Традиционализм семейного уклада и возрастные характеристики брачности: о чем говорит пример Карачаево-Черкесии?

(6)

Год рождения

1979-1983

1

1

1

1

1

1

1984-1988

0,796*

0,814

0,849

0,863

0,814

0,823

1989-1993

0,545***

0,551***

0,565***

0,568***

0,560***

0,558***

1994-1998

0,262***

0,248***

0,263***

0,245***

0,250***

0,231***

1999-2003

0,087*

0,094**

0,074**

0,079**

0,061***

0,064***

Родилась в городе Имеет высшее или

0,850

0,867

0,864

0,878

0,900

0,916

неоконченное высшее

0,621***

0,634***

0,666***

0,685***

образование Работает на момент

0,639***

0,633***

опроса

Карачаевка

0,731***

0,748***

0,729***

N

699

699

689

675

672

659

-2Log правдоподобия

3743,962

3668,598

3703,164

3628,954

3571,276

3497,664

Хи-квадрат модели

55,971***

64,358***

68,575***

75,957***

78,001***

84,540***

Примечание: * p<0,1, ** p<0,05, *** p<0,001.

Из моделей в таблице 11 легко видеть, во-первых, что риски вступления в первый брак значимо убывают от более старших когорт к более младшим. Также они с большой значимостью ниже у женщин, обучавшихся в высших учебных заведениях, и у женщин, имевших работу на момент опроса. Параметр места рождения (в городе или в селе) оказался незначим (также незначимы оказались вводившиеся в модели вместо него параметры, указывающие на окончание школы в городе или в селе и на проживание в городе или в селе на момент опроса; соответствующие модели не показаны по соображениям объема). Наконец, риски вступления в первый брак у женщин карачаевской национальности с высокой значимостью оказались ниже, чем у респондентов других национальностей.

Значимость параметра этнической принадлежности, обнаруженная в моделях пропорциональных рисков, подтвердилась и в логистических регрессиях, в которых моделируемым событием было вступление в первый брак к 22, 23, 24 годам (для респондентов, достигших соответствующего возраста к моменту опроса). В этих моделях подтвердилось «постарение» модели брачности в регионе в целом (значимо ниже шансы вступить в брак к этим возрастам у более молодых когорт). Также была обнаружена негативная значимость обучения в высшем учебном заведении для вступления в первый брак к этим возрастам. Что касается параметра этнической принадлежности, то у женщин карачаевской национальности шансы вступления в первый брак к этим возрастам были ниже, чем у женщин других национальностей, на 90%-ном уровне значимости. В таблице 12 показана логистическая модель для факта вступления в брак к 22 годам (в моделях, построенных для 23 и 24 лет, уровни значимости параметров и «знаки» коэффициентов были такими же).

Таблица 12. Логистическая модель для вступления в брак в 22 года или ранее (по данным опроса; только для респондентов, которым к моменту опроса исполнилось 22 года)

	Стандартная ошибка	Вальд	Exp(B)
1979-83 1984-88	0,278	9,056 1,430	0,717
1989-93	0,301	8,484	0 417***
1994-98	0,370	2,572	0,553*
Проживает в городе на момент опроса	0,266	0,409	0,844
(1 - да, 0 - нет)
Имеет высшее или неоконченное высшее образование (1 - да, 0 - нет)	0,232	14,825	0,409***
Карачаевка (1 - да, 0 - нет)	0,223	2,657	0,695*
Константа	0,285	,110	1,099
Примечание: N=497, К2Найджелкерке	= 0,112; * p<0,1, ** p<0,05,	*** p<0,001.

6. Обсуждение результатов анализа

Значимое снижение рисков вступления в брак от более старших поколений к более младшим в целом вписывается в общероссийскую тенденцию повышения возраста вступления в первый брак в постсоветские десятилетия (Захаров 2018: 131-149). Однако, учитывая, что ряд поколений, охваченных опросом, на его момент были далеки от «предельных» возрастов вступления в брак, невозможно определить, в какой мере этот результат говорит о повышении возраста первого супружества, а в какой мере - о росте доли окончательного безбрачия.

Негативная значимость для факта вступления в брак уровня образования и наличия у женщины работы вполне согласуется с общеизвестными мировыми тенденциями. В свете исходных положений нашего анализа эта значимость могла бы рассматриваться и как подтверждение влияния на брачность признаков семейного традиционализма. Однако такая интерпретация вызывает вопросы на фоне того, что для других параметров традиционного уклада значимой связи с фактом вступления в брак не обнаружено. При этом уровень образования женщины и наличие у нее работы (в отличие, например, от ее права самостоятельно принимать те или иные жизненные решения) могут быть следствием не только уклада семьи, но и таких «внешних» по отношению к семье факторов, как положение на рынке труда, доступность образовательных услуг и др. Что касается отсутствия значимости параметра сельского/городского проживания, то этот достаточно неожиданный результат требует дальнейшего осмысления.

