Анализ товарной формы производства

Так как политическая экономия любит робинзонады, то представим себе, прежде всего, Робинзона на его острове. Как ни скромен он в своих привычках, он все же должен удовлетворять разнообразные потребности и потому должен выполнять разнородные полезные работы: делать орудия, изготовлять мебель, приручать ламу, ловить рыбу, охотиться и т. д. О молитве и т. п. мы уже не говорим, так как наш Робинзон находит в ней удовольствие и рассматривает такого рода деятельность как отдохновение. Несмотря на разнообразие его производительных функций, он знает, что все они суть лишь различные формы деятельности одного и того же Робинзона, следовательно, лишь различные виды человеческого труда. В силу необходимости он должен точно распределять свое рабочее время между различными функциями. Больше или меньше места займет в его совокупной деятельности та или другая функция, это зависит от того, больше или меньше трудностей придется ему преодолеть для достижения данного полезного эффекта. Опыт учит его этому, и наш Робинзон, спасший от кораблекрушения часы, гроссбух, чернила и перо, тотчас же, как истый англичанин, начинает вести учет самому себе. Его инвентарный список содержит перечень предметов потребления, которыми он обладает, различных операций, необходимых для их производства, наконец, там указано рабочее время, которого ему в среднем стоит изготовление определенных количеств этих различных продуктов. Все отношения между Робинзоном и вещами, составляющими его самодельное богатство, настолько просты и прозрачны, что даже г_н Макс Вирт сумел бы уразуметь их без особого напряжения ума. И все же в них уже заключаются все существенные определения стоимости.

Но оставим светлый остров Робинзона и перенесемся в мрачное европейское средневековье. Вместо нашего независимого человека мы находим здесь людей, которые все зависимы - крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы. Личная зависимость характеризует тут как общественные отношения материального производства, так и основанные на нем сферы жизни. Но именно потому, что отношения личной зависимости составляют основу данного общества, труду и продуктам не приходится принимать отличную от их реального бытия фантастическую форму. Они входят в общественный круговорот в качестве натуральных служб и натуральных повинностей. Непосредственно общественной формой труда является здесь его натуральная форма, его особенность, а не его всеобщность, как в обществе, покоящемся на основе товарного производства. Барщинный труд, как и труд, производящий товар, тоже измеряется временем, но каждый крепостной знает, что на службе своему господину он затрачивает определенное количество своей собственной, личной рабочей силы. Десятина, которую он должен уплатить попу, есть нечто несравненно более отчетливое, чем то благословение, которое он получает от попа. Таким образом, как бы ни оценивались те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к другу, общественные отношения лиц в их труде проявляются, во всяком случае, здесь именно как их собственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда.

