Искусственный интеллект как дискурс самопознания и самоорганизации цифрового социума

Размещено на http://allbest.ru

Научно-образовательный центр Института экономики Уральского отделения Российской академии наук и Челябинского государственного университета

Искусственный интеллект как дискурс самопознания и самоорганизации цифрового социума

Подопригора Александр Васильевич,

старший научный сотрудник, кандидат политических наук

Российская Федерация, Челябинск

Аннотация

В рамках междисциплинарного подхода рассматриваются философские истоки и эволюция дискурса об искусственном интеллекте с точки зрения его влияния на самосознание, смыслы и институциональную архитектуру постиндустриального информационного (цифрового) общества.

Дается определение интеллекта как свойства самообучающейся информационной системы, позволяющего интерпретировать данные среды в символической форме и интерактивно генерировать на этой основе языки коммуникации, ответы на вызовы, смыслы и вероятностные модели целенаправленного действия.

Выявляются особенности природы, генезиса и эволюции человеческого интеллекта как социокультурной информационной системы, действующей сегодня в условиях цифровой реальности и электронной культуры, а также «искусственного интеллекта» как нового технологического формата функционирования общественного сознания и порождения знаний. Утверждается императивный характер формирования в целях устойчивого и динамичного развития институциональной среды сетевого социума, адекватной электронной культуре, современным технологиям генерации и обработки информации как межсистемной коммуникации.

Ключевые понятия: искусственный интеллект, цифровое общество, информация, коммуникация, институты, электронная культура, символы, сети.

Искусственный интеллект: умножение содержаний

Мишель Фуко говорит в «Лекциях о воле к знанию» о «влиянии, оказываемом дискурсом об истине на дискурс закона» и разбирает различные формы «власти- знания», одна из которых, основанная на драматическом синтезе «велений богов» и «законов города», породила греческую, а следом и всю западную цивилизацию [30, с. 12, 291]. Можно сказать, что мозаичная картина мировой истории складывается как набор таких дискурсов, которые по-разному выявляют меру свободы и возможностей человека в системе его отношений с трансцендентным, социальным и техническим, определяя смыслы, культуру, структуру и динамику того или иного общества.

Эти дискурсы всегда формировались антиномией сакральных и секулярных истин, при этом их соотношение детерминирует архитектуру знания и социальной коммуникации, морфологию общества и власти. Закон изначально всюду был божественным Законом, однако по мере усложнения общества, здесь происходили серьезные метаморфозы.

Последовательная, на протяжении многих веков, десакрализация знания в Европе привела к появлению общества модерна с чрезвычайной технологической и социальной динамикой, реализовавшего, вместе с тем, риски утраты баланса ценностей в форматах коммунизма, нацизма и иных утопий, основанных на идеологическом оформлении веры в безграничные возможности человека («сверхчеловека», «вождя»). Эти социальные проекты привели к столь ужасающим последствиям, что идея тотального планирования общества, лишенного сакральной вертикали, была отброшена. Однако одновременные кризисы традиционной религиозности и гражданского гуманизма, породившие аксиологический релятивизм постмодерна, в сочетании с набравшим новую динамику технологическим прогрессом в формате 1Т-революции, обновляют фундаментальные вызовы пониманию роли и возможностей человека в цифровой реальности сетевого информационного общества, развивающегося по не вполне осмысленным еще алгоритмам, отличным от традиционно толкуемых законов экономики и социологии.

Гигантские возможности и столь же масштабные риски переформатирования социума, которые открывает смена базового ресурса общества с природной среды на информацию, знания, цифровые и квантовые технологии, заставляют померкнуть амбициозные проекты управляемого переустройства мира, которые имелись у лидеров ХХ в. Возможно, это еще не в полной мере осознано научным и политическим сообществом, но именно обобщенный дискурс об «искусственном интеллекте» (AI -- artificial intelligence), интерпретируемый как мыслимость технологического конструирования трансфизической и квазисоциальной «программируемой» реальности, обретает сегодня метанаучный характер, вбирая в себя посредством комплекса NBIC-технологий все прочие повестки знания и общественного развития. Подобно тому, как вокруг европейского дискурса XVI в. о свободе и благодати выкристаллизовывались (с весьма неочевидными последствиями) смыслы и структуры индустриального общества, породив великие социальные революции конца XVI11 в. (также по итогам Просвещения и «промышленной революции», основанные на осознании перспектив творческого переустройства социальных моделей, ранее рефлексируемых как неизменные, данные Богом), теперь от философского содержания дискурса об искусственном интеллекте, плодах IT-революции и цифровой реальности прямо зависят смыслы, стратегии и риски трансформаций не только «традиционных» и «гибридных» социумов, но и центров глобального постиндустриального мира.

Дискурс AI становится зеркалом возможностей самопознания, самоорганизации и моделирования человеком сценариев этого мира. Нельзя не согласиться с В. Налимовым, еще в 80-е гг. ХХ в. заметившего, что «проблема искусственного интеллекта -- это, кажется, первая техническая проблема, жестко смыкающаяся с философскими построениями» [21, с. 305].

Обращение к философским истокам повестки «искусственного интеллекта» выглядит императивом ее анализа, так как выявляет фундаментальную интертекстуальность этого дискурса для всей европейской культуры, берущего свое начало в пифагорейской традиции и формирующую через мыслителей Нового времени (прежде всего Декарта, Лейбница и Ньютона) мощный гипертекст рационального знания, восприятия мира как глобальной математической задачи, антиномично увязанного с признанием языческого, а затем библейского сакрального архитекста в качестве управляющей трансцендентной «метапрограммы».

