Микробезопасность как стратегия противодействия "катастрофам" в современном обществе

Размещено на http://www.allbest.ru/

Микробезопасность как стратегия противодействия "катастрофам" в современном обществе

Немецкий социолог Г. Бехманн отмечает, что современное общество устроено парадоксально - оно одновременно повышает безопасность и ненадежность [4, с. 75]. На наш взгляд, точнее будет: современное общество структурируется вдоль оси безопасное-ненадежное. М. Фуко называет его «общество безопасности» или «гарантийно-страховое» общество [8, с. 47-48].

Поколению, чья юность пришлась на время разрушения советского мира, будут понятны эти интенции: советский строй потерпел поражение не в гонке вооружений и не в экономическом соревновании, противостояние было проиграно на уровне «образов жизни». Микростратегии повседневности «советского образа жизни» оказались бессильны против «американского». Поэтому модель безопасности, созданная для войны и противостояния, оказалась недейственной в тех случаях, когда речь идет о повседневности.

Если еще несколько десятилетий назад катастрофы, аварии, теракты, экономические кризисы, биржевые крахи и другие режимы нарушения «нормального» порядка повседневности были чем-то исключительным, то сегодня они становятся элементом повседневности. Они становятся обыденными явлениями. У. Бек, характеризуя современное общество как «общество риска», отмечает: «Общество риска есть общество, чреватое катастрофами. Его нормальным состоянием грозит стать чрезвычайное положение» [3, с. 27]. Ему вторит П. Штомпка, который говорит о «нормализации кризиса», замене идеи прогресса идеей кризиса в конце XX века: «Люди привыкают мыслить в терминах локального или всеобщего кризиса - экономического, политического или культурного» [9, с. 58-59].

Катастрофы (здесь термин употребляется в широком смысле - как фатальное нарушение нормального режима повседневности, мира «рутинного») перестают быть чем-то уникальным, единичным. Они «вживаются» в порядок «нормальной жизни». Свою роль здесь играют, безусловно, средства массовой информации, транслируя подробности о катастрофах, тем самым приближая далекие события к нашей жизни. Но, в первую очередь, это связано с формированием катастрофического сознания.

Катастрофа становится не следствием реализации угрозы, а результатом актуализации рисков. Важно подчеркнуть различие между этими понятиями: угроза - четко идентифицируемое опасное событие, оно известно и часто закреплено в культуре, т.е. угроза уже существует как актуальная реальность. Системы безопасности, построенные на принципах милитаристической логики, направлены на противодействие именно угрозам, и все меры в рамках этих систем имеют целью нейтрализацию неблагоприятных последствий таких угроз-катастроф, идет ли речь о войне, извержении вулкана или аварии на АЭС.

Природа риска принципиально иная. Риск - это событие слабо идентифицируемое, порожденное неопределенностью (онтологической и гносеологической) и несущее в себе характерные черты этой неопределенности. Риск - это свойство среды, «жизненного пространства»; он существует как некоторая возможность, как потенциальная (может быть, виртуальная) реальность, которой еще предстоит актуализироваться в область действительного. Риск - в большей мере «латентное» бытие, чем наличное.

О.Н. Яницкий отмечает, что современная катастрофа является «актуализацией средового риска, средовым риском в действии» [10, с. 7]. Но способы актуализации риска, ее механизмы и формы могут быть разнообразны и непредсказуемы, поэтому последствия таких катастроф во многом случайны, не прогнозируемы и плохо поддаются калькуляции. Широко принятое определение величины риска как произведения вероятности события на размер возможного ущерба представляет собой лишь очень грубую оценку, которая позволяет только «прикинуть на глазок» масштаб возможных поражений. Эта формула построена на двух допущениях: статистика происшествий и принятая «норма» потерь. Но когда мы имеем дело с событиями по типу «черного лебедя», то здесь применение статистики невозможно, как правило, ее просто нет. Оценка возможного ущерба тоже представляет собой проблему, т.к. произвести ее в полной мере сложно - можно упустить нюансы, которые приведут к большим потерям в будущем. Например, можно оценить прямой материальный ущерб от разрушения каких-то объектов, но учесть косвенные потери (социальные, экономические, политические, репутационные и т.п.) практически невозможно в данный момент, эти потери имеют длительный период реализации.

Появление рисков как полноправных акторов социального действия ставит перед системами безопасности иные задачи, чем те, которые были обусловлены существованием угроз. Существующие системы безопасности не справляются с действием современных катастроф, они не учитывают их специфику и за счет того, что увеличивают секретность и некомпетентность, вносят дополнительную лепту в увеличение рисков возможных потерь.

