Язык как этнический символ

Размещено на http://www.allbest.ru/

1. Что такое «родной язык»?

Различные типы этнической идентичности обусловливают неодинаковое восприятие ее носителями «своего» национального языка. Наглядной иллюстрацией этому служит разнообразие дефиниций, которыми наши собеседники определили понятие «родной язык».

Самую высокую степень иррациональности восприятия и мифологизации «родного языка» проявили татарские интеллектуалы, опрошенные нами в Саратове. При попытках описать, что такое «родной язык», респондентам часто как бы не хватало слов, а ответы получались излишне эмоциональными, путанными и сбивчивыми. Какие только поэтические образы и художественные компаративы не использовались нашими саратовскими собеседниками при определении этого феномена! При всем разнообразии в дефинициях практически отсутствовал рациональный анализ, а восприятие и описание «родного языка» осуществлялось преимущественно в терминах чувств и эмоций. Помимо приведенных сравнений, татарский язык был описан как: «средство для самовыражения», «основа нации», «средство общения… но и нечто большее»; «язык, на котором снятся сны»; «слово, которое может и ранить, и вылечить человека» и т.д., и т.п. Устойчивее всего «родной», татарский язык ассоциировался у наших саратовских собеседников с языком матери, с первыми детскими впечатлениями и воспоминаниями. Многие респонденты отмечали, что на татарском им легче говорить о чувствах и переживаниях, а на русском - изъясняться во всех других случаях.

По всей видимости, повышенная эмоциональность восприятия «родного языка» большей частью наших собеседников в Саратове связана с достаточно высокой степенью ассимиляции, вызванной проживанием в «русской» области в иноэтничном окружении.

Надо отметить, что среди саратовских респондентов не было ни одного, владеющего татарским языком в совершенстве. Напротив, многие информанты с сожалением говорили о том, что могут изъясняться на нем в весьма ограниченных рамках бытового общения. Тем не менее, большинство опрошенных в этом регионе считают язык «своего» народа родным языком. Даже в случае полного перехода на русский язык при крайне слабом знании татарского подобное восприятие чаще всего сохраняется. В такой ситуации язык практически утрачивает свою основную информационно-коммуникативную функцию, приобретая значение этнического символа.

Примечательно, что единственный собеседник в Саратове, который назвал в качестве «родного языка» русский, продолжает воспринимать язык «своего» народа как ценность, испытывая, по его собственным словам, острый психологический дискомфорт от его незнания.

Элемент иррационального восприятия при пристальном анализе обнаруживается даже в подчеркнуто рациональном, лишенном всяких «сантиментов» ответе профессора Саратовского государственного университета: «Родной язык - язык той национальности, к которой ты принадлежишь… Язык всегда был средством общения, чем же еще? Человек должен думать на своем языке, должен знать письменность … К сожалению, этого не было долгое время. Сейчас стали в татарских школах языку обучать, но письменность утрачена… Я неплохо знаю разговорный язык, а мои родители умели также читать и писать, владели арабской графикой. Я все сетовал: что же меня не научили?». Почему, собственно, незнание арабской письменности вызывает у ученого такое сожаление; у человека, который в своей повседневной жизни пользуется преимущественно русским языком, а на работе - только русским, который, по его собственному признанию, никогда не читает татарских авторов даже на кириллице? Как объяснить эту лишенную всякой логики ностальгию по утраченной «своей» графике? И почему человек обязательно должен знать «родной язык», даже если он не испытывает в этом практической потребности? И почему «родным» называется «язык той национальности, к которой принадлежишь», а не тот язык, которым лучше владеешь?! Ответы на эти вопросы никак не укладываются в рациональное поле логики.

