Сравнительное исследование в особом историческом периоде российской и китайской интеллигенции

В Украинской ССР, наряду с вручением республиканской комсомольской литературной премии имени Николая Островского, учрежденной решением секретариата ЦК ЛКСМУ от 10 апреля 1958 года «Об учреждении литературной премии им. Н. Островского» [10, д. 1867, л. 1-2 , 8-9], в разные годы были учреждены премии издательства ЦК ЛКСМУ «Молодь», журналов «Пионерия», «Барвинок», «Ранок», «Малятко» и «Днипро», которые вручались за лучшие произведения прозы и поэзии для детей и юношества. Главный редактор журнала ЦК ЛКСМУ «Ранок» В. Гоцуленко так писал в своем обращении в ЦК ЛКСМУ о необходимости учреждения литературной премии: «Редакция журнала “Ранок” вносит предложение об учреждении ежегодной премии журнала за лучшее литературное и публицистическое произведение, опубликованное на его страницах. Как показал конкурс на лучший рассказ и очерк про молодого современника, объявленный в начале 1983 года, журнал заметно обогатился литературными и публицистическими произведениями.

В них молодые писатели и журналисты художественно убедительно, на высоком идейном уровне рассказывают про трудовые будни союзной молодежи, комсомольцев, юношей и девчат… Установление ежегодной премии журнала активно содействовало бы повышению эффективности и яркости журнальных публикаций, соответствовало бы возросшим требованиям по обеспечению творческих связей журнала с практикой коммунистического строительства. Такие премии давно существуют в журналах “Огонек”, “Смена”, “Украина”, “Отчизна”. Они также установлены в журналах ЦК ЛКСМ Украины “Днипро”, “Пионерия”, “Барвинок”» [11, д. 1588, л. 1, 5-6, 38]. Учреждение литературных комсомольских премий отнюдь не являлось прерогативой республиканских или центральных изданий.

• Так, в г.Северодонецке, по инициативе городского комитета комсомола и газеты «Коммунистический путь», в 1965 году был объявлен литературный конкурс «Мы из города юности», победителям которого вручались денежные премии и Почетные грамоты. Второй тур конкурса, объявленный с 15 сентября 1966 года и приуроченный к 50-летию Великой Октябрьской Социалистической революции, привлек к участию более 400 произведений молодых авторов, лучшие работы которых были опубликованы в «Литературной странице» газеты «Коммунистический путь». Учитывая большую популярность литературного конкурса, редакция газеты «Коммунистический путь» и Северодонецкий горком комсомола в 1968 году учредили ежегодный творческий конкурс молодых поэтов и прозаиков на соискание городской литературной комсомольской премии имени Бориса Горбатова, который просуществовал до 1987 года [5].

Приведенный выше анализ учреждения литературных комсомольских премий в СССР свидетельствует о большом внимании государства к литературному процессу, происходившему в стране во второй половине XX века. На наш взгляд, это было обусловлено несколькими причинами, основными из которых являлись: желание поддержать творческую молодежь, стимулировать и ориентировать ее на создание в литературе образа молодого строителя коммунизма, достойного подражания современной молодежи, создать надежный инструмент поддержки идеологического курса действующей политической системы.

Несмотря на всю политизированность описанного в настоящей статье процесса, опыт комсомола, несомненно, требует современного осмысления и широкого использования.

2.2 Сходства интеллигенции Китая и России

Распространение русской литературы в Китае - феномен, заслуживающий особого внимания.

Как известно, отдельные произведения русских писателей начали проникать в Китай во второй половине 19 в., но подлинное знакомство с русской литературой открывается переводом «Капитанской дочки» А.С. Пушкина в 1903 г. и последовавшими за этими публикациями «Черного монаха» А.П. Чехова, отрывков из «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова, рассказов Л. Толстого, М. Горького, Л. Андреева и т.д. «Слабый ручеек» переводов (по выражению литературоведа Чень Цзяньхуа) неуклонно набирает силу и к 20-м годам прошлого века становится настоящим потоком: достаточно сказать, что по статистике переводы русской литературы, изданные отдельными книгами, составили 2/5 от общего числа всех переводных изданий.

И это не считая тех произведений, которые печатались на страницах многочисленных литературных журналов того времени.

Китайская интеллигенция с живым интересом читала и обсуждала произведения Пушкина, Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова, Горького. «Любовь к русской литературе стала стилем жизни рядового интеллигента, а изучение русской литературы вылилось в своего рода движение в среде революционной интеллигенции» - вспоминал известный писатель Мао Дунь в своей статье «Гоголь в Китае» [17].

Важно отметить, что в роли переводчиков русской литературы в 10-20-е гг. 20 в. выступают крупнейшие писатели и литераторы, чьи имена вошли в историю современной китайской литературы и определили пути ее развития на десятки лет вперед - это Лу Синь и его брат Чжоу Цзожень, Цюй Цюбо, Мао Дунь, Тянь Хань и многие другие.

Эта когорта «властителей дум» того времени не только переводит, издает, но и отдает много сил исследованию русской литературы, с огромным жаром и энтузиазмом пропагандируя ее в своих статьях и в выступлениях перед широкой аудиторией. «Как будто распахнулось окно, через которое взгляду открылись прекрасные зори, синие просторы неба, могучий прибой океана - все то, что и не снилось раньше, и не ожидавшие такой возможности люди бросились гурьбой к этому окну, чтобы увидеть впервые представшее перед ними изумительное зрелище» -- так образно описывал знакомство с русской литературой известный литературовед Чжен Чженьдо в 1924 г.

Такой запал и пиетическое отношение к русской, а затем и советской литературе в среде китайской интеллигенции сохраняются надолго, проходя красной нитью через тяжелые для Китая 30-е и 40-е годы, через апогей китайско-советской дружбы в 50-е, чтобы (после поворота на 180 градусов в период «культурной революции») снова зажечь читательский интерес в 80-е гг., когда за 10 лет переводится около 10 тыс. произведений более чем 1 тыс. авторов (включая русских классиков и современных писателей) - гораздо больше, чем за все предшествующие периоды [37].