Обратимся теперь к обнаруженной значимости параметра этнической принадлежности. Подтверждение Гипотезы 2 в ходе нашего анализа, наряду с межэтническими различиями, установленными дескриптивными методами в разделе 5 (таблица 10), приводят нас к следующему заключению: у карачаевского этноса в большей степени, чем у других народов, сохранились признаки традиционного семейного уклада, но при этом принадлежность к данному этносу связана с более поздним возрастом вступления в брак Поскольку у включенных в исследование когорт репродуктивный период не закончен, строго говоря, невозможно определить, связан ли это результат с откладыванием женщинами карачаевской национальности вступления в первый брак или с большей распространенностью среди них установки на окончательную бездетность.. С точки зрения ожиданий, основанных на исследованиях других стран и регионов, которые суммированы в разделе 3, такой результат парадоксален. Однако тенденция к более поздней брачности у женщин карачаевской национальности, на которую указывают результаты нашего моделирования, косвенно подтверждается данными Всероссийской переписи населения 2010 г.

Как известно, этой переписью не собирались данные о возрасте вступления в брак, но собирались данные о возрасте женщины при рождении первого ребенка. На рисунках П1-П7 Приложения сравнивается кумулятивная вероятность «дожития» бездетными к разным возрастам у женщин карачаевской и двух других крупнейших неславянских этносов КЧР (черкесов и абазин) к разным возрастам для когорт по годам рождения по данным ВПН-2010. Легко заметить, что во всех когортах, начиная с когорты 1950-54 годов рождения, для карачаевок был характерен более поздний «старт» материнства (для когорт, доживших до 40 лет к моменту ВПН-2010, можно констатировать и некоторое превышение у карачаевцев окончательной бездетности). То есть можно говорить о межэтническом отличии возрастной модели рождаемости, наблюдаемом из поколения в поколение в течение по крайней мере нескольких десятилетий. Данные ВПН-2010, разумеется, не позволяют ответить на вопрос, с чем связан регулярно более поздний «старт» материнства у карачаевцев: с более старшим возрастом вступления женщин в брак или с откладыванием первых рождений в браке. Тем не менее обнаруженная опросом тенденция к более позднему вступлению в брак у женщин карачаевской национальности на фоне крайне низкого уровня внебрачной рождаемости позволяет предсказать для них и более старший средний возраст при рождении первого ребенка, и это предсказание подтверждается переписными данными. Важно также отметить, что выявленные ВПН-2010 различия обнаружены уже для женщин 1950-х годов рождения, т. е. родившихся и прошедших первичную социализацию еще до начала массового переселения неславянских народов КЧР из села в город (см. раздел 4). Так что данные ВПН-2010 отражают разницу в возрастных характеристиках демографического поведения, восходящих к тому периоду, когда основные неславянские народы КЧР проживали в основном в селе. Тем самым возрастные различия, о которых идет речь, с большой вероятностью говорят о разнице возрастных установок в традиционных моделях демографического поведения этносов. А если так, то нынешняя более поздняя брачность у карачаевцев может быть объяснена именно большей сохранностью у них традиционного семейного уклада, обнаруженной нами по результатам опроса.

Следовательно, вопреки ожиданиям, формируемым имеющимися исследованиями брачности за пределами Западной Европы и Северной Америки, признаки традиционного семейного уклада не обязательно коррелируют с более ранним возрастом женщины при вступлении в брак. На примере КЧР мы увидели в точности обратную картину: у этноса, характеризующегося более традиционным семейным укладом по сравнению с другими этносами региона, обнаружилась более поздняя возрастная модель брачности. Такой результат не противоречит представлениям о традиционном семейном укладе как о такой организации семьи, при которой от каждого следующего поколения требуется воспроизведение определенных «образцов» поведения предков. Однако данный результат заставляет признать, что эти образцы могут быть разными, в том числе они могут предписывать и относительно позднее наступление демографических событий. Если в некотором социуме заметную роль играют нормы традиционного семейного уклада, то в общем случае уместно предполагать именно сам факт следования каким-либо возрастным образцам матримониального поведения, но не конкретные характеристики возраста брачности. А если у разных этносов связь между признаками традиционного семейного уклада и возрастом первого супружества может быть разнонаправленной, не выглядит неожиданным и тот результат, что на выборке, объединяющей все этносы исследуемого нами региона, эти признаки не обнаруживают значимой однонаправленной связи с тем, во сколько лет женщина вступила в брак.