Очевидно, что «родной язык» является «особой» ценностью, воспринимается столь эмоционально именно потому, что служит каналом реализации и трансляции этнокультурной идентичности. Утрата языка «сужает» или полностью «перекрывает» этот канал, «отрезая» человека от этнической культуры или ограничивая возможность ее восприятия. Наиболее существенным моментом здесь является именно субъективное переживание индивидом своей «оторванности» от этнических ценностей и «корней». Неполная утрата «родного языка» иногда вызывает особенный дискомфорт, поскольку этнофор оказывается в положении маргинала - уже вне «своей» культуры, но еще не интегрирован в «чужую». Подобную ситуацию анализирует В.Г. Гак, отмечая, что «деградация родного языка, его приниженное положение в обществе по сравнению с языком общегосударственного общения вызывает глубокий психологический кризис в сознании его носителей». Вслед за А. Мейе исследователь говорит о «комплексе неполноценности», который может развиться в подобной ситуации у носителя миноритарного языка и перерасти со временем в «языковое отчуждение», когда человек «плохо говорит и на родном языке, которому его не обучили в должной мере, и недостаточно владеет общим языком». Такие люди, чаще других, склонны участвовать в борьбе своей этнической группы за повышение роли и расширение функций «своего» языка, стремясь превратить его в официальный.

В этом смысле характерен пример крайне болезненного восприятия «языкового» вопроса одним представителем московской татарской интеллигенции, лидером районного национально-культурного общества: «Язык - это мировоззрение, мировидение, мироощущение. Когда я говорю с татарином на татарском языке, у меня абсолютно другое ощущение. Русский язык я не люблю. Это чуждый, насильственно навязанный мне язык. Я страдаю оттого, что на нем разговариваю. Я бы хотел говорить на родном языке. Но я лишен своего родного языка. Мои дети не знают татарского, хотя они ученые - два доктора наук и кандидат…». Отмечу, что процитированный текст принадлежит человеку лет семидесяти, достаточно плохо и с акцентом говорящему по-русски, при этом уровень владения «родным языком» тоже достаточно низок. Кроме того, при общении с этим респондентом остро ощущалась эмоциональная неустойчивость последнего: перепады состояния от сверхлояльности до агрессии. Первая демонстрировалась при личном общении на отвлеченные темы, вторая немедленно давала о себе знать, как только вектор разговора направлялся в «этническое русло». При этом тема «родного языка» воспринималась собеседником наиболее болезненно.

Описанная модель поведения характеризует типичного носителя маргинального этнического самосознания или, иначе говоря, «ортодоксально-кризисной» этнической идентичности. Л.М. Дробижева по результатам эмпирического исследования в четырех российских республиках, типологизируя поведенческие стратегии респондентов в межэтническом общении, выделяет похожий «маргинальный» тип этноидентичности у группы «невротиков-этнофобов». Согласно характеристике исследователя, лицам, принадлежащим к этой группе, «свойственна резкая деформация структуры идентичности и спутанность различных тенденций при ее трансформации», выражающиеся в нарушении адекватности поведения в этноконтактных ситуациях, меньшей его предсказуемости. Однако группа таких респондентов была выявлена автором преимущественно среди вынужденных переселенцев и беженцев из «горячих точек». Соответственно, свойственную представителям этой группы «дезадаптацию невротического типа», Л.М. Дробижева считает «психологическим результатом кризисной ситуации - уничтожения особо значимых жизненных отношений». Как показывает наше исследование «подобный тип» идентичности может встречаться и среди постоянных жителей вполне «благополучных» регионов, что подтверждает, на наш взгляд, предположение ученого о том, что «лица, попадающие в эту категорию, имеют, помимо прочего, индивидуальную предрасположенность - невротические особенности личности и недостаточность психологической защиты».

Большая часть ответов московских респондентов на вопрос «Что такое родной язык?» по сути не сильно отличались от саратовских. Здесь мы также встречаем достаточно много эмоциональных описаний «родного языка».

Однако можно говорить и о некоторых отличиях в дефинициях, данных языку «своего» этноса, саратовской и московской татарской интеллигенцией. Так, московские респонденты чаще, чем саратовские, описывали «родной язык» как феномен культуры, как информационный канал связи индивида с его этнической общностью.

Значительная часть наших собеседников в Москве признавали, что считают «родным» как татарский, так и русский языки. Многие из опрошенных воспринимают эти два языка как равнозначные. Показательно отчетливо вербализованное некоторыми москвичами позитивное восприятие своей принадлежности к двум языкам, а значит и двум культурам, одновременно.

Один из наших московских собеседников отметил, что ощущение того или иного языка как «родного» в ситуации двуязычия может меняться и зависит от ряда внешних и внутренних причин. Кстати, похожая мысль, только в более лаконичной форме, была сформулирована одним из саратовских респондентов.

