После социализма: судьбы скотоводства в центральной Азии, Монголии и России

Размещено на http://www.allbest.ru/

После социализма: судьбы скотоводства в центральной Азии, Монголии и России

Хазанов Анатолий Михайлович

доктор исторических наук

почетный профессор

Университета Висконсина (США)

иностранный член Британской академии

Аннотация

мобильный скотоводство фермерство

Статья посвящена мобильному скотоводству в «посткоммунистических» странах. Автор отмечает, что его реформирование в этих странах, а также в различных регионах России приняло различный характер. В одних из них государство все еще играет слишком большую роль в скотоводческом секторе. В других - скот перешел в собственность индивидуальных хозяйств. Однако они далеко не всегда ориентированы на рыночное производство. По мнению автора, фермерство капиталистического типа является наиболее перспективным для утилизации пустынных и полупустынных зон, а также некоторых областей в тундровой зоны.

Kлючевые слова: современное мобильное скотоводство, деколлективизация, приватизация скота, Центральная Азия, Бурятия, Монголия, российский Север.

A.M. Khazanov. After Socialism: The Fates of Pastoralism in Central Asia, Mongolia, and Russia.

Annotation

The paper discusses contemporary pastoralism in post-communist countries. Its transformation varies in individual countries, as well as in different regions of Russia. In some countries, the state still maintains an excessive and detrimental control over the pastoralist sector. In other countries, the stock has become the private property of individual households. However, their production far from always is market oriented. The author claims that pastoralist farms of capitalist type are the most perspective for utilization of the desert and semi-desert zones, as well as some regions of the tundra zone.

Keywords: contemporary mobile pastortalism, decollectivization, privatization of stock, Central Asia, Buryatia, Mongolia, Russian North.

Введение

Моя статья является, увы, запоздалым заключением к блоку статей, опубликованных во втором номере «Этнографического обозрения» за 2016 г. Они посвящены современному состоянию мобильного скотоводства на российском Севере, в Бурятии, Кыргызстане и Монголии. Все мои попытки получить статьи о положении дел в других центральноазиатских странах по разным причинам оказались безрезультатными. Поэтому по мере моих далеко не полных знаний мне придется остановится этих странах самому.

С большим сожалением я вынужден констатировать, что за редкими и кратковременными исключениями ни центальноазиатские, ни российские антропологи/этнографы не занимаются в достаточной мере соответствующими проблемами. Исключение составляет оленеводство в Российской Федерации, которому посвящено довольно много публикаций не только российских, но и западных антропологов (см., напр.: Anderson 2000; Kasten 2002; Gray 2005; Kasten 2005; Habeck 2005; Stammler 2005 и многие другие; о проблемах, связанных с «наплывом» западных антропологов см. Gray et al. 2003). Одно время в Институте Социальной Антропологии Общества Макса Планка, в Германии, существовал даже специальный отдел Сибири. Однако похоже, что кратковременный расцвет работы западных антропологов в Сибири и на Севере уже в прошлом. По известным причинам в настоящее время она очень затруднена.

Ситуация в Центральной Азии совсем иная. Многие западные ученые довольно активно исследуют сейчас скотоводство в этом регионе и опубликовали много интересных работ на эту тему. Но среди них решительно преобладают экономисты, экологи, биологи, климатологи, агрономы, социальные географы, так называемые специалисты по развитию, но за довольно редкими исключениями только не антропологи и другие социальные ученые. В этом отношении положение дел существенно отличается от того, которое существует в Африке и на Ближнем Востоке. Там западные антропологи принимают очень активное участие в изучении современных мобильных скотоводов.

В какой-то мере это не случайно. Некоторые исследователи (см., напр.: Veldwish 2008: 14-15) честно признают, что вынуждены прибегать к самоцензуре, чтобы не подвергать опасности своих информаторов и не закрывать себе возможности дальнейшей полевой работы. Однако Казахстан, Кыргызстан и, тем более, Монголия весьма открыты для иностанных ученых. Так, мои публикации о Казахстане, подчас весьма критические, отнюдь не мешают моим визитам и работе в этой стране и самым дружеским отношениям с казахстанскими колллегами. Французские антропологи успешно работают в Кыргызстане, ученые самых разных стран, от Японии до Израиля, - в Монголии. По-видимому, помимо объективных трудностей, мобильное скотоводство в странах Центральной Азии просто не находится в сфере интересов большинства современных антропологов-этнографов.

В коммунистический период скотоводство, как и сельское хозяйство в целом, во всех рассматриваемых странах было основано на одних и тех же принципах: национализации земли, включая пастбища, а также национализации или коллективизации основного поголовья скота. Как правило, это было достигнуто жестокими и насильственными мерами. Так, в Казахстане коллективизация скотоводов в начале 1930х годов, которая в современной казахстанской историографии получила название «казахстанской трагедии» (Абылхожин 1997: 167 сл.; Козыбаев 1998; Аяган 2012), привела к гибели большинства поголовья скота, смерти от голода 1,5-2 млн. людей и бегству из страны еще полмиллиона казахов.

И в Казахстане и в других регионах Советского Союза, а позднее и в Монголии, непосредственные производители, то есть рядовые колхозники и совхозники, были лишены собственности на ключевые ресурсы и отстранены от принятия сколько-нибудь важных экономических решений. Официально в их собственности оставалось лишь небольшое количество скота для семейных нужд, хотя в скрытой форме домашнее стадо, нередко выпасавшееся вместе с совхозным или колхозным, могло подчас достигать весьма значительных размеров. Но это было далеко не всегда и не всюду и главное, в данном случае не приходится говорить о полной собственности, так как такое положение дел противоречило законодательству.

Правда в позднесоветский период мобильное скотоводство было отчасти модернизировано и стало более интенсивным. Но это было сделано в рамках административно-командной системы, о недостатках которой писать сейчас едва ли есть нужда. Хотя мобильное скотоводство утратило свой традиционный характер, оно никогда не было основано на рациональных экономических принципах. И в Советском Союзе, и в Монголии главной целью в упомянутое время было любой ценой увеличить поголовье скота. И это было не случайно, если учесть, что даже в Монголии городские жители стали испытывать хроническую нехватку мясомолочных продуктов (Fernandes-Gimenez 1999: 19).

