Говоря о теории институциональных изменений, разработанной в публикациях Д. Норта и его соавторов, необходимо отметить, что она претерпела значительную эволюцию со времени ее появления и становления широкой известности благодаря выходу в свет книги «Структура и изменения в экономической истории». Суть этой эволюции, как следует из положений, приведенных в предыдущем и в данном параграфах, заключается в отказе от первоначальной, сугубо эффективностной, концепции ИИ.

В одной из своих ранних работ по этой проблематике, написанной совместно с Робертом Томасом, Норт, говоря об общих причинах институциональных изменений, утверждал, что «экономические институты обновляются, потому что для индивидов или различных групп оказывается выгодным предпринять определенные издержки для осуществления таких инноваций. Их цель -- предоставить инноватору прибыль, недостижимую в старой институциональной структуре. Существенным требованием для инициирования институциональной (или производственной) инновации является то, что дисконтированная ожидаемая выгода превышает ожидаемые издержки такого мероприятия; только когда это условие выполнено, мы можем ожидать появление попыток изменить существующую в обществе структуру институтов и прав собственности».

Причины безуспешности многих из таких попыток, в рамках нынешнего варианта рассматриваемой теории, как было сказано выше, видятся Нортом уже не в отрицательном балансе выгод и издержек, а в ненулевых транс-акционных издержках на политическом рынке.

Характеризуя результаты и последствия институциональных изменений, Норт выделял два их основных класса:

во-первых, это те ИИ, которые прямо направлены на повышение эффективности экономики; в этом случае инициирующая их сторона улучшает свое положение и не ухудшает положения никакой другой группы;

во-вторых, это ИИ, имеющие перераспределительную природу;-: они улучшают положение одной стороны или группы за счет потерь других. При этом ИИ первого типа имеют четыре возможных, источника дополнительного дохода:

(1) экономия от масштабов г производства;

(2) позитивные экстерналии;

(3) снижение уровня риска и

(4) ликвидация или компенсация провалов рынка.

Первый из этих типов действий традиционно оценивается как положительный, в то время как второй часто характеризуется как не представляющий интереса с точки зрения экономической эффективности, в силу чего основное внимание уделяется институциональным инновациям первого типа, в частности -- причинам, из-за которых не происходят изменения, которые принесли бы пользу не только их инициатору, но и экономике в целом.

Именно это понимание и оценка ИИ стали одной из причин критики первоначальной версии теории Д. Норта. «Желание сформировать эндогенный подход к институциональным инновациям может объяснить, к сожалению, и его основную слабость. Делая институциональные изменения эндогенными, Норт не смог осознать, что преобладающая институциональная структура дает возможность существовать такой системе издержек и выгод, которая имеет смысл и величину только в условиях данной институциональной структуры. Внешние эффекты имеют значение исключительно по отношению к существующему сочетанию институциональных установлений.

Люди подвергаются риску, поскольку такова преобладающая институциональная структура; если эта структура изменится, уровень и распространенность рискового поведения также изменятся. Провалы рынка как источник институциональных изменений могут иметь значение только в той институциональной среде, которая определяет данный рынок. Аналогично и с экономией от масштаба; кривая издержек, которая отражает возрастающую (или снижающуюся) отдачу от масштаба, осмысленна только в рамках определенной институциональной структуры, которая определяет, что представляют собой издержки и кто должен их на себя взять»

Особенность приведенных критических положений заключается в том, что они, вполне справедливо привлекая внимание к определенным ограничениям подхода к анализу ИИ с позиций эффективности (а следовательно -- цен, выгод и издержек), на этом основании отвергают соответствующую концепцию в целом. Иными словами, мы имеем здесь дело с типичной «методологической» критикой, которая объявляет некоторые результаты ложными на том основании, что они получены посредством «методологически неправильного», т.е. не соответствующего позиции критика, рассуждения.

В чем заключается ограниченность подхода с позиций эффективности к исследованию институциональных изменений? Ее можно проиллюстрировать известной проблемой оценки эффективности «не малых» хозяйственных мероприятий: если при расчетах приведенной стоимости малых мероприятий вполне можно считать цены на ресурсы и продукцию заданными, -- теми, что существуют на момент осуществления мероприятия, -- то для крупных мероприятий, связанных с производством в таких масштабах, что меняется равновесная цена, расчеты эффективности в существующих ценах некорректны.

Следовательно, вполне принимая логику Д. Бромли, можно тем не менее утверждать, что обусловленность цен, издержек и эффективности «старыми» институтами не мешает тем не менее использовать их для анализа институциональных нововведений, -- правда, лишь в том случае, если речь идет о «малых», инкрементных ИИ. А ведь именно инкрементный характер подавляющего большинства институциональных изменений не раз подчеркивает Д. Норт в своих работах.

Не менее важно отметить и то обстоятельство, что в случае изучения крупных, революционных институциональных изменений, меняющих устройство институциональной среды, фундаментальные основы координации деятельности экономических агентов и т.п., соображения эффективности для институциональных инноваторов, несмотря на указанные особенности инноваций, могут тем не менее иметь место. Объяснение этого парадокса заключается в том, что следует помнить о предпосылке ограниченной рациональности экономических агентов, в том числе и институциональных инноваторов.

Это означает, что, обладая далеко не всеобъемлющими познавательными и\или вычислительными (а также различительными) возможностями, индивид далеко не всегда в состоянии правильно оценить или спрогнозировать последствия намечаемых и осуществляемых действий. Следовательно, он вполне может воспользоваться при принятии решения о направлении и характере своих действий оценками издержек, спроса, предложения и цен (а на этой основе -- и эффективности), заимствованными из окружающей его реальности, нимало не задумываясь о том, что его действия меняют эту реальность, приводя к иным значениям упомянутых количественных параметров принимаемого крупного инновационного решения.

