История русской культуры. XIX век

Уже в ранний период творчества критики отмечали, что игра Савиной лишена всяких следов рутины, что даже шаблонные мелодраматические ситуации она умеет сделать жизненными. С годами это становилось главным принципом ее творчества. «Правда -- вот чего она добивалась и к чему всемерно стремилась в своем исполнении», -- писал Кугель. При этом стремление к жизненной правдивости принимало все более совершенные формы. Анализируя творчество артистки, Кугель отмечал: «Экономия средств -- этот самый драгоценный принцип художества -- доведена Савиной до последней степени... Она ищет какую-то одну, но необычайно стилизованную, суммарную, синтетическую и в то же время пластическую черту... Вот Акулина во «Власти тьмы». У Савиной было два штриха: у придурковатой Акулины, во-первых, полузакрытый глаз, придающий ей какой-то животный, идиотский вид; во-вторых, сидя на лавке во время лирического объяснения Акима с Никитой, она, видимо, плохо понимающая, в чем суть... да и вообще далекая от нравственных вопросов, как от звезды Сириуса, покачивает все время правой ногой. Вот и все. Но характер, образ готов».34

Репертуар М. Г. Савиной был разнообразнее, были здесь и роли в пьесах Островского: «Воспитаннице» (Надя), «Трудовом хлебе» (Наташа), «Богатых невестах» (Белесова), «Правда -- хорошо, а счастье лучше» (Юлия), «Женитьбе Белугина» (Елена), «Бесприданнице» (Лариса) и многих других. Роль Нади -- «воспитанницы» была дебютной ролью актрисы и принесла ей огромный успех, сразу утвердивший ее на Александрийской сцене. Рецензент называл ее исполнение настоящим шедевром: «Каждое движение, каждый шаг, выражение умного и подвижного лица, каждое, наконец, слово -- все дышало правдою, все обличало присутствие таланта и чувства изящного». Одной из блистательных ролей Савиной стала Варя в «Дикарке» Островского. Сам драматург восхищался ее исполнением и называл его безукоризненным. Реалистическая драматургия Островского оказала большое влияние на формирование исполнительской манеры актрисы.

В 1873 году в поисках новой пьесы для своего бенефиса Савина случайно прочла пьесу Тургенева «Месяц в деревне». Пьеса увлекла ее, особенно образ Верочки -- воспитанницы, в чем-то близкий Наде из «Воспитанницы» Островского. При постановке Савиной пришлось преодолеть и нежелание дирекции ставить, а актеров играть в «несценичной» пьесе, и сомнения самого автора.

Премьера прошла с выдающимся успехом. Когда позднее приехавший в Петербург Тургенев посетил спектакль, публика устроила знаменитому писателю восторженную овацию. Позднее Савина признавалась, что это был для нее «один из счастливейших, если не самый счастливый спектакль». Образ, созданный артисткой, поразил автора. Вслед за «Месяцем в деревне» Тургенев посетил еще ряд спектаклей с участием актрисы. Их творческое сближение перешло в личную дружбу, они виделись в Москве и Петербурге, в 1881 году Савина гостила в Спасском-Лутовинове у Тургенева, писала ему в Париж.

Но наряду с пьесами Гоголя, Островского, Тургенева Савиной приходилось часто выступать в современном развлекательном репертуаре -- это «Маруся» М. В. Карнеева и целая серия пьес В. Крылова, написанных специально для артистки. Пьесы Крылова были сценичны, обладали выигрышными ролями, но в то же время -- легковесны по содержанию, а нередко и пошловаты. Тем не менее, удовлетворяя обывательские запросы, они были очень популярны и шли на сценах разных театров. Несмотря на их невысокие литературные достоинства Савина умела создавать в них живые, правдивые образы. И хотя в них она пользовалась большим успехом, все же это был своего рода компромисс, так как, по словам Юрьева, «Савина прекрасно сознавала, что... на одном Островском или Тургеневе далеко не уедешь, и была вынуждена лавировать, делать всевозможные поблажки, чтобы приручить тогдашнюю столичную публику и привлечь ее внимание к театру, к себе».35

