Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV веках

В первой духовной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, составленной во второй половине 1406 г. или в первой половине 1407 г. [24], упоминаются юрьевские села Чагино и Иворово [25]. На основании Списка населенных мест Владимирской губернии В.Н.Дебольский отождествил эти села с одноименными селами XIX в., отстоявшими на 21 версту (Чагино) и 17 верст (Иворово) от Юрьева [26]. Хотя в источниках до начала XVI в. оба села не встречаются, предложенная В.Н.Дебольским идентификация, по-видимому, верна. Юрьевское Иворово -- единственное село с таким названием во всей Владимирской губернии XIX в., а с.Чагино -- единственное в бывшем Юрьевском уезде. Редкость топонимов дает основание идентифицировать поселения XV и XIX вв. Чагино наводилось к западу от Юрьева, близ р.Шахи. Иворово располагалось на север от Юрьева и, судя по картам XVIII--XX вв. [27], представляло собой поселение па границе ополья с лесом. К северу от Иворова по среднему и нижнему течению р.Селекши и ее притокам начинались глухие лесистые и болотистые места, где поселений уже не было. Граница лесного массива служила, вероятно, естественным пределом Юрьевского княжества, и не случайно, что поселения в данном районе, в частности то же Иворово, начинают упоминаться только с XV в. В более раннее время они, видимо, еще не существовали. Появление таких сел в XV в. знаменовало собой расширение хозяйственно освоенной территории в период, когда Юрьевом уже распоряжались князья московского дома.

Помимо приведенных данных, есть еще одно свидетельство, позволяющее наметить пределы Юрьевского княжества. В завещании 1389 г. Дмитрия Донского упоминается юрьевское Красное село с относящимися к нему селами Елизаровским и Проватовым [28]. Красное село В.Н.Дебольский ошибочно помещал близ г.Переяславля [29]. На самом деле это село стояло рядом с г.Юрьевом [30], примерно в 2,5 км [31] на северо-запад от него [32]. Однако источники более поздние, чем упомянутая духовная грамота Дмитрия Донского, не фиксируют рядом с Красным селом ни с.Елизаровского, ни с.Проватова. Интересен и другой факт, связанный с поселением, приписанным к Красному селу. В том же завещании 1389 г. великого князя Дмитрия Ивановича упоминается починок за р.Везкою, который ранее принадлежал Красному селу, но завещателем был придан к юрьевскому селу Кузьмодемьянскому [33]. Последнее находилось близ г.Юрьева, в двух верстах на юг от него, на р.Колокше [34]. Следовательно, села Красное и Кузьмодемьянское были расположены по разные стороны г.Юрьева, но тем не менее починок одного из них приписывался к другому селу. Это обстоятельство указывает на то, что оба подгородных юрьевских села в XIV в. были крупными административными центрами великокняжеского землевладения в Юрьеве и что приписанные к ним селения совсем необязательно должны были находиться рядом с ними. Поэтому трудно согласиться с М.К.Любавским, полагавшим, что села Елизаровское и Проватово вместе с Красным селом стояли рядом с г.Юрьевом [35]. Более приемлемой представляется мысль В.Н.Дебольского, отождествлявшего село Елизаровское духовной 1389 г. Дмитрия Донского с известным в XIX в. с.Елизаровым, стоявшим на р.Шахе [36]. Мнение В.Н.Дебольского, правда без ссылки на его исследование, было поддержано известным переяславским краеведом М.И.Смирновым, который указал, что с.Елизарово находилось близ границы Переяславского и Юрьевского уездов [37]. Сопоставляя сведения о с.Елизаровском с приведенными ранее данными о с.Чагине, следует прийти к выводу, что древней западной границей Юрьевского княжества служила, скорее всего, р.Шаха. Она разделяла переяславские и юрьевские земли.

В целом произведенная локализация некоторых юрьевских сел, зафиксированных источниками преимущественно конца XIV -- первой четверти XV в., показывает, что юрьевская территория в указанное время была небольшой. Так, очевидно, обстояло дело и раньше, в период самостоятельного существования Юрьевского княжества. Владения юрьевских князей простирались в радиусе 25-35 км от их стольного города. Общая площадь Юрьевского княжества едва ли превышала 4000 кв. км, скорее всего, она была и того меньше. Занимаемая Юрьевским княжеством территория более чем в пять раз уступала территории, например таких княжеств, как Тверское или Московское. (См. рис. 8).

Данное обстоятельство в конечном итоге не могло не сказаться на политической роли в общерусских делах юрьевских князей. И действительно, их влияние на ход развития Северо-Восточной Руси в XIV в. было крайне незначительным. Обычно потомки Святослава Всеволодовича выступали послушными союзниками великих князей Владимирских. А в 1340 г., или вскоре после того, Юрьевское княжество, как уже говорилось в главе III, вообще было присоединено к Владимирскому великому княжению. Впрочем, в составе великокняжеской территории юрьевские земли сохраняли определенную обособленность. Эта обособленность выражалась, конечно, не в том, что в Юрьеве и относившихся к нему селах стала действовать особая великокняжеская администрация в лице наместника, волостелей, приставов, данщиков и т.п. Такая администрация была и в других центрах великого княжества Владимирского. Известное отличие юрьевских земель от остальных великокняжеских проявилось в той политике, какую проводило в Юрьеве московское правительство. Весьма симптоматично, что в своем завещании 1389г. Дмитрий Донской наделил юрьевскими селами всех своих сыновей [38]. Получила земли в Юрьеве и жена Дмитрия великая княгиня Евдокия [39]. Таким образом, обнаруживается, что в конце XIV в. Юрьев являлся единственной территорией бывшего великого княжества Владимирского, где имели владения все наследники Дмитрия Донского. К этому надо добавить, что несколько сел в Юрьеве принадлежали и главе другой ветви московского княжеского дома -- Владимиру Андреевичу Серпуховскому [40]. Наличие в Юрьеве в конце XIV -- начале XV в. земельных владений всех представителей московской княжеской фамилии заставляет думать, что великие князья-Калитовичи учитывали в своей политике неадекватное историческое прошлое Юрьевского и Владимирского великого княжеств и, опасаясь возможной реставрации Ордой политической самостоятельности Юрьевского княжества, стремились закрепить юрьевские земли не за одним каким-нибудь представителем своего дома, а за всем домом в целом, создавая тем самым коллективную заинтересованность в удержании Юрьева за династией московских князей.

