Еще один факт, сильно бросающийся в глаза именно в тексте статьи, - это желание Анненкова найти виноватого. «Смущение читателя или зрителя, когда они оставшись одни….начинают думать об окончательном суде и приговоре над действующими, которые от них требуются неуклонно» Там же. С. 113.. Этим виноватым он признает Краснова, который «убил жену за свою ошибку в выборе жены». И его нельзя ничем оправдать. Во многих рецензиях встречается размышление о страсти, захватившей Краснова, поднявшей его над средой и давшей право совершить убийство. Анненков считает, что здесь она не является оправданием. Для иллюстрации своего мнения он сравнивает ситуацию из пьесы Островского с «Отелло» Шекспира, указывая, что мавр действительно потерял веру в Дездемону и, по наущению клеветников, совершил непоправимое, а не по собственному заблуждению. Краснов же хорошо представлял натуру своей жены, когда предлагал ей брак, и теперь лишь расплачивается за свою ошибку. Подобное сравнение встречается в каждой второй статье критической статье, посвященной «Грех да беде», но конкретно у Анненкова оно кажется нам особенно значимым, поскольку отказывая Краснову в масштабе чувства Отелло, он отказывает и драме Островского в праве называться трагедией в шекспировском смысле слова.

Теперь обратимся к отзыву, составленному им для Уваровской премии. Как мы упоминали выше, текст отзыва становился публичным только в случае победы автора разбираемого произведения, в отличие от газетной статьи, которая была изначально ориентирована на читателя. В связи с этим само отношение Анненкова к своим словам в отзыве было иным, нежели в разобранной выше статье. Кроме того, всем авторам рецензий вместе с текстом пьесы рассылался экземпляр «Положения», где предписывалось оценивать произведения, достойные премии, по следующим критериям: «Драматические произведения должны обличать в писателе несомненный литературный талант и добросовестное изучение представленной им эпохи. По слогу и хода пьеса должна быть созданием художественным и следовательно соответствовать главным требованиям драматического искусства и строгой критики; а потому, при присуждении наград надо иметь ввиду не относительное значение представленных к соисканию драматических сочинений, а безусловное литературное их достоинство» Положение о наградах графа Уварова. СПб, 1857 г. С. 3. . Как видно из приведенной цитаты, эти критерии являются достаточно размытыми, и все рецензенты толковали их по-своему, однако они все равно влияли на отношение критиков к текстам и накладывали на них определенную степень ответственности.

Теперь обратимся к тексту отзыва. Первый вопрос, который перед собой ставит Анненков - искусственный или реальный сюжет взят за основу драмы?

Как мы указывали выше, в статье пьеса названа «жизненной» по содержанию; здесь же критик считает сюжет искусственным, но оговаривается, что это нисколько не умаляет ценности произведения, так как задача настоящего художника внести вымысел в реальную жизнь так, чтобы мы не заметили разницы. Второй вопрос - кто же из героев повинен в сложившейся ситуации, кого следует осудить публике? В статье эта роль однозначно отводится Краснову, который «убил жену за свою ошибку в выборе жены», в отзыве же оба супруга оказываются заложниками рокового стечения обстоятельств, удара судьбы, как герои греческой трагедии.

Точка зрения Анненкова в отзыве явно более амбивалентна, он словно отказывается от всех своих претензий, высказанных в статье, и намеренно поднимает пьесу Островского до уровня серьезной трагедии. Для доказательства этого положения сравним его характеристику Краснова в статье и отзыве. «Мы совсем не желаем унизить Краснова или ослабить то участие, которое он возбуждает благородством своих стремлений в пьесе. Мы только хотим сказать, что автор не успевает водворить этот тип в воображении зрителя так легко и беспрекословно, как многие другие типы из народного быта, им созданные. <….> Краснов, конечно, не идеальное лицо, созданное на основах чисто народного представления о красоте и морали, как некоторые другие лица того же художника, но он также и не живой образ существа, которое может возникнуть на русской земле из прикосновения городской умягчающей цивилизации к простому человеку» Санкт-Петербургские ведомости. № 43. 23 февраля 1863 года. С. 114.. Как видим, в статье Анненков сомневается в типичности этого героя и не считает его выдающимся среди других созданных Островским. Обратимся к отзыву: «Благородный мещанин велик и слаб, как бывает всякая непочатая, необработанная и непокоренная образованием сила. <…> Впервые является тут перед нами, в лице Краснова, изображение простонародного характера, человека труда и прозаических забот, уже покинувшего во многом грубые предания и обычаи своей среды, уже наделенного духовными общечеловеческими стремлениями, предчувствующего даже важное жизненное значение изящества в мыслях и поступках. Все это, конечно, еще не переродило вполне его природы и не спасло его от темного преступления; но благодаря Краснову открывается для народа другое, высшее представление о достоинстве и благородстве, чем то, с которым он привык встречаться на нашей сцене. Нельзя отрицать огромной пользы, принесенной обществу отрицательными типами самодуров, лихих и наглых личностей, которыми доселе преимущественно занималась комедия Островского; но нельзя не заметить также, что в смысле поучения гораздо важнее этого всякая попытка создать положительный тип, который, оставаясь верным жизни и действительности, превосходил бы их внутренним содержанием своим. Краснов именно тем и дорог всякому человеку, понимающему сценическое искусство как своего рода моральную кафедру, что на нем мерцают первые лучи положительного народного типа» Отчет о шестом присуждении наград графа Уварова 25 сентября 1863 года. СПб., 1863. С. 35..