Хочется подчеркнуть, что новая волна увлечения современной русской литературой в 80-е гг. приходится на то время, когда официальные отношения между странами еще продолжают находиться в состоянии политической и идеологической конфронтации.

Этот факт сам по себе говорит о том, что было бы неправомерно объяснять особое отношение к русской литературе в Китае только политическими и идеологическими причинами, такими, например, как широкая пропаганда китайско-советской дружбы в 40-50-е гг., идеологическая политика КПК, или др. факторами официального характера.

Широкомасштабное распространение и глубинное влияние русской литературы в Китае можно рассматривать как специфическое социокультурное явление, обусловленное тем, что русская литература оказалась «в нужное время в нужном месте» [29].

«Нужным временем» стало начало 20 в. Это был переломный период для китайского традиционного общества, которое вынуждено было трансформироваться под давлением внутренних и внешних обстоятельств и переживало поэтому острый духовный кризис. В недрах закостенелой системы вызревали новые социокультурные институты (образовательные учреждения, газеты и печать нового типа и т.п.) и новые социальные группы, с ними связанные. Одним из важных изменений в структуре китайского общества было появление новой формации китайской интеллигенции, приходящей на смену прежней интеллигентной прослойке «ши», которая в течение двух тысяч лет являлась главным носителем и опорой традиционной конфуцианской культуры.

Отличительной особенностью «ши» являлась укорененность этой социальной группы в структуре управления государством через четко отработанную систему императорских экзаменов на замещение чиновничьих должностей, благодаря чему независимые в древности интеллектуалы и философы постепенно оказались в одной связке с бюрократической системой, их интересы и устремления были введены в русло государственных интересов.

Именно поэтому политическая карьера, имплицитно связанная с образовательным уровнем, как правило, вызывала гораздо больший интерес у традиционной интеллигенции, чем научная карьера, - указывает китайский исследователь Ван Цзяньчжао.

В этом плане традиционная китайская интеллигенция разительно отличалась от русской разночинной интеллигенции, сформировавшейся в рамках российского государства как особая маргинальная группа, находящаяся вне сословно-бюрократической системы и противопоставленная ей [36].

Сами условия существования и социальное положение русской интеллигенции толкали ее на путь неустанных духовных поисков и революционной борьбы, способствуя выработке идеалов демократизма, гуманизма и социального утопизма.

Разложение традиционной системы поставило новое поколение китайской интеллигенции в ситуацию, схожую с русской. Развал Цинской империи положил конец существованию «ши», эпигоны которых, цеплявшиеся за косные воззрения средневекового феодализма, становились посмешищем в глазах молодого поколения, стремившегося освободиться от пут традиционных представлений и идеологии [26].

Но при этом молодые люди, начавшие свое образование в традиционных классических школах типа «сышу» и продолжившие его в учебных заведениях нового, европейского типа, а затем и за границей (преимущественно в Японии), сами того не замечая, унаследовали сформированные веками некоторые черты менталитета «ши», в т.ч. ярко выраженное чувство общественного и патриотического долга, традиции интеграции личных интересов с интересами государства (родины, народа и т.п.), моралистическое отношение к реальности, а также к литературе и искусству и т.д.

Однако, если «ши» понимали общественный долг как служение императору и символизируемой им традиционной государственной системе, то теперь содержание этого понятия кардинальным образом трансформируется - в него вкладывается представление о необходимости поиска выхода из национального кризиса, осмысления происходящих перемен и места китайской нации в мире. «Что делать?», «Кто виноват?» -- эти «проклятые вопросы» русских интеллигентов становятся актуальными и для китайцев [36].

Таким образом, можно говорить о том, что вектор духовных поисков русской и китайской интеллигенции в начале 20 в. совпал. Неудивительно, что именно в произведениях русской литературы китайцы, ищущие «свежие голоса в чужих странах» (по выражению Лу Синя), находят ответ на волнующие их вопросы.

Глядя сквозь призму литературы в сторону России, они видят до боли знакомую схожесть явлений. Го Можо в предисловии к «Нови» Тургенева с горячностью утверждает: «Если имена, фамилии и географические названия в этой книге заменить на китайские, если вместо сигар представить опиумные трубки, вместо водки - хуадяо, вместо игральных карт - мадзян, то разве не скажете вы, что русские чиновники точь-в-точь такие, как наши китайские, и что простые люди в России точь-в-точь такие же, как в Китае?»4

Подобное сопоставление китайской и российской действительности через русскую литературу привлекает в этот период особое внимание, как исследователей, так и читателей. Чжен Чженьдо соединяет поколения «Отцов и детей» Тургенева с китайскими «отцами и детьми» 20-х гг. Тянь Хань, описывая развитие русской общественной мысли в 30-40-е гг. 19 в., проводит параллель с общественной обстановкой в Китае в преддверии «движения 4 мая» и прямо указывает, что его исследование должно послужить китайскому «культурному ренессансу».

Следует подчеркнуть, что такое восприятие с помощью уподобления, может быть, несколько примитивизировано, но, в любом случае, оно облегчает понимание другой страны и перекодировку языка ее культуры на язык своей национальной культуры [37].

Для Китая, только-только выходившего из состояния средневековой замкнутости, оторванности от внешнего мира это было в особенности важно. Уподобление помогало преодолевать отчуждение и рождало чувство близости, сопереживания. «Специфика Китая отличается от Западной Европы, но зато имеет много схожего с Россией» - таким был вывод.

Аналогии между Россией и Китаем, как правило, проводились не в пользу последнего. Лу Синь, яростно бичевавший пороки китайского общества, указывал: «Если мы поищем в собственной стране, то не найдем никаких иных персонажей, кроме все тех же мужчин и женщин, укрывшихся за пологом, либо торговцев и купцов; в России же есть иные люди». «Россия напоминает подростка, выросшего в бедности, - пережитые испытания воспитали в нем мужество, волю к борьбе и стремление к свету».

