"Живущие на окраинах": социальные изгои или "забытые" граждане

Просто их жестокость - это последний сигнал предупреждения о всеобщей опасности. Это не их диалог с обществом, но монолог, который они произносят против него… Они таким образом заявляют о своем «невидимом» обществом существовании, о своей реальности, об обычной реальности своего мира. И эта жестокость, конечно, исполнена хаосом, который близок хаосу всего мира. Его не избежать, но его нельзя и отвергнуть. Нужно нести этот груз. А какую надежду ему противопоставить?..

Насилие для молодых - как сопротивление собственной смерти. А она - часть их бытия в гетто. Таким образом, их жестокость - это их вызов, их способ противостояния бездне.

Надо думать о том, как противостоять их жестокости. Искать другую территорию, где бы они научились бороться за свое будущее другими способами - музыкой, литературой, живописью, танцами, даже если кому-то это покажется бесполезным занятием.

Завоевание Свободы - это бег на длинную дистанцию. Надо, чтобы у всех хватило дыхания.

Случаются времена, когда студенты и молодежь из иммигрантских предместий выходят на улицы. Это их общий бунт. Но бунтарство одних не равно бунту других. Способы повстанчества студентов считаются легитимными. Бунт детей окраин - незаконен. Но что они знают о законности? На что им опираться? Вокруг них - пустота…

Требования студентов вписываются в жизнь общества; требования молодежи окраин - маргинальны… Они - на полях тех страниц, на которых пишется книга общества… Дистанция, разделяющая студентов и молодежь окраин, огромна, открыта, неодолима, тревожна. Разрыв между теми, кто учится, и теми, кто просто выживает в городских предместьях, все очевиднее. Да и само студенческое сообщество игнорирует «периферию», потому что прочно вписано в общественную систему. Для нее студенческий бунт даже имеет определенную пользу - это показатель «здоровья» общества… Когда-то, действительно, со студенческими волнениями можно было связывать надежду на какие-то революционные изменения, во всяком случае, духовные… Но теперь сознание любого интеллектуала маниакально преследует только одну цель, связанную с обретением профессии, способной обеспечить работу. Особенно в эпоху кризисную…

Молодежь с окраин, не посещающая высших учебных заведений, тоже по-своему заботится о собственном выживании. На своей территории она устроила собственный мир, где царят разбой, кражи, ложь и обман. У них своя эстетика жизни… Один парнишка мне даже сказал: «Знаешь, мы уже привыкли к наручникам… Когда их надевают, то это значит, что тебя увезут куда-то. В любом случае это лучше, чем торчать здесь…»

На мой вопрос, нравится ли кому-то из них жить в этих кварталах, мне ответили: «Нет. Здесь слишком много наркоманов. Они нам мешают делать наши дела. Ничего толком не умеют, даже дверь взломать, просто что-то украсть… Еще хуже, если найдешь кого-то из них мертвым где-нибудь в подвале…»

Понять всю нищету нашего времени означало бы принять как само собой разумеющееся, что молодые ребята могут воровать, попрошайничать, быть наркоманами, заниматься проституцией, убивать и быть убитыми в свою очередь. Конечно, честные люди не позволяют себе этого. Но порой кажется, что другие просто ставят общественный эксперимент, смотрят на насилие, творящееся в обществе, как химики на свой лабораторный опыт…

Бедность, в которой я вырос в детстве и которая казалась мне моим «частным» несчастьем, так разрослась сегодня повсюду, так разъела жизнь больших городов, что мне кажется, что отныне я живу среди руин всеобщей катастрофы. Мир здесь настолько пронизан горем и болью, жестокостью и насилием, что страдает не меньше, чем я.

Зачастую иммигрантская молодежь предместий отвергает и мир своих родителей, своих семей, которые все еще продолжают жить во Франции с ностальгией по утраченной родине. Семья больше не представляет для подростков надежного убежища, и они живут в основном на улице, она их и воспитывает со всеми вытекающими отсюда последствиями: риск и опасность подстерегают молодежь повсюду. Многих родители сами выгоняют из дома, и дети ночуют в подвалах и воруют, чтобы поесть. В некоторых семьях вообще сразу несколько поколений безработных. Поэтому подростки сбегают из дома из-за постоянной нищеты. Бродяжничество - следствие разрыва с семьей. А порвавшие с родным лоном подростки, не имея никаких социальных опор, быстро выходят за рамки и общепринятой морали. У их старших братьев хотя и есть гражданские права, но они сами от них отказываются, воздерживаясь от голосования на выборах. Республиканские ценности не совпадают с теми, в которых они нуждаются, живя за пределами нормального общества. Государство предлагает им только временную работу, стажировки, оказывает какую-то помощь в устройстве на социальную службу, плохо оплачиваемую…