К западу от Юрьева, отделенное от него переяславскими и отчасти московскими землями, лежало Дмитровское княжество. В 1247--1280 гг., а может быть и позже, это княжество составляло единое целое с Галичем, но известия XIV в. заставляют считать, что прежнее Дмитровско-Галицкое княжество распалось надвое. Под 1334 г. в Никоновской летописи сообщалось, что «преставися во ОрдЪ князь Борисъ Дмитровьский» [41], а под следующим 1335 г. приводилось краткое известие о смерти Федора Галицкого [42]. Оба известия, читавшиеся только в чреватом многими хронологическими и фактическими ошибками позднем Никоновском своде, могли возбуждать сомнения, но находка в начале XX в. Рогожского летописца, список которого относится к 40-м годам XV в., устранила возможные подозрения. В этом памятнике под тем же 1334 г., что и в Никоновской летописи, читалось, что «князь Борисъ Дмитровьскыи въ ОрдЪ мертвъ» [43], а под 1335 г. говорилось, что «преставися князь Феодоръ Галицькии» [44]. Наделение в столь раннем источнике, как Рогожский летописец, соответствующими прозвищами князей Бориса и Федора должно быть расценено как свидетельство политического раздела Дмитровско-Галицкого княжества и обособления его центров -- Дмитрова и Галича.

Территория, подвластная этим центрам, почти не поддается определению, поскольку достоверные данные о волостях и поселениях, административно подчиненных Дмитрову или Галичу, относятся только (или почти только) к XV в. [45], т.е. к периоду как минимум лет в 50 после потери Дмитровом и Галичем своей самостоятельности. Возможны лишь некоторые попытки наметить пределы обоих княжеств, используя данные о соседних территориях.

Из свидетельств о местоположении московских волостей Сурожик, Мушковой горы, Радонеж и Бели, в свое время завещанных Иваном Калитой своей жене с меньшими детьми, вытекает, что на юго-западе границы дмитровских земель проходили по верховьям рек Маглуши (Малогощи) и Истры, а на востоке и юго-востоке -- по верховьям рек Яхромы, Вори и Талицы [46]. На юге дмитровские земли подходили, вероятно, к истокам рек Клязьмы и Учи. В их верховьях стояли села, причислявшиеся к собственно московскому «уезду» [47]. Не следует, однако, забывать, что местоположение названных пограничных с Дмитровом московских волостей и сел определяется по документам XV--XVI вв., т.е. того времени, когда границы дмитровских и московских земель подверглись изменениям. Возможно поэтому, что в первой половине XIV в., когда Дмитровское княжество еще существовало как суверенное государственное образование, его юго-западные, южные и восточные границы не простирались до верховьев указанных выше рек, а были расположены ближе к самому Дмитрову.

С этой точки зрения определенный интерес представляет география тех дмитровских (по данным XV--XVI вв.) сел, существование которых можно отнести к XIV в. М.Н.Тихомиров, посвятивший специальную работу истории дмитровских поселений, полагал, что в XIV в. уже существовали села Ртищево-Протасьевское и Гавшино. Село Гавшино стояло на р.Яхроме и до наших дней не сохранилось. М.Н.Тихомиров сближал название Ганшина села с Гавшиным двором в Москве, упоминаемым в различных летописных сводах под 1368 г. [48] Кремлевский Гавшин двор был назван так по имени своего владельца, московского боярина Гавриила Андреевича Кобылы [49]. Если бы ему принадлежало и указанное М.Н.Тихомировым с.Гавшино на р.Яхроме, то можно было бы говорить или о границе московских земель с дмитровскими, или о раннем захвате московскими боярами дмитровских сел. Однако никаких данных о принадлежности упомянутого села Г.А.Кобыле, кроме совпадения уменьшительного имени этого боярина с названием села, нет. Топоним же Гавшино был распространен достаточно широко, чтобы можно было все села с таким названием считать селами Гавриила Кобылы и на этом основании относить их существование к XIV в.

Но в отношении с.Ртищева-Протасьевского М.Н.Тихомиров был прав. В 1650 г. владелец этого села В.М.Ртищев показал, что оно принадлежало роду Ртищевых «болши полутретьяста лет», т.е. еще с конца XIV в. [50] Конечно, в абсолютной точности свидетельства вотчинника XVII в. приходится сомневаться, но тем не менее оно интересно и подтверждает наблюдения, сделанные С.Б.Веселовским. Последний обратил внимание на то, что некоторые села по р.Уче, такие, как Даниловское, Федоскино, Семенищево, Аксаково, в XVI в. считались старинными вотчинами Вельяминовых [51]. Близ указанных сел было расположено с.Ларево, к которому относились пустошь Воронцово и д.Фоминская. В их названиях отразились имена представителей того же рода Вельяминовых. К северу от Ларева на р.Черной Грязи лежала д.Ивановская [52]. Как установил М.Н.Тихомиров, эта деревня, бывшая в XVI в. селом, располагалась на дмитровской границе и принадлежала Ивану Шадре (Вельяминову) [53]. С.Б.Веселовский полагал, что весь очерченный земельный массив исстари был вотчиной рода Вельяминовых. Село Ртищево-Протасьевское находилось поблизости от этого массива, к северо-западу от Черногрязского села Ивановского [54]. Возможно, оно также относилось к старинным владениям Вельяминовых, тем более что родоначальником последних считался тысяцкий Ивана Калиты Протасий [55]. Если с.Протасьевское принадлежало самому Протасию, тогда нужно признать, что в первой половине XIV в. московские владения с юга довольно близко подходили к самому Дмитрову, а территория Дмитровского княжества была меньше территории Дмитровского уезда XV--XVI вв.

Западные, северные и северо-восточные границы Дмитровского княжества поры его самостоятельного существования определяются еще более условно. На западе дмитровская территория захватывала, очевидно, земли по верхнему течению Сестры и все течение Лутосны и Яхромы. Здесь источники фиксируют дмитровскую волость Лутосну с отъездцем (духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского) [56], в этом районе проходил дмитровско-кашинский рубеж 1504 г., о котором подробно говорилось в главе о территории Тверского княжества. На севере и северо-востоке пределы Дмитровского княжества ограничивались, вероятно, левобережьем р.Вели и левобережьем р.Дубны от устья р.Вели до границ кашинской Гостунской волости. На правом берегу Вели, в ее верховье лежали земли переяславской Мишутинской волости [57], а далее к северо-западу от Мишутина по тем же правым берегам Вели и Дубны располагались другие переяславские волости -- Бускутово и Серебож [58]. Таким образом, территория Дмитровского княжества должна была быть весьма скромных размеров [59].