Для исследования общего, т. е. непосредственно обобществленного, труда нам нет надобности возвращаться к той его первобытной форме, которую мы встречаем па пороге истории всех культурных народов. Более близкий пример дает нам деревенское патриархальное производство крестьянской семьи, которая производит для собственного потребления хлеб, скот, пряжу, холст, предметы одежды и т. д. Эти различные вещи противостоят такой семье как различные продукты ее семейного труда, но не противостоят друг другу как товары. Различные работы, создающие эти продукты: обработка пашни, уход за скотом, прядение, ткачество, портняжество и т. д.. являются общественными функциями в своей натуральной форме, потому что это функции семьи, которая обладает, подобно товарному производству, своим собственным, естественно выросшим разделением труда. Различия пола и возраста, а также изменяющиеся со сменой времен года природные условия труда регулируют распределение труда между членами семьи и рабочее время каждого отдельного члена. Но затрата индивидуальных рабочих сил, измеряемая временем, уже с самого начала выступает здесь как общественное определение самих работ, так как индивидуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи. Наконец, представим себе, для разнообразия, союз свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно [selbstbewuвt] расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу. Все определения робинзоновского труда повторяются здесь, в общественном, а не в индивидуальном масштабе. Все продукты труда Робинзона были исключительно его личным продуктом и, следовательно, непосредственно предметами потребления для него самого. Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт. Часть этого продукта служит снова в качестве средств производства. Она остается общественной. Но другая часть потребляется в качестве жизненных средств членами союза. Поэтому она должна быть распределена между ними. Способ этого распределения будет изменяться соответственно характеру самого общественно-производственного организма и ступени исторического развития производителей. Лишь для того, чтобы провести параллель с товарным производством, мы предположим, что доля каждого производителя в жизненных средствах определяется его рабочим временем. При этом условии рабочее время играло бы двоякую роль. Его общественно_планомерное распределение устанавливает надлежащее отношение между различными трудовыми функциями и различными потребностями. С другой стороны, рабочее время служит вместе с тем мерой индивидуального участия производителей в совокупном труде, а следовательно, и в индивидуально потребляемой части всего продукта. Общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда остаются здесь прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении. Для общества товаропроизводителей, всеобщее общественное производственное отношение которого состоит в том, что производители относятся здесь к своим продуктам труда как к товарам, следовательно, как к стоимостям, и в этой вещной форме частные их работы относятся друг к другу как одинаковый человеческий труд, - для такого общества наиболее подходящей формой религии является христианство с его культом абстрактного человека, в особенности в своих буржуазных разновидностях, каковы протестантизм, деизм и т. д. При древнеазиатских, античных и т. д. способах производства превращение продукта в товар, а следовательно, и бытие людей как товаропроизводителей играют подчиненную роль, которая, однако, становится тем значительнее, чем далее зашел упадок общинного уклада жизни. Собственно торговые народы существуют, как боги Эпикура, лишь в межмировых пространствах древнего мира или - как евреи в порах польского общества. Эти древние общественно_производственные организмы несравненно более просты и ясны, чем буржуазный, но они покоятся или на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественнородовых связей с другими людьми, или на непосредственных отношениях господства и подчинения. Условие их существования - низкая ступень развития производительных сил труда и соответственная ограниченность отношений людей рамками материального процесса производства жизни, а значит, ограниченность всех их отношений друг к другу и к природе. Эта действительная ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих природу, и народных верованиях. Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем. Но для этого необходима определенная материальная основа общества или ряд определенных материальных условий существования, которые представляют собой естественно выросший продукт долгого и мучительного процесса развития.

Правда, политическая экономия анализировала - хотя и недостаточно - стоимость и величину стоимости и раскрыла скрытое в этих формах содержание. Но она ни разу даже не поставила вопроса: почему это содержание принимает такую форму, другими словами - почему труд выражается в стоимости, а продолжительность труда, как его мера, - в величине стоимости продукта труда? Формулы, на которых лежит печать принадлежности к такой общественной формации, где процесс производства господствует над людьми, а не человек над процессом производства, - эти формулы представляются ее буржуазному сознанию чем_то само собой разумеющимся, настолько же естественным и необходимым, как сам производительный труд. Добуржуазные формы общественного производственного организма третируются ею поэтому приблизительно в таком же духе, как дохристианские религии отцами церкви. Как раз в лице своих лучших представителей А. Смита и Рикардо она рассматривает форму стоимости как нечто совершенно безразличное и даже внешнее по отношению к природе товара. Причина состоит не только в том, что анализ величины стоимости поглощает все ее внимание. Причина эта лежит глубже. Форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время наиболее общая форма буржуазного способа производства, который именно ею характеризуется как особенный тип общественного производства, а вместе с тем характеризуется исторически. Если же рассматривать буржуазный способ производства как вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно останутся незамеченными и специфические особенности формы стоимости, следовательно особенности формы товара, а в дальнейшем развитии - формы денег, формы капитала и т. д. Поэтому у экономистов, которые признают, что величина стоимости измеряется рабочим временем, мы находим самые пестрые и противоречивые представления о деньгах, т. е. о всеобщем эквиваленте в его законченном виде. Особенно ярко это выступает, например, при исследовании банковского дела, где с обыденными ходячими определениями денег далеко не уедешь. В противовес этому появилась реставрированная меркантилистская система (Ганиль и др.), которая в стоимости видит лишь общественную форму или, лучше сказать, лишенный всякой субстанции отблеск этой формы. Под классической политической экономией К.Маркс понимал всю политическую экономию, начиная с У. Петти, которая исследует внутренние зависимости буржуазных отношений производства. В противоположность ей вульгарная политическая экономия толчется лишь в области внешних, кажущихся зависимостей, все снова и снова пережевывает материал, давно уже разработанный научной политической экономией, с целью дать приемлемое для буржуазии толкование, так сказать, наиболее грубых явлений экономической жизни и приспособить их к домашнему обиходу буржуа. В остальном она ограничивается тем, что педантски систематизирует затасканные и самодовольные представления буржуазных деятелей производства о их собственном мире как лучшем из миров и объявляет эти представления вечными истинами.