Некоторые из московских респондентов отводили роль «первой скрипки» на ценностной шкале русскому языку. А два наших собеседника даже назвали его «родным», отметив, что большую часть жизни они «вращаются» в русском языковом поле. Тем не менее, отношение к татарскому языку как к ценности было характерно и для этих респондентов.

Частью московских и саратовских респондентов было отмечено, что в ситуации двуязычия один язык играет больше коммуникативную функцию, тогда как другой имеет более высокую эмоциональную окрашенность для человека и чаще используется для выражения чувств. Некоторые наши собеседники даже пытались дать этому феномену рациональное объяснение.

В целом, московские респонденты, анализируя феномен «родного языка», проявили более высокий уровень рефлексии, чем их саратовские «коллеги». Типы восприятия языка московскими татарами сильнее варьировались: от «ортодоксально-кризисного», когда «родной язык» абсолютизируется как ценность, превращаясь в этнический фетиш, до «социально-замещенного», выраженного в практически полной смене языковой идентичности, переходе в поле русского языка и осознание последнего как «родного».

Полагаю, такая ситуация вполне характерна для мегаполиса, который оказывается «плавильным котлом» для одной части миноритарного этноса и одновременно способствует еще большему обособлению и сплочению другой его части. Различная способность индивидов к интеграции в иную этнокультурную среду соответствует двум типам этнической самоидентификации, выделенным В.А. Кирсановым - «этноцентризму» и «полиэтнизму». В случае этноцентризма личность, по мнению исследователя, ориентирована исключительно на одну, «свою» этническую общность. Полиэтнизм, напротив, характеризуется желанием человека одновременно пребывать в нескольких этнокультурных средах, знать несколько языков и т.д.

Наиболее прагматичный и наименее эмоциональный подход к татарскому языку был характерен для наших респондентов в Казани. Эмоционально окрашенных определений «родного языка» здесь было очень немного. Большая часть наших казанских собеседников определила «родной язык» как «материнский» язык, язык семьи или как язык «своего» этноса. Для многих респондентов этот феномен означает и то, и другое одновременно.

Некоторые казанские респонденты определили «родной язык» как важнейший признак этноса, инструмент этнокультурной самоидентификации.

Для нас было существенно не столько то, какие дефиниции респонденты давали «родному языку», сколько - в каких терминах и выражениях они это делали - восторженно-эмоциональных или же, наоборот, рационально-отвлеченных, поскольку внешняя форма определения отражает степень внутренней значимости «родного языка» для конкретного индивида. Из материалов нашего исследования видно, что эмоциональная ценностность «родного языка» часто обратно пропорциональна степени владения им. Язык приобретает в глазах этнофора повышенную значимость, становится этническим символом при сужении сферы его употребления, когда осознается угроза исчезновения языка, когда он утрачивается человеком и его этнической группой в целом - на фоне перехода на другой, «чужой» язык. Именно такая ситуация с татарским языком наблюдается в Саратове и Москве.

На основании эмпирических данных, полученных в Казани, можно сделать следующий вывод: большинство опрошенных в этом регионе участников татарского этнокультурного движения, размышляют о «родном языке» несколько менее эмоционально, чем их соотечественники в Саратове или Москве. В столице Татарстана, где татарский язык активно используется на уровне семейного общения, а также функционирует в общественных сферах, суждения по поводу «родного языка» отличались, как нам кажется, несколько большей прагматичностью. Именно так, вероятно, воспринимают русский язык большинство русских, живущих в России - прежде всего, с позиций функционального использования, то есть как средство коммуникации.