Как и в предыдущем примере, Анненков отказывается от критики героя, и превращает его недостатки в достоинства. Мы предполагаем, что здесь он руководствуется «Положением», которое не позволяет вручить премию, если произведение не является образцом художественности. Кроме того, как мы упоминали выше, премия за драматические сочинения была инструментом для управления репертуаром, поддерживала понятие о театре, как о способе воспитания народа, поэтому особенно важно, что критик делает акцент на этом значении героя Островского.

Расхождения между статьей и отзывом содержится и в характеристике менее значимых героев пьесы - Афони и Архипа. Многие рецензенты отмечали особое положение этих персонажей, указывали на них как на новые типы в драматургии Островского, нуждающиеся в доработке. Высказанное Анненковым в статье мнение не слишком расходится с общепринятым: «Старик Архип проходит величаво через всю пьесу, не оказывая никакого влияния на людей, движущихся вокруг него. <…> Вмешательство это, однакоже, чрезвычайно внешне, особенно в первом случае, где оно имеет характер чисто посреднический. Затем присутствие подобного лица никем почти и не замечается: он живет между своими, между народом, как чужой» Санкт-Петербургские ведомости. № 43. 23 февраля 1863 года. С. 114..

Обратимся к тексту отзыва: «Дед Архип одиноко проходит между людьми, его окружающими; но образ этот еще величественнее в своем уединенном, замкнутом существовании. Он представляет собою как бы олицетворенную совесть народа и исполняет немаловажную задачу в пьесе, особенно по отношению к отрезвлению мысли, наклонной увлекаться драматическими положениями и забывать о их нравственном смысле; именно он обнажает порок и преступление и служит живой моральной поверкой всего происходящего вокруг» Отчет о шестом присуждении наград графа Уварова 25 сентября 1863 года. СПб., 1863. С. 36.. Все, высказанные выше замечания, опровергаются и пересказываются в положительном ключе. Отстраненность и безучастность транслируются как моральная кафедра для вынесения суждений о поведении героев, а чуждость народу - в олицетворение его совести. То же самое происходит и с трактовкой образа Афони. «Мальчик этот производит тяжкое впечатление. Автор не дает ему простора, воздуха и сил, для того чтоб выразить себя вполне и приобрести то значение, на которое он имел бы право, судя по задаткам и приметам его характера. Положив его на лежанку, сделав немощным существом, автор избавил себя от лишнего труда, но возбудил желание - видеть другого Афоню, освобожденного от болезни, заменившего свою теперешнюю однообразно-элегическую речь мужественным словом и поддерживающего свои консервативные принципы открыто» Санкт-Петербургские ведомости. № 43. 23 февраля 1863 года. С. 115. - упрек в неудачной проработке образа хоть и смягчен, но все же легко считывается. В отзыве же: «Не менее глубоко задумано и другое лицо у автора, лице (так!) больного мальчика Афони, который дорожит счастием брата, мещанина Краснова, достоинством своей семьи и своего сословия до того, что лишается здоровья, душевного спокойствия, качеств своего возраста, становится преждевременно стариком, исполненным досады, горьких и враждебных помыслов. Сильная любовь и не менее сильная ненависть борются в этой молодой, страдальческой душе, которая, по болезненному состоянию организма, ничем проявить себя не может, кроме жалоб и проклятий. Это - мастерской очерк, который в дальнейшей деятельности Островского, вероятно, получит большие размеры и разовьется в энергическое, характерное лицо, исполненное многозначительного содержания» Отчет о шестом присуждении наград графа Уварова 25 сентября 1863 года. СПб., 1863. С. 36.. Упрек по-прежнему присутствует, но он выражен гораздо мягче и его предваряет пространная похвала отличительным чертам Афони.

Объяснение резкой смены позиции Анненкова содержится в его же письме к А.В. Никитенко, отправленном вместе с отзывом. К сожалению, точно датировать письмо невозможно, рукой Анненкова в заключение стоит лишь «понедельник», но по контексту написания мы точно можем утверждать, что оно относится к 1863 году и работе критика над отзывом на «Грех да беду». Приводим письмо полностью: «Я успел только набросать, почтеннейший Александр Васильевич, рукой писца обе требуемые от меня рецензии, но отдать переписать их набело не успел. Если уже очень трудно будет разбирать это маранье, то убедительно вас прошу дать им каллиграфический вид через посредство вашего делового народа, которого мне было бы тяжело отыскивать самому. Желал бы вас видеть для того, чтоб выразить искреннее мое мнение о необходимости предоставить Уваровскую премию Островскому, сколько ради достоинств неотъемлемых его нового произведения, столько же и в предотвращение опасности для Академии окончательно разойтись во мнениях с публикой и потерять ее симпатии. Когда вас можно застать дома?» ИРЛИ 18410. Л. 3.. Опасность разойтись во мнениях с публикой постоянно тяготела над Уваровской премией. В разные годы в газетах появлялись заметки, осуждающие решения академиков и оспаривающие качество награды в целом См. гл. 1 и Ф. Т. Заметка по поводу присуждения Уваровских премий в текущем 1866 году // Биржевые ведомости. 1866. № 250. 9 окт.. Все это, разумеется, накладывало определенный отпечаток на деятельность Академии и принятие решения о вручении наград, поэтому Никитенко полностью разделял мнение Анненкова, о чем сделал следующую запись в своем «Девнике»: «Я сам далек от того, чтобы признать ее [Грех да беду] первоклассным произведением; но если нам дожидаться шекспировских и мольеровских драм, то премии наши могут остаться покойными; да такие пьесы и не нуждаются в премии. Островский у нас один поддерживает драматическую литературу, и драма его “Грех да беда” хотя не блестит первоклассными красотами, однако она не только лучшая у нас в настоящее время, но и безотносительно отличается замечательными драматическими достоинствами» Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. Т. 2. М.: Захаров, 2005. С. 220.. Приведенные материалы вновь свидетельствуют о сложностях взаимодействия участников функционирования Уваровской премии. Академия, находящаяся на границе литературного сообщества, позиционирует себя как институт, способный выражать его мнение, но при этом пытается это же самое мнение контролировать с помощью участников сообщества. В свою очередь, участники сообщества (например критики), пытаются сделать то же самое, но уже с помощью премии. При этом то мнение, на которое все участники взаимодействия пытаются повлиять, частично ими самими и формируется, поскольку в понятие публики они явно вкладывают не рядовых зрителей на театре, а образованных людей, знакомых с передовыми тенденциями литературы. Кроме того, способных публично возмутиться, если институт, призванный для формирования этих тенденций, будет функционировать в совершенно противоположном их ожиданиям ключе.