Эволюция дискурса об «искусственном интеллекте» в этом смысле весьма примечательна. Его зарождение связано с указанной особенностью европейской мысли, со времен пифагорейцев и Аристотеля стремящейся облечь трансцендентные смыслы в доказательную «цифровую» форму математических алгоритмов, логики и геометрии, сделав их доступными рациональному познанию, наглядными и достоверными, а затем -- механизировать, применив в деле научного и социального моделирования. В этом смысле уже Ars Magna -- «логическую машину» каталонского теолога XIII в. Рай- мунда Луллия, призванную генерировать христианские истины посредством комбинаций понятий, картинок и схем, можно назвать предтечей компьютерного моделирования и информатики. Постоянное стремление выявить логически и затем реализовать технологически «формулу Творения», напряженный поиск универсального символического языка познания и высказывания истин как «пути силлогизма»(Р. Нейсбит) в синтезе формальной логики, опытного знания, теологии и метафизики -- глубокая специфика европейской культуры. Именно по этому пути шли Г. Лейбниц, Т. Байес, Дж. Буль, Ч. Беббидж и А. Тьюринг, заложившие философские и математические основы искусственного интеллекта и начавшие конструировать первые цифровые «мыслящие машины» [24, с. 8].

Расцвет дискурса AI в его современном понимании пришелся на середину и конец ХХ века, когда наука, казалось, окончательно распрощалась с теологией и метафизикой и стала единственной доминантой интеллектуальной жизни. Появление первых компьютеров, теории информации и кибернетики породило представлявшиеся обоснованными надежды на то, что машинный интеллект в течение 20--30 лет сравняется с человеческим и превзойдет его, заложив основы принципиального нового социума.

Однако этим планам не суждено было сбыться и повестка AI радикально изменилась. Машина научилась хорошо играть в шахматы и намного быстрее человека решать задачи, для которых имеется заложенный в программу набор данных и алгоритм поиска, однако уподобить компьютер человеческому интеллекту, способному творчески решать задачи, для которых еще не существует алгоритмов и не хватает данных, не удалось. Это было связано не столько с трудностями технического характера (недостатком вычислительных мощностей компьютеров, несовершенством программ), сколько с глубокой философской проблемой: несмотря на все достижения науки как продукции интеллекта, по-прежнему не существует более-менее отчетливого представления о том, что такое сам по себе «естественный» интеллект (шире -- человеческое сознание), как работает мозг и протекают когнитивные процессы. А стало быть, нет возможности их достоверно моделировать и эмулировать технически.

Действительно, существующие определения понятия «интеллект» слишком общи и разнообразны для создания работающей универсальной технической модели. Так, авторитетная точка зрения Ж. Пиаже заключается в том, что интеллект является функциональным единством познавательных психических процессов, которое обеспечивает адаптацию человека к условиям жизни за счет добывания новых знаний. Интеллект, утверждает Пиаже, можно определить как «прогрессирующую обратимость мобильных психических структур» или как «состояние равновесия, к которому тяготеют все последовательно расположенные адаптации сенсо-моторного и когнитивного порядка, так же как и все ассимилятивные и аккомодирующие взаимодействия организма со средой» [23, с. 69].

Под интеллектом сейчас понимают также «систему познавательных (когнитивных) способностей индивида» [8, с. 78], «рассудочное, рациональное мышление» [1], «исчисление понятий -- аналитико-синтетическую деятельность» или просто «восприятие» [14], «субъективную реальность», детерминированную биологическими процессами [11, с. 217], «способ обработки информации» [17, с. 35]. Есть множество других определений: в итоге, как замечает В. Ладов, «человеку никак не удается найти уникальное место, он оказывается подобным либо системе искусственного интеллекта (при выборе парадигмы «интеллект как исчисление понятий»), либо обычному биологическому организму (при выборе парадигмы «интеллект как восприятие») [14].

Характерно, что среди исследователей и специалистов нет единого мнения о том, является ли интеллект уникальным свойством именно человека, или же это качество всех систем, работающих с информацией -- в последнем случае проблема безгранично расширяется, а вопрос об «искусственном» интеллекте, как технической имитации человеческого, вовсе снимается с повестки. Здесь следует сказать о трудностях перевода ан-глийского термина artificial intelligence (AI) на рус-ский (возможно, и другие языки). Исследователи отмечают (С. Аблеев [1]), что это англоязычное понятие значально не предполагает того четкого антропоморфного содержания, которое появи-лось в русском переводе (заметим, что в русском

Именно фундаментальная неопределенность в этих вопросах привела к тому, что практические вопросы развития искусственного интеллекта все больше сводятся не к полноценному уподоблению компьютера (программы) или робота человеку -- т. е. созданию «общего» AI, а к автоматизации и цифровизации отдельных функций человеческого поведения и рассуждения. Современные западные специалисты в области компьютерных наук гораздо более осторожно определяют AI как «дисциплину, исследующую закономерности, лежащие в основе разумного поведения, путем построения и изучения артефактов, предопределяющих эти закономерности» или еще проще -- как «область компьютерной науки, занимающуюся автоматизацией разумного поведения» [17, с. 781,27].

Сегодня повестка «практического» AI -- это представление знаний и моделирование рассуждений, поиск алгоритмов адаптации, «фокусировка поиска» на использовании прошлого опыта, моделирование рассуждений на основе ограничений, программирование алгоритмов, используемых для моделирования и решения задач, связанных с большими объемами данных, рассуждения с неопределенностью, машинное обучение для решения задач, не требующих описания конкретных алгоритмов, автоматическое порождение гипотез, анализ данных и обработка образной информации, многоагентные системы, динамические интеллектуальные системы и планирование, нечеткие модели и мягкие вычисления, нейронные сети и технологии и т. д. [22]. Все это -- области не технической имитации некоего «естественного» человеческого интеллекта, а технологического «расширения» и усиления ряда возможностей работы с информацией, которые свойственны человеку.

