Купленное время. Отсроченный кризис демократического капитализма

Размещено на http://www.allbest.ru/

Купленное время. Отсроченный кризис демократического капитализма

Штрик Вольфганг -- почётный директор Института изучения общества им. М. Планка.

Выдающийся немецкий экономический социолог Вольфганг Штрик анализирует истоки последних кризисов -- финансового, налогового и экономического, рассматривая их как часть длительной неолиберальной трансформации послевоенного капитализма, начавшейся в 1970-х гг. Обращаясь к выдвинутым в то время теориям кризиса, он рассматривает последующие противоречия и конфликты между государствами, правительствами, избирателями и капиталистическими интересами -- процесс, в ходе которого основное внимание в европейской системе государств сместилось с налогообложения через долг к бюджетной «консолидации». Исследование заканчивается обзором перспектив восстановления социальной и экономической стабильности.

Журнал «Экономическая социология» публикует выдержки из первой главы книги «От кризиса легитимации к фискальному кризису», в которой представлен краткий обзор взаимосвязей между финансовым кризисом, кризисом налоговой системы и кризисом роста. Автор разбирается с вопросом, почему хитросплетение этих взаимосвязей до сих пор является непосильной загадкой как для любого кризисного менеджмента, так и для политиков. Также автор пытается понять, почему теории 1970-х гг., заявлявшие о надвигающемся «кризисе легитимации» «позднего капитализма», оказались не в силах предвидеть тех социальных трендов, которые в последующие десятилетия опровергли все высказанные в этих теориях предположения.

Ключевые слова: теория кризиса; кризис легитимации; фискальный кризис; налоговый кризис; поздний капитализм; экономический рост; европейское государство.

Abstract

The outstanding German economic sociologist Wolfgang Streeck analyzes sources for recent fiscal, tax and economic crises, considering them as parts of the long-lasting neoliberal transformation of post-war capitalism, which started in the 1970s. Addressing the proposed crisis theories, the author discusses the subsequent contradictions and conflicts between states, governments, voters and capitalistic interests--a process of shifting the main attention from taxation through debt to budget consolidation within the European system of states. At the end of the study, he considers some perspectives on how social economic stability can be achieved again.

The Journal of Economic Sociology has published some excerpts from the first chapter, “From Legitimation Crisis to Fiscal Crisis,” in which the author briefly reviews the interconnections between the financial crisis, the crisis of the tax system, and the crisis of growth. The author explains why the stratagem of these interconnections refers to an impossible riddle for any anti-crisis management as well as for politicians. Finally, the author tries to find an answer to the question of why crisis theories of the 1970s, having claimed that a legitimation crisis was coming, turned out to be unprepared to face the social trends which rejected all their predictions.

Keywords: crisis theory; legitimation crisis; fiscal crisis; tax crisis; late capitalism; economic growth; European state.

финансовый кризис капиталистический

1. От кризиса легитимации к фискальному кризису

Многое свидетельствует о том, что прозвучавшие в последующие десятилетия заявления о несостоятельности франкфуртских неомарксистских теорий кризиса, относившихся к 1960-1970-м гг., оказались поспешными. Вероятно, трансформация и смена такой крупной общественной формации, как капитализм, требует больше времени, чем хватает терпения у теоретиков кризиса, которые хотели бы ещё при жизни узнать, верны ли их теории. К тому же социальные изменения порой описывают такие причудливые обходные петли, которых теоретически вообще не должно быть, что объяснить их возможно (если вообще возможно) только задним числом и ad hoc. Во всяком случае, я считаю, что кризис, в котором капитализм застрял сегодня, в начале XXI века, -- это кризис и экономический, и политический, и понять его можно, только рассматривая как кульминацию развития, начавшегося в середине 1970-х гг., а теории кризиса того времени и стали первыми попытками интерпретировать эту линию развития.

Теперь уже неоспоримо, что 1970-е гг. стали поворотным этапом2: в этот период завершились процессы восстановления после войны, наметился распад международной валютной системы (до того момента фактически выполнявшей функцию поддержания политического мирового порядка послевоенного времени [Ruggie 1982]), возвратились кризисоподобные явления и пробуксовки хозяйственной деятельности в ходе капиталистического развития.

