемому Достоевским, взаимодействие прак тически уже невозможно, здесь утрачивается, анни гилирует ответственный субъект и наступает своего рода «диалогическая невменяемость» («…И как пче лы в улье запустелом, дурно пахнут мертвые сло ва». -- Н. Гумилев).

Фундаментальная дефицитарность «Я» воспол няется через «другого», объективно обладающего по отношению к «ядлясебя» преимуществом вненахо" димости. Условно говоря, то, что изнутри своего «Я» представляется человеку проблематичным, не полным, расколотым, ущербным, словом, незавер шенным, то извне -- с позиции вненаходимости по отношению к «Я» -- может быть воспринято как не которая определенность, данность, как нечто состо явшееся и завершенное. Таким образом, сама потен ция этого -- «завершающего» -- взгляда извне есть потенция восполняющая и исцеляющая, т. е. воссоз дающая целостность.

В этой функции для человека могут выступать его близкие, родные, друзья, знакомые и пр. Нахо дится другой человек, который может быть более или менее значимым для нас, авторитетным, люби мым нами -- от просто случайного попутчика в по езде до некоего кумира, абсолюта и т. д. И то, что этот другой может увидеть в нас, порой является крайне важным, востребованным, уникальным. Так, Андрей Болконский в своем «ядлясебя» пре исполнен разнообразных сомнений, он как человек болезненно самолюбивый, почти постоянно недо волен собой, склонен к «самокопанию» и астениче ской раздражительности. Вместе с тем в глазах его младшего друга -- Пьера Безухова, крайне дорожа щего их дружбой и воспринимающего его как чело века во всех отношениях замечательного, велико лепного, он -- Болконский -- безусловно находит свое утверждение и оправдание. Пьер для души Ан дрея Болконского становится тем, кем новозавет ный милосердный самаритянин стал для истерзан ного разбойниками человека, тем, кто не прошел -- как иные -- мимо, но пожалел и, омыв его раны ви ном и елеем, позаботился о нем.

Отсюда, однако, не стоит делать вывод, что мы го ворим как о целительном, о взаимодействии сугубо комплиментарном, предполагающем только «изли вание елея» и всевозможные «поглаживания». Про сто подобный тип использования своей вненаходи мости может быть наиболее понятным и очевидным в своей целительной функции. Вместе с тем сами по себе взаимодействия комплиментарного плана не стоит принижать, сводить их к примитивной лести или осуществлению какоголибо наперед заданного этического принципа («всегда брать выше», «быть позитивно настроенным», «делать людям приятное», «говорить друг другу комплименты» и т. п.). Приня тие и признание извне обладает для человека дейст вительно мощнейшим терапевтическим потенциа лом, если это является конкретным ответом на него, если за этим он ощущает реальное отражение себя, узнавание себя, а не просто какойлибо манипуля тивный прием или холодное «автоматическое» дей ствие некоторого общего принципа*.

Разумеется, «другой» вовсе не призван быть не пременно источником только «положительного подкрепления», безусловного утверждения наших достоинств, нашей ценности и т. д. Но «другой» -- это иной взгляд, позволяющий ему увидеть то, что изнутри нами в принципе невидимо, что изнутри не может быть воспринято. Подобно тому, как не может человек видеть своей спины или же, нахо дясь в здравом уме и твердой памяти, быть для са мого себя адекватным объектом любовной ласки или агрессии. Только «другой» может выступать субъектом, отображающим наш внешний облик, некоторые -- иногда наиболее существенные -- внутренние душевные содержания: таланты и по роки, достоинства и грехи и т. д. Этот взгляд извне, взгляд «другого» может быть более или менее во одушевляющим и обнадеживающим, но он может быть и подчеркнуто нейтральным, «объективист ским», и резко негативным и раздражающим, и -- главное -- провокативным: заставляющим пред принимать во взаимодействии какиелибо собст венные «ходы», быть может, оправдываться, чтобы както совладать с неудовлетворительным для нас вариантом «завершения».

А нельзя ли обойтись без «другого»?

Может создаться впечатление, что весь предло женный ход рассуждения применим лишь к опреде ленному -- сензитивносозерцательному -- типу личностей, к тем, кто особо остро ощущает отмечен ную выше дефицитарность и заметно нуждается в некоторой «завершающей» поддержке извне. А как быть с людьми существенно иного плана, источаю щими победительную уверенность, решительность и, казалось бы, неколебимую целостность? Насколь ко приложима описываемая модель к ним, этим со временным лидерам «рынка личностей», когда впе чатление внутренней «беспроблемности» и отсутст вия каких бы то ни было «зазоров» между их «Я» и реальным или потенциальным «другим» представ ляется вполне очевидным? Справедливо ли приме нительно к ним говорить об «онтологической нужде в “другом”»?