Добавим, что сочетание признаков традиционализма семейного устройства с достаточно поздним возрастом вступления женщин в брак на Северном Кавказе, по- видимому, наблюдается не только в Карачаево-Черкесии. Опрос женщин 16-44 лет в Республике Ингушетия, проведенный нами в 2019 г., показал, что в этом регионе средний возраст женщины при вступлении в первый брак для достигших на момент опроса 40 лет был старше 24 лет (опрос был проведен методом телефонных интервью и охватил 800 респондентов). Ингушетия отличается от КЧР значительно более высокой «сохранностью» многих признаков семейного «традиционализма» (в частности, как показал опрос, там значительно выше, чем в КЧР, доля браков, заключенных по инициативе старших родственников жениха и невесты; выше зависимость женщины от старших членов семьи при принятии различных важных жизненных решений и др.). При этом предварительный анализ результатов опроса показал, что среди социокультурных параметров значимо связаны с более молодым возрастом вступления в брак параметры, характеризующие личную религиозность женщины, но не параметры, являющиеся индикаторами традиционности семейного уклада.

Вывод нашей работы имеет некоторые следствия для исследований демографических процессов в развивающихся странах. Масштабное повышение во многих из этих стран среднего возраста «старта» материнства, начавшееся в последней трети прошлого столетия (Bongaarts 1999), принято рассматривать как один из компонентов демографической модернизации, отхода от традиционных установок брачнорепродуктивного поведения. Однако в свете полученных результатов необходимо иметь в виду, что само по себе абсолютное значение среднего возраста женщины при наступлении какого-либо демографического события, даже если оно является высоким на фоне других развивающихся стран, не может автоматически рассматриваться как свидетельство модернизации семьи: это значение может также соответствовать возрастным нормам, задаваемым местными традициями.

Вместе с тем открытым остается вопрос о том, чем определяется «направление» связи между семейным традиционализмом и возрастом вступления в брак. Предопределили ли эту «традицию позднего брака» у карачаевцев какие-либо социальные процессы, разворачивавшиеся среди этого народа в период сталинской депортации 1943-1957 гг., или же она восходит к более давним обычаям - ответы на такие вопросы требуют, разумеется, отдельного исследования.



Выводы

В статье была рассмотрена взаимосвязь характеристик семейного уклада и возраста женщины при вступлении в первый брак в одном из регионов Северного Кавказа - Карачаево-Черкесии. Исследование основывалось на результатах опроса женщин репродуктивного возраста, проведенного нами в КЧР в 2018 г. Опрос показал, что в этом регионе некоторые признаки традиционного уклада семьи, касающиеся гендерных и поколенческих асимметрий, имеют достаточно большое распространение. При этом влияние семейного «традиционализма» на возрастные характеристики брачности оказалось не вполне таким, каким оно ожидается на основе исследований, проведенных в других странах и регионах. Наиболее неожиданный результат состоит в том, что у этноса, характеризуемого более высокой степенью сохранности норм традиционного семейного уклада, обнаруживается статистически значимая тенденция к более позднему вступлению женщин в брак. Из этого следует, что взаимосвязь между нормами семейного уклада и возрастными характеристиками демографических событий может быть более разнообразной, чем это предполагается на основе проводившихся ранее исследований данной проблематики. Данные Северного Кавказа, отличающегося заметной вариативностью моделей брачно-репродуктивного поведения, а также характеристик семейного уклада, могут дать еще много возможностей для исследования взаимосвязей между ними. Применительно к КЧР следующим шагом, по-видимому, должно стать исследование значимости норм семейного уклада для возрастных параметров и уровня рождаемости.



Литература

1. Белозеров С.В. (2005). Этническая карта Северного Кавказа. М.: О.Г.И. Бурдяк А.Я. (2007). Применение метода «анализа наступления события» (event history analysis) с помощью пакета SPSS. Spero, 6, 189-202.

2. Захаров С.В. (Ред.) (2018). Население России - 2016 (Двадцать четвертый ежегодный демографический доклад). М.: Издательский дом ВШЭ.

3. Казенин К.И., Козлов В.А. (2017a). Особенности брачно-репродуктивного поведения населения в Республике Дагестан: их причины и социально-экономические последствия. Вестник Института экономики РАН, 2, 65-81. URL: https://publications.hse.ru/mirror/pubs/share/folder/ef6j9823c7/direct/206180572.

4. Казенин К.И., Козлов В.А. (2017b). Возраст материнства в Дагестане: значимость этнического фактора в условиях модернизации. Народонаселение, 1, 46-58. URL: https://www.jour.isras.ru/index.php/population/article/view/6521/6410.

5. Карпов Ю.Ю. (2001). Женское пространство в культуре народов Кавказа. СПб.: Петербургское востоковедение.