До какой степени фетишизм, присущий товарному миру, или вещная видимость общественных определений труда, вводит в заблуждение некоторых экономистов, показывает, между прочим, скучный и бестолковый спор относительно роли природы в процессе созидания меновой стоимости. Так как меновая стоимость есть лишь определенный общественный способ выражать труд, затраченный на производство вещи, то, само собой разумеется, в меновой стоимости содержится не больше вещества, данного природой, чем, например, в вексельном курсе.

Так как форма товара есть самая всеобщая и неразвитая форма буржуазного производства, вследствие чего она возникает очень рано, хотя и не является в прежние эпохи такой господствующей, а следовательно характерной, как в наши дни, то кажется, что ее фетишистский характер можно еще сравнительно легко разглядеть. Но в более конкретных формах исчезает даже эта видимость простоты. Откуда возникают иллюзии монетарной системы? Из того, что она не видела, что золото и серебро в качестве денег представляют общественное производственное отношение, но в форме природных вещей со странными общественными свойствами. А возьмите современную политическую экономию, которая свысока смотрит на монетарную систему: разве ее фетишизм не становится совершенно осязательным, как только она начинает исследовать капитал? Давно ли исчезла иллюзия физиократов, что земельная рента вырастает из земли, а не из общества? Но чтобы не забегать вперед, ограничюсь здесь еще одним примером, касающимся самой формы товара. Если бы товары обладали даром слова, они сказали бы: наша потребительная стоимость, может быть, интересует людей. Нас, как вещей, она не касается. Но что касается нашей вещественной природы, так это стоимость. Наше собственное обращение в качестве вещей_товаров служит тому лучшим доказательством. Мы относимся друг к другу лишь как меновые стоимости. "Послушаем теперь, как душа товара вещает устами экономиста: “Стоимость” (меновая стоимость) “есть свойство вещей, богатство” (потребительная стоимость) “есть свойство человека. В этом смысле стоимость необходимо предполагает обмен, богатство же - нет”. “Богатство” (потребительная стоимость) “есть атрибут человека, стоимость - атрибут товара. Человек или общество богаты; жемчуг или алмаз драгоценны... Жемчуг или алмаз имеют стоимость как жемчуг или алмаз”.

До сих пор еще ни один химик не открыл в жемчуге и алмазе меновой стоимости. Однако экономисты_изобретатели этого “химического” вещества, обнаруживающие особое притязание на критическую глубину мысли, находят, что потребительная стоимость вещей не зависит от их вещественных свойств, тогда как стоимость присуща им как вещам. Их укрепляет в этом убеждении то удивительное обстоятельство, что потребительная стоимость вещей реализуется для людей без обмена, т. е. в непосредственном отношении между вещью и человеком, тогда как стоимость может быть реализована лишь в обмене, т. е. в известном общественном процессе [5, c. 55-63].