Посещая мечеть, молодые люди пытаются молиться, верить, что Аллах поможет им избежать заслуженных наказаний, скостить тюремный срок… Некоторые из них избавились от наркотиков и приобщились к исламу в надежде, что Аллах накажет всех торговцев героином… Люди часто стирают различия между исламом, исламизмом и мусульманами в целом. Но иммигрантское сообщество можно понять только через ислам, а не исламизм… Четыре миллиона французских мусульман, из которых семьсот тысяч алжирцев, вовсе не фанатики, пылающие ненавистью к остальному человечеству, или нажившиеся от продажи нефти и исповедующие экстремистские идеи. Мы знаем, откуда приходит эта зараза: это в Саудовской Аравии пекут хлеб для интегристов. И большинство наших верующих, живущих во Французской Республике, в государстве светском, спокойно исповедуют ислам, и не стоит в каждом имаме видеть интегриста. Но не вполне нормально не собираться в мечетях, а молиться где-то на задворках или в подвалах. Поэтому поистине толерантное государство должно разрешить и эту проблему, как и проблему культуры, образования для иммигрантов. Если уж ислам существует во Франции, во Французской Республике, то надо понять, что это шанс не только для ислама, но и для Франции.

Но нельзя отрицать и тот факт, что радикальный, воинствующий ислам все больше стремится проникнуть в среду иммигрантской молодежи. С конца 80-х гг. в предместьях все больше активизируются исламисты, находя себе почву в огромной социальной неудовлетворенности молодежи, а вовсе не в поисках его истинных религиозных идеалов. Так отверженность, маргинальность выходцев из иммигрантских слоев стала троянским конем для интегристов, жаждущих завоевать бедняцкие предместья больших французских городов… Интегристы любят географию распространения нищеты и несчастий… И зачастую иммигрантская молодежь, прислушиваясь к проповедям интегристов, находит в них некоторую компенсацию своему двойному изгойству: и из родной природной культурной почвы и среды, и из французского общества… «Дети-сироты» современной демократии, они и живут в государстве-нации, каким является Франция, и лишены в нем надежных опор, чтобы интегрироваться в него и быть принятыми в нем наравне с его «собственными» гражданами. Вот и ходят молодые иммигранты в мечеть как в некий «субститут», подобие Отчизны…

«Там, где растет опасность, растет и возможность спасения», - писал Фридрих Гёльдерлин. Там, где возможно равенство различий, обретается свобода…

Молодежь из иммигрантской среды - подтверждение того, что нам нужно освобождаться от предрассудков в отношении этносов и рас, от ловушек всякого национализма, от всех исторических ошибок, от ослепления чувством культурного превосходства.

Время, в которое живут сегодня выходцы из иммигрантских слоев, возвещает необходимость встречи культур. Каждая культура - продукт метисации, и не только потому, что всякой культуре свойственно усвоение предшествующего, внутренняя аккумуляция различных ценностей, но еще и потому, что сам культурный «жест» - само проявление культуры - всегда обращено к другому: в течение многих столетий люди и их дела идут на встречу друг с другом, и, встречаясь, смешиваются воедино…

Выводы

Случаются события, когда мы особенно остро чувствуем и свое одиночество, и наше изгнанничество, и нашу усталость. Я словно стою на берегу реки и вижу, как ее воды уносят мое прошлое. Но я еще пытаюсь идти дорогой, предназначенной тем, кто живет по эту сторону моря, дорогой эмигрантов, скитальцев, блуждающих в поисках надежного пристанища. Но я обрету покой только тогда, когда обрету самого себя. Я не знаю, где и когда это случится. Но я продолжаю верить, что земля - священна, что в окружающем нас мире есть смысл. Пока он от нас ускользает.

И я смотрю на этих подростков с периферии городов, которые имеют смелость отказаться от того, чтобы общество сжалилось над ними. «Смягчилось» к их судьбе. Я знаю, что их жизнь заслуживает лучшего удела. И я, как и они, испытывал когда-то головокружение от того, что стоял на краю пропасти. И я, как и они, отказываюсь и от интеграции, и от интегризма. Я требую вместе с ними l'intergritй - единства, целостности, объединения, когда человек, люди - и ни те, и ни другие, но все вместе сразу, едины и равны. Я смотрю на серые воды Сены, как уносят они в себе Париж. И вспоминаю свое детство. Ностальгия. Nostalgйrie…

Литература

1. Прожогина, С.В. 2001. От Сахары до Сены. М.: Вост. лит-ра.

2. Прожогина, С.В.2003. Восток на Западе: вместе и врозь. М.: ИВ РАН.

3. Прожогина, С.В. 2008. ВошедшиевхрамСвободы. М.: Вост. лит-ра.

4. Mounsi. 1995. Territoire d'outre-ville. Paris: Stock.

Размещено на Allbest.ru