Китай же больше походит на «опустившегося старика», который «уже не верит и не мечтает о том, что и ему может улыбнуться когда-нибудь счастье» - образно оформляет эту же мысль Чжоу Цзожень в своем знаменитом докладе «Россия и Китай в литературе», прочитанном с трибуны Пекинского университета и опубликованном в журнале «Син циннянь» за январь 1921 г. Писатель Ван Тунчжао, окидывая взглядом прошлое и настоящее китайской литературы, не видит никого, кто мог бы встать на равных с русскими писателями: «Есть ли какой-нибудь китайский писатель, кто мог бы сравниться с Чеховым в описании средних классов? Или с Горьким в описании низших классов общества?» - задает он риторический вопрос.

Отрицание собственных традиций, определенный культурный нигилизм, свойственный поколению «4 мая», настоятельно требовали создания новых культурных авторитетов, почетное место в ряду которых заняла русская литература и те ценности, которые она несла с собой.

«На всех исторических переломах, когда совершается трансформация культуры и общества, неизбежно происходит модификация или преобразование имеющейся аксиологической системы, внедряются извне или создаются новые ценности, что приводит к реконструкции культурной системы и общественной структуры, продвигая людей к дальнейшей эмансипации» [23].

При этом на наш взгляд, легче всего внедряются те ценности и порожденные ими представления, которые имеют аналогии в воспринимающей культуре и, соответственно, в менталитете людей.

В трансформационный для Китая период русская литература стала важным проводником новых (или модифицированных) ценностей, соответствующих исторической эпохе.

Какие же ценности русской литературы оказались наиболее близкими сердцам китайских интеллигентов? Это, в первую очередь, ее гражданственность, дух служения Отчизне. Подчеркивалось, например, что русский реализм более прогрессивен, чем «французская натуральная школа», прежде всего, потому, что «русские писатели обладают ярко выраженным чувством социальной ответственности, их художественная и социальная совесть едины».

Еще в самом начале 20 в. Лу Синь, представляя китайским читателям поэзию Пушкина и Лермонтова, выражает надежду на то, что и в Китае появятся такие же духовные борцы - «их воля будет направлена на сопротивление и выразит себя в действиях», что они так же будут «непрерывно стремиться к истине и рваться вперед, не отступая от своего пути».

В этом свете примечательно, что одним из самых популярных произведений Пушкина становится не «Евгений Онегин», а «Письмо к Чаадаеву». «Под гнетом власти роковой нетерпеливою душой Отчизны внемлем призыванье» - Пушкин высказал именно то, что звучало в душе у молодого радикального поколения. В таком же романтически-приподнятом ключе пишет профессор Пекинского университета Ли Дачжао в статье «Русская литература и революция» (1918): «О, русская молодежь! Чем увенчаешь ты свою окровавленную бледную Музу! Чем отблагодаришь ты поэтов, пожертвовавших собой ради общества?»

Морализм, дидактичность русской литературы 19 в., встречающие критические замечания на Западе, на конфуцианском Востоке, всегда считавшем, что «литература должна нести в себе мораль», воспринимаются как совершенно естественное свойство, как одно из достоинств литературы. Более того, значение многих русских классиков оценивается именно под углом морализма.

Так, Мао Дунь подчеркивает, что произведения Л. Толстого ценны, прежде всего, тем, что несут в себе «квинт-эссенцию морали» и отмечает преимущества этической стороны этих произведений в сопоставлении с английской и французской литературой. Анализируя «Что делать?» Н. Чернышевского, Тянь Хань также делает упор на моральных проблемах, затронутых в романе [24].

Такой угол зрения исходил из моралистических традиций китайской литературы и общих воззрений на роль этики в переустройстве общества. «Этическое прозрение - это самое полное и конечное прозрение» - считал один из лидеров Движения за новую культуру проф. Чень Дусю.

«Движение 4-го мая» утверждало идеалы демократизма и гуманизма. Соответственно социальная направленность и гуманистическая тональность русской литературы виделись ее главными достоинствами. Именно под влиянием русской литературы в Китае были усвоены взгляды на то, что цель художественного творчества заключается в объяснении и критике жизни. По мнению китайских исследователей, эти взгляды способствовали выдвижению девиза «Искусство во имя человеческой жизни», написанного на знамени «Движения за новую литературу» в 20-е гг. 20 в.

«Инициаторы литературы «4 мая» постоянно критиковали китайскую традиционную литературу как «негуманистическую», прокладывая с помощью этой критики путь для «гуманистической литературы» с тем, чтобы читатели открывали через литературу «человека», «утоляли голод на человека».

Мао Дунь в статье «Эпохальное значение Чехова» пишет об этом так: «Меня, как и всех моих сверстников, разбудило движение «4 мая». И я, да и, наверное, многие вместе со мной, выбрался из сонного мира эссе эпохи Вэй и Цзин, из стихов династий Ци и Лян и удивленно раскрыл глаза: передо мной возникла русская классическая литература 19 в., мучительно стремящаяся к постижению смысла человеческой жизни».

Китайские исследователи 20-х гг. постоянно подчеркивают, что важнейшей особенностью русской литературы является ее человечность. Искренность и гуманистический дух русской литературы открыли ей дорогу «в литературные сады, куда до нее еще никто не ступал» -- писал Чжен Чженьдо.

«Независимо от того, занималась ли русская литература углубленным исследовательским поиском или решением проблем, впадала ли в мистику или декадентство, ее главным направлением всегда оставался девиз «Во имя жизни человеческой» - считал Лу Синь [13].

Понятие «человеческой литературы», возникшее в тот период, базировалось на развитии личностного начала в среде интеллигенции, увязывалось с ее стремлением вырваться из рамок традиционного социума, скованного конфуцианскими нормами отношений, и утвердить право на индивидуальность. «Дух индивидуализма сплетался в тугой узел с духом свободы».

Свободолюбие романтических произведений Пушкина и Лермонтова, неоромантизм молодого Горького оказались созвучными эпохе. Анализируя отличие творчества Горького от классического романтизма, известный критик Чжоу Ян подчеркивал, что в произведениях Горького звучит «призыв к свободе и пламенный протест против рабского состояния в реальной жизни». Во многих других произведениях русской литературы китайская молодежь также находила для себя образцы свободы духа и независимости личности, противостоящей косному обществу.

