Социальный капитал северного села: уходящая натура

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Социальный капитал северного села: уходящая натура»

А.Е. Творогов (Вологодский научно-координационный центр ЦЭМИ РАН)

Внутри деревни практически все друг другу родственники, обширны родственные пересечения и внутри района. Это существенным образом определяет специфику не только личностных, но и социальных взаимодействий. Последние, будь то в школе, на предприятии, при контакте с местными или районными властями, базируются на личных связях. Люди здесь общаются с людьми, а не с абстрактными системами, представленными деньгами, наукой, правом, системами лигитимации. Короткая связь личного типа - наиболее характерная черта традиционной (локальной) общности, непосредственно влияет на свойства идентичности ее субъектов. В ситуации, где за человека несет ответственность семья-община, нет места для реализации «самости» (self).

Например, преступления и административные правонарушения, совершаемые жителями села, не находят выхода на правоохранительные структуры. Родственники (а это большая часть деревни) и прочие жители села никогда не выдавали участковому милиционеру личность правонарушителя, но вели своеобразную торговлю и мену с пострадавшими за молчание. Сельская община пытается, насколько это возможно, решить конфликт своими силами, не вступая во взаимодействие с властями. Здесь не недоверие милиции или суду, но элемент механизма «жизни вместе», этика выживания сообща. Разумеется, в таком обществе нет места тому, что называют «правовым сознанием». Последнее является абстрактной системой (которая тесным образом связана с индивидуацией), а значит, выступает для сельских жителей чуждым и неукорененным в практике повседневности. Индивид способен воспринять себя как «отдельную личность» - сложную и уникальную, с собственной неповторимой судьбой - именно вследствие возникновения в его сознании абстрактных социальных структур. Как показывает наблюдение, в условиях современного села появление этого свойства современности (модерности) крайне затруднительно и в этой части молодежь полностью воспроизводит характерные черты традиционной ментальности, а невыделенная из группы личность может обладать только ситуационной идентичностью.

Крестьянское существование всегда было неопределенно и зависимо от капризов погоды (особенно в условиях Нечерноземья Русского Севера с низкой продуктивностью сельхозкультур и высокозатратностью содержания скота) и властных решений, которые зачастую были чужды и непонятны на местах. Угроза голода запечатлена в сознании старшего поколения (и среднего, если говорить о послевоенных голодных годах) сельских жителей как самое страшное и сильное воспоминание детства («Щас вот подумаешь, как еще выжили не знаю, так тяжело жили, головки рвали клеверные и то нас сторож стрелял»). Периодические кризисы продовольствия, урезанные нормы потребления, обременительная налоговая зависимость - все это сформировало социальные приемы «жизни вместе», «по-соседски»: взаимопомощь, вынужденная щедрость, общинная земля, разделение труда, помогали преодолеть угрозу сталкивания людей с уровня выживания.

Кризисное состояние современной деревни актуализирует многообразие способов совместного существования. Натурализация хозяйственной жизни вызвала к жизни многочисленные адаптивные практики, получившие в крестьяноведении такие названия как «моральная (неформальная) экономика», «сети межсемейной поддержки». Обмен продуктами, помощь деньгами, вещами (к примеру, погорельцам), продукты в магазине под запись, «добровольные взносы» на деревенские нужды предпринимателей, бесплатные услуги (попускаемый бесплатный проезд в автобусе до соседних деревень), всевозможные дары по принципу «услуга за услугу».

Для человека, живущего в мире личной связи, свои - это, прежде всего, члены общины (села). По отношению к внешнему миру, эта группа демонстрирует единство интересов. Однако изнутри локальное сообщество отнюдь не безконфликтно. В традиционном обществе «идеального типа», отклонение от групповой нормы невозможно в силу императива общественного мнения. В реальности, таковое разрешается за счет выработанных механизмов управления конфликтами. Однако в современном сельском сообществе возникают новые разновидности конфликтов, к которым старые способы разрешения уже не применимы. Сеть междворовых отношений рвется и искажается. Жизнь «по-соседски» все более приобретает характер скандальности и завистливости. Стратегии коллективного выживания не выдерживают натиска взаимной отчужденности. Представление о справедливости сталкивается с возросшей имущественной дифференциацией. В беседе все чаще можно услышать негативную оценку межсоседских взаимоотношений. Современная сельская действительность характеризуется возникновением новых зон напряжения между различными группами людей.

Среди трудоспособного населения (среднее поколение) наиболее остро проявление отчуждения между бывшими колхозниками и сельскими «бюджетниками» (это, прежде всего, учителя, служащие «сельсовета», работники дома культуры). Хотя профессия учителя и пользовалась на селе известным уважением, но за полноценный труд никогда не признавалась («…Да какая это работа! Работать - это значит где-то на ферме или в поле…»). Труд в понимании крестьянина - это практика связанная с телом, физическим усилием. И современный селянин, как и его крестьянские предки, просто не подозревает самого существования умственного труда.