Вернемся к сравнительному анализу статьи и отзыва Анненкова. С нашей точки зрения, смена его позиции не являлась лишь следствием осознания механизмов работы премии, но и была связана с форматом, в котором он ее высказывал. Первоначальная оценка драмы, заключенная в письмах, - максимально приватном жанре, выглядит как емкая и достаточно жестокая оценка достоинств и недостатков, данная частным лицом. Последующая, развернутая в газетной статье, - жанре максимально публичном, где Анненков представляет собой конкретного критика, отстаивающего свою личную позицию среди своих коллег из других изданий, является более взвешенной и развернутой, с очевидной направленностью на читателя (которому необходимо сообщить, кто из героев в пьесе виноват). Рецензия же для Уваровской премии является жанром «средней» публичности, но большей ответственности, поскольку при ее написании Анненков выступает как представитель института литературной критики, призванный дать свою оценку драматическому произведению, к тому же ограниченный требованиями «Положения», поэтому этот текст является апологетом произведения Островского, и все выводы и заключения в нем ведут к тому, что «Грех да беда» - серьезная трагедия, достойная награды.

Для того, чтобы подтвердить высказанное положение, мы рассмотрим статью Анненкова из «Русского вестника» о пьесе «Козьма Захарьич Минин-Сухорук» (1862). Сопоставив ее со статьей о «Грех да беде», мы сделаем выводы об особенности позиции критика, высказываемой в журнальных статьях. Затем, мы сравним между собой отзывы, составленные им для Уваровского конкурса: на «Грех да беду» и на «Ребенка» Боборыкина (1861). Охарактеризуем манеру Анненкова как рецензента и докажем, что он выступает от лица института критики в отзывах и от своего собственного лица в газетных статьях.

Для удобства сравнения мы поместим цитаты из разбираемых текстов в таблицы и кратко прокомментируем выделенные случаи. Начнем с газетных статей.

В обеих статьях Анненков высказывает свое мнение о позиции и задачах художника, рассуждая достаточно подробно.

Обе статьи изобилуют примерами обращения к публике, к читателю, к контексту, окружающему произведение. Анненков часто использует местоимения «мы», «наше», он отсылает к мнениям других критиков и к огромному полю, частью которого является. И в то же время объединяет себя с публикой, указывая на общий контекст для всех людей, интересующихся литературой, но при этом сохраняет свой авторитет человека, который указывает, как на нее смотреть.

Кроме того, Анненков использует риторические вопросы, высказывает свое мнение осторожно, постоянно поясняет его, оговаривает нюансы. Он словно ведет беседу один на один с читателем статьи, предлагая ему свою позицию лишь как одну из многих.

Теперь обратимся к отзывам.

Во-первых, сразу видна опора на «Положение», которое мы уже неоднократно цитировали. Этот документ накладывал на рецензентов определенную меру ответственности, как отмечает сам Анненков в приведенной цитате из отзыва на «Ребенка» - любое критическое замечание по поводу пьесы приравнивалось к отстранению ее от награды, поскольку требовались произведения буквально безупречно художественные. Поэтому здесь критику приходится высказывать свое мнение максимально аккуратно и при этом точно и авторитетно.

Как видим, упреки все же присутствуют в отзывах, но при их высказывании Анненков сам оправдывает автора и подчеркивает положительные стороны произведения, составляя противовес только что высказанной критике.

Как видим, исчезают все сомнения при формулировке своего мнения, поскольку текст отзыва исключен из полемики (сначала до момента вручения премии и публикации, после - как тот текст, который явился доказательством для признания произведения достойнейшим среди других). Из-за этой полупубличности и особого статуса отзыва здесь нет риторических вопросов и обращений к читателю - признаков текста публичного. Хотя отсылки к контексту, окружающему рецензируемый текст, присутствуют в отзывах, они не такие подробные, как в статьях. Анненков не полемизирует с чужими точками зрения и не делает обзора вышедших критических статей, он лишь дает понять, что произведение существовало на некоем фоне. Обыкновенно в отзыве он выбирает для себя один вопрос, давая ответ на который разбирает всех героев произведения, составляя целостное и окончательное мнение о тексте. 

Таким образом, различия между Анненковым-рецензентом и Анненковым-автором статей состоит в том, что в первом случае он выступает от лица сообщества литературных критиков, а во втором как конкретный литературный критик - часть этого сообщества. Пользуясь социологической терминологией, вероятно, можно сформулировать это следующим образом: в первом случае он репрезентирует себя как представителя целостного литературного поля, в котором не проводится различия между позициями участников; во втором - сегментированного, состоящего из участников с различными позициями, пребывающими в разных отношениях друг к другу.

