Культурные идентичности в постглобальном мире

Размещено на http://www.allbest.ru/

Культурные идентичности в постглобальном мире

И.В. Малыгина

Московский государственный лингвистический университет

Аннотация

Статья посвящена трансформациям культурных оснований и форм репрезентации культурной идентичности в современной социокультурной реальности, которая описывается в терминах постглобальной, переходной эпохи. Автор фиксирует две разнонаправленные тенденции данных процессов, характеризующие крайние формы идентификационных стратегий, разворачивающихся в контексте двух типов культурной динамики - модернизации и традиционализма. Особое внимание уделено деструктивным формам манифестации этнокультурной идентичности в постглобальном мире - традиционализму и международному терроризму, анализируются глубинные причины данных явлений, которые, по убеждению автора, лежат в поле культуры.

Ключевые слова: культурология, глобализация, идентичность, традиция, традиционная культура, модернизация, идентичность, международный терроризм, Пальмира

Abstract

CULTURAL IDENTITIES IN A POST-GLOBAL WORLD

I.V. Malygina

Moscow State Linguistic University

The article is devoted to the transformation of cultural bases and forms of representation of cultural identity in the modern socio-cultural reality, which is described in terms of the post-global, transitional era. The author fixes two multidirectional tendencies of these processes, characterizing extreme forms of identification strategies, unfolding in the context of two types of cultural dynamics - modernization and traditionalism. Particular attention is paid to destructive forms of ethno-cultural identity in the post-global world - traditionalism and international terrorism; the author analyzes the root causes of these phenomena, which, according to the author, lie in the field of culture.

Key words: cultural studies, globalization, identity, tradition, traditional culture, modernization, identity, international terrorism, Palmyra

Постглобальный мир как метафора переходной эпохи

Управление процессами, определяющими сложный контекст XXI века, невозможно без понимания серьезных сдвигов, которые происходят в культуре «постглобального» мира. Поэтому культурология сегодня оказалась перед необходимостью выработки объяснительных моделей не только самих этих сдвигов, но и стимулируемых ими явлений и процессов, не лежащих непосредственно в поле культуры, никогда прежде не рассматриваемых как явления, обладающие культурной онтологией, тем не менее, втянутых в орбиту культурологического дискурса во многом в связи с осмыслением последствий глобализации и ее гуманитарных поражений.

На протяжении двух последних десятилетий прогнозы относительно векторов социокультурной динамики, как и множества других процессов, в том числе связанных с трансформациями культурных оснований идентичности современного человека, в большей или меньшей степени конструировались в концептуальной рамке дискурса глобализма.

Однако привлекательность и эвристичность данной исследовательской оптики уменьшается прямо пропорционально возрастающему пониманию иллюзорности и несостоятельности идеи движения человечества к единому глобальному миру «без границ» и всеобщему мировому сознанию.

Едва ли сегодня можно говорить о том, что конец глобализации зафиксирован и артикулирован во всей очевидности необходимых признаков. Но в воздухе уже витают предчувствия, если не завершенности, то заметного истощения ее внутренних ресурсов, нарастает усталость и раздражение от непонимания сколько-нибудь внятной цели глобализационных процессов; артикулируются ощущения инерционного, почти вынужденного «самододелывания» «глобального» проекта, за которым видится последний, едва ли не предсмертный рывок неолиберализма [Пелипенко, 2009].

Уже очевидно, что внутри глобализационных процессов запущены мощные реверсивные механизмы, в том числе связанные с кризисом диалоговых коммуникативных стратегий и утверждением монологического диктата в качестве новой «нормы» межкультурного взаимо-действия.

Современная реальность со свойственной всем переходным эпохам ситуацией неопределенности описывается в осторожных, нестрогих терминах интуиций и предчувствий: как «уплотненный хаос» [Бычков, 2012], бесконечные чередования и бифуркационные расслоения бесчисленного количества содержащихся в нем в свернутом виде интенций и культурных сценариев; как саморазворачивание взаимоисключающих и нелогичных тенденций в динамике мировых процессов; как «пейзаж перед бурей», «предчувствие кризиса и сброса, уплотнения, опрощения, избавления от балласта» [Пелипенко, 2009, с. 319]; как взаимное «отзеркаливание» и взаимное перетекание различных, в том числе, вытесняемых и санкционируемых сфер дискурса и создание гибридных культурных пространств [Бахманн-Медик, 2017]. И что-то подсказывает, что именно культурологии предстоит объяснять и оформлять все эти неустойчивые состояния в строгие научные лекала.