Данных о территории Галицкого княжества еще меньше, чем историко-географических сведений о княжестве Дмитровском. К тому же все они относятся ко времени, когда Галич стал наследственным владением московских великих князей. Так, летописи сообщают об аресте в 1381 г. великим князем Дмитрием Ивановичем переяславского архимандрита Пимена, самовольно добившегося в Константинополе сана русского митрополита, и ссылке его в Чухлому [60]. Сохранившееся в Ермолинской летописи, в сводах 1497 и 1518 гг. известие о Пимене: «ведоша его... въ Галичь и посадиша его на Чюхлому» [61], дает основание полагать, что в XIV в. в административном отношении Чухлома была подчинена Галичу. В 70-х годах XIV в. этой территорией распоряжался Дмитрий Московский. Но вероятно, что Чухлома входила в состав Галицкого княжества и ранее, когда последнее еще было самостоятельным [62].

Судя по названию, к Галичу относилась и Соль Галицкая.

В духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского упоминаются два села, Борисовское и Микульское, которые ранее считались костромскими селами, но по завещанию Дмитрия Ивановича передавались вместе с Галичем его второму сыну Юрию [63]. Очевидно, оба села находились близ галицко-костромского рубежа, который, согласно духовному распоряжению 1389 г. московского великого князя, должен был измениться. С какими же более поздними поселениями можно отождествлять Борисовское и Микульское XIV в.? Район поисков обоих сел можно сузить, если принять во внимание не только их весьма вероятное пограничное положение, но и то, что они, скорее всего, относились к одному определенному месту. Едва ли Дмитрий Донской «отписывал» к Галичу два никак не связанных между собой географически костромских села. Речь в духовной этого князя шла, по-видимому, о каком-то едином комплексе костромских территорий, передаваемых Галичу. С указанных точек зрения весьма подходящими для локализации древних Борисовского и Микульского являются позднейшие д.Борисовская и с.Никольское пограничного с Галичем Шачебольского стана Костромского уезда. Оба поселения зафиксированы переписной книгой Костромского уезда 1678 г. [64]

Сам факт придачи Дмитрием Донским двух костромских сел к Галичу является показателем того, что в 80-х годах XIV в. галицкая территория была заселена и освоена слабо. По наблюдениям М.Н.Тихомирова, и в значительно более позднее время Галипкий уезд представлял собой лесистое и болотистое пространство с редкими точками селений, группировавшихся главным образом вокруг городских центров [65]. Несомненно, что в период самостоятельного существования Галицкого княжества во главе с потомками Константина Ярославича его население и уровень хозяйственного развития были еще меньше, чем при Дмитрии Донском. Далеко не полностью была освоена и весьма скромная по своим размерам территория Дмитровского княжества. Недостаток людских и материальных ресурсов у галицких и дмитровских князей не мог не сказаться на политическом значении и весе Галича и Дмитрова в общерусских делах.

В последнем отношении весьма показательны записи в двух псковских рукописях начала XIV в. Одна из книг была написана «Въ лъто 6000-ное, индикта въ мЪсяца ноября въ 19 день на память святого пророка Авдия... при архиепископЪ новгородьскомъ ДавыдЪ, при великомь князе новгородьскомь Михаиле, а пльскомь Ивань Федоровици, а посадниче Борисе...» [66]. Давыд стал новгородским владыкой 20 июля 1309 г. [67] Псковский посадник Борис умер 1 июля 1312 г. [68] Следовательно, рукопись была закончена 19 ноября одного из трех годов: или 1309, или 1310, или 1311. Запись на другой рукописи несколько моложе. Она помещена в паримейнике и свидетельствует о том, что работа над ним была завершена «Въ лЪто 6921... мЪсяца майя въ 17 день... при архиепископЪ ДавыдЪ Новгородьскомь, при великомъ князи МихаилЪ, при князи Борисоу при Пльсковьскомь, том же лЪтЪ въшьлъ въ Пльсковъ» [69]. Как уже говорилось в главе о территории великого княжества Владимирского, здесь неправильно проставлена цифра сотен: 900 вместо 800. Паримейник был написан 17 мая 1313 г., что подтверждается указаниями записи на тех лиц, во времена которых была изготовлена рукопись. Из записей следует, что в Пскове между 19 ноября 1309 г. и 19 ноября 1311 г. сидел князь Иван Федорович, а в мае 1313 г. городом и волостями управлял князь Борис, причем его правление началось где-то между 1 марта и 17 мая 1313 г., поскольку он «том же лЪтЪ въшьлъ въ Пльсковъ», а началом года в то время считалось 1 марта. Рассмотрение всех русских князей Иванов Федоровичей и Борисов, которые могли жить в начале второго десятилетия XIV в., приводит к заключению, что в записях упоминаются сын скончавшегося в 1335 г. галицкого князя Федора Иван и умерший в 1334 г. дмитровский князь Борис [70]. Таким образом, выясняется, что уже в начале XIV в. галицко-дмитровские князья служили в богатом торговом Пскове в качестве наместников великого князя Владимирского. Очевидно, что при княжении во Владимире Михаила Ярославича Тверского Дмитровское и Галипкое княжества были поставлены в какую-то зависимость от великокняжеской власти.

Об ограничении территориальных владений дмитровских князей, а следовательно, и о продолжавшемся упадке их власти, свидетельствует факт покупки села в Дмитрове Иваном Друцким [71]. Князь Иван Друцкий упоминается среди участников похода на Смоленск, организованного Иваном Калитой по приказу Орды. Поход состоялся зимой 1339/40 г. [72] По-видимому, приобретение дмитровского села Иваном Друцким имело место около названного времени. Позднее это село выкупил у друцкого князя Симеон Гордый [73]. Перекупка села говорит о том, что дмитровские князья были не в состоянии восстановить контроль над своей территорией и что этой территорией, по крайней мере ее частями, пытались, и притом успешно, завладеть московские великие князья.