Глава III. Пьеса «Воевода или Сон на Волге» в рецепции Н.Н. Булича

Следующим сочинением, поданным Островским на Уваровский конкурс, после драмы «Грех да беда на кого не живет», была историческая пьеса «Воевода или Сон на Волге».

Пьеса была задумана еще во время литературной экспедиции, в которой участвовал драматург Лакшин В.Я. Александр Николаевич Островский. М.: Искусство, 1982. С. 316-318., но работа над ней велась в течение целых пяти лет. Островский сразу определил это произведение для «Современника», поэтому по завершении пьесы писал к Некрасову: «Я окончил для Вас “Сон на Волге” и занимаюсь теперь только отделкой и перепиской. В последних числах декабря я должен представить эту пьесу в Академию, иначе не получу за нее премию на будущий год. Вы можете объявить, что в 1-й книжке 1865 г. у Вас будет: “Воевода” (“Сон на Волге”) комедия в 5-ти действиях с прологом, в стихах» Островский А.Н. Собрание сочинений: В 16 т. Т. 14. С. 121.. Упоминание премии и желания ее получить в переписке Островского - достаточно редкий случай; возможно, победы в двух конкурсах подкрепили уверенность драматурга для того, чтобы вновь претендовать на награду. К тому же предъявляемые в Положении требования подталкивают автора к работе скорее с историей России, чем с ее бытом, поэтому его обращение к исторической хронике кажется закономерным.

Десятый Уваровский конкурс был открыт 8 октября 1865 года, на соискание премии было подано 8 пьес. Среди них - пьеса А.Ф. Писемского «Екатерининские орлы», «Смерть Иоанна Грозного» А.К. Толстого и «Слобода Неволя» Д.В. Аверкиева. В заседании комиссии от 14 февраля 1866 года они были распределены по рецензентам со сроком предоставления отзыва к 1 июня 1866 года СПБ АРАН Ф. 2. Оп. 1-1866. Ед. хр. 2. Л. 19-2.. Н.Н. Булич ответил на известие об этом письмом от 21 февраля 1866 года на имя секретаря Академии наук К.С. Веселовского: «Письмо Ваше от 14 сего февраля за № 380 с приложением драматической пьесы Островского “Сон на Волге” и одного экземпляра “Положений...” я имел честь получить вчерашнего числа. Спешу уведомить Ваше Превосходительство, что согласно желанию Академии Наук, я принимаю на себя разбор означенной пьесы, который и доставлю в Академию не позже 1 июня сего года» Там же. Л. 30.. Следующее письмо его в Академию от 25 мая 1866 года содержало сам отзыв: «Ваше Превосходительство Милостивый Государь Константин Степанович, при сем имею честь препроводить к Вашему Превосходительству разбор комедии г. Островского, написанный мною, согласно поручению Академии Наук, и самую комедию, доставленную ко мне при отношении Вашем от 14 февраля сего года за № 380, прося покорнейше о получении уведомить» Там же. Л. 38.. В архивном деле о премии не сохранилось ответа Буличу, однако известно, что его отзыв был прочитан и принят во внимание из Отчета о присуждении Уваровской премии от 25 сентября 1866 года Там же. Л. 91-104.. Ни пьеса Островского, ни другие представленные на конкурс сочинения не были удостоены премии.

В качестве рецензента для «Воеводы» был назначен Н.Н. Булич - историк литературы, профессор словесности Казанского университета (с 1854 года), автор статей и речей о Г.Р. Державине (1857), М.В. Ломоносове (1865),

Н.М. Карамзине (1866) , В.А. Жуковском (1883) , А.С. Пушкине (1887) и др. Выступал с литературно-критическими статьями о И.С. Тургеневе, Ф.М. Достоевском и др. писателях Лепехин М.П. Булич Николай Никитич // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь: В 5 т. Т. 1. М.: Сов. энциклопедия, 1989. С. 351-352..

Кто именно предложил привлечь Булича в качестве рецензента, неясно. К 1866 году он был известным профессором кафедры русской словесности Казанского университета и имел широкий круг знакомств. Среди членов комиссии, занимавшейся драматическими премиями, его знакомыми были академики А.А. Куник, который помогал Буличу с поиском материалов в архивах Булич Н.Н. Сумароков и современная ему критика. СПб., 1854. С. 183., и А.В. Никитенко, с которым Булич был хорошо знаком еще со времени собственного студенчества и к которому обращался с доверительными письмами. Так, 5 апреля 1854 года Булич с благодарностью писал Никитенко, что «так много обязан Вам в мое петербургское пребывание» Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук. №18440. С. 1..

Отзыв интересен не только как одна из наиболее развернутых рецензий на пьесы Островского, прошедших через Уваровский конкурс, но и как отражение представлений об истории России XVII столетия. Булич считает, что основное содержание комедии состоит в «борьбе земского начала с началом московской администрации» Зубков К.Ю., Перникова А.С. Неопубликованный отзыв на пьесу А.Н. Островского «Воевода, или сон на Волге» // Текстология и историко-литературный процесс: VI международная конференция молодых исследователей (Москва, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 9-11 марта 2017 г.). М.: Буки Веди, 2018. С. 77.. Подобный взгляд на комедию был подсказан ему трудом влиятельного историка А.П. Щапова «Земство и раскол» (1862). В этом произведении он высказывает теорию, согласно которой историк должен в первую очередь обращаться к жизни «народа», а не к свершениям правителей или поступкам великих людей, и признает расцветом этой народной жизни именно XVII столетие. В качестве самого яркого проявления народного голоса он видит земские челобитные, обращенные к царю: «И сколько в этих земских челобитных высказалось энергии народной жизни, смелой протестации и требовательности, жизненной правды и прямоты народной думы, наконец, практической способности областных общин к представительству своих местных нужд и интересов, к подаче практических, жизненных советов правительству в деле земского устроения» Щапов А.П. Земство и раскол. Вып.1. СПб., 1862. С. 453, 471-475..