Культура и идентичность «после глобализации»

культурная идентичность постглобальный мир

На зыбкой почве интуиций и предчувствий появляются прогнозы сценариев постглобального мира. Но, как правило, они лежат в политико-экономической плоскости и касаются проблем смещения мировых «центров силы», перераспределения ролей экономических и военных лидеров, изменения в расстановке ключевых игроков на геополитической карте. А вот гуманитарные потери глобализации, ее культурные травмы, пока остаются фигурой умолчания, хотя нисколько не менее значительны, чем последствия мирового экономического кризиса, военных конфликтов, пандемии или экологических катастроф.

Глобализация, по сути, «обнулила» всю историю развития представлений о культуре как о системе со сколько-нибудь устойчивым ценностно-смысловым ядром, как о символическом универсуме, который, при всей своей динамичности, прежде всегда имел вполне определенную пространственную локализацию и очевидные субъектные референции.

В постглобальном мире подобные представления о культуре становятся всё менее адекватными новой реальности хотя бы потому, что мировой порядок, который два последних века был организован по национально-государственному принципу, поддерживался императивом «одна нация - одно государство» и предполагал совпадение политических и культурных границ, - остался в прошлом. Национальные государства заметно потеряли в статусе доминирующих игроков гло-бальных процессов, «сдавая» или осознанно делегируя эти функции военным блокам, экономическим союзам, транснациональным корпорациям, международным религиозно-политическим движениям и т. д.

Если перевести осмысление этих процессов в антропоцентрический, человеко-соразмерный залог, это означает, что национальное государство, и шире - этнокультурная общность «после глобализации» утрачивают и статус «единицы выживания», пространства формирования базовых идентичностей (этнических, национальных, конфессиональных).

К описанным процессам добавим почти неограниченное влияние массовой и цифровой культуры, которые, по существу, предстают как смысловой эквивалент глобальной культуры - транснациональной и космополитичной, по своей сути; вспомним, что при всей «усталости» постмодерна, а именно он во многом служил противовесом глобализационным трендам последних десятилетий, «современная культура по-прежнему удерживает в себе постмодернистские интенции ризом- ности, деконструкции и игры, усложняя процессы самоопределения индивида» [Малыгина, 2019, с. 174].

В итоге усредненный постглобальный человек, которому «на заре» глобализации было обещано некое всеобщее мировое сознание, «на выходе» предстает как субъект, лишенный сколько-нибудь надежной референтной группы, переживающий экзистенциальное одиночество, мимикрирующий под запросы и стандарты множества реальных и виртуальных культурных миров, ни к одному из них то ли не желающий, то ли уже не умеющий «природниться» по-настоящему.

И это полбеды: постглобальный человек - не просто продукт глобализации, он, в свою очередь, продуцирует адекватную самому себе культурную реальность, которая не вписывается в систему координат «дуалистической революции», основанной на важности различения сакрального и профанного, сущего и должного, своего и чужого. Зона комфорта постглобального человека - «цивилизация без святых и героев» [Кутырев, 2009, с. 93]

Эта метафора, насколько выразительная, настолько и безутешная, при всей лаконичности представляется важным штрихом к описанию ценностного ландшафта современной западной цивилизации с ее установками на модернизационный вектор развития и абсолютизацией либерально-демократических ценностей.

И здесь самое время вспомнить, что далеко не всё человечество оказалось вовлеченным в процессы глобализации. Помимо евроатлантической цивилизации, примыкающих к ней культурных ареалов, а также отдельных регионов мира, которые успешно конкурируют в модерни-зационной гонке и продолжают наращивать темп социокультурной, экономической и технологической динамики, в мире остаются народы, по существу, изолированные от этих процессов, продолжающие культивировать традиционный образ жизни, демонстративно манифестирующие собственную культурную идентичность и заявляющие о намерении защищать ценности традиционной культуры от наступления западной цивилизации вплоть до самых радикальных форм.

Позволю себе предположить, что некоторые проблемы, доставшиеся нам от глобализации как проекта модернизационного (экономического, политического, технологического по своему первоначальному замыслу), невозможно решить без понимания их глубинных культурных причин.

В числе таких проблем - рост латентного или открытого напряжения и «столкновение идентичностей» на границах культур и цивилизаций, актуализация традиционализмов и фундаментализмов различного толка, появление международного или «глобального» терроризма.