Со временем стало понятно: создать полный технический аналог человеческого интеллекта, переведя биологическую «элементную базу» когнитивных функций в «цифру», невозможно (да и не нужно) уже потому, что человек -- сложная информационная система, построенная на нелинейной синергии различных платформ (биологической, социальной, когнитивной, технологической), зато автоматизировать и оцифровать отдельные, особенно эффективные в машинном исполнении свойства и функции (классификация данных, вычисления, обучение, поиск, навигация и проч.) -- вполне получается, чему есть множество примеров. Не зря сегодня все чаще употребляются более корректные характеристики А1 -- «дополненный интеллект», «усиленный», «синтетический», «вспомогательный» или «технологии машинного обучения».

Однако главный социально-философский итог более чем полувекового (на самом деле -- гораздо более древнего) дискурса об А1 видится все же в другом. «Искусственный интеллект» стал своего рода зеркалом, в котором со всей полнотой отразился дефицит знания человека о самом себе, а также экспериментальной лабораторией, где человек впервые попытался «разобрать на части» механизм собственного сознания, смоделировать и заново собрать его (а вместе с ним и весь социальный мир)в формате компьютерных технологий и цифровых коммуникаций. Эта работа дала неоднозначные и интригующие результаты, во многом «перевернув» сам дискурс ИИ: теперь вопрос о возможности уподобления компьютера человеку все чаще сменяется вопросом уподобления человека и его мозга суперкомпьютеру с предустановленными программами огромного разнообразия и различной природы, а мира и общества -- глобальному софту неясного происхождения.

На самом деле это отнюдь не новая постановка проблемы, но именно сейчас она возвращается из прошлого, становясь особенно актуальной. Ведь то, что космос, природа и человек являются элементами (подпрограммами) сложнейшей и точнейшей божественной метапрограммы бытия представлялось очевидным уже досокра- тикам («числа» и «гармонии» Пифагора, «Нус» Анаксагора), а вполне «компьютерным» языком это понимание зафиксировал Г. Лейбниц в учении о «предустановленной гармонии», одновременно презентовав двоичный код (аналог которому он нашел в древнекитайской «И-цзин») -- основу современных цифровых технологий [15]. Теперь, когда мы хорошо понимаем, как создаются и работают интеллектуальные компьютерные программы, масштаб такой постановки вопроса более не смущает вполне прагматичных исследователей, а некоторые философы (например, Н.Бостром) уже представили мир как компьютерную симуляцию Н. Бостром считает, что «искусственный интел-лект человеческого уровня имеет довольно вы-.

По сути, это возобновление на новом научном и технологическом уровне фундаментального дискурса о том, что есть человек и социум,сознание и интеллект, по каким законам (или программам) и в каких онтологических рамках они существуют, какие новые возможности и риски открываются для интеллектуального и социального творчества в условиях цифрового общества?

Здесь, на наш взгляд, выявляются две ключевые темы. Первая касается более четкого понимания и определения интеллекта как такового, а также человеческого интеллекта. В этой работе мы попытаемся дать понятию «интеллект» определение, интегрирующее современные подходы как к «искусственному», так и «естественному» интеллекту в контексте представлений о цифровой реальности социума, по-новому интерпретируя соответствующую традицию философской мысли.

Вторая тема -- о более ясном понимании природы новой цифровой среды (как «рукотворной» информационной реальности и «электронной культуры»), в которой появляется и работает А1. Мы полагаем, что обоснованные ответы на эти вопросы, по сути, ликвидируют повестку «искусственного интеллекта» в ее привычном виде, но открывают более масштабные и захватывающие, хоть и неоднозначные перспективы, нежели роботостроение и автоматизация отдельных функций человеческого организма и мозга. А главное -- создают адекватную теоретическую базу осмысления природы новой цифровой среды и ее агентов, прочно связанную с тысячелетним опытом философской рефлексии.

Интеллект как интерфейс: смыслы и синтаксис

Описанные проблемы интерпретации и конструирования «искусственного» интеллекта разрешаются, если принять, что собственно человеческий интеллект не является «естественным» в общепринятом смысле -- то есть не имеет био-физической природы и не есть продукт деятельности головного мозга. Как книга, написанная автором при помощи компьютера и напечатанная на бумаге, не является произведением компьютера и типографии, так и интеллект, реализуясь на физическом уровне через структуры головного мозга, не является их конструктом, как и производным биологической эволюции. Редуцировать сознание и интеллект (как его дискурсивный формат) к деятельности головного мозга -- примерно то же самое, что объяснять содержание компьютерной программы (software), рассматривая аппаратное обеспечение машины (hardware).

Мы исходим из того, что человеческое сознание является особым -- сложным и функционально распределенным, интерактивным контуром /интерфейсом межсистемной коммуникации и обработки информации (как программы адаптации неопределенности, целеполагания и развития), имея в виде органов чувств, нейронных сетей мозга, языка, психологических и когнитивных программ, технологий и социальных институтов, инструменты обратной связи с различными аспектами среды, которую сознание различает и описывает, репрезентуя в текстовом формате сценария наблюдаемой реальности. Ранее «интеллектуальными приложениями» сознания, с которыми работает мозг, были ритуал, алфавит и книга; сегодня к ним добавились компьютер, интернет и AI -- мы не можем знать, во что превратится этот сложный био-социальный и когнитивно-технологический модуль завтра, но его природа очевидно не сводится к физиологии, биологии и нейробиологии.