С течением времени в ее творчестве все больше проявляется критическая направленность. В ранний период творчества ее отрицательные образы были безобидны, скорее смешны. Но десятилетия спустя безоблачный юмор стал превращаться в беспощадную правду. При этом артистка не прибегала к преувеличениям, не нарушала внешнего правдоподобия. Критик сравнивал эти ее создания с парадными портретами Серова. Актриса тоже создавала «парадные портреты» своих современниц, пресыщенных богатством и безделием. Оригиналы любовались ими, не пропуская ни одного спектакля и не замечая большей частью того «летучего яда недоверия и насмешки», который актриса добавляла к их изображению. Казалось, «еще одно легчайшее движение, еще одна интонация -- лестный для заказчика богатый портрет будет отвергнут с возмущением, в милой нарядной даме промелькнет „грубое, шершавое животное”. Но кисть повисает в воздухе, коварная мелодия речи округляется».36 Большой любитель театра и видный историк А. А. Кизеветтер писал: «Савина играет зло -- так определил особенность ее творчества один из тонких ценителей ее дарования... Савина действительно играла зло в том смысле, в каком Серов писал свои художественные портреты... Она шла к своей художественной цели, как бестрепетный аналитик жизненной правды».37

В 80-е годы XIX века Савина уже прочно заняла место премьерши Александрийского театра, и премьерши могущественной. Как вспоминал один из ее коллег по сцене: «Ей поклонялись, обожали, порою ненавидели, но больше всего боялись ее острого, пытливого, независимого ума. Савина сделала то-то... Савина сказала... Савина решила... Савина обещала... Савина отказала... Савина всемогуща! Перед ней открыты были все двери, от директорских до царских...».38 Но не положение всесильной премьерши, стоившее актрисе стольких усилий и не всегда используемое ею во благо, вписало имя Савиной золотыми буквами в историю русского драматического театра, а ее изумительное и правдивое мастерство. Творческий девиз Савиной, выраженный ее словами: «Я не знаю другого назначения сценического искусства, чем отражение жизни» -- распространялся не только на ее собственное исполнительское мастерство, но на других артистов. В этом отношении, по словам критики, она «оздоровила русскую сцену», уничтожая жеманство, притворство, подделку чувств. И еще одна огромная заслуга артистки -- в ее общественной деятельности. Уже в XX веке Савина стала одной из создательниц и активнейших членов Всероссийского Театрального общества -- первой профессиональной организации артистов. Она явилась учредительницей первого в мире Дома ветеранов сцены. «Убежище для престарелых артистов целиком лежало на ее попечении, -- вспоминал Юрьев. -- Надо было видеть, с какой любовью она отдавалась заботам о „стариках”, как они ее за это боготворили. Она постоянно бывала у них, привозила им подарки, узнавала их нужды... старалась, чтобы их связь с театром не прерывалась...».39

Одновременно с М. Г. Савиной на сцене Малого московского театра выступала артистка иного амплуа, иного характера дарования, творчество которой составило одну из наиболее блестящих страниц истории русского драматического театра, -- М. Н. Ермолова.

Мария Николаевна Ермолова родилась в 1853 году в Москве в театральной семье. Как писал первый биограф артистки: «Целые поколения Ермоловых так или иначе служили московским театрам... Если благополучно складывались обстоятельства -- Ермоловы выходили в актеры; а то они на всю жизнь оставались в последних рядах кордебалета, опускались до суфлерской будки и капельдинерского фрака».40 Отец будущей великой актрисы был суфлером в Малом театре, семья жила в крайней бедности. Позднее близко знавшая Ермолову писательница напишет: «М. Н. Ермолова никогда не видела королев -- она родилась в убогом подвале, в семье бедного, чахоточного суфлера... Откуда у этой бедной девочки при этом в балетной школе получившей репутацию неловкой, неспособной, явилось это прирожденное величие, эта несравненная грация, делавшая все ее движения живой музыкой, откуда взялись безупречные манеры, эти интонации -- где она видела, где слышала их? На том церковном дворике, где в детстве играла с детьми белошвейки или пономаря? ... Это -- загадка, это -- та самая неведомая сила, которая в семье бедного сапожника родит Андерсена или скромному органисту дает сыном Бетховена, а пустым светским родителям -- Пушкина».41

