Вестфальский мир

Люди бывают незрячими к светочу разума по разным причинам. Прежде всего, это их собственные страсти, их эгоизмы, их аппетиты, как писали в английской философии того времени. Будучи обуреваемы этими аппетитами, люди закрывают глаза на законы природы, на мораль, и эти законы действуют в порочной логике. Это самая главная причина. Меньшей по важности причиной может быть просто некая умственная отсталость, неспособность разобраться в себе, неспособность увидеть этот светоч разума.

Те, кто не откликается на этот светоч разума, по сути дела, нелюди, они вне закона. Они не могут руководствоваться базовыми моральными принципами, с ними нельзя находиться в политическом сообществе, они могут сделать все, что угодно. Те, кого Локк изгоняет за границы этого политического сообщества - это как раз те, кто не зрят светоч разума. Политическое сообщество по Локку строится как раз на признании единого морального закона, но с теми, кто к нему глухи, слепы и так далее, с ними нельзя иметь устойчивых отношений, на них нельзя распространять толерантность. Вот это, по сути, философское объяснение. В отношении тех же атеистов он пишет: «Потому с атеистами нельзя жить вместе, потому что им нельзя доверять» Милль Дж.См. Утилитаризм. О свободе. Спб., 1900. С. 195, З84. Атеисты, отвергающие Бога, как первоисточник закона, не надежны. Теперь давайте посмотрим, что это означает в политическом отношении. В философской теории моральный разум - это вообще нечто вечное, неизменное, но, переходя к политической жизни, мы знаем, что ничего вечного и неизменного нет. Светоч разума - это всегда конкретные законы, которые существуют в данном обществе и отождествляются философски с разумом. Законы Англии, превращение Англии в nation-state - вот что для Локка закон природы, по существу. Т.е. сами эти границы - границы терпимого и нетерпимого. По большому-то счету, если мы мыслим исторически, а не метафизически, эти границы прокладывает не абстрактный универсальный вечный разум, а прокладывают существующие политические реалии, включая эти законы, действующие в определенных политических и исторических контекстах. С папистами в самом деле нельзя было иметь дел, но не вообще, а в конкретных условиях, в условиях существования Габсбургской католической империи, которая и возглавляла, по сути дела, контрреформацию и которая была колоссальной силой в континентальной Европе, постоянно угрожающей Англии.

За этим философским объяснением нам нужно увидеть некие политические реалии. Кто-то неизбежно оказывается исключен, кто-то неизбежно поражается в правах, у кого-то неизбежно отрицают права человека. Кто-то нетерпим абсолютно, и это есть, политическая реалия. И Локк это прописывает достаточно внятно, в той мере, в какой он ведет анализ политический, но придает этому присущее тому времени обоснование и объяснение. Второе, что мы можем сказать, это то, что границы в самом деле не являются незыблемыми, не являются неизменными. Для Локка, да, они неизменны, атеистов вообще нельзя терпеть, папистов вообще нельзя терпеть и так далее. Но в действительности мы знаем, что уже через полгода после смерти Локка, в Англии 18 века, в Англии Ганноверской династии, проблема атеистов по сути утеряла свое политическое значение. Атеисты были прекрасно инкорпорированы, их не исключали, на них распространили все права, они были включены в эту зону. Почти так же, с какими-то рецидивами, связанными с Французской революцией, борьбой с Наполеоновской империей и так далее, были инкорпорированы и католики. Во всяком случае, для Викторианской Англии быть католиком - это вовсе не означает быть пораженным в правах. Т.е. мы видим, как перешагнули через те границы, которые для Локка были положены незыблемыми. В качестве общей формулировки можно сказать: «Границы толерантности меняются тогда, когда ранее исключенная группа способна бросить политически значимый вызов тому режиму толерантности, который обеспечивается существующей властью» Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными государствами. - Т. XI. . Когда все эти атеисты, католики, все исключенные по Локку, были бы инкорпорированы, они должны были бросить некий вызов, должна была измениться сама диспозиция политических сил. И она действительно изменилась в 18 веке. Изменилась в связи с начавшейся промышленной революцией, изменилась в связи с новым соотношением сил в континентальной Европе, хотя бы в том смысле, что главным оппонентом Англии уже оказалась Франция, а не Габсбургская Империя, которая во многом дезинтегрировалась и утратила свое религиозное мессианство. Франция боролась не как католическая страна, а как та страна, которой просто нужны были колонии, золото, пряности. В 18 веке была совершенно другая логика борьбы, чем в Габсбургской Империи раньше. И в этих условиях атеистов и папистов инкорпорировали.