Заключение

Завершая рассмотрение темы «Меновая форма - основа тайны товарного фетишизма », остановлюсь на наиболее глубинной особенности товарного производства. Суть этой особенности заключается в том, что отношения между товаропроизводителями на поверхности общества выступают не как непосредственные отношения людей, а как отношения между вещами, то есть носят вещный характер. Получается, таким образом, что товаропроизводитель А относится к товаропроизводителю В лишь постольку, поскольку они обладают товарами А и В и именно в этой форме, в форме отношений между товарами, выражаются отношения их владельцев, товаропроизводителей А и В. Если они перестают быть владельцами этих товаров, эти отношения исчезают. Для того чтобы оно опять возникло, товаропроизводители А и В должны произвести новые товары, которые они хотят обменять. Таким образом, отношения между людьми выступают как отношения между вещами, которые экономически закрепляются тем, что судьбы самих товаропроизводителей определяются тем, обменяют ли они свои товары на рынке или нет. Это явление, внутренне присуще товарному производству и неотделимое от него, получило название товарного фетишизма (фетиш - неодушевленный предмет, наделенный, по представлению людей, сверхъестественными свойствами, в данном случае - выражать отношения между людьми). Причину того, что данный товаропроизводитель не реализовал свой товар на рынке, он усматривает не в общественно-экономических отношениях, а в скрытой от него сущности товара. Свою зависимость от общественно-экономических отношений он усматривает как зависимость от судьбы своего товара. Итак, в товарном производстве отношения людей овеществляются, принимают форму отношений между вещами - товарами и деньгами.

Но это лишь одна сторона товарного фетишизма. Другой его стороной является персонификация вещей, то есть наделение вещей свойствами живых и мыслящих существ. Тем самым товарный фетишизм соединяет в себе овеществление общественных отношений товарного производства и в то же самое время персонификацию самих этих вещей. Следует подчеркнуть, что отношения фетишизма пронизывают всю экономическую структуру общества, основанного на товарном производстве. Они охватывают систему денежных отношений, принимая вид денежного фетишизма. На базе денежного фетишизма возникает фетишизация капитала. Иначе говоря, развитая рыночная система отношений выступает как фетишистская система.

Возникает вопрос: какова же тайна, то есть каковы действительные причины товарного фетишизма и производных от него других форм фетишизма? Эта причина заключена отнюдь не в особенностях ни товара, ни денег, ни капитала, а в тех специфических производственных отношениях, которые характеризуют рыночную систему производства. Дело в том, что этой системе присуще глубокое внутреннее противоречие между частным и общественным характером труда товаропроизводителей. В силу общественного разделения труда каждый товаропроизводитель работает на других, на рынок, на общество и поэтому его трудовая деятельность направлена на удовлетворение потребностей других людей, то есть общества. В этом смысле его труд носит общественный характер. В то же время этот общественный характер труда скрыт и в процессе создания товара непосредственно не обнаруживается. Пока товар не произведен и не поступил на рынок, его производитель не знает, как рынок отнесется к его товару, потому что он работает на неизвестный рынок. И лишь на рынке, в процессе обмена товаров, становится очевидным, в какой мере его товар соответствует его потребностям и соответствует ли он им вообще. Поэтому та информация, которую производитель получает от рынка по поводу своего товара, в актах купли и продажи, он воспринимает как заранее предопределенную его товаром. Это происходит потому, что труд, воплощенный в товаре, непосредственно выступает как частный труд, личное дело самого товаропроизводителя, ведущего производство на свой собственный страх и риск. А то, что этот труд одновременно выступает и как общественный, проявляется позднее, только в актах обмена на рынке. Следовательно, присущее товарному производству противоречие между частным и общественным трудом и порождает явление товарного фетишизма [1, c. 101-102].

