К середине двадцатого столетия наука уже владела довольно широкой базой как теоретических, так и эмпирических сведений о детстве.

Ребенок, в силу как физиологических, так и эмоциональных черт, в современной гуманитарной традиции является особым объектом изучения. Специалисты по психологии, социологии и педагоги выделяют несколько принципиальных отличительных черт подростка как респондента:

*стремление к инициативному самовыражению. Действия подростков, как правило, ориентированы на привлечение к себе общего интереса, построение всевозможных коммуникационных методик. Данная отличительная черта имеет для исследователя двоякое значение: с одной стороны, этим возможно пользоваться, выстраивая первичную коммуникацию с респондентами. С противоположный стороны, активность ребенка и его желание проявить себя создают для исследователя ряд трудностей. В частности, перед ним возникает цель регулярно фокусировать внимание респондента на обсуждаемой проблематике, избавляться от «информационного шума».

*высокий риск получить не валидную информация. В исследованиях дети охарактеризовали себя как группа респондентов с невысокой степенью искренности. Согласно некоторым сведениям доля искренних ответов у ребенка и подростков составляет приблизительно 68%. Круг возможных мотивов искренности подростков достаточно обширен: желание избежать санкции, позора, обосновать свое преимущество над старшим, добиться внимание и авторитета у сверстников, и т.д.

*В возрасте от 10 до 12 лет ключевая черта детей--эмоциональная гибкость, способность к быстрому приспособлению детского сознания к изменениям социальной среды. В результате, при проведении лонгитюдных исследований нужно делать более частые срезы, чем при исследовании взрослой группы, по возможности видоизменять инструментарий, создавать условия, при которых ребенок не сможет «привыкнуть» к задаваемым вопросам и обсуждаемым темам. Кроме того, сами инструментарии исследования детей 10-12 лет должны а) быть максимально мобильны и б) предоставлять простые в обработке данные.

*В возрасте от 14 до 17 лет у детей появляется новый круг тем (в частности, вопросы религии, половых отношений), о которых они предпочитают либо умалчивать, либо, наоборот, говорить демонстративно и гиперболизировано. Кроме того, идентифицируя себя с конкретной неформальной группой и субкультурой, подросток умалчивает о многих событиях в стремлении не выдать товарищей, тем самым «отгораживаюсь» от исследователя.

*Наконец, следует учитывать, что коммуникация «ребенок-взрослый» практически всегда заведомо иерархична, независимо от обсуждаемой тематики. Как правило, превосходство взрослого воспринимается ребенком как должное, но в зависимости от возраста ребенок либо стремится «угодить» взрослому своим ответом, либо высказать радикальное мнение, вызвать негативную реакцию у взрослых. В результате наблюдается аналог группового феномена «сдвига к риску», когда в результате групповой дискуссии сформулирован ное решение сдвигается к крайностям. Особенно актуальна эта проблема в случае, когда исследователем выбрана методика, предусматривающая непосредственный контакт с респондентом (интервью, фокус-группа).

В результате, несмотря на активное исследование подростков в рамках различных дисциплин, к настоящему времени нет четкого алгоритма выбора наиболее адекватных методов и методик исследования подростков, не считая стандартизированных. В этой ситуации исследователи нередко вынуждены в большей степени доверять собственной интуиции, чем отрефлексированным методологическим процедурам.

Прояснение методологии изучения подростков допустимо лишь в том случае, если наука задастся вопросом, обоснованно ли сформировавшееся отношение к подросткам как к особо непростой для изучения, опекаемой группе, не склонной к полноценному диалогу? Нужно ли применять специфические способы и техники при изучении подростков? Одно из потенциальных решений данной проблемы предоставил в собственной книге американский деятель науки Нил Постман.

