Организация досуга в древнем Риме

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат на тему:

«Организация досуга в древнем Риме»

Выполнила: студентка СПС- 13

Ашимова Д.М.

Содержание

Введение

1.Распорядок дня древних римлян

2. Формы досуга

3. Цирк

4. Театральные представления

5. Игры в амфитеатре

6. Атлетические игры на стадии (стадионе)

Заключение

Список использованной литературы

Введение

зрелище представление культура

Все чаще в различных областях гуманитарного знания человечество обращается к идее понимания динамичности и диалектичности исторического движения и реализации культурных ценностей, которые рассматриваются не только как объективные характеристики культуры. Это позволяет осмыслить понятие ценности как целостности культурных традиций, как богатство их проявления на различных уровнях общественной активности, как совокупность произведенных цивилизацией механизмов, норм и правил социального взаимодействия, одним из видов которого является досуговая деятельность. В области досуга аксиологический подход к сущности культуры свободного времени становится основополагающим, поскольку он открывает путь к расширению функций досуговой деятельности и обогащению ее форм и содержания. Точкой отсчета аксиологического подхода в социально-культурной сфере являются ценности античного досуга, изучение которых плодотворно и, безусловно, значимо для современной культуры. Одним из важнейших аспектов современной жизнедеятельности общества является его интенсивная включённость в развитие информационных технологий. Наиболее продуктивно данная тенденция выражается в нерегламентированном досуговом общении, традиции которого восходят к эпохе античности, где досуг понимался как процесс и результат реализации фундаментальных ценностей субъекта социально-культурной деятельности (общества, группы, личности). Эта совокупность есть своеобразный способ миросозидания, преобразование различных слоев бытия в целостный мир человека. Проблема будущего - это осознание содержания настоящего и прошлого, их основополагающих ценностей, рассматриваемых с позиций основных изменений. История человечества показывает, что прогресс определяется способностью сообщества выдвинуть определенную сверхзадачу, сверхцель, сверхценность, способную создать первоимпульс движения, организуя и ценностно ориентируя содержание и направления развития общества. Система ценностей, представляемых как идеал, аккумулирует и фокусирует значимые социально-культурные факторы, выступая в виде программы, объединяющей прогрессивные процессы в социуме. Каждая религия, каждое крупное общественное движение, открывшее новую эпоху в истории человечества, формулировали такие ценности. Принимая во внимание данную закономерность, становится очевидным магистральное направление социально-культурной деятельности наступающей эпохи - неуклонное стремление в процессе диалога культур к новому гуманистическому синтезу ценностей, подобие которому обнаруживается в античной культуре. Историческое развитие общества показало, что новое находится в наиболее глубоком прошлом, стоящем у истоков современной цивилизации, поэтому обращение к опыту древнего Рима, создавшего непревзойденные образцы общечеловеческой культуры, актуально и сегодня. Возникает необходимость исследования досуговых традиций античности, подразумевающая их осмысление как одной из сторон диалога культур, в процессе которого ценности античного досуга оказали существенное влияние на формирование социально-культурной сферы и содержание кулътурно-досуговой деятельности последующих эпох. Актуальность обращения к культурному опыту античности доказана эффективностью функционирования возрожденных в 1896 году Олимпийских игр. Такие инициативы наблюдаются и в настоящее время в возобновлении Пифийских (Дельфийских) игр и в создании Дельфийского Движения. Концепция данной межнациональной культурной программы не исчерпывается идеей соревнования, фундаментальным положением для нее оказывается принцип историко-культурного диалога, возрождения традиций и их изучения. Вышеприведенные факты свидетельствуют о целесообразности изучения ценностей античного досуга и определения путей их рационального использования в контексте современных социально-культурных процессов.

1. Распорядок дня древних римлян

Утренний туалет и богатого человека, и бедного ремесленника был одинаково прост: сунуть ноги в сандалии, вымыть лицо, и руки (при ежедневном мытье в бане большего и не требовалось), прополоскать рот и накинуть плащ, если было холодно. У богатых людей, имевших своего цирюльника, за этим следовала стрижка и бритье - операция настолько неприятная, что Марциал объявил единственным разумным существом на земле козла, "который живет с бородой" (XI. 84. 17-18). Дело в том, что наточить железную бритву (стальных не было) до требуемой остроты было невозможно; мыла древняя Италия не знала: перед бритьем щеки и подбородок только смачивали водой. У Марциала все лицо было в шрамах и порезах; если цирюльник действовал осторожно, то работа у него подвигалась так медленно, что, по уверениям Марциала, пока он брил щеки, у клиента уже отрастала борода (VII. 83). Пантагафу, искусному цирюльнику, который стриг и брил, "едва касаясь лица железом", умершему в юности, поэт посвятил строки, полные неподдельного сожаления (VI. 52): умение брить было в Риме, видимо, трудным искусством.

Некоторое время спустя после вставания полагался первый завтрак (ientaculum), состоявший обычно из куска хлеба, смоченного в вине, смазанного медом или просто посыпанного солью, оливок, сыра. Дети по дороге в школу покупали себе на завтрак оладьи или лепешки, жареные в сале.

По старинному обычаю все домочадцы, включая рабов, приходили поздороваться с хозяином. По словам Светония, это был старинный, вышедший из моды обычай, но Гальба придерживался его (Galb. 4. 4), и он сохранялся еще в доме Антонинов. Затем шли занятия делами хозяйственными, проверка счетов и отчетов и отдача распоряжений по текущим делам. И начинался прием клиентов, занимавший при большом их количестве часа два. Сенаторы, магистраты, люди, выступавшие в суде, иногда бывали заняты до вечера, до солнечного заката, но обычно все дела кончались к 12 часам дня. Если день был свободен от официальных дел, то подвертывались такие, о которых Плиний Младший говорил, что "каждый день в Риме полон или кажется полным смысла, а если соединить вместе несколько, то никакого смысла не окажется". И он перечисляет, чем бывают люди заняты: присутствуют на семейном празднике в честь совершеннолетия сына, на сговоре или на свадьбе; "один пригласил меня подписать завещание, другой выступить на его защиту в суде, третий подать ему совет" (Pl epist. I. 9. 1-3). Отказаться от этих "пустых занятий" было невежливо: в римском обществе они считались почти столь же обязательными, как дела должностные. Марциал оставил ядовитые зарисовки присяжных бездельников-франтов, у которых вся жизнь проходит в хлопотливом ничегонеделанье. Они чрезвычайно озабочены своей внешностью; прическа для них - предмет живейшего беспокойства (Марциал пресерьезно уверял, что юноша-цирюльник, пока возился с локонами своего клиента, успел обрасти бородой, - VIII. 52); они выщипывают волосы у себя на руках и на голенях; жесты у них рассчитано плавны; на устах - последние песенки, привезенные в Рим из Канопа или из Гадеса; они благоухают ароматами. Они завсегдатаи в женских собраниях, получают и рассылают множество записочек, им известны все городские сплетни: кто в кого влюблен, кто охотник до чужих обедов; они могут перечислить всех предков жеребца, победившего на цирковых состязаниях. Они декламируют, пишут мимы и эпиграммы, поют, играют на кифаре, рассказывают, танцуют.