А кого не инкорпорировали? Вот тут было бы интересно посмотреть на английское избирательное право. Я думаю, что вам, как лицам, связанным с политикой, известно, что никакого всеобщего избирательного права не было в Европе вплоть до начала 20 века. Право в самых либеральных режимах всегда было дискриминационным. В Англии всеобщее избирательное право утвердилось только после Первой Мировой войны, в 1919 году, когда женщинам, и то с определенным возрастным цензом, дали избирательные права. Весь 19 век - это постоянная борьба за то, где именно прочертить границу тех, кто допущен и тех, кто не допущен. Это невероятно актуальный вопрос. Начиная от первого билля о реформах 1830 - 1831 годов имущественные цензы всегда были. Так вот, я бы так сказал: изменение границ толерантности - это, по сути дела, процесс политической борьбы, а вовсе не метафизики.

Третий вывод, который можно сделать из локковских исследований Вестфальской системы. Мы с вами сказали о том, что проблема в том виде, как она была решена Локком и так, как она остается решенной в этом аспекте, в современном либерализме в том числе, это решение строится на четком разграничении сферы частного и сферы публичного. Повторяю, базисное локковское решение - все, что относится к сфере частного, не должно подвергаться цензурированию, вмешательству со стороны государственной власти. Принципиальный вопрос, который ставит уже современная западная демократия, то, что называют радикальной демократией: «А оттеснение чего-то в сферу частной жизни - не есть сама по себе репрессия?» Понятно, что уже целые районы Англии перестали быть англо-саксонскими, как например, в Лондоне в районе Брикстона увидеть белого человека не очень просто. Если белый человек там появляется, то, наверное, он чувствует себя в такой же опасности как американцы в той же Фоллудже. Ставится вопрос такой. В Англии, так же как во всей Европе пятница - рабочий день, воскресенье - выходной. Почему, спрашивает мусульманин. Мы хотим, чтобы в соответствии с нашими верованиями выходной день был бы пятница. Евреи могут поставить такой же вопрос в отношении субботы. Почему мы должны не работать - речь идет о госслужащих - почему мы должны не работать в воскресенье, мы готовы работать, и почему вы нас заставляете работать в пятницу, как это объяснить? Из какой логики, которую могли бы признать и христиане, и мусульмане. Ведь это, по сути дела, не из какой логики не объяснимо. Это выводимо только из логики власти.

Христиане, являются доминирующей группой, и определяется базисные правила игры, на английском называется ground rules. А в смысле локковского разума, универсального разума, который должен нести свет истины для всех, попробуйте это объяснить. Не в логике власти, а в логике этого отвлеченного, якобы неизменного и вечного разума. Вывод который можно бы сделать вот какой. Если мы говорим, что любой режим это есть режим господства, то исходя из этого мы можем поставить два очень существенных вопроса, которые находятся в фокусе уже современных, в 20-м веке идущих, дискуссий о Вестфальской системе. Можно ли от режима господства, перейти к чему-то более нравственно достойному? К тому нравственно достойному, что не будет в себе содержать столь ярко выраженного момента господства, как локковская концепция? Допустим, Юрген Хабермас, может сказать, что для той модели deliberate democracy в отличие от liberal democracy, центральной является идея не толерантности, а солидарности. Идея солидарности является центральной по двум причинам. Солидарность предполагает не выставление условий терпимости тем, кто слабее, а взаимную кооперацию, кооперацию разных, кооперацию в инаковости. Мы остаемся иными, но мы находим способы продуктивного взаимодействия, от которого мы выигрываем, в инаковости, без подгонки под какой общий шаблон. В этом смысле теоретикам Хабермаса идея солидарности кажется более демократичной, более соответствующей идее равенства, чем классическая идея толерантности.