Тем самым практика может оказываться такой, что подтвердит как опору на эффективность при осуществлении институциональных изменений, так и значительное различие между ожиданиями (прогнозами и планами) институционального инноватора и реально наступающими последствиями осуществленного нововведения. К сожалению, нам неизвестны эмпирические исследования, посвященные практике принятия решений относительно ИИ, в которых изучался бы рассмотренный аспект этой проблематики, поэтому высказанные соображения представляют собой не более чем гипотезу, подлежащую проверке.

Возвращаясь -- после сделанных замечаний по поводу приведенной выше «методологической» критики -- к самой теории ИИ Д. Норта, следует заключить, что на сегодняшний день в ее современном виде она представляет собой одну из наиболее полных теоретических конструкций, объясняющих институциональные изменения. Это не мешает, однако, существованию ряда других концепций, отличающихся от нее важными деталями и привлекающих внимание к аспектам проблемы, недостаточно подробно рассмотренным в ней.

Важно подчеркнуть, что практически все эти концепции исходят из «эффективностной» трактовки причин ИИ, в разных направлениях развивая и совершенствуя тем самым исходную «наивную» теорию ИИ, рассмотренную в начале этой главы.

4. Теория индуцированных институциональных изменений

Данная теория, предложенная В. Раттеном и Ю. Хайами, пытается в равной мере учесть как экзогенные изменения, порождающие спрос на новые институты, так и политические и культурные ограничения на предложение «ответных» институциональных изменений.

В своей трактовке институтов как объекта анализа, Раттен и Хайами исходят преимущественно из их координационного понимания: «Институты суть правила в обществе или в организации, которые облегчают координацию между людьми, помогая им формировать ожидания, которые каждый индивид может осмысленно поддерживать, имея дело с другими индивидами. Они отражают конвенции, которые развились в различных обществах в соответствии с поведением индивидов и групп, относительно как их собственного поведения, так и поведения других. В сфере экономических отношений институты играют решающую роль в установлении ожиданий относительно прав на использование ресурсов в экономической деятельности и относительно распределения потока доходов от этой деятельности -- институты обеспечивают страхование по отношению к действиям других индивидов и обеспечивают упорядоченность и стабильность ожиданий в сложном и неопределенном мире экономических отношений». Характеризуя в целом институциональные изменения, Раттен и Хайами, подобно Д. Норту, полагают, что последние вовсе не обязательно имеют дискретный, скачкообразный характер: «Базовые институты, такие, как права собственности и рынки, более типично изменяются посредством накопления «вторичных» или инкрементных институциональных изменений, таких, как модификации в контрактных отношениях или сдвиги в границах между рыночной и нерыночной деятельностью».

В соответствии с их подходом экзогенные изменения в технологиях, обеспеченности ресурсами или потребительском спросе -- все эти три фактора признаются одинаково важными -- создают неравновесие на рынках факторов производства, из которого и вырастает спрос на институциональные изменения в экономике в целом. Что же касается стороны предложения институциональных изменений, то она отражает тот факт, что коллективное действие, ведущее к изменениям в предложении институциональных инноваций, включает борьбу между различными группами специальных интересов: «На наш взгляд, предложение институциональных инноваций явно подвержено влиянию издержек социального консенсуса (или подавления оппозиции). Насколько дорого стоит принять то или иное институциональное изменение в определенном обществе, зависит от распределения власти между группами специальных интересов. Это существенно зависит также от культурных традиций и идеологии, такой, как национализм, который делает определенные институциональные соглашения более легко принимаемыми, чем другие. Успехи в развитии социальных наук (и связанных с ними профессиях, таких, как юриспруденция, управление, планирование и социальная защита) могут уменьшить издержки институциональных изменений способом, в чем-то схожим с тем, как успехи в развитии естественных наук снижают издержки технологических изменений. Образование, как общее, так и техническое, которое облегчает понимание людьми их общих интересов, также может снизить издержки институциональных инноваций».

Отмечая таким образом значимость внеэкономических факторов для осуществления институциональных изменений, Раттен и Хайами стремятся одновременно обеспечить объяснение последних как эндогенных для экономической системы.

Желание добиться этого в своей модели приводит их к конструкции, типичной для микроэкономического подхода: «Программу институциональных инноваций в терминах предложения полезно трактовать как программу, определяемую предельными издержками политических предпринимателей, которую они выдвигают, когда пытаются спроектировать новые институты и разрешить тем самым конфликты между группами специальных интересов (или подавить оппозицию, если это необходимо). Мы предполагаем, что институциональные инновации будут предложены, если ожидаемый доход от инновации, который получат политические предприниматели, будет превосходить предельные издержки мобилизации ресурсов, необходимых для введения инновации. В случае когда частные выгоды политических предпринимателей будут отличны от общественной выгоды, институциональные инновации не будут предложены на социально оптимальном уровне».

Иными словами, по их мнению, институциональные инновации предлагаются для того, чтобы сохранить достающуюся государству (или его функционерам -- «политическим предпринимателям») долю частных доходов. Поскольку рост частных доходов не тождествен социальному благосостоянию, предлагаемые властью институциональные нововведения могут быть неэффективными с точки зрения всего общества, его экономики. Эта теория подчеркивает не только культурную ограниченность предлагаемых институциональных изменений, но и выдвигает на передний план в объяснении последних фактор частного дохода институционального инноватора.

