"…Дабы иноземных извычаев не перенимали". Одежда в контексте идеологии Московской Руси во второй половины XVI–XVII веков

Размещено на http://www.allbest.ru/

Орловский государственный институт экономики и торговли

"…Дабы иноземных извычаев не перенимали". Одежда в контексте идеологии Московской Руси во второй половины XVI-XVII веков

Коренев Д.М. (boyrin@mail.ru)

Аннотация

одежда аристократический мода знать

Статья посвящена русской традиционной одежде и её месте в утверждении концепции «Москва - Третий Рим». Указаны причины, по которым в сознании православного христианина внешний вид, одежда приобретали сакральный смысл. Показана эволюция взглядов в среде московской аристократии и правящей верхушки, а также отношение представителей православного духовенства к данной проблеме. Отдельное внимание уделяется проблеме влияния польской аристократической моды на костюм московской знати. Обозначены основные этапы трансформации русского аристократического костюма.

Ключевые слова: концепция «Москва - Третий Рим», «translatio imperii», сарматское барокко, Немецкая слобода, жупан, кафтан, шапка, брадобритие.

Annotation

«…IN ORDER NOT TO ADOPT FOREIGN CUSTOMS». (CLOTHES IN THE CONTEXT OF IDEOLOGY MOSCOVSKAYA RUS IN THE SECOND HALF OF THE XVI -XVII CENTURIES)

D.M. Korenev (boyrin@mail.ru)

Orel state institute of economy and trade

The article is devoted to russian traditional dress and its place in the approval of the concept of "Moscow - the Third Rome." the reasons for which appearance and clothing acquired sacred meaning in the mind of an orthodox christian are specified. the evolution of views among the Moscow aristocracy and the ruling elite, as well as the attitude towards this issue among the orthodox clergy are shown in the article. special attention is given to a problem of influence of the polish aristocratic fashion on the costume of the moscow nobility. the key stages of the transformation of russian aristocratic costume are outlined.

key words:: the concept of "Moscow - the Third Rome», «translatio imperii», sarmatian baroque, German settlement (in Moscow), zhupan, kaftan, shapka, beardcutting.

Указ царя Алексея Михайловича от 6 августа 1675 г., цитату из которого мы поместили в заглавие статьи, стал очередной попыткой властей в XVII в. регламентировать внешний вид жителей Московского царства. Правда, указ касался лишь определенного круга лиц - придворных чинов, но это не преуменьшает важности и глобальности обозначенной проблемы. Неизвестно как развивался бы в дальнейшем костюм элиты Московской Руси, если бы царь правил дольше (Алексей Михайлович умер в 1676 г.), поскольку его приемники иначе смотрели на место государства в системе европейских отношений и в скором времени последовали указы противоположного содержания. В нашей статье мы рассмотрим проблему восприятия внешнего облика человека иной культурной среды (костюм, внешний вид) во время предшествующее данному указу, время на которое падает апогей религиозного противостояния мира православного и мира иноверческого.

Чем питалась такая ревность к внешнему образу? каковы социально-психологические и культурологические истоки такого «визуального противостояния»?

Главным мотивом сохранения и ревности к внешнему облику человека, является идея о воспроизведении образа божьего в человеке в момент сотворения Адама. данная идея легла в основу теологических рассуждений о «личности» Христа, соотношении понятия «лик» и «лицо». здесь мы подходим к наиболее важному аспекту «визуальной оппозиции» мира иноверческого к миру православному.