Некоторых одолевает страсть к политике, и они сочиняют оглушительные новости: им известно все, что делается в Парфии, за Рейном и у даков; они знают, каков урожай в Египте и сколько судов везет хлеб из Ливии (III. 63; IV. 78; II. 7; IX. 35).

И на этих рьяных болтунов приходил, однако, угомон. Полдень был чертой, разграничивающей день на две части; время до него считалось "лучшей частью дня", которую посвящали занятиям, оставляя, если было возможно, вторую часть для отдыха и развлечения. После полудня полагался второй завтрак (prandium); те, кто ел только дважды в день, отодвигали эту первую для себя еду на срок более ранний. Был он тоже очень скромен: у Сенеки состоял из хлеба и сушеного инжира, так что ему не приходилось даже мыть после этой еды рук (epist. 87. 3); Марк Аврелий добавлял к хлебу лук, бобы и мелкую соленую рыбешку (Front. ad M. Caes. IV. 6. 69). У рабочего люда приправой к хлебу служила свекла (Mart. XIII. 13); мальчик, сын состоятельных родителей, вернувшись из школы, получал ломоть белого хлеба, маслины, сыр, сухой инжир и орехи (Corp. gloss. III. 646). И теперь наступало время полуденного отдыха. "Если бы я не раскалывал летнего дня полуденным сном, я не мог бы жить", - говорит старик Фунданий, тесть Варрона (Var. r. r. I. 2. 5). Плиний Старший, дороживший каждой минутой, после завтрака "спал очень немного" (Pl. epist. III. 5. 11). Юноша Катулл, позавтракав, ложился (32. 10). Эта полуденная сиеста была настолько всеобщей, что Аларих правильно счел это время наиболее удобным для нападения на город, "ибо все, как обычно, поев, погружаются в сон" (Procop. de bello Vand. I. 2, p. 315).

После этого полуденного отдыха наступал черед мытья в банях, гимнастических упражнений, отдыха и прогулок. А потом семья в полном составе (не считая маленьких детей, которые ели отдельно) собиралась на обед, на который обычно приглашали еще кого-нибудь из друзей и добрых знакомых. Обед был маленьким домашним праздником: вокруг стола собирались близкие и милые люди, и удовольствие от еды, естественное для людей проголодавшихся, на этом празднике отнюдь не было главным. Это было время дружеской непринужденной беседы, веселой шутки и серьезного разговора. Гораций со вздохом вспоминал о тех "божественных обедах" в его сабинском поместье, за которыми шла беседа о высоких философских вопросах, перебиваемая нравоучительной и веселой басней (sat. II. 6. 65-79). Чтение за обедом в кругах римской интеллигенции вошло в обычай: раб-чтец читает обедающим и у Плиния Старшего, и у его племянника, и у Спуринны (Pl. epist. III. 5. 11; I. 15. 2; IX. 36. 4; III. 1. 9). У Аттика "обед никогда не обходился без чтения, он хотел доставить не меньше удовольствия душе сотрапезников, чем их желудку" (Nep. Att. 14. 1). "Удовольствие" иногда оборачивалось своего рода наказанием: Марциал с комическим ужасом рассказывает, что не подали еще второй перемены, а хозяин читает уже третий свиток стихов, "и четвертый читает, и пятый читает" (III. 50; ср. 45: "...не хочу камбалы, не хочу двухфунтового окуня, не хочу шампиньонов, не хочу устриц: молчи"). Иногда обед сопровождался музыкой; в богатых домах были свои музыканты. Милон с женой путешествовал в сопровождении целой домашней капеллы (Cic. pro Mil. 21. 55). У Хрисогона на его пирушках певцы и музыканты, игравшие на струнных и духовых инструментах, оглушали своей музыкой весь околоток (Cic. pro Rocc. Amer. 46. 134). В колумбарии Статилиев есть табличка "Скирт, музыкант" (CIL. VI. 6356); в колумбарии, найденном в винограднике Аквари, упомянут "Энифей, музыкант" (CIL. VI. 6888). У Тримальхиона музыка не умолкала в течение всего пира. Иногда ставились сценки из комедий (Pl. epist. I. 15. 2; III. 1. 9; IX. 17. 3), Плутарх (quaest. conv. VII. 8. 3, p. 712B) рекомендовал брать Менандра. Иногда обедающих развлекали танцовщицы, плясавшие под звуки музыки или щелканье кастаньет; особенно славились гадитанки и сириянки. Скромный обед у Марциала обходился без "бесстыдных гадитанок" (V. 78. 26-28), и он считал это одним из его преимуществ; в строгие дома, вроде домов обоих Плиниев, их вообще не допускали.

Обед длился обычно несколько часов: торопиться было некуда. У Спуринны он даже летом захватывал часть ночи; Плиний Старший, очень дороживший временем, проводил за обедом не меньше трех часов. Во времена древние, когда деревенские привычки были преобладающими, обедали в полдень. В городе со множеством его дел, важных и пустых, люди освобождались только к вечеру, и к этому времени обед (cena) и был отодвинут. В старину обедали в атрии: у очага зимой и в саду летом; в деревне рабы собирались к обеду "в большой деревенской кухне" (Var. r. r. I. 13. 2). В городском особняке появляются особые комнаты, которые отводят для столовых. У богатых людей летом обедают в одних столовых, зимой - в других: летние делают с таким расчетом, чтобы туда не попадало солнце, зимние - наоборот (Var. r. r. I. 13. 7; Col. I. 6 1-2). Столовые называют греческим словом "триклиний", так как вокруг стола расставляют три ложа. Мужчины обедали лежа; женщины за столом сидели: возлежание для женщины считалось неприличным.