Поэтому, когда говорят, что природа человека, как информационной системы, детерминирована биологическими и эволюционными факторами [11, с. 250--251], это по существу неверно и определяет последующие ошибки. Человек -- биологическое существо, но не биологическая система. У повозки и «Мерседеса» тоже много функционально общего: и та и другой -- средство перемещения людей и грузов на колесах. Но качественно характеризует автомобиль не общее с повозкой, а то, что от нее отличает: двигатель. Так же и качество человека характеризует не биологическая основа организма и не наличие объемного мозга, а то, что он оперирует сохраняющимися в социальном архиве смыслами, символами, текстами и их интерпретациями, а не только реакциями, ощущениями и инстинктами. «Человек -- это идея, а не доступная эмпирическому познанию действительность» [34, с. 69], это «существо, которое не только есть, но и знает, что оно есть», говорит К. Ясперс [33, с. 12].

Адаптируя эту мысль к современной терминологии, можно сказать, что человек -- это сложная био-социальная информационная система, где качество и векторы развития задаются на иерархически более высоком, нежели биология -- социокультурном уровне, в осмысленной коммуникации между членами и структурами общества, а также в символической коммуникации сознания с нефизическими системами и сетями, холистическими феноменами семантического континуума, моделируя процессы и достигая цели, не только не детерминированные биологическими основами организма и задачами приспособления к природной среде, но часто прямо противоречащие им -- из этого фундаментального противоречия как раз и возникает качество человека. «То, что мы называем историей, по -- видимому, не имеет ничего общего с биологическим развитием», подчеркивает Ясперс [34, с. 63]. Можно сказать, что биология перестала определять поведение и целеполагание человека (оставаясь основой его организма) в тот момент, когда он впервые задумался о погребении умершего сородича, принесении жертвы и порядках загробного мира, установив первые табу и ограничив насилие внутри группы, ставшей сообществом, двигающимся от природного к «моральному закону» (И. Кант).

Именно открытие человеком разности миров, которым он одновременно принадлежит, породившее культ предков, первые ритуалы и квазигосударственные структуры, а затем -- мощную философскую традицию изучения взаимоотношений миров-систем материи и духа, ментального и физического мира, остается сегодня основой философии сознания и повестки «искусственного интеллекта», так как сознание и интеллект представляют собой информационные системы, развивающейся по собственным законам, отличным от законов физики и биологии.

Свидетельства мифологии и первые философские опыты описывают рождение индивидуального сознания и способности к рефлексии из драмы отпадения человека от божественного единства и различения с ним при одновременном осознании абсолютного приоритета «программы» надприродного характера. Отсюда трагедии Прометея и Эдипа, а также главный сакральный ритуал, переживший в веках множество трансформаций -- жертвоприношение как коммуникация с трансцендентной реальностью (божественной «управляющей программой») через символический отказ от ценностей реальности природной -- животной, материальной, посюсторонней [31, с. 658]. Это четко обозначенная граница, отделяющая мир человека и социума от мира природы и инстинктов и одновременно -- связывающий их в системной иерархии интерфейс взаимодействия в алгоритмах культуры, социального действия и духовного опыта.

Символическая повестка обретения знания посредством интеллекта -- инструмента его добычи и использования, как привилегии полубогов, мудрецов и героев, основана именно на изначальном осознании качественного различия управляемого физического и управляющего семантического миров-систем, между которыми, тем не менее, есть связь (подвиг, ритуал, откровение, а также символ, число, гармония), которую, в европейской мировоззренческой парадигме, можно обнаружить и задействовать по строго определенной программе этических норм, поступков и рациональных интерпретаций. Здесь самопознание и социальная практика проходят путь от табу, ритуалов и божественного Закона к законам природы и социума, а теперь -- к повестке AI, сохраняя фундаментальную основу интерпретаций, ярче всего выраженную в системе Г. Лейбница (бытие как континуум операционально замкнутых систем-монад, которые, вместе с тем, существуют по единой программе); важно, что это -- общефилософское воззрение «осевого времени»: очевидные параллели этой ключевой максиме европейской мысли можно увидеть также в Веданте, утверждающей единство Брахмана и Атмана при одновременном принципиальном различии материального и трансцендентального миров (не случайно исследователи отмечают родство этого миропонимания с концепцией Плотина [5, с. 197]).

Именно в этом контексте выявляются теперь различия и связь между «естественным» человеческим и «искусственным» (программным / машинным) мирами. Считалось (и, как правило, считается до сих пор), что главное различие между человеческим и машинным интеллектом заключается в том, что человек способен оперировать смыслами и переживаниями (квалиа), используя свободу воли и творческие способности в решении задач при отсутствии алгоритма, а компьютер оперирует «голым» синтаксисом, набором знаков и символов, по определению лишенных семантического содержания; будучи неспособной к переживаниям, интуициям и творческим прозрениям, машина способна найти лишь те решения, которые алгоритмически заложены в ее программу и архивы. Проблема искусственного интеллекта состоит в том, что «никакие синтаксические и математические средства не могут создать искусственный аналог семантического пространства» -- считает С. Аблеев [1].

Однако дискурс AI по -- новому ставит вопрос о том, что именно понимать под символом, семантикой, синтаксисом и их взаимоотношениями, а также под определениями «естественное» и «искусственное». Можно утверждать, что человек в своих семантических изысканиях также опирается на архивы символов индивидуального и общественного сознания. Со времен Аристотеля известно, что человек, обозначая предметы и явления, мыслит символами (главный из которых -- слово), которым придает то или иное значение, смысл и связь с объектами-референтами в зависимости от конкретного контекста, а язык можно представить как программу перевода -- синтаксической интерпретации символов, имеющую, как и сама система «человек-окружение», сложную био-психо-социо-технологическую природу.