И второй вопрос, который вытекает из всех этих проблем Вестфальской системы. Если мы придем к выводу, что солидарность, сколь бы она не была нравственно привлекательной, все же не может заменить как базовую идею. Дополнить, может быть, может, а абсолютно заменить - нет. Гегель говорил что, «вся философия истории - это есть борьба за признание» Курс международного права. Т. 1. - М., 1989.. Это вытекает из великой диалектики раба и господина, которая есть в начальной части «Феноменологии духа». Причем в перспективе борьба за признание направлена на то, чтобы добиться равного признания: мы друг друга признаем как равные. Достижение этого подлинного и окончательно равного признания для Гегеля - это идея конца истории, вообще говоря.

В завершении, можно сказать. Вестфальская система, это и есть форма признания, это был колоссальный шаг вперед. Мы должны оставить какой-то избыточный морализм в политике: «Толерантность всегда предполагает господство кого-то над кем-то, угнетение кого-то кем-то - ну тогда чума на ваш дом, Бог с ней, с этой толерантностью, это одна обманка» . Мы можем оценить значение Вестфальской системы, если она позволила европейцам выйти из этой кровавой бани религиозных войн. Это же позволило религиозным течениям как-то сосуществовать в рамках возникающего nation-state! Это было колоссальными продвижениями вперед.

3.2 Политология Вестфальской модели мира с XVII - XIX вв.

В последнее время «вестфальская тема» вновь на устах политологов и международников во всем мире. Вестфальская модель (или система) возникла в результате подписания Вестфальского мира (в 1648 г.) по окончании Тридцатилетней войны. В основу модели были положены идея национального государства и принцип национального государственного суверенитета, что повело к государственно-центристскому построению международных отношений. Принцип национального суверенитета предполагал, что каждое государство обладает всей полнотой власти на своей территории. Этот принцип не предполагал наличия еще какой-либо высшей власти. В основу идеи национального государства, обладающего суверенитетом, были положены четыре главные характеристики: наличие территории; наличие населения, проживающего на данной территории; легитимное управление населением; признание другими национальными государствами. При отсутствии хотя бы одной из этих характеристик государство переставало существовать.

Как справедливо подчеркивается в исследовании «Современные международные отношения» Мурадян А.А. Буржуазные теории международной политики. - М., 1988. (под ред. А.В. Торкунова), основной движущей силой Вестфальской системы международных отношений было соперничество между государствами: одни стремились увеличить свое влияние, а другие - не допустить этого. Коллизии между государствами определялись тем фактом, что национальные интересы, воспринимаемые как жизненно важные одними государствами, вступали в конфликт с национальными интересами других государств. Исход этого соперничества, как правило, определялся соотношением сил между государствами или союзами, в которые они вступали для реализации своих внешнеполитических целей. Установление равновесия, или баланса сил, означало период стабильных мирных отношений, нарушение баланса в конечном счете вело к войне и восстановлению его в новой конфигурации, отражающей усиление влияния одних государств за счет других. Эту систему для наглядности и, естественно, с большой долей упрощения сравнивают с движением бильярдных шаров. Государства сталкиваются друг с другом, образуя меняющиеся конфигурации, и затем движутся снова в бесконечной борьбе за влияние или безопасность. Главный принцип при этом - собственная выгода. Главный критерий - сила.