Таким образом, общие черты в менталитете интеллигенции двух стран становятся базой для восприятия идей, наработанных русской интеллигенцией в 19-м столетии и наиболее экспрессивно выраженных в русской литературе. С другой стороны, если общие черты культурного менталитета можно рассматривать как основу взаимодействия, то на примере восприятия русской литературы проявляется также сила притяжения противоположностей [30].

Русская литература открывала похожий и непохожий мир, мир дионисийской культуры, где шло столкновение свободно выражаемых страстей и чувств, также кипящих в душе у китайца, но силой традиций загнанных под прочную оболочку поведенческих норм и этических правил.

Искреннее, неприкрытое проявление чувств оставляло поэтому глубокое художественное впечатление: «Малая толика бед и мучений человеческих описывается столь обнаженно и неприкрыто, что вызывает максимум сочувствия, исторгая из глаз слезы неподдельного сострадания!».

Старейший китайский писатель Ба Цзинь признается, что, прочитав произведения русских писателей, он «начал понимать, как надо выражать свои чувства».

Известный драматург Цао Юй, вспоминая о том впечатлении, которое на него произвела пьеса «Три сестры» Чехова, пишет, что, несмотря на кажущуюся простоту драматической структуры и спокойное развитие сюжетной линии, сцены из этой пьесы все время вставали у него в уме: «Слезы туманили мне глаза (...) Я почти не дышал, словно завороженный скорбно-трагической атмосферой» пьесы [12].

Трагизм русской литературы, действительно, завораживает китайцев. Трагедийность виделась даже у такого писателя, как Тургенев - исследователи считали, что и любовь, и революция, и сама человеческая жизнь в произведениях Тургенева предстает как трагедия, что читатели видят «реальную обстановку целой эпохи» и ощущают «вечную человеческую скорбь» (Ху Юй. «Тургенев - фаталист»). «Высокую трагедийность» русской литературы подчеркивал и Чжоу Цзожень, считая, что она (трагедийность) вызвана бедами и страданиями русского народа, в то время как Тянь Хань, увлеченный теорией географического детерминизма, приписывал появление этого качества особенностям сурового климата и «мрачной природы».

Однако во всех случаях трагедийность воспринималась как качество сугубо положительное и крайне необходимое для новой китайской литературы. Страдания в жизни китайцев толкнули старую литературу или к уходу в развлекательность, или к «озлобленной ненависти», у русских же писателей страдания «не породили злобы, досадливой ненависти или желания склонить голову», их трагический протест был движим «любовью и сочувствием, а не личными обидами», считал Чжоу Цзожень.

И он же указывал, что увлечение развлекательностью говорит о «старении нации», это признак того, что нация «привыкает к страданиям». О «философии страдания» Достоевского писал и переводчик Гэн Цзичжи, подчеркивая, что в этой философии лежат истоки гуманизма писателя, доказавшего, что «страдания могут родить любовь и веру».

При этом подчеркивался позитивный характер русской трагедийности и ее необходимость в Китае. «Дух трагедии, страданий и мученичества (…) оказал в свое время великое влияние на русских, и он же крайне необходим для сегодняшнего китайского общества» - указывал Ван Тунчжао. Культурная ценность трагедии, воспринятая китайскими писателями через русскую литературу, окрасила в новую тональность их произведения.

Анализируя влияние русской литературы на китайскую, Чжен Чженьдо перечисляет следующие изменения, происшедшие в этой связи: во-первых, китайская литература обратилась к правдивости, которой ей раньше крайне недоставало; во-вторых, «наша бесчеловечная литература стала человечной; в-третьих, «наша безличностная, бесхарактерная литература изменилась в сторону изображения личности, приблизилась к человеческой жизни»; в-четвертых, произошла демократизация литературы и, наконец, в-пятых, «наша литература стала трагедийной» [32].

Этот анализ остается обоснованным и в наши дни. Хотелось бы только уточнить, что взаимодействие литератур совершается не от предмета к предмету, а опосредствованно - через человеческое восприятие, через культурный менталитет и систему ценностных ориентаций соответствующих культур.

• ГЛАВА 3. РАЗЛИЧИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ КИТАЯ И РОССИИ

Когда сравнивается развитие двух стран, то всегда возникает вопрос о его корректности. В рассуждениях на бытовом уровне, да и не только на бытовом, нередко можно услышать примерно следующее. России нечего равняться на Китай и нечего у него заимствовать: чтобы у нас реформы были так успешны, как у них, нам, россиянам, надо стать китайцами. Сказать, что такой подход абсурден, нельзя: он односторонний. Наверное, для анализа китайского общества вполне уместен подход Николая Бердяева к анализу российского общества, подход в парадигме антиномии. То есть с равным успехом логически можно доказывать, казалось бы, взаимоисключающие утверждения.

• Китайская цивилизация - одна из сохранившихся древних цивилизаций, в то время как российская цивилизация сравнительно молодая. Причем, как утверждал Николай Бердяев, "в русской истории, вопреки мнению славянофилов, нельзя найти органического единства... В истории мы видим пять разных Россий: Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, императорскую и, наконец, новую, советскую Россию"[1].

Китайская же цивилизация, согласно китайским историкам, насчитывает более пяти тысячелетий. Но поскольку Китаем правили около сорока династий, к тому же его завоевывали монголы и маньчжуры, то в его истории тоже было немало "разных Китаев".

• В Китае письменность появилась к 2000 году до н.э. На Руси - после крещения в 988 г. Всемирно известный философ Конфуций (Кун-цзы) творил почти 2500 лет назад (551-479 гг. до н.э.). Лао-Цзы, основатель философии даосизма, важнейшей составляющей китайской культуры, жил в конце VI - начале V века до н.э. Последователь Конфуция философ Мэн-Цзы (372-289 гг. до н.э.) дополнил положение своего учителя о "Небесном Мандате" правителя положением об "Изменении Небесного Мандата".