Наполнение синтаксиса семантикой нелинейно осуществляется через архивы и «программный язык» системы сознания, где определяющую роль играют социокультурные и когнитивные программы и коды, включая архетипы бессознательного и опыты трасценденции, которые никак не подходят под традиционное определение «естественного» как физического и биологического. При этом нет логических препятствий тому, чтобы представить себе программу квантового компьютера, связывающую синтаксис и семантику и генерирующую символы и смыслы (и даже эмоции и творчество), так же (или по-иному) как это делает человек, особенно, учитывая экспоненциальный характер развития вычислительной мощности компьютеров, которая сегодня все еще сильно уступает возможностям человеческого мозга. В этом смысле вполне оправданным выглядит то, что доминирующей концепцией методологии AI уже довольно давно является гипотеза о физической символьной системе А. Ньюэлла и Г. Саймона, по которой физическая система проявляет разумное (в широком смысле) поведение тогда и только тогда, когда она является физической символьной системой, а разумность может быть достигнута любой правильно организованной символьной системой [17, с. 782].

Можно, таким образом, дать общее определение интеллекта как свойства самообучающейся информационной системы, позволяющего интерпретировать (обрабатывать), в условиях неопределенности, данные (сигналы, воздействия) среды в символической форме, осуществляя, в соответствии с определенной программой и целями системы, поиск альтернатив и интерактивно генерируя с использованием архивов этой системы определенные смыслы, языки коммуникации, ответы на вызовы и вероятностные модели целенаправленного действия. Программа интеллекта детерминирована качеством конкретной системы и формируется в коммуникации с иерархически более сложными системами и метасистемами, характеризуясь типом этого взаимодействия и форматом обратной связи.

В общем смысле интеллект может быть человеческим, машинным или иным, неизвестного сегодня типа; это -- интерактивный алгоритм доступа информационной системы (монады) к универсальному программному языку бытия, «переводчик» изоморфных смыслов посредством архива символов, который позволяет адаптировать семантику в качестве текста на языке данной системы, в соответствии с ее структурой, целями и контекстами. Сегодня мы говорим о том, что машинный интеллект крайне узок, он работает исключительно в соответствии с алгоритмом и данными, которые заложил в машину автор программы -- человек, чей мир неизмеримо богаче и многообразнее конкретного алгоритма. Но разве трудно представить себе мир, для которого «алгоритм человека» был бы так же прост, как и тот, который мы сегодня закладываем в компьютер (об этом, собственно, и говорит Н. Бостром)? Главное различие между человеческим и машинным интеллектом заключено не здесь.

Появление человеческого интеллекта стало возможным исключительно в системе социума, то есть в интерактивно взаимодействующем для достижения общих целей множестве индивидуальных сознаний, которое пересекается с множествами и аттракторами семантического континуума в сферах культуры, творчества и трансцендентального опыта. Уникальность человека в том, что он -- полипрограммная система, существующая исключительно в одновременной интерактивной коммуникации с иерархически низшими (физический мир, реакции, детерминация, закон) и высшими информационными системами (семантический континуум, интуиции, творчество, свобода).

«Вход» в управляющее семантическое множество паттернов, аттракторов и целей открыт для системы человек-среда именно в связи с тем, что, если развитие систем «естественного» (неорганического, растительного, животного) мира зафиксировано на высоком уровне сложности материальных структур, то становление и развитие человека, как подчеркивал К.Юнг, изначально идет по «неестественной», возникшей из «столкновения между его свободой и законами природы» линии рефлексии как «привилегии» человека [32, с. 145] -- а также через сферу бессознательного и сакрального, как сложного интерфейса интерактивной коммуникации с метасистемой семантического континуума, формируя драматичную, но плодотворную антиномию -- «распятие» Я между телом и духом, физическим и ментальным, рациональным и интуитивным, детерминацией и свободой. Не случайно математик В. Налимов, автор теории вероятностного исчисления смыслов, говорит о сознании как о «трансцендирующем устройстве», связывающем миры образов и мышления с «метауровнями» и «подвалами космического сознания» как семантического континуума [21, с. 137--138].

Интеллект выступает здесь в качестве сложного социо-психологического контура информационной коммуникации системы человек-среда с метасистемой семантического континуума, включающего в себя сферу обобщенно физического (биологического, физиологического, психологического, технического) как динамическую подсистему; структура этой метасистемы (определяемой со времен античности как Логос) задает аттракторы и паттерны, которые сознание (и его дискурсивная часть -- интеллект) распознает и интерпретирует в социо-культурном процессе как смыслы, цели, тексты и логические схемы, формируя определенные сценарии движения и самоорганизации; именно здесь образуются информационные «воронки» предстоящих изменений, происходит адаптация неопределенности и генерация реальности А. Назаретян замечает, что «каждое объективное ограничение абсолютно в рамках более или ме-нее замкнутой системы зависимостей, которая на поверку всегда оказывается фрагментом более об-щих причинных сетей бесконечно сложного мира. Решение любой инженерной задачи состоит в том, чтобы найти более объемную модель -- «метаси-стему» по отношению к исходной. В более мощной информационной модели те параметры ситуации, которые прежде выступали в качестве неуправ-ляемых констант, превращаются в управляемые переменные» [19, с. 217]. Б. Кадомцев говорит о «расслоении» самоорганизующихся систем на ди-намическую и информационную (управляющую) части. Последняя способна создавать «тезаурус» -- набор внутренних архивов и производить «про-цессинг» входящих данных с выработкой управ-ляющих сигналов, адресованных динамической (управляемой) подсистеме [12, с. 331].. Так, цифровой компьютер смог появиться лишь после того, как цифры 0 и 1 были интерпретированы как знаки логических референтов «да» -- «нет», «истина» -- «ложь», а затем -- физических состояний напряжения в электрической сети: «включено» / «выключено».

Здесь выявляется, что человек, как социальное существо, призван создавать в коммуникации с паттернами семантического континуума инструментами интеллекта предметную и ментальную среду, благоприятствующую росту сначала энергетических, а теперь -- вычислительных и когнитивных мощностей как главных ресурсов социума, развивая соответствующие институты.