Не менее важным источником для Булича послужили работы Н.И. Костомарова. Можно утверждать, что в рассматриваемый нами период он был наиболее известным и влиятельным исследователем жизни и быта простонародья. К его текстам обращался и сам Островский при написании своих произведений, и другие драматурги, в том числе подававшие свои произведения на Уваровский конкурс. В своем отзыве Булич уделяет достаточно много внимания идеализации разбойничества, по его мнению, производимой Островским в пьесе. Костомаров придерживался мнения, что это явление разрушало общественную жизнь XVII века Костомаров Н.И. Бунт Стеньки Разина. Изд. 2-е. СПб., 1859. и потому его позиция могла быть близка рецензенту.

Буличу был не чужд демократизм и в общественной жизни - известно, что в студенческие годы он сблизился с поляками, высланными из Киева в Казань по политическому делу; в Петербурге общался с Н.Г. Чернышевским, Лавровым, посещал Герцена в Лондоне и сотрудничал в «Колоколе» Пиксанов Н.К. Предисловие <к: Булич А.К. Николай Никитич Булич и современное ему казанское общество (Семейная переписки и воспоминания)> // Ученые записки Казанского университета. 1930. Т.90. Кн.5. С.907-915..

Руководствуясь подобными взглядами и на народную жизнь в историческом смысле, тем более учитывая указанное нами выше высокое значение, придаваемое Буличем земству, неудивительно, что проблематика пьесы Островского была высоко им оценена. Пьеса для автора отзыва оказывается одновременно достаточно точным изображением прошлого и, по всей видимости, отражением роста интереса к «земству» в настоящем. Здесь Булич явно имел в виду земскую реформу 1864 г., которую он считал одним из наиболее выдающихся достижений российского правительства. Перечисляя вызывающие, на его взгляд, недостаточное сочувствие современного общества правительственные реформы, он упоминал «земство, от которого европейски-образованный человек ждет раскрытия и развития народных сил и богатства, ждет устройства материальной жизни, сообщений, народного образования...» Булич Н.Н. Литература и общество в России в последнее время. Казань, 1865. С.29.. Такой подход к литературе во многом связан с общим интересом Булича к анализу произведений литературы как исторических памятников: «Произведения литературы суть те же факты народной жизни, как и ступени развития гражданского в обществе, как и славные военные подвиги» Булич Н.Н. Значение Пушкина в истории русской литературы (Введение в изучение его сочинений): Речь, произнесенная в торжественном собрании Императорского Казанского университета. Казань,1855. С.3.. Именно в этом отношении «Воевода» кажется автору отзыва значительным произведением Зубков К.Ю., Перникова А.С. Неопубликованный отзыв на пьесу А.Н. Островского «Воевода, или сон на Волге» // Текстология и историко-литературный процесс: VI международная конференция молодых исследователей (Москва, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 9-11 марта 2017 г.). М.: Буки Веди, 2018. С. 77..

В то же время художественное построение пьесы Булича не устраивает. Хотя он как опытный историк литературы и автор нескольких литературно-критических статей мог проявлять внимание к форме произведения, в оценке «Воеводы» его не остановила даже близкая по духу проблематика. Очевидно, причина лежит в требованиях, предъявляемых к награждаемым пьесам. Эти требования сформулированы в 4 пункте 9 параграфа Положения (см. ниже), на которое он ссылается в отзыве: «По слогу и ходу пьеса должна быть созданием художественным и следовательно соответствовать главным требованиям драматического искусства и строгой критики…» Положение о наградах графа Уварова. СПб., 1857. С.3.. Требования, с одной стороны, очень строги, а с другой, сформулированы максимально широко, и поэтому каждый из рецензентов опирался на свои представления о художественном произведении при написании отзыва.

Остановимся на нескольких показательных примерах и сопоставим особенности оценки Булича с мнениями, высказанными в первых критических отзывах на пьесу. Первое, что подвергается критике Булича, это идеализация разбойничества, воплощенная Островским в образе Дубровина-Худояра. Он порицает драматурга за отход от исторической правды и придание характеру этого персонажа черт Робин Гуда. И хотя многие рецензенты обратили внимание на несоответствия в образе беглого посадского (критик «Голоса» задался вопросом, как он мог остаться чистым от крови, будучи атаманом разбойничьей шайки <Без подписи.> Вседневная жизнь. Новая комедия Островского // Голос. 1865. №125. 7 мая. С. 3., но между тем все они отметили яркий характер этого образа. П.В. Анненков (его статья о «Воеводе» появилась в «Санкт-Петербургских ведомостях» в мае 1865 года) даже обосновал, почему у Островского возникли сложности с этим образом: «в народе есть много представлений, которые <…> не поддаются никакому олицетворению» Анненков П.В. Воевода, или Сон на Волге // Санкт-Петербургские ведомости. №107. 2 мая; №109. 4 мая. С. 3. , то есть само явление мирного разбойничества, присутствующее в народе или в его воображении, нельзя изобразить в одном конкретном разбойнике-герое. Обоснование этого тезиса занимает в статье Анненкова две страницы, Булич же, походя отметив неудачный прием Островского, двигается дальше в своем анализе, даже не пытаясь понять причину случившегося.