То есть об отказе "Неба" легитимизировать правление императора-тирана или императора-негодяя, заботящегося больше о себе и своих близких, чем о народе. Иначе говоря, Мэн-Цзы, который по степени влияния на китайское общество считается вторым после Конфуция философом, обосновал право народа на революцию. Что, между прочим, нередко и случалось в Китае, когда восставшие крестьяне прогоняли нерадивого правителя. Можно было бы назвать и многих других выдающихся китайских мыслителей древности.

• Но, пожалуй, куда важнее следующее утверждение Бердяева: "Русский народ, - писал он, - по своей душевной структуре народ восточный. Россия - христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада и в своем верхнем культурном слое ассимилировал все западные идеи"[2].
• Эту мысль Бердяев будет повторять не раз. "В душе русского народа, - подчеркивал он, - происходила борьба Востока и Запада... Русский коммунизм есть коммунизм восточный. Влияние Запада в течение двух столетий не овладело русским народом. Мы увидим, что русская интеллигенция совсем не была западной по своему типу, сколько бы она ни клялась западными теориями".

И назовет он Россию, находящуюся на стыке Востока и Запада, "Востоко-Западом". Или, в нынешних терминах, евразийским государством.

• В России после реформ Петра Великого произошел раскол национального самосознания, что выразилось в появлении, а потом (после первого "Философического письма" Петра Чаадаева от 1829 г.[3]) и в оформлении двух идейных течений общественной мысли - западничества и славянофильства.

К слову, Чаадаев первым высказал мысль, что духовное развитие нашего общества, имея в виду его образованные и прежде всего высшие слои, не носит эндогенного характера из-за заимствования чужой, то есть европейской, культуры.

С тех пор и вплоть до наших дней западники будут перенимать возникающие на Западе идеи и ценности и ориентироваться на западную (англо-саксонскую) модель общественного развития, а славянофилы (они же почвенники) будут утверждать о самобытном характере общественного развития России, о приоритете традиционных ценностей, сильного государства и великодержавия над ценностями либерализма и демократии.

Многим из нас представлялось, что жернова большевизма перемололи и тех и других, но, как оказалось, мы ошибались.

• Дуализм национального самосознания - это вопрос не только и, возможно, не столько теории. Это вопрос политической практики, а говоря шире, исторической судьбы России. Более образованные и социально активные западники в периоды глубоких общественных кризисов выходят на передние рубежи борьбы и нередко побеждают. Но, будучи меньшинством среди народа, они вскоре теряют свою победу.
• Так произошло вскоре после Октябрьской революции 1917 г., когда большевики-интернационалисты "ленинского набора" были оттеснены большевиками-великодержавниками от власти. (А потом многие из них были и репрессированы.) Та же тенденция наметилась и после антикоммунистической революции конца 1980-х - начала 1990-х гг., когда во власть пришло много людей из силовых структур. И вина за это в немалой степени ложится на самих же западников, которые - на удивление нередко! - не понимают душу народа и даже порой не чувствуют общественных настроений.

Приснопамятный телеклип о летящих в частном самолете лидерах "Союза правых сил" (Б.Немцов, А.Чубайс, И.Хакамада) в ходе предвыборной кампании в Государственную думу 2005 г. как демонстрация преуспеяния правых в стране полунищего большинства может служить здесь хрестоматийным примером. Они, наверное, исходили из того, что 10-15% россиян однозначно выиграли от либеральных реформ и, видя, как прекрасно живут лидеры правых, они за них и проголосуют. Но они не учли, что значительная часть состоятельных россиян связана с властью, ей во многом обязана своим преуспеянием и, соответственно, будет голосовать за партию власти.

С другой стороны, немалая часть образованных слоев общества, которая в политически развитых и благополучных странах исповедует либеральные ценности, в России из-за шоковых реформ оказалась в бедственном положении и скорее готова голосовать за левых, чем за правых.

В Китае же ситуация обстоит совсем по-другому. Некоторые авторы считают, что Китай никто не смог завоевать в точном смысле слова, поскольку сами завоеватели рано или поздно становились "завоеванными" несравнимо более развитой китайской цивилизацией, перенимая китайский язык и культуру и подвергаясь ассимиляции. Так, китаист Андрей Исаев пишет: "...История учит, что все переселенцы и завоеватели, приходившие в эту страну, рано или поздно превращались в китайцев"[4].

• И далее он утверждает, что в сфере духовной жизни Китай ничего не заимствовал извне, "единственное, что воспринял извне Китай из мира идей, - это буддизм. Да и то учение это долгое время воспринималось как ответвление своего, китайского, даосизма. Когда же окончательно стало ясно, чтоэто не так, придумали незатейливую легенду: первый учитель даосов Лао-Цзы в своем странствии на запад встретил как-то мать будущего принца Сидхартхи Гаутамы... В общем, Будда - тоже китаец. Пусть и наполовину. Кстати, буддийские храмы по архитектуре и внутреннему убранству ничем не отличаются от отечественных конфуцианских и даосских. Они - китайские"[5].

Следуя принципу антиномии, примем все это на веру. Хотя другие авторы говорят, что монголы, создавшие императорскую династию Юань (1271) и правившие Китаем без малого сто лет, и не исчезли бесследно, а были изгнаны из страны в результате вооруженной борьбы в основном китайских крестьян, после чего была создана новая династия Мин (1368). Конечно, какая-то часть монголов ассимилировалась.

Да и в самом их войске к тому времени было уже немало этнических китайцев. А завоевавшие Китай маньчжуры (которых, кстати говоря, сами китайские власти пригласили в страну, чтобы помочь справиться с восстанием крестьян), основавшие новую правящую династию Цин (1644-1912), в основном, наверное, действительно растворились в китайской массе, хотя многие этнические китайцы (хань), тем не менее, выражали недовольство засильем этнических маньчжуров во власти.

Только тут можно возразить: и многие русские были не в восторге от засилья немцев во власти при Петре I и Екатерине II. (А если говорить о правлении Романовых, то у них были тесные династические связи с немецкими родами.)