Увеличение поголовья скота, подчас весьма внушительное, было достигнуто с помощью больших государственных субсидий и капитальных вложений в инфраструктуру. Но при этом игнорировались себестоимость производства и особенно экологический фактор, что привело к быстрой деградации пастбищ. Так, в Казахстане, поголовье скота в 1989 г. значительно превысило рациональные экологические нормы. Это привело к ряду негативных последствий: тенденции к переходу от мультивидового к моновидовому составу стада, отказу от сезонной ротации пастбищ, перевыпасу и эрозии не менее трети плодородных пастбищ (Жамбакин 1995; Алимаев 1997: 159-161; Серебрянный 1999: 166-167; Khazanov, Shapiro 2005: 507; ср.: Robinson et al. 2003). Уже в 1960-х годах бездумное создание даже в полупустынной зоне все более крупных и специализированных совхозов с 50-60 тыс. овец, а позднее и 80 тыс., привело к тому, что пастбища, которые ранее использовались лишь во время перекочевок скота, стали утилизироваться в течение нескольких месяцев ежегодно (Alimaev et al 1986 ff.). В Туркменистане обширные территории плодородных пастбищ превратились в песчанные пустыни. В Кыргызстане перевыпас привел к деградации 1,7 млн. гектаров (по другим данным даже 3 млн.) пастбищных угодий (Джолдошев 1997: 168; Кляшторный 1999: 61). В Узбекистане более чем 30% пастбищ, расположенных в пустынной и полупустынной зонах, находились на разных степенях деградации (Арипов 1997).

Социальные последствия были не менее негативными. Выпас скота перестал быть семейным делом и утратил прежний престиж. Труд пастухов, стал малопривлекательным даже в тех случаях, когда их сопровождали некоторые члены их семей, и тем более, когда они оказывались месяцами оторванными от своих семей, живших в стационарных поселениях. Узкая специализация в специально организованных производственных группах (бригадах) зачастую приводила к утрате полного комплекса традиционных скотоводческих навыков.

Такова была ситуация к моменту распада Советского Союза. Последующее развитие в странах Центральной Азии, и в некоторых регионах Российской Федерации, в частности на Крайнем Севере, а также в Монголии, пошло различными путями. Но поначалу мобильное скотоводство почти повсюду оказалось в состоянии глубокого кризиса. Как только соответствующие правительства прекратили или существенно сократили прямые и косвенные субсидии и инвестиции в скотоводческий сектор национальных экономик (снабжение техникой, горючим, строительными материалами и фуражом, автотранспортом, ветеринарным сервисом, поддержанием инфраструктуры, в первую очередь дорожной сети и. т. п.), его убыточность стала очевидной. Дерегуляция ценообразования, а также неразвитость рыночной системы, в первую очередь плохой маркетинг, привели к тому, что выручка от продажи скота и продуктов скотоводства оказалась значительно меньшей, чем возросшая стоимость входных ресурсов (транспорта, горючего, кормов и т. п.).

К тому же демонтирование и/или реформирование прежней колхозно-совхозной системы и приватизация скота и сельскохозяйственного оборудования в большинстве случаев было проведено в условиях широко распространенной коррупции и с нарушением элементарных принципов социальной справедливости, что едва ли должно быть

удивительным. Новое слово «прихватизация», которым в 1990-х годах обогатился русский лексикон, стало заимствованием в некоторых центральноазиатских языках. Оно вполне применимо к ситуации, сложившейся в это время в скотоводческом секторе этих стран. Львиная доля скота и другого колхозно-совхозного имущества перешла в собственность их бывших менеджеров различного уровня (Хазанов и др. 1997; Хазанов и др. 1999; Khazanov and Shapiro 2005; Kerven 2003: 5 ff.).

Тем не менее, реформы привели к существенным различиям в положении скотоводства и самих скотоводов в различных странах, а также в некоторых регионах России. Поначалу политика, проводившаяся правительствами центральноазиатских стран, лишь усугубила кризис скотоводста, заметный уже во второй половине 1980-х годов. Он уже достаточно полно описан различными исследователями (см., напр.: Хазанов и др. 1997). Поголовье скота во многих рассматриваемых странах в 1990-е годы резко сократилось, равно как и мобильность самих скотоводов. Это привело к перевыпасу и деградации ближних пастбищ, расположенных неподалеку от поселений. Зато дальние пастбища оказались неиспользованными или в лучшем случае недоиспользованными.

В 1990-х годах и позднее кризис сельского хозяйства во многих странах привел также к значительному оттоку сельского населения, в том числе и из скотоводческих районов, в города. Однако в профессиональном и культурном отношении мигранты были плохо приспособлены к городской жизни и оказались в них маргиналами (Yesenova 2005; Alymbaeva 2013, 132 ff.; Isabaeva 2014). В столице Бурятии Улан-Удэ кварталы-самостройки, в которых поселились недавние сельские жители, остроумно называют «нахаловками» (Скрынникова 2009: 178).

Любопытно, что в Монголии экономический кризис временно привел к обратной миграции. Обнищавшие и безработные горожане, особенно те, кто имели родственников в сельской местности, переселялись туда, просто чтобы прокормиться. (Грайворонский 1997: 84-85). В период между 1990 и 1993 гг. скотоводческое население Монголии увеличилось вдвое, а к 1998 г. втрое (Rossabi 2005: 121). Но и в Монголии это было временным явлением. «Новые скотоводы» не обладали достаточным количеством скота, не имели многих навыков, необходимых для успешного ведения хозяйства, и особенно пострадали от последствий стихийных бедствий конца 1990х - начала 2000-х годов (Himmelsbach 2012: 177). С начала 2000-х годов начался обратный процесс. По официальной статистике население Улан-Батора (Улаан-Баатара) увеличилось с 760 тыс. в 2000 г. до 1,3 млн. в настоящее время, или даже до 1,5 млн по оценке некоторых исследователей (Терентьев 2015: 26). Я сам имел возможность заметить, что старые районы монгольской столицы окружены теперь неблагоустроенными кварталами, состоящими из юрт (геров) и домов-самостроек.