Историки выделяют несколько формообразований Вестфальской системы: систему англо-французского соперничества в Европе и борьбы за колонии в XVII - XVIII вв.; систему Европейского концерта наций, или Венского конгресса в XIX в.; более глобальную по географии Версальско-Вашингтонскую систему между двумя мировыми войнами; наконец, Ялтинско-Потсдамскую систему. В настоящее время, судя по некоторым важным переменам в глобальном порядке, происходит становление поствестфальской системы международных отношений. Главная из этих перемен - изменение места и роли национально-государственного суверенитета. Данный процесс, однако, не является однонаправленным и монолинейным, как полагают, например, Майкл Хардт и Антонио Негри в книге «Империя»: «Несомненно, что с развитием процесса глобализации суверенитет национальных государств постепенно разрушается». Крупный российский политолог, безвременно ушедший Алексей Салмин, вразрез с этим отмечал: «Судьбу принципа национально-государственного суверенитета следует рассматривать на примере конкретных стран. Американский национально-государственный суверенитет укрепляется, китайскому и индийскому тоже вряд ли что угрожает в обозримом будущем. В Европе этот принцип поставлен под вопрос не столько гегемонией США, сколько возникновением Европейского союза. Я не исключаю, что страны ЕС будут систематически самоутверждаться именно за счет США, пытаясь решать свою внутреннюю проблему утраты государственно-национального суверенитета внутри самой Европы. Для России и целого ряда стран проблема национально-государственного суверенитета тоже актуализируется - по разным причинам, например из-за элементарного незнания, что делать с государственным суверенитетом и с самим государством».

В формировании устойчивой парадигмы отношений между великими державами ключевое значение придается Венскому конгрессу 1815 г.: созданная им Венская система просуществовала 100 лет и потерпела крах только в 1914 г., с началом Первой мировой войны. В чем суть вопроса? В Западной Европе в XVII в. было только семь мирных лет (1610, 1669-1671, 1680-1682), и в следующем столетии ситуация была не намного лучше. При всех своих недостатках и половинчатости достигнутых результатов Венский конгресс инициировал ту систему международных отношений (как раз и получившую название Европейского концерта), которая позволила положить конец бесконечному разорению Европы. Именно Европейский концерт, оставаясь формой гегемонии великих держав, впервые эффективно ограничил свободу действий государств (в том числе и великих держав) на международной арене, ограничив в позитивном плане описанное Томасом Гоббсом «естественное состояние войны всех против всех». Ведущими деятелями Венского конгресса между тем двигали отнюдь не гуманизм и впитанное с молоком матери миролюбие. «Стабильность - писал Генри Киссинджер в исследовании, посвященном Венскому конгрессу, - обычно является результатом не стремления к миру, а признанной всеми легитимности, означающей международное соглашение о природе рабочих договоренностей и о допустимых целях и методах внешней политики. Она подразумевает признание ограничений, налагаемых международным порядком, всеми основными державами» Прокопьев А.Ю. Германия в эпоху религиозного раскола. 1555-1648. ., 2002..

Каково же вкратце политическое наследие Европейского концерта? Взаимоотношения Великобритании, Франции, Пруссии (Германии), России, Австрии (Австро-Венгрии) определяли положение дел на мировой арене. Европейцы могли сколько угодно враждовать друг с другом; но перед лицом «внешнего противника» все распри кончались. Вот лишь один пример подобного поведения великих держав из тысячи возможных: 13 сентября 1882 г. англичане разбили войска египетских националистов под Тель-эль-Кебиром, после чего английское преобладание в Египте стало несомненным. Это было серьезным поражением Франции, которая также боролась за влияние в Египте со времен Бонапарта; в конце концов Суэцкий канал был построен французами. Однако французский президент Греви следующим образом прокомментировал этот успех британского оружия: «Я считаю крайне важным, чтобы не было ни на минуту сомнения в том, что мусульманские или арабские войска в состоянии сопротивляться европейцам на поле боя».

