Мишель Фуко как основоположник современной социологии знания

Размещено на http://www.allbest.ru/

Казанский государственный энергетический университет

кафедра менеджмента

Мишель Фуко как основоположник современной социологии знания

Т.А. Бурганова, канд. социол. наук, доцент

Аннотация

В статье уточняется рациональная реконструкция одного из наиболее значимых периодов развития современной социологии науки, связанного с переходом от мертоновской парадигмы к так называемой сильной программе социологии знания (Д. Блур, Б. Барнс). Показано, что работы М. Фуко являются одним из источников современной социологии знания. Рассмотрено, какое влияние Фуко оказал как на становление сильной программы социологии знания, так и на творчество Т. Куна и его современных последователей. Утверждается, что центральным понятием социологии знания Фуко, наиболее полно представляющим его вклад в эту дисциплину, является понятие «практика». В этой связи отмечено не только сходство между работами М. Фуко и Т. Куна, но также и определенное отличие. Подход Фуко гораздо ближе к блуровской и барнсовской сильной программе социологии знания, особенно к ее основному «постулату симметрии» в объяснении истинных и ложных верований. Фуко интересует не истина как таковая, но социальные и особенно институциональные исторические условия, при которых авторизованные утверждения считаются истинными. Утверждается, что борьба между старой, уходящей со сцены парадигмой и новой - это борьба не между старым и новым мировоззрениями, а между старым и новым типами научной деятельности. Различные парадигмы по-разному реорганизуют мир как поле разных возможностей, предлагая по-разному организованные вызовы и возможности дальнейшей плодотворной исследовательской работы.

Ключевые слова: Р. Мертон, Т. Кун, Д. Блур, С. Барнс, М. Фуко, социология знания, практика, сильная программа, парадигма, эпистемологический контекст

Основная часть

Как хорошо известно, в конце 1970-х годов в социологии произошел переход от классической мертоновской парадигмы, где наука понималась «как функционирующий в обществе особый социальный институт по производству достоверного знания, который стимулирует и обеспечивает деятельность ученых»¹, к так называемой сильной программе социологии знания, чья суть прежде всего в том, что само научное знание стало предметом социологического анализа². Несмотря на то, что многие представители этого направления утверждают, что данный переход был вызван чисто эмпирическими причинами, связанными с включением в сферу анализа все большего эмпирического материала, нам представляется, что это не совсем так. Определенное значение имела также и смена эпистемологического контекста, вызванная усвоением уроков мировой философской и социологической мысли.

Цель данной работы - выявить влияние творчества Мишеля Фуко на становление современной социологии знания. Соответственно, к задачам данной работы относится демонстрация не только того, что труды Фуко действительно повлияли на становление современной социологии знания, но и раскрытие позитивных аспектов этого влияния, позволившего избавиться от ряда сложных проблем, вставших перед данной областью социологии. Для этого мы рассмотрим эволюцию идей М. Фуко, выделив ее основные этапы, и те результаты, которые были им получены постепенно, при переходе от одного этапа к другому.

Исходный пункт нашего исследования может быть обозначен следующими словами Мишеля Фуко: «В этой части исследования пенитенциарной системы, как и в ранних моих работах, предметом исследования были не "институты", "теории" или "идеологии", но практики - с целью выявления тех условий, которые позволяют им существовать на данный момент, практики здесь понимаются как места, где то, что говорится, и то, что делается, правила налагаемые и заданные причины, планируемое и предзаданное встречаются и взаимодействуют»³.

Соответственно, через работы Фуко красной нитью проходят следующие основные исследовательские проблемы⁴:

- природа дискурса и археология знания;

- исторический метод в социологии знания;

- социальное действие и его акторы;

- соотношение знания и власти.

Прежде чем переходить к описанию того, как эти проблемы постепенно выкристаллизовывались и переплетались в его творчестве, сразу оговоримся, что сам Фуко, судя по всему, сознательно не стремился к построению целостной и согласованной системы социологии знания. Поэтому львиную долю информации о его творческих замыслах содержат интервью, которые он дал разнообразным, по большей части французским, научным журналам⁵.