Тем не менее, реформы привели к существенным различиям в положении скотоводства и скотоводов в различных странах, а также в некоторых регионах России. Начну с Центральной (бывшей Средней) Азии, в которой в начале 1990-х годов на долю скотоводства и животноводства все еще приходилось от 35% до 60% стоимости всей сельскохозяйственной продукции.

1. Казахстан

Казахстан на протяжении долгих исторических периодов был наиболее важным регионом мобильного и экстенсивного скотоводства во всем поясе евразийских степей, полупустынь и пустынь. Это не удивительно, потому что свыше 70% всей его территории (2.717.300 кв. км) состоит из естественных пастбищ и сенокосов. До начала ХХ века кочевое население Монголии никогда не превышало 1 млн. человек, в то время как в Казахстане оно временами насчитывало несколько миллионов. Трагедия коллективизации привела к тому, что поголовье скота в стране сократилось с 30.350 млн голов в 1928 г. до 4.800 млн в 1934 г. Даже в 1951 г. оно составляло всего 23.973 млн голов, не достигнув тем самым доколлективизационного уровня (Khazanov 2012: 144). Поголовье скота в Казахстане начало быстро расти только в 1960-х годах. В начале 1990-х годов, когда правительство Казахстана приступило к реформированию сельского хозяйства страны, совхозы и колхозы уже лишились государственных субсидий. Многие из них были в больших долгах, а то и просто стали банкротами. Упразднение колхозно-совхозной системы и изменения в соответствующем законодательстве в Казахстане совершались постепенно и не всегда последовательно. Но декларированной целью реформ был перевод сельского хозяйства в русло рыночной экономики капиталистического типа. Одной из сторон этого процесса было разукрупнение совхозов и колхозов и создание вместо них все более и более мелких предприятий кооперативного типа, а также частных хозяйств. Другой стороной была передача все большего количества скота в частную собственность (Khazanov, Shapiro 2005: 513 ff.; Khazanov 2012: 146 ff.; Наумова 2004; Наумова, Сагнаева 2006).

Как и повсюду в Центральной Азии, стартовые позиции оказались не для всех равными. Рядовые совхозники и колхозники нередко даже не были осведомлены о своих правах и деталях проводившихся реформ. Приватизация привела к тому, что директора, управляющее звено и специалисты совхозов и колхозов, а зачастую и работники местных администраций, всеми правдами и неправдами смогли присвоить непропорционально большую часть имущества упраздняемых или реформируемых хозяйств, в том числе и скота (Kalyuzhnova 1998: 137; World Bank 1998: 61; Хазанов и др. 1999). Президентский декрет от марта 1994 г. законодательно закрепил право директоров и специалистов крупных сельскохозяйственных предприятий, созданных на базе прежних совхозов и совхозов, на преимущественную долю их имущества. Ставка была открыто сделана на экономическую эффективность.

Такое положение дел сохранялось на протяжении всех 1990-х годов. Один из западных исследователей лично наблюдал, что в то время как рядовые работники в одном из подобных предприятий были заняты на постройке молочной фермы, финансируемой в рамках совместной американо-израильской программы помощи в развитии сельского хозяйства, его руководитель продал несколько десятков коров, для которых собственно и предназначалась сооружаемая ферма (Wenthal 2002: 167).

Во второй половине 1990-х годов скотоводство в Казахстане находилось в глубоком кризисе. Поголовье скота сократилось с 43.723 млн в 1992 г. до 13.741 млн в 1999 г. (UN FAO statistical site: http://apps.fao.org). Это было связано с целом рядом факторов, как политического, так и экономического порядка. Реформы в сельском хозяйстве проводились руководством страны без учета интересов и мнения непосредственных производителей. В то же время государство преждевременно прекратило предоставление субсидий, кредитов, снабжение горючесмазочными материалами, оборудованием, кормами и ветеринарным обслуживанием. Справедливости ради надо отметить, что у него просто не было для этого соответствующих финансовых ресурсов. Стоимость услуг, предоставляемых государством в советское время, резко возросла. Из-за падения цен на шерсть на мировых рынках и конкуренции с другими странами этот рынок был фактически утрачен. В 2000 г. килограмм шерсти продавался за 50 тенге, т.е. примерно за 30 американских центов (Khazanov, Shapiro 2005: 521).

Пищеперерабатывающая промышленность также пришла в упадок. Старая система маркетинга, существовавшая в советский период, прекратила свое существование, однако новая в лучшем случае находилась лишь в зародышевой стадии. Поскольку непосредственные производители не имели доступа к кредитам и испытывали недостаток наличных денег, они вынуждены были использовать единственное ликвидное имущество, которое имели - скот, для бартерных сделок или просто для удовлетворения непосредственных хозяйственных нужд и оплаты вторичных услуг. Руководители кооперативов различного типа даже при самых честных намерениях также были вынуждены прибегать к бартеру или прямой продаже скота для оплаты горючего, электричества, налогов и т. п.

Не удивительно, что потребление мяса на душу населения в Казахстане сократилось с 71 кг в 1991 г., что равнялось уровню потреблению мяса в Англии, до 45,1 кг в 1998 г. (Brent 2001). Во время моей полевой работы в Казахстане в 1990-х годах, я всегда заходил в продовольственные магазины в его крупных городах. В отличие от советских времен недостатка в мясомолочных продуктах в них не было, но меня поражало другое. Эти продукты были импортом из самых разных стран - от Испании до Австралии. Местные продукты можно было купить только на базарах. Но чтобы продать там свою продукцию, скотоводы должны были пользоваться целым рядом весьма коррумпированных посредников и рэкетиров.

В наихудшем положении оказались рядовые совхозники и колхозники, имевшие минимальные шансы для создания успешных частных скотоводческих хозяйств. Для этого они не имели ни достаточных экономических ресурсов, включая скот и особенно технику, ни доступа к кредитам. Сбыт их продукции на рынках был затруднен, а снижение спроса на скотоводческую продукцию из-за экономической рецессии, стало еще одним неблагоприятным фактором для ведения успешного хозяйства.

