"…Дабы иноземных извычаев не перенимали". Одежда в контексте идеологии Московской Руси во второй половины XVI–XVII веков

Результатом стало массовое переодевание «немцев», что вызвало определенные трудности и, прежде всего, по замечанию Олеария, тем, что не было портных, которые могли бы пошить современную, к тому времени европейскую одежду. Однако, как мы видели, даже употребление «подобия» русского костюма не изменило ситуацию в благоприятную для иноверцев сторону.

Иначе обстояло дело с иностранцами, волею судьбы вынужденными не просто временно проживать на территории московского государства, но и связать с ним дальнейшую жизнь. В отличие от первой категории иностранцев, которые могли свободно покинуть Россию, когда им заблагорассудится, иностранцы, нанявшиеся на службу, были в таком праве ограничены. Свободный выезд им был запрещен под страхом наказания, вплоть до смертной казни, т.к. боялись, что они выдадут военные секреты за рубежом. Искателям приключений приходилось мириться с настоящим положением и устраивать свою личную жизнь на новом месте. Ситуация осложнялась тем, что некоторые из них так и не приняли православия. в такой ситуации проблема включения себя в сакральное пространство Руси - «большой иконы» была как никогда актуальна. порой приходилось делать весьма трудный выбор. в 1663 г. Патрик Гордон после неудавшейся попытки в 1661 г. покинуть Россию решил заняться устройством личной жизни. вопрос выбора невесты был предопределен не столько эстетическими предпочтениями самого гордона, сколько его отношением к вере и …костюму. новоявленный жених предпочел жениться на дочери иноземного полковника Ф.А. Бокговена, потому что «… для вступления в брак с россиянкою надлежало переменить одежду и веру (курсив мой. - Д.К.)». 1

Появление в столице очагов европейской жизни вызванное как военно-политическими, так и экономическими соображениями послужило дополнительным импульсом культурного сближения Европы и Руси. В 1556 г. Иван IV в качестве компенсации потерь понесенных английскими купцами в ходе экспедиции передает последним дом в центре Москвы, принадлежавший в прошлом Ивану Бобрищеву. С этого момента ведет свой отсчет история английского двора в Москве. В 1574 г. на правом берегу реки Яузы учреждается немецкая слобода, где первыми поселенцами стали пленные ливонские немцы часть из которых в дальнейшем царь Иван IV использовал для формирования иностранных рот. Жизнь в пределах указанных территорий ничем не отличалась от европейской ни распорядком, ни укладом, ни традициями. Внешний вид мест и жителей также не претерпел существенных изменений и напоминал скорее Голландию или северную Германию, нежели Россию. Иностранцы сумели наладить взаимоотношения с местным населением, несмотря на то, что русские «чувствовал себя связанными религиозно соблюдаемым обычаем не покупать иностранных товаров без ведома и согласия своего короля». Что касается представителей московской элиты, то, по всей видимости, запреты монарха на самовольные контакты с иностранцами соблюдались ими еще меньше. В 1575 г., при разгроме опричниками двора Н.Р. Юрьева, хозяин по свидетельству Д. Горсея искал помощь на английском подворье. Там русскому боярину выдали по его просьбе съестные припасы и нанку - грубую шерстяную ткань «дабы прикрыть наготу». Хозяева английского двора вряд ли стали бы создавать сами угрозу устоявшимся отношениям с московскими властями из-за человека не ставшего за эти годы своим по духу, тем более что параллельно с разграблением дворов Н.Р. Юрьева и А.Я. Щелкалова опустошению подверглась немецкая слобода, что могло послужить предостережением всем иностранцам на Москве. Автор записок не упоминает, что за одежду пошили опальному боярину - по русской или западноевропейской моде и где ее пошили. Если учитывать тот факт, что двор шурина царя был разграблен, то весьма вероятно, что именно портные английского подворья помогали «прикрывать наготу» боярина и его детей.