Последние стремились поставить под свое управление также и территорию Галицкого княжества. Правда, в исторической литературе существует твердое мнение, что Галицкое княжество вплоть до 1363 г. сохраняло свою самостоятельность и только в 1363 г. его территория перешла под власть московского великого князя. Это мнение основывается на приводившейся уже летописной заметке 1335 г. о смерти галицкого князя Федора, а также на известии 1360 г., согласно которому «прииде изо Орды отъ царя князь Дмитрей Борисовичь пожалованъ на княжение въ Галичь» [74]. Данное сообщение, долгое время читавшееся только в позднем Никоновском своде, воспринималось исследователями как вполне достоверное в своей основе и служило показателем непрерывного существования независимого галицкого стола. Смущало только отчество Дмитрия -- Борисович. Составители средневековых русских родословцев, а вслед за ними и ученые-генеалоги XVIII--XX столетий считали, что последний самостоятельный князь Дмитрий был сыном не Бориса, а Ивана, внуком уже упоминавшегося князя Федора. Поэтому относительно известия 1360 г. Никоновской летописи А.В.Экземплярский, например, писал следующее: «...принимая в соображение то обстоятельство, что в Никон. летописи часто встречаются ошибки и в хронологии и в генеалогии, позволительно усомниться и здесь в правдивости ее известия, тем более, что во всех без исключения родословных изгнанный из Галича Димитрий считается сыном Ивана...» [75]. В существовании у галицкого князя Федора сына Ивана в настоящее время сомневаться не приходится. Иван Федорович упомянут не только в записи на псковском паримейнике 1313 г., но и в статье 1345 г. Рогожского летописца, где сообщалось, что на дочери князя Ивана Федоровича Марии женился младший сын Ивана Калиты Андрей [76]. Что касается последнего галицкого князя Дмитрия, то вопрос о его отце решился с обнаружением Рогожского летописца. В этом раннем источнике приведено то же отчество Дмитрия, что и в Никоновской летописи, -- Борисович [77]. Становится очевидным, что все известие 1360 г. о галицком князе Никоновской летописи является достоверным и что последний галицкий князь, вопреки показаниям позднейших родословцев, был сыном не Ивана, а Бориса.

Согласно известию 1363 г. ростовского летописного источника, у Дмитрия Борисовича была жена [78]. Следовательно, к 60-м годам XIV в. это был уже взрослый, сложившийся человек. Определяя, сыном какого князя Бориса мог быть севший в 1360 г. на галицкий стол Дмитрий, приходится остановиться на князе Борисе Дмитровском, скончавшемся в Орде в 1334 г. Думается, чти именно такое родство объясняет, почему один из внуков Дмитрия Борисовича в первой трети XV в. владел вотчиной в Дмитрове [79]. Последний факт свидетельствует и о том, что традиции владельческого единства Галича и Дмитрова дожили даже до XV в. Естественно, такие традиции были живучи и в XIV в. Их существование обусловило в определенной степени передачу в 1360 г. ханом галицкого стола сыну дмитровского князя.

Красноречива сама дата этой передачи. Посажение Дмитрия на стол в Галиче произошло с помощью Орды в тот самый год, когда на великое княжение Владимирское садится из той же монголо-татарской руки суздальский князь Дмитрий Константинович, а весь Ростов получает, скорее всего по ханскому ярлыку, местный князь Константин Васильевич [80]. Все три события, несомненно, взаимосвязаны. Суть их довольно прозрачна. Посажение на владимирский стол суздальского, а не московского князя, закрепление в Галиче дмитровского князя, передача всего Ростова местному князю отразили крупную политическую акцию Орды, направленную на подрыв объединительных достижений московских князей. Для вступившей в полосу смут Орды очень важно было удержать в подчинении богатый русский «улус», но для этого было необходимо приостановить усиление стремившейся к национальному освобождению Москвы. Поэтому передача Галича Дмитрию Борисовичу должна была преследовать антимосковские цели. А если так, то это означает, что в предшествующий период московские князья в отношении Галича чего-то добились.

И эти свои достижения московское правительство терять не хотело. Уже через три года после ордынских нововведений 1360 г. москвичи окончательно согнали с великокняжеского стола суздальского князя; поддержав своего ставленника, заставили удалиться из Ростова Константина Васильевича, а из Галича выгнали Дмитрия [81]. Таким образом, источники указывают на то, что в 1360--1363 гг. Галицкое княжество было реставрировано с помощью ордынской силы. И то обстоятельство, что в 1360 г. Галич получил не прямой потомок галицкого князя, а его племянник, подчеркивает своеобразие момента. Весьма характерно, что даже при поддержке монголо-татар Дмитрий Борисович уже не претендовал на свою отчину -- Дмитров. Но ему удается получить дедину -- окраинный Галич. Видимо, Дмитрий Борисович еще живет воспоминаниями о прежнем владельческом единстве Дмитрова и Галича. У него есть определенные права на эти города с их волостями, но реализовать их самостоятельно ему уже не под силу. Очевидно, до 1360 г. в политическом статусе Дмитрова и Галича произошли какие-то изменения. Какие же?

Летописная статья 1368 г., повествуя о первом походе литовского великого князя Ольгерда на Москву, наряду с московской и коломенской упоминает и дмитровскую рать. Все три рати были в распоряжении московского великого князя Дмитрия Ивановича [82]. Становится ясным, что к 1368 г. Дмитров уже был в руках Москвы. Принадлежность Дмитрова к владениям московского князя вырисовывается и из анализа событий 1372 г., когда враждовавший с Дмитрием Ивановичем Московским тверской князь Михаил Александрович взял и сжег Дмитров [83]. С другой стороны, в последней духовной великого князя Ивана Ивановича Красного Дмитров еще не упоминается в составе московских владений. Эта духовная датируется 1359 г. Следовательно, превращение Дмитровского княжества в вотчину московских князей произошло между 1359 и 1368 гг. Поражение в 1360 г., т.е. как раз в названный промежуток времени, сына дмитровского князя на стол не в своей отчине, а в Галиче подсказывает дату присоединения Дмитрова к Москве. Это -- 1360 г. Очевидно, что московский великий князь, за которого по причине его малолетства действовали его бояре, лишившись в первой половине 1360 г. владимирского стола и оказавшись обладателем весьма скромных по размерам территорий в собственно Московском княжестве [84], компенсировал это захватом соседнего с Москвой небольшого Дмитровского княжества. Захват совершился, видимо, без особых потрясений. Дмитровские князья были слабы, а в самом Дмитровском княжестве уже ряд лет существовали владения князей московского дома и распространялось их влияние.