Более того, обнаружилось, что члены подобных хозяйств зачастую утратили многие скотоводческие навыки. Приведу лишь один пример из многих возможных. Весенняя стрижка овец требует определенной квалификации, которой многие бывшие совхозники и колхозники в Южном Казахстане уже не обладают. Поэтому, когда это возможно, они предпочитают нанимать для такой работы оралмандар, казахских эмигрантов из Монголии и Китая, пользующихся высокой репутацией как люди, сохранившие во всей полноте навыки мобильного овцеводства (McGuire 2014: 6).

Но помимо экономических и социально-политических, надо учитывать еще психологические факторы. Многие десятилетия господства советской командной системы отучили рядовых скотоводов от любой инициативы и способности принимать самостоятельные решения. Они привыкли просто следовать указаниям своих руководителей. Во время полевых исследований, проводившихся в рамках проекта Университета Висконсин в Мэдисоне по изучению современного состояния скотоводства в Центральной Азии, частично финансировавшегося Агентством по Международному Развитию США (USAID), было заметно, что многие наши информаторы проявляли фаталистическое, пассивное отношение к жизни. На вопрос почему они остаются во все время реформируемых и беднеющих кооперативных хозяйствах вместо того, чтобы завести свое собственное, они часто отвечали, что привыкли делать то, что им велит начальство, что другой жизни они не знают и самостоятельное хозяйство вести не умеют, что их семейный бюджет всегда был рассчитан на гарантированную зарплату и они не знают, как планировать его в долговременной перспективе и в условиях экономической неопределенности (Наумова 2004: 20; Наумова, Сагнаева 2006: 235 сл.; Khazanov, Shapiro 2005: 516).

Рост скотоводства и сельского хозяйства в целом возобновился в Казахстане лишь в начале 2000-х годов (World Bank 2005). В настоящее время оно достигло двух третей от уровня 1991 года (Faostats 2015). Это в основном обеспечило удовлетворение потребности страны в мясомолочных продуктах за счет местного производства, хотя иногда слышны жалобы на то, что дешевые импортные продукты сдерживают его рост. Прибыли от экспорта нефти и газа способствовали тому, что государство увеличило субсидии в сельское хозяйство и его инфраструктуру. Быстрое экономическое развитие страны и связанный с ним рост доходов населения привели к повышению цен на скотоводческую продукцию. В тоже время цены на горючее понизились.

Положительные изменения, отчасти связанные с привлечением иностранного капитала, произошли и в пищеперерабатывающей промышленности. Я был лично знаком с одним немецким предпринимателем, который успешно наладил производство молочных продуктов, в том числе йогурта, ранее не известного в Казахстане. Он рассказал мне, что для этого ему пришлось преодолеть две главных трудности: приучить производителей, в основном владельцев мелких крестьянских хозяйств, с чисто немецкой пунктуальностью доставлять молоко в строго определенное время к дороге, где его забирал специально посланный транспорт, и заручиться поддержкой местных властей. С первой трудностью он справился, потому что переставал покупать молоко у людей, не соблюдавших точное время его доставки. Вторую трудность он преодолел, когда нанял на хорошо оплачиваемые должности, фактически синекуры, людей, обладавших нужными связями.

Но многие актуальные социальные и экономические, а также экологические проблемы, все еще остаются нерешенными. В 2013 году 70% пастбищной территории в стране оставалось неиспользованным (Агробизнес-2020). В настоящее время скот находится во владении хозяйств трех типов: различного рода кооперативов, частных хозяйств, зарегистрированных как крестьянские или фермерские, и домашних хозяйств, владельцы которых (например, учителя, ветеринары, агрономы) непосредственно не вовлечены в сельскохозяйственное производство или же заняты в основном в земледелии. Хозяйства последнего типа чем-то напоминают придомные хозяйства, существовавшие во время господства колхозно-совхозной системы.

Я не буду останавливаться на кооперативных или, как их иногда называют в западной литературе корпоративных предприятиях, потому что они, как правило, не ориентированы на скотоводство и владеют менее 10% поголовья скота в стране. Большинство из них находятся в северном Казахстане и многие убыточны. Хозяйства, определяемые как крестьянские или фермерские, весьма неоднородны. Среди них выделяются богатые или зажиточные скотоводы, которых действительно можно охарактеризовать как фермеров, ведущих производство ориентированное на рынок. Многие из них в прошлом принадлежали к руководящему звену совхозов и колхозов. Далеко не все такие люди смогли использовать свои преимущества при разделе собственности для создания успешных частных хозяйств. Но некоторые смогли.

На протяжении ряда лет я регулярно посещал одного такого скотовода в Алма-атинской области и наблюдал успешный рост его хозяйства. Не жалея времени, он подробно рассказывал мне о своих проблемах и способах их решения. Например, получение кредита в банке подразумевало «откат» в размере 10%. Единственная тема, которую мой гостеприимный и открытый информатор избегал, была о том, как он приобрел первоначальный капитал в виде скота и другого имущества, позволивший ему основать свое процветающее хозяйство. Но однажды, когда между нами уже установились доверительные отношения, он сообщил мне, что был старшим бухгалтером в совхозе и подробно рассказал о деталях происходившей прихватизации. Но есть и успешные фермеры, не принадлежавшие в прошлом к совхозно-колхозной верхушке, а просто быстро понявшие, что в изменившейся ситуации надо полагаться на собственные усилия и инициативу и сумевшие приспособиться к новым экономическим условиям.

Обычно богатые хозяйства состоят из нуклеарных или расширенных семей, включающих только близких родственников (отцов с детьми, реже родных братьев). Дальние родственные, равно как и общинные связи и связанные с ними традиционные обязательства еще существуют в социальной сфере. Но в производственной они подчас становятся обременительными для богатых скотоводов. В ходе моей полевой работы в Казахстане в конце 1990-х - первой половине 2000-х годов некоторые богатые скотоводы говорили мне, что предпочитают не использовать родственников в качестве наемных работников. Один из них объяснил мне причину этого весьма лаконичным образом, сказав: «хуже работают, больше требуют».

Вообще наемный пастушеский труд в Казахстане престижем не пользуется. Жизнь на отдаленных пастбищах, в отсутствии электричества, телекоммуникаций, семей и социальной жизни стала скучной и непривлекательной. До последнего времени молодежь предпочитала уезжать в города или устраиваться на работу в предприятиях добывающей промышленности. Поэтому в пастухи нередко нанимают кыргызов и узбеков, которым к тому же платят меньше, чем пастухам-казахам. В тоже время некоторые богатые скотоводы жаловались мне на то, что за такими пастухами нужен постоянный надзор.