Итак, по мнению Раттена и Хайами, индуцированные институциональные инновации представляют собой ответы на экзогенные неравновесия в рыночных процессах. «Двигателем» таких изменений выступают потоки издержек и прибылей, обусловливаемые существующей институциональной структурой. Другими словами, институциональные изменения мотивируются сдвигами в ценах, которые вызываются технологическими изменениями и, в свою очередь, меняют чистую приведенную стоимость, а институты оказываются внешними ограничениями для соответствующего процесса максимизации стоимости. В связи с этим данную теорию в целом можно охарактеризовать как вполне неоклассическую.

Именно это обстоятельство стало, вероятно, причиной достаточно резкой критики обсуждаемой концепции, которой она подверглась со стороны Д. Бромли: «Трактовка технологии или нового ресурсного обеспечения как исходной причины институциональных изменений не только содержит порочный круг, но и неполна. Она содержит порочный круг, поскольку все технологии включают институциональное измерение в терминах «кто владеет новой технологией», «кто контролирует ее использование и поток доходов от нее» и «кто должен нести издержки на ее осуществление». Значение нового чудесного сорта риса заключается не просто в его наборе хромосом, а связано с тем:

(1) как будут поставляться семена (из общественного сектора или из имения землевладельца);

(2) какие другие технологические средства понадобятся для эффективного использования семян (например, удобрения, ирригация, новые навыки обработки).

Сказать, что институциональные изменения возникают в ответ на новые состояния ресурсного обеспечения -- то же самое, что сказать, что новые институты возникают в ответ на новые институты; не очень интересная перспектива .

Что же касается неполноты объяснения институциональных изменений технологическими сдвигами, то по этому поводу Бромли замечает: «Быстрые технологические изменения в компьютерной технологии как в самих машинах, так и в программном обеспечении есть функция институциональной структуры, которая включает патенты и авторское право.

В отсутствие множества правил и правовых отношений по поводу собственности и регулирования новых знаний инвестиционный климат был бы далеко не столь подходящим для быстрых изменений. Ясное понимание институтов как коллективных действий по ограничению, освобождению и расширению границ индивидуального действия должно исключить любую возможность полагать, что институты могут аналитически трактоваться только как ограничения на технологические изменения.

Институты в силу их природы определяют социальную и экономическую среду, внутри которой могут внедряться, регулироваться и использоваться новые технологии. Поскольку институты определяют и поддерживают потоки доходов (права собственности), невозможно ввести новую технологию без соответствующего институционального обрамления».

Приведенные критические замечания, бесспорно, в значительной мере вполне справедливы, прежде всего -- в части привлечения внимания к институциональным составляющим всякой технологии. Однако обвинения в наличии порочного круга в объяснении ИИ представляются достаточно надуманными.

Дело в том, что предварительным условием объяснения любого реального феномена является вычленение его из непрерывного «потока» реальности, а также более или менее искусственный выбор определенного отправного пункта, по отношению к которому и разворачивается последующий анализ выделенного явления. В противном случае мы рискуем никогда не остановиться в выявлении «самой первоначальной» причины изучаемого фрагмента реальности.

В рамках экономической теории подобной точкой отсчета вполне естественно считать то или иное состояние равновесия, адекватное природе исследуемого процесса. Такое состояние можно определить и для процесса институциональных изменений: «Институциональное равновесие -- это такая ситуация, в которой при данном соотношении сил игроков и данном наборе контрактных отношений, образующих экономический обмен, ни один из игроков не считает для себя выгодным тратить ресурсы на реструктуризацию соглашений». Поэтому при выявлении институциональных последствий технологической инновации -- чему, в сущности, и посвящена теория Раттена--Хайами -- вполне допустимо отвлечься от анализа предыдущего изменения, т.е. институциональных факторов возникновения упомянутой технологической инновации, которые могут и должны быть предметом вполне самостоятельного изучения.

5. Распределительная теория институциональных изменений

Важный аспект обсуждаемых процессов был детально проанализирован в рамках так называемой «распределительной» теорииинституциональных изменений Г. Лайбкепа . С его точки зрения, отношение отдельных экономических агентов к предлагаемой институциональной инновации определяется чистыми выгодами, достающимися им от осуществления последней.

Возникающий конфликт интересов находит свое разрешение в процессе ведения политических переговоров и заключения соответствующих сделок (контрактации): «ядро проблемы осуществления этих сделок заключается в придумывании политически приемлемых распределительных механизмов для указания получателей выгод от институциональных изменений в течение того времени, пока сохраняются их производственные преимущества».

При этом «термин контрактация используется для описания усилий индивидов установить или модифицировать права собственности. В этом контексте контрактация включает переговоры между частными претендентами внутри групп для принятия или изменения правил и обычаев по отношению к распределению и использованию имущества. Она также включает лоббирование и политические переговоры между частными претендентами, бюрократами, политиками и судьями для осуществления или изменения более формальных законов о собственности и административных распоряжений».