Первой и особенно широко известной работой Фуко, сделавшей ему имя, был труд «История безумия в классическую эпоху», впервые опубликованный в 1961 году. Уже в этой работе прослеживается одна из основных его «руководящих идей»: тенденция противостояния просвещенческим и функционалистским концепциям научного прогресса. В этом труде он убедительно показал, что так называемый прогресс в психиатрии состоял в последовательном и бездушном исключении из сферы научного дискурса мнений и переживаний больших групп людей - «умалишенных», которых ученые мужи просто перестали считать людьми. Фуко демонстрирует, что в до-модернистских обществах, напротив, грань между разумом и безумием не была столь резкой, как в современных обществах; ее и не стремились проводить с тем же рвением, как это стали делать уже в Новое время. Как хорошо известно, Фуко выделял три стадии развития любой научной дисциплины: доклассическую, классическую и современную⁶. фуко социология знание кун

В доклассическую эпоху, продолжавшуюся вплоть до середины XVII века, безумие вообще не было социальной категорией. Но все переменилось после создания общего госпиталя в Париже в 1657 году, в котором были открыты специальные палаты для сумасшедших. Конец XVIII века был ознаменован созданием психиатрической больницы в 1794 году и жестко очерченным водоразделом между теми пациентами, которых можно и нужно лечить, и «безнадежными», которые должны быть от общества изолированы. Именно в этой точке эволюции начинается новая эпоха взаимоотношений между безумием и медицинской наукой. В следующей работе - «Рождение клиники», впервые опубликованной в 1963 году, Фуко в еще большей степени занят выявлением тех скрытых правил, которые делают возможным появление и «пропись» авторизованных систем знания⁷, когда человеческое тело становится фокусом диагнозов и экспертных оценок. Заметим, что Фуко занимает весьма сдержанную позицию по отношению к обычному, стандартному гуманизму с его борьбой с порабощением пациента группой экспертовдокторов и не пытается противопоставлять одну эпоху развития медицинского знания другой. Напротив, специфика его подхода состоит лишь в попытке объективно, без излишних сантиментов описать то, как изменяются практики рассмотрения человеческого тела в единстве медицинских и юридических предпосылок. Эта специфика становится еще более явной в следующей его работе - в книге «Слова и вещи: археология гуманитарных наук», впервые опубликованной в 1966 году. В этой работе в наиболее полном виде представлены основные идеи его исторической социологии знания. (Неслучайно в этом же году была опубликована базисная монография П. Бергера и Н. Лукмана «Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания».) Главная задача этого произведения Фуко - раскрыть странность и случайность появления знаниевых практик на исторической арене, поставить вопрос о том, как же именно эти практики функционируют, и исследовать тот тип порядка, который они создают. Как и ранее, в полной оппозиции по отношению к историкам идей, Фуко сосредоточен на выявлении скрытых условий возможности знания и случайным образом складывающимися отношениями между его частями, лежащими в основе научных классификаций. Рассмотренные именно из этой перспективы упомянутые выше ранние его работы по безумию и по медицине могут быть изучены в качестве исторических case studies, рассматривающих то, как возникают различные, каждый в своей области, «режимы истины». Фуко рассматривает три области⁸, которые подверглись особенно значительной трансформации в конце восемнадцатого столетия: биологию, экономику и лингвистику. До этого времени данные области знания оставались сугубо эмпирическими, будучи пронизаны всевозможными примитивными и поверхностными схемами, классификациями, носившими подчеркнуто объективистский характер. Никаких попыток учета активности познавательного субъекта в становлении репрезентационных практик не делалось.

Поэтому, согласно Фуко, именно эти три дисциплины означали радикальный разрыв с прошлым и установление новой «эпистемы» в следующих двух важных отношениях.

Во-первых, каждая область знания приобретает дополнительное эпистемологическое измерение в виде требования проникнуть за поверхность вещей. В частности, за наличными живыми организмами находятся процессы развития; за поверхностными свойствами денег находится целая система производства и воспроизводства человеческого благосостояния; и, наконец, под поверхностью грамматических правил расположены механизмы преобразования и приспособления языков.