Существует мнение, что склонны подражать едва ли не во всем Западу, в то время как китайцы, перенимая максимум возможного из области научного знания, техники, технологий, менеджмента, свято оберегают свою культуру, традиции, а многие заимствования из других областей "китаизируют". Только всегда ли так было? И все ли так уж однозначно? Об этом речь пойдет ниже.

• Многие аналитики указывают на еще одно чрезвычайно важное отличие россиян от китайцев. Как страна, отставшая в своем развитии, мы взяли на вооружение формулу "догоняющего развития", как и большинство других стран в сходной ситуации. Китай же, утверждают эти аналитики, никого не догоняет - он стремится восстановить свое былое могущество.
• Жители Китая многие века полагали, что их страна расположена в центре мира, поэтому и назвали ее Чжунго - "Срединное государство". Они считали себя представителями единственной на земле высокоразвитой цивилизации, остальные страны для них были варварскими.

Притом что Китай на протяжении большей части своей истории и на деле был наиболее развитым, могущественным государством. Еще в начале XIX века он производил треть мирового ВВП [6]. И вдруг... страна к середине века оказалась на грани национальной катастрофы. Затянувшаяся гражданская война, "опиумные" войны, англо-французская интервенция, поддержанная США, навязанные "победителями" унизительные договоры и т.д.

• Как считают историки, во многом все это стало следствием высокомерной многовековой изоляции Поднебесной от остального мира и автаркии. Когда, например, в 1793 г. посол Англии, в которой уже развернулась промышленная революция, обратился к китайскому императору Цянь-лун с предложением установить торговые отношения между двумя странами, в ответ он услышал примерно следующее. Китай устойчиво стоит на своих ногах, все производит, что ему надо, и в заграничных товарах не нуждается. В то время заграничным судам разрешен был заход только в один порт - Гуанчжоу, деятельность иностранных предпринимателей была резко ограничена[7].
• Что и привело к прогрессирующему отставанию Поднебесной от ведущих стран Запада, которые вслед за Англией в конце XVIII - начале XIX века немало преуспели в научно-техническом прогрессе и одна за другой становились на путь промышленного развития.

В.Невейкин пишет, что "длинная и полная великих событий история Китая создала у его народа устойчивое преклонение перед ее “деяниями” и своими “предками”. Все, как отмечал тайваньский историк и публицист Бо Ян, воспринималось через “прошлые события”.

• Люди перестали искать “новые пути”, силы познания были направлены на изучение “опыта предыдущих поколений” и воплощения его в сегодняшнем дне. Китай, по меткому выражению Лао Шэ (известный китайский драматург и писатель. - А.К.), шел “вперед спиной”, постоянно “вглядываясь назад”. Стандартным ответом на нечто новое было: “Это уже знали наши предки, надо посмотреть ответ у них”. Само “посмотреть” могло занять много времени, и “новое” становилось, как бы сейчас сказали, “неактуальным”"[8].
• Но Невейкин признает, что выстраиваемый по одной и той же модели социум "император (царь) - вассалы (уездные князья) - придворные (знать) - народ (он же чернь или богоносец в зависимости от настроений Суверена)" создавал устойчивость обществу. Так, может быть, это и способствовало тому, что Китай, по сути, является единственной (возможно, за исключением Индии) сохранившейся древнейшей цивилизацией?

Россия до революции, как известно, была крестьянской страной, а в Китае еще недавно преобладающим большинством населения были крестьяне. По утверждению китайских социологов, уже через несколько лет большинством населения станут горожане [10].

Отсюда идет сильное влияние на общественную жизнь традиционализма. И поскольку в обеих странах существовали тиранические режимы, в них, особенно в Китае, нередко случались крестьянские восстания, не приводившие, однако, к ликвидации тирании.

Выведена даже формула: исчерпав свой ресурс, тиранический режим свергается или сам разваливается, начинается хаос вплоть до распада государства, он прекращается с приходом к власти сил, которые железной рукой наводят порядок, начинается здоровое развитие страны, которое сменяется застоем, ужесточением режима, который в конечном итоге терпит крах, и снова начинается хаос.

• У двух стран были тяжелые периоды в истории, когда они теряли национальный суверенитет. Но не следует забывать и о том, что Россия и Китай - соседи, которые по крайней мере в Новое и Новейшее время активно взаимодействовали, шло взаимовлияние культур. То, каким влиянием в китайском обществе пользовалась русско-советская литература, музыка, театр и пр., хорошо известно.

Фактом является и то, что в нашей стране давно известны творения крупнейших китайских философов, и прежде всего Конфуция, переводились и переводятся книги многих выдающихся китайских писателей, таких, например, как Лао Шэ, Лу Синь и др. Исследователи отмечали влияние Китая на русскую архитектуру и искусство[11]. Не гаснет интерес к китайской культуре поддержания здоровья человека без применения медикаментозных средств, к зародившейся в Поднебесной школе восточных единоборств[12].

То, что СССР активно помогал китайским революционерам в борьбе против иноземных захватчиков и местных выразителей интересов феодально-бюрократической верхушки, а потом содействовал КНР в деле развития национальной экономики, техники и науки, полагаю, хорошо известно. Более того, без советской помощи победа китайских революционеров была бы проблематичной [13]. Известно и то, что в советско-китайских отношениях был и тяжелый период, в том числе по вине советского руководства. Однако в чем же проявляется общее?

Во-первых, только две из крупных стран мира взяли на вооружение возникший в Европе марксизм. Это Россия и Китай. И та и другая страна по уровню развития, грубо говоря, не дотягивали до того, чтобы реализовать на практике марксистскую теорию, изначально предназначенную для наиболее развитых стран.

• Но это учение было в одном случае "русифицировано", в другом - "китаизировано". Иначе говоря, было упрощено, адаптировано к местным условиям. Марксизм был использован не только как теория построения социализма, но и для решения поставленных историей задач перед той и другой страной.
• В России - для осуществления модернизации в кратчайшие исторические сроки и превращения страны в могучую державу, в Китае - как средство мобилизации широких слоев населения для борьбы с японскими оккупантами, режимом Чан Кайши и за объединение и укрепление страны, которая многие десятилетия страдала от распрей и междоусобиц.
• А потом - примерно так же, как и в СССР: для ускоренной модернизации страны. Это к вопросу о том, что китайцы, кроме буддизма, якобы ничего не заимствовали извне из мира идей. На деле заимствовали, что особо характерно для периода, когда (используя принятую в Китае хронологию) лидером первого поколения руководителей был Мао Цзэдун.