Мы знаем только об обеденных обычаях состоятельного дома: ни один источник не рассказывает - о том, как проходил обед в бедной семье. Мы можем, однако, смело утверждать, что старинный обычай сидеть за столом (Var. у Serv. ad Aen. VII. 176: "предки наши обедали сидя") у бедняков оставался в полной силе, и не из уважения к старине, а потому, что на антресолях таберны или в тесной убогой квартирке негде было расставить ложа для лежания. Столовую мебель состоятельного дома составляли стол (чаще круглый) и три ложа, настолько широких, что на каждом могло поместиться по три человека; они лежали наискось, опираясь левой рукой на подушку, положенную на стороне, обращенной к столу; подушками отделены были одно от другого и места на ложе. Ложе, стоявшее справа от среднего (lectus medius), называлось "верхним" (lectus summus), стоявшее слева - "нижним" (lectus imus); "верхнее" считалось почетным; на "нижнем" сидел хозяин. Более почетным местом ложа было "верхнее" у спинки, находившейся на одной из узких его сторон; возлежавший левее лежал "ниже", и голова его приходилась примерно на уровне груди того, кто был "выше", занимал "верхнее место". Самым почетным местом, однако, было крайнее, левое место среднего ложа, находившееся в непосредственной близости к хозяйскому: оно называлось "консульским". Назидиен, так весело осмеянный Горацием, предложил его Меценату (Hor. sat. II. 8. 22). На званых, парадных обедах рассаживались строго "по чинам"; в богатых домах раб - nomenclator - указывал каждому его место; в дружеском кругу гости садились где кто хотел. В императорское время (уже в I в. н.э.) в столовой начинает появляться полукруглая софа, получившая название "сигмы" по сходству с греческой буквой того же имени. Тут почетными местами считались крайние (cornua - "рога"): правое и потом левое.

Надо сказать, что большинство столовых, которые мы знаем по помпейским домам, были очень неудобны: это небольшие комнаты (3.5-4 м шириной, 6 м длиной), почти целиком занятые обеденными кроватями, которые приходилось придвигать чуть ли не вплотную к стенам, чтобы оставить больше места для прислуги, подающей кушанья (между ложем и стеной оставляли только небольшой промежуток, в котором мог поместиться раб, пришедший вместе с гостем). В императорское время в богатых домах появляются столовые нового типа - oecus: это большая комната (в некоторых помпейских домах до 80 м²), в которой можно поставить несколько столов с ложами; вдоль стен ее идут колонны, за которыми имеется свободный проход и для гостей, и для прислуги.

Как видно из описания обеда у Марциала (см. выше), обычный обед состоял из трех перемен: закуски - gustus (в нее входили салат, порей, разные острые травы, яйца и соленая рыба; все запивали напитком, приготовленным из виноградного сока или вина с медом - mulsum; вторая перемена состояла из мясных и рыбных блюд и каш, полбяной и бобовой (даже за скромным столом у Марциала эта перемена состояла из нескольких кушаний); на десерт подавались всевозможные фрукты и каштаны.

Скатертей в древности не было; они появились только при поздней империи. Кушанья ставили на стол в таком виде, чтобы их можно было сразу же положить на тарелку, которую обедавший держал в левой руке; правой он брал наложенные куски: вилок не было. Салфетки назывались mappae; это были небольшие куски мохнатой льняной ткани, которыми обтирали руки и рот; их клали на стол для гостей, но гости приносили такие салфетки и с собой, и Катулл упрекал одного из своих знакомых, который считал забавной выходкой потихоньку "за вином и шутками" забирать себе такие салфетки у зазевавшихся застольников (12). В обычае было уносить домой с обеда кое-какие куски. Гости Тримальхиона набрали полные салфетки фруктов (Petr. 60); Цецилиан уложил в свою салфетку весь обед: мясо, дичь, рыбу, "ножку цыпленка и горлицу, нафаршированную полбяной кашей" (Mart. II. 37, ср. VII. 20). Иногда такую салфетку повязывали вокруг шеи; у Тримальхиона она была с широкими пурпурными полосами и длинной бахромой (Petr. 32).

Кухонная посуда была очень разнообразна, и многие из этих кухонных принадлежностей очень похожи на наши. Кушанье подавалось на стол в глубоких закрытых блюдах (patinae или patellae; у Марциала вся вторая перемена была уложена в такую посуду, - V. 78. 7-10) или в мисках (catini или catilli), которые, однако, по свидетельству Варрона, служили преимущественно для жидковатых блюд (1. 1. V. 120); у Катона в такой миске подается творожная запеканка (84). Отдельные кушанья ставились на большой поднос (lanx), у богатых людей он был серебряным, с золотыми краями (chrysendeta).

В старину у всех, а позднее у людей с малым достатком столовая и кухонная посуда была глиняной. За обедом у Марциала вторая перемена подавалась на "черном блюде" (чернолаковая посуда, - V. 78. 7), и он посылал кому-то в подарок блюдо, изготовленное из красной Кумской глины (XIV. 114), - в Риме под Ватиканом были мастерские, изготовлявшие эту простую посуду (Iuv. 6. 344; Mart. I. 18. 2). Плиний упоминает о деревянных мисках (XXX. 54). Маний Курий ел именно из такой (Val. Max. IV. 3. 5). Еще во II в. до н.э. из серебряной посуды на столе была лишь солонка, переходившая по наследству от отца к сыну. Только самый горький бедняк довольствовался в качестве солонки раковиной (Hor. sat. I. 3. 14). Фабриций, известный строгостью и простотой своих нравов, "разрешал военачальникам иметь из серебряных вещей только солонку и чашу" (Pl. XXXIII. 153). По рассказу того же Плиния, он, будучи цензором в 275 г., изгнал из сената Корнелия Руфина за то, что тот удержал из военной добычи на десять фунтов серебряной посуды (XVIII. 39). Уже в конце республики от этой старинной простоты ничего не осталось: современник Катулла Кальв жаловался, что даже кухонную посуду делают из серебра (Pl. XXXIII. 140). Перед началом Союзнической войны, по словам Плиния (XXXIII. 145), в Риме было больше 150 серебряных подносов, которые весили по 100 фунтов каждый (почти 33 кг). Находки в Гильдесгейме и в Боскореале дают представление о разнообразии и искусстве, с каким эта посуда изготовлялась. Современники Плиния были прихотливы в выборе столового серебра: одни хотели иметь только произведения старинных мастеров, другие покупали только посуду, вышедшую из определенных мастерских. "По непостоянству человеческого вкуса ни одну из них долго не хвалят", - замечает Плиний (XXXIII. 139).