Талант, безусловно, является природным даром, но немалое значение для определения будущего призвания артистки сыграла и семейная атмосфера. Отец ее, по отзывам его знавших, был лучшим суфлером в России, весь классический репертуар он знал наизусть, сам писал водевили. Маша Ермолова росла в атмосфере любви к театру, едва выучившись грамоте заучивала монологи Марии Стюарт, Иоанны д'Арк. Любовь к театру соединялась с увлечением литературой. Девочка читала запоем Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гончарова, позднее -- Тургенева и Некрасова.

Отданная в балетную школу, она была признана неспособной, неловкой, и только счастливой случайности она обязана тем, что в 1870 году попала на сцену Малого театра.

Когда в бенефис Н. М. Медведевой должна была быть поставлена драма Лессинга «Эмилия Галотти», ввиду болезни исполнительницы главной роли ее передали 16-летней Ермоловой. Как рассказывали видевшие этот спектакль, конечно, в исполнении Ермоловой были недостатки: «В игре была какая-то неровность, порывистость; в жестах много угловатости; голос минутами становился совсем грубым. Но великая искренность и правдивость заставляли забыть о всех недостатках». Дебют прошел с колоссальным успехом, что было отмечено и прессой. Вечером этого дня Ермолова записала в своем дневнике: «Я счастлива, нет -- я счастливейший человек в мире».42 Так произошло рождение одного из крупнейших гениев русской сцены.

Уже в первом отзыве на игру Ермоловой, помещенном в «Русской летописи» от 9 февраля 1870 года, отмечались две основные особенности исполнительской манеры будущей великой артистки: «простота внешнего выражения самых напряженных чувств и вдохновенность исполнения». Эти качества будут присущи ей на всем протяжении творческого пути. Но после первого успеха последовали годы упорной и тяжелой работы, когда добиваясь внешнего изящества, пластичности, разнообразия в мимике и интонациях, молодая артистка безжалостно ломала себя; когда уделом ее были лишь роли различных Дашенек (в «Рабстве мужей», «Бельэтаже и подвале», «Карьере» и т. п.), ибо робкая и застенчивая Ермолова не умела постоять за себя, вырвать интересную роль. Только в 1876 году ей, наконец, дали первый бенефис, для которого она выбрала драму испанского писателя Лопе де Вега «Фуэнте Овехуна» («Овечий источник»). Содержание пьесы носило вольнолюбивый характер. Тиран-командор, угнетающий поборами крестьян селения Овечий источник, желая овладеть дочерью старосты Лауренсией, бросает в тюрьму ее жениха. Вырвавшаяся из рук стражников девушка является на сходку односельчан и призывает к восстанию.

Основная черта образа Лауренсии в исполнении Ермоловой -- героический энтузиазм. Ошеломляющее впечатление на зрителей произвела артистка в сцене сходки в доме отца-алькальда, когда она обратилась к собравшимся с гневным упреком: «Трусливыми вы зайцами родились! Вы -- дикари, но только не испанцы. На вольную потеху отдаете Вы ваших жен и дочерей тому. Кто их захочет взять! К чему вам шпаги? Вам веретена в руки! О, клянусь. Хочу, чтоб женщины одни, без вас. Тиранов, казнью и злодеев кровью Свою вновь выкупили честь!».

Присутствовавший на спектакле профессор Стороженко вспоминал: «В знаменитой сцене третьего акта, когда Лауренсия, бледная, с распущенными волосами, дрожащая от стыда и негодования прибегает на площадь и сильной речью возбуждает народ к восстанию... восторг публики дошел до энтузиазма... в этой роли вылилась вполне страстная любовь к свободе и не менее страстная ненависть к тирании, которая охватила собой юную душу артистки. Словно электрическая цепь соединила на этот раз сердце артистки с сердцами тысячи зрителей...».43 По словам современника, после спектакля охваченная энтузиазмом молодежь расходилась с пением революционных песен.