Во-вторых, как подчеркивает Фуко, в каждой из рассмотренных областей упомянутый разрыв состоит в фокусировании на человеке как объекте исследования; в этом смысле «человек - изобретение недавнее» (Фуко). В «Словах и вещах» Фуко настаивает на том, что акторы современных социальных наук сконструированы и изобретены при помощи знаниевых практик, которые индивидуализируют свои объекты теми средствами, которые мы сегодня воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Особенно автор «Слов и вещей» настаивает на том, что современный набор академических дисциплин, включая социологию, является результатом совместного возникновения эмпирической области, новых (кантианских) форм философской рефлексии субъекта познания и увеличения веса математики в естественных науках.

В следующей работе - «Археология знания», впервые изданной в 1996 году, Фуко подвергает философской рефлексии свои познавательные методы и весь концептуальный аппарат в целом. В данном случае он называет его «археологическим»⁹. Утверждения и положения являются основными единицами анализа, и их целостность, тотальность, образует дискурсивные формации, являющиеся условиями возможности мысли и действия. Эти специфические дискурсивные формации (или эпистемы) создают позиции, занимаемые субъектами, в которых последние могут авторизоваться для высказываний. В данном отношении связь с работами Маркса (Лукача) и Фрейда (Лакана) очевидна.

Работа «Надзирать и наказывать», впервые изданная в 1975 году, начинается с характерного для Фуко драматического противопоставления двух эпизодов¹⁰, относящихся к различным историческим эпохам и особенно наглядно раскрывающих глубину произошедшего исторического разрыва: сцены публичной казни и описания тюрьмы как социального учреждения. Автор использует это противопоставление для демонстрации того, как причинение боли было заменено новой дисциплиной подчинения тела - надзором, коррекцией и дрессировкой в замкнутом пространстве.

Опираясь на бентамовские идеи «паноптикона», Фуко выдвигает «постоянную возможность надзора» в качестве общего принципа власти над телом и координации поведения человека по отношению к другим людям. Далее Фуко накладывает принцип паноптикона на всю систему организации общественной жизни современного общества, включающую многообразные и весьма изощренные практики надзора. Неслучайно эта работа положили начало широко известному анализу власти и силовых отношений в обществе как таких отношений, которые как бы разлиты в социуме, а не просто и примитивно исходят из некоего силового центра, как это может показаться на первый взгляд. Для нашего исследования важно то, что понятие «знание-власть» (pouvoir-savoir) отражает факт внедренности знания в практики контроля и соответствующие формы сопротивления им. Не менее важно и то, что исходной точкой фукольдианских размышлений о знании-власти являются не правовые учреждения, не административные институты, но то, что Фуко относит к низким архивным основаниям локальных и специфических видов дисциплинарного знания, которые последовательно опредмечиваются в документах. Соответственно, Фуко и не пытается создать теорию власти в духе современной политической теории. Напротив, он устремляет свой исследовательский взгляд на вполне земные, повседневные, банальные правила, внедренные в многочисленные, часто бытовые, практики - правила, определяющие то, что может быть высказано, познано и сделано кем-то и для кого-то.

Несмотря на то, что анализ Фуко, относящийся к тюрьмам, госпиталям и «психушкам», представляется интуитивно справедливым, ситуация изменяется, когда он обращается к проблеме сексуальности. «История сексуальности», впервые изданная в 1976 году, совсем не о «сексе» в современном значении этого слова, но о дискурсе сексуальности и, главное, о скрытых механизмах производства социально приемлемых высказываний о сексуальном поведении.

В итоге, действительно, самооценка Фуко своего творчества представляется справедливой: «Мои книги - это не философские трактаты и не исторические штудии: в лучшем случае это - философские фрагменты, которые работают в историческом поле проблем»¹¹. Важнейшим достижением Фуко представляется его рассмотрение профессиональных знаний не как некоей данности, но как неотъемлемых сторон практик, предназначенных для определения и модерации человеческого поведения. В частности, особо высокой оценки заслуживает его рассмотрение формально-юридических систем знания как идеальной стороны практики контроля человеческого поведения. В этом смысле интерес Фуко к микротехнологиям власти умаляет роль современного государства и его структур.