Именно поэтому М. Мамардашвили говорит (вслед за греческими философами) об «умной материи» и «умных предметах», о ритуалах, мистериях, драмах, социальных моделях и других феноменах культуры как о «машинах» или «приставках к нам, через которые мы становимся людьми», «входим в умное бытие, которое нам адресовано», о мифе как о «человекообразующей машине» [18, с. 22--24]. Это самосозидание человека по выявляемым им в процессе самосознания и самоорганизации «лекалам -- паттернам иерархически более сложной информационной системы, выступающее как обобщенный социокультурный процесс Согласно коннекционисткой модели, в основе работы нейронных сетей мозга лежит не абстрак-тное логическое мышление, а распознавание паттернов. Дж. Эдельман и Дж. Тонони пришли к выводу: «Мышление протекает в рамках син-тезированных паттернов, а не логики, и поэтому в своем действии оно всегда может выходить за пределы синтаксических или механических отно-шений» [29, с. 10]..

Можно сказать, что человеческий интеллект изначально «искусственен» в том смысле, что это, по сути своей, социо -- культурная, а не биологическая програм- ма.«Гибрид» человека и цифровых технологий -- путь дальнейшего расширения человеческих возможностей через интеграцию новых техник в социо-культурную среду, равно естественную и искусственную для человека. Теперь эту социальную «лабораторию» самопознания и самоорганизации посредством «удвоения» физической реальности в индустриальном социуме, дополнила повестка А1 как «удвоение удвоения» -- создания внутри (или поверх) «искусственной» социальной реальности еще более «искусственной» реальности постиндустриального цифрового общества.

Искусственный интеллект и цифровой социум

Большинство философов и специалистов компьютерных наук, изучающих проблематику А1, так долго и прочно ассоциировали «естественный» человеческий интеллект с функционированием биологических структур организма и работой нейросетей головного мозга (в России это происходило в силу устойчивости традиций «диалектического материализма», а на Западе -- в результате доминирования парадигмы «здравого смысла», утвердившейся благодаря популярности «аналитической философии»), что признание роли культуры и социальных отношений в формировании интеллекта часто выглядит в их работах настоящим открытием. Д.Люгер, автор одного из наиболее масштабных трудов по искусственному интеллекту, с некоторым удивлением констатирует: «интеллект, похоже, не взращивается во тьме, как грибы. Культура так же важна для создания человеческих существ, как и человеческие существа для создания культуры» [17, с. 38]. Г. Эдельман признает, что общество само является носителем важных составляющих интеллекта, а потому, «возможно, понимание социального контекста знания и человеческого поведения не менее важно для теории интеллекта, чем понимание процессов отдельного разума (мозга)» [17, с. 805]. М. Делягин выдвигает в этой связи гипотезу о «ментальной эволюции» человечества, связанной с расширением, в результате информационно-коммуникационной революции, масштабов сознания с отдельно взятых людей на коллективы, организации, социальные сети и целые общества [9, с. 165]; у Н. Бострома этот феномен описывается как «сверхразумные системы» и, далее, «коллективный сверхразум» рода человеческого [4, с. 99--100].

В западной науке об А1 оформилась в этой связи «теория агентов», согласно которой разумное поведение формируется совместными действиями большого числа взаимодействующих полуавтономных агентов; при этом «агентская архитектура» носит распределенный характер (что особенно ярко проявляется в работе экономических рынков), а человеческий интеллект рассматривается как «явление, возникающее в сообществе, а не как свойство отдельного агента» [17, с. 40--41]. Одним из авторов такого подхода является Д. Деннет, чья множественная теория сознания основана именно на представлении сознания как взаимодействия разнообразных агентов в распределенной архитектуре интеллекта [10]. В таком контексте AI может рассматриваться как цифровое «приложение» сознания и человеческого интеллекта, осуществляющее задачи машинного поиска альтернативных решений разумным агентом для определения моделей поведения в коммуникации со средой [17, с. 42].

При этом очевидно, что среда, в которой действует человек, не является «естественной» (природной) средой, а пространства, в которых формируется и работает человеческий интеллект, неизмеримо многообразнее пространств физики и биологии, они по определению включают в себя символические текстовые миры (об этом много писали В. Налимов и Ю. Лотман)социума и культуры,семантики и семиозиса, рационального и бессознательного -- именно в них человек осуществляет свою целенаправленную деятельность, черпает смыслы и преодолевает фундаментальную неопределенность наблюдаемого мира (что является сутью информационных процессов как таковых).

Философское содержание повестки AI в качестве обновленного дискурса самопознания и самоорганизации социума как «естественной/ искусственной» среды интеллекта, выводит на первый план диалектику свободы и детерминации в отношениях автора и текста, агента и программы в широком смысле. Это повестка возможностей творческого конструирования человеком социальных моделей на базе ^-технологий и AI, которые, вместе с тем, основаны на представлении о бытии как информационной метасистеме, совокупности операционально замкнутых систем -- монад, существующей по единым законам (программе) коммуникации и обработки данных, представленных в символической форме.