Вилок и ножей за столом не было, да и пользоваться ими лежа было бы невозможно. Мясо всяких видов подавалось на стол уже нарезанным; на больших пирах, когда на стол ставили, например, целого кабана, его на глазах присутствующих разрезал раб, обучавшийся этому делу на деревянных моделях у специалистов (Iuv. 5. 120-121; 11. 137). Он должен был обладать не только верным глазом и твердой рукой: требовалось, чтобы его жесты отличались особой грацией. У Ювенала он режет кабана танцуя; нож летает в его руке, проделывающей пластические движения. У Тримальхиона Карп режет птицу и зайца в такт музыке (Petr. 36). Нарезанные куски брали пальцами, поэтому во время еды неоднократно приходилось мыть руки. Жидкую пищу ели ложками.

Ложек было два вида: ligula и cochlear. Первые (они были серебряные, костяные, железные) формой похожи на наши теперешние; ручка у них бывала иногда гладкой, иногда точеной, иногда ей придавали форму козьей ноги. Cochlear называли ложку меньшего размера и круглую; ею ели яйца и улиток; ручка ее заканчивалась острием, которым пробивали яичную скорлупу или вытаскивали улиток из их раковинок.

В богатых домах и особенно за большим обедом прислуживало много рабов (вспомним, что Горацию, одиноко обедавшему своими блинчиками и горохом, прислуживало трое). Обычно их выбирали среди красивых, еще безбородых юношей, одинаково их одевали и красиво причесывали. Гости приходили на званый пир со своими рабами, которые стояли или сидели сзади хозяина, почему и назывались a pedibus. Калигула заставлял выступать в этой роли сенаторов (Suet. Calig. 26. 2). Хозяин передавал своему рабу на сохранение сандалии, которые он снимал, перед тем как возлечь (бывали случаи, что их потихоньку утаскивали у зазевавшегося сторожа, - Mart. XII. 87. 1-2); во время обеда он оказывал хозяину разные услуги и нес за ним домой салфетку со всем, что хозяин забрал со стола.

Если обед был большим и званым, то по окончании собственно обеда часто начиналась другая часть - comissatio - выпивка. Так как обычай этот пришел в Рим из Греции, то и пили "по греческому обряду", т.е. подчиняясь известному распорядку, который устанавливал и за соблюдением которого следил избранный обществом распорядитель (magister, arbiter bibendi или rex). Он определял, в какой пропорции надобно смешивать вино с водой (воды брали обычно больше); смесь эту составляли в большом кратере и разливали по кубкам черпаком на длинной ручке, который назывался киафом и вмещал в себя именно эту меру (киаф =0.045 л). Кубки были разной вместимости: от унции (1 киаф) и до секстария (12 киафов). Август, который был очень воздержан в питье, только в редких случаях выпивал чуть больше полулитра (Suet. Aug. 77); больному малярией квартаной рекомендовалось по окончании второго приступа немного поесть и выпить три киафа вина; если лихорадка и на десятый день не прекратится, то пить вина побольше (Cels. III. 15). Марциал пил за здоровье Цезаря (Домициана) два таких кубка "бессмертного фалерна" (т.е. шесть киафов, по числу букв в слове Caesar, - IX. 93. 1-4). Чаще всего, однако, он упоминает кубки вместимостью в четыре киафа; это был, видимо, наиболее употребительный размер; пользовались большими только записные пьяницы (Mart. VII. 67; XII. 28). В обычае было пить за здоровье друг друга (propinare); за здоровье отсутствующих пили столько киафов, сколько букв было в их имени: Марциал выпил за Левию (Laevia) шесть киафов, за Юстину (Iustina) семь, за Ликаду (Licas) пять, за Лиду четыре, за Иду три, и так как ни одна из них не пришла, то "приди ты ко мне, сон" (I. 71). Пивший за здоровье кого-либо из присутствующих обращался к нему обычно с пожеланием: "На добро тебе" (bene tibi или bene te); остальные кричали: "Будь здоров!" (букв. "живи" - vivas). Пирующие надевали на себя венки - не только на голову, но часто и на шею - и умащали себя ароматами.

Кубки для вина были разной формы; иногда это овальная чаша без ручек, которая именуется по-гречески фиалом, а еще чаще - килик (calix, греч. чхлйо ) - чашка с двумя ручками и на ножке, иногда плоской и низенькой, иногда более высокой. Бывали они очень вместительны; Плиний упоминает килик, в который входило почти три секстария (XXXVII. 18). В скромных и бедных хозяйствах эта посуда была глиняной, в богатых - серебряной, причем, конечно, очень ценились работы старых мастеров, особенно Ментора (первая половина IV в. до н.э.), знаменитого торевта, неоднократно упоминаемого в эпиграммах Марциала. Были и золотые чаши (Mart. XIV. 109), которые иногда украшали еще драгоценными камнями (pocula gemmata); Марциал восторгался золотыми киликами, которые сверкали "скифскими огнями" - уральскими изумрудами. Были чаши из горного хрусталя; стеклянные, первоначально очень дорогие, а затем, по мере развития стеклянного производства, все более дешевые и распространенные: "...они вытеснили серебряные и золотые кубки" (Pl. XXXVI. 199).

Обычным напитком италийцев, и богатых и бедных, было вино разного качества; конечно, "бессмертный фалерн" появлялся у людей состоятельных; рабочий люд пил "дешевое сабинское" (Hor. c. I. 20. 1) или ватиканское, которое Марциал называл "ядом" (VI. 92. 3) и предлагал пить любителям уксуса (X. 45. 5). Катон давал своим рабам в течение трех месяцев после виноградного сбора напиток, который назывался lora (56); Плиний (XIV. 86) называет его "вином для рабочих" и сообщает его рецепт: виноградные выжимки заливали водой, подбавляли одну десятую виноградного сока и через сутки клали эту массу под пресс.

2. Формы досуга

В римском быту издавна четко различались два сектора, две формы времяпрепровождения: “дело” и “досуг”, negotium и otium: первый включал войну, земледелие и управление общиной, второй - все остальное. В понятии «otium» соединялись для римлян удовлетворение выполненной жизненной задачей; отдых от дел, войны или общественных обязанностей; досуг, отданный творчеству, беседе и размышлениям; наслаждение красотой благоустроенной природы и произведений искусства. «Покой в сочетании с достоинством», - определял их Цицерон и добавлял, что такое сочетание «самое важное и наиболее желательное для всех здравомыслящих, честных и благоденствующих людей. Удельный вес и формы проявления otium'a в римском быту менялись. В раннюю эпоху о будничном досуге еще не приходилось говорить: досуг возможен только сезонный, праздничный, общенародный, распределенный по римскому календарю. С повышением жизненного уровня в римском обществе для досуга освобождалось все больше места, в первую очередь в высших, обеспеченных слоях общества; досуг становиться повседневным и индивидуальным. Практицизм римлян проявлялся и в отношении к развлечениям: театр не был популярен, как, к примеру, в Греции, ибо в нем не видели особого прока. Зато были популярны бои гладиаторов, так как они способствовали воспитанию твердости духа у будущих воинов - защитников Рима, приучали их к виду крови и жестокой реальности войны.