К началу XVII в. под воздействием идей ренессанса и реформации, европеец кардинально меняет свое отношение к своему физическому телу. В нем меняется соотношение мирского и сакрального естественно не в пользу последнего. Раннее средневековье провозглашало презрение к телу, которое вслед за Григорием великим рассматривалось как «мерзкая оболочка души». «Погружение души в тело, рассматривается как грех, конечная цель человеческого существования сводится к освобождению от всего чувственного, к отрешению от тела и к очищению (катарсис)». В XI-XIII вв., по мнению французского историка Ле Гоффа, все менялось: тело постепенно становилось «признанной формой всякого одухотворенного существа». Следствием этого процесса стало изменение трактовки понятия «личность». По сравнению со средневековьем оно теперь трактуется не онтологически, а психологически, тем самым, создавая предпосылки к сближению понятий «лик» и «лицо» в одно понятие. Европейская религиозная живопись манифестировала это путем индивидуализации образов святых, Христа, «очеловечивания» образа бога. Бытовая же сфера демонстрировала изменившееся отношение к телу, прежде всего изменением костюма. «деятельному, энергичному человеку тесно и неудобно в средневековых одеждах, он не стесняется своего тела, он гордится и любуется им». Он действительно им и любуется, и формирует идеалы красоты, как это сделал в начале XVI в. Аньоло Фиренцуоло в сочинении «Красота женщины». Костюм в свою очередь неизбежно должен был «приноравливаться к его (человеку - Д.К.) характеру». Данные изменения коснулись как технологии раскроя, так и материалов, из которых умелые руки портных создавали порой шедевры модельерного искусства. Отныне портной не стеснен жесткими рамками, подобающего истинному христианину нормами приличия в облике, а заказчик не скупится на материал (бархат, парча, тонкое дорогое сукно). Костюм, испытывая сильную чувственную религиозную экзальтацию европейца, становится зачастую иррациональным композиционным построением, в нем игнорируется целесообразность, функциональность с позиции утилитарной роли одежды. Главное в нем - выведение тела человека за грань реальности. в совокупности с появляющимся в то время понятием «мода», все это создает условия для десакрализации одежды (по крайней мере, в элитарных слоях общества). Таким образом, костюм эпохи ренессанса все более удаляется от раннесредневековых образцов, имевших в своей основе различные традиции, в том числе и архаичные одежды раннехристианских общин. Исключение составляли испанские моды, где сохраняли верность тезису о греховности плоти и старательно прятали её за геометрией костюма.

В патриархальной и благочестивой московской Руси идея «translatio imperii» в условиях обострения религиозного противостояния «приобрела характер… концепции «Святой Руси», или, говоря метафорически, Руси - «большой иконы». В соответствии с таким представлением о месте и роли государства в деле спасения веры христовой, на Руси сформировался и прочно закрепилось иное, отличное от католического и протестантского мира представление о «личности», о соотносимости друг с другом понятий «лик» и «лицо». Особенно ярко и показательно это отразилось в изобразительном искусстве Московии, где в отличие от европейских художников, русский иконописец стремился представить на иконе не природу, а личность Христа, то есть его ипостась. Следование данному правилу позволяло, по мнению отцов церкви (в частности Иоанна Дамаскина), наделить икону способностью помогать человеку соединиться с богом. Таким образом, будучи символом боговоплощения, образ, лик на иконе становился в центре борьбы, а вместе с ним и образ человека, а стало быть, и те внешние знаки (одежда, манера поведения, визаж), которые дают возможность говорить о сохранении и ревности данным человеком в себе образа и подобия божьего. В этих условиях вполне закономерным является утверждение в XVI в. «иосифлянского» уставного благочестия с его чрезмерным развитием обрядности и ориентацией на внешнюю эстетику.

Под град осуждения церкви и немалой части общества в равной степени попадали как женщины, так и мужчины. Рассуждая о женщинах и мужчинах, о том, как сохранить последним целомудрие, составитель «пчелы» предостерегал: «виденье женское - стрела есть. беги повести (разговоров) женьских, яко хощеши целомудр быти, не дажь дерзновение тем зрети на тя. преже (одни) глаголят тихо и очи долу имуть. Вторые - красятся паче меры и являются светли видом, и бровь взводят, и обращают(на себя) ся (свои) очи. и сим пленяюще тя в погыбель!». Сильный пол также чувствовал на себе пристольное внимание церкви и общества. Митрополит Даниил обращаясь к модникам в своей проповеди, укорял их за праздность, сравнивая тех, кто чрезмерно ухаживал за лицом с барышней. «Власы же твоя не точию бритвою и с плотию отьемлеши, но и щипцем из корени исторгати и щипати нестыдтесь; женам позавидев, мужеское свое лицо на женское претворяши... лице же твое много умываеши и натрываеши, ланиты червлены красны светлы твориши. якоже некая брашна дивно сотворена на снедь готовишися... ты украсив, натер, умызгав, благоуханием помазав...». В данном случае речь идет об отказе от характерных признаках мужской внешности - бороде и усах. В то время на московской Руси бритье бороды и усов однозначно связывали с «папистской ересью». Вместе с тем в бритье бороды и усов видели склонность к распутству и даже к гомосексуализму («мужское свое лице на женское претворяши…»). Считалось, что без бороды и усов мужчину не впустят в рай. при патриархе Филарете в «требник» помещается «проклятие брадобритию», где данная процедура именуется душегубительным и еретическим обычаем, в котором погрязли все римские папы.