«С этого вечера, -- вспоминает другой современник, -- начинается громкая слава М. Н., с этого вечера она делается не только любимицей, но даже кумиром московской публики... По окончании каждого спектакля, в котором участвовала М. П., у театрального подъезда всегда собиралась огромная толпа, состоявшая преимущественно из молодежи обоего пола... При появлении М. Н. толпа восторженно кричала: „браво, Ермолова! благодарим, Ермолова!” махала платками, бросала вверх шляпы или шапки; курсистки наперерыв старались поцеловать руку, кофту или шубу Ермоловой. Нередко М. Н. целовала первую попавшуюся ей курсистку, прося ее передать этот поцелуй подругам».44

С этого времени творчество артистки не только обретает большую популярность, но становится, по существу, общественным явлением. Публика, преимущественно молодежь -- студенты Московского университета, курсистки, молодые интеллигенты разных профессий -- шли на спектакли с участием Ермоловой не только для того, чтобы полюбоваться, ею в «Корсиканке» или в «Последней жертве», а приобщиться к высокому благородству ее героинь. Щепкина-Куперник так писала о восприятии современниками творчества артистки: «Ермолова! Это значило -- забвение всего тяжелого, отход от всего пошлого, дурного и мелкого, соприкосновение с мыслями великих поэтов, произносимыми ее удивительным голосом. Ермолова! Это значило -- стремление стать лучше, чище, благороднее, возможность найти в себе силу на подвиг, учась этому у ее героинь».45

Гиляровский вспоминал об одном из выступлений актрисы в Воронеже, «когда вскоре после бенефиса прочла она „Песню о рубашке” Томаса Гуда, затем некрасовское „Внимая ужасам войны”. Публика неистово требовала еще и еще... Она прочла плещеевское „Вперед без страха и сомнения”... Выходила на нескончаемые вызовы, показывала, что не в силах больше читать... Когда она, откланиваясь, отступила вглубь сцены, вдруг раздалось с галерки: „Реквием”. А вслед за тем, как это „Реквием” повторилось еще несколькими голосами в партере и, наконец, рявкнул и бас сверху... как сейчас помню, Ермолова остановилась, благодарно взглянула, подняв голову к правому углу галерки, откуда рявкнул басище, расцвела как-то вся, засияла, подошла к рампе, поклонилась и встала... Театр замер. И полились чарующие звуки, и звучал безотказный призыв, и чуялась в голосе сила неотразимая... Это не Ермолова -- это Лауренсия, призывающая к отомщению».46

Центральным событием своей жизни артистка считала роль Иоанны д'Арк. Она полагала, что «во всей мировой истории нет образа святей и чище».

А. И. Южин, в течение многих лет бывший на сцене партнером М. Н. Ермоловой и прекрасно знавший «творческую кухню» артистки, так описывает ее исполнение роли Иоанны. Особенностью творческой манеры Ермоловой было «вживание» в образ, потребность еще до спектакля жить и чувствовать в этом образе. «В антрактах репетиции, в своей уборной, выслушивая остроумные шутки Михаила Провыча Садовского или колкие... передразнивания Надежды Михайловны Медведевой... Ермолова, смеясь своим тихим, задушевным смехом, все же в глубине своей души продолжала жить только своди Иоанной. Это особенная, мало кому понятная и еще меньше кому доступная способность... Это результат постепенного слияния в одно целое артиста с создающимся в его душе образом, слияния, растущего с каждым часом и приводящего в конечном результате к полному отождествлению образа с его воплотителем».47 И этим путем перевоплощения в создаваемый образ артистка достигала такой передачи «правды чувств», что полностью убеждала в этом и зрителя. Описывая обстановку репетиций, Южин продолжал: «И вот сидит на своем камне, под дубом, среди холмов Дом-Реми, под ясным небом средней Франции Иоанна. Но это Иоанна -- Мария Николаевна, камень -- соломенный стул, холмы -- старый спущенный занавес... ясное небо -- колосники Малого театра, обвешанные множеством пыльных декорацией. А вместе с тем всего этого просто не видишь. Не оторвать глаз от молчащей Ермоловой, и из ее слегка наклоненной фигуры, подчиненной живущему в глубине души образу, вырастают и холмы, и «дуб таинственный», и небо прекрасной, истерзанной Франции».48