Одной из основ Европейского концерта стал принцип поддержания баланса сил. Ответственность же за поддержание внутриевропейского баланса возлагалась на великие державы. Эта ответственность реализовывалась посредством большого числа конференций для урегулирования проблем, угрожающих миру. Среди этих конференций особое значение имели Парижская конференция 1856-го, Лондонская 1871-го, Берлинская 1878-го и, mutatis mutandis, Версальская 1919 гг., кодифицировавшие изменения в соотношении сил между великими державами.

Далее. Хотя аннексии и контрибуции по-прежнему являлись формами международной практики, правители великих держав уже не рассматривали в качестве реальной цели расчленение и ликвидацию какой-либо великой державы, принадлежащей к «клубу избранных». Например, поражения России в Крымской войне, Австрии - в войне 1866 г., Франции - в франко-прусской войне не привели к исчезновению этих держав с политической карты или даже к их исключению из клуба великих держав. Бесспорная заслуга Европейского концерта заключается в том, что в период существования этой системы были сформулированы и приняты всеми цивилизованными странами нормативные акты о мирном решении международных споров и о законах и обычаях войны. Речь идет о таких документах, как Женевская конвенция 1864-го, Санкт-Петербургская декларация 1868-го, Декларация Брюссельской конференции 1874-го, Гаагские конвенции 1899 и 1907 гг. И именно в период Европейского концерта в практику международных отношений вошли переговоры об ограничении и сокращении вооружений (конференция 1899 г.).

Следует отметить ведущую роль России в Европейском концерте. Россия в лице императора Александра I принимала решающее участие в проведении Венского конгресса и оформлении его итогов. Именно по инициативе Александра державами-победителями было дважды проявлено великодушие по отношению к побежденной Франции: «Александр собственноручно составляет ноту, объявляющую какой-либо новый раздел Франции несовместимым с равновесием в Европе. При отстаивании своей концепции ему приходится преодолевать сопротивление Пруссии, претендующей на Фландрию, Эльзас, Лотарингию, Франц-Конте, Бургундию, Савойю и Саар» (Анри Труайя).

3.3 Современное разложение Вестфальской системы

Глобальное управление как тема для научного анализа всегда была отчасти табуирована. Призраки теории заговоров и «мировой закулисы» сразу же возникали как ассоциация с этой темой. «Круги ада» современной мировой политики, тайные силы, которые управляют миром, - все это переводило проблему глобального управления скорее в область конспирологии, где грань между анализом и паранойей всегда была очень зыбкой. К тому же эта пресловутая закулиса мировой политики, как написал в своих недавних мемуарах Дэвид Рокфеллер, по мнению многих, "поднимается из глубин зла" Тарле Е.В. Три катастрофы. Вестфальский мир. Тильзитский мир. Версальский мир. Петроград- Москва,1923. .

Более того, одним из главных вопросов в теории глобального управления становилась проблема государственного суверенитета. А точнее, его размывания и маргинализации в условиях формирования наднациональных центров принятия решений либо отхода от принципа суверенного равенства государств. Дилемма между патриотизмом и эффективностью также начинала маячить во многих концепциях глобального управления, что делало анализ этой темы идеологически заостренным.

В то же время, помимо всяких всемирных заговоров, актуальность проблемы глобального управления начала все сильнее проявляться в теории мировой политики. Причин этому несколько. Главная из них кроется в эрозии Вестфальской модели мира, состоящей из пяти основных элементов:

- мир состоит из суверенных государств; соответственно, в мире нет единой высшей власти, и отсуствует принцип универсалистской иерархии в управлении;

- мир базируется на принципе суверенного равенства государств и, следовательно, их невмешательстве во внутренние дела друг друга;

- суверенное государство обладает неограниченной полнотой власти на своей территории над своими гражданами;

- мир регулируется международным правом, понимаемым как право договоров суверенных государств между собой;

- поскольку только суверенные государства выступают субъектами международного права, потому только они являются признанными акторами в мире.