Я бы пока остерегся называть такие хозяйства в полной мере капиталистическими, как это делают некоторые западные исследователи (см., напр.: Kerven et al. 2016: 107), потому что вопрос об их собственности на пастбища все еще окончательно не урегулирирован. Но тенденция в этом направлении вполне заметна. Индивидуальные скотоводы могут теперь арендовать пастбища, находящиеся в государственной собственности, на 49 лет. Более того, их можно также приобретать в частную собственность (Земельный Кодекс Республики Казахстан 2013, статьи 43 и 47). К тому же социальный капитал, т.е. в данном случае полезные связи, позволяет богатым и влиятельным скотоводам явочным порядком утилизировать пастбища, находящиеся в государственной собственности, иногда к неудовольствию остальных скотоводов.

Мелкие крестьянские хозяйства не обладают достаточным количеством скота, чтобы вести отгонно-пастбищное скотоводство. В основном они используют пастбища, расположенные вокруг поселений (в основном в радиусе 10 км.), которые остаются в общинном пользовании. Но такие пастбища быстро деградируют из-за перевыпаса. Иногда бедные хозяйства передают своих животных на выпас богатым скотоводам за соответствующее вознаграждение. Однако по мере роста своих собственных стад эти скотоводы все чаще отказываются брать на выпас скот других семей, даже родственных (Kerven et al. 2016: 115). Иногда несколько семей, чаще всего родственных, объединяют свой скот в единое стадо и выпасают его поочередно. В других случаях они даже нанимают на один или несколько сезонов пастухов для его выпаса. Беда, однако, состоит в том, что такая кооперация является вынужденной. Пять или шесть бедных семей объединяющихся для совместного выпаса скота, по-прежнему остаются бедными. К тому же, как я уже упоминал, казахи неохотно идут в наемные пастухи и их труд сравнительно дорог.

Мелкие крестьянские хозяйства испытывают также много трудностей финансового порядка. Государственные субсидии и кредиты в основном направлены на поддержку богатых скотоводов (Keven et al. 2016a: 407). Остальные скотоводы из-за недостатка наличных денег и отсутствия доступа к кредитам часто вынуждены прибегать к бартеру, что, конечно, не является характеристикой развитой рыночной экономики (Наумова 2004: 17 сл.; McGuire 2014). Пока старые традиции общинной солидарности в отношении открытого доступа к пастбищам и колодцам в основном продолжают еще соблюдаться вне зависимости от их легального статуса. Однако, несмотря на все изменения, произошедшие и все еще происходящие, в скотоводческом секторе, дальние пастбища, особенно в полупустынной и пустынной зонах, остаются недоиспользованными. Для их утилизации необходимы моторный транспорт для подвоза горючего и пищи, а в пустынной зоне - моторные насосы для качания воды из колодцев, временные жилища или юрты для пастухов и т.п. Все это требует больших финансовых расходов, которые даже богатые хозяйства, когда это возможно, стараются избегать.

По всей видимости, какое-то неопределенное время фермы капиталистического (или скорее прото-капиталистического) типа будут сосуществовать с крестьянскими хозяйствами, ведущими натуральное или полунатуральное хозяйство. Но положение последних весьма неустойчиво. Возможно, некоторые из них смогут в конечном счете создать пусть не очень большие, но крепкие фермерские хозяйства. Но другие могут разориться, утерять скот и вынуждены будут перейти к другим занятиям. До последнего времени существенным подспорьем для мелких крестьянских хозяйств были весьма щедрые по центральноазиатским стандартам пенсии, детские пособия и другие социальные услуги, предоставляемые государством. В добавок многие из них получают финансовую помощь от тех членов их семей, которые переселились в города. Но это является палкой о двух концах. Уже сейчас численность молодежного населения городов превысило сельское, а рождаемость в стране весьма невелика. Если такая тенденция будет продолжаться и в дальнейшем, то мелкие скотоводческие хозяйства будут испытывать растущий недостаток в рабочей силе.

В феврале 2012 г. правительство Казахстана приняло программу развития сельского хозяйства страны на 2013-2020 гг. (Агро-бизнес-2020). Она предполагает целых ряд мер, направленных на дальнейшее увеличение общего поголовья скота и улучшение его породистости. Интересно, что хотя излюбленным мясом самих казахов являются конина и баранина, особое внимание в программе уделяется крупному рогатому скоту с тем, чтобы Казахстан стал экспортером говядины. В числе прочего для этого предполагается создание крупных коммерческих предприятий, использующих в основном искусственные корма. Значительно меньше средств предполагается выделить на поддержку средних и мелких хозяйств. Таким образом, акцент сделан на развитие интенсивного, или как его называют в стране, промышленного оседлого животноводства. Вопрос о развитии мобильного скотоводства по-прежнему остается открытым.

Таково было положение дел до самого последнего времени. Но в настоящее время Казахстан испытывает финансовый и экономический кризис, связанный с падением мировых цен на нефть и газ и существенной девальвацией национальной валюты - тенге. Растет социальная напряженность. Протесты против передачи в аренду части земель китайцам для развития земледелия вынудили правительство отложить этот проект до 2017 г. Последствия этих событий для скотоводства в стране в данный момент предсказать трудно.

2. Кыргызстан

Я не буду подробно останавливаться на современном состоянии скотоводства в Кыргызстане, стране с наиболее открытым и либеральным экономическим режимом в Центральной Азии, потому что ему посвящена обстоятельная статья А. Жапарова, опубликованная в журнале Этнографическое Обозрение.