Вдохновлённая идеями марксизма, франкфуртская социология оказалась лучше прочих подготовлена к тому, чтобы на интуитивном уровне почувствовать политический и экономический драматизм того времени. И всё же её попытки вписать тогдашние отклонения -- начиная от волны забастовок 1968 г. [Crouch, Pizzorno 1978] и до первого так называемого нефтяного кризиса -- в широкий исторический контекст развития современного капитализма вскоре были почти забыты, равно как и практические амбиции, в которых теория кризиса неизбежно увязывалась с критической теорией. Произошло слишком много всего неожиданного.

Теория позднего капитализма [Habermas 1973; 1975; Offe 1972; 1975] пыталась заново определить точки напряжения и разрывов в политической экономии современности. Однако направление, которое приняло это развитие, а также предполагаемые варианты решения незаметно выскользнули из выбранной теоретической системы координат. Думается, одной из проблем теории было то, что она трактовала «золотые годы» послевоенного капитализма как период совместного технократического управления, объединившего правительства и крупные корпорации, -- их сеть опиралась на принципы стабильного роста и стремление к окончательному преодолению системных кризисных явлений в экономике капитализма. Во главу угла теория ставила не техническую управляемость современного капитализма, а его социальную и культурную легитимацию. В результате, недооценивая капитал как политического актора и стратегическую силу, но при этом переоценивая способность правительств к действиям и планированию, сторонники описанного подхода подменили экономическую теорию теориями государства и демократии и поплатились за это, лишившись в своём аналитическом арсенале ключевых постулатов марксистского наследия.

Теория кризиса образца 1968 г. оказалась плохо или вообще никак не подготовленной к трём главным аспектам развития того времени. Во-первых, в ходе неолиберальных попыток оживить динамику капиталистического накопления разнообразными механизмами дерегулирования, приватизации и расширения рынков капитализм начал стремительно и весьма успешно возвращаться к «саморегулируемым» рынкам. Все, кому довелось наблюдать это в 1980-1990-е гг. в непосредственной близости, довольно скоро столкнулись с трудностями, которые таит понятие «поздний капитализм»3. Во-вторых, та же участь постигла ожидания кризиса легитимации и кризиса мотивации. Ещё 1970-е гг. стали свидетелем массового и скорого культурного одобрения образа жизни, приспособленного к рынку и обусловленного Относительно Федеративной Республики Германия см., наряду со множеством прочих, следующие работы: [Doering- Manteufell, Raphael 2008; Raithel, Rцdder, Wirsching 2009]. О западном мире в целом см., например: [Judt 2005; Glyn 2006]; см. также отчёт Трёхсторонней комиссии об «управляемости» демократий: [Crozier, Huntington, Watanuki 1975]. Отчего это понятие планомерно модифицировалось и постепенно лишалось своей апокалипсической коннотации. Оглядываясь назад, Клаус Оффе говорит о «терминологической ошибке» [Offe 2006], ставшей особенно очевидной, когда после 1989 г. выяснилось, что адекватной альтернативы капитализму не наблюдается, и речь может идти только лишь о его регулировании, но не о его преодолении. им; особенно выразительно одобрение проявилось, например, в энтузиазме женщин по поводу «отчуждённого» наёмного труда, а также в разросшемся сверх всяких ожиданий обществе потребления [Streeck 2012]. И наконец, в-третьих, экономические кризисы, сопровождавшие переход от послевоенного капитализма к неолиберальному (в частности, высокий уровень инфляции в 1970-х гг. и государственный долг в 1980-х), для теории кризиса легитимации оставались, скорее, маргинальным в отличие от объяснения инфляции в духе Дюркгейма (как проявления аномии вследствие конфликта распределения ресурсов) [Goldthorpe 1978] или таких авторов, как Джеймс О'Коннор, который ещё в 1960-х гг. предсказал, хотя и в категориях ортодоксального марксизма, «фискальный кризис государства» и вытекающий из него революционно-социалистический союз объединившихся в профсоюзы служащих государственных учреждений и их клиентов из числа излишнего населения [O'Connor 1972; 1973].