Столкновение идентичностей и феномен терроризма с точки зрения культурологии

Феномен терроризма, в том числе вопросы о его природе и исторической устойчивости, стимулируют постоянный исследовательский интерес. Вместе с тем генезис и природа терроризма и сегодня представляют собой открытую проблему, а сам термин в процессе оформления его смысловых границ был не единожды переосмыслен. Тем не менее большинство исследователей едины в оценке сущности терроризма как насилия или угрозы насилием, направленных на до-стижение или продвижение определенной политической цели [Хоффман, 2003, с. 5]. Не удивительно, поэтому, что и меры борьбы с терроризмом сегодня разворачиваются, преимущественно, в политическом и силовом поле и едва ли могут считаться достаточными.

Совершенно очевидно, что на сегодняшний день террористические атаки опережают не только политические решения и силовые реакции, но и научную рефлексию. Изучение данного феномена осложняется тем, что с течением времени терроризм не раз менял «объект внимания», организационную структуру и формы проявления. И всякий раз способ конструирования представлений о терроризме менялся в соответствии с социально-политическим и культурно-историческим контекстом, в котором заявляли о своих притязаниях идеологи террористических организаций и движений.

Глобализационные процессы, во многом определившие контекст рубежа XX-XXI веков, в определенном смысле явились триггером «нового» - международного или религиозного (исламского) терроризма.

Сегодня стало общим местом признание невозможности преодоления глобальной угрозы, связанной с деятельностью транснациональных террористических организаций, без координации усилий политических элит на международном, региональном и национальном уровнях, без поиска дополнительных ресурсов в борьбе с этой формой мирового зла. При этом культурный контекст международной террористической угрозы до сих пор остается маргинальной темой в дискурсе глобализма, объектом внимания немногочисленных исследователей.

В числе первых отечественных ученых, предложивших принципиально новый взгляд на терроризм, был российский философ В. А. Кутырёв, который квалифицировал современный терроризм как крайнюю, деструктивную форму сопротивления культур и народов, сохраняющих приверженность традиционным, в том числе религиозным, ценностям, - тотальному наступлению той самой технологизированной, индифферентной к «святым и героям» западной цивилизации [Кутырёв, 2009, с. 96].

В соответствии с данной концепцией причиной появления «нового» или международного / глобального / исламского терроризма явилось столкновение двух принципиально разных типов социокультурной динамики, условно - традиционности и модернизации.

Таким образом в культурологические исследования возвращается дихотомия «традиция - модернизация» не единожды переосмысленная, как в западных исследованиях, так и в отечественной традициоло- гии, и выведенная из мейнстримного русла социально-гуманитарного дискурса уже в 60-е годы ХХ века. При всем различии теоретических подходов к интерпретации взаимоотношений традиции и модернизации, утвердившихся в это время, общим для них стала отказ от взгляда на традицию как «явление отмирающее, не способное ни реально противиться современным формам жизни, ни сосуществовать с ними» [Лурье, 2015, с. 7]. Таким образом была провозглашена «презумпция невиновности» традиции, а традиционные институты, культурные формы и способ мышления перестали маркироваться как препятствие модернизационному тренду социального прогресса.

Однако сегодня дихотомия «традиция - модернизация» вновь оказывается в зоне повышенного внимания исследователей, стимулируя появление новых модусов ее проблематизации, в том числе в связи с обозначением границы между традицией и традиционализмом, запросом на выявление глубинных причин современного терроризма как «побочного продукта» глобализации.

В этой системе координат несколькими годами позднее выстраивает свою концепцию генезиса современного терроризма А. Я. Флиер, отмечая, что именно покушение на сакральные чувства причастности человека культурной или религиозной традиции со стороны модернизированного западного общества лежит в основе большого числа террористических акций, которыми отмечен прожитый отрезок XXI века. Данное обстоятельство дает основание идеологам терроризма квали-фицировать свои преступления «как движения борцов за культурные ценности традиционализма, на которые покушается социальный и технологический прогресс, представляемый ныне западной цивилизацией» (URL: https://www.cr-journal.ru/rus/journals/4.html&j_id=2).

Охарактеризовав период конца XX - первое десятилетие XXI века как «эпоху восстания традиционалистов», А. Я. Флиер рассматривает американскую трагедию 11 сентября 2001 года и значительную часть более поздних масштабных террористических атак как события «культурные» в своей глубинной основе [Флиер, 2011]. Данный вывод ученого опирается на его понимание историко-культурной динамики как естественного движения народов по пути социального прогресса и модернизации.

