Основная проблема применения психоаналитической схемы к политическому мышлению возникает именно в связи с этим. Фрейдисты озабочены тем, что отдельные индивиды не умеют приспосабливаться к другим индивидам и к конкретным обстоятельствам. Они предположили, что если бы можно было скорректировать внутренние психические расстройства, у нас не возникло бы никакой путаницы относительно того, что является нормой в человеческих отношениях. Но общественное мнение имеет дело с косвенными, невидимыми и загадочными событиями, где ничто не является очевидным. Ситуации, по поводу которых в обществе существуют мнения, известны только как мнения. Психоаналитик же почти всегда допускает, что окружающая среда познаваема, а если не познаваема, то, по крайней мере, терпима для любого незамутненного рассудка. Такое допущение является проблемой для общественного мнения. В отличие от психоаналитика, принимающего как данность легко познаваемую среду, социальный аналитик стремится выяснить, как может быть понято более широкое политическое окружение и как оно может быть лучше понято. Первый исследует приспособление к X, называемому им средой, второй исследует X, называемое им псевдосредой.

Конечно, социальный аналитик находится в вечном долгу перед новой психологией, и не только потому, что при правильном применении она помогает встать людям на ноги, приблизить желаемое, но и потому, что исследование снов, фантазий и рационализации проливает свет на то, как складывается псевдосреда. Но он не может принять в качестве критерия то, что называется "нормальной биологической карьерой" в рамках существующего социального порядка, или карьерой, "свободной от религиозных ограничений и догматических условностей" за пределами социального порядка. Что является для социолога нормальной общественной карьерой? Или карьерой, свободной от запретов и условностей? Консервативные критики, разумеется, имеют в виду первую, а романтические -- вторую. Но подобные позиции критиков означают, что они принимают весь окружающий мир как само собой разумеющийся. Тем самым они в действительности говорят, что общество -- это нечто, соответствующее их представлению о норме, или нечто, соответствующее их представлению о том, что такое быть свободным. Оба представления являются, по сути, общественными мнениями, и если психоаналитик как врач может просто принять их, то социолог не может воспользоваться продуктами существующего общественного мнения как критериями при изучении общественного мнения.

Мир, с которым мы вынуждены иметь дело как политические субъекты, находится за пределами досягаемости, за пределами видимости и за пределами сознания. Его нужно исследовать, описывать, воображать. Человек -- не аристотелевский бог, озирающий все сущее единым взглядом, а продукт эволюции, который может выхватить фрагмент реальности, достаточный чтобы выжить, и в потоке времени поймать несколько моментов озарения и счастья. Тем не менее, этот "продукт эволюции" изобрел способы видеть то, что невозможно увидеть невооруженным глазом, а "невооруженным ухом" невозможно услышать. Он придумал, как взвешивать огромные и мельчайшие массы; как считать и разделять бесчисленные множества предметов, которые ему не под силу удержать в памяти. Он научился с помощью своего разума видеть те части мира, которые никогда не мог бы непосредственно видеть, осязать, обонять, слышать и помнить. Постепенно он создает для себя и в своей голове заслуживающую доверия картину мира, находящегося за пределами его досягаемости.

Характеристики внешнего мира, которые вытекают из поведения других человеческих существ постольку, поскольку это поведение касается нас самих, зависит от нас или интересно нам, мы можем в первом приближении назвать общественными делами (public affairs). Картины в головах этих человеческих существ, картины их самих, картины других людей, их потребностей, целей, взаимоотношений -- это общественные мнения. Картины, в соответствии с которыми действуют группы людей или индивиды, действующие от имени групп, -- это Общественное Мнение, с большой буквы. Таким образом, в последующих главах мы будем анализировать причины, по которым внутренняя картина так часто вводит в заблуждение людей, когда они имеют дело с внешним миром. Сначала мы рассмотрим основные причины, ограничивающие доступ людей к фактам. Это разные виды искусственной цензуры (artificial censorships); способы ограничения социальных контактов; сравнительно малое время, затрачиваемое ежедневно на ознакомление с общественными делами; искажения представлений, возникающие, когда изложения событий должны быть сжаты в очень короткие сообщения; трудности, связанные с тем, что сложный мир должен быть отражен в ограниченном лексиконе; и, наконец, страх столкнуться с фактами, которые могут показаться угрозой сложившемуся жизненному укладу.