Производственные отношения людей, связанных общественным разделением труда и разобщенных частной собственностью на средства производства, неизбежно выступают в форме отношений вещей. Отношения людей принимают форму отношений вещей, а вещи как бы приобретают общественные свойства. Например, меновая стоимость - количественно определенное отношение двух товаров, вещей. Но за этим отношением вещей скрывается производственное, трудовое отношение людей: вещи относятся друг к другу как количества человеческого труда, заключающиеся в них. Приравнивание товаров есть по сути дела приравнивание труда людей, создавших эти товары. Пропорции обмена вещей есть не что иное, как определенная форма обнаружения и реализации определенных пропорций общественного труда, содержащихся в этих вещах.

Я выяснила, что за меновой стоимостью скрывается стоимость. Стоимость есть овеществленный труд. При всех системах общественных отношений вещи являются продуктами труда. В этом смысле труд всегда овеществляется. В товарном же хозяйстве овеществление имеет иной смысл. Труд отдельного лица в таком хозяйстве имеет общественную значимость и представляет собой частицу совокупного общественного труда только в вещи, через вещь. И именно как носитель определенного количества общественного труда продукт является стоимостью. Это общественное свойство вещи не может быть выведено из факта физической затраты труда. На вещь может быть затрачено одно количество труда, а в действительности она может быть носителем совершенно иного количества общественно значимого, общественно необходимого труда.

Люди всегда устанавливали и будут устанавливать производственные отношения по поводу производства, распределения и потребления вещей. Но только товарная форма отношений предполагает, что люди не только устанавливают отношения между собой по поводу вещей, но сами эти отношения осуществляются через вещи, в вещной форме. Поскольку здесь единственной формой связи является частное отношение товаропроизводителей по поводу созданных ими вещей, постольку их общественное отношение неизбежно осуществляется в форме отношений продуктов их труда. Вещная форма выражения затрат общественного труда есть специфическая форма, свойственная обществу товаропроизводителей.

Вещным является, таким образом, не только меновая стоимость как выражение стоимости одного товара в теле другого товара, но и сама стоимость. Продукт, взятый независимо от другого товара, являющегося его эквивалентом, обладает стоимостью. Соответственно этому учет стоимости идет не через труд, а через продукт, не через количество труда, а через количество продуктов. Продукт, вещь есть стоимость. Именно в этом смысле следует прежде всего говорить об овеществленном труде как стоимости. Труд предстает как свойство вещи иметь стоимость.

Стоимость выступает как общественное свойство продукта. Внешние формы своего выражения и движения это свойство находит в меновой стоимости. Меновая стоимость есть осязательная, вещная форма выражения вещного отношения - стоимости продукта. Стоимость есть предметная, вещная форма бытия абстрактного труда. Соответственно этому никакой другой формы обнаружения стоимости, кроме меновой, то есть менового отношения вещей, нет.

Какую бы сторону стоимости и созидающего ее труда не взяли, она не может существовать и обнаруживать себя вне вещи. Все определения труда - и как абстрактного, и как общественного, и как общественно необходимого - существуют постольку, поскольку они чувственно фиксированы в виде вещи, как вещь. Люди могут не знать друг друга, не видеть друг друга, но вступать в товарное отношение. Но товарное отношение есть вещное отношение. Вне движения вещей не может быть отношений между лицами. Отношения людей существуют лишь постольку, поскольку существуют отношения вещей. Отношения веще есть та неодолимая, неустранимая в этом обществе форма, без которой не могут существовать отношения людей.

Рассмотрев функции закона стоимости видно, что они осуществляются только через движение вещей, через определенные пропорции их обмена. В обществе товаропроизводителей все производится для рынка. Поэтому всякая вещь наделяется свойствами товара. Стоимость товара становится таким же его «естественным» свойством, как и его потребительная стоимость. Пропорции обмена между разными товарами выступают как вещественное свойство товаров, а не как выражение определенных пропорций труда, затраченного их владельцами. Начинает казаться, что мир вещей имеет свои независимые от людей законы. Даже, более того, люди представляются зависимыми от движения вещей, от отношений между вещами. Та или иная величина общественной стоимости в отличии от индивидуальной стоимости, колебания цен вокруг стоимости - все это решающие факторы, воздействующие на судьбы товаропроизводителей. Сегодня движение вещей (цен на вещи) сулит товаропроизводителю надежду на обогащение, завтра оно же безжалостно растопчет его новыми пропорциями обмена, лишит всякой возможности самостоятельного процесса воспроизводства.