Процессы урбанизации и индустриализации привели, как отмечает А. Я. Флиер, к ослаблению социальной базы традиционной культуры, каковой является крестьянская община и сельскохозяйственные производители. Совершенно очевидно, что глобализация с ее выраженными модернизационными установками придает ускорение этим процессам, в частности, сокращая число традиционных культур и долю носителей традиционного образа жизни в составе населения постиндустриальных государств. Как результат, «традиционная народная культура как особый социальный тип культуры заканчивает свое историческое существование <...>. Но, сходя с исторической арены <...> сопротивляется натиску индустриальной, еще больно кусается в ответ, особенно там, где она еще сохраняет свою социальную актуальность».

По мере ускорения темпов модернизации и перехода от индустриального общества к постиндустриальному формы сопротивления традиционной культуры становятся всё более ожесточенными и принимают варварские формы фундаментализма и терроризма. Тот факт, что сегодня эти процессы в наибольшей степени проявляются в исламском мире, объясняется, по мнению автора концепции, тем, что именно в данном культурном ареале темпы урбанизации и капитализации остаются низкими. Как результат, именно здесь сложились наиболее благо-приятные условия для сохранения традиционной культуры, а значит, и социальной базы воспроизводства экстремизма и фундаментализма.

Соглашаясь с выводами А. Я. Флиера о «культурной» природе терроризма, мы, тем не менее не можем согласиться с тем, что данный феномен - следствие исключительно социально-экономического поражения в модернизационной и технологической гонке, иначе как быть с Саудовской Аравией и тем, что Усама бен Ладен принадлежал семье саудовских миллиардеров?

Дополнительные основания для подобного сомнения дает появление феномена, который в современной международной террологи- ческой риторике артикулируется в терминах «европейского» или «доморощенного» джихадизма (homegrown jihadism), и проявляется «в мотивах, характере и формах террористической деятельности мусульман, родившихся или долгое время живущих в европейских странах и, как правило, там же совершающих теракты» [Прошин, 2014, с. 88].

Нередко повышение уровня террористической активности связывают с активными миграционными процессами, особенно масштабными в последнее десятилетие. В результате страны Западной Европы, в недавнем прошлом довольно однородные по своему этническому и конфессиональному составу, сегодня отличаются высокой степенью этнического и конфессионального разнообразия. Особенно быстро происходит увеличение количества мусульманских общин, преимущественно, в наиболее благополучных с точки зрения экономического и социального развития европейских государствах. По прогнозам демографов, стабильное увеличение численности мусульман в Европе будет продолжаться, причем не только за счет массовой иммиграции, но и в силу высокого уровня рождаемости в мусульманских семьях, поощряемой государственными социальными программами. На фоне значительной деформации системы семейных ценностей коренных европейцев и изменения культурного и конфессионального ландшафта стран Евросоюза становятся особенно заметными.

Принципиально важным представляется и тот факт что, пользуясь социальной поддержкой принимающей страны, подавляющая часть мигрантов-мусульман не стремится к культурной интеграции, образуя в крупнейших городах Западной Европы мусульманские анклавы во многом в силу социальных и культурных границ, которые выстраивают, как сами мигранты, так и принимающее сообщество. Одновременно культивируемые в странах Западной Европы принципы либеральной демократии - свобода слова, вероисповедания, объединений, - создают дополнительные возможности для беспрепятственного распространения исламского радикализма.

Это позволяет говорить о том, что модернизация, урбанизация, социальные свободы - необходимые, но не достаточные условия нивелирования социальной базы воспроизводства традиционалистского мировосприятия, а, соответственно, и причин воспроизводства терроризма. Добровольное перемещение носителей «не западной» культурной традиции и ментальности в пространство благополучной урбанизированной и капитализированной Западной Европы, доступ к экономическим и социальным преимуществам западной цивилизации отнюдь не привели к ожидаемой плавной интеграции мигрантов в социально-политическое и культурное пространство западного постиндустриального общества.

Поражение политики мультикультурализма, глубокий миграционный кризис, охвативший Европу, свидетельствуют, скорее, о сбывшемся прогнозе «разорванных стран» [Хантингтон, 2014], объединивших на одной территории «носителей» разных культурных, конфессиональных и цивилизационных идентичностей.

Понятно, что в мотивации террористических атак сплелись многие факторы, которые проявляются прецедентно и симультанно в каждом отдельном случае. И всё же по нашему глубокому убеждению в качестве важнейшей причины появления глобального терроризма как «культурного» по своей природе феномена следует рассматривать фактор идентичности.