Специфика развития мира в 1990-е гг. привела к тому, что распад Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений, окончание биполярного противостояния и холодной войны привели не только к изменению баланса сил между государствами (что уже много раз бывало в истории и зафиксировано в сменах различных исторических систем международных отношений). Изменения оказались гораздо глубже и постепенно начали затрагивать сами принципы устройства мира. С одной стороны, прекращение силового противостояния и исчезновение сложных систем политического сдерживания времен холодной войны предоставили, внешне парадоксальным образом, экономические и социальные факторы развития мира самим себе, и именно с начала 1990-х гг. они начали оказывать определяющее воздействие и на мировую политику. Глобализация, к примеру, возникла ведь отнюдь не в 1991 г., а гораздо раньше (и сам этот термин появился в 1983 г.), но именно с начала 1990-х гг. транснациональные финансовые и фондовые рынки стали действительно глобальными, а экономические акторы мировой политики (впервые описанные еще Дж.Наем и Р.Кохеном в 1972 г.) начали оказывать критически довлеющее влияние на суверенные государства. То же самое можно отметить и применительно к социальным структурам. Неправительственные организации были и раньше, но падение «железного занавеса» ощутимо способствовало развитию неправительственной дипломатии и началу реального складывания действительно глобального сетевого общества (причем не только в смысле «макдональдизации»). Окончание холодной войны привело и к гражданской «конверсии» интернета - также отнюдь не нового изобретения - которая именно с первой половины 1990-х гг. просто перевернула мир.

Итогом стало то, что экономические и социальные процессы в мире в 1990-е гг. стали приобретать все более независимый от суверенных государств характер. Негосударственные акторы мировой политики именно в этот период стали получать серьезное развитие. Все это привело к ощутимой эрозии одного из элементов Вестфальской модели мира - признававшей акторство только суверенных государств. Более того, на рубеже 1990-х и 2000-х гг. произошло символическое слияние межгосударственной дипломатии «первого уровня» и дипломатии новых акторов «второго уровня», которые до этого существовали в различных, непересекающихся плоскостях. Это было связано как с предложением Программы развития ООН о создании второй палаты Генеральной Ассамблеи ООН, которая представляла бы новых акторов и тем самым уравняла бы их голос с нынешней «палатой государств», так и с деятельностью антиглобалистов по созданию сети социальных форумов как эффективного инструмента влияния новых акторов на политику суверенных государств.

Политические перипетии 1990-х гг. также вышли за рамки лишь простой перегруппировки сил. Их итогом стала Косовская операция НАТО в 1999 г., получившая ключевое значение для политической эрозии Вестфальской модели мира. Именно в Косовской акции были осознанно и аргументированно нарушены три других элемента Вестфаля: принцип суверенного равенства государств, верховенство международного права и право государства на неограниченные властные полномочия на своей территории. Главным идеологическим результатом косовского кризиса и обрамлявших его дискуссий в западных политологических и правовых журналах стало постулирование принципиально нового явления, никак не совместимого с принципами Вестфальской модели: приоритета морали перед правом в современном мире и высшей справедливости перед писаной правовой нормой. Дискуссии об aequitas и jus strictum времен средневековой рецепции римского права неожиданно возродились вновь на рубеже XXI века. Моральное неприятие нарушения прав человека и этнических меньшинств со стороны доминирующего общественного мнения в мире привело к тому, что суверенитет после Косова стал пониматься не как право государства делать все, что оно вздумает, со своими гражданами (что вполне соответствует Вестфальскому принципу признания высшей власти государства над своей территорией), но как «суверенитет ответственности», как обязанность государства обеспечивать соблюдение прав человека на своей территории и ответственно подходить к этому. Безответственная с точки зрения морали реализация суверенитета одним государством делала политически возможным и морально необходимым внешнее силовое вмешательство в его дела.