Ниже мне хотелось бы обрисовать историческую перспективу капиталистического развития начиная с 1970-х гг., в которой «восстание капитала» против послевоенной смешанной экономики будет увязано с широкой популярностью быстро растущих (после десятилетия 1970-х) рынков труда и рынков потребительских товаров, а также с чередой проявлений экономического кризиса, наблюдаемых с того момента и по сей день (и достигших своего пика в тройственном кризисе банковской системы, государственных финансов и экономического роста). В последней трети ХХ века, на мой взгляд, происходит «высвобождение» [Glyn 2006] глобального капитализма: сопротивление владельцев (Besitzer) и распорядителей (Verfьger) капитала -- класса «зависимого от прибыли» -- закончилось их победой над разнообразными обязательствами, которые после 1945 г. вынужден был соблюдать капитализм, чтобы в условиях системной конкуренции вновь стать политически приемлемым.

Этот успех и -- вопреки всем ожиданиям -- восстановление капиталистической системы в виде рыночной экономики я объясняю прежде всего государственной политикой, которая покупала время для поддержки сложившегося хозяйственного и общественного уклада, что, в свою очередь, достигалось поощрением лояльности неолиберальному проекту общества, которое преподносилось как общество потребления (а это просто немыслимо в теории позднего капитализма), -- сначала с помощью роста денежной массы и инфляции, затем растущего государственного долга и, наконец, через свободное кредитование населения. Да, через какое-то время каждая из этих стратегий, исчерпавшись, выгорала -- примерно так же, как и неомарксистская теория кризиса: подрывая принципы функционирования капиталистической экономики, требующей, чтобы ожидания «справедливого вознаграждения» оказывались важнее прочих. Все это неминуемо приводило к проблемам легитимации, возникающим то тут, то там, но не столько среди масс, сколько в среде капитала -- в виде кризисов накопления, которые, в свою очередь, угрожали легитимации системы среди демократически настроенного населения. Преодолеть это, как я покажу далее, было возможно только через дальнейшую либерализацию экономики и иммунизацию экономической политики против демократического давления снизу -- чтобы вернуть в систему доверие «рынков».

Сегодня, оглядываясь назад, мы видим, что история кризиса позднего капитализма начиная с 1970-х гг. представляет собой разворачивающееся нарастание старых фундаментальных противоречий между капитализмом и демократией -- своего рода постепенное расторжение вынужденного брака, заключённого между ними после Второй мировой войны. По мере того как проблемы легитимации демократического капитализма превращались в проблемы накопления, для их решения стало требоваться дальнейшее освобождение капиталистической экономики от демократического вмешательства. Таким образом, массовая опора современного капитализма переместилась из политического поля в рыночное Вероятно, потому что в Германии, где возникла теория кризиса легитимации, экономический кризис ощущался не так остро; можно вспомнить официальную правительственную риторику 1970-1980-х гг. о «германской модели»., понимаемое как механизм выработки «страха и жадности»5, и всё это в условиях всё большего отделения экономики от массовой демократии. Я опишу это развитие как трансформацию кейнсианской политико-экономической институциональной системы послевоенного капитализма в неохайекианский режим.

Мой вывод будет таков: не исключено, что сегодня, в отличие от 1970-х гг., мы действительно переживаем конец политико-экономической формации послевоенного времени -- тот самый конец, который предсказывали и даже лелеяли теории кризиса «позднего капитализма». Я уверен, дни привычной нам демократии сочтены -- её ждёт стерилизация, на смену редистрибутивной массовой демократии придёт урезанная комбинация правового государства и публичных развлечений. Этот процесс отделения демократии от капитализма путём отделения экономики от демократии -- процесс «дедемократизации капитализма» путём «деэкономизации демократии» -- после кризиса 2008 г. зашёл уже довольно далеко, как в Европе, так и повсюду в мире.