По мнению Г. Лайбкепа, стремление экономических агентов изменить существующие права собственности может возникнуть по следующим причинам:

(1)сдвиги в относительных ценах;

(2) изменения в технологиях производства и принуждения к исполнению контрактов и правомочий собственности;

(3) сдвиги в предпочтениях и других политических параметрах

Упомянутые экзогенные изменения могут породить политическое неравновесие и вызвать спрос на институциональные нововведения. Мотивами возникающего контрактного процесса могут служить осознаваемые потери от существующей неэффективной институциональной структуры и ожидаемая часть чистой выгоды, которая могла бы быть реализована за счет исключения этих неэффективностей: «Выгоды от снижения потерь режима общих ресурсов посредством изменения прав собственности обеспечивают серьезные стимулы для институционального изменения. Режим общих ресурсов ассоциируется с классическим режимом свободного доступа, где не существует формальных прав собственности, а неформальные правила устанавливают весьма слабые ограничения на поведение, а также со случаем, когда формально определенные права собственности уже установлены, но слишком неполны для того, чтобы предотвратить приносящие ущерб способы использования ресурсов. Хотя в обоих случаях неформальные правила собственности согласуются с интересами сторон (пользователей общих ресурсов) или, более формально, кодифицированные права могут быть достаточными для того, чтобы направить действия на социально производительное использование доступных ресурсов, это равновесное может быть опрокинуто изменениями в относительных ценах. Изменения цен посредством сдвигов в условиях спроса или предложения могут порождать большее конкурентное давление на активы и тем самым уменьшать защищенность собственности. В зависимости от ее масштабов, большая

незащищенность будет сокращать временной горизонт принятия хозяйственных решений, уменьшая инвестиции и способствуя слишком интенсивной эксплуатации ресурсов».

Однако «влиятельные стороны», которые могут понести потери в новой институциональной структуре, в состоянии блокировать выгодные институциональные изменения, если только эти потери не будут им приемлемым образом компенсированы.

Высокий уровень трансакционных издержек на политическом рынке ведет к тому, что такие факторы, как многочисленность сторон политического контрактного процесса, разнородность групп специальных интересов, информационная асимметрия и неравномерность в распределении богатства, могут привести к появлению в результате этого процесса социально неэффективных конечных результатов, т.е. принятия не наилучших из объективно возможных политических решений по изменению формальных правил поведения экономических агентов: «Интенсивность политического конфликта по поводу вопросов распределения и вероятность достижения соглашения относительно институционального изменения в любой момент времени будут подвержены влиянию множества факторов, включая:

1. Величину совокупного ожидаемого дохода от институционального изменения;

2. Число договаривающихся сторон;

3. Однородность договаривающихся сторон

4. Проблемы информации;

5. Размытость или концентрированность текущей и предлагаемой доли распределяемого выигрыша».

Сформулированный «распределительный» подход к пониманию институциональных изменений был применен Лайбкепом к целому ряд случаев изменения прав собственности, которые он объединяет в две группы:

1) переговоры с целью придумать локальные правила собственности и достичь формального признания федеральным правительством частных притязаний на минеральные, лесные и земельные ресурсы;

2) частные и правительственные усилия по установлению контроля за доступом и добычей рыбы и сырой нефти.

Как пишет Г. Лайбкеп, обобщая результаты своего исследования, предложенный им аналитический подход «выделяет детерминанты совокупных выгод и издержек институционального изменения, сторон, включенных в контрактацию, и источники конфликта по поводу вопросов распределения. Он описывает мотивы различных конкурирующих групп интересов в политических переговорах относительно прав собственности. Этот подход выявляет некоторые основные проблемы, которые могут возникнуть в процессе принятия новой системы прав собственности. Из обсуждения можно вывести следующие эмпирические закономерности, полезные для проведения прикладного анализа институциональных изменений:

1. При прочих равных условиях, чем больше величина предвидимой совокупной выгоды от институционального изменения (чем больше потери от свободного доступа к ресурсам), тем более вероятно, что будут введены новые права собственности.

2, 3. Чем больше число и/или выше разнородность конкурирующих групп интересов, тем более вероятно, что распределительный конфликт будет блокировать или задерживать институциональное изменение.

4. При наличии значительной информационной асимметрии среди конкурирующих сторон относительно оценки их индивидуальных изменений распределительный конфликт будет более интенсивным.

5. Чем выше концентрация богатства в рамках предлагаемого распределения прав собственности, тем выше вероятность возникновения политической оппозиции и менее правдоподобно, что институциональное изменение будет принято без изменений в политической сфере» .

Характеризуя в целом различные трактовки и подходы к анализу институциональных изменений, Г.Лайбкеп вполне резонно замечает: «...теория, которая не принимает в расчет преобладающие распределительные нормы, ранее принятые политические соглашения и прецеденты, а также ясно формулируемые интересы, которые ими обусловливаются, вряд ли сможет обеспечить глубокое понимание процесса институциональных изменений». Действительно, перечисленные факторы -- зависимость от предшествующей траектории развития, сложившееся соотношение выгод и издержек, удовлетворяющее основных «актеров» политической сцены, а также сложившиеся правила распределения выгод и убытков -- оказывают существенное влияние на процессы осуществления (или неосуществления) ИИ, что и показывает достаточно наглядно рассматриваемый подход.

Критика распределительной теории ИИ обращает внимание прежде всего на ее ограниченную область применения. По мнению Д. Бромли, данный подход «представляется приемлемым для моделирования ситуации, в которой институциональная структура, если она вообще существует, слишком бедна для того, чтобы обеспечивать организационную поддержку новой экономической деятельности; это была ситуация институционального вакуума.

Существовала огромная неопределенность относительно того, кто чем владеет и кто что будет предпринимать для установления своих прав собственности. Необходимость в более точной институциональной структуре была очевидна с позиций экономической эффективности, поскольку преобладавший хаос приводил к большой предпринимательской неопределенности, излишним предосторожностям и ниже чем оптимальному инвестированию в добычу полезных ископаемых».