Затем в нашем анализе мы перейдем от более или менее внешних ограничений к вопросу о том, как на поток поступающих извне сообщений влияют уже закрепившиеся образы, предрассудки и предубеждения, которые служат орудием интерпретации и расширения этих сообщений, и, в свою очередь, энергично направляют игру воображения и само видение событий. Далее, мы перейдем к анализу того, как сообщения, ограниченные извне и сложившиеся в модели (patterns) стереотипов, идентифицируются у отдельного человека (по мере того как он их переживает и понимает), с его собственными интересами. Затем мы рассмотрим, как из отдельных мнений кристаллизуется то, что называется Общественным мнением, как формируется то, что можно назвать Государственной волей, Групповым сознанием, Общественной целью или как-то еще.

Первые пять частей настоящей книги носят описательный характер. Затем будет предложен анализ традиционной демократической теории общественного мнения. Суть аргументации здесь следующая: демократическая теория в своей исходной форме никогда всерьез не рассматривала проблему, возникающую в связи с тем, что картины в головах людей не являются механическим отображением окружающего их мира. Далее, поскольку демократическую теорию критикуют мыслители социалистического направления, мы рассмотрим наиболее развитую и последовательную критику ее со стороны английских гильдейских социалистов. Моя цель в данном случае -- выяснить, могут ли эти реформаторы принять во внимание основные сложности общественного мнения. Мой вывод состоит в том, что они игнорируют эти сложности столь же абсолютно, сколь и сторонники демократической теории, потому что, живя уже в гораздо более сложной цивилизации, они предполагают, что в сердцах людей каким-то таинственным образом существует знание о мире, лежащем за пределами их досягаемости.

Я утверждаю, что любое представительное правительство, будь то в сфере, традиционно называемой политикой, или в сфере промышленности, не может работать успешно (независимо от характера выборов), если лица, ответственные за принятие решений, не опираются на независимую экспертную организацию, специализирующуюся на экспликации невидимых фактов. Следовательно, я стремлюсь доказать, что необходимо соблюдать не только принцип представительности людей, но и принцип представительности невидимых фактов. И только соблюдение последнего позволит достичь удовлетворительной децентрализации и избежать недопустимой и нефункциональной фикции. Каждый из нас должен прийти к компетентному мнению обо всех общественных делах. Я также утверждаю, что существует путаница в вопросе о прессе. И ее критики, и ее апологеты ожидают, что пресса должна осознавать эту фикцию и эксплицировать все то, что было невидимым в теории демократии. Читатели ожидают, что это чудо должно произойти вне их собственного участия и вмешательства. Демократы рассматривают газеты как панацею от дефектов их собственной деятельности, тогда как анализ природы новостей и экономических оснований журналистской деятельности показывает, что газеты неизбежно отражают и, следовательно, в большей или меньшей степени усиливают дефектность организации общественного мнения. Я считаю, что общественные мнения, для того чтобы быть надежными, должны быть организованы для прессы, а не самой прессой, как это происходит сегодня. В этом я вижу первостепенную задачу политической науки, которая снискала себе репутацию тем, что формулировала реальные решения, а не выполняла апологетическую, критическую или информационную функцию уже после их принятия.

Приложение 5

От Чичикова до Ханина -- без изменений. Образ бизнес-сообщества в российской литературе

Обзор современной российской литературы на предмет выявления образа бизнес-сообщества может дать поразительные результаты.

Станислав Ше «Со-Общение».

Кому на Руси жить хорошо?

Уточним вопрос: кто чувствует себя вольготно, кто живет с достатком в России? В старину наибольшей роскошью отличались купцы; в советское время, стесненные партийной моралью, хозяйственные чиновники жили на уровне заграничных миллионеров; в новой демократической России предприниматели и бизнесмены, не таясь, выказывают свое богатство окружающим. Однако ни один из тех социальных типажей, которыми так щедра была дореволюционная и советская Россия, не нашел свое отражение в русской литературе. Причины этому -- в своеобразии русской классической традиции, изображающей человека праведного неизменно как человека бедного.