Во времена республики устраивались ежегодно семь народных праздников, которые в эпоху Августа занимали в общей сложности 66 дней:

Игры Римские 16 дней (4--19 сентября).

Плебейские 14 » (4--17 ноября).

Цереры 8 » (12--19 апреля).

Аполлона 8 » (6--13 июля).

Кибелы 7 » (4--10 апреля).

Флоры 6 » (28 апреля--3 мая).

Триумфа Суллы 7 » (26 октября--1 ноября).

14 дней из этого числа предназначено было для игр на ипподроме, 2 для конского бега, 2 для народных обедов и 41 для сценических представлений. Все эти праздники, за исключением последнего, существовали еще в IV в. до Р. X.; но продолжительность их была сокращена.

Во времена империи число праздничных дней постоянно увеличивалось. В конце концов их был 175, из них 10 предназначались для боя гладиаторов, 64 для игр в цирке и 101 для театральных представлений. К этому следует еще прибавить чрезвычайные празднества, которые происходили по тому или другому исключительному случаю. Такие празднества продолжались иногда целые месяцы. Когда Тит освящал Колизей, был устроен стодневный народный праздник. После второй Дакийской войны (в 106 г.) Траянустроил праздник, затянувшийся на 123 дня. Среди цирковых увеселений во все времена преобладал бег колесниц. Здесь бывали также бега лошадей с вольтижировкой. На арене выступали, кроме того, кулачные бойцы, скороходы и борцы. Во время республики молодые граждане устраивали здесь примерные сражения и военные парады. В императорскую эпоху представления такого рода давались отрядами пехоты и конницы. Не редко все сословие всадников дефилировало верхом по цирку. Дети сенаторов, покрытые блестящим вооружением, иногда производили конные упражнения, выстроившись по возрасту. В виде исключения бывали также бои гладиаторов и травля зверей. Все большие народные увеселения начинались с зарей и оканчивались большей частью лишь с заходом солнца. Они происходили в цирке, амфитеатре или на стадии.

3. Цирк

В глубокой и узкой долине между Авентином и Палатином со времен незапамятных справлялся в честь бога Конса, охранителя сжатого и убранного хлеба, веселый сельский праздник, существенной частью которого были бега лошадей и мулов, находившихся под особым покровительством Конса, ибо это были животные, свозившие урожай. Надо полагать, что рысаков между ними не имелось; бега были не праздным развлечением, а религиозной церемонией, и ударение лежало именно на этом; кто победит, было не так уж важно. Эти бега оказались тем зерном, из которого развились "цирковые игры". Место, где происходили конские бега, римляне называли "цирком", имея в виду форму этого места (circus обозначает всякую фигуру без углов, будь то круг или эллипс).

Лощина между Палатином и Авентином была словно самой природой создана для бегов: эта низинка по размерам своим (600 м длиной, 150 м шириной) вполне годилась для конских ристаний, а склоны холмов были естественным амфитеатром, на котором стоя и сидя располагались зрители. Предание приписывало то ли Тарквинию Старшему, то ли Тарквинию Гордому (существовало две версии) выбор этого места для бегов (за ним навсегда утвердилось название Большого Цирка) и превращение склонов Авентина и Палатина в некоторое подобие настоящего амфитеатра (Liv. I. 35. 8-9). Первые, однако, точные сведения об этом цирке датируются 329 г. до н.э. Ливий рассказывает, что в этом году на одной из открытых сторон долины впервые были выстроены стойла (carceres), из которых выезжали колесницы (VIII. 20. 1), и Энний, писавший лет сто спустя, сравнивал напряженное внимание, с каким товарищи Ромула и Рема ожидали исхода их гадания, с жадным интересом зрителей, не спускавших глаз с раскрашенных ворот этих стойл (они были, следовательно, деревянные), откуда вот-вот вылетят лошади.

Долина цирка в какие-то очень отдаленные времена была центром аграрных культов; здесь стояли жертвенники и святилища разных божеств, покровителей земледелия. Во время бегов эти храмики обносили деревянной загородкой, вокруг которой и неслись колесницы. В начале II в. до н.э. арену разделили пополам продольной каменной площадкой (spina), на которую подняли эти алтарики и часовенки и поставили еще изображения различных божеств. В 182 г. до н.э., накануне праздника Парилий (21 апреля, день этот считался днем основания Рима), "почти в середине дня поднялась жестокая буря... и в Большом Цирке перевернуло статуи и колонны, на которых они стояли" (Liv. XL. 2. 1). Прошло, однако, целых восемь лет, прежде чем занялись поправкой и устройством цирка. Текст Ливия, где говорится об этом, испещрен пропусками (XLI. 27. 6), но ясно, что были отремонтированы или отстроены заново стойла, сооружен своеобразный "аппарат" для счета туров; с обоих концов площадки (spina) поставлены тумбы (metae), вокруг которых заворачивали колесницы, и устроены клетки для зверей (в цирке иногда бывали звериные травли). В 55 г. до н.э., например, Помпей устроил в цирке сражение со слонами; с ними должен был биться отряд гетулов (африканское племя). Двадцать огромных животных, взбесившись от боли, непривычной обстановки и воплей толпы, повернули и "попытались убежать, сломав железные решетки (они отделяли арену от рядов, где сидели зрители, - М. С.) не без вреда для народа" (Pl. VIII. 20-21). Цезарь, чтобы обезопасить зрителей, велел прокопать вокруг арены широкий ров, который наполнялся водой.