Возвращаясь к проблеме влияния Фуко на так называемый исторический поворот в философии науки, необходимо отметить, что его идеи оказали весьма значительное влияние не столько на самого лидера «исторической школы» в современной философии науки - американского философа и историка Томаса Куна, сколько на его современных последователей. Действительно, известно, что начавшийся в 60-х годах прошлого века исторический поворот в философии науки ознаменовался выходом в свет книги Т. Куна «Структура научных революций» и последовавших за публикацией работ И. Лакатоса, П. Фейерабенда, Н. Хансона, С. Тулмина и др. Вслед за Т. Куном историки и философы науки стали использовать «социологические» виды объяснений в гораздо большей степени, особенно при описании радикальных изменений в структуре и содержании научного знания. Такие авторы, как Томас Кун, Людвиг Флек, Майкл Поляни, Норман Хансон, Джералд Холтон, Имре Лакатос, Пол Фейерабенд, Стивен Тулмин и др., убедительно раскрывали значимость разного рода конвенций и творческих компромиссов в деятельности научных сообществ. Также хорошо известно, что эти исследования привели к генезису и становлению так называемой сильной, или эдинбургской, программы в социологии научного знания.

Тем не менее, мы можем отметить между работами М. Фуко и Т. Куна не только сходство, но и отличие. Подход Фуко гораздо ближе к блуровской и барнсовской сильной программе социологии знания, особенно к ее основному постулату симметрии в объяснении истинных и ложных верований. Фуко интересует не истина как таковая, но социальные и особенно институциональные исторические условия, при которых авторизованные утверждения считаются истинными.

С нашей точки зрения, плодотворной попыткой уяснить суть концепции Куна и, преодолев ряд ее недостатков, развить эту концепцию дальше именно на основе трудов Мишеля Фуко является работа британского исследователя Дж. Роуза «Кун: философия научной практики». С точки зрения Роуза, главным достоинством концепции Куна, выгодно отличающим ее от логического эмпиризма, является попытка описать науку не как систему принципов и связывающих ее жестких, логически выверенных правил, а как исследовательскую деятельность как таковую, как научную практику¹². В частности, парадигмы должны пониматься не как верования (пусть неявные), обеспечивающие единство и согласие членов научного сообщества, но как средства концептуализации и вмешательства в конкретные ситуации. Принятие парадигмы больше похоже на приобретение и использование множества навыков и умений, чем на обретение понимания и веры в истинность каких-либо положений. Среди тех умений и сноровок, которые образуют парадигму, находятся способности применять усвоенные понятия к конкретной ситуации; использовать математические инструменты (умение не только решать уравнения, но и выбирать наиболее подходящие для их решения математические инструменты, применять их к конкретной проблемной ситуации, знать пределы их применения, а также возможности их обхода и т.д.); использовать измерительные инструменты и экспериментальную технику. Важно подчеркнуть, что наиболее часто используются в подобной работе именно аналогии, а не дедукции, не логически корректные выводы частных принципов из общих.

Важно также отметить, что ученые, скорее, используют парадигмы для решения конкретных задач, чем действительно верят в абсолютную справедливость их метафизических, натурфилософских компонент. Главное, чтобы они понимали, как реально применять эти знания так, как это делают другие. При этом некоторые ученые игнорируются своими коллегами или даже исключаются из научного сообщества совсем не потому, что они разделяют или не разделяют верования других исследователей. Они становятся изгоями только тогда, когда их работа не взаимодействует конструктивно с тем, что делают остальные. То, что действительно имеет значение - это 1) непосредственное отношение к работам других исследователей и 2) надежность, достоверность полученных ими результатов. Борьба между старой, уходящей со сцены парадигмой и новой - это борьба не между старым и новым мировоззрениями, а между старым и новым типами научной жизни. Различные парадигмы по-разному реорганизуют мир как поле разных возможностей, предлагая по-разному организованные вызовы и возможности дальнейшей плодотворной исследовательской работы.