Данное критическое замечание интересно в первую очередь тем, что его автор ссылается на аргументы экономической эффективности, которые в других своих положениях отнюдь не считает решающими при исследовании процессов институциональных изменений. Что же касается применимости распределительной теории ИИ преимущественно к ситуациям «институционального вакуума», то данный аргумент заслуживает более детального анализа, поскольку это понятие достаточно часто используется при характеристике институциональной структуры переходных экономик, проблемы изучения которых послужили, как отмечалось во введении, одним из отправных моментов для написания этой книги.

Как нам представляется, говорить о существовании в экономике институционального вакуума -- в ситуациях ли типа той, что возникла на Диком Западе, либо же после смены общественного строя и т.п. -- допустимо, если учитывать только формальные, поддерживаемые государством, институты. Если же иметь в виду всю институциональную структуру осуществляемой хозяйственной деятельности, включая инеформальные нормы и правила, то легко прийти к выводу, что ничего похожего на институциональный «вакуум» во всех зарождающихся или трансформирующихся экономических системах просто нет: ведь индивиды, действующие в упомянутых условиях, возникли отнюдь не в момент появления самих этих условий, следовательно, у них есть память и навыки действий по правилам, есть знания тех или иных традиций и обычаев и т.п. Настоящий институциональный вакуум существовал лишь в экономике Робинзона Крузо, да и то только до того момента, когда на острове не появился Пятница.

Данное обстоятельство упускается из вида довольно часто. Например, когда Дж. Умбек, анализируя историю «золотой лихорадки» в Калифорнии в конце 40-х -- начале 50-х годов XIXвека, приходит к выводу о самопроизвольном (на базе свободного и добровольного заключения контрактов между золотоискателями) возникновении организации с явными признаками государства, то, как справедливо замечает Р.И. Капелюшников, «хотя формирование первоначальных контрактов происходило в среде, свободной от каких-либо государственных или законодательных напластований, осуществляли его люди с совершенно определенным правосознанием, принесшие с собой в новые условия, усвоенные ими правовые нормы. Поэтому естественный эксперимент, поставленный в Калифорнии историей, не был таким «чистым», как это может показаться на первый взгляд».

Таким образом, аргументы Д. Бромли относительно весьма узкой сферы применения концепции Г. Лайбкепа в целом трудно признать убедительными.

6. Проблема безбилетника и институциональные изменения

Еще одно важное уточнение и развитие концепции, объясняющей процессы институциональных изменений с позиций эффективности, содержится в исследованиях Дж. Найта, который привлек внимание к проблеме безбилетника в связи с процессами заключения политических сделок по поводу осуществления социально эффективных институциональных изменений. С его точки зрения, рациональный экономический агент (политический предприниматель) не будет принимать участия в подобном контрактном процессе, поскольку в случае его успешного завершения он без всяких затрат получит свою часть общей выгоды.

Стоит сказать - получение потребителями выгод в результате использования чисто общественного блага возможно и без их участия в возмещении издержек по производству такого блага. Ведь предоставление чисто общественного блага какому-либо субъекту не препятствует его потреблению другими субъектами бесплатно (???йство неисключаемости).Это порождает склонность потребителей уклоняться от участия в финансировании производства чисто общественных благ или по меньшей мере минимизировать связанные с данным затраты в расчете на то, что ??? сделают другие. Это явление получило название проблемы безбилетника.Она возникает всегда, когда существуют трудности интернализации положительных внешних эффектов.

Проблема безбилетника состоит по сути в том, что безбилетники занижают ценность чисто общественного блага, а ??? приводит к более низкому объему его производства по сравнению с эффективным объемом. Исходя из всего выше сказанного, мы приходим к выводу, что возможность бесплатного потребления чисто общественных благ обусловливает неэффективность их производства.

В конечном счете может сложиться ситуация, когда никто не будет платить и предоставление чисто общественного блага окажется невозможным. Иначе говоря, в потреблении чисто общественного блага заинтересованы все, а платить не хочет никто. В связи с данным задача производства чисто общественных благ ???дится к решению вопроса о том, как обеспечить их производство при наличии безбилетников.

Решение проблемы безбилетника методом исключения либо связано со значительными издержками, либо приводит к недопроизводству чисто общественного блага, а следовательно, к уменьшению совокупной полезности. Материал опубликован на http://зачётка.рф

В ???м случае предоставление чисто общественных благ становится возможным исключительно при участии государства.

Формы участия государства в обеспечении чисто общественными благами разные: от непосредственного производства блага (национальная оборона, пожарная охрана) до финансирования общественных благ, производимых частным сектором (уборка и вывоз мусора, нек????ые виды медицинской помощи). При этом суть их одна: производство общественных благ, предоставляемых посредством государства, финансируется за счет налогов, взимаемых со всех граждан, как метод решения проблемы безбилетника.

Предоставление общественных благ с участием государства не означает автоматического достижения эффективного объема их производства. Из-за склонности лиц с низкими доходами к ограничению финансирования производства общественных благ путем снижения налога сокращается объем общественных благ до уровня ниже эффективного. Применение дифференцированной ставки налога способствует сокращению потерь эффективности производства общественных благ, но наталкивается на проблему определения предпочтений потребителей, без чего невозможно обоснованно дифференцировать налог.

Иными словами, в рамках этой концепции создаваемые или изменяемые институты трактуются прежде всего как общественные блага. Обратим в этой связи внимание на два момента.