Что касается Галицкого княжества, то тут уместно вспомнить то место из духовной Дмитрия Донского 1389 г., которое около полутора столетий служит предметом обсуждения историков. В своей духовной Дмитрий Иванович сослался на «купли» деда -- Ивана Калиты. Среди этих «купель» (Белоозера, Углича) был и Галич «со всЪми волостми и съ селы и со всЪми пошлинами» [85]. Недоумения и споры исследователей по поводу утверждений завещания Дмитрия Донского объясняются двумя моментами, которые в свое время четко сформулировал А.Е.Пресняков [86]. Во-вторых, ни в духовных самого Ивана Калиты, ни в духовных его сыновей -- преемников на московском и владимирском великокняжеских столах Симеона Гордого и Ивана Ивановича Красного -- «купли, и в их числе галицкие земли не фигурируют» [87]. Во-вторых, считалось, что во времена Донского по крайней мере на Белоозере и в Галиче продолжали править князья местных династий. Однако, как показал предшествующий анализ, в отношении Галича дело обстояло много сложнее, чем считали прежние исследователи, ибо присутствие на галицком столе представителя боковой линии галицких князей и посажение его в Галиче в тот год, когда Орда активно вмешалась в русские дела, указывают скорее всего на восстановление независимого Галицкого княжества. Поэтому второе основание для споров должно отпасть, но первое остается.

Расхождение между завещаниями Дмитрия Ивановича и его предшественников комментировалось учеными по-разному. Н.М.Карамзин, первый обративший внимание на это несоответствие духовных грамот московских князей, сглаживал противоречие указанием на то, что Галич и другие «купли» «до времени Донского считались великокняжескими, а не московскими: потому не упоминается об них в завещаниях сыновей Калитиных» [88]. В то же время, несколько противореча себе, он подчеркивал зависимость «купель» от Московского княжества: они «не были еще совершенно присоединены к Московскому княжеству» [89]. Это сделал лишь Дмитрий Донской.

Н.М.Карамзину возражал С.М.Соловьев. По его мнению, присоединять «купли» к территории великого княжества Владимирского Ивану Калите не имело смысла, так как великим князем по его смерти мог стать не только представитель московского княжеского дома, но и князь тверской или нижегородский. «Это значило бы обогащать других князей за свой счет», -- писал С.М.Соловьев [90]. Такое соображение С.М.Соловьева, разрушающее гипотезу Н.М.Карамзина, нельзя не признать резонным, хотя и с некоторыми оговорками.

Дело в том, что, как было показано в главе III, князья, занимавшие в XIV в. стол великого княжения Владимирского, стремились к расширению подвластной им территории и превращению ее в свое наследственное владение. Существование такой тенденции указывает на то, что великие князья XIV в. смотрели на управляемые ими земли несколько иначе, чем историк XIX в. Они больше заботились о том, чтобы, увеличивая территорию великого княжества, закрепить ее за собой и своим ближайшим потомством, чем угнетались постоянными опасениями (хотя такие опасения и появлялись) относительно возможного перехода в будущем владимирского стола в руки представителей иных династий. Поэтому вопрос, поднятый С.М.Соловьевым, должен решаться в иных плоскостях. Чтобы дать на него ответ, необходимо выяснить, во-первых, достигалось ли вообще расширение владимирской территории путем прикупов целых княжеств и, во-вторых, допускала ли Орда значительный территориальный рост великого княжения.

В отношении первого приходится констатировать, что никаких аналогичных или сходных случаев в XIV в. источники не отмечают. Данных, которые заставляли бы предполагать, что сыновья Александра Невского, князья тверского или московского домов (свидетельство о «куплях» Ивана Калиты как предмет анализа здесь, естественно, во внимание принято быть не может) увеличивали Владимирскую территорию какими-либо земельными покупками, не говоря уже о покупках соседних княжеств, нет. С другой стороны, как отмечали исследователи и как это было подтверждено выше, в XIV в. над землями великого княжества Владимирского установила свой контроль Орда, которая по мере возможности стремилась законсервировать размеры владений владимирских князей и контролировать сами посажения на великокняжеский стол. Политика Орды в русских землях в первой половине XIV в. показывает, что условий для «купель» в том их понимании, как предлагал Н.М.Карамзин, на Руси не было, и здесь С.М.Соловьев был прав.

Однако объяснение загадочных «купель» духовной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского, предложенное самим С.М.Соловьевым, и повторявшее, кстати, другую мысль Н.М.Карамзина, в свою очередь страдало уязвимостью. По мнению С.М.Соловьева, «Калита купил эти города у князей, но оставил еще им некоторые права владетельных, подчиненных, однако, князю Московскому, а при Дмитрии Донском они были лишены этих прав» [91]. Догадка С.М.Соловьева не снимает недоумений. Непонятным остается характер отношений между московскими князьями и князьями «купленных» княжеств (С.М.Соловьев пишет только о городах, что неточно), причем отношений длительных, существовавших по меньшей мере на протяжении двух десятков лет.

Поэтому Б.Н.Чичерин решал задачу более просто и прозаично. Он полагал, что «купли» Ивана Калиты действительно имели место, что территориально Галич, Углич и Белоозеро не сливались ни с Московским княжеством, ни с великим княжеством Владимирским, там сидели свои князья, но... «неизвестно на каких правах» [92].

По-своему пытался разрешить проблему В.И.Сергеевич. Принимая аргументы С.М.Соловьева против Н.М.Карамзина, он в то же время указывал на недостаточность позитивных доводов автора «Истории России с древнейших времен». Если «купли» Калиты действительно имели место, то, по мнению В.И.Сергеевича, князь Иван должен был все-таки сказать о них в своей духовной, тем более что мелкие приобретения (село Богородское, купленные люди, бортники, даже кусок золота) были аккуратно перечислены в его завещании. «Итак, -- подводил итог В.И.Сергеевич, -- молчание завещаний Калиты и его детей остается необъясненным, а возбуждаемые им сомнения неустраненными. Несомненно только следующее: Галич, Белоозеро и Углич в состав московской территории вошли при Дмитрии Донском» [93]. Последнее обстоятельство, казавшееся В.И.Сергеевичу несомненным, дало ему повод подозревать ссылку духовной Дмитрия Донского. Полагая, что внук Калиты присоединил Галич силой, В.И.Сергеевич делал вывод о «несоответствии языка официальных актов с действительными способами приобретения» земель московскими князьями, а поэтому указание Донского на «купли» деда расценивал как своего рода пропагандистский прием, вызванный «желанием замаскировать» насильственные действия [94]. Эту мысль В.И.Сергеевича позднее разделял и А.Н.Насонов [95]. В последнее время ее поддержал также французский исследователь В.А.Водов [96].