Во-вторых, обе страны оказались во власти социального утопизма и гигантомании. Еще до того, как первый секретарь ЦК КПСС Н.С.Хрущев инициировал принятие в 1961 г. программы построения коммунизма за 20 лет, председатель ЦК КПК Мао Цзэдун в 1958 г. провозгласил политику "трех красных знамен": новая генеральная линия; большой скачок; народные коммуны. Это была политика форсированного построения в стране коммунизма, как он понимался лидером КНР.

• Под девизом Мао Цзэдуна "три года упорного труда - и десять тысяч лет счастья" были намечены гигантские по масштабам и стремительные по темпам преобразования. Так, по пятилетнему плану на 1958-1962 гг. предусматривалось увеличение выпуска промышленной продукции в 6,5 раза, сельскохозяйственной - в 2,5 раза, причем среднегодовой прирост в промышленности должен был составить 45%, в аграрном секторе - 20%. Выплавка стали должна была увеличиться в 10 раз - с 10 млн т до 100 млн т. В сельской местности предусматривался (и на деле реализовался) переход к "народным коммунам". Коммуна рассматривалась в качестве универсальной формы организации общества вначале в деревне, а потом и в городе.

Понятно, что этот утопический план потерпел крах, что стоило Китаю нескольких десятков миллионов жизней в результате массового голода, который последовал за попыткой реализации политики "трех красных знамен", бессмысленных расходов людских и материальных ресурсов для выплавки в кустарных печах металла, непригодного для промышленного производства.

И не успела страна прийти в себя после "большого скачка", как началась "культурная революция" (1966-1976), дезорганизовавшая нормальную хозяйственную и общественную жизнь и унесшая, в том числе в ходе самосудов хунвейбинов, вооруженных стычек их с военнослужащими, много человеческих жизней. Притом что была уничтожена и немалая часть богатейшего культурного наследия Поднебесной.

Под влиянием агрессивной пропаганды большевиков еще недавно в массе своей верующий народ громил церкви, расправлялся со священнослужителями. Большевики в годы "военного коммунизма" начали создавать коммуны, а когда эта затея провалилась, то они задним числом назвали политику "военного коммунизма" вынужденной и временной мерой.

Складывавшийся веками культурный слой народа был разрушен, сильно пострадало предпринимательское сообщество в городе. А насильственная коллективизация и сопутствующее ей "раскулачивание" привели к уничтожению самой деловой и трудолюбивой части крестьянства, последствия чего не преодолены до сих пор.

В ходе сталинского террора 1937-1938 гг. пострадали многие крупные ученые, деятели культуры и организаторы производства и была истреблена наиболее талантливая часть командного состава армии, что стоило нам неслыханных людских и материальных потерь в Великой Отечественной войне. Потеря миллионов мужчин репродуктивного возраста негативно сказалась на демографической ситуации.

• В сущности, сталинский террор 1930-х гг. и "культурная революция" Мао - это однопорядковые явления, причем и произошли они примерно через равное число лет после прихода к власти Сталина и Мао. Да и мотивы их типологически схожи: Сталин репрессировал всех тех, кто, по его мнению, при определенных условиях мог бы угрожать и его власти, и построенному им общественному строю. Мао делал примерно то же самое: стремился укрепить свою власть и создать условия для проведения леворадикального политического курса.
• В-третьих, на деле не только СССР, но и Китай во времена Мао Цзэдуна руководствовался принципом "догоняющего развития". Так, напомню, планировалось за 15 лет догнать Англию, за 20 лет - США и в течение трех лет сравняться с Японией по уровню сельскохозяйственного производства [35].
• Что же касается проблемы - догонять кого-то или развиваться по собственной модели, то у обоих вариантов есть как плюсы, так и минусы. Плюс догоняющего развития очевиден и состоит в том, что отставшая страна может следовать уже проторенным передовыми странами путем, избегая метода проб и ошибок и используя при этом их технику и технологии, что и позволяет ей резко ускорить свое развитие.

Классическим примером в этом отношении является Япония. Но у Японии были реально выполнимые планы развития, а также мощный стимул: достижениями в короткий исторический срок в гражданской сфере реабилитировать себя за поражение во Второй мировой войне[14].

История знает немало примеров стран, как правило, с тоталитарными и авторитарными режимами, которые пытались следовать каким-то своим особым путем, который неизбежно заводил их в тупик.

Но очевиден и минус догоняющего развития. Когда перед страной ставится задача кого-то догнать, то тем самым вольно или невольно признается ее отсталость, а частая практическая невозможность решения этой задачи нередко рождает в обществе разочарование, апатию, а то и чувство национальной ущербности.

• Когда, например, Н.Хрущев поставил оторванную от реальных расчетов задачу в намеченные сроки догнать Соединенные Штаты по общему объему ВВП, а потом и в пересчете на душу населения, а в ближайшие годы - по производству молока, то дело кончилось не просто конфузом, а дискредитацией и социализма, и его самого как руководителя.

Совсем другое дело, когда власти ставят перед обществом задачу не догнать и перегнать кого-то, а вернуть стране ее былое место в мире, как это практикуют власти Китая после начала инициированных Дэн Сяопином реформ, не указывая конкретные сроки.

При том что еще и проводится политика, которая убеждает народ в достижимости поставленной цели. Это рождает массовый энтузиазм и невероятное упорство. К этому нередко добавляется и потаенное стремление общества реабилитировать себя за прошлые поражения и унижения. Многие американские и европейские исследователи подчеркивают: Китай развивается гораздо быстрее, чем это вытекает из теоретических расчетов. В ходе полевых исследований выяснилось, что в Китае крупнейшие объекты, как правило, строятся в два раза быстрее, чем в развитых странах, и в несколько раз дешевле.