Вероятно, эмоциональное отношение к языку «своего» этноса, осознание его как ценности не являются изначальными, перманентно присущими любому представителю национального меньшинства, характеристиками. Восприятие «родного языка» детерминировано как индивидуальными психологическими особенностями человека, так и множеством внешних обстоятельств и причин. Вариации общественных настроений способны существенно влиять на «массовое» отношение к языку внутри одной и той же этнической группы, меняя его во времени. К примеру, в период «взрыва этничности» конца 80-х - середины 90-х гг. ХХ в. этносоциологические исследования в той же Казани зафиксировали очень «острое» и «кризисное» восприятие родного языка татарами вообще, и представителями татарской интеллигенции в особенности. Это было время, когда «проблема языка, его знания и функционального использования в Татарстане обсуждалась как одна из самых болезненных», а проблема его сохранения «ставилась, пожалуй, более остро, чем в других республиках». На основе контент-анализа татарстанской прессы того периода Л.В. Сагитова сделала вывод, что по частоте звучания тема татарского языка делила первое место с темой суверенитета и национальной независимости. Как пишет Л.М. Дробижева, интенсивность появления в прессе этноконсолидирующих материалов, в том числе по языковой проблематике, зависела от событий происходивших в России, и в каждой из республик. Так, в Татарстане пик этой интенсивности пришелся на период накануне подписания Договора о разграничении полномочий 1994 г.

Данные нашего исследования демонстрируют, что спустя шесть лет в иной общественно-политической ситуации восприятие татарскими интеллектуалами Казани «родного языка» несколько изменилось: сгладилась «острота», обнаружилась тенденция некоторого снижения интереса к этнолингвистической проблематике И, хотя в среде наиболее политизированных татарских идеологов до сих пор обсуждается проблема перехода на латинскую графику, это не находит столь живого отклика в массах и скорее свидетельствует об актуализации специфических интересов части гуманитарной татарской интеллигенции, чем о реальных потребностях татарского этнокультурного сообщества.

2. Можно ли «быть татарином», не зная татарского языка?

язык татарский национальный этничность

Чтобы выяснить, насколько вообще «родной язык» связан в сознании респондентов с этничностью, в какой степени владение им расценивается как индикатор этнической принадлежности, мы обратились к ним с вопросом: «Татарин не знающий татарского языка - татарин или нет?».

В Саратове суждения по этому поводу разделились следующим образом. Около половины респондентов считают, что, даже утратив язык, татарин может сохранить этническую идентичность. Правда, многие из ответивших подобным образом обозначили незнание «родного языка» как серьезную проблему.

Другая половина опрошенных склонялась к мнению, что знание «родного языка» напрямую связано с этнической идентичностью. Одни высказывались достаточно категорично. Другие - в более мягкой форме, отмечая, что незнание «родного языка» «отсекает» человека от культурной традиции, поэтому такой человек уже не может являться «полноценным» членом своего этноса, оставаясь им как бы наполовину.

В Москве мнения по данному вопросу распределились несколько иначе. Большая часть опрошенных в столице представителей татарской интеллигенции склонялась к мнению, что сегодня язык уже не является основным индикатором этничности. Одни допускали, что татарин вполне может сохранять «свою» идентичность и без знания «родного языка» - все зависит от его потребности, тяги к «своим» культурным традициям. Другие отмечали, что такой человек, оставаясь татарином, все же будет испытывать определенный психологический дискомфорт, а потому - стремиться изучить «родной язык». Так или иначе большинство московских респондентов склонялось к мнению, что только сам человек может определить свою этническую принадлежность, что процесс индивидуальной самоидентификации первичен по отношению к любым «объективным» характеристикам.

Гораздо меньшее число наших московских информаторов считает, что и сегодня, в условиях урбанизации, язык продолжает играть «главную скрипку» в процессе этнической самоидентификации. Эта часть респондентов отметила, что татарин, не знающий «родного языка» уже не может быть «полноценным» татарином. Было и одно крайне категоричное суждение, что потеря «материнского» языка ведет, в конечном счете, к полной деградации личности. Однако подобные рассуждения, отводящие знанию «родного языка» повышенно значимую роль в процессе этнической самоидентификации не были типичны для московских респондентов.

Как и следовало ожидать, «демократичнее» всего к вопросу о взаимосвязи знания «родного языка» и этнической идентичности подошли наши казанские собеседники. Подавляющее большинство опрошенных в столице Татарстана представителей татарской интеллигенции выразили мнение, что «вполне можно быть татарином, не зная татарского языка». Некоторые респонденты приводили в пример литовских татар, потерявших язык несколько столетий назад, но сохранивших свою этническую идентичность, а также евреев. Другие - обращали внимание на то, что подавляющая часть российских татар сегодня уже утратила «свой» язык, что однако не мешает им сохранять этническое самосознание. Как полагают третьи, именно от самоосознания, а не от знания языка, и зависит прежде всего этническая принадлежность.