Значительное внимание вопросу о «куплях» Ивана Калиты уделил А.Е.Пресняков. Он внимательно разобрал все аргументы своих предшественников, сделал ряд интересных частных наблюдений, но в целом его толкование вопроса эклектично, и к твердому выводу он так и не пришел. С одной стороны, А.Е.Пресняков согласился с той точкой зрения Н.М.Карамзина, что «купли» князя Ивана имели отношение к великому княжению, а не к собственно Московскому княжеству [97]. А.Е.Пресняков даже попытался подкрепить заключение Н.М.Карамзина указанием на структуру завещания Дмитрия Донского, где, по его мнению, было проведено четкое разграничение между старыми вотчинами (московскими) и великокняжескими владениями [98]. К последним А.Е.Пресняков отнес и «купли» Ивана Калиты. Однако ссылка духовной на характер приобретения Галича, Углича и Белоозера заставила А.Е.Преснякова все-таки выделить «купли» из общего комплекса великокняжеских волостей [99]. Даже при довольно искусственном членении завещания Дмитрия Ивановича [100] содержание сделок, названных в нем «куплями» Калиты, а также судьбы Галича, Углича и Белоозера до их слияния с вотчиной московских князей продолжали быть для А.Е.Преснякова неясными, и он вынужден был воспользоваться объяснением С.М.Соловьева об оставлении Калитой некоторых владельческих прав за местными князьями [101]. «Уступка княжеских владений великому князю с сохранением права владельца "ведать" их пожизненно встречается и позднее в московской практике», -- писал А.Е.Пресняков, пытаясь дополнить объяснение С.М.Соловьева ссылкой на передачу белозерской княгиней Феодосией земель своему племяннику Дмитрию Донскому [102]. Но разбирая указанный им же случай, А.Е.Пресняков вынужден был констатировать, что речь в нем идет только о части княжеских белозерских волостей, а не обо всем княжении, и что «купли» Калиты -- «владения иного типа и судьба их иная» [103]. В итоге решения вопроса о «куплях» так и не последовало.

Весьма ценные соображения о «куплях» были высказаны М.К.Любавским. Он отверг мысль С.М.Соловьева о том, что в результате сделок Калиты за местными князьями могли оставаться права самостоятельных правителей. «... Такая сделка, -- считал, и основательно, М.К.Любавский, -- была бы мыслима в форме предоставления княжеств в пожизненное владение продавшим князьям, а не до поры до времени, со включением и преемников» [104]. Сам М.К.Любавский полагал, что «купли» действительно имели место, что Калита купил Галич, Углич и Белоозеро, заплатив ордынский выход за местных князей (здесь М.К.Любавский последовал за догадкой, высказанной еще С.М.Соловьевым [105]), которые в результате такой операции перешли на положение князей служебных [106]. Но если М.К.Любавский прав в определении юридического статуса утративших свою власть галицкого, углицкого и белозерского вотчичей, то его мнение о характере «купель» Калиты вызывает серьезные сомнения. Оно не находит аналогий в фактах русской истории XIII--XIV вв. Непонятным остается и отсутствие упоминаний «купель» в духовной самого Калиты и его сыновей.

Поэтому Л.В.Черепнин высказался за существование недошедшего завещания Ивана Даниловича, в тексте которого упоминания о «куплях» имелись. По предположению Л.В.Черепнина, эта духовная Калиты не была утверждена в Орде, и ее пришлось отставить. Лишь полвека спустя Дмитрий Донской вспомнил о ней и в своей «душевной» грамоте сослался на «купли» деда [107].

Нужно сказать, что мысль Л.В.Черепнина о третьей духовной грамоте Ивана Калиты не является оригинальной. Впервые она была высказана В.И.Сергеевичем, который сам же отверг ее по весьма веским соображениям [108].

На другой недостаток изложенной концепции указал А.И.Копанев, отметивший, что Л.В.Черепнин под «куплями» понимает «обычные приобретения сел на территории Белоозера, Галича и Углича», тогда как в духовной Донского речь идет о «купле» его дедом целых княжений [109]. Под «куплями» А.И.Копанев предложил понимать «определенный успех политики Ивана Калиты, который давал право внуку указать на купли как на основание своих политических действий» [110]. Нельзя не видеть, что подобный «определенный успех» не разъясняет существа дела. «Определенность» страдает неопределенностью. Не случайно поэтому, что, говоря о Белоозере, А.И.Копанев «куплей» Калиты считает ... брак белозерского князя с дочерью Ивана Даниловича, в результате которого княжество будто бы было подчинено Москве [111]. Думается, что искусственность подобного понимания очевидна.

С.М.Каштанов предположил, что Иван Калита купил только города Галич, Белоозеро и Углич, а их волости были захвачены уже Дмитрием Донским, примирив при таком решении вопроса мнения С.М.Соловьева и В.И.Сергеевича [112].

Подводя итог высказанным в исторической литературе точкам зрения на «купли» Ивана Калиты, упомянутые только в завещании 1389 г. Дмитрия Донского, приходится констатировать, что все рассмотренные выше ученые мнения загадки не решили. На старом материале о политической судьбе Галича остается говорить только в самой общей форме. Ясно, что Галич попадает под власть сидевших на владимирском великокняжеском столе московских князей, но произошло ли это при Дмитрии Донском или значительно раньше, при Иване Калите, выяснить без дополнительных данных невозможно.

Такие дополнительные данные содержит запись на галицком евангелии 1357 г.: «В лЪто 6865 индикта 10-е, кроуга солнечного 6-е мЪсяца февраля 22 на память святого отца Офонасья написано бысть святое еуаггелие въ град(Ъ) в ГаличЪ при княженьи великого князя Ивана Ивановича рукою грешного Фофана, оже боуду не исправил в коемь мЪcтЪ, исправя бога дЪля чтите, а не кленЪте» [113].

Современность и достоверность записи не вызывают сомнений [114]. Из нее явствует, что самостоятельного Галицкого княжества в 1357г. не существовало. Галицким князем считался занимавший стол великого княжения во Владимире второй сын Калиты Иван Иванович Красный. Этот факт, во-первых, подтверждает высказанную ранее мысль о том, что в 1360 г. Галицкое княжество получило независимость с помощью Орды; во-вторых, становится ясным, что князья московского дома владели Галичем еще до Донского и ссылка последнего в своей духовной на «купли» деда отражала реальность, Очевидно, что первым из московских Даниловичей, распространивших свою власть на Галицкое княжество, был Иван Калита.