Это необычайное слияние артиста с созданным им образом рождало глубокую веру зрителя в полную реальность сценического создания и сценического действия. Таким величайшим моментом в ермоловской Иоанне д'Арк являлся предпоследний акт драмы, когда в темнице, в оковах Иоанна слышала о поражении своих войск, слышала ликующие крики врагов и в неудержимом порыве устремлялась на помощь защитникам своей страны, разрывая железные оковы. В этот порыв Ермолова вкладывала такую силу чувств, такую любовь к своему страдающему народу, такой страстный гнев к его поработителям, что зрители верили в чудо. Игравшая в этом спектакле вместе с Ермоловой А. А. Яблочкина так позднее описывала эту сцену: «Еще мне хочется передать мои ощущения от сцены в башне, когда Иоанна закована в цепи, а, солдат на башне передает всю картину сражения французов и англичан. Мы все не занятые в этой картине стояли в кулисах, у дырочек в декорации, и боялись пропустить единое слово Ермоловой-Иоанны... Она подавала свои реплики на слова солдата... Бой, как известно, развивается не в пользу французов... последняя капля в чаше ее страданий: вопль солдата, что король окружен... И тогда Иоанна-Ермолова бросается на колени и... как неудержимый поток лавы, бурно и горячо возносится к небесам ее молитва... Казалось, стены театра раздвигались, это уже не представление, это чудо, которое творится перед нами, у вас прерывается дыхание, вас охватывает необыкновенное волнение, сердце замирает... у кого льются слезы, у кого вырывается глубокий вздох. Услышав слова солдата: „Король взят в плен!” Иоанна вскакивает, разрывает цепи и восклицает: „Нет, с нами Бог!” И вы с этой минуты не сомневаетесь, что произошло чудо...».49

Силу этого исключительного воздействия артистки испытывали даже ее партнеры на сцене. И достигалось это не искусством «представления», а полным перевоплощением, когда артистка, по словам А. И. Южина, «одухотворила» роль своим духом, «переселилась в нее со всей силой и правдой своего таланта».

Героико-романтическая направленность искусства артистки особенно импонировала зрителям 80-90-х годов. В. И. Немирович-Данченко заметил, что в это время в публике «появляется потребность сильного духовного подъема». По свидетельству современника, искусство Ермоловой воспринималось как непосредственный отклик на общественные настроения: «слабый человек 80-х годов чувствовал, что в героических образах Ермоловой прямо к нему обращены и одобрение, и укор».50

Таким образом, во второй половине XIX века, проходя славный и сложный путь развития, русский драматический театр становится важным общественным фактором, демонстрируя в лучших своих образцах высокие этические идеалы. Многие театральные события приобретали, особенно в 60-70-х годах, политический характер -- как, например, выступления студентов против полиции во время похорон знаменитого трагика А. Е. Мартынова или реакция публики после спектаклей Ермоловой и т. п. Драматический репертуар 60--70-х годов, отражая насущные проблемы русской жизни, воспринимался зрителями как протест против общественных порядков, а театр -- как своего рода «учитель жизни».

В последние десятилетия XIX века в связи со спадом общественного движения, распространением обывательских тенденций в репертуаре драматических театров появляется много мелкотемных, развлекательных пьес сценических произведений, по словам А. П. Чехова, с «дешевой моралью». Упоминая в письме к брату об одной из подобных пьес -- «Дачном муже» Щеглова, -- Чехов замечал, что она очень легка и смешна, но раздражает избитостью сюжета: «Нельзя жевать один и тот же тип... Ведь кроме дачных мужей, на Руси есть много смешного и интересного».