Во многом это деструктивная форма манифестации культурной идентичности.

Концепт идентичности оказался чрезвычайно востребованным современным научным и публицистическим дискурсом как едва ли не универсальный «объяснительный принцип» социально-гуманитарных проблем современного мира и самых глубоких его разломов, оставшихся «после глобализации». Именно идентичность зачастую становится тем пределом, той границей, на которой разворачиваются глобальные конфликты современного мира. В этом контексте тезис современного французского писателя, этнического ливанца Амина Маалуфа, согласно которому множество преступлений в современном мире совершаются от имени или во имя идентичности, оказывается не просто фигурой речи.

В перечень таких преступлений уже навсегда войдет трагедия сирийской Пальмиры, разрушение и разграбление крупнейшего и, наверное, наиболее значительного явления мирового культурного наследия на Ближнем Востоке. Город, хранивший архитектурные памятники ан-тичной цивилизации на Ближнем Востоке, в 2015 году демонстративно, перед объективами видеокамер, уничтожался боевиками ИГИЛ - запрещенной в России террористической организации.

События в Пальмире, а немного ранее - уничтожение христианских храмов в Алеппо, акты вандализма в музее иракского Мосула, где так же демонстративно уничтожались монументальные ассирийские и парфянские скульптуры, а действия боевиков ИГИЛ транслировались всему миру посредством интернет-каналов, позволяют зафиксировать появление и стремительное разворачивание новой тенденции в деятельности международного терроризма: сублимацию террористической активности в символическое пространство и выбор культуры в качестве нового важного стратегического объекта [Малыгина, Малыгина, 2020, с. 21].

Очевидно, что разрушение памятников мирового культурного наследия в Сирии и Ираке не может быть объяснено только невежественным фанатизмом и поиском дополнительных источников финансирования. Подобные явления уже имели место в новейшей истории, достаточно вспомнить уничтожение талибами в Афганистане двух гигантских статуй Будды (Бамианских статуй) как символов языческой культуры и подлежащих уничтожению, по мнению талибов, уже по одному этому основанию культурной инаковости.

И всё же трагедия Пальмиры - это отдельностоящее явление, и не только в силу масштабов разрушения. Утрата, связанная с разрушением памятников и артефактов Пальмиры, лежит в символическом поле. Это зеркальный ответ, адресованный «культурному чужому» - коллективному «бездуховному» Западу, посягающему на сакральные ценности традиционной культуры, основанной на идеологии ислама.

В сценах демонстративной расправы с объектами культурного наследия, имеющими сакральное значение для всего западного мира, вышедшего из Античности и христианства, содержится символический жест, публичная демонстрация идентичности, адресованные ци-вилизации «безбожников, атеистов и агностиков».

Кажется, идеологи террористических организаций все-таки нашли «зону сакрального» современной западной культуры - символы ее общего рождения и культурной памяти.

Заключение

Итак, международный терроризм - явление «культурное» по своим глубинным причинам, деструктивная форма манифестации культурной идентичности, в значительной степени обусловленное спецификой нынешнего этапа культурной динамики, прежде всего глобализацией и шлейфом ее гуманитарных поражений.

Такая трактовка, отличающая именно культурологический подход, не допускает и минимальной степени оправдания терроризма; она лишь позволяет вывести обсуждение данной проблемы за рамки политологического дискурса в широкое междисциплинарное поле; про-демонстрировать, что решение вопросов о предотвращении террористической угрозы как таковой и выведение ее из актуальной повестки должно находиться в сфере внимания исследователей культуры.

Несмотря на неутешительный вывод А. Я. Флиера о том, что можно добиться локализации экстремистских движений с помощью политических и военных методов, но «культурно их победить нельзя» [Флиер, 2011, с. 522], культурологические исследования необходимы для того, чтобы вскрывать глубинные причины терроризма, «схватывать» и декодировать скрытые смыслы и культурные обиды традиционалистов и фундаменталистов всех мастей, а как результат - способ-ствовать выработке проактивных мер по сдерживанию и контролю деструктивных форм манифестации идентичности. А что особенно важно, моделировать образ общего будущего человечества «после глобализации».

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ

1. Пелипенко А. А. Штрихи к портрету постсовременности // Вопросы социальной теории. 2009. Том III. Вып. 1(3) С. 318-339.

2. Бычков В. В. Эстетика. М.: КНОРУС, 2012.