Следующий образ, который также подвергается критике, это главное лицо комедии - воевода. Из пролога Булич заключил, что в дальнейшем характер его будет значительно углублен различными сценами из жизни XVII столетия и отношениями с другими действующими лицами. Однако в продолжении комедии воевода занят лишь своей женитьбой и страхом потерять власть и выгодное место для кормления. Развитие характера воеводы разочаровало многих критиков (рецензенты «Голоса» <Без подписи.> Вседневная жизнь. Новая комедия Островского // Голос. 1865. №125. С.1. и «Сына отечества» <Без подписи.> Воевода (Сон на Волге) // Сын отечества. 1865. №69. 22 марта; №70. 29 марта. С.543. ) заметили, что в злодеяния воеводы сложно поверить, поскольку они не подкреплены поступками непосредственно на сцене, а известны зрителю/читателю лишь по слухам), но были и такие, кто оценил этот образ положительно. Например, А.С. Суворин был впечатлен его мрачной натурой: «…такой уж веселый был деспот, любил смерть с хохотом, смерть необыкновенную; в нем, значит, было нечто нероновское, проблески поэзии особенного рода» Суворин А.С. Воевода, или Сон на Волге // Русский инвалид. 1865. №44. 27 февраля. С. 3.. П.В. Анненков считал поэтическое изображение характера воеводы удачным: «Что вышло бы, например, из воеводы Шалыгина, если бы автор захотел сохранить ему только те черты, которыми характеризуются воеводы вообще в юридических свидетельствах <…> Воевода мог бы собирать горы преступления, бесноваться и злодействовать, трепетать и унижаться, совершенно по-писанному <курсив П.В. Анненкова>, по официальным документам, и оставаться ничем, пустым словом для зрителя. Всю действительность и историческое значение приобрел он только тогда, когда коснулась до него фантазия автора. Благодаря ей, мы видим теперь перед собою суевера и труса, с инстинктами кровожадного зверя, которые развиты благоприпятствующими обстоятельствами» Анненков П.В. Воевода, или Сон на Волге // Санкт-Петербургские ведомости. №107. 2 мая; №109. 4 мая. С. 1.. Рецензент «Дня» Н.М. Павлов, отмечая «совершенство отделки» пьесы в целом, назвал ее «знаменательным памятником бессилия нынешней переходной эпохи <…> воспроизвести что-нибудь цельное, что-нибудь мощно-художественное в прямо-народном смысле» Н.Б. <Павлов Н.М.> Воевода, или Сон на Волге // День. 1865. №10. 5 марта; №11. 12 марта. С. 233.. Именно с этих позиций он считает изображение Островским характеров и быта того времени удачными. «Вот это-та сторона жизни (ее поползновение сойти на обычай и поглощение в нем всего живого, - порабощение личности человека бытовой житейщиной, жизнь без умственного движения, а по преимуществу в утробу, - сон и прозябание, - какая-то бездейственная косность, ленивая тишина, пассивная апатия, словом сказать, не быт самый, а уже плесень и закись его) и выступает, как нам кажется, в пьесе воевода главной задачей автора, при изображении, как характеров, так и всего действия» Там же, С. 235.. Павлов считает, что, только приняв такую трактовку задачи Островского, можно по-настоящему оценить саму пьесу и выведенные в ней характеры, в частности воеводу, о котором он пишет так: «Пусть в воеводе мало личного, мало чего-нибудь резко-индивидуального, - как и все здешние лица, он больше проявляет не индивидуальные свои черты, а черты самой сложившейся жизни, всего заматеревшего в своей косности здешнего быта. Как он, так и все выведенные здесь лица, даже и не сами за себя суть ответчики, а уже быт сам, - как их добрые, так и злые поступки не в них самих, а уже в самом сложившемся быте находят себе и оправдание, и обвинение. В этом смысле, пожалуй, дикие инстинкты воеводы, как, например, его татарская ревность или это его защекочивание всех своих жен насмерть, могут быть допущены и становятся возможны, или даже неизбежны» Там же, С. 238..