И вместе с тем не свидетельствует ли против дан ной модели опыт отшельников, аскетов, удаляющих ся не только от реальных, но и от всевозможных по тенциальных «других» в целях творческого «самост роительства»? На наш взгляд, пример последних только подчеркивает огромную бытийную значи мость для человека даже совершенно случайных «за вершений», которые может содержать в себе любое, пусть и самое поверхностное, взаимодействие с чело веком. Желая избавить себя от разнообразных сму щений такого рода и обрести единственное достовер ное «завершение» в Боге -- в безусловном и абсолют ном «другом», -- эти люди следуют наставлению, данному в свое время опытным старцем одному но воначальному иноку: «Бегай от людей и тем спа сешься».

Если же вернуться к предыдущему типу, то (без претензии на полный «охват» личностей данного плана) крайне любопытно и поучительно обра титься к типологическому описанию подобных людей Э. Фроммом, одним из первых еще в 40х гг. XX в. обратившим внимание на распространен ность этого характера. Он назвал его «рыночным характером» и дал его клиническое описание**. Популярность людей данного типа Э. Фромм свя зывает с соответствующими культурносоциаль ными условиями, когда «успех зависит главным образом от того, насколько выгодно удается людям преподать себя как “личность”, насколько красива их “упаковка”, насколько они “жизнерадостны”, “здоровы”, “агрессивны”, “надежны”, “честолюби вы”, более того, он зависит от их происхождения, принадлежности к тому или иному клубу и от зна комства с “нужными” людьми» [6, с. 152--153]. «Отношение человека к самому себе определяется тем фактом, что одних умений и наличия соот ветствующих способностей еще недостаточно… Но так как успех зависит главным образом от того, как человек продает свою личность, то он чувствует себя товаром или, вернее, продавцом и товаром. Человека не заботит ни его жизнь, ни его счастье, а лишь то, насколько он годится для продажи». «Цель рыночного характера, -- пишет далее Э. Фромм, -- полнейшая адаптация, чтобы быть нужным, сохранить спрос на себя при всех услови ях, складывающихся на рынке личностей. Личнос ти с рыночным характером по сравнению, скажем, с людьми XIX века, не имеют даже своего собст венного “Я”, на которое они могли бы опереться, ибо их “Я” постоянно меняется в соответствии с принципом -- “Я такой, какой я вам нужен”». «У людей с рыночным характером нет иных целей, кроме постоянного движения, выполнения всех дел с максимальной эффективностью, и если спро сить их, почему они должны двигаться с такой ско ростью, почему они стремятся к наибольшей эф фективности, то на этот вопрос у них нет настоя щего ответа… У них свое гипертрофированное, по стоянно меняющееся “Я”, но ни у кого нет “само сти”, стержня, чувства идентичности. “Кризис идентичности”… вызван тем фактом, что члены этого общества стали безликими инструментами, чувство идентичности которых зиждется на учас тии в деятельности корпораций … Там, где нет ау тентичной личности, не может быть и чувства идентичности».

«Люди с рыночным характером не умеют ни лю бить, ни ненавидеть. Эти “старомодные” эмоции не соответствуют структуре характера… потому что они служат помехой для достижения основной цели ры ночного характера -- продажи и обмена… Они не за даются никакими вопросами, кроме одного -- на сколько хорошо они функционируют, -- а судить об этом позволяет степень их продвижения по бюро кратической лестнице».

«Поскольку люди с рыночным характером не испытывают глубокой привязанности ни к себе, ни к другим, им абсолютно все безразлично, но не по тому, что они так эгоистичны, а потому, что их от ношение к себе и другим столь непрочно… Это от сутствие беспокойства на всех уровнях является результатом утраты каких бы то ни было эмоцио нальных связей, даже с “самыми близкими”. Дело в том, что у людей с рыночным характером нет “са мых близких”, они не дорожат даже собой» [там же, с. 153--154].

Эти люди, пишет Э. Фромм, «чрезвычайно наив ны во всем, что касается эмоциональной стороны жизни. Их могут привлекать “эмоциональные люди”, однако в силу своей наивности они часто не могут определить, являются ли такие люди естественными или фальшивыми. Вот почему так много мошенни ков добиваются успеха в духовной или религиозной сферах жизни; вот почему политики, изображающие сильные эмоции, очень привлекают людей с рыноч ным характером и почему последние не могут от личить подлинно религиозного человека от того, кто просто демонстрирует глубокие религиозные чувст ва» [там же, с. 156].