3. Бахманн-Медик Д. Культурные повороты: новые ориентиры в науках о культуре. Москва: Новое литературное обозрение, 2017.

4. Малыгина И. В. Идентичность в пространстве пост-культуры // Вестник МГЛУ Гуманитарные науки. 2019. Вып.13 (829). С. 173-185.

5. Кутырёв В. А. Столкновение культур с цивилизацией как причина и почва международного терроризма // Век глобализации. 2009. №2. С. 92-102.

6. Хоффман Б. Терроризм - взгляд изнутри. М.: Ультра. Культура, 2003.

7. Лурье С. В. Традициология Маркаряна Э. С. Отличие от западных теорий традиции // Культура и образование. 2015. № 4 (19). С. 5-12.

8. Флиер А. Я. Будущее возврату не подлежит (о перспективах развития традиционной культуры // Культурологический журнал. 2010. №1. URL: https://www.cr-joumal.ru/rus/joumals/4.html&j_id=2

9. ФлиерА. Я. Культурология 20-11. М.: Согласие, 2011.

10. Прошин Д. В. Дэвид Рапопорт, терроризм четвертой волны и европейские джихадисты // Наукові праці. ПОЛІТОЛОГІЯ. Випуск 236. 2014. Т 248. С. 87-92.

11. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2014.

12. Малыгина И. В., Малыгина А. В. «Синтез войны и театра»: социальногуманитарный дискурс о природе терроризма // Вестник РГГУ. Литературоведение. Языкознание. Культурология. 2020. № 8. С. 10-23.

REFERENCES

1. Pelipenko, A. A. (2009). Shtrihi k portretu postsovremennosti = A refinement of the portrait of post-modernity. Voprosy social'noj teorii, 1(3), III, 318-339. (In Russ.)

2. Bychkov, V. V (2012). Estetika = Aesthetics. Moskva: KNORUS. (In Russ.)

3. Bahmann-Medik, D. (2017). Kul'turnyje povoroty: novyje orientiry v naukah o kul'ture = Cultural Turnarounds: New Directions in the Cultural Sciences. Моscow: Novoje literaturnoye jbjzrenije. (In Russ.)

4. Malygina, I. V (2019). Identichnost' v prostranstve post-kul'tury = Identity in the Space of Post-Culture. Vestnik of Моscow State Linguistic University. Humanitarian Sciences, 13(829), 173-185. (In Russ.)

5. Kutyrjov, V. A. (2009). Stolknovenije kul'tur s civilizaciej kak prichina i pochva mezhdunarodnogo terrorizma = The Clash of Cultures with Civilization as the Cause and Ground of International Terrorism. Vek globalizacii, 2, 92-102. (In Russ.)

6. Hoffman, B. (2003). Terrorizm - vzgljad iznutri = Terrorism - an inside view. Moskva: Ul'tra. Kul'tura. (In Russ.)

7. Lurje, S. V. (2015). Tradiciologija Markarjana E. S. Otlichije ot zapadnyh teorij tradicii = E. S. Markarian's Tradicology. Distinction from Western Theories of Tradition // Kul'tura i obrazovanije. 4 (19), 5-12. (In Russ.)

8. Flier, A. Ja. (2010). Buduschee vozvratu ne podlezhit (o perspektivah razvitija tradicionnoj kul'tury) = The Future Cannot Be Returned (On the Future of Traditional Culture // Kul'turologicheskij zhurnal, 1. URL: https://www.cr- journal.ru/rus/journals/4.html&j_id=2 (In Russ.)

9. Flier, A. Ja. (2011), Kul'turologiya 20-11 = Culturology 20-11. Moscow: Soglasie. (In Russ.)

10. Proshin, D. V. (2014) Devid Rapoport, terrorizm chetvjortoj volny i evropejskij dzhihadizm = David Rapoport, Fourth Wave Terrorism and European Jihadists. Naukovi praci. Politologija, 236(248), 87-92. (In Russ.)

11. Hantington, S. (2014). Stolknovenie civilizacii = Clash of Civilizations. Moscow: AST. (In Russ.)

12. Malygina, I. V., Malygina A. V. (2020). “Sintez vojny i teatra”: social'no- gumanitarnyj diskurs o prirode terrorizma = “Synthesis of War and Theater”:

Social and Humanitarian Discourse on the Nature of Terrorism. Vestnik RGGU.

Seriya «Literaturovedenie. YAzykoznanie. Kul'turologiya», 8, 10-23.

Размещено на Allbest.ru