Окончательное устройство Большой Цирк получил при Августе, который, может быть, только довершил то, что осталось незаконченным после Цезаря. К этому времени (7 г. до н.э.) относится описание его у Дионисия Галикарнасского (III. 68). На обеих длинных сторонах и на одной короткой, полукруглой, были устроены в три яруса сиденья для зрителей; в нижнем ярусе они были каменные, в двух верхних - деревянные. Вокруг цирка шла одноэтажная аркада, где помещались различные лавки и мастерские и где в толпе сновало много подозрительных фигур, рассчитывавших на поживу; среди них не последнее место занимали дешевые предсказатели - "астрологи из цирка", как их пренебрежительно обозвал Цицерон (de divin. I. 58. 132) и к бормотанью которых не без интереса прислушивался Гораций во время своих праздных и счастливых прогулок по Риму (sat. I. 6. 113-114). Крыши над этим огромным пространством не было, но в защиту от солнца можно было натягивать над зрителями полотно. Против полукруглой стороны расположены были по дуге carceres: двенадцать стойл, из которых выезжали колесницы и которые открывались все разом. Посередине между стойлами находились ворота, через которые входила торжественная процессия (pompa; отсюда porta Pompae), а над воротами была ложа для магистрата, ведавшего устройством игр; он же и давал знак к началу бегов, бросая вниз белый платок. С обеих сторон за стойлами возвышались башни с зубцами, создававшие впечатление крепостной стены, ограждавшей город, почему эта сторона и называлась oppidum - "город". Напротив Ворот Помпы находились Триумфальные, через которые выезжал возница-победитель; в 81 г. н.э. их заменила арка, воздвигнутая в честь Тита, покорителя Иудеи. Платформа - spina (длина ее равнялась 344 м) была теперь облицована мрамором и, судя по барселонской мозаике (самому хорошему изображению римского цирка), уставлена алтарями, храмиками, фигурами зверей и атлетов (они, может быть, символизировали игры, которые давались в цирке); были еще колонны со статуями Победы наверху, Великая Матерь богов, сидевшая на льве, и два "счетчика" для счета туров: возницы должны были объехать арену семь раз. Первый "счетчик" представлял собой как бы отрезок колоннады: на четырех колоннах, поставленных квадратом, был утвержден архитрав, и в него вставлено семь деревянных шаров ("яиц"); после каждого тура специально приставленный к этому делу человек поднимался по лестнице к архитраву и вынимал одно "яйцо". В 33 г. до н.э. Агриппа, бывший в этот год эдилом, поставил на другом конце платформы для удобства зрителей, сидевших в этой стороне, второй "счетчик": семь дельфинов. После каждого тура одного дельфина или снимали, или поворачивали хвостом в противоположную сторону. Главным украшением платформы были два египетских обелиска: один поставлен Августом, другой, гораздо позже, - Констанцием. У обоих концов spina стояли высокие тумбы, напоминавшие по форме половину цилиндра, разрезанного вдоль, и на каждой из них - по три конусообразных столбика (meta); первой метой (meta prima) называлась стоявшая со стороны Триумфальных ворот, так как во время бегов она была первой, которую должен был обогнуть возница.

Страшное бедствие древнего Рима - пожары - не щадило и цирка; пожар 64 г. начался как раз с юго-восточной его части и охватил его целиком (Tac. ann. XV. 38). Горел цирк и до этого: в 36 г. до н.э. огонь уничтожил всю его авентинскую сторону (Tac. ann. VI. 45), но ее, видимо, быстро отстроили, так как Калигула вскоре дал в цирке игры, обставленные с чрезвычайной роскошью: арена была усыпана суриком и малахитовым порошком (Suet. Calig. 18. 3). Императоры вообще очень заботились о цирке и его убранстве. Клавдий, по свидетельству Светония, облицевал мрамором стойла (деревянных стойл давно уже не существовало, их сменили сложенные из туфовых квадр) и поставил вместо деревянных мет бронзовые, позолоченные (Claud. 21. 3); Нерон, чтобы увеличить количество мест, велел в 63 г. засыпать ров, окружавший арену; для защиты от диких зверей поставлен был по парапету между ареной и зрителями вращавшийся деревянный вал, облицованный слоновой костью: зверям не за что было уцепиться и не на чем удержаться (Calpurn. Ecl. 7. 49-53). Плиний называл Большой Цирк одним из великих сооружений: (XXXVI. 102). Наибольшего великолепия достиг цирк при Траяне. Он восстановил обе его стороны, уничтоженные пожаром при Домициане, использовав для этого камень, которым был выложен огромный пруд, устроенный Домицианом для потешных морских сражений (Suet. Dom. 5), значительно увеличил число мест для зрителей, - "сделал цирк достаточным для римского народа" (Dio Cass. LXVIII. 7. 2), и сломал ложу, из которой Домициан, не видный зрителям, смотрел на игры. Плиний Младший считал заслугой Траяна, что теперь "народу дано видеть не императорскую ложу, а самого императора, сидящего среди народа" (Paneg. 51. 5). О количестве мест в цирке много спорили: сомнения вызывали слова и Дионисия (150 тыс. мест при Августе, - III. 68), и Плиния Старшего (250 тыс., - XXXVI. 102). Гюльзен полагал, что при Августе цирк вмещал 55-60 тыс. зрителей, а при Константине - 180-190 тыс. Цифра Плиния считается наиболее вероятной, но окончательно вопрос не решен и сейчас.

Цирковым играм предшествовала торжественная процессия, в значительной мере напоминавшая триумф: была она отголоском тех времен, когда конские бега являлись частью религиозного празднества. Уже в последний век республики среди многотысячной толпы, наполнявшей цирк, вряд ли были люди, помнившие об этом.

Процессия спускалась с Капитолия на Форум, пересекала Велабр и Коровий рынок, вступала через Ворота Помпы в цирк и обходила его кругом. Во главе шел магистрат, устроитель игр (если это был консул или претор, он ехал на колеснице, запряженной парой лошадей), одетый, как триумфатор: в тунике, расшитой пальмовыми ветвями, и пурпурной тоге, с жезлом слоновой кости с орлом наверху. Государственный раб держал над его головой дубовый золотой венок; его окружала толпа клиентов в белых парадных тогах, друзья, родственники и дети; за ними шли музыканты и те, кто принимал непосредственное участие в играх: возницы, всадники, борцы, а дальше в окружении жрецов и в облаках ладана несли на носилках изображения богов или их символы, которые везли в открытых часовенках, помещенных на особых двухколесных платформах, запряженных четверней (колесницы эти назывались tensae и стояли на Капитолии в особом сарае). До нас дошли монеты с изображениями этих тенс: в одной часовенке сидит сова (птица Минервы), в другой - павлин (птица Юноны), в третьей находятся молнии, атрибут Юпитера - вся капитолийская триада присутствует на празднике, совершавшемся в ее честь. Тенсы были роскошно отделаны серебром и слоновой костью; лошадьми должен был править мальчик, у которого отец и мать были в живых (puer patrimus et matrimus). Он шел рядом с колесницей, зажав в руке вожжи; если они падали на землю, это считалось злым предзнаменованием; следовало начать шествие сызнова от самого Капитолия. Юлий Цезарь удостоился чести еще при жизни видеть свое изображение в этой торжественной процессии. Впоследствии в процессии неизменно несли изображение умершего обожествленного императора и членов императорской семьи, пользовавшихся народной любовью. Иногда в тенсу впрягали четверню слонов; Светоний рассказывает, что Клавдий распорядился, чтобы изображение Ливии везли именно слоны (Claud. 11. 2).