Мы приводим здесь это развернутое описание, чтобы показать, что по крайней мере многие из от меченных нами выше «беспроблемных» личностей на самом деле -- внутренне -- глубоко проблематич ны. Выстраивая свой «победительный» имидж, они вынужденно «ассимилируют» потенциального «другого». Являясь «и продавцом, и товаром», они как бы предвосхищают возможный ответ, и -- пре вентивно -- задают его контуры и смысл. Демонст рируя псевдоличность, псевдо«я» как наделенное бесспорными преимуществами и достоинствами, они добиваются максимальной безальтернативнос ти в возможных рефлексиях на них любого другого человека. «Другому» здесь вроде бы и места нет. Но не потому, что без него успешно обходятся, а пото му, что его панически боятся, настолько, что даже не в состоянии дать себе сознательного отчета об этом страхе, «другой» просто исключен из сознаваемой реальности.

О профессиональной «легитимности» психотерапевта как «другого»

Итак, фундаментальная коллизия «яты» («я длясебя» -- «ядлядругого») задана объективно и содержит в себе столь мощные динамические факторы, что, быть может, стоит не торопиться множить психологические «сущности» и фикси роваться на внутренней динамике личности, приспосабливая под нее те или иные психотехно логии.

Избыток «другого» по отношению к «я», пере живаемому изнутри, всегда создает некоторый по тенциал, который может в той или иной степени ис пользоваться во взаимодействии между людьми, проявляясь в разнообразных формах «обратной связи». Этот технологический, кибернетический термин уже достаточно «прописан» в практической психологии и потому нет смысла изобретать что либо иное. Что бы ни было предпринято (или не предпринято) со стороны «другого» по отношению к «я» -- все это является формой обратной связи: от проявлений любви до полного безразличия или не нависти, от ласки до удара топором. Между «я» и «другим» всегда есть некоторая энергия и интрига. С одной стороны, всегда имеется более или менее артикулированный запрос, а с другой -- есть возможность некоторого ответа на него. Все это -- на «стыке», на взаимодействии двух личностей, двух «я».

В ситуации психологического консультирова ния, в психотерапии, предлагая в связи с проблема ми клиента свои образы и суждения, выстраивая свое интегральное эмоциональноценностное отно шение к нему, психолог предлагает те или иные ва рианты «завершения» его личности, его ситуации (того, что изнутри неясно и тревожит, что преис полнено разомкнутых в будущее возможностей), которые, в свою очередь, в той мере, в какой они восприняты, услышаны, прочувствованы клиентом, становятся фактором его внутренней динамики, т. е. тем, что объясняет, озадачивает, примиряет, возмущает, утешает, раздражает, вдохновляет и т. д. При этом «арсенал» возможных реакций практиче ского психолога может быть более или менее бога тым, его «завершающая» активность может менять ся в зависимости от ситуации, соответственно акту ализируя у клиента те или иные варианты корре ктирующего опыта (от «ультраимпрессивных» до «архиэкспрессивных»).

Фундаментальная соотнесенность людей друг с другом, потенциально бесконечная возможность их отражения друг в друге всегда содержат в себе исце ляющую, «терапевтическую» перспективу -- воз можность преодоления некоторых, казалось бы, не изменных, «окаменевших» внутренних преград и «полос отчуждения».

Именно это обстоятельство является, на наш взгляд, конституирующим для всякой консульта тивной, психотерапевтической ситуации, это имен но то, что позволяет людям оказывать друг другу психологическую помощь, в том числе и вне ее су губо профессиональных, «регулярных» форм. Су ществует стихийная, естественная, бескорыстная, спонтанная психотерапия, которая может происхо дить независимо от специальных психологических познаний и даже вне осознанных терапевтических задач. Онтологическая нужда в «другом» создает некоторую внутреннюю -- природную -- предпо сылку, делающую феномены психотерапии воз можными, порой независимо от специальной про фессиональной «оснащенности» условных «тера певта» и «пациента».