Международное право, запрещавшее несанкционированное Советом безопасности ООН такое силовое вмешательство, объявлялось по этой логике устаревшим, не отвечающим потребностям современной мировой политики и ее моральным императивам. Более того, после Косово звучали предложения о замене международного права, понимаемого «по-вестфальски» как право договоров суверенных государств на принципиально иное глобальное коммунитарное право («конституционное право народов»), базирующееся на идеях глобальной конституции, имеющей прямое действие во всех государствах, и возрождении переосмысленных принципов древнеримского jus gentium.

Центром принятия решений в такой новой модели мира становилась отнюдь не ООН, но - в нарушение морально неадекватного в этой логике принципа суверенного равенства государств - сообщество демократических стран. Решения, принимаемые путем глобального демократического консенсуса, признавались основанием для политических и военных действий вместо резолюций СБ ООН.

Наконец, последний, пятый элемент Вестфальской модели - о том, что над суверенными государствами нет высшей власти, и в мире отсутствует универсалистская иерархия, - также начал подвергаться серьезной эрозии с начала 1990-х гг. Причиной этого отчасти стали идеологические концепции на рубеже окончания холодной войны. «Конец истории» Ф. Фукуямы, «Общеевропейский дом» М.С. Горбачева, «Переступая порог надежды» Иоанна Павла II , «Открытое общество» Дж. Сороса и другие - все они делали акцент на усилении взаимозависимости мира и качественном росте сплоченности всего человечества. Эти идеи, наложившиеся на экологический и социальный алармизм предшествующего периода общественной мысли (доклад Римского клуба «Пределы роста» может послужить характерным тому примером) Поршнев Б. Ф., Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в., - М., 1970., поставили вопрос о необходимости усиления управляемости в мире перед лицом как глобальных проблем, так и социальных последствий спонтанной глобализации. «Глобалистский оптимизм», присущий данным концепциям, отразился в том, что решение всех затруднений виделось в них либо через усиление полномочий существующих международных институтов, либо через формирование качественно иных органов регулирования на глобальном уровне. Программа развития ООН все 1990-е гг. наиболее активно работала в этом направлении и представила ряд масштабных проектов по усилению существующих глобальных институтов и созданию новых.

Важным элементом в эволюции этих идеологических постулатов стало постепенное осознание принципа общей неэффективности государственного управления по сравнению с регулированием в глобальном масштабе. Эта неэффективность постулировалась a priori для всех государств в целом, но особенно ярко она проявлялась в случае bad governance , дурного управления в одном или нескольких государствах. Таким образом, постепенно появился новый критерий в оценке государственного суверенитета - критерий эффективности. Наряду с критерием морали он начал оказывать все усиливающееся воздействие на мировую политику.

В результате всех этих процессов эрозия Вестфальской модели мира и на практике, и в идеологии стала достаточно ощутимой. И логическим следствием этого стало выдвижение идеи глобального управления как осознанной альтернативы миру суверенных государств. Таким образом, появился новый концепт и новые теории, его объясняющие.

Интересно и весьма показательно при этом, что сама мировая политика как научная дисциплина в ряде исследовательских концепций начала восприниматься лишь как преддверие к действительно новой специальности, качественно порывающей с вестфальскими international relations, - глобальному управлению. Символическим в этой связи стал выход в середине 1990-х годов работы А.Грума и Д.Пауэлла, которая так и называлась: «От мировой политики - к глобальному управлению» Косолапов Н. Внешняя политика и внешнеполитический процесс субъектов международных отношений // МЭМО. - 1999. - № 3. .

Очевидно, что в такой трактовке глобальное управление стало приобретать различные контуры и черты. Наряду со старым, этатистским подходом, моделирующим мир по образцу государства и делающим акцент на мировом правительстве, а также конспирологическими теориями, выдвигающими в центр «мировую закулису», в науке получили большое распространение достаточно широкие и гибкие концепции глобального управления. Основными из них стали концепция институциональных трансформаций (напр., усиление полномочий и реформа ООН и Бреттон-Вудских институтов) и концепция «управления без правительства», предусматривавшая неформальные консенсусные механизмы принятия решений (глобальный демократический консенсус по Косову - пример).