Во-первых, позитивный социальный эффект в форме повышения определенности хозяйственной среды и подтверждаемое ожиданий индивидов относительно действий их партнеров вполне может быть внешним эффектом (экстерналией)частных благ, таких, как массовые эффективные для участников однотипные сделки, заключа

емые между ними без всякого специального желания или намерения создавать новую норму. В этом случае проблема безбилетника не возникает, однако норма спонтанно формируется (или изменяется). Таким образом, концепция Найта в принципе применима лишь для способа введения ИИ через сделки на политическом рынке, т.е. для формальных ИИ.

Во-вторых, проблема безбилетника в рамках указанного способа осуществления институциональных изменений возникает и тогда, когда речь идет об инновациях, не порождающих позитивных социальных эффектов, а лишь односторонне перераспределяющих создаваемую стоимость. Если такое перераспределение осуществляется законодательным путем, через механизмы государства, у участников латентной группы специальных интересов, в чью пользу должен начать » работать лоббируемый закон, может не возникнуть стимулов к осуществлению (несению) части требуемых издержек, если формулировки законопроекта таковы, что автоматически относят к составу бенефициариев всех участников данной латентной группы (например, по какому-то объективному признаку). Если же «пробиваемый» лоббистами законопроект содержит не категориальную, а адресную характеристику выгодополучателей от его принятия, исчезает и проблема безбилетника.

Характеризуя упомянутые процессы возникновения ИИ, Найт трактует социальные взаимодействия как контрактацию и вводит понятие асимметричного распределения силы в обществе как первичное объяснение институциональных изменений. При этом институциональная структура может неточно отражать имеющуюся асимметрию распределения ресурсов (прежде всего распределения потенциала силы или власти) из-за:

(1) наличия индивидуальных издержек заключения и осуществления контрактов;

(2) высоких трансакционных издержек коллективных действий;

(3) существования значительной неопределенности в соотношении предпринимаемых действий и их фактических конечных результатов;

Последний момент представляется чрезвычайно важным, поскольку в явном виде отражает предпосылку ограниченной рациональности политических предпринимателей, далеко не всегда способных предвосхитить последствия намечаемых и осуществляемых ими действий. Дело в том, что формально эта предпосылка признается практически всеми авторами, исследующими проблемы институциональных изменений, однако отражается в теоретических построениях лишь косвенно, через указания на отличие от нуля транзакционных издержек заключения сделок и выполнения контрактов. Явное введение этой предпосылки в анализ через указание на конкретные этапы или моменты процесса взаимодействия индивидов в рамках возникновения, принятия и распространения институциональных изменений позволяет перекинуть мостки от позитивной к нормативной теории ИИ: ведь если понятно, что именно обусловливает запретительно высокие транзакционные издержки совершения какой-либо сделки, имеющей характер Парето-улучшения, становится возможным задаться вопросом о том, какие действия нужны для снижения соответствующих издержек. Поэтому «препарирование» процессов функционирования политического рынка и является весьма важным моментом в понимании хода институциональных изменений.

По Дж. Найту, спрос на институциональные изменения возникает со стороны частных агентов, заботящихся исключительно о собственном благе. В силу указанных причин лишь случайно новая институциональная форма разрешения распределительного конфликта может привести к конечным результатам, которые окажутся также и социально желательными. Те же институты, которые являются чистыми общественными благами, не могут появиться в результате сознательных коллективных действий, поскольку этому препятствует проблема безбилетника.

Таким образом, гипотеза о том, что конкуренция исключает неэффективные институты, должна быть окончательно отброшена, поскольку сила (возможность насилия), как правило, распределена в обществе неравномерно. Соответственно, «развитие и изменения , суть функции распределительного конфликта по поводу значимых » социальных благ, в то время как устойчивость и стабильность суть функции непрерывной способности институциональных правил обеспечивать распределительные преимущества» , иными словами, выживают те правила, которые обусловливают существование и действие в обществе так называемого «закона Матфея» -- «Богатые становятся богаче, а бедные беднее».

Критика данного подхода концентрируется преимущественно на его предпосылках. Основное звено последних составляет рыночная трактовка политических процессов, рассмотрение их под углом зрения концепции рационального выбора. Альтернативный к ней подход базируется на положении о том, что «существуют измерения политической сферы, которые не могут быть сведены к процессам рыночного типа; идеологические и моральные споры важны и не могут анализироваться как результаты эгоистических

переговоров и сделок. Ясно, что именно здесь имеется основное отличие анализа Найта от позиции Бромли и других «критических», т.е. традиционных, институционалистов. Важно, что такой подход последних не сводит объяснение к чисто функциональному, которое в объяснении различий институтов опирается на различия культур, поскольку осознает, что процесс изменений в коллективных установках имеет характер настолько же внутрикуль-турный, насколько и политический. В нем нет предположения о достижении обязательного консенсуса как предпосылке изменения, поскольку нет каких-либо предположений о гипотетическом социальном контракте. Аргумент просто заключается в том, что политические различия реальны и вовсе не обязательно возникают из эгоистического интереса, а могут представлять искренние расхождения в идеологических позициях. Если государство относительно изолировано от групп давления и располагает силой для осуществления изменений, оно может играть важную роль в создании институтов. Рыночная конструкция не объясняет тех ситуаций, где изменения имели место, несмотря на отсутствие какого-либо спроса на новые институты снизу...».

Приведенные критические замечания вызывают некоторое недоумение.