Число учащихся в школах за последние годы значительно снизилось, в то же время учителям стабильно выплачивается зарплата, которая по деревенским меркам считается довольно большой. Это не соответствует деревенским представлениям о справедливости. Считается, что учителя, обучая такое небольшое число учеников, получают свою зарплату «незаслуженно». В этом можно увидеть ту же черту крестьянской ментальности: работа учителя в этих представлениях равна няне, для которой важно именно количество детей, действительная же специфика работы учителя остается непроявленной.

Еще одна «зона напряжения» заключается в том, что бюджетные организации постепенно переходят к частичному оказанию услуг за деньги. Для среднего поколения сельских жителей (родителей, а через них и для детей), выросших в условиях советского строя с его развитой «бесплатной» социальной сферой, нынешняя реальность оказывается совершенно неприемлемой.

Возрастающее отчуждение и конфликтность наблюдается между работоспособными жителями села и пенсионерами. Пенсионер, гарантированно имеющий пенсию, на общем фоне безденежья воспринимается как обеспеченный человек. Взрослые дети вынуждены обращаться к ним за помощью. В результате формируется комплекс зависимости, и даже, зависти. Грубое обращение к старикам, по нашему наблюдению, становится почти нормой: в автобусе не уступят места, в магазине грубость, со стороны молодежи насмешливое, граничащее с издевательством отношение.

Школьное образование доступными ему средствами пытается переломить такое отношение к престарелым, но живой пример родителей оказывается для молодежи гораздо более значимым, чем авторитет учителя. Последний, опять же, во многом из отношения к учителям родителей, является для учащихся отнюдь уже не тем авторитетом, что еще 10-15 лет назад. То, что раньше было невозможным, становится возможным в современных реалиях. Девиантное поведение получает свою легитимацию, маргинальные структуры выходят на поверхность социальной жизни. Мнение соседского сообщества не просто утратило умиротворяющую, цивилизующую силу, оно исчезло как таковое.

Такие черты характерны для общества в состоянии слома. Деревня уже проходила этот опыт в 20-гг. прошлого века. Исследователями фиксируется, что в те годы происходит мощный откат в сторону децивилизации и архаизации. Общество стояло на грани выживания, развертывался процесс натурализации социальных связей, проявляющийся повсюду - в хозяйстве, коммуникации, образовании, ощущение распада мира инициировало инверсию ценностей. При ослаблении цивилизационных сетей традиционного общества пространство обмена верха и низа расширялось почти беспредельно, до тех пор, пока не было резко ограничено новой цивилизационной сетью. Современная деревня переживает нечто похожее, хотя и в гораздо более мягком варианте. Но знаки архаизации, апокалиптики легко прочитываются при погружении в деревенскую реальность: это и уже нами отмеченная маргинализация обширных пространств, утрата уважения к старшим и учителям, учащение аморальных поступков, которые не удивляют. Социальные отношения утрачивают свою прозрачность, ясность, доверие человека к человеку уже ставится под сомнение. Конфликты становятся более жестокими и неконтролируемыми. Симптоматично, что деревенская молодежь перестала использовать по отношению к старшим знаки приветствия.

«Пролетарская революция» начала XX в., как полагают современные исследователи, была, по сути, революцией крестьянской и во многом стала ответом на дореволюционную волну модернизации. Результаты последней были отброшены и стерты в сознании людей архаизацией послереволюционной деревни. Временный период распада и дезинтеграции общества, сменился восстановлением на основаниях большевистской идеологии, которая по многим параметрам соответствовала крестьянской ментальности. В 30-е происходит становление советской цивилизации, унаследовавшей в деревне родовые черты традиционного общества. На обломках старой общины было создано нечто вполне сравнимое с общинным укладом. Колхоз, сельсовет, отсутствие на руках у населения паспортов и денег, синтез крестьянской религиозности с советской системой праздников - все играло на поле традиции, а не Модерна.

Эрозия «колхозного традиционализма» и реальная модернизация советского села (модернизация в ее антропологическом измерении) начинается, на наш взгляд, только с 60-х гг. Именно в период 60-80-х гг. деревня активно расстается с наследием, основанным на традиции, обычае, ритуале в его советском исполнении. Этот процесс оказывается сопряженным с вступлением в жизнь нового поколения, во многом автономного от своих родителей, не имевшего их опыта-памяти «жизни на грани». Это первое поколение, которое уже нельзя назвать «крестьянами». Сами себя они идентифицируют уже как «колхозники», слово «крестьянин» просто вышло из употребления. В это же время оформляется нуклеарная семья.