Поставщиками низкопробных зрелищ являлись многочисленные летние сцены в садах при ресторанах, театрики миниатюр и тому подобные увеселительные заведения. Все это портило вкусы и снижало запросы зрительского зала. Но тем сильнее возникала потребность передовой интеллигенции в «сильном духовном подъеме», который удовлетворить должен был театр.

Признанием великой общенародной миссии театрального искусства явилось и стремление просветительской интеллигенции создать театр для народа.

§ 4. НАРОДНЫЕ ТЕАТРЫ

Процесс демократизации русской культуры был отмечен во второй половине XIX века новым явлением в театральной жизни -- возникновением народных театров. Театрализованные представления, которые разыгрывались крестьянами, существовали еще в первой половине XIX века. Народным театром являлись в какой-то степени и балаганные представления. С течением времени стали возникать артели «записных актеров», которые представляли устные народные драмы или комедии. В Торопце, например, в праздничные дни выступал театр марионеток, в котором среди традиционных персонажей были куклы, изображающие известных в городе лиц.

После отмены крепостного права, когда резко возросла подвижность сельского населения, возникли и стали распространяться народные школы, в крестьянстве и у рабочих, особенно среди молодежи, растет стремление к знаниям, культуре, театр начинает возбуждать все больший интерес народных зрителей.

Одновременно и в среде передовой интеллигенции возникают попытки создания настоящего театра для народа.

Одна из первых таких «театральных проб» была предпринята видным театральным деятелем, критиком и переводчиком С. А. Юрьевым в его имении в Тверской губернии, где силами крестьян и для крестьян была исполнена драма Островского «Не так живи, как хочется». Постановка была встречена с энтузиазмом.

Следующая попытка ставить пьесы для народа была осуществлена в 1870 году в Петербурге купцом Малафеевым, который, получив разрешение Дирекции императорских театров, в балагане на Царицыном лугу помимо обычной программы начал показывать пьесу Н. А. Полевого «Ермак Тимофеевич». В 1871 году актером-любителем Н. П. Чернышевым, в прошлом богатым помещиком, потратившим все свое состояние на различные театральные мероприятия, был открыт народный театр. На средства антрепренеров братьев Морковых было оборудовано помещение и нанята труппа. Сезон был начат «Грозой» Островского. К сожалению, деятельность этого народного театра продолжалась недолго. В связи с материальными трудностями пришлось менять репертуар, а театр утратил народный характер.

Значительно успешнее было начинание артиста Малого московского театра А. Ф. Федотова, получившего разрешение на открытие народного театра при Политехнической выставке в Москве. За счет добровольных пожертвований и субсидии городской думы было оборудовано здание, приобретены декорации и костюмы. Главный режиссер театра А. Ф. Федотов пригласил в труппу крупнейших провинциальных артистов -- Н. X. Рыбакова, М. И. Писарева, Е. Д. Дииовскую и др. Федотов предполагал составить репертуар театра из произведений русской и европейской классической драматургии. Но Главное управление по делам печати придерживалось другого мнения -- рекомендовано было ставить пьесы «из простонародной жизни». А чтобы «сцена народного театра не была утомительна одной поучительностью, предложено ввести и пьесы несложные, веселого характера: интермедии, рассказы, характерные танцы, дивертисменты, „волшебный фонарь”. Напротив, балеты, пантомимы, оперетки в роде Оффенбаховских положено исключить совсем».51 Все же главному режиссеру и его сторонникам удалось включить в репертуар «Ревизора» Гоголя и некоторые другие произведения русской и мировой драматургии, но наряду с ними во множестве были включены пьесы Полевого, Скобелева, Чаева.52