В сознании человека XV-XVII вв. апокалипсис представлялся отнюдь не как фантастическая картина, а как вполне реальное грядущее событие, причем приближающееся гораздо быстрее, чем этого хотелось бы. перед лицом реформации в Европе с её идеей предопределения воли, личного, переживания Христа и как следствие отрицание церковной организации; перед угрозой вовлечения в орбиту католического мира исконно русских земель, наконец, перед фактом утраты христианским миром главных святынь Византии под натиском Турции - все это еще больше усиливало идею мессианского предназначения «третьего Рима» и сохранение его харизмы, благочестия и сакральности, как средства спасения всего христианского мира. И если исламское влияние на православный мир не тревожило московские власти по причине большой этнокультурной дистанции между народами - носителями данных религиозных традиций, то католичество и новоявленный протестантизм были ближе. Все это настораживало сознание верующего человека в ситуации ожидания конца света и прихода антихриста, поскольку его появление никак не будет отмечено никакими внешними знаками, способными оттолкнуть от него человека. Понять, где «нечестие», а где «благочестие», невозможно в силу того, что «разделити же лицемерие от лукавства не мощно, понеже пестрота зверина по существу его сраслену имать в себе крепость и сплетено нечестие с благочестием носит». В таком контексте костюм приобретал амбивалентную роль. С одной стороны в нем закреплялся статус его владельца, прежде всего статус православного человека, а затем уже гендерный статус и далее остальные. Костюм - визитная карточка, которая позволяет идентифицировать человека как представителя той или иной социальной общности. Одновременно костюм является средством, позволяющим снизить отрицательные последствия визуальной оппозиции в процессе коммуникации. Последнее позволяет использовать одежду как маску, за которой можно спрятаться и не дать распознать своё истинное лицо. В то же время изменение «формы» может одновременно свидетельствовать об изменении «сущности» как о свершившемся факте, так о желании, её изменить. Такая двойственность прочтения порождает желание выяснить всю «подноготную» собеседника и только потом сделать окончательные выводы (вспомним поговорку «встречают по одежке, а провожают по уму»). Но что делать, когда время для диалога нет, когда стоит вопрос о жизни и смерти? В таких условиях неизбежно усиление роли символической стороны жизни, следствием чего является закрепление социальных статусов в символике костюма, вплоть до униформизации. Униформа жестко прикрепляла человека к государству через регламент ношения одежды, использования государственной символики в деталях костюма. В наиболее переломные этапы развития нашего государства, регламентация и униформизация достигала апогея. Так было в царствование первых Романовых (Михаила Федоровича и Алексея Михайловича), при Петре I, Николае I, Александре III. жесткому регламенту подвергалась мода в СССР («сегодня джинсы носишь, танцуешь джаз, а завтра родину продашь»).

О том, что одной из главных функций русского костюма являлась демонстрация этно-конфессиональной принадлежности владельца, говорит анализ сохранившихся одежд, их описаний иностранными путешественниками того времени, документов позволяющих реконструировать технологию и внешний вид одежды того времени. Данный анализ позволяет сделать вывод, что различия в комплексах одежды высших и низших слоев российского общества наблюдаются, прежде всего, в области стоимости тканей и богатства отделки. Принцип раскроя основных типов одежды был общим, как для боярина, так и для посадского человека, а в отдельных случаях был одинаков и для мужчин и для женщин. Он заключался в максимально рациональном использовании «архитектуры» ткани. Тем самым экономились не только материальные средства (ткань не оставляла при раскрое так называемых выпадов - непригодных обрезков), но и воспроизводились архаичные образцы византийских одежд, позволявших упрятать «мерзкую оболочку души». На наш взгляд именно здесь необходимо искать причину воспроизводства архаичных образцов одежды, принципов раскроя. Не сожаление об излишних затратах и неудобстве носки, а печаль по поводу порчи нравов, потере человеком истинного облика, данного ему при перворождении, побудила московского митрополита Даниила написать следующие строки: «…угождая блудницам, ризы изменяеши, хожение уставляеши, сапоги вельми червлены и малы зело, яко же и ногам твоим велику нужду терпети от тесноты … сице блистаеши, сице скачеши, сице рыгаеши и рзаеши, уподобляяся жребцу…». Тем более утрачивалось благочестие, когда человек одевал костюм иностранный или менял свою внешность. Костюм и вера были в то время категориями равнозначными, а перемена костюма и перемена веры - событиями, неизбежно взаимно обуславливающими друг друга. По данной причине преподносившиеся государю в дар восточные кафтаны подвергались перешиванию с целью придать одежде русские национальные черты.