По мнению Н. Постмана, расцветом концепции детства можно считать период с восемнадцатого века по тридцатые годы двадцатого. В этот период различия между детьми и взрослыми в Европе были наиболее очевидны. Для детей был закрыт доступ к целому ряду сфер жизни, таким, как политика, экономика, секс, религия, философия и другие, причем уже не по причине их неграмотности, а по инициативе взрослых, которые уже воспитали в себе концепцию стыда, открыли значение взрослости как некой привилегированности, возможности рассуждать, высказывать собственное мнение. Подобное разделение сфер жизни на взрослую и детскую повлекло за собой и чисто внешние проявления: существовали специфические «детские» модели поведения, речь, одежда, пища, игры, стихи и песни. Наиболее явно эта «детская субкультура» была заметна в высших слоях общества -- например, дворянстве или в семьях крупных предпринимателей.

Согласно концепции Н. Постмана, в период с 1850 по 1950 годы концепция детства достигла своей высшей точки. В это же время начался новый важнейший этап в информатизации общества. «Изобретение телеграфа сделало первый шаг к тому, чтобы сделать информацию неконтролируемым потоком».Дальнейшие изобретения--радио и телевидение--совершили в западной культуре революцию, подобную той, которую совершило изобретение книгопечатания и развитие журналистики. Однако этот новый информационный переворот способствовал не разделению мира взрослых и детей, а сближению и стиранию границы между ними.

Одновременно с расцветом детства в период между 1850 и 1950 годами происходил подспудный процесс распада символической системы, лежавшей в его основе. Начало этому процессу было положено профессором Нью-Йоркского университета Самюэлем Морзе, которому в 1837 году удалось впервые передать на расстояние электрический сигнал. Едва ли не первым, кто уже тогда смутно уловил специфику и последствия нового изобретения, был Генри Дейвид Торо. Услышав о том, что с помощью телеграфа человек из штата Мэн сможет мгновенно переслать сообщение своему корреспонденту в Техасе, он задумчиво спросил: «И что же они скажут друг другу?» В этом вопросе предвосхищен анонимный характер наступавшей эпохи информационных технологий, в котором царящий на рынке новый товар массового потребления -- «мелко нарезанные» и принципиально не связанные между собой новости -- делает несущественным местонахождение и личность как его производителя, так и потребителя. Во взаимной связи с переворотом в области коммуникаций произошла и так называемая графическая, или визуальная, революция. Изобретение ротационной печатной машины, фотоаппарата, телевидения в корне изменило характер передаваемой информации, сделав ее единицей не слово, а визуальный знак, к тому же по преимуществу рекламный (если не по содержанию, то по внутренней интенции). Информация перестала быть пропозициональной и сделалась репрезентативной: в отличие от высказывания изображение нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть -- оно физически предъявляется зрителю и никак не ориентировано относительно истины. Иконическая информация, обращенная к максимально широкой, а значит анонимной аудитории, не требует селективной, логической и концептуализирующей работы разума, она апеллирует непосредственно к эмоциям и к способности сознания мгновенно распознавать паттерны. Визуальный информационный поток в целом так же «мелко нарезан», как новости: подсчитано, что в среднем на телеэкране за один час сменяется 1 200 «картинок».

Новая символическая среда, вызванная к жизни «графической революцией», неумолимо разъедает социальные основы, на которых зиждется детство. Во-первых, для того чтобы усвоить визуальную (телевизионную) культуру во всей ее полноте, не требуется стадии обучения. Перед ее лицом семи- и семидесятисемилетний человек в принципе равны. В подобной визуальной культуре не существует понятия грамотности хотя бы потому, что в визуальном «языке» нет алфавита. Во-вторых, эта культура не предъявляет сколько-нибудь серьезных и сложных требований к рациональной деятельности сознания и формам поведения человека. В-третьих, общество, которое само отождествляется с аудиторией масс медиа, все быстрее теряет различительные культурные признаки и становится однородным. Логической причиной всех этих нивелирующих процессов является ориентация практически всех передач на общедоступность. Электронные медиа доносят до огромной аудитории одинаковую информацию. Секреты любого свойства, раскрытие которых составляет важнейшую часть информационного потока (в широком смысле слова), не могут быть утаено от детей. Но без социальных секретов детство немыслимо.