Эта традиция напрямую следует христианскому учению, которое отказывает богатому человеку в жизни после смерти. И хотя власть денег была и остается неизменной ценностью для писателей (вспомним богатого помещика Николая Некрасова, издававшего журнал «Современник» или Федора Достоевского, торговавшегося с издателями за каждый печатный лист), тем не менее образ преуспевающего, удачливого купца мы не найдем ни в одном из известных произведений.

На периферии, у второстепенных российских писателей еще случались положительные герои из купцов -- таков предстает перед читателями молодой миллионер Привалов в романе Дмитрия Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы». Можно вспомнить и образ управляющего имением из романа Ивана Гончарова «Обломов», впрочем, вся положительная предприимчивость члена торговой компании, «практического деятеля» Штольца затмевается милой русскому сердцу бездеятельностью и ленью главного героя -- Обломова.

Русская классическая литературная традиция предпочитает заниматься чем угодно -- решением экзистенциальных вопросов, сотворением особого, духовного мира в произведениях, воссозданием исторических реалий, мистическими исканиями, но предпочитает обходить стороной вопросы накопления и преумножения богатства и уж если живописует образ бизнесмена, то иначе как жадным и бесстыдным человеком его не изображает. Эта проблема тесно связана с особым миросознанием русского человека, с историческим и духовным развитием России. Кажется, ни один писатель не решился наделить положительными чертами богатого человека -- от Плюшкина до Лопахина в русской классической литературе все богатые люди сплошь люди жадные и несимпатичные.

Прометеем назначили Павку Корчагина

Под влиянием этой традиции, озабоченной больше существованием бедного, но духовного человека, сформировался особый архетип русской реалистической литературы -- богатому человеку легче проскользнуть через игольное ушко, чем попасть на страницы произведения в симпатичном виде. И этот архетип, помноженный на безрадостный и мистический опыт Серебряного века русской литературы, плавно перекочевал в социалистический реализм. В этой эпохе, взявшей за образец бескорыстного Павку Корчагина, не нашлось места ни богатому человеку, ни даже стремящемуся к мало-мальски благопристойному существованию. Все силы писатели отдавали осмеянию мещанского быта, а уж самым непривлекательным и отрицательным персонажем был начальник-хозяйственник, обкрадывающий социалистическое государство. С точки зрения создания архетипа, социалистический реализм лишь подтвердил существовавшую ранее традицию. Но именно в годы существования советского государства, когда на мощь и идею коммунизма работали, казалось, «все прогрессивные силы человечества», именно тогда этот архетип приобрел мифологические черты. Отныне Прометеями СССР были назначены Павки Корчагины и Павлики Морозовы, а озабоченных благополучием мещан разрешалось изображать только бывшему царскому офицеру Михаилу Зощенко. Да и то за «нетипичное изображение советских людей» георгиевский кавалер получил взбучку от секретаря ЦК Андрея Жданова и умер в безвестности.

Крах коммунистической идеи, распад великой империи, которая, казалось, вот-вот воплотит христианское учение не на небе, а на одной пятой части суши -- СССР, надолго оставил в растерянности писателей. Начиная с 1990-х годов, писатели резко разделились на два лагеря: «демократов», отстаивающих либеральные ценности и «патриотов», ностальгирующих по утраченной мечте. Справедливости ради отметим, что раскол среди пишущей братии произошел гораздо раньше, в 1960-ых годах, после того как смерть «усатого тараканища» немного приоткрыла железный занавес. На мгновение писатели увидели, что жить с достатком и свободно можно и даже нужно. «Шестидесятники» сконцентрировались не на достатке, а на свободе, поставив во главу угла образ свободного от государства человека. Возможно, что будь железный занавес чуть дольше приоткрыт, в российской литературе появился бы привлекательный образ предприимчивого бизнесмена, подобно изображенному в романе Теодора Драйзера «Титан» или Эмиля Золя «Дамское счастье».