6. Митрофанова Е.С. (2019). Переход во взрослую жизнь: сравнение Северного Кавказа с общероссийской картиной. Журнал исследований социальной политики, 17(1), 133-141. doi: 10.17323/727-0634-2019-17-1-133-141.

7. Павлова О.С. (2012). Ингушский этнос на современном этапе. Черты социальнопсихологического портрета. М.: Форум.

8. Павлова О.С. (2013). Чеченский этнос сегодня: черты социально-психологического портера. М.: Сам Полиграфист.

9. Сабанчиева Л.Х. (2016). Гендер в социально-политических процессах в Кабардино-Балкарии (20-е гг. ХХ в. - начало XXI века). Нальчик: КБИГИ.

10. Стародубровская И.В. (2019). Кризис традиционной северокавказской семьи в постсоветский период и его социальные последствия. Журнал исследований социальной политики, 17(1), 37-54. doi: 10.17323/727-0634-2019-17-1-39-56.

11. Тённис Ф. (2002) Общность и общество: Основные понятия чистой социологии. СПб: Владимир Даль.

12. Хаджнал Дж. (1979). Европейский тип брачности в ретроспективе. Брачность, рождаемость, семья за три века. Сб. статей род ред. А.Г. Вишневского и И.С. Кона. М., Статистика: 14-70.

13. Agarwala R., Lynch .S.M. (2006). Refining the Measurement of Women's Autonomy: An International Application of a Multi-dimensional Construct. Social Forces, 84(4), 2069-2090. doi: 10.1353/sof.2006.0079.

14. Ahearn L. (2001). Invitations to love: literacy, love letters, and social change in Nepal. Ann Arbor: University of Michigan Press.

15. Bongaarts J. (1999). The fertility impact of changes in timing of childbearing in developing world. Population Studies, 53(3), 277-289. doi: 10.1080/00324720308088.

16. Collier J. (1997). From duty to desire: remaking families in a Spanish village. Princeton: University Press.

17. Dommaraju P., Agadjanian V. (2008). Nuptuality in Soviet and post-Soviet Central Asia. Asian Population Studies, 4(2), 195-213. doi: 10.1080/17441730802247463

18. Dyson T., Moore M. (1983). On Kinship Structure, Female Autonomy, and Demographic Behaviorin India. Population and Development Review, 9(1), 35-60. doi: 10.2307/1972894.

19. Gruber S., Szoltysek M. (2012). Quantifying Patriarchy: An Explorative Comparison of Two Joint Family Societies. MPIDR Working Paper WP 2012-017, April 2012. URL: https://www.demogr.mpg.de/en/projects_publications/publications_1904/mpidr_working_papers/quantifying_patriarchy_an_explorative_comparison_of_two_joint_family_societies_460 4.htm.

20. Hajnal J. (1965). European marriage pattern in historical perspective. In D.V. Glass, D.E.C. Eversley (Eds.), Population in History. London: Arnold.

21. Hart K. (2007). Love by Arrangement: The Ambiguity of `Spousal Choice' in a Turkish Village. The Journal of the Royal Anthropological Institute, 13(2), 345-362. doi: 10.1111/j .1467- 9655.2007.00438.x.

22. Kaser K. (2002). Power and inheritance: male domination, property and family in Eastern Europe, 1500-1900. History of the Family, 7, 375-395. doi: 10.1016/S1081 -602X(02)00109-4.

23. Lerch M. (2013). Patriarchy and fertility in Albania. Demographic Research, 29, 133-166. doi: 10.4054/DemRes.2013.29.6.

24. Malhotra A., Vannemann R., Kisher S. (1995). Fertility, Dimensions of Patriarchy, and Development in India. Population and Development Review, 21(2), 281-305. doi: 10.2307/2137495.

25. Mason K.O. (1987). The Impact of Women's Social Position on Fertility in Developing Countries. Sociological Forum, 2(4), 718-745. doi: 10.1007/BF01124382.

26. Molodikova I., Watt A. (2014). Growing up in the North Caucasus: society, family, religion and education. London: Routledge.

27. Morgan S.P., Stash S., Smith K., Mason K.O. (2002). Muslim and Non-Muslim Differences in Female Autonomy and Fertility: Evidence from Asian Countries. Population and Development Review, 28(3), 515-538. doi: 10.1111/j.1728-4457.2002.00515.x.



Приложение

Рисунок П1. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1950-54 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.

Рисунок П2. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1955-59 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.

Рисунок П3. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1960-64 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.

Рисунок П4. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1965-69 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.

Рисунок П5. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1970-74 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.

Рисунок П6. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1975-79 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.



Рисунок П7. Кумулятивная вероятность «дожития» бездетной, карачаевки, черкешенки и абазинки 1980-84 годов рождения

Источник: Данные ВПН-2010.

Размещено на Allbest.ru

...