Однако вопрос о том, сочтены ли заодно и дни капитализма, следует оставить открытым. Институциональные ожидания, присущие трансформированной неолиберальной демократии, того, что придётся обойтись без справедливого вмешательства рынка, никак несовместимы с капитализмом. Тем не менее, несмотря на все усилия по перевоспитанию, сохраняющиеся среди некоторых слоёв населения смутные надежды на социальную справедливость могут помешать дрейфу к рыночной демократии в духе laissez-faire и даже послужить толчком к зарождению анархических протестных движений. Безусловно, старые теории кризиса не раз подчёркивали такую возможность. Вопрос в том, могут ли протесты подобного рода представлять опасность стабильности для маячащего на горизонте капиталистического «общества двух третей» или для глобальной «плутономии»6 разнообразные инструменты управления заброшенным «андерклассом», разработанные и испробованные прежде всего в США, кажутся вполне пригодными для экспорта в Европу. Ключевым мог бы стать вопрос о том, появятся ли в будущем -- если от денежного допинга с его потенциально опасными побочными эффектами в какой-то момент придётся отказаться -- другие наркотики роста, которые позволят сохранить привычный порядок накопления капитала в богатых странах. Мы можем лишь строить предположения на этот счёт, что я и сделаю в заключении к этой книге.

2. Кризис нового типа

Вот уже несколько лет капитализм богатых демократических обществ переживает тройной кризис, и конца ему пока не видно: банковский кризис, кризис государственных финансов и кризис реальной экономики. Никто не ожидал -- ни в 1970-х гг., ни в 1990-х, -- что такое совпадение возможно. В Германии благодаря особым обстоятельствам7, которые сложились более или менее случайно и казались, скорее, экзотическими, этот кризис долгие годы не замечали -- лишь предостерегали от «кризисной Согласно интерпретациям с позиций финансового капитализма, жадность и страх -- основные поведенческие мотивы на рынках акций, а также в капиталистической экономике в целом [Shefrin 2002]. Понятие «плутономия» было предложено исследовательским отделом Ситибанка, чтобы развеять страхи некоторых частных клиентов, испугавшихся, что их будущее благосостояние будет, как в кейнсианском мире, зависеть от материального благополучия широких масс [Citigroup Research 2005; 2006]. Вопреки добрым советам всезнаек, Германия отстояла свою промышленную базу и только в 1980-1990-х гг. очень медленно начала строить «общество услуг» по американскому или британскому образцу. После 2008 г. она смогла по-прежнему экспортировать товары без снижения их качества (например, автомобили премиум-класса и оборудование), оборачивая себе на пользу высокие темпы экономического роста в Китае и увеличивающееся доходное неравенство в разрываемых кризисом США. Кроме того, обменный курс евро внутри еврозоны был зафиксирован на более низкой отметке, чем обменный курс отдельно взятой немецкой валюты. Впоследствии европейский финансовый и налоговый кризисы окажут ещё большее давление на обменный курс евро. истерики». В большинстве же других богатых демократий, включая Соединённые Штаты, кризис серьёзно затронул жизнь несколько поколений и к 2012 г. начал радикально трансформировать условия социального существования.

1. Банковский кризис проистекает оттого, что в «зафинансированном» («финансиализированном») капитализме западного мира слишком много банков выдали слишком много кредитов, государственных и частных, из которых неожиданно в какой-то момент большая часть оказалась просрочена. Поскольку ни один банк больше не может быть уверен, что банк-партнёр, с которым он сегодня имеет дело, завтра не обанкротится, банки больше не хотят друг друга кредитовать8. К тому же их вкладчики в любой момент могут начать массовое изъятие депозитов из-за страха лишиться своих накоплений. Кроме того, поскольку регулятор ожидает, что для сокращения рисков банки наращивают капитальный резерв пропорционально дебиторской задолженности, банки вынуждены сдерживать предоставление кредитов. Помочь в данной ситуации могло бы государство, взяв на себя просроченные кредиты, обеспечив неограниченное страхование вкладов и проведя рекапитализацию банков, и лучше, чтобы оно сделало всё это одновременно. Но для проведения такого «банковского спасения» необходимы астрономические суммы, а государства сегодня и без того перегружены долгами. И все же, если бы разорившиеся банки утянули за собой остальные, это могло бы оказаться не дешевле (а то и дороже). Но об этом можно только гадать -- в этом суть проблемы.