Во-первых, они исходят из возможности существования такого государства, в структурах которого не представлены группы специальных интересов (или же представлена только одна группа, имеющая исключительный интерес максимизации общественной пользы). Как теория, так и практика формирования государственных структур демократическим путем однозначно свидетельствуют о том, что подобные конструкции государства невозможны.

Во-вторых, идеология трактуется здесь как внеэкономическая категория. Между тем известные исследования Д. Норта демонстрируют весьма перспективные возможности экономической трактовки идеологии и других общих представлений, их роли в возникновении и функционировании экономических институтов, поэтому проводимое противопоставление как минимум вызывает сомнения.

В-третьих, согласно подходу Г. Лайбкепа , «вполне рыночный» спрос на институциональные изменения достаточно часто возникает «наверху» без каких-либо оснований «снизу», так что рыночная конструкция, вопреки мнению Бхаскара Виры, в состоянии объяснить соответствующие реальные ситуации.

7. Институциональные изменения и эффективность

Наиболее последовательная и серьезная критика всех очерченных выше подходов к экономическому объяснению институциональных изменений содержится в исследованиях Д. Бромли. Из многочисленных ссылок на его работы, которыми сопровождались комментарии к упомянутым подходам, в принципе можно было составить представление об основных положениях его собственной концепции; тем не менее сформулируем здесь ее основные моменты в явном виде.

Во-первых, Бромли обращает внимание на то обстоятельство, что существующая на данный момент система институтов обусловливает не только величины издержек и выгод, учет которых предполагают все «эффективностные» теории ИИ, но и их состав. С его точки зрения, это означает, что сопоставление издержек и выгод изменения, осуществленное в рамках существующей институциональной структуры для оценки целесообразности его проведения, «по определению» ошибочно, поскольку в новой институциональной структуре, которая возникнет вследствие проведенного изменения, и состав, и величины принимавшихся в расчет компонентов издержек и выгод будут другими.

Мы уже комментировали данные положения, поэтому здесь только подчеркнем, что они (1) вряд ли справедливы для случаев инкрементных ИИ и (2) отнюдь не могут препятствовать объяснению действий экономических агентов, направленных на осуществлениекрупных ИИ, поскольку такие агенты ограниченно рациональны, хотя, разумеется, и вполне опровергают гипотетические теории институциональных изменений, которые строились бы на основе концепции полной рациональности

Во-вторых, Д. Бромли полагает, что эффективностный подход, или подход с позиций эгоистических интересов, слишком узок для того, чтобы объяснить все возможные типы институциональных изменений, и предлагает рассматривать в качестве одного из мотивов последних изменения в общественных предпочтениях, выводя

Подобные теории могут быть только гипотетическими, поскольку в условиях полной рациональности нет места самому их предмету -- институтам, порождаемым, в частности, неопределенностью последствий предпринимаемых экономическими агентами действий,

тем самым всю теоретическую конструкцию за пределы собственно экономической (ортодоксальной) теории.

Как отмечает Д. Бромли, «предпочтения, выбор и институты представляют собой ядро предмета изучения коллективных действий и общественной политики. Индивиды имеют предпочтения относительно институциональных структур, которые определяют из множества альтернатив, и у них есть предпочтения в связи с задачами выбора из этих множеств альтернатив. Задача экономистов состоит в том, чтобы попытаться понять структуру индивидуальных и совокупных предпочтений относительно типа институциональной структуры, и на этой основе понять их предпочтения в задачах выбора альтернатив из упомянутых множеств».

При этом предпочтения относительно институциональных структур определяются тем, насколько они способствуют достижению социальных целей общества, не сводящихся только к узко понимаемой экономической эффективности. Изменения в социальных целях способных переменить представления о желаемой институциональной структуре (и саму эту структуру), что вызовет и изменения в множествах альтернатив внутри ситуаций индивидуального выбора.

Цели общества отражаются, по мнению Д. Бромли, функцией общественного благосостояния: «Функция общественного благосостояния представляет собой интегрирующий механизм для принятия коллективных решений относительно того, что должно быть сделано. Это механизм для агрегирования индивидуальных интересов с целью достижения коллективных решений; она отражает, что является более или менее важным с точки зрения индивида 1 или же индивида 2. Формально функция общественного благосостояния выражается как W= f(Ul,U2,..,Un), где Uiпредставляет полезность или счастье индивида i. Суждения относительно социальной желательности любого отдельного действия требует ясного знания о том, какова функция общественного благосостояния...».

Как известно, приведенные здесь представления о функции общественного благосостояния отвергаются значительным числом экономистов, поскольку предполагают возможность сравнения полезностей разных индивидов. Однако, считает Д. Бромли, сомнения в возможности такого сопоставления, равно как и теорему невозможности Эрроу, нельзя считать доказательством несуществования используемой им функции общественного благосостояния как механизма принятия коллективных решений: «Коллективные решения принимаются, и принимаются постоянно. Предпринять любое коллективное действие -- значит предположить существование некоторой частичной функции общественного благосостояния для данного коллективного действия как отображения того, что должно быть сделано согласно представлениям одной или нескольких групп индивидов. Более того, коллективные решения принимаются с явным отражением в умах изменений в позиции одной группы индивидов по отношению к другой группе. Осознание этого факта не должно восприниматься с подозрением, как это часто делают некоторые экономисты. О бездомных заботятся те, кто выделяет средства для финансирования соответствующих программ. Оборонный и культурный бюджеты одного государства могут оказаться слишком велики для другого; в обеих этих ситуациях одна группа получает выгоды за счет другой труппы индивидов. Вопрос для исследователя социальной политики заключается здесь в том, чтобы разглядеть ясно выраженные предпочтения, исходящие из политического процесса, и тем самым помочь сформулировать программы и политики, которые будут поддерживать соответствующие цели наиболее эффективным образом».