В царствование Ивана IV вопросы чинопочитания, сохранения учения Христа в истинном виде, том в котором его переняли от Византии, приобрело особую остроту в силу, как объективной внешнеполитической ситуации, так и по причине личных качеств царя. Теологические дискуссии, в которые вступали представители православного духовенства, а порой и сам царь Иван IV с представителями «чужой», латинской веры затрагивали все аспекты религиозного противостояния, в том числе и манифестационный аспект - одежду, внешний вид. Так во время знаменитой беседы Ивана IV с папским легатом Антонио Поссевино одним из аргументов царя против римской веры был внешний вид папского легата, который «в римской вере поп, а бороду сечешь», тем самым, нарушая закон, так как «бороды подсекать и подбривать не велено и не попу и мирским людем». Однако часто сами представители московской элиты являлись пособниками процесса проникновения и укоренения в русской культурной среде европейских, азиатских символов и бытовых образцов, что усиливало апокалиптические умонастроения и порой приводило к самым печальным последствиям. В 1581 г. во время ссоры царем был смертельно ранен старший сын Иван. Наиболее распространённая версия причины ссоры была озвучена А. Поссевино. Он утверждал, что беременная невестка царя находилась в покоях в «лёгкой одежде». Это и вызвало вспышку ярости царя. По второй версии причиной ссоры между Иваном IV и его сыном стал якобы имевший место факт помощи Иваном опальным ливонцам из немецкой слободы. Иная трактовка данного события дана в сочинении голландского купца и. массы. Среди причин трагического конфликта была и та, которая прямо относится к теме нашего исследования. Вот, что он пишет: «Говорят, отец подозревал, что его сын … весьма благоволит к иноземцам, в особенности немецкого происхождения. Часто доводилось слышать, что по вступлении на престол он намеревался приказать всем женам благородных носить платье на немецкий лад». Последнее замечание особо интересно в контексте рассматриваемого вопроса. Во внутренних покоях царевна была вправе вести себя так, как ей хотелось, да и сомнительно, чтобы в ноябре месяце беременная женщина ходила в одной нижней одежде пусть и в натопленных покоях. Можно предположить, что вина невестки в глазах царя заключалась вовсе не в том, что она «раздета». В её внешнем виде, одежде царь мог усмотреть некие вольности «на немецкий лад», что никак не соответствовало её чину, что в свою очередь было воспринято как доказательство справедливости подозрений в благоволении Ивана Ивановича к иноземцам.

При преемниках Ивана IV усиливается сближение с европейскими государствами и, прежде всего с Польшей и её идеологией сарматизма, оказывающей огромное влияние на менталитет высшего сословия Московии. сам Иван IV в беседе с Д. Флетчером говорил: «Я не русский, предки мои германцы», тем самым, утверждая особое происхождение царского дома в России. Комментируя эту фразу, Флетчер пишет, что «русские полагают, что венгерцы составляют часть германского народа, тогда как они происходят от гуннов». Если такое представление о родстве венгров, германцев и гуннов принять в качестве аксиомы, устойчивого социо-психического образования в рамках группового самосознания представителей московского царского дома, то становится понятно, что «сарматская» идеология упала в России на подготовленную почву. Интересно отметить тот факт, что в то же самое время, в Польше в среде высшего сословия так же наблюдается интерес к восточноевропейской культуре, обусловленный эстетическими вкусами нового короля Польши Стефана Батория, уроженца Трансильвании. В костюме польской шляхты господствует «венгерский стиль», да и сама идеологическая основа идей сарматизма, как считают современные исследователи, проникли в Польшу из Чехии и Венгрии.