Открытие театра состоялось 4 июня 1872 года. Его посещало около 2000 человек самой разнообразной публики -- от состоятельной до бедняков. Театр фактически стал не просто народным, а общедоступным. Большим успехом пользовались у зрителей «Ревизор» Гоголя, «Смерть Ляпунова» С. А. Гедеонова, «Недоросль» Фонвизина. 1 октября 1872 года в связи с закрытием Политехнической выставки закончилась и деятельность Народного театра. Значение прекрасно определил сам Федотов: «Народный театр Политехнической выставки не был увеселительным предприятием спекуляции. Это было серьезное, художественно-литературное дело, задачей которого являлась популяризация нравственных основ жизни. Театр был народен не простонародностью своей... не одними только дешевыми на места ценами и простотой его устройства; он был народен своим содержанием...».53

Идея создания театра для народа постепенно получала все более широкое распространение. В 1882 году М. В. Лентовский открыл в Москве театр для народа под названием «Скоморох», в репертуаре которого шли пьесы Островского, Писемского, А. К. Толстого. По просьбе Лентовского Л. Н. Толстой отдал его театру для постановки «Власть тьмы». Однако по ходатайству обер-прокурора святейшего Синода К. П. Победоносцева пьеса, как «могущая оказать вредное воздействие на публику в рубахах и тулупах», была запрещена, а для народных театров установлена специальная цензура.

Несмотря на препятствия со стороны властей дело народных театров продолжало развиваться -- они возникали и в селах (например, в 1876 году в дер. Борко Вятской губернии под руководством местного учителя), и в помещичьих усадьбах (театр для крестьян в 1884 году в имении Н. Ф. Бунакова Воронежской губернии), и в рабочих районах.

В 1887 году в Петербурге был открыт Василеостровский театр для рабочих на 700 мест на средства местных фабрикантов. Репертуар его составляли преимущественно переводные мелодрамы, исторические пьесы, отечественные классические драмы. По воскресеньям и в праздничные дни театр заполняли мастеровые, рабочие, прислуга, солдаты. В будние дни спектакли посещали местные чиновники с семьями, студенты, учащиеся. Летом в саду рядом с театром устраивались народные гулянья, которые собирали до 10 000 человек.

Другим, более значительным и долговечным, был народный театр за Невской заставой.

В 1885 году по инициативе местных фабрикантов М. С. Агафонова и В. П. Варгунина было образовано Невское общество народных развлечений. В. П. Варгунин был членом семьи богатых бумажных фабрикантов, владевших предприятиями за Невской заставой по Шлиссельбургскому тракту, человек образованный, горячий деятель просвещения, он много сделал для распространения воскресных школ. Так называемые «Варгунинские гулянья» также были его детищем. Сначала в виде опыта были организованы воскресные гулянья близ села Александровское, там был построен павильон для музыки, качели, «гигантские шаги» и прочие развлечения. Позднее на эстраде появились клоуны и гимнасты, рассказчики и куплетисты, ставились пантомимы, небольшие комедии, водевили. Плата была невысокой, билет стоил 10 коп. В 1886 году там возник и настоящий театр, ставивший комедии Островского («Бедность не порок»), «Первого винокура» Л. Толстого и т. п. Во время летних месяцев в труппу его входили артисты петербургских театров, свободные на это время, зимой -- любители и ученики театральных училищ. За 6 лет театр посетили 110 150 человека.54

В последние годы XIX и начале XX века народный театр достигает значительного развития, но этот новый этап его истории принадлежит другому периоду.

Примечания

1 См.: Петровская И. Театр и зритель провинциальной России. Л., 1979. С. 28.

2 Ходотов Н. Н. Близкое-далекое. Л.; М., 1962. С. 87.

3 Суворин А. С. Театральные очерки. СПб., 1914. С. 140.

4 Ходотов Н. Н. Близкое-далекое. С. 87.

5 Шуберт А. И. Моя жизнь // Судьба таланта. Театр в дореволюционной России. М., 1990. С. 395.

6 Нильский А. А. Закулисная хроника (1856-1894). СПб., 1897. С. 278.

7 Щеглов И. Кожаный актер // Судьба таланта. Театр в дореволюционной России. С. 185.