Лишь несколько казанских респондентов выразили мнение, что человека, не владеющего «родным языком», можно считать татарином лишь «частично» и при условии, что он стремится-таки этот язык изучить. И всего один наш казанский собеседник настаивал на том, что утративший «родной язык» татарин полностью теряет «свою» идентичность.

Как мне представляется, большинство опрошенных в Казани представителей татарского этнокультурного движения относятся к проблеме незнания «родного языка» достаточно «спокойно» в силу того, что они, в меньшей степени, чем другие российские татары, сталкиваются с этой проблемой в своей повседневной жизни. Соответственно, их рассуждения, в значительной мере, носят абстрактный характер, тогда как для многих представителей татарской интеллигенции Москвы и Саратова это является наболевшей, остро переживаемой проблемой.

Тем не менее, случаи полной «утраты» материнского языка среди представителей татарской интеллигенции чрезвычайно редки. Как правило, большинство владеет разговорным языком в достаточной степени, чтобы на нем объясниться. Поэтому татарских интеллектуалов чаще беспокоит не столько собственная ситуация со знанием «родного языка», сколько его постепенное «исчезновение» на уровне этноса. Интеллектуалы лучше, чем кто бы то ни было, ощущают, что поле функционирования татарского языка постепенно сужается, ограничиваясь семейным кругом, да и здесь нередко сводится лишь к локальному, эпизодическому общению. Понимают они и то, что Татарстан, где ситуация с языком несколько иная, не способен остановить этот процесс уже потому, что там проживает лишь треть всего татарского населения.

Очень хорошо - реалистично и без эмоций - описал положение татарского языка и его восприятие «национальной» интеллигенцией за пределами РТ профессор психологии, преподаватель Саратовского государственного университета: «Родной язык, наверное, тот, который человек получил от матери при рождении. Но язык меняется, жизнь в другой культуре приводит к тому, что усваивается другой язык. Русский язык - более развитый, в нем больше понятий, больше различных конструкций, поэтому часто приходится заимствовать… Немногие татары сейчас владеют литературным татарским языком - те лишь, кто изучает литературу, специально этим занимается. А так бытовой татарский, он очень простенький, и часто не хватает слов и понятий, поэтому переходят на русский… То есть русский язык как бы овладевает сам, ненавязчиво…».

Итак, ответы наших собеседников на «языковой блок» вопросов свидетельствуют, что большинство опрошенных представителей татарской интеллигенции Саратова, Москвы и Казани рассматривают «материнский» язык как один из наиболее существенных компонентов этнической самоидентификации, фактор ретрансляции «этнической» культуры и, соответственно, сохранения самого этноса.

Заключение

Как уже отмечалось выше, проявления этнического самосознания, как правило, не укладываются в рационально-логические схемы. Повышенная эмоциональность и иррациональность восприятия языка «своего» народа свидетельствует о том, что последний является существенным фактором, формирующим этническое самосознание, каналом его трансляции и выражения. Однако отметим: значимость родного языка как элемента и инструмента этнической самоидентификации, за редким исключением, высока всегда, но эмоциональная окрашенность его восприятия и, тем более, превращение языка в этнический фетиш имеют место только в «кризисных» для этнической группы или конкретного индивида условиях, связанных со страхом перед ассимиляцией, угрозой исчезновения «этнических ценностей» - атрибутов этнической идентичности.

В «русскоязычных» регионах - Москве и Саратове, где языковая ассимиляция является реальной «угрозой», значимость языка в восприятии татарской интеллигенции значительно выше. Особенно это заметно в Саратове. В Москве ситуация сложнее. С одной стороны, здесь встречаются интеллектуалы, для которых «родной» язык является особой ценностью, этническим символом, а этническая идентичность - «укрытием» в ситуации всеобщего «хаоса». С другой - в московском мегаполисе выше доля людей, достигших значительного уровня профессиональной реализации, естественно, в коммуникативном пространстве русского языка. Для таких представителей татарского этнокультурного сообщества референтной группой является скорее профессиональный «цех», а этничность, как правило, отходит на второй план.

Размещено на Allbest.ru