Бизнесмен как повод для шутки

Усугубил кризисную ситуацию 1990-х в литературе пришедший из западной литературы постмодернизм. Это литературное течение, блестящими образцами которого являются произведения Джона Фаулза и Мишеля Фуко, сподвигло российских писателей на подражание модному поветрию. После того, как в 1990-х годах были опубликованы все произведения советских писателей, ранее писавшихся в стол (В. Войнович, А. Солженицын, В. Аксенов и другие), оказалось, что ничего принципиально нового писатели-демократы сказать не могут. В ход пошла литературная стилизация, пародирование, на котором сделали себя имя Виктор Пелевин и Виктор Сорокин.

Бизнес-среда для главного персонажа романа Виктора Пелевина «Generation П» Татарского -- вынужденная необходимость, обеспечивающая ему средства к существованию. Эта среда враждебна и герою, и читателю. Зато как рыба в воде в ней чувствует себя другой -- отрицательный персонаж -- В. Ханин, превращающий обман в искусство и зарабатывающий на этом деньги. Нелишенный практической сметки, в пьяном угаре, он признается Татарскому: «Знаешь, как по-испански реклама? -- Ханин икнул. -- Пропаганда. Мы ведь с тобой идеологические работники, если ты еще не понял. Пропагандисты и агитаторы. Я, кстати, и раньше в идеологии работал… Агитпроп бессмертен. Меняются только слова».

Не более симпатичны бизнесмены в творчестве «патологоанатома литературы» Виктора Сорокина. Хотя они сами редко появляются на страницах романов, их яркую характеристику мы можем получить из уст других персонажей. Например, герои романа «Москва» -- люди среднего достатка, живущие за счет обслуживания жен «новых русских», обсуждают клиентов: «У них депрессия, выражающаяся в запорах. Они сидят дома, мучаются от одиночества и безделья, страдают депрессией. А депрессии у них -- это мигрени и запоры…»

Представители бизнес-среды этого романа -- люди, утратившие былые ценности советской империи. Даже заработанные деньги не могут их избавить от бесплодных поисков духовного идеала. Герои тратят деньги на храмы, на пожертвования и благотворительные цели, однако применения своим силам и внутреннего душевного спокойствия им не найти. Иногда такой душевный разлад вызывает смех и сочувствие окружающих: «Приходит отец семейства, новый русский. И битый час рассказывает мне про какие-то охотничьи ножи, которые он коллекционирует. У него в фирме есть отдел, который занимается только этими …ножами. Есть курьер, который раз в месяц выезжает мотаться по Европе, закупать ножи. …В том-то и дело, что нет там давно уже никаких бабок! Долги. И фирма на грани разорения. А у него в голове бабы и ножи. Пришел ко мне с сексуальным неврозом. Дети. Капризные, плохо воспитанные дети…»

Они развалили Россию

В то время как писатели-демократы занимаются исключительно отстаиванием либеральных ценностей, «патриоты» гневно бичуют образ предпринимателя-бизнесмена в своих произведениях. Последним по времени произведением, привлекшим интерес читателей, стал роман Александра Проханова «Господин Гексоген». Бывший певец советского Генштаба такими метафорами изображает российского бизнесмена: «его узкий череп покрывал линялый, с плешинами, волос, узкие плечи переходили в длинные подвижные руки, удерживающие какой-то плод, то ли крупный орех, то ли сморщенный гриб, большие резцы в ощеренном рту были готовы грызть и точить, а выпуклые, черно-вишневые, почти без белков глаза смотрели настороженно и часто мигали». Вряд ли этот портрет может вызвать симпатию у читателей, не правда ли? А ведь прообразом этого персонажа служит бывший олигарх Владимир Гусинский.

Ценности бизнесмена, по версии Проханова, направлены исключительно на личное обогащение и развал России. В романе «Господин Гексоген» незадачливых олигархов переигрывает «мудрое» КГБ, которое делает все для возрождения прежней России, и прежних ценностей, где бизнесу и капиталу места нет.