Поскольку сохраняются частнособственнические товарные отношения, движение вещей в действительности является фактором, определяющим судьбы товаропроизводителей. Но это вытекает не из природы вещей, а из природы данных производственных отношений людей. Между тем товаропроизводителям кажется, что это вытекает из природы вещей, что вещи сами по себе обладают общественными чертами. Такое явление К. Маркс назвал товарным фетишизмом.

Как известно, под фетишизмом понимается культ неодушевленных предметов. В данном случае товары, являющиеся продуктом человеческого труда, созданные руками человека, наделяются людьми особыми общественными свойствами. Было бы не правильно, однако, товарный фетишизм сводить только к явлению общественного сознания товаропроизводителей. В отличии от фетишизма вообще, где неодушевленный предмет без основания наделяется сверхъестественными свойствами и поэтому может быть отнесен целиком к области сознания, товарный фетишизм имеет объективную основу. В обществе частных товаропроизводителей движение вещей в действительности оказывает прямое влияние на судьбы товаропроизводителей. Конечно, за движением вещей на самом деле находим отношение людей. Но отношения людей в товарном производстве, основанном на частной собственности, объективно не могут иметь никакой иной формы выражения, кроме вещной. Поэтому именно движение вещей выступает фактором, определяющим судьбы людей. Это именно и является объективной основой товарного фетишизма [7, c. 92-94].

Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться. Следовательно, мы должны обратиться к их хранителям, к товаровладельцам. Товары суть вещи и потому беззащитны перед лицом человека. Если они не идут по своей охоте, он может употребить силу, т. е. взять их. Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжается этими вещами: таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно, каждый из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта, может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Лица существуют здесь одно для другого лишь как представители товаров, т. е. как товаровладельцы. Товаровладельца отличает от его товара именно то обстоятельство, что для товара каждое другое товарное тело служит лишь формой проявления его собственной стоимости.

Отсутствующую у товара способность воспринимать конкретные свойства других товарных тел товаровладелец пополняет своими собственными пятью и даже более чувствами. Его товар не имеет для него самого непосредственной потребительной стоимости. Иначе он не вынес бы его на рынок. Он имеет потребительную стоимость для других. Для владельца вся непосредственная потребительная стоимость товара заключается лишь в том, что он есть носитель меновой стоимости и, следовательно, средство обмена. Поэтому владелец стремится сбыть свой товар в обмен на другие, в потребительной стоимости которых он нуждается. Все товары суть непотребительные стоимости для своих владельцев и потребительные стоимости для своих невладельцев. Следовательно, они должны постоянно перемещаться из рук в руки. Но этот переход из рук в руки составляет их обмен, а в обмене они относятся друг к другу как стоимости и реализуются как стоимости. Значит, товары должны реализоваться как стоимости, прежде чем они получат возможность реализоваться как потребительные стоимости. С другой стороны, прежде чем товары смогут реализоваться как стоимости, они должны доказать наличие своей потребительной стоимости, потому что затраченный на них труд идёт в счёт лишь постольку, поскольку он затрачен в форме, полезной для других. Но является ли труд действительно полезным для других, удовлетворяет ли его продукт какой-либо чужой потребности, -- это может доказать лишь обмен.