Помпа была процессией торжественной и пышной, но иератическая медленность ее движения, в конце концов, утомляла; и зрители, приветствовавшие ее появление криками и аплодисментами, радовались, что эта вступительная часть закончилась и сейчас начнется главное - бега.

Заведующий играми подавал знак, бросая белый платок на арену. Тотчас раскрывались ворота сараев, откуда колесницы устремлялись на ипподром среди потрясающих криков зрителей и поднимая облака пыли, хотя арену и поливали перед этим. Возницы, наклонившись вперед, понукали своих лошадей криком. Выезжало обычно четыре колесницы, но бывало и по 6, и по 8, и даже по 12. Полагалось объехать арену семь раз; победителем считался тот, кто первым достиг белой черты, проведенной мелом, напротив магистратской ложи. Колесницы чаще всего были запряжены четверней (на паре выезжали только новички); тройки выезжали реже; особого искусства требовало управление большой упряжкой - от 6 до 10 лошадей. Беговые колесницы были маленькие и очень легкие. Четверка запрягалась обыкновенно в ряд; возница стоял, одетый в короткую тунику без рукавов цвета той партии, к которой он принадлежал; головной убор, напоминающий каску, покрывал его лоб и щеки и должен был в случае падения смягчить силу удара. В руках он держал бич; вожжи были привязаны к поясу; с ним был нож, которым он мог их обрезать в случае опасности. Наибольшую трудность составлял поворот у обеих мет, поставленных на концах спины. Здесь нередко происходили несчастные случаи. Колесницы сталкивались друг с другом или же разбивались о мету, задерживая те, которые ехали за ними, и мало-помалу арена покрывалась обломками и окровавленными телами.

Самое интересное зрелище представляли собой сами зрители. На их лицах живо изображалось страстное внимание, с которым они следили за всеми перипетиями борьбы. Они били в ладоши и вопили не своим голосом, вскакивали с места, размахивая платками и тогами, ободряли лошадей, энергично жестикулируя, посылали по адресу неумелых возниц ругательства, вступали друг с другом в спор или же предавались необузданному ликованию победителей.

Число заездов (missus) еще в начале империи было не больше 10-12, но оно все увеличивалось и увеличивалось. На играх при освящении храма в память Августа, которые в 37 г. устроил Калигула, заездов было в первый день 20, а во второй - 24. Последнее число стало обычным, но иногда и оно превышалось (один тур равнялся 568 м, следовательно, заезд - missus - равнялся 568x7 м - почти 4000 м, 10 заездов - 40 км, 20 - 80 км), и бега продолжались до самого вечера за исключением четырех перерывов, из которых главный приходился на полдень.

Первоначально поставкой лошадей для беговых состязаний ведало государство, отдававшее ее на откуп. Общества этих откупщиков постепенно развились в предприятия, совершенно самостоятельные и ведавшие всем, что требовалось для скачек; они содержали конюшни и целый штат, который их обслуживал; тут были специалисты, объезжавшие лошадей и обучавшие юношей, избравших карьеру возниц, различные ремесленники - сапожники, портные, ювелиры, мастера, изготовлявшие колесницы, - врачи, ветеринары, кладовщики, хранившие имущество общества, люди, занятые заготовкой кормов и наблюдавшие за их распределением, казначеи (квесторы), которые вели все денежные дела общества, ведали приходами и расходами. Штат бегового общества насчитывал в своем составе сотни людей. Очень вероятно, что обществам принадлежали и некоторые из конских заводов, находившихся в Апулии, этом центре италийского коневодства. Техническим названием таких беговых обществ было factio - "партия"; ее глава и хозяин назывался "господином партии" (dominus factionis). В республиканское время таких "партий" было две, и чтобы победителя на бегах было видно сразу, "партии" стали одевать своих возниц в разные цвета: возницы одной появлялись в туниках белого цвета (factio albata - "белая партия"), а другой - в красных (factio russata - "красная партия"). При империи появилось еще два общества - "голубые" (veneta) и "зеленые" (prasina), сразу выдвинувшиеся вперед; впоследствии, при поздней империи, две прежних "партии" или прекратили свое существование, или слились с новыми: "белые" с "зелеными", а "красные" с "голубыми"; в IV в., например, упоминаются только эти последние.

Что люди увлекались и увлекаются бегами, это понятно: красота лошадей, борьба за первенство, искусство возниц - есть на что посмотреть и чему подивиться. Естественно было, из раза в раз бывая в цирке, особенно заинтересоваться какими-то лошадьми, каким-то возницей, "болеть" за них, радоваться их победе. В римском цирке, однако, случилось другое. Люди связали свои интересы с определенной "партией", переживали ее успехи и неудачи, как личные, собственные; "любили тряпку, благоволили к тряпке, и если в самый разгар состязаний состязающиеся могли бы обменяться своей цветной одеждой, то зрители обменяют и предмет своей горячей приязни и сразу покинут тех возниц и тех лошадей, которых они узнают издали, чьи имена они выкрикивают" (Pl. epist. IX. 6. 2-7). Плиний искренне удивлялся этому: "Я чувствую некоторое удовольствие от того, что нечувствителен к их удовольствию".