Я могу лишь обратить внимание на все еще существующую неурегулированность прав собственности, пользования и аренды пастбищами. Законодательство в этом отношении уже претерпело много изменений, но все еще детально не разработано, а зачастую просто противоречиво. В настоящее время пастбища в Кыргызстане являются государственной собственностью, но переданы во владение местных общин (аул окмоту). В них созданы ассоциации пользователей пастбищами и специальные комитеты, в ведении которых находится их распределение. В теории они должны стать добровольными и демократическими организациями. Однако на практике рядовые скотоводы отстранены от принятия важных решений, а районные и областные администрации все еще сохраняют значительный контроль за этими организациями. Не удивительно, что рядовые скотоводы рассматривают их как еще одно государственное агентство, созданное для распределения пастбищ и сбора налогов (Shigaeva et al. 2016: 95-97). И действительно, правила их распределения между отдельными скотоводческими хозяйствами довольно запутаны, открывают возможности для злоупотреблений, а преимущество нередко оказывается на стороне богатых скотоводов (Robinson et al. 2012: 251).

Жапаров отмечает некоторую тенденцию к обособлению нуклеарных семей среди кыргызских скотоводов и переход части общесемейного скота в их частную собственность. В настоящее время родственные, особенно близкородственные связи, по-прежнему сохраняют большое значение. Но если нынешняя тенденция получит дальнейшее развитие, а частнособственнические хозяйства станут преобладающими, ослабление родственных связей, если не в социальном, то в экономическом отношении, возможно, будет продолжаться.

3. Узбекистан

Пастбища составляют около 50% всей территории Узбекистана (Gilmanov 1996). Тем не менее, преобладающими формами скотоводства в стране традиционно были не кочевое, а оседлое, полуоседлое и отгонно-пастбищное. Реформы в стране начались с разукрупнения колхозных и совхозных агломератов, и создания вместо них новых кооперативных образований, ширкатов (ассоциаций), объединявших, как правило, население отдельных кишлаков. Одновременно их субсидирование государством, равно как и его инвестиции в инфраструктуру, резко сократились или прекратились вовсе. Правительство объявило, что ширкаты будут оперировать как самостоятельные кооперативы, свободные от принудительного государственного контроля и вмешательства в их дела, и что члены ширкатов будут самостоятельно решать свои дела, включая производственные вопросы, разделение труда, его оплату и т.п.

Практика, однако, оказалась весьма далекой от деклараций. Руководители ширкатов по-прежнему не выбирались, а назначались местными администрациями. Как и в советские времена, рядовые члены ширкатов были отстранены от принятия сколько-нибудь важных решений в их делах. Патронаж и клиентизм, равно как и коррупция - характерные черты современного узбекистанского общества на всех уровнях, стали обычным порядком дел и в сельском хозяйстве. В середине 1990-х годов, руководитель одного из ширкатов в Навоийской области, не имевший никакого опыта руководства сельскохозяйственными предприятиями, но зато по сведениям, полученным мною от рядовых членов ширката, племянник местного хокима (главы районной администрации), публично хвастался мне, что в отличие от директоров прежних совхозов и совхозов, он может уволить любого неугодного ему члена ширката. К тому же ширкаты должны были делать «добровольные» пожертвования в местные бюджеты для поддержания школ, пенсионных фондов и инфраструктуры.

Зачастую пастухи не получали зарплаты и существовали за счет овец, выделенных в их владение (Zanca 1999). Не удивительно, что такая ситуация сказалась на отгонно-пастбищном скотоводстве самым негативным образом. Возросшая стоимость транспортировки скота и деградирующая инфраструктура не поощряли утилизацию отдаленных пастбищ. Уже в первой половине 1990-х годов передвижения скота, находившегося во владении ширкатов, сократились с 150-500 км до 10-50 км.

Экономическая несостоятельность ширкатов привела к новым реформам, проведенным в 1998-2003 гг. и позднее. Они узаконили существование сельских хозяйств трех типов: (1) большие кооперативные хозяйства (в основном все те же ширкаты); (2) семейные хозяйства, официально названные крестьянскими фермами; и (3) мелкие дехканские (крестьянские) хозяйства (Ikhamov 1998; Lerman 2008: 2 ff.; Robinson et al 2012: 263). Хочу отметить очевидный оксюморон, весьма распространенный в центральноазиатской законодательной терминологии. Она подчас не делает различия между крестьянскими хозяйствами и фермерскими. Между тем люди, элементарно грамотные в экономике, должны знать, что крестьянские хозяйства ориентированы на самообеспечение, а фермерские - на рыночное производство и получение прибыли. Впрочем, возможно дело не в экономической неграмотности, а в том, что руководство Узбекистана и некоторых других центральноазиатских стран никак не могут решить по какому пути должно развиваться их сельское хозяйство, включая его скотоводческий сектор.

Но в сущности реформы были направлены на ликвидацию ширкатов как убыточных и количество их в 2000-х годах резко сократилось. Среди остающихся - около ста специализируются на разведении каракулевых овец в аридной зоне, но без регулярной сезонной смены пастбищ (Холмирзаев 2013). Большинство земель, отведенных крестьянским фермам, досталось сельским элитам, в том числе тем, кто принадлежал к руководству ширкатов, а до них - колхозов и совхозов. Некоторые члены районных администраций также обзавелись фермами, хотя в сельскохозяйственном производстве сами они не участвуют (Trevistani 2007: 86 ff.). По некоторым данным, из бывших работников ширкатов не более 10-15% стали фермерами (Velderwisch, Spoor 2008). Более того, начиная с 2009 г., правительство проводит политику так называемой «оптимизации». Некоторые фермеры принуждаются к передаче своей земли другим, более успешным фермерам и/или тем, кто заручился необходимым патронажем (Djanibekov 2012).

Земля, отведенная дехканским хозяйствам, была в сущности лишь несколько расширенными приусадебными участками бывших совхозников и колхозников. Ее размеры позволяют вести лишь натуральное хозяйство. По закону дехканские хозяйства имеет право владеть не более 0,35 га орошаемых земель и не более 1 га неорошаемых земель в степной зоне (Таджибаева 2015: 306). Социальная дифференциация в сельском хозяйстве страны приобрела новые формы: меньшинство составляют более зажиточные фермерские хозяйства, а большинство - более бедные дехканские (Trevistani 2009: 127 ff.; Robinson et al. 2012: 263-264).