Другой стороной данного вопроса является присутствие в пространстве, «Русь - большая икона» лиц иного вероисповедания. Неизбежно возникал вопрос об их месте в данном сакральном пространстве и соотношении данного места с их местом в социальной структуре тогдашнего российского общества. данное положение было двояким в виду сложности отношения к иностранцам со стороны государства.

Место в сакральном, культурном пространстве было обозначено для них однозначно на периферии «иконы», там, куда традиционно помещали иконописцы грешников - над адской бездной. Такое расположение иноверцев мы можем видеть на иконах из собраний государственного музея украинского изобразительного искусства и государственного музея истории религии. Обе иконы изображают сцену страшного суда. первая написана в XVII в., вторая позже - в XIX столетии. среди списков смертных грехов и толпящихся грешников выделяются группы лиц изображающих представителей различных народов и, следственно, религиозных конфессий. Каждая из них изображена иконописцем в национальной одежде, причем на иконе XVII в. одежда прорисована со знанием предмета и вполне может послужить иллюстрацией к истории костюма. На второй иконе национальные отличия в одежде изображенных грешников менее отчетливы, что заставило мастера сделать соответствующие подписи. Список «грешников» и в том, и в другом случае одинаков: католики, иудеи, мусульмане. Аналогична по сюжету и компоновке фреска из росписи софийского собора в Вологде, выполненная в 1686-1688 гг. Здесь также уместно обратить внимание на тот факт, что на иконах, книжных миниатюрах бесы изображались либо в виде звероподобных существ, либо в виде людей в иноземном платье, что также не делало чести иноземному костюму в глазах жителя Московии, уравнивая иностранный костюм и звериное обличие. Иностранцы, прибывавшие в Россию и в силу обстоятельств вынужденные как-то расположить к себе не только русское правительство, но и местное население, попадали в сложную ситуацию. С одной стороны ношение собственного платья подчеркивало их собственную социальную, культурную и религиозную принадлежность, и не всегда её хотелось утрачивать, пусть это и не способствовало успешному ведению коммерческих дел, поскольку вызывало раздражение московского обывателя, да и не только его одного. В 1567 г. руководство московской торговой компании издало специальное предписание о скромном поведении в быту для своих работников в Москве. Данным распоряжением регламентировалась, В том числе и одежда этих работников (регламент касался богатства и стоимости костюма). Причиной появления данного документа стали слухи о разгульном образе жизни, пьянстве, вызывающей роскоши представителей московской торговой кампании. Так что не одной только ксенофобией можно объяснить пренебрежительное отношение русских к иностранцам, которые к тому же сами не скрывали аналогичных чувств по отношению к русским, называя их «варварами». С другой стороны, одеться в традиционный костюм «московитов» иностранцам было невозможно по причине отсутствия факта крещения в православии. Вот и вынуждены они были носить «костюмы наподобие русских; им это приходилось делать даже поневоле, чтобы не встречать оскорблений словом и делом (курсив мой. - Д.К.»). О том, как выглядел иностранец в таких случаях можно судить по воспоминаниям сэра Д. Горсея. описывая прибытие и подготовку к аудиенции у царя Ивана IV новый желтый атласный кафтан, или жупан (курсив мой. - Д.К.), в верхней комнате английского дома, едва успел сойти вниз, как в это самое время громовая стрела убила до смерти Сильвестра, ударив за воротник его нового кафтана». Очевидно, что новый кафтан посланника имеет большее внешнее сходство с одеждой бытовавшей в Московии того времени, нежели с типичной мужской одеждой западной Европы. Однако, примечательна фраза «ударив за воротник», которая скорее отсылает нас к стоячему воротнику наподобие т.н. козыря, нежели к отложному. Сам термин «воротник» употребляется в русской речи с конца XVI в., вероятно, когда появляется сама деталь одежды, поскольку слово «ворот» в значении шея употреблялся еще с XI в. Сам кафтан назван жупаном (в русском произношении - зипун). Всё это позволяет предположить, что посланник заказал костюм близкий по очертаниям к русским одеждам, но имеющим европейские истоки, а именно польские. Насколько такая попытка сгладить конфликт была распространена среди других иностранцев, позволяет судить событие, описанное А. Олеарием. в 1633 г. во время церемониальной процессии патриарх Филарет не сумел визуально отличить православных от иноверцев облаченных в костюмы «наподобие русских» и также распространил на них свое благословение. Узнав об этом, он рассердился и распорядился впредь запретить иностранцам, появляться в таких одеждах и «впредь встречался только в одежде собственной страны».