8 Гиляровский Вл. Мои скитания. Соч. В 4 т. М., 1967. Т. 1. С. 321.

9 Петровская И. Театр и зритель провинциальной России. С. 37.

10 Стрепетова П. А. Воспоминания и письма. Л., 1935. С. 229.

11 Гиляровский Вл. Мои скитания. С. 321.

12 Островский А. Н. Полн. собр. соч. В 12 т. М., 1980. Т. 10. С. 257.

13 Амфитеатров А. В. Маска Мельпомены. СПб., 1916. С. 53.

14 История русского дореволюционного драматического театра. М., 1989. С. 264.

15 Баженов А. Н. Сочинения и переводы. М., 1869. С. 70.

16 Шуберт А. И. Моя жизнь. С. 367.

17 Островский А. Н. Обстоятельства, препятствующие развитию драматического искусства // О литературе и искусстве. М., 1986. С. 50.

18 Островский А. Н. Пьесы. Л., 1977. С. 558.

19 Там же. С.238.

20 Там же. С.167,199.

21 Гончаров И. А. Собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 491-492.

22 Опульская Л. Д. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892. М., 1979. С. 56.

23 Гнедич П. П. О репертуаре Александрийского театра в течение 75 лет. Ежегодник имп. театров. Сезон 1905/6 годов С. 40.

24 Суворин А. С. Театральные очерки. СПб., 1914. С.139-140. 26 Юрьев Ю. М. Записки. Т. 2. Л.; М., 1945. С. 105.

26 Там же. С.136.

27 Мичурина-Самойлова, В. А. Полвека на сцене Александрийского театра. Л., 1935. С. 60.

28 Юрьев Ю. М. Записки. Т. 2. С. 137.

29 Кугель А. Театральные портреты. Л., 1967. С. 145.

30 Ходотов Н. Н. Близкое-далекое. С. 84.

31 Тургенев и Савина. Пг., 1918. С. 28.

32 Юрьев Ю. М. Записки. Т. 2. С. 277-278.

33 Давыдов В. Н. Рассказ о прошлом. Л.; М., 1962. С. 225.

34 Кугель А. Театральные портреты. С. 151.

35 Юрьев Ю. М. Записки. Т. 2. С. 260.

36 Театр и искусство. 1900. № 3. С. 65.

37 Кизеветтер А. А. Театр. Очерки. Размышления. Заметки. М., 1922. С. 58.

38 Ходотов Н. Н. Близкое-далекое. С. 86.

39 Юрьев Ю. М. Записки. Т. 2. С. 274.

40 Эфрос Н. Мария Николаевна Ермолова. М., 1896. С. 12.

41 Щепкина-Куперник Т. Д. Театр в моей жизни. М.; Л., 1948. С. 164.

42 Эфрос Н. Мария Николаевна Ермолова. С. 50, 54.

43 Стороженко Н. И. М. Н. Ермолова // М. Н. Ермолова. Письма. Из литературного наследия. Воспоминания современников. М., 1955. С. 331.

44 Лавров М. И. Из моих воспоминаний // Там же. С. 326.

45 Щепкина-Куперник Т. Д. Театр в моей жизни. С. 164.

46 Гиляровский Вл. Мои скитания. С. 421.

47 Южин-Сумбатов А. И. Воспоминания. Записки. Статьи. Письма. М.; Л., 1941. С. 482.

48 Там же. С.483.

49 Яблочкина А. А. М. Н. Ермолова в «Орлеанской деве» // М. Н. Ермолова. Письма. Из литературного наследия. С. 360.

50 Кизеветтер А. А. Театр. Очерки. Размышления. Заметки. С. 79.

51 Дризен Н. В. Драматическая цензура двух эпох. СПб., 1916. С. 284.

52 См.: Хайченко Г. А. Русский народный театр конца XIX -- начала XX века. М., 1975. С. 26.

53 Там же. С.37.

54 Карпов Евг. 10-летие народных гуляний за Невской заставой (Очерк деятельности Невского общества устройства народных развлечений). СПб., 1891. С. 11.