Осознание этого очень важно с точки зрения ов ладения «помогающей» профессией и успешной ра боты в ней. Что отличает человека, хорошо плаваю щего, от плавающего плохо? Последний уделяет особое внимание своим движениям, старается про изводить их максимально правильно и синхронно, не допуская в этом ошибок, дабы не пойти ко дну. Он полагается на собственные движения и видит в них условие успеха. Человек же, вполне освоивший плавательную премудрость, рассчитывает на вы талкивающую силу воды, он знает, что она поддер живает, и он доверяет ей в не меньшей степени, чем собственным действиям. Поэтому в отношении по следних он значительно более раскован, быть мо жет, простоват и легкомыслен: он знает, что с этой стихией можно взаимодействовать. И в этом про цессе плавания он не является «самодостаточным», «самодовлеющим», а дополнительным по отноше нию к водной стихии, вступающим с ней в своего рода диалог.

В условиях профессионального осуществле ния консультативной, психотерапевтической дея тельности мы нередко оказываемся перед «вы зовом легитимности». Мы должны профессио нальнопсихологически сориентироваться в про блемах клиента, понять по возможности их про исхождение и произвести какието профессио нальновыверенные действия, интервенции (или воздержаться от них). Словом, сделать нечто, что позволило бы добиться соответствующего эф фекта. И чем более мы озадачены соображениями эффективности, чем более стараемся быть «про фессиональнолегитимными» в этой ситуации -- т. е. не самозванцами, не шарлатанами, не беспо мощными и т. п., тем более мы уподобляемся «за гипсованному» из песни В. Высоцкого: «Как бро ня на груди у меня, а на ногах моих крепкие латы, так и хочется крикнуть -- коня мне, коня! -- и вер хом ускакать из палаты». Необходимость мыс лить и действовать сугубо профессионально, обо значать свою позицию как позицию специалиста психолога, психотерапевта становится аналогом этих гипсовых «лат».

Разумеется, здесь не идет речь о какомто при нижении специальных психологических, психоте рапевтических познаний и усматривании в со ответствующем образовании и технологической «оснащенности» чуть ли не негативного фактора. Это попросту не подлежит обсуждению. Но тем не менее именно в той степени, в какой психологкон сультант, психотерапевт адекватен как партнер по диалогу, способен чувствовать его реальность и по лагаться на нее в своей консультативной терапев тической работе, ровно в этой степени его способ ность использовать преимущества своей професси ональнопсихологической подготовки может про явиться наилучшим образом и, соответственно, на оборот [5].

Зная, чувствуя, понимая, что всякий человек -- в том числе и наш пациент, клиент -- отмечен этим внутренне проблематичным, незавершенным «я длясебя» и объективно нуждается в нашей встреч ной активности -- в поддерживающей, понимаю щей, сочувствующей позиции «другого» (хотя, быть может, и реализуемой в весьма провокатив ных формах), мы можем удерживаться в том слож ном, крайне двусмысленном положении, когда надо удостоверивать свою профессиональную состоя тельность, не «скатываясь» в то же время в манипу лятивный технологизм или натужное глубокомыс лие. В этом видится нам адекватная «легитимиза ция», позволяющая обходиться без «гипсовых лат» навязчивой учености и (или) не менее навязчивой, вымученной эксцентричности.

Литература

1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

2. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

3. Воробьева Л.И. Диалог и коммуникация // Московский психотерапевтический журнал. 2006. № 2.

4. Копьёв А.Ф. Между свободой и необходимостью: к методологии краткосрочного психологического консуль тирования // Вопросы психологии. 1996. № 4.

5. Копьёв А.Ф. Взаимоотношение «ЯДругой» и его зна чение для практической психологии // Московский психотерапевтический журнал. 1999. № 2.

6. Фромм Э. Иметь или быть? М.,1990.

7. Gutheil Th.G, Havens L.L. The therapeutic alliance: Contemporary meanings and confusions // Int. Rev.Psychoаnal, 1979.Vol. 6.

References

1. Bahtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva. M., 1979.

2. Bahtin M.M. Problemy poetiki Dostoevskogo. M., 1979.

3. Vorob'eva L.I. Dialog i kommunikaciya // MPZh. 2006. № 2.

4. Kop'ev A.F. Mezhdu svobodoi i neobhodimost'yu: k metodologii kratkosrochnogo psihologicheskogo kon sul'tirovaniya // Voprosy psihologii. 1996. № 4.

5. Kop'ev A.F. Vzaimootnoshenie «YaDrugoi» i ego znachenie dlya prakticheskoi psihologii // MPZh. 1999. № 2.

6. Fromm E. Imet' ili byt'? M., 1990.

7. Gutheil Th.G, Havens L.L. The therapeutic alliance: Contemporary meanings and confusions // Int. Rev.Psychoаnal, 1979.Vol. 6.

Размещено на Allbest.ru