Неразрешимые проблемы проявляются тогда, когда эта диалектика не принимается во внимание или толкуется упрощенно -- AI пытаются создавать, копируя/цифруя биологию и нейросети, а моделировать постиндустриальное общество -- пытаясь эмулировать цифровыми инструментами в социуме человеческий интеллект, игнорируя сложность и неопределенность этого понятия, многообразие сред, с которыми интеллект коммуницирует. Так же как опыт работы с AI показал бесперспективность попыток цифрового копирования биологических, психосоматических, нейронных и иных структур человека как биологического существа -- так же и механический перенос в социум продуктов и инструментов ^-революции не даст результата, зато способен породить новые глобальные риски [26]. Гораздо важнее понять, как меняется ментальная -- культурная и институциональная среда в информационном сетевом обществе, так как именно ее следует рассматривать как социальную метапрограмму и «настоящий» искусственный интеллект (не случайно Ю. Лотман считал культуру «интеллектуальным «аппаратом» цивилизации и своеобразным «искусственным интеллектом» [16, с. 33]. При этом «эффективный инструментарий искусственного интеллекта имманентен высокоразвитым формам электронной культуры» (как совокупности социальных институтов, организуемых средствами цифровых информационных технологий [29, с. 8]), которая, в свою очередь, появляется в цифровой реальности постиндустриального общества.

Здесь особенно важно принять тот факт, что «настоящий» искусственный интеллект (а не роботы и киборги) -- феномен, по сути своей, не технологический, а именно социокультурный, так как в социо-технических големах (информационных объектах, обладающих собственной логикой поведения и интересами) цифрового общества и электронной культуры мы видим прорыв социума из сфер биологической и технической детерминации в ту область свободы, где когнитивные качества человека, как самоорганизующейся информационной системы, открытой для символической коммуникации с паттернами семантического континуума, обретают новую «электронную плоть» и самостоятельное бытие.

Это связано с тем, что цифровая реальность глобального постиндустриального общества -- это новый вид информационной реальности. Ее специфика заключается в том, что цифровая реальность, по нашему определению, это такой этап саморазвития информационной действительности, где знаковые системы радикально отделяются от природной и индустриальной среды и трансформируют социум посредством революционных компьютерных технологий в электронно-цифровую среду как «третью природу». Сетевой профиль единого киберпространства существует поверх рамок и норм физического, биологического, психологического и социально-политического пространств, интегрируя и преломляя их в мире цифровых объектов и коммуникаций, радикально меняя статус и характер информационных объектов и процессов. «Сетевая экономика», новые парадигмы вычислений, цифровые платформы краудсорсинга, интернет и блокчейн, криптовалюты, смарт- контракты,электронные наука,торговля, политика и другие феномены электронной культуры демонстрируют это на практике особенно наглядно [25, с. 9].

Ячейкой цифровой социальной сети (в широком понимании этого термина) постиндустриального информационного общества, как «универсального» искусственного интеллекта, становится цифровая личность (персональное электронное окружение человека, его цифровой профиль -- личные данные в цифровой форме и электронный «двойник» в Сети с архивом связанных с «живой» личностью, но не равнозначных ей действий и мотиваций -- «цифровым следом»), а также сетевые объединения таких личностей в общины электронных големов, не сводимых к своим элементам и не детерминируемых более ни со стороны собственно техники, ни, тем более -- биологии «Путь, ведущий к сверхразуму, -- постепенное совершенствование сетей и организаций, соеди-няющих умы людей друг с другом и с различны-ми искусственными объектами и ботами, то есть программами, автоматически выполняющими действия вместо человека», -- пишет Н. Бостром [4, с. 91].. Это социо-технические, цифруемые, архивируемые и программируемые сущности, а потому они могут быть теперь новой элементной базой человеческого «сверхразума» (по Бострому), смыкающегося с «подвалами семантического континуума» (по Налимову).

При этом формирование социума, базирующегося на универсальном А1 (и, по сути, являющегося им) не представляется чем- то онтологически новым, это реализация универсального алгоритма информации- знания, как генеративной коммуникации в рамках иерархии управляющих и динамических систем. Паттерны иерархически более высокой и сложной системы нелинейно определяют смыслы и аттракторы развития менее сложных динамических систем, что хорошо просматривается в истории социума и технологий. Так, изобретение колеса и паруса резко усилило скорость и возможности социальной коммуникации, став, по М.Маклюэну, «продолжением» человеческой ноги и создав фундамент первых глобальных доиндустриальных империй, а изобретение парового двигателя экспоненциально умножило мускульную силу человека, радикально увеличив энергетические мощности социума и создав, по сути, индустриальное общество (тогда, кстати, также было множество катастрофических сценариев, связанных с опасениями, что мир техники подчинит себе человечество).

Однако колесо не эмулировало технологически человеческую ногу, а паровая машина -- руку: эти технологические прорывы в физическом мире, радикально изменившие всю среду жизни человека, были осуществлены посредством дедуктивного познания и логики, феноменов иерархически высшего, метального мира. То же происходит и с искусственным интеллектом: компьютеры и интернет на новом уровне знания-власти (по М. Фуко) радикально меняют среду обитания человечества через многократное умножение его вычислительных мощностей и коммуникационных возможностей (так как главным ресурсом общества становится теперь обработка информационных потоков), не имитируя при этом механизмы работы головного мозга и нейросети, а приближаясь, посредством комплекса NBIC -- технологий, квантовой физики и гуманитарного гнозиса, к новому уровню символической коммуникации с паттернами семантического континуума, как формата знания, присущего цифровому обществу и электронной культуре. Он сменяет сейчас индустриальное общество и его культуру: что будет с человечеством после «электронной эры» гадать бессмысленно, так как потенциал семантического континуума и коммуникации с ним человека представляется неисчерпаемым.

Тотальная дигитализация фактически реализует сейчас новое квазифизическое пространство жизни (где киберфизическое переплетается с психофизическим в интерпретации Юнга-Паули), в котором «внедренными агентами» являются уже не собственно люди и физические объекты, а синтетические информационные структуры, сетевые сообщества, алгоритмы и программы, объединяющие человеческий и машинный интеллект, что радикально меняет жизнь социума, создавая новые форматы социального творчества и политического участия.