Любовь, мечта, паралич

Наконец, последним, стилевым направлением современной русской литературы стала женская проза. В произведениях представительниц этого течения, зачастую, бизнесмен -- мечта слабой женщины. Героиня рассказа Людмилы Улицкой «Цю-юрихь» простодушная и хитроватая Лида ставит своей целью выйти замуж за швейцарца. Ценой невероятных усилий над собой ей это удается сделать. Но писательница не завидует удавшейся судьбе -- мужа разбивает паралич, а единственный человек, способный оценить победу Лиды, впал в маразм. Вывод незатейлив: не ищете, женщины счастья на чужбине и вообще -- не в деньгах счастье.

Богач в рассказе Виктории Токаревой «Вместо меня» -- «в молодости -- пьяница, развратник», в старости -- «паралитик -- прикованный к инвалидной коляске», самовлюбленный и уверенный в своей власти демонстрирует молодому студенту Нику силу денег. Ради «кругленькой суммы» главной герой нарушает нормы этики и нравственности.

Любопытно, что образ удачливого предпринимателя иногда вызывает стойкие ассоциации с параличом.

Убей бизнесмена

Конечно, есть в русской литературе такой пласт массовой продукции, где образ бизнесмена присутствует на каждой странице -- речь идет о детективных, женских и etc. романах, издающихся под глянцевой обложкой. В открытых наудачу книгах можно встретить героя-бизнесмена «изрыгающего в пустоту поток грязных ругательств», предпринимателей, диагноз которых -- «своеобразный финансовый алкоголизм в запущенной форме». По сути дела, авторы глянцевой, а иже с ней гламурной литературы оперируют теми же самими стереотипами, что и в «высокой» литературе, добавляя лишь побольше кровавых сцен и отборнейшего мата. Переломить эти стереотипы не в силах даже наиболее способные писатели из масскультовской среды -- если богатая леди Эстер активно «спонсирует» интернаты, то неизменно с целью мирового заговора, с желанием подчинить весь мир.

Литература у парадного подъезда бизнеса

Таким образом, до последнего времени писатели не могут обойти вниманием сложившийся мифологический образ предпринимателя -- образ нечестного, нечистого на руку вора. Если каким-то образом честный человек бросается в пучину предпринимательства, то рано или поздно он становится отрицательным персонажем, все симпатии авторов на стороне бедного, иногда пропивающего последние деньги, человека. Конечно, как и в далеком XIX веке, на периферии литературного процесса еще случаются более-менее симпатичные образы бизнесмена, как, например, в романе Эдуарда Лимонова «Быков» и у Юлии Дубовой в произведении «Большая Пайка». Но не эти персонажи являются стилеобразующими, преломляющими сложившуюся мифологему русской литературы. Причины этого -- вдобавок к классической традиции -- еще и в бурной политической и экономической жизни 1990-х. Кажется, бери публикации про Бориса Березовского и пиши авантюрный роман про «героя нашего времени», ловкого, фрондирующего Хлестакова современности. Однако ж получается как по бессмертной, исторической цитате Виктора Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Хочется изобразить Березовского как авантюриста, а получается персонаж по имени Астрос, у которого «на … плотоядных губах переливается радужный мыльный пузырь» как у Проханова.

Нелепость сложившегося стереотипа в русской литературе особенно резко бросается в глаза, когда видишь, насколько тесно взаимодействует бизнес-сообщество с писателями в различного рода литературных проектах. Бизнесмены, особенно банковское сообщество, уже ощутили видимую имиджевую составляющую в спонсировании литературных журналов, различного рода презентаций. Практически все литературные организации, раздробившиеся после краха Союза Писателей СССР, обзавелись спонсорами. Влиятельные финансовые институты ощутили реальную отдачу от участия в выпуске той или иной книги -- при соответствующей рекламной и PR-кампании эти организации укрепляют не только имидж, но и получают прибыль. Но процесс этот пока односторонний -- бизнес научился вкладывать деньги в литературу. В свою очередь, литература по-прежнему озабочена вопросами: «кто виноват и что делать», изображением быта, пародированием, ностальгией по ушедшим временам. До проблем и забот бизнес-сообщества и предпринимательства литературе дела нет. Литература стоит у парадного подъезда бизнес-сообщества, ропщет, заискивает, но проникнуть не в кошелек, а в мысли бизнесмена -- боится.

Размещено на Allbest.ru