2. Фискальный кризис (кризис государственных финансов) -- результат бюджетного дефицита и растущего государственного долга, берущих начало в 1970-х гг. (см. рис. 1(a, b)9), а также привлечения заёмных средств, которое потребовалось после 2008 г. для спасения как финансового сектора (путём рекапитализации финансовых институтов и приобретения обесценившихся долговых ценных бумаг), так и реального сектора экономики (через налоговое стимулирование). Повышенный риск неплатёжеспособности государства в некоторых странах привёл к увеличению стоимости старого и нового заёмного капитала. Чтобы вернуть доверие рынков, правительства принимают жёсткие меры, предписывая себе и своим гражданам режим строжайшей экономии, а также, как в Европейском союзе, контролируя друг друга и даже запрещая новые займы. Разумеется, это не помогает справиться с банковским кризисом и тем более преодолеть рецессию в реальном секторе экономики. Спорным остаётся даже вопрос о том, помогает ли режим жёсткой экономии уменьшить долговую нагрузку, ведь он не только не способствует экономическому росту, но и, возможно, препятствует ему. А для сокращения государственного долга рост важен ничуть не меньше, чем сбалансированный бюджет. Природа банковского кризиса такова, что никакие статистические данные не могут отразить его истинные масштабы. Какие из выданных кредитов окажутся просроченными, наверняка не может знать и сам банк, а если он располагает такой информацией, то должен постараться не раскрывать ее (если только у него нет возможности передать обесценившиеся бумаги в банк проблемных активов, получающий поддержку государства). То же касается взаимного раскрытия информации о национальных банковских системах -- правительства и международные организации могут лишь выдвигать предположения о их реальном состоянии. Публично представляемые результаты стресс-тестов, проведённых национальными или международными организациями, не могут быть надёжными, поскольку заявление о проблемах неизбежно повышает вероятность того, что проблема выльется в кризис. Стресс-тесты, как правило, изначально построены таким образом, чтобы продемонстрировать успокаивающие результаты; хороший пример (или был таковым до недавнего времени) -- ничем не примечательные европейские экспертные заключения о состоянии испанских банков. Динамика увеличения государственных долгов за четыре десятилетия по Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) в целом приведена на рис. 1(а); на рис. 1(b) -- по семи избранным странам, за каждой из которых стоит особая группа: США и Великобритания (англосаксонские демократии с высокой степенью финансиализации), Швеция (представитель скандинавских демократий), Германия и Франция (крупные страны континентальной Европы), Италия (представитель Средиземноморья) и Япония (развитое азиатское индустриальное общество). Поразительно, сколь незначительны различия между странами, особенно если не брать Японию с её чрезвычайно высоким уровнем новых займов после того, как в конце 1980-х гг. там лопнул пузырь на рынке недвижимости.

Рис. 1(а). Государственный долг в % от ВВП, в среднем по странам ОЭСР, 1970-2010 гг.

Рис. 1(b). Государственный долг в % от ВВП, по семи странам ОЭСР, 1970-2010 гг.

3. Наконец, кризис реальной экономики, проявляющийся в высоком уровне безработицы и в экономической стагнации (см. табл. 1)10, отчасти объясняется тем, что компании и потребители испытывают трудности в получении банковских кредитов, поскольку многие из них уже и так погрязли в долгах, а банки не хотят рисковать и к тому же испытывают дефицит капитала. Правительства тем временем сокращают свои расходы, а если не помогает и это, то повышают налоги. Таким образом, экономическая стагнация усиливает фискальный кризис и -- вследствие наступающего дефолта -- приводит к кризису в банковском секторе.