Изменение ментальных установок неизбежно должно было отразиться в одежде. О росте влияния польской культуры на костюм московского двора в 80-90-х гг. XVI столетия дают право утверждать воспоминания и записки иностранцев, портреты, гравюры, описи имущества царского гардероба. так английский посол Д. Флетчер, посетивший Россию в царствование Федора Ивановича упоминает о зипуне как о распространенном типе одежды среди московской знати. судя по описанию всего гардероба, перед нами предстает аналог польского жупана - короткое, узкое платье с нормальной длины рукавами. Другой иностранец французский наемник Ж. Маржерет отмечает, что «обуваются в сапожки сафьянные…как сапоги польские или венгерские (курсив мой. - Д.К.)». при Борисе Годунове видимо уже не только двор московского государя, но и простые жители Москвы внешне уже ничем не отличались от польской шляхты. «простые люди носят на теле, как поляки (курсив мой. - Д.К.), жупан, …но без воротника. Вместо воротника они прячут шею в стоячий бортик шириной с ладонь, …который спереди сходит на нет, так что подбородок лежит на нем». Эти воспоминания принадлежат Мартину Груневергу, секретарю армянских купцов из Львова, посетившего Россию в 1585 г. и бывшего свидетелем праздничного шествия по случаю вербного воскресенья. На гардеробе сходство не заканчивалось, поскольку «на головах у них так же, как и у нас, чубы и белые красивые войлочные шапки». Список вещей принадлежавших царю Борису Годунову так же дает нам основание говорить о росте польского влияния. В нем чаще, чем в аналогичных списках предшественников Бориса Годунова на троне, встречается такой вид одежды как опашень. Название, восходящее к южнославянскому слову «опашка» означающее хвост. Носить одежду «на опаш» значит, носить ее, не вдевая в рукава. Данный способ ношения отмечается как на портретах польских шляхтичей, так и на миниатюрах русских летописей где изображены представители высшего сословия московского государства. На первый взгляд данная манера ношения была общей для всех и не зависела от национальной принадлежности. Однако для поляков это было, по всей видимости, более традиционно иначе не надо было бы отмечать особо, что в верхнюю старомодную, драгоценную и парадную одежду русские «суют обе руки». Следовательно опашень несет если не в конструкции, то в манере ношения польское влияние.

Новая волна европейского влияния захлестнула Россию в эпоху смуты. Однако, в отличие от предыдущих десятилетий, когда европеизация русского костюма носила своеобразный характер (трансформация восточного костюма в контексте идей польского сарматизма), в годы смуты проблема визуального противостояния на фоне притока огромного числа иностранцев достигла апогея. Сами события рассматривалась как следствие утраты Московией истинного благочестия «и во истину убо тогда вся Росия прогнева господа бога вседержителя». Интересно, что такую точку зрения разделяли не только православные, но и иностранцы. К. Буссов называя причины смуты, в качестве одной из них называет нравственное разложение среди русских. Одним из признаков такого разложения он считает проникновение новых одежд, пестрых тканей: «Все это как потоп распространялось среди людей и высокого и низкого звания».

Падение уровня жизни, нравственности, разрушение государственности все это нагнетало эсхатологические настроения среди людей, но не среди всех. Часть населения Москвы все же «яко женихи и от конца и до конца улиц в злате и в серебре и в багрех странских ходяще, веселяхуся». Сам Лжедмитрий I, его окружение, не стесняя себя рамками русской национальной и религиозной морали, своим поведением возбуждали против себя недовольство. И если окружение своей особы телохранителями иностранцами вместо стрельцов, по традиции несших службу в покоях царя было терпимо, то демонстративный отказ будущей царицы, М. Мнишек соблюдать чин венчания на царство, свадебный чин, религиозные традиции, перевело ситуацию в состояние открытого конфликта. Восстание 17 мая 1606 г. решило судьбу самозванца, но нисколько не решило проблему сохранения во внешнем облике жителями московского царства истинного благочестия. Не решило ее и изгнание поляков из Москвы, и воцарение Романовых. Иконы, парсуны созданные в первой половины XVII в. наглядно демонстрируют наличие элементов польского «сарматского» костюма в русском. Часть из них нерепрезентативны в силу приблизительной датировки написания. однако, две работы, точная датировка которых локализуется первой третью XVII в., заслуживают большего внимания. это портрет думного дьяка А.И. Власьева (1605 г.), а также икона «положение ризы господней в успенском соборе» (1627 г.). Здесь мы видим и высокие стоячие воротники, и ношение верхней одежды «на опаш». Эти изображения дополняются описанием мужского костюма, составленным А. Олеарием. он упоминает «узкие одеяния вроде наших (европейских. - Д.К.) камзолов, только длинные» и воротник, который, выступая над одеждой «поднимается вверх на затылке». Если сравнить данные изображения и описания с гравюрой изображающей русское посольство к императору Максимилиану II в 1575 г., то изменения в костюме московской знати более чем наглядны. Однако эти изменения не коснулись отношения к внешнему облику подданных со стороны власти. Патриарх Филарет стремился урезонить поведение не только иностранцев, но и представителей элиты, порой, невзирая на родственные узы. Упоминавшийся «веселый господин и любитель немецкой музыки» Н.И. Романов вынужден был отказаться от ношения польских и немецких одежд под давлением патриарха. впрочем, несмотря на строгость, процесс «переодевания» уже нельзя было остановить и на портрете царя Михаила Романова написанном в 1636 г., последний предстает перед нами в польском жупане.