Это пространство поглощает и подчиняет «аналоговый» биофизический и социальный мир, а цифровой социум делает фокусом самосознания индивида не государство, религии и идеологии индустриального мира или традиционную «личную жизнь» в ближайшем сообществе, а творческие возможности свободно коммуницирующей с миром и открытой миру цифровой личности; этот социум вполне осознанно строится теперь вокруг транснациональных дискурсов электронной культуры и глобальных технологических проектов, что задает новые рамки компетенциям, амбициям и возможностям национальных государств.

Проблемы адекватности институционального интерфейса социума вызовам цифрового мира делает ярко выраженными тот факт, что именно идеи, программы, алгоритмы решений и глобальные стандарты, их мгновенные комбинации и рекомбинации, а также множащиеся массивы доступных данных и развивающиеся технологии их обработки, являются главным ресурсом постиндустриального информационного социума («второй эры машин»), отличительными чертами которого становятся экспоненциальный рост и цифровая форма [6, с. 23--24].

Это формирует условия для практически безграничного роста при снижающихся затратах, но выдвигает особые требования к стандартам, обеспечивающим развитие -- причем институциональные стандарты, гарантирующие не только постоянный поток инноваций, но и качество повседневной жизни, становятся критически важными: это касается таких базовых институтов, как распределенная власть,децентрализованная система производства и обмена,свобода творчества, перемещения идей, людей и капиталов, без которых невозможно развитие инноваций в цифровом обществе. «Сетевая революция» меняет социальную топографию, ибо цифровая сеть, как новая социальная среда, не отражает структуру общества, а формирует ее по математическим технологическим алгоритмам и стандартам, как выражается А. Назарчук, в «неэвклидовой социальной геометрии» [20, с. 74]. Культурным символом и рабочей моделью этой геометрии стал интернет (а следом -- блокчейн и AI) как «возникающая, изменяющаяся, развивающаяся информационнокоммуникативная структура современного общества», которая «осознается как процесс создания новой информационной реальности социума» [3].

Мы описали [27] такой социум, как интерактивное общество -- сложную динамическую систему социальной коммуникации, основанную на нелинейном многообразии обратных связей и свободном информационном обмене между всеми узлами и элементами системы, носящем децентрализованный, сетевой характер и закрепленном институционально. Интерактивное цифровое общество принципиально соответствует определению постиндустриального общества Д. Белла (где «общество само становится сетью сознания, формой воображения, которая должна быть реализована как социальная конструкция» [2, с. 663]). Однако теперь это оцифрованная социальная конструкция, глобальная «сеть сознания», ставшая, благодаря IT-технологиям, сетевой социальной киберреальностью и подверженная цифровым воздействиям и корректировкам, модернизациям и непредвиденным «программным сбоям», негативным проявлениям машинной логики и ошибкам при политическом «вводе» информации в социальную программу.

Это принципиальная специфика цифрового общества, здесь рождается социально-политическая проблема, которую можно назвать «искушением демиурга»: соблазнительными для элит возможностями быстрого и эффективного воздействия цифровыми инструментами на социум в целях политической и экономической конкуренции. Наращивание киберподразделений вооруженных сил различными странами и «кибервойны» последнего времени, разнообразные «цифровые вмешательства» как средства «реальной политики», попытки изобрести всемогущие IT-инструменты контроля за обществом (по типу известного «нооскопа» [26]), рынками и сетями электронной коммуникации, а также другие опыты «цифровой демиургии», воссоздающие социальную модель «Паноптикона» Д. Бентама [28], дают здесь немало неоднозначных примеров. Одновременно утверждаются более взвешенные подходы, где перспективы AI становятся «генеральной линией» социально-политического развития в рамках демократически структурированной социальной среды.Так, японское правительство выдвинуло концепцию движения к Обществу 5.0 (Super Smart Society), в которой технология искусственного интеллекта провозглашается ее важной частью, причем особо подчеркивается значение углубления взаимосвязи между научными и технологическими инновациями и обществом, а также этические, юридические и социальные аспекты взаимодействия с AI.

В России принята государственная программа «Цифровая экономика», где, по словам премьер-министра Д. Медведева, «ключевую роль должны играть новая бизнес-модель, создание информационных продуктов и сервисов, развитие социальных отношений в этой среде и человеческого капитала на основе тех возможностей, которые цифровая экономика открывает» [35]. Хотя именно отставание трансформаций институционального интерфейса от развития технологий и самосознания социума (доминирование монопольных государственных и квазигосударственных структур в экономике, закрытость информации и отсутствие политической конкуренции)делает такие планы правительства проблематичными в исполнении.

Не случайно в докладе Всемирного банка (ВБ) «Конкуренция в цифровую эпоху». главными барьерами для фундаментальных технологических прорывов в РФ названы «структурные недостатки в экосистеме цифровой трансформации», ограниченный доступ к рынкам капитала и отсутствие «открытой инновационной культуры». По мнению аналитиков ВБ, главными целями цифровой стратегии должны стать стимулирование внедрения инноваций параллельно с укреплением «нецифровых основ» -- повышением прозрачности и конкурентности бизнес-среды, гибким нормативным регулированием, расширением доступа к финансированию, а также повышение эффективности управления за счет внедрения дата-ориентированного подхода, развитие цифровых навыков и выстраивание диалога между государством, бизнесом, научным сообществом и гражданами [13]. постиндустриальный цифровой искусственный интеллект

В целом дискурс искусственного интеллекта, как повестка самоорганизации цифрового социума, дал важный результат: научно обоснованное и экспериментально подтвержденное признание ключевой роли синергии этических норм, философской рефлексии, эффективных институтов и новых технологий в гуманитарном синтезе электронной культуры, где «духовная и материальная составляющие форматируются технологией искусственного интеллекта», а сами технологии искусственного интеллекта представляются метатехнологиями NBIC- комплекса, как отмечает С. Родзин [29, с. 2].