Справедливым представляется суждение У. Бека: «Риск означает предощущение, осознание катастрофы» [2, с. 6]. Когда мы говорим о риске, вступают в действие тонкие материи, связанные с предчувствиями, ощущениями, интуициями и т.п. Формируется особый тип миропонимания, который В. Э. Шляпентох, В. Н. Шубкин и В. А. Ядов называют «катастрофическим сознанием». Катастрофическое сознание вырастает из страха перед будущим [5, с. 13]. Т.к. страх будущего - одна из фундаментальных культурных универсалий, то катастрофическое сознание, по мнению авторов, имеет глубокие корни в культуре. Катастрофическое сознание в условиях современности основано на пессимизме относительно будущего и вере в грядущую катастрофу [Там же, с. 58].

В современном посттрадиционном обществе катастрофическое сознание становится доминирующим типом общественного сознания. Отсутствие культурных инстанций блокирования страха перед будущим инсценирует это будущее как катастрофу. «Не имеет значения, живем ли мы в мире, который “объективно” более безопасен, чем тот, который был ранее - инсценирование ожидания бедствий и катастроф обязывает нас принять превентивное действие» [11, p. 11]. Парадоксальным образом восприятие будущего как катастрофы не преодолевается расширением научного знания.

Помимо усиления катастрофизма в общественном сознании как способа проектирования будущего, изменяется и сам концепт катастрофы. Он приобретает ряд особенностей: во-первых, катастрофы перестают быть единовременными событиями и превращаются в процессы; неизмеримо возрастает их временная и пространственная протяженность [1, с. 74]. Катастрофы приобретают структуру сети: катастрофа разворачивается во времени и пространстве, постепенно колонизируя все новые области. Она длится во времени, медленно затухая, охватывая новые регионы и места внутри общества. Катастрофическое событие, произошедшее в одном конце сети, порождает волну, которая, подобно цунами, несет разрушительную энергию в разные «регионы» общества: через сети волны возмущения «рутинного» порядка повседневности расходятся в разные стороны. Такие импульсы производит любое событие, идентифицируемое как катастрофа: теракт, природное бедствие, техногенная авария, вспышка заболеваний, социальный конфликт и т.п. Разрушение из одной сферы выплескивается в другую, и уже непонятно, что является причиной чего. Общество становится все более прозрачным, проницаемым для катастроф, а значит, и более уязвимым, более хрупким. «Все яснее люди осознают хрупкость окружающего мира» [7, с. 156].

Милитаристическая идеология построения систем безопасности не способна справиться с действием таких катастроф. Ответом на такие вызовы становится лишь усиление секретности, контроля, громоздкости этих систем. Это продуцирует новые риски и отнюдь не снижает существующие системные. В этой связи представляется обоснованным переход к более гибкой системе безопасности, которая позволит работать с катастрофами на микроуровне повседневной жизни. Так, Н. Л. Смакотина говорит о необходимости формирования «новой парадигмы обеспечения безопасности, которая предполагает отказ от чисто силовых, военно-политических способов решения проблем национальной безопасности и признание безопасности системным свойством и способностью обеспечения стабильности развития в условиях конфликтов, неопределенности и риска» [6, с. 181].

Для того чтобы сделать шаг к «гибкой» стратегии, необходимо отказаться от представления о системе безопасности как механизме, который должен реагировать на четко определенный набор угроз. Систему безопасности необходимо переориентировать на работу с рисками. Риск наделен амбивалентной сущностью, с одной стороны - он то, чего еще нет, чистая возможность (а значит, может никогда и не реализоваться); с другой, риск реален, мы должны его учитывать, принимая какие-либо решения сегодня. Тем самым риск направляет наши действия, воздействует на действительность, поэтому он становится реальным. Риск является своеобразным гибридом возможности и действительности, угрозы и блага.

безопасность катастрофизм общественный

Список литературы

1.Бабосов Е. М. Катастрофы: социологический анализ. Мн.: Навука i тэхнiка, 1995. 472 с.

2.Бек У. Жизнь в обществе глобального риска - как с этим справиться: космополитический поворот [Электронный ресурс]. URL: http://www.gorby.ru/userfiles/lekciya_ulrih_beka.pdf (дата обращения: 20.06.2015).

3.Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну / пер. с нем. В. Седельника, Н. Федоровой. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с.

4.Бехманн Г. Современное общество: общество риска, информационное общество, общество знаний / пер. с нем.

5.Катастрофическое сознание в современном мире в конце XX века (по материалам международных исследований) / под ред. В. Э. Шляпентоха, В. Н. Шубкина, В. А. Ядова. М.: Моск. общественный науч. фонд; ИС РАН; Ун-т штата Мичиган, 1999. 347 с.

Размещено на Allbest.ru