В годы правления Алексея Михайловича, отличавшегося набожностью и искренней религиозностью, вопрос роли государства в сохранении Руси как «большой иконы» вновь обострился на фоне событий, происходивших во внутренней жизни государства и на внешнеполитической арене. В конце 1640-х - начале 1650-х гг. в среде русской элиты во главе с царем под влиянием таких духовных лидеров русского православия, как новгородский митрополит Никон, Аввакум Петров, Стефан Вонифатьев и Иван Неронов чрезвычайную популярность приобретает идея оцерковления повседневной жизни. Эта концепция затрагивает и отражается в символике, в том числе и в символике одежды, во внешнем облике человека. Глава старообрядчества и один из идеологов раскола протопоп Аввакум, обличая порчу нравов при царском и патриаршем дворах, писал: «...людие, чудитеся безобразству нашему, плачьте ... все погубившие в себе образа господню красоту...». В то же самое время взятый руководством страны и церкви курс на демонстрацию «торжества православия», породил вопрос о формах манифестации этого торжества. С одной стороны требовалось подчеркнуть преемственность византийским традициям, с другой стороны - учитывать процессы трансформации политической элиты московского царства и проникновение идей сарматского барокко в русскую культуру. Верх одержала традиция, несмотря на то, что сам Алексей Михайлович в молодости интересовался иностранной культурой, в том числе и модой. Известно, что ему даже шили платье по европейским образцам. Однако он продолжал оставаться «ключником и постельничим божиим». В 1675 г. вышел государев указ, по которому стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам, а также их слугам под угрозой перевода в низшие чины запретили носить платье, сшитое по иностранным образцам и изменять внешность - стричь усы и бороды. Однако процесс «вестернизации» русской элиты был необратим, по причине изменений происходивших в социально-политической системе московского царства. Формирование российского «шляхетства» и придворного общества сопровождалось трансформацией идеологии служилого сословия, что подготавливало восприятие нововведений, источником которых была монаршая воля и его личные пристрастия и вкусы. Благоволивший к Польше Фёдор Алексеевич, своим указом от 1680 г. обязал всех служилых людей появляться в кремле в одеждах польского покроя. Впервые русская традиционная одежда ставилась под запрет, пусть и для ограниченного круга лиц. Однако важно подчеркнуть, что польская мода в основе своей была заимствована из Турции, что сохраняло общие черты костюма в рамках национальных традиций. Во-вторых, ношение данной одежды было скорее обязанностью, нежели привилегией. Фасон, состав костюма закрепляется за определённой социальной группой, становясь в определённом смысле униформой для целого сословия. Данная тенденция продолжилась и в начале царствования Петра Алексеевича, который указом от 4 января 1700 г. предписывал мужскому населению, исключая духовенство и крестьян носить платье на манер венгерского «для славы и красоты государства и воинского управления». Вновь мы видим очередную попытку объединить необходимость следования традиции и личные симпатии монарха. Последний тип «восточного» костюма, однако долго не продержался и уже в декабре 1701 г. был обнародован новый царский указ «о ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви и об употреблении в верховой езде немецких сёдел».