Ставка была сделана на развитие коммерческих фермерских хозяйств, специализирующихся на производстве хлопка, пшеницы, и в меньшей степени других сельскохозяйственных культур. Число их начало быстро расти и уже в 2006 г. достигло 200 тыс. (Lerman 2008: 3), а в 2015 г., после оптимизации, - 74,2 тыс. (Таджибаева 2015: 304). Гораздо хуже обстоит дело с их ориентацией на рыночное производство. Фермеры арендуют землю непосредственно у государства, так как оно остается собственником всех земель в стране, и площадь земель в фермерских хозяйствах значительно больше, чем в дехканских. Но в отношении хлопка и пшеницы государство по-прежнему предписывает, какая площадь должна быть отведена фермерами под эти культуры, а также является их монопольным покупателем, по им же установленным заниженным ценам (Robinson et al. 2012: 263).

Хозяйства, желающие специализироваться на скотоводстве, испытывают большие трудности с арендой дополнительных земель, так как большинство пастбищ остается закрепленными за ширкатами или их наследниками, крупными сельскохозяйственными предприятиями или фермерскими хозяйствами (Lerman, Sedik 2009: 7). Запрещена и суб-аренда у других хозяйств, хотя она могла бы способствовать увеличению производства кормов.

Но только 9,9% фермерских хозяйств специализируются на животноводстве, а фермерские хозяйства в целом владеют всего несколькими процентами поголовья скота в стране (Таджибаева 2015: 308). Примечательно, что некоторые узбекистанские ученые рекомендуют сейчас определенную приватизацию пастбищ в виде закрепления их за индивидуальными фермерскими хозяйствами (Бобокулов и др. 2014: 9). Поскольку это не более, чем пожелание, я не буду обсуждать его достоинства и недостатки.

В настоящее время в Узбекистане имеется немногим более 100 ширкатов, специализирующихся на разведении каракулевых овец (Таджибаева 2015: 309). Во многих каракулеводческих хозяйствах расходы, связанные с покупкой кормов, превышают 45-50% от стоимости валовой продукции. Разведение каракулевых овец стало малодоходным и поэтому малоприбыльным занятием (Бобокулов и др. 2014: 5). Но похоже, что некоторые руководители и специалисты в стране, долго не понимали и может быть все еще не понимают, что сокращение спроса на каракуль из-за изменившейся моды и падения цен на него на мировых рынках - это долговременная тенденция. Во второй половине 1990-х годов директор одного из сельскохозяйственных научно-исследовательских институтах в Самарканде меня долго убеждал, что положение дел можно легко поправить. Вот только бы международные организации согласить вложить деньги в создание мировой биржи по продаже каракуля и притом непременно в Самарканде. О личной выгоде, которую он явно предполагал извлечь из своего прожекта, он скромно умалчивал. Как бы то ни было, в 2010 г. главная правительственная организация, Узбек-коракули, в ведении которой находится каракулеводство в стране, смогла экспортировать каракуль всего на 3,2 млн долларов, а в дальнейшем увеличить экспорт до примерно 10 млн. Даже это превозносится официальной пропагандой как большое достижение.

В целом отношение узбекистанских властей к скотоводческому сектору представляется весьма противоречивым. Правительство поощряет дехкан к увеличению количества скота в их хозяйствах, но не наделяет их твердо установленными правами на пастбищные территории. Тем не менее, как ни парадоксально это может показаться, более 90% скота находится в собственности именно мелких дехканских хозяйств. В 2014 г. удельный вес крупного рогатого скота в них составил 93,9% от его общего поголовья в стране и только 5% в фермерских хозяйствах; овец и коз соответственно - 83,8% и 7,2%; лошадей - 84,6% и 9,7%. В этом отношении мы наблюдаем продолжение старой традиции, потому что, начиная уже с 1970-х годов, придомные хозяйства колхозников и совхозников владели большим количеством скота, чем колхозы и совхозы вместе взятые (Lerman 2008: 3).

Однако земля, отведенная дехканским хозяйствам, ограничивается приусадебными участками, лишь несколько увеличенными в постсоветский период, и только иногда также небольшими дополнительными участками на окраине кишлаков. Дехкане выпасают скот в основном на полях, с которых уже собран урожай, вдоль дорог и вблизи водных источников. Изредка они также используют пастбища все еще остающихся ширкатов на основе неформальной договоренности или даже без нее (Robinson et al. 2012: 264). Но для того, чтобы получить мало-мальски сносные условия для выпаса скота, они должны давать взятки руководителям ширкатов. Не удивительно, что в настоящее время нагрузка на пастбища, расположенные вблизи поселений, превысила допустимые нормативы более чем в три раза. По всем этим причинам основное внимание дехкане уделяют разведению крупного рогатого скота. Его количество в стране увеличилось с 4 млн голов в 1990 г., до 7 млн в 2006 г. и до 11,0 млн голов в 2014 г. В тоже время поголовье овец и коз увеличилось с 10,1 млн в 1999 г. до 18,4 млн голов в 2014 г. (Rewiev.uz.18.03.2015. URL: http://www.review.uz/index.php/novosti-main/item/ 1880-myaso-molochnomu-rynku-uzbekistana-obespechen-stabilnyj-rost).

Скот стал одним из важных источников жизнеобеспечения дехканских семей. Тем не менее, количество его в их хозяйствах обычно очень невелико, в среднем всего лишь несколько коров на семью. Одна из причин этого - недостаток искусственных кормов и естественных пастбищ. Большая часть дехканских хозяйств фактически ведет натуральное хозяйство. В 2007-2008 гг. (более поздних данных я, к сожалению, не имею) две трети этих хозяйств потребляли свою животноводческую продукцию только внутри семьи (Lerman 2008: 22 ff.). Значительная часть бюджета дехканских хозяйств нередко состоит из заработка тех членов их семей, которые работают как наемные работники в фермерских хозяйствах (Robinson et al. 2012: 263), а также в городах, или как гастарбайтеры за пределами Узбекистана. Качество скота в дехканских хозяйствах также оставляет желать лучшего. В Израиле годовой надой молока с коровы в среднем равняется 11,000 кг, в США - 8,000 кг, а в Узбекистане - всего 1,500 кг. Помимо недостатка кормов, одна из причин этого связана с редко применяемыми в настоящее время селекцией и искусственным осеменением (Lerman 2008: 13 ff.).