Почему же, однако, Дмитрий Донской называл это «куплей»? Для выяснения поставленного вопроса необходимо решить предварительную задачу. Она заключается в определении того, слилось ли территориально Галицкое княжество с Московским, а может быть с великим княжеством Владимирским, или же сохранило территориальную целостность. Духовная Дмитрия Донского дает основание полагать, что слияния не было. Показания духовной находят подтверждение во второй договорной грамоте Дмитрия Ивановича с его двоюродным братом Владимиром Андреевичем. В XV веке знали, что указанный договор был заключен при жизни митрополита Алексея [115], т.е. до 12 февраля 1378 г., когда умер этот церковный и политический деятель [116]. С другой стороны, договор не мог быть составлен ранее начала 1372 г., поскольку в его тексте упоминаются дети Владимира Андреевича [117]. Такое упоминание было бы бессмысленным, если князь Владимир не был бы женат. Женился же он в начале 1372 г. на дочери великого князя Литовского Ольгерда Елене [118]. Следовательно, соглашение было заключено между началом 1372 г. и 12 февраля 1378 г. Эти хронологические рамки можно сузить. Сохранившийся текст договора упоминает сына великого князя: «... тоб(е), брата своег(о) старЪишег(о), князя великого), соб(Ъ) отцемъ, а сына твоег(о)...», «а ци б(ог)ъ размыслить о с(ы)ну о твоем, о братЪ...» [119]. Речь может идти только о сыне Дмитрия Ивановича Василии, родившемся 30 декабря 1371 г. [120] Следующий сын Дмитрия Юрий родился 26 ноября 1374 г. [121], но он в договоре не упоминается. Отсюда вытекает, что последний составлен между началом 1372 и 26 ноября 1374 г. В тексте договора наблюдается двойственное решение вопроса о территории великого княжения Владимирского. С одной стороны, Владимир Андреевич обязывался «вотчины м(и), г(о)с(поди)не, твоее и великог(о) кня[женья] ми под тобою не искати», из чего можно сделать вывод, что великое княжение принадлежало Дмитрию Московскому. С другой -- в грамоте сохранилась фраза «пожалуетъ нас б(ог)ъ, наидемъ тоб(ъ), княз(ю) великому, великое...» [122]. А.В.Экземплярский, а вслед за ним и другие исследователи, дополнили фразу словом «княжение», что представляется бесспорным [123]. В таком случае необходимо прийти к заключению, что в момент составления договора Дмитрий Московский не обладал всей полнотой власти во Владимирском великом княжестве.

Отмеченное противоречие находит свое объяснение в той ситуации, которая сложилась в Северо-Восточной Руси в 1371--1373 гг. 10 апреля 1371 г. из Орды на Русь с ханским ярлыком на великое княжение Владимирское вернулся Михаил Александрович Тверской, но закрепиться на территории великого княжения из-за сопротивления москвичей ему не удалось [124]. Чтобы положить конец проискам тверского князя, в Орду отправился Дмитрий Московский. За большие деньги ему в свою очередь удалось получить от Мамая великокняжеский ярлык [125], однако монголо-татары не отобрали при этом ранее выданного ярлыка у Михаила Тверского. С осени 1371 г., жогда Дмитрий Иванович возвратился из Орды, на Руси по сути дела сложилось двоевластие. И московский, и тверской князья стремились закрепиться в городах и волостях великого княжения. Почти весь 1372 г. прошел под знаком ожесточенной борьбы между ними. В итоге перевес оказался на стороне Дмитрия Ивановича, но Михаил Тверской сумел удержать за собой некоторые великокняжеские территории, в частности в Торжке и Бежецком Верхе. Лишь после 20 декабря 1373 г., т.е. в самом конце 1373 г. или начале 1374 г., по словам летописи, «створишеться миръ» между соперниками [126]. Очевидно, что после этого мира все великое княжение и формально и фактически принадлежало уже одному Дмитрию Московскому. Следовательно, колебания в вопросе о судьбах великого княжения, отраженные во второй договорной грамоте Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем, могли иметь место только до конца 1373 -- самого начала 1374 г. Таким образом, хронологические рамки оформления данной договорной грамоты еще более сужаются: начало 1372 г. -- начало 1374 г. Скорее всего, она была составлена в 1372 г., когда между Москвой и Тверью шла особенно напряженная борьба.

Сам документ дошел в очень дефектном состоянии. Правый и левый края его оборваны, осталась только средняя часть. В ней читается следующая фраза: «А рубежь Галичю и Дми... при ИванЪ и при наших отцЪхъ при великих князЪхъ...» (многоточием отмечены утраченные места) [127]. Фраза представляет собой шаблонную формулу. Пропуск в ее середине может быть реконструирован на основании подобных же формул других княжеских договорных грамот XIV в. В целом фраза должна читаться так: «А рубежь Галичю и Дми[трову как былъ при нашемь дЪдЪ при великом князи] при ИванЪ и при наших отцЪхъ при великих князЪхъ...» [128]. Восстановленный в таком виде текст договора 1372 г. свидетельствует, во-первых, о наличии четких границ Галича и Дмитрова, из чего можно заключить, что их территории не сливались с другими, оставались обособленными; во-вторых, возводит эти границы ко времени Ивана Калиты, который как раз и совершил пресловутые «купли»; в-третьих, ясно указывает на неприкосновенность установленных при Калите галицких и дмитровских рубежей вплоть до вокняжения Дмитрия Ивановича. Таким образом, необходимо признать, что в результате «купли» Калиты Галич сохранился как определенная территориальная единица. Никакого присоединения к Москве или Владимиру не произошло [129].

Зафиксировав это обстоятельство, можно теперь вернуться к вопросу о самой сути «купли» Галича. Уже семантика слова «купля» подсказывает, что речь должна идти о какой-то покупке. Но мысль о приобретении Калитой Галича у местного князя за внесенный ордынский выход, отчетливо высказанная М.К.Любавским, неприемлема. Русская история XIV в. подобных сделок не знала. В те времена русские князья получали княжества по ханским ярлыкам, которые можно было купить. Так, в частности, был приобретен великим князем Василием Дмитриевичем в 1392 г. Нижний Новгород. По словам летописи, этот сын Дмитрия Донского, раздав «дары великии» в Орде, «взя Нижний Новъградъ златомъ и сребромъ, а не правдою» [130]. Подобным образом, видимо, поступал еще прадед Василия Иван Калита, за большие деньги получая в Орде ярлыки на мелкие княжества, в частности на Галич. Такую операцию Дмитрий Донской, скорее всего, и называл «куплей» своего деда. Местные же князья, видимо, служили великокняжескими наместниками в Новгороде, Пскове или крупных центрах Владимирского великого княжества (например, в Костроме).