Одной из ключевых особенностей «Воеводы» является наличие фантастических элементов - пророческого сна воеводы и маленькой сцены с домовым. Оба этих момента были охарактеризованы Буличем крайне отрицательно. Сон, по его мнению, стоило иначе оформить, поскольку он создает ненужное дублирование событий. Домового рецензент признал полностью лишним в тексте, поскольку «фантастическое в драматическом представлении тогда кажется имеет и смысл, и значение, когда оно психически связано с внутренним содержанием самих действующих лиц. <…> Здесь же домовой не участвует в действии; ни девушка, ни мамка ее не чувствуют его присутствия, он является для зрителей, для которых он только смешон» Зубков К.Ю., Перникова А.С. Неопубликованный отзыв на пьесу А.Н. Островского «Воевода, или сон на Волге» // Текстология и историко-литературный процесс: VI международная конференция молодых исследователей (Москва, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, филологический факультет, 9-11 марта 2017 г.). М.: Буки Веди, 2018. С. 85.. Здесь Булич совпал с некоторыми критиками, негативно относившимися к Островскому. Писарев, оставивший краткий негативный отзыв о сюжете пьесы Островского Писарев Д.И. Прогулка по садам российской словесности // Писарев Д.И. Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т.7. М., 2003. С.152-154., рецензент «Сына отечества» <Без подписи.> Воевода (Сон на Волге) // Сын отечества. 1865. №69. 22 марта; №70. 29 марта. С.545., Н.С. Назаров из «Современной летописи» Н.Н. <Назаров Н.С.> Новая комедия Островского // Современная летопись. 1865. №35. Сентябрь. С.6. - все они признали фантастический элемент в пьесе лишь растягивающим действие, а зачастую непонятным зрителю и читателю. Они так же кратко, как и Булич, рассмотрели наличие подобных элементов в тексте Островского и решительно отвергли их из-за отсутствия связи с основной идеей пьесы. Напротив, Анненков и Павлов очень подробно остановились на сне воеводы и явлении домового, а Суворин назвал их самыми поэтическими местами в комедии. Павлов даже положил его в основу своей трактовки пьесы: он утверждал, что сон позволяет, выполняя авторскую задачу, показать апатию русского народа, его состояние сонного прозябания поддерживаемое рамками обрядов: «Все, что каждому из нас было знакомо о нашей старине по несвязным слухам, что нам грезилось каким-то отрывочными, полузабытыми снами, что, наконец, было нам доступно более со стороны чисто-внешней, так сказать декоративной <…>, все это оживает и в пьесе г. Островского тем же смутным сном, тем же недосказанным намеком и также у него, опять более всего, поражает нас своей чисто-внешней, декоративной стороной» Н.Б. <Павлов Н.М.> Воевода, или Сон на Волге // День. 1865. №10. 5 марта; №11. 12 марта. С. 238.. Анненков посвятил всю свою статью фантастическому в тексте «Воеводы» и пришел к выводу: «Всего важнее то, что произвольная, фантастическая часть хроники служит оправданием ее историческому элементу и при случае с полным успехом и с полной достоверностью становится прямо на его место» Анненков П.В. Воевода, или Сон на Волге // Санкт-Петербургские ведомости. №107. 2 мая; №109. 4 мая. С. 1..

Таким образом, отзыв Булича на «Воеводу» внутренне противоречив. Переходя к собственно «эстетической» критике пьесы, Булич, в отличие от большинства серьезно подошедших к «Воеводе» критиков, не пытается дать последовательную интерпретацию художественным решениям автора, ограничиваясь краткой качественной оценкой. В отличие от пытавшихся увязать различные аспекты драмы Островского критиков-современников, Булич характеризует авторскую концепцию лишь в «историческом» ключе. Это противоречие, связанное с позицией самого рецензента, в рамках критики XIX века воспринималось как негативная черта самой пьесы: выявленная Буличем авторская концепция в описании Булича оказалась в противоречии с отмеченными им самим эстетическими особенностями произведения. Этим объясняется сходство отдельных мест в целом далеко не отрицательного отзыва Булича с сугубо отрицательными высказываниями о пьесе авторов наподобие Писарева. В действительности отмеченная Буличем «непоследовательность» заложена на уровне авторской позиции не создателя пьесы, а рецензента.

Двойственность оценки пьесы Островского в отзыве Булича определяется конфликтом привычного для профессора словесности историко-литературного подхода и навязанной ему роли «эстетического» критика. С одной стороны, придерживаясь мысли, что все произведения, отражающие историческую правду, достаточно художественны и заслуживают высокой оценки, Булич рассматривал пьесу Островского в положительном ключе. С другой стороны, как член экспертной комиссии, который должен руководствоваться Положением, он должен был пользоваться «эстетическими» категориями, которые не мог сводить к исторической оценке.

Глава IV - Рецепция пьес А.Н. Островского в отзывах А.В. Никитенко

Профессор Санкт-Петербургского университета академик А.В. Никитенко был человеком весьма разносторонним. Он начал свою преподавательскую карьеру в Институте благородных девиц, затем был принят на кафедру естественного права и защитил там диссертацию «О главных источниках народных богатств». В 1832 году в результате преобразований министра народного просвещения графа С.С. Уварова получил кафедру теории словесности. Лекции, прочитанные им с этой кафедры, слушали многие известные писатели, например И.С. Тургенев, который писал своему профессору: «…я прошу у Вас совета, единственно для того, чтобы узнать мнение Ваше о моих произведениях <…> от Вашего решения будет зависеть должен ли я продолжать» Переписка И.С. Тургенева: В 2 т. Т.1. М, 1986. С. 46-47., Н.А Некрасов, посещавший их вольнослушаетелем. Никитенко был научным руководителем Н.Г. Чернышевского при написании им известной магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», и хотя профессор был не согласен со своим учеником и отстаивал превосходство «эстетических принципов», он дал положительный отзыв о работе Чернышевского и активно поддерживал его на защите.

Важным этапом в жизни Никитенко была и работа в цензурном ведомстве, куда его пригласили еще во время преподавания в университете. Новый министр народного просвещения С.С. Уваров показался молодому профессору либеральным руководителем, он искренне верил, что под началом такого человека сможет содействовать развитию русской литературы. Этим благородным планам не суждено было сбыться, но находясь на позиции цензора Никитенко постоянно был в гуще событий литературного мира. Например, цензурируя журнал «Библиотека для чтения», по просьбе издателя А.Ф. Смирдина, он обратил внимание на жёсткую редактуру О.И. Сенковского, который вносил изменения в тексты без согласования с авторами. Никитенко занимался рассмотрением «Повестей Белкина» Пушкина, недоверчивый от природы Н.В. Гоголь спокойно отдавал ему свои сочинения, и хотя работа в цензурном ведомстве не отвечала идеалистическим стремлениям, во многом благодаря ей будущий профессор приобрел навык оценки и рассмотрения литературных сочинений.