Можно констатировать, что отгонно-пастбищное скотоводство в Узбекистане в настоящее время переживает упадок. В 2012 году из имеющихся 20,75 млн. гектаров пастбищных угодий 7,25 млн. оставались неиспользованными. Тем временем многие пастбища деградируют, хотя производство искусственных кормов, особенно на обводненных полях, стоит в центральноазиатских странах больше, чем выпас скота на естественных пастбищах (Kerven et al. 1996: 4). Основной формой стало оседлое животноводство, в котором количеству скота уделяется больше внимание, чем его качеству. Помимо производственной сферы узбекские скотоводы испытывают и много других трудностей, связанных с реализацией их продукции: транспортировкой скота на рынки, фактическим отсутствием кредити, искусственно заниженными ценами на мясо, молоко и шерсть и т.п.

Тем не менее, если верить официальной статистике, в стране наблюдается стабильный рост поголовья скота. Правительственные источники Узбекистана объясняют подлинные или мнимые достижения в животноводческом секторе в чисто советском стиле: как результат «государственной поддержки животноводческого сектора» и «широкими возможностями, созданными для развития личных подсобных, дехканских и фермерских хозяйств» (НИА Туркистон-пресс. URL: http:// turkistonpress.uz/article/16726). Должен признаться, что такое объяснение вызывает у меня много сомнений.

4. Туркменистан

К сожалению, я не обладаю достаточной информацией о современном состоянии скотоводства в Туркменистане - наиболее закрытой стране в Центральной Азии. Некоторые исследователи уже выражали сомнение в достоверности официальной статистики (Lerman, Brooks 2001: VII, 1; Glukhikh et al. 2005: 4; Robinson et al. 2012: 260; Turkmenistan 2012: 17, 28). К тому же она подчас далеко не полна. Насколько мне известно, после начала 2000-х годов зарубежные ученые не проводили в стране никаких серьезных полевых исследований сельского хозяйства. Поэтому мой обзор является весьма неполным.

Государство остается собственником обрабатываемой земли и пастбищ в стране и по своему усмотрению может менять условия их пользованием. Аграрные реформы в Туркменистане начались в середине 1990-х годов, когда колхозы и совхозы были преобразованы в крестьянские ассоциации (дайхан бирлишик). Их территории в основном совпадают с территориями бывших совхозов и колхозов и нередко включают пастбища в пустынной зоне (Lunch 2003: 171 ff.). Это естественно, потому что почти 80% территории Туркменистана состоит из пустынных пастбищ (Lerman, Brooks 2001: 1).

Обрабатываемые земли были распределены между индивидуальными семьями на правах долгосрочной аренды. Разумеется, как и в других центральноазиатских странах, администраторы и менеджеры получили лучшие земли и другие преимущества (Glukhikh et al. 2006: 3 ff.). Правительство предписывает арендаторам какие именно сельскохозяйственные культуры они должны выращивать (в основном хлопок и пшеницу), а также количественные производственные задания, и оно же закупает львиную долю урожая по заниженным ценам. На открытом рынке крестьянские семьи могут продавать лишь остатки урожая других сельскохозяйственных культур, а также то, что они выращивают на приусадебных участках (Lerman, Brooks 2001; Lerman, Stanchin 2003; Behnke et. al. 2016: 105-106).

По данным на начало 2000-х годов государство являлось собственником примерно половины поголовья мелкого и крупного рогатого скота (Lerman, Brooks 2001: 30). Его содержание является обязанностью крестьянских ассоциаций. Кроме того, создана специальная государственная организация - Туркмен маллары (Turkmenistan 2012: 109-110), занимающаяся вопросами животноводства. В этом отношении Туркменистан отличается от других центральноазиатских стран, где скот давно уже приватизирован.

В крестьянских ассоциациях государственный скот распределяется между индивидуальными семьями, ответственными за уход за ним и его выпас. Нередко они не получают за это никакой оплаты в денежном выражении, обязаны возмещать государству ущерб, понесенный за гибель или пропажу животных, и выполнять планы по росту поголовья скота (Behnke et al 2005: 147, 151, 162). Поскольку семьи, занятые выпасом скота, не получили землю для выращивания кормовых культур, большую часть их они должны приобретать на открытом рынке (Robinson et al. 2012: 261 ff.). Только при выполнение всех этих условий пастухи могут оставлять себе часть приплода. Вдобавок они имеют право выпасать семейный скот, находящийся в их частой собственности, совместно с государственным (Behnke et al. 2016: 106). Не удивительно, что продуктивность скотоводства весьма низка.

Создается впечатление, что в экономическом отношении само существование крестьянских ассоциаций в их нынешней форме мало оправдано. Их главная фикция - выполнение правительственных указаний и поддержание инфраструктуры, a также предоставление некоторых услуг. Даже в сбыте скотоводческой продукции права туркменских скотоводов ограничены, потому что часть ее они должны передавать Туркмен маллары, в числе прочего занимающейся продажей скота.

Мобильность туркменских скотоводов в настоящее время ниже, чем она была в советский период. Производство искусственных кормов тоже сократилось. Высокая стоимость доставки воды автотранспортом также ограничивает мобильность скотоводов (Robinson et al. 2012: 261-262). Тем не менее, согласно официальной статистике количество скота в стране не сократилось; наоборот, наблюдается его неуклонный рост. Так, в 1992 г. в ней было 6.265 млн голов мелкого рогатого скота и 1,004 млн голов крупного; в 1998 г, соответственно - 6,386 и 1,438 млн голов (Lerman, Brooks, 2001: 6, tabl, 1,3), а в 2013 году - уже 16,500 млн и 2,270 млн (более подробно см. здесь: en.actualix.com/Turkestan/trkm/statistics). Если эта статистика верна, то рост поголовья скота, скорее всего, происходит в частном секторе (Lerman 2008a: 404; Turkmenistan 2012: 24). Но количество животных в индивидуальных, придомных и оседлых хозяйствах невелико. В тех крестьянских ассоциациях, которые практикуют ирригационное земледелие, многие семьи предпочитают арендовать землю, а не скот. Они лишь держат пару коров и десяток овец на своих придомных участках (Lerman, Brooks 2001: 56). Иногда для выпаса частного скота нанимаются профессиональные чабаны. (Lunch 2003: 182 ff.; Robinson et al. 2012: 262).