Постман делает несколько уточнений относительно своего понимания природы стыда. Он далек от мысли, что стыд как ментальное состояние создается исключительно информационной структурой общества. Корни стыда гораздо глубже. Однако в обществе, которое не хранит своих секретов, стыд не может быть средством социального контроля и ролевой дифференциации.

Постепенный отказ общества стыдиться чего бы то ни было сопряжен с обеднением форм поведения. В умении вести себя за столом, в языковом поведении, в правильном выборе костюма отражается самоограничение и самоконтроль личности. Само представление о приличиях, напоминает Постман, появилось после изобретения типографского станка, хорошие манеры являются социальным аналогом грамотности. Подобно тому как грамотность организует интеллектуальную иерархию, манеры отражают и формируют иерархию социальную. И тому и другому надо прилежно учиться у взрослых.

Непосредственно к этому смысловому кругу примыкает проблема исчезновения детского любопытства. В мире актуальной, быстро меняющейся, общедоступной информации взрослые перестали быть авторитетными проводниками детей по лабиринту знаний. Область известного и область еще не познанного соединены мостиком любопытства. По мере того как электронные медиа, прежде всего телевидение, размывают границу между ними, любопытство сменяется цинизмом или самонадеянной заносчивостью. Дети начинают ориентироваться не на авторитет взрослых, а на информацию, поступающую «ниоткуда».

Необходимо заметить, что автор книги отнюдь не является морализатором и завзятым хулителем современности. Рассуждая о социальных разграничительных, важнейшим среди которых является стыд, Постман вполне отдает себе отчет в неоднозначной сложности происходящих в культуре процессов. С течением исторического времени многие тревожные и острые темы (связанные с отношением между полами, насилием, кровосмешением, душевными болезнями и т. п.) закономерно переходят из сферы постыдного в разряд публично обсуждаемых социальных, политических и психологических явлений. Было бы нелепо, пишет он, требовать, чтобы все эти вопросы навсегда оставались в темной нише общественного сознания. И тем не менее, оказываясь не в состоянии скрывать подобные секреты от детей, мы должны быть готовы к последствиям этого.

Ребенок, пока он остается таковым, должен быть убежден в том, что взрослые могут контролировать свои физиологические порывы, побуждения к жестокости и насилию. Эта убежденность помогает ему обрести уверенность в себе, развивает рациональное отношение к окружающему миру, необходимое для учебы, и в будущем поможет бороться с превратностями судьбы. Сказанное не означает, что ребенок должен оставаться в неведении относительно темных сторон жизни. Существуют выработанные веками способы приобщения детей к «секретам» взрослых. Так, одной из приемлемых форм сообщения ребенку о насилии является сказка. Рассказанная голосом матери, знакомой ласковой интонацией, обладающая вдобавок счастливым концом, сказка помогает ребенку безболезненно интегрировать сведения о насилии в общую картину мира. Постоянно муссируемый в обществе вопрос о том, способствует ли насилие, показанное на экране, развитию детской агрессивности, по мнению Постмана, неправильно поставлен. Гораздо важнее задуматься над другим вопросом: в какой степени натуралистическое изображение жизни «как она есть» подрывает веру ребенка во взрослую рациональность, в возможность упорядочить этот мир, в надежное будущее? В то, что ему самому в дальнейшем удастся сдерживать собственные хаотические и непредсказуемые желания?

Современная концепция детства

Переходя к анализу современного состояния концепции детства, Н. Постман отмечает, что именно телевидение сыграло решающую роль в исчезновении детства. Телевизионная культура дала обществу новый тип мышления, который сам Н.Постман назвал «взрослый ребенок» («Тhe Adult-Сhild»).Автор объясняет свою позицию так: «Современная идея взрослости является во многом продуктом печатной прессы. Почти все характеристики, которые мы ассоциируем с взрослостью, это характеристики либо созданные, либо подробно описанные письменной культурой: способность к самообладанию и выдержка, терпение и ожидание будущих вознаграждений за страдания, мнимое умение мыслить абстрактно и логически, предубеждения и озабоченность как проблемами прошлого, так и будущего; повышенное внимание к мировой иерархии, порядку и прагматизму.

Понятие “взрослый ребенок”