Современная деревня прощается, с оказавшимся так и не укорененным в массе, уже советским модерном, который в условиях распада (с 60-х гг. XX в.) традиционных ценностей, обычаев и порядка, ничем не замещается. Директор средней школы, пример редкого для деревни человеческого типа, в полной мере воплотившего в себе такие характерные черты модерна советского образца как дисциплина и самоконтроль. Такие люди и сегодня продолжают жить в соответствии с советской нормой, в советской реальности, противостоя процессу дезинтеграции и демодернизации сельского социума. Тот факт, что их отношения с окружающими приобретают все более конфликтный характер, свидетельствует о том, что идентификационные притязания этих личностей не вписывается в общий фон укоренившейся аномии. В результате, такие личности в некоторой степени выпадают из категории «мы» и становятся для односельчан полумаргинальными элементами. Более того, именно школа и в меньшей степени сельский клуб, пытаются противостоять архаизации деревенской социальной жизни. Школа фактически превращается в центр не только культурной, но и коммуникативной, а подчас и хозяйственной жизни. Школа и клуб представляют собой публичные институции села, по сути являющиеся агентами городского влияния на сельскую молодежь, парадоксально способствуют последующему вымыванию из деревни этой молодежи, тем самым, приближая свою собственную ликвидацию. Если школа производит селекцию учащихся и предоставляет плацдарм для последующей учебы в городах, то клуб - площадка для общения с молодежью, приезжающей на лето из городов, проводник культурного кода города.

Динамика трансформации социокультурной идентичности от поколения к поколению, показывает, что наряду с территориальным сжатием освоенного сельского пространства, будет происходить и утрата традиционного социокультурного ландшафта, даже на территориях, где сохранится «остаточное» сельское население. С уходом из жизни старшей возрастной группы традиционное сознание и соответствующие ему социальные практики окажутся фактически утраченными, поскольку они не восприняты последующими поколениями. Есть реальная перспектива образования иного социокультурного ландшафта, мало отличного по своей сущности от городского. Сгладить, но не предотвратить, утрату традиционного ландшафта возможно через развитие в сельской местности новых форм занятости населения, способных сохранить традицию через ее рефлексивную реконструкцию: например, проведение ярмарок, создание фольклорных коллективов, развитие инфраструктуры сельского туризма. Необходимо подчеркнуть, что подобные меры не воспроизводят традицию, так как «живая» традиция нерефлексируема и вырастает из обычной сельской жизнедеятельности: в традиционном обществе экономическое, социальное и культурное не вычленены в самостоятельные сферы. Однако это может позволить репрезентировать освоенную традицию в условиях ее естественной природной и бытовой среды, а сельским жителям предоставить возможность занятости в привычных социальных координатах. Сохранение деревенского ландшафта, даже через имитацию традиции - это проект, имеющий безусловную культурную значимость, способ сохранения национальной идентичности. Задача экономической окупаемости здесь вторична, а значит, регулирующая и субсидирующая роль должна принадлежать региональным и государственным административным структурам. Подобные проекты уже реализуются по отношению к коренным малочисленным народам Севера (например, в Ямало-Ненецком автономном округе). Русский Север пока остается вне зоны внимания. При этом, как отмечают этнографы и антропологи, крестьянские формы хозяйствования и культуры русского этноса стремительно уходят в прошлое.

Таким образом, можно ожидать сужение пространства северной сельской периферии не только в физическом смысле, но и «отмирание» прежнего социокультурного ландшафта в смысле психологическом, идеологическом, ментальном, через распространение идентичных с городом культурных образцов. Остаются лишь реликтовые островки культуры Русского Севера. деревня село социокультурный кризисный

Основная часть этого пространства перестает быть традиционной в своей целостности, утрачивает изначальное родство с населяющими его людьми, находящимися в постоянном с ним единстве. Пространство становится не субстанционально, а функционально, поскольку выполняет экономическую (например, сельский туризм) и культурную (рекреационную для горожан) функции в их разобщенности. В то же время, набирающая темпы унификация мира, известная как процесс глобализации, способствует появлению новых для сельских жителей перспектив, способных соединить экономический, культурный и социальный аспекты жизни в их целостности. Так, в ответ на экспансию массового продукта (товары и услуги), в промышленно развитых странах все большим спросом начинает пользоваться уникальная/авторская/ремесленная продукция (не сувениры, а именно предметы, сочетающие практическую значимость и культурно-эстетический капитал). Ремесло как деятельность, предполагающая авторскую работу с минимальным разделением труда, вновь актуализируется в современных условиях пресыщения «технологическим ширпотребом». Российская экономика, зачастую не способная конкурировать в области создания рыночных брендов, могла бы найти точки роста в сельской местности. В то время, как современный западноевропейский «rural» уже не способен восстановить традицию, в российской глубинке еще сохраняется унаследованный опыт уникальных ремесленных практик. Другое дело, что внутренний российский рынок (и потребитель) еще не готов востребовать данный продукт.

Размещено на Allbest.ru