Еще одной важной частью деятельности Никитенко была публицистика. В течение двадцати пяти лет он по долгу службы редактировал «Журнал министерства народного просвещения», в 1841 году согласился редактировать «Сын отечества», заведовал редакцией «Современника» в течение одного года, пока журнал переходил из рук Плетнева к Некрасову и Панаеву, с 1861 года редактировал «Северную почту». В каждом из этих изданий ему удалось внести продуктивные изменения, для «Сына отечества» он даже составил программу, которой старался активно следовать см. об этом: Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. Т 1. С. 216..

Благодаря тому, что Никитенко был связан с таким большим спектром сфер деятельности, которые различались по степени вовлеченности в литературный процесс, у него сформировался совершенно особый взгляд на художественные произведения В этой работе мы не ставили цели охарактеризовать особенности взгляда Никитенко, хотя и будем обращаться к его статьям на эти темы и записям в Дневнике. Это перспективное поле для исследования.. Кроме того, он был респондентом многих передовых личностей своего времени (И.С. Тургенева, Н.В. Гоголя, П.П. Ершова, Ф.Н. Глинки, Ф.В. Булгарина, П.А. Вяземского и мн. др.), при этом не принадлежащим ни к одному из литературных кружков или других обществ. Сведения о своих адресатах, случаях в ведомствах, университете и цензуре Никитенко заносил в дневник, который сейчас является очень ценным свидетельством для изучения литературного процесса XIX века. В нем же содержатся сведения о работе Уваровской премии и взглядах Никитенко на художественные произведения. В нем же содержится упоминание о знакомстве с А.Н. Островским.

В феврале 1856 года драматург читал свою пьесу «Семейная картина» в доме И.С. Тургенева, где присутствовал и Никитенко. Вот какое впечатление осталось у него после этой встречи: «Островский, бесспорно, даровитейший из наших современных писателей, которые строят свои создания на народном, или, лучше сказать, простонародном элементе. Жаль только, что он односторонен - вращается все в сфере нашего купечества. Оттого он повторяется, часто воспроизводит одни и те же характеры, поет с одних и тех же мотивов. Но он знает купеческий быт в совершенстве, и он не дает одних дагерротипных изображений. У него есть комизм, юмор, есть характеры, которые выдвигаются сами собой из массы искусно расположенного материала. Сам Островский совсем не то, что о нем разглашала одна литературная партия. Он держит себя скромно, прилично; вовсе не похож на пьяницу, каким его разглашают, и даже очень приятен в обращении. Читает он свои пьесы превосходно» Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. Т. 1. С. 431. От 29 февраля, след 10 марта 1859 обед у Д. При рецензировании пьес, поданных Островским на Уваровскую премию, Никитенко вновь повторит перечисленные в этой записи упреки, но присоединит к ним и свои соображения относительно драматического искусства.

Прежде чем приступить к подробному анализу его рецензий, рассмотрим статью «Мысли о реализме в литературе» (1872), в которой раскрываются эстетические установки Никитенко Подробнее об эстетических взглядах Никитенко см.: Прокопенко З.Т., Кулакова И.В. Академик из крепостных: крит.-биогр. очерк. Белгород, 1998; Гончарова Н.В. А.В. Никитенко как теоретик русской словестности (по материалам библиотеки профессора) // Вестник Томского государственного университета. 2015. № 390. С. 5-10. .

Он призывает развести художественную и публицистическую литературу. Вторая, по его мнению, выполняет важную функцию поддержания в обществе интереса к значимым процессам, событиям, разоблачения злоупотреблений и мотивации народа участвовать в жизни страны. Первая же появляется тогда, когда общество готово соприкоснуться со своими истоками, обратиться к глобальным проблемам, эстетическому чувству. При этом Никитенко не поддерживает идеи искусства для искусства и считает, что у художественный литературы есть своя задача, как у науки: «Изящное, выражающееся в искусстве, само по себе есть источник благотворнейших на человека влияний. Но с другой стороны, от того, что искусство не должно быть игралищем беспрерывно сменяющихся настроений среды и минуты <…> оно тем не менее и содержанием своих созданий и отчасти формами их подлежит закону совокупных общих причин, которыми определяется поступательный ход человеческой образованности» Никитенко. А.В. Мысли о реализме в литературе. СПб, 1872. С. 5.. Выполнение искусством этой задачи непосредственно связано с его идеалистическим характером. Истинно художественное произведение, по мнению Никитенко, содержит в себе описание высоких нравственных стремлений человека, идей о высшей цели его существования. В этом качестве оно противопоставлено произведениям реализма, который осмысляется автором как материализм - повествование в подобных произведениях сосредоточено на передаче обыденных и отрицательных, низменных качеств и поступков человека и не выходит на уровень идей, смысла существования: «Пафос искусства, слезы, исторгаемые им из очей наших, его смех, ирония, юмор, - все стремится к одной цели, к возбуждению в нас благородных, прямо человечественных инстинктов и к ослаблению инстинктов грубых, животных. Глубочайшие истины человеческого сердца, человеческой жизни и судьбы, дух, веющий в веках и поколениях, недоступные для формулирования в понятиях, не подчиняющиеся никаким категориям, никакому схематизму, - все это находит себе выражение и реализацию в творческих и художественных созданиях, в живых обобщающих идеальных образах, проникает в наше сознание и становится ощутимым для чувства» Там же. С. 32.. В своем взгляде на историю литературы и анализ произведений конкретных писателей Никитенко высказывал идеи, близкие культурно-исторической школе, подчеркивая необходимость при периодизации произведений обращаться к состоянию русского общества, к значимым историческим событиям, считал необходимым обращаться не только к бытовым сторонам жизни народа, но и к его верованиям Никитенко А.В. Опыт истории русской литературы. Кн. I. Введение. СПб., 1845. С. 5..