Очевидно, что эти три кризиса тесно связаны: банковский кризис связан с фискальным через деньги, банковский и кризис реального сектора экономики -- через кредиты, а фискальный и кризис реального сектора экономики -- через государственные расходы и доходы. Они постоянно усугубляют друг друга, несмотря на то что их масштаб, серьёзность и степень взаимозависимости варьируются от страны к стране. Кроме того, между странами прослеживается разностороннее взаимодействие: обанкротившиеся банки в одной стране могут увлечь за собой зарубежные банки; рост процентных ставок по государственным облигациям, вызванный неплатёжеспособностью какой-либо страны, способен разрушить финансовую систему многих других стран; национальная экономическая активность или её резкий спад имеют международные последствия и т д. В Европе, как мы увидим, институциональная система валютного союза придаёт сотрудничеству и взаимодействию особую форму и динамику.

Нынешнему кризису капиталистических демократий летом 2012 г. исполнилось уже четыре с лишним года. Он совершенно неожиданным образом постоянно меняет свой облик, при этом на первый план Подробное обсуждение последствий банковского и фискального кризисов для реального сектора экономики требует отдельного исследования, выходящего за рамки компетенций автора настоящей работы. На рис. 2 показаны экономическая стагнация и даже спад ВВП по отдельным странам (исключение в списке составляют Германия и Швеция) на протяжении пяти лет после 2007 г. -- последнего предкризисного года. Особенно серьёзное положение сложилось в кризисных странах Европы (в Греции, Ирландии, Португалии и Испании), где рецессия сопровождалась падением уровня занятости и ростом безработицы. Картина, которую мы можем наблюдать в Великобритании и Соединённых Штатах, немного лучше. выдвигаются новые страны и новые комбинации проблем. Никто не знает, что будет дальше; темы меняются от месяца к месяцу, иногда даже от недели к неделе, но почти всегда в какой-то момент они возвращаются вспять и повторяются. Политические действия сопряжены с широчайшим спектром непредсказуемых побочных эффектов -- комплексность как она есть. Решая одну проблему, правительство порождает новую; при выходе из одного кризиса усугубляются другие кризисы -- на месте одной отрубленной головы у гидры вырастают две новые. Слишком многое необходимо охватить одновременно; поспешно лепятся временные заплатки, встающие на пути долгосрочных решений; к реализации долгосрочных решений даже не подступаются, поскольку текущие проблемы постоянно требуют скорейшего разрешения; повсюду рвётся, и усилия по латанию одной дыры ведут к появлению новых дыр. Никогда со времени Второй мировой войны правительства западных капиталистических стран не выглядели столь беспомощными, никогда под маской хладнокровия и безупречной политической выучки не скрывалось так много обезображенных паникой лиц.

3. Две неожиданности для теории кризиса

В неомарксистских франкфуртских теориях кризиса 1968 г. Ниже я намеренно буду опираться на то, что между этими теориями общего, а не на их очевидные различия, поскольку последние кажутся слишком незначительными в сравнении с тем, куда в действительности пошло развитие годы спустя. И только эта разница между теорией и реальностью представляется мне здесь важной. не фигурируют банки и финансовые рынки. И в этом нет ничего удивительного, ибо тогда никто не мог предвидеть «финансиализацию» капитализма. Но в этих теориях также ничего не было сказано и об экономических циклах, кризисах роста и о границах роста, о недопотреблении или перепроизводстве. Возможно, это связано с желанием избежать экономического детерминизма, к которому склонны столь многие марксистские течения, особенно ортодоксальный советский марксизм. Как бы то ни было, более важным мне представляется своеобразный дух того времени, удивительно глубоко проникнутый левыми идеями. Капиталистическую экономику превратили в машину по обеспечению экономического процветания, которая -- с помощью набора кейнсианских инструментов -- работает стабильно, не боясь кризисов и опираясь лишь на хорошо выстроенную систему сотрудничества между государством и крупными корпорациями. Таким образом, материальное воспроизводство капиталистического индустриального общества казалось гарантированным, экономические предпосылки кризиса -- преодолёнными, а перспектива пауперизации рабочего класса, которой так пугали ортодоксы, не маячит даже на самом отдалённом горизонте.

Таблица 1 Последствия кризиса 2008 г. для реального сектора экономики семи стран, % [OECD 2012].