Приведенные рассуждения можно было бы считать убедительным доказательством допустимости анализа ситуации выбора направлений и форм институциональных изменений в терминах агрегированной функции общественного благосостояния, если бы не одно существенное препятствие, заключающееся в трактовке характера политического процесса. По мнению Бромли, этот процесс непосредственно и вполне альтруистически (без учета издержек, которые могут нести и реально несут и учитывают в своих действиях политики -- политические предприниматели) агрегирует предпочтения различных групп и слоев населения, не используя механизмы обмена, подобные рыночным, в то время как современная политическая экономия (экономическая теория политического процесса) трактует его как вполне рыночный, принятия решений в котором регулируются соображениями максимизации выгоды игроков политического рынка.

Тем самым, в тех случаях, где для объяснения институциональных изменений концепция Бромли требует выхода за пределы экономической теории, обращения к изменениям в общественных вкусах и предпочтениях, критикуемые им концепции не нуждаются в этом, трактуя анализируемые процессы эндогенно, т.е. как имеющие единое экономическое объяснение.

Наиболее существенная попытка обосновать необходимость в расширительном подходе к пониманию ИИ связана в рамках анализируемой концепции с одним из введенных классов таких изменений, а именно -- ИИ, предпринимаемые непосредственно для того, чтобы перераспределить доходы различных групп индивидов. По мнению Д. Бромли, в подобных случаях цены и производимая продукция могут измениться, но «как результат, а не как причина институциональных изменений» . Так, различные меры по повышению уровня социальной защищенности населения, предпринимаемые в современных «обществах благосостояния», могут быть интерпретированы как действия, отражающие новые коллективные представления об относительных долях доходов, которые должны приходиться на долю тех или иных членов таких обществ. Такого рода изменения в представлениях возникают на определенных исторических этапах, и попытки объяснить их, используя язык эффективности, кажутся ему несостоятельными: положение, возникающее после осуществления таких изменений, оказывается Парето-несравнимым с тем, которое существовало прежде. То, что должно быть определено в этом и аналогичных случаях, -- это не сравнительная эффективность соответствующих институциональных альтернатив, а социальная правомерность {sociallegitimacy) процессов, порождающих новую институциональную структуру, -- идеологических споров и обсуждений, переговоров относительно нового соотношения уровней доходов и т.п. Нельзя выбрасывать из сферы внимания все чисто перераспределительные И И (трактуя их исключительно как проявления рентоориентированного поведения) только потому, что они порождены политическими, а не экономическими процессами, заключает Д. Бромли. Иными словами, «теории, которые предполагают, что все политически мотивированные институциональные изменения суть проявления поиска ренты, не могут разграничить правомерный спрос на институциональные изменения от того, который возникает как попытка присвоить прибыли, создаваемые «искусственными» ограничениями».

Как представляется, разграничение «правомерных» и «неправомерных» действий, направленных на осуществление институциональных изменений, не имеет значения для экономической теории последних. Данная характеристика ИИ никак не влияет на процедуры решения основных задач такой теории -- описание, объяснение и предсказание таких изменений. Таким образом, продуктивность упомянутого разграничения для формирования теории ИИ выглядит достаточно сомнительной, тем более что она опирается на концепцию функции общественного благосостояния, предполагающую сравнимость индивидуальных полезностей.

Действительно интересным моментом подхода Д. Бромли является явное введение в анализ издержек влияния и объяснение на их основе феномена сопротивления институциональным изменениям. Он предполагает, что экономические агенты могут расходовать ресурсы на сохранение существующих экономических преимуществ, что естественно трактовать как сопротивление перераспределению последних. При данных обстоятельствах те, кто получает выгоды от существующей институциональной структуры, будут пытаться нейтрализовать попытки реформ, используя законодательство, судебные процедуры и различные неформальные каналы влияния. Тем самым можно говорить о существовании в любой экономической системе «встроенного консерватизма», поскольку именно statusquo выступает в ней в качестве той отправной точки, с позиций которой оцениваются возможные институциональные изменения. Этот сюжет анализируемой концепции интересен прежде всего тем, что связывает «гетеродоксную» теорию ИИ с вполне «ортодоксальной» идеей оценок эффективности.

Еще один важный момент, вытекающий из приведенных положений, заключается в том, что институциональные изменения, повышающие эффективность, т.е. являющиеся Паретоулучшениями, могут быть таковыми лишь вследствие существования ограниченной рациональности экономических агентов, неполного, избирательного восприятия издержек и выгод, и порождаться попытками простого перераспределения экономических преимуществ, -- так сказать, быть непредвидимыми положительными экстерналиями эгоистического рентоориентированного поведения. Разумеется, подобные феномены не меняют в целом характеристику рентоориентированного поведения как непродуктивного, однако вносят в его характеристику новые черты. Так, практика российских реформ периода после августа 1998 г. наглядно демонстрирует, как чисто политические мотивы в условиях практически прекратившейся внешней подпитки бюджета подтолкнули исполнительную ветвь власти к принятию решений, направленных на улучшение собираемости налогов, т.е. фактически на повышение уровня спецификации и защиты правомочий собственности. Соответствующие институциональные изменения, будучи фундаментально необходимыми для повышения уровня эффективности использования ресурсов в стране, оказываются, в полном соответствии с Д. Бромли, неожиданными позитивными последствиями «игр политического рынка».