• А по сравнению с нынешней Россией и сроки во много раз короче, и расходы во много раз меньше. Например, участок Голмуд - Лхаса Цинхай-Тибетской железнодорожной магистрали протяженностью 1142 км со средней высотой над уровнем моря 4 тыс. м и многочисленными мостами и тоннелями был построен менее чем за 5 лет (2001-2006) и стоил всего 33 млрд юаней (по курсу 1 доллар = 8,1 юаня, то есть чуть более 4 млрд долларов)[15].

В-четвертых, обе страны демонстрировали неприкрытый мессианизм. Когда умер Сталин, то Мао Цзэдун, не считая Хрущева равным себе как теоретика и как политика, да еще и будучи ярым противником разоблачения "культа личности" Сталина, начал претендовать на лидерство в мировом коммунистическом движении. А когда это ему не удалось, то стал стремиться поставить под свое влияние леворадикальные коммунистические и другие левые партии и организации в "третьем мире". После того как маоистское руководство объявило, что страны "третьего мира" созрели для революции, Пекин, с одной стороны, начал оказывать материальную помощь лояльным себе режимам, а с другой стороны, создавать маоистские группировки в странах разных континентов [31].

• Многие из них, уйдя в подполье, стали вести вооруженную борьбу с "реакционными" режимами. На идеях Мао выросли и кровавые деяния Пол Пота. На все это уходили огромные средства, в то время как сотни миллионов людей в его собственной стране жили на грани голода. К тому же заявление Мао Цзэдуна о том, что "третий мир" созрел для революций, создавало Китаю немало противников в лице правительств многих стран. И Советский Союз, как известно, в довоенный период стремился распространять идеи коммунизма через Коминтерн, а в послевоенный - тратил огромные средства на поддержку "революционных стран и народов". Средства, которые могли бы пойти на развитие собственной экономики и повышение благосостояния граждан.

В-пятых, и в Китае при Мао Цзэдуне, и в СССР при Сталине, а отчасти и Хрущеве появлялось необычайно много научно не обоснованных инициатив, "завирательных идей", нереализуемых простых решений сложных проблем. В частности, у нас ставилась цель победить природу и засуху, велась борьба с генетикой и кибернетикой, имело место распространение антинаучных воззрений "народного академика" Т.Д.Лысенко и пр [34].

А в Китае, например, была развернута крупномасштабная борьба против "четырех вредителей": крыс, воробьев, мух и комаров. Миллионы китайцев гонялись за пернатыми, исходя из "научно обоснованной теории", что через несколько часов те замертво рухнут на землю. Только после истребления пернатых урожаи не увеличились, а, напротив, резко уменьшились. Был и такой лозунг: "Превратим желудок каждого китайца в маленький заводик по выработке удобрений".

В-шестых, несмотря на принадлежность к разному типу цивилизаций, есть что-то общее и в менталитете россиян и китайцев. И это не только то, что нам легко общаться друг с другом. Китайцы понимают юмор, слова, сказанные в переносном смысле, что, как говорят, не свойственно японцам. Они и мы склонны бросаться из крайности в крайность, ставить утопические задачи, готовы идти на большие жертвы во имя великой, но иллюзорной цели.

И еще. Стиль руководства и поведения первых руководителей СССР и Китая, то есть Сталина и Мао Цзэдуна, был очень схожим. Оба активно содействовали формированию образа своей исключительности, своего обожествления и не терпели ни малейшей критики в свой адрес, а те, кто это себепозволял, раньше или позже за это расплачивались16. Допущенные опасные просчеты и грубые ошибки в экономической или политической области они стремились сваливать на других.

• "Чжунго, или Срединное царство, как называли свою родину китайцы, - пишет глубокий знаток Востока В.В.Овчинников, - единственная страна в мире, чья древность непосредственно смыкается с современностью. Причем дело тут не только в непрерывности пятитысячелетней истории, но и в незыблемом уважении к ней. Жители Поднебесной убеждены, что камни прошлого - ступени на пути к будущему"[17]. Он же, Овчинников, указывает: "Конфуций появился на исторической сцене 25 веков назад, в смутное время нескончаемых междоусобиц, когда главным стремлением людей была жажда мира и порядка.
• Проблемы управления государством, отношения верхов и низов общества, нормы нравственности и морали - вот стержень конфуцианства... “Государь должен быть государем, а подданный - подданным. Отец должен быть отцом, а сын - сыном”. Эта ключевая фраза из книги Конфуция “Размышления и слова”, - подчеркивает Овчинников, - имела в эпоху раннего феодализма прогрессивное значение. Ведь она означала, что на преданность подданных вправе рассчитывать лишь справедливый государь, на сыновнюю почтительность - лишь хороший отец"[18].

Гуманистическое учение Конфуция, в том числе формула поведения верхов и низов, так не понравилась деспотическому императору Цинь Шихуану, что в 213 г. до н.э., то есть через много лет после смерти Конфуция, он приказал сжечь его сочинения, а более чем 400 его последователей заживо похоронить. Но само учение ему похоронить не удалось.

• Вот мнение тоже очень авторитетного востоковеда профессора В.В.Малявина: "Главный принцип китайской культуры - “соответствие моменту”, что предполагает “преемственность в изменениях” (тун бянь)... Дух китайской культуры способен к бесконечному разнообразию своих проявлений в истории... Китайцы воспринимают свою социальную среду как часть собственной судьбы, и притом едва ли не важнейшую ее часть, которая служит самым беспристрастным судьей людских достоинств и недостатков.
• Китайцы верят в моральное воздаяние поступков, неотвратимо проявляющееся в людском мнении и людской молве. Личная честность и справедливость в отношениях с другими воспринимается ими скорее в прагматическом ключе - как действительный социальный капитал личности.

А вера в неотвратимость справедливого возмездия уже в этом мире служит в китайском обществе в известном смысле даже более эффективным регулятором поведения, чем идея загробного суда в западных религиях"[19]. А известный китаевед доктор философских наук Артем Кобзев подчеркивает, что китайцы взяли из конфуцианства "культ знания, культ учености, культ культуры..."[20].