Поэтому часто научные революции состоят не в смене мировоззрения, а в появлении новых инструментов исследования, подобных центрифугам и электронным микроскопам. В частности, именно этим обстоятельством объясняется переход от классической цитологии к современной клеточной биологии¹³. Более того, даже революции, состоящие в глубоких теоретических сдвигах, всегда связаны с глубокими изменениями в инструментальных и исследовательских практиках. Например, как показал А. Пиккеринг, революция в физике элементарных частиц, имевшая место в 1970-80-х годах и состоящая в освоении калибровочных преобразований, была обусловлена, прежде всего, появлением новых и все более мощных ускорителей элементарных частиц¹⁴. Именно с данным обстоятельством связано то, что в реальной научной жизни споры о несоизмеримости сменяющих друг друга парадигм - достаточно редкое явление. Появление новых путей и методов исследования природы открывает такие исследовательские перспективы, что оно обычно перевешивает вполне похвальное желание разобраться в том, какие именно онтологии глубже описывают реальность. Если мы обратимся даже к науке конца XVIII века, то обнаружим, что основной недостаток флогистонной химии усматривался современниками Пристли и Лавуазье не в отсутствии эмпирической фальсифицируемости ее концепций, но в ее неспособности направлять дальнейшие исследования новых «воздухов» (т.е. газов), открытых в пневматической химии.

В итоге фукольдианская социология знания переориентировала философов, социологов и историков науки в направлении исследования научных практик, а не самого научного знания. Работы Фуко побуждают нас размышлять о научном понимании, а не только о научном знании. Соответственно, наука ставит своей целью не столько производство систем обоснованных верований, сколько трансформацию человеческих способностей практического и дискурсивного взаимодействия с миром. Необходимо отличать парадигмы-верования от парадигм-достижений, которые в качестве моделей направляют дальнейшую исследовательскую деятельность. В итоге научное понимание - это, скорее, практическая способность взаимодействия с множеством соответствующих ситуаций, чем принятие стабильных, хорошо подтвержденных истин.

Литература

1. Бурганова Т.А. Ученые - специалисты в области технических наук как социально-профессиональная группа (на материалах Республики Татарстан): дис. … канд. социол. наук. Казань, 2004. С. 22.

2. Mulkay M. Science and the Sociology of Knowledge. London: Routledge, 2015. 120 p.

3. Burchell G. The Foucault Effect: Studies in Governmentality. Brighton: Harvester, 1991. Р. 75.

4. Power M. Foucault and Sociology // Annual Review of Sociology. 2011. Vol. 37. Pp. 35-56.

5. Foucault M. Power/Knowledge. Selected Interviews and Other Writings, 1972-1977. New York: Edited by Colin Gordon, 1980.

6. Power M. Foucault and Sociology // Annual Review of Sociology. 2011. Vol. 37. Р. 36.

7. Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. С. 298.

8. Hacking I. Michel Foucault's immature science // Nous. 1979. Vol. 13. Pp. 39-51.

9. Фуко М. Археология знания. СПб.: Гуманитарная Академия: Университетская книга, 2004. С. 416.

10. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. Москва: Ad Marginem, 1999.

11. Burchell G. The Foucault Effect: Studies in Governmentality. Brighton: Harvester, 1991. Р. 74.

12. Rouse J. Kuhn: Philosophy of Scienti? c Practice // Nickles T. (ed.) Thomas Kuhn. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. Рp. 100-121.

13. Bechtel W. Integrating Sciences by Creating New Disciplines. The Case of Cell Biology // Biology and Philosophy. 1993. Vol. 8. Pp. 277-299; Rheinberger H.-J. Towards a History of Epistemic Things: Synthesizing Proteins in the Test Tube. Stanford: CA: Stanford University Press, 1997.

14. Pickering A. Constructing Quarks. A Sociological History of Particle Physics. Chicago: The University of Chicago Press, 1984. Р. 468.

Размещено на Allbest.ru