Предложенное объяснение характера «купель» Ивана Калиты снимает все те недоумения историков, о которых говорилось выше. В самом деле, получение ярлыка на Галицкое княжество подразумевало существование княжества как определенной территориальной единицы. Ярлык на галицкий стол мог быть передан ордынским ханом не только князю-москвичу, но и любому другому русскому князю. Так, кстати говоря, оно и случилось в 1360--1363 гг. Подобная возможность делает понятной ту феодальную юридическую тонкость, почему, владея Галичем, Калита и его сыновья не могли считать его территорию частью территории своей московской вотчины или великого княжества Владимирского. Тем самым проясняется отсутствие упоминаний о «куплях» в их духовных грамотах.

Итак, удается установить, что в политическом статусе Галича до 1360 г. произошли серьезные изменения. Оказывается, галицкая территория весьма продолжительное время находилась под контролем московских князей. Вполне возможно, что Иван Калита начал править в Галиче вскоре после смерти в 1335 г. Федора Галицкого [131]. Московские князья занимали галицкий стол до самого конца 50-х годов XIV в., когда, как уже говорилось, Орда передала ярлык на этот стол дмитровскому князю Дмитрию Борисовичу.

Пример с Галичем вскрывает явления более широкого и общего порядка в формировании государственной территории Северо-Восточной Руси. Политический упадок ряда мелких северо-восточных русских княжеств в начале XIV в. вполне логично завершился во времена Ивана Калиты его «куплями», т.е. управлением их территорией без права наследственного владения. Наряду с попытками расширения пределов великого княжества Владимирского, стремлением сделать отчинными приобретенные на чужих территориях села, «купли» были проявлением, хотя и своеобразным, того общего центростремительного процесса на русском Северо-Востоке, который ясно обнаруживается в XIV в.

В этот процесс оказались вовлеченными и дмитровско-галицкие территории. Они все более и более подпадали под контроль великих князей владимирских, а в конце 50 -- начале 60-х годов XIV в. превратились уже в наследственные земли великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Всякие остатки политической самостоятельности Дмитровского и Галицкого княжеств, их потенциальные возможности возвращения в число суверенных государственных образований были ликвидированы.

К концу XIV в. распалось на уделы долгое время бывшее единым Стародубское княжество. Свидетельства о его дроблении содержатся в актах XIV--XV вв., а также в более поздних источниках -- родословных книгах. Согласно этим документам, у князя Андрея Федоровича Стародубского было четыре сына: Федор Стародубский, Василий Пожарский, Иван Ряполовский и Давыд Палецкий [132]. Прозвища сыновей Андрея Федоровича, полученные ими по центрам владений, помогают определить местоположение их уделов и вместе с тем очертить ту основную территорию, которую занимало Стародубское княжество в XIV в.

Самым крупным из четырех образовавшихся уделов был сооственно Стародубский. Его центром стала столица княжества г.Стародуб, располагавшийся на правом берегу Клязьмы на месте современного Кляземского Городка [133]. В состав территории удела входило стоявшее к северо-востоку от Стародуба близ оз.Горшкова с.Алексино, в конце XIV -- первой четверти XV в. бывшее центром одноименного стана [134]. Принадлежность других селений к Стародубскому уделу определяется по их названиям, соответствующим прозвищам потомков князя Федора Андреевича Стародубского. Так, младший сын этого князя Василий носил прозвище Ромодановского [135]. Известно расположенное к востоку от Стародуба с.Ромоданово [136] -- очевидно отчина князя Василия. По всей вероятности, оно входило в Стародубский удел. Один из внуков князя Ф.А.Стародубского Петр Федорович носил прозвище Осиповского [137]. Оно было дано ему по с.Осипову, стоявшему на юг от Стародуба [138]. По-видимому, и это село нужно относить к территории Стародубского удела. Другой внук князя Федора князь Михаил Иванович Голибесовский около середины XV в. владел вотчинным селом Троицким [139]. Поскольку оно принадлежало еще его отцу, можно считать, что Троицкое также относилось к Стародубскому уделу. Местоположение с.Троицкого устанавливается на основании раздельной грамоты 1490 г. на это село между князьями Ф.Ф. и В.Ф.Пожарскими, сыновьями князя Ф.Д.Пожарского, купившего Троицкое у князя М.И.Голибесовского, и старых карт. В раздельной упоминается «Черневская сторона» Троицкого села [140]. На картах примерно в семи км на юг от г.Коврова показано с.Троицкое, а в двух км юго-западнее Троицкого -- д.Чернева [141], которая, очевидно, и дала название «Черневской стороне». Все это позволяет отождествлять села Троицкое XV в. и Троицкое XIX в. В меновной грамоте, относимой примерно к 40--70-м годам XV в., князей Ф.Д.Пожарского и М.И.Голибесовского на с.Троицкое упомянуты соседние владения «брата» князя Андрея [142]. Карта фиксирует рядом с с.Троицким д.Андреевскую [143], в которой по сходству названий и расположению следует видеть владение князя Андрея. Речь должна идти не о князе Андрее Даниловиче Пожарском [144], как полагал И.А.Голубцов, такой князь неизвестен, а о князе Андрее Федоровиче Кривоборском, троюродном брате Ф.Д.Пожарского и внуке Ф.А.Стародубского. То, что владения А.Ф.Кривоборского находились в районе д.Андреевской, подтверждается фактом принадлежности ему с.Рождественского (будущего г.Коврова) [145] и упоминанием в раздельной грамоте 1490 г. на с.Троицкое «рубежа» князя Василия Коврова -- единственного сына А.Ф.Кривоборского [146]. Очевидно, участок д.Андреевской, а также с.Рождественское должны быть отнесены к территории Стародубского удела. Возможно, в этот удел следует включать также села Татарово и Шустове -- вотчинные владения князя Ивана Васильевича Ромодановского, правнука Федора Андреевича Стародубского [147]. Село Татарово стояло на правом берегу р.Мстеры, левого притока р.Тары; село Шустове -- на левом берегу р.Тары, правого притока Клязьмы [148].