В непосредственном обмене продуктов каждый товар является непосредственно средством обмена для своего владельца и эквивалентом для своего невладельца, -- однако лишь постольку, поскольку товар этот представляет для последнего потребительную стоимость. Следовательно, обмениваемый предмет ещё не получает никакой формы стоимости, не зависимой от его собственной потребительной стоимости, или от индивидуальных потребностей обменивающихся лиц. Но необходимость такой формы развивается по мере того, как возрастает число и многообразие товаров, вступающих в процесс обмена. Задача возникает одновременно со средствами её разрешения. Оборот товаров, в котором товаровладельцы обменивают свои собственные изделия на различные другие изделия и приравнивают их друг к другу, никогда не совершается без того, чтобы при этом различные товары различных товаровладельцев в пределах их оборотов не обменивались на один и тот же третий товар и не приравнивались ему как стоимости. Такой третий товар, становясь эквивалентом для других различных товаров, непосредственно приобретает всеобщую, или общественную, форму эквивалента, хотя и в узких пределах. Эта всеобщая форма эквивалента появляется и исчезает вместе с тем мимолётным общественным контактом, который вызвал её к жизни. Попеременно и мимолётно выпадает она на долю то одного, то другого товара. Но с развитием товарного обмена она прочно закрепляется исключительно за определёнными видами товаров, или кристаллизуется в форму денег. По мере того как обмен товаров разрывает свои узколокальные границы и поэтому товарная стоимость вырастает в материализацию человеческого труда вообще, форма денег переходит к тем товарам, которые по самой своей природе особенно пригодны для выполнения общественной функции всеобщего эквивалента, а именно к благородным металлам.

Потребительная стоимость денежного товара удваивается. Наряду с особенной потребительной стоимостью, принадлежащей ему как товару, -- например, золото служит для пломбирования зубов, является сырым материалом для производства предметов роскоши и т. д., -- он получает формальную потребительную стоимость, вытекающую из его специфически общественных функций.

Так как все другие товары суть лишь особенные эквиваленты денег, а деньги -- их всеобщий эквивалент, то они, как особенные товары, относятся к деньгам как к товару всеобщему.

Форма денег есть лишь застывший на одном товаре отблеск отношений к нему всех остальных товаров. Следовательно, тот факт, что деньги являются товаром, может показаться открытием лишь тому, кто исходит из их готовой формы, с тем, чтобы анализировать их задним числом. Процесс обмена даёт товару, который он превращает в деньги, не его стоимость, а лишь его специфическую форму стоимости. Смешение этих двух определений приводит к тому, что стоимость золота и серебра начинают считать воображаемой. Так как деньги в известных своих функциях могут быть заменены простыми знаками денег, то отсюда возникла другая ошибка, -- что деньги только знаки. С другой стороны, в этом заблуждении сквозит смутная догадка, что денежная форма вещей есть нечто постороннее для них самих и что она только форма проявления скрытых за ней человеческих отношений. Отношения людей в общественном процессе производства чисто атомистические. Вследствие этого их производственные отношения принимают вещный характер, не зависимый от их контроля и сознательной индивидуальной деятельности. Это проявляется прежде всего в том, что продукты их труда принимают вообще форму товаров. Таким образом, загадка денежного фетиша есть лишь ставшая видимой, слепящая взор загадка товарного фетиша.

Исходя из выше сказанного, можно заключить, что основой тайны товарного фетишизма является обмен товаров на другие товары, либо обмен на деньги, то есть меновая форма и есть основа тайны товарного фетишизма.

Список литературы

1. Покрытан А.К., Збарский М.И., Политическая экономия. Одесса: ОГЭУ, 2002. 348 с.

2. Политическая экономия. Учебник для экономических вузов. Изд.3-е, доп. том 1. М. Политиздат, 1978. с. 77-110.

3. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. том 1. с. 86-87.

4. Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, 2 изд., том 13, стр. 13.

5. Маркс К. Капитал, том 1, с. 629.

6. Barbon N. цит. соч., стр. 53.

7. Цаголов Н.А. Курс политической экономии. М.: "Экономика". с. 706.

Размещено на Allbest.ru