Привязанность к "тряпке" действительно с первого взгляда вызывает удивление вполне естественное. С первого взгляда только Плиний, с удовольствием подчеркивавший несоизмеримость между своей умственной культурой и уровнем интересов и вкусов "толпы", не захотел вглядеться в сущность любви к "тряпке" и не попытался определить, на чем она зиждется. Причин этой странной привязанности было много - прежде всего, конечно, материальная заинтересованность. У нас, к сожалению, нет документов, которые позволили бы ближе ознакомиться с хозяйством и постановкой финансового дела в беговых компаниях, но мы знаем, что в составе их были дельцы большого стиля, ворочавшие миллионами, и "господин партии" был только ее представителем, "первым среди равных". Сколько людей входило в состав такого общества? Сколько других были косвенно связаны с его делом? Владельцы конных заводов, у которых общество покупало лошадей, естественно, принимали к сердцу успех свежих скакунов, если даже и не участвовали в прибылях. Те, кто держал пари на лошадей данного общества, получал выигрыш часто немалый. Ряд людей был кровно заинтересован в успехе данного общества, был сцеплен с ним крепкими связями денежной выгоды. А с этими людьми было связано множество других, которые оказывались на стороне этой "тряпки", потому что к ней благоволили их патроны, друзья, родные или люди, чью благосклонность им хотелось приобрести. Может быть, какую-то для нас неуловимую, к сожалению, роль играли определенные политические симпатии и настроения. Может быть, оппозиция была не только в сенате, но и на конном дворе и в конюшне? Известно, что и Калигула, и Нерон, и Домициан покровительствовали одному из беговых обществ, и это покровительство воспринималось остальными, конечно, как незаслуженное оскорбление. Зависть, обида, боязнь, негодование - эти чувства в разных оттенках и с разной силой жили в сердцах тысяч и тысяч. Нельзя ли думать, что эта эмоциональная оппозиция была, пожалуй, страшнее идеологической, сенатской; и смерть троих императоров не была ли в какой-то мере подготовлена этим "цирковым недовольством"?

По мере приближения бегов город все более и более охватывался лихорадочным волнением. Повсюду происходили разговоры, споры, заключались пари. Дело доходило до того, что обращались к прорицателям, чтобы узнать, кто возьмет приз. Думали, что разные колдуны действительно имели влияние на бег лошадей; ввиду этого на лошадей вешали звонки, чтобы оградить их от всяких козней и чар. В день бегов уже на рассвете толпа начинала прибывать в цирк; многие по целым часам еще до зари простаивали перед входом. Однажды ночью шум, который производили собравшиеся, был так велик, что не давал Калигуле спать; император велел разогнать их палками: во время происшедшей по этому поводу свалки погибло множество народу, и среди них двадцать всадников.

В древние времена граждане не стыдились сами править колесницами, хотя иногда и поручали это рабам. Позднее ремесло возницы сделалось достоянием исключительно людей низкого сословия. Впрочем, оно было довольно прибыльным. В самом деле, победителям давали не только пальмовые ветви и венки; они получали также деньги и драгоценные материи. Ювенал упоминает об одном вознице, который зарабатывал столько же, сколько сотня адвокатов; а в IV в. раздавались жалобы, что целые имения попадали в руки этих господ. У Л. Вера, Коммода, Каракаллы и Гелиогабала была настоящая страсть к этому искусству и к тем, кто отличался в нем. Гелиогабал причислил к консульскому званию мать возницы Гиерокла, которая была рабыней. Зато эти люди и прославились своим пустым тщеславием и заносчивостью. Они, не стесняясь, совершали воровство и мошенничества, которые обыкновенно оставались безнаказанными.

Некоторые области Италии производили прекрасных скаковых лошадей, а именно Апулия, Калабрия и страна гирпинов. В Сицилии паслись громадные табуны. Хвалили также лошадей из Африки, Мизии и Фессалии. В III и IV вв. самыми знаменитыми считались каппадокийские и испанские лошади. Любители знали имена лучших лошадей, их происхождение, возраст, стать и беговые качества. Можно наверное сказать, что скаковая лошадь Андремон пользовалась в Риме не меньшей известностью, чем поэт Марциал. Часто страсть к чистокровным лошадям превращалась в настоящую манию: рассказывают, будто бы Калигула хотел возвести племенного жеребца Инцитата в сан консула; накануне того дня, когда он должен был бежать, воины наблюдали за тем, чтобы во всей окрестности не происходило ни малейшего шума, который мог бы смутить покой лошади. Эпиктет рассказывал, что некто, увидя, как его лошадь обогнали во время бега, завернулся в свой плащ и упал без чувств. Нерон установил пенсии для скаковых лошадей, которые вследствие преклонного возраста были удалены на покой.

Людей собирало в цирке многое. Прежде всего, захватывающим было зрелище стремительно несшихся, сшибавшихся, обгонявших одна другую квадриг; прекрасные лошади, лихие возницы, смертельная опасность этих состязаний - этого было бы достаточно, чтобы глядеть на арену, не отрывая глаз, затаив дыхание. А тут присоединились еще веселая толпа, в которой пестрота своевольных женских костюмов выделялась яркими пятнами на фоне сверкающей белизны обязательных тог, возможность завязать легкое, ни к чему не обязывающее знакомство, - Овидий рекомендовал цирк как самое подходящее для этого место, - присутствие самого императора, богатое угощение после игр и, может быть, счастливая тессера...

Главными действующими лицами в дни цирковых игр были возницы. Эта профессия чаще всего переходила от отца к сыну; иногда опытный кучер обучал юнца (за это дело следовало браться смолоду; Кресцент, победитель в сотнях состязаний, выехал на арену в тринадцатилетнем возрасте), и ученик хранил благодарную память о своем воспитателе. Он рос среди конюхов и возниц, ловил их рассуждения и рассказы, их интересы заполняли его душу. Он знакомился с их мечтами, мыслями и желаниями в те годы, когда впечатления окружающего мира и его уроки врезаются в душу неизгладимо и на всю жизнь. Победа в цирке представляется ему пределом человеческих достижений; он не знает на земле славы ослепительнее, чем слава возницы-победителя. Конюшня для него - и родной дом, и школа жизни, и университет: здесь он изучает все тонкости и хитрости своего нелегкого ремесла, усваивает технический жаргон цирка и его идеалы. Они ограничены цирковой ареной: на беговой дорожке его ждет все, чем красна ему жизнь, - победный венок, неистовые рукоплескания многотысячной толпы, богатство, громкое имя, которое перекатится, может быть, даже за пределы Италии. Он ведет счет своим победам и наградам с точностью ученого педанта и увековечивает в длинных надписях виды упряжек, количество заездов, имена своих лошадей. Он упоен не только славой и успехом, он пьянеет от риска и опасности. Каждый раз, выезжая на арену, он выезжает на встречу со смертью; и его победа - это очередное торжество над ней. Гордость собой, удаль и молодечество переполняют его существо; он чувствует себя выше обычных людей и выше законов, которые для них, простых смертных, обязательны. Его нравственные понятия очень невысоки: чувство товарищества ему незнакомо и недоступно; товарищ по профессии для него только соперник, у которого надо вырвать победу, и он не задумывается над средствами, с помощью которых он ее вырвет, - собственная хитрость или помощь злых сил - не все ли равно? Важно победить.