Рубеж 1990-2000-х гг. привел к новым важным подвижкам в этой связи. Глобальный финансовый кризис на emerging markets в 1997-99 гг. породил масштабную дискуссию о реформе «глобальной финансовой архитектуры» и институциональных трансформациях МВФ и Всемирного банка. Движение антиглобалистов, начиная со встречи ВТО в Сиэтле в 1999 г., поставило в центр мирового общественного мнения вопрос о теневом элитном консенсусе в глобальном регулировании и предложило взамен «альтерглобализацию», связанную с новыми формами социального консенсуса в мировой политике. Наконец, приход к власти Дж. Буша-мл. и операция США в Ираке в 2003 г. показали, что клинтоновский глобальный демократический консенсус как форма принятия решений в мировой политике, едва появившись, уже отринут. И на смену ему приходит идея одностороннего глобального доминирования ведущей державы мира - глобального неоимпериализма - как новой альтернативной модели глобального регулирования и управления - также не имеющей ничего общего с Вестфальскими принципами суверенного равенства.

Таким образом, вариативность восприятия идеи глобального управления оказалась достаточно широка. Но в любом случае в этой связи глобальное управление можно представить в более широком контексте с точки зрения нового, поствестфальского универсализма. Универсализма, который может придти на смену вестфальскому миру суверенных государств и который, скорее всего, будет базироваться на идеях глобальной эффективности и единой глобальной морали. И очевидно, поскольку эта тема - «распахнута» в будущее, то значительный объем исследований по глобальному управлению представляют футурулогические работы, оценивающие то, насколько вероятной будет реализация тех или иных сценариев. В то же время наряду с этой теоретической футурологией можно проследить и первые шаги к элементам глобального управления на практике: как по пути институциональной траснформации, так и в рамках управления без правительства.

Существует и второе направление наступления на Вестфальскую систему: национальные государства, мол, не способны обеспечить эффективное управление в условиях глобализации. Дескать, мешают застарелые территориальные инстинкты национальных государств, как писал Жан-Франсуа Ришар. В связи с этим выдвигается идея управления по сетевому принципу и построения по тому же принципу организаций, призванных решать глобальные проблемы.

Идеологи "сетевых структур" признаю, что "новое мышление" не застраховано от серьезных просчетов. Но это, по их мнению, "необходимая цена, которую приходится платить". По мнению того же Жан-Франсуа Ришара, который является первым вице-президентом Всемирного банка по делам Европы, "нынешняя международная структура и любая косметическая реформа этой структуры сами по себе не произведут блага" История Европы. Т. 3. От Средневековья к новому времени. - М.: 1993..

Иными словами, с точки зрения такой идеологии, "под снос" предназначено все: Вестфальская система, государственные суверенитеты, территориальная целостность и, следовательно, сложившаяся система международного права. И все это окажется той необходимой ценой, которую надо платить.

Отказ от Вестфальской системы мироустройства помимо всего прочего приведет к тому, что политика, требующая механизма многосторонних согласований (мультилатерализм), будет вытеснена - и уже вытесняется после 11 сентября 2001 года - односторонней эгоистической политикой (унилатерализм). Нельзя не согласиться с Мануэлем Кастельсом, утверждающим, что, когда мультилатеральному миру навязывают унилатеральную логику, наступает хаос.

В этом смысле мы действительно попали в абсолютно хаотичный мир, где все становится непредсказуемым. Внеправовом мировом хаосе действует лишь одно право - право сильных и агрессивных: и сверхдержавы, и диктаторов, и лидеров мафиозных и террористических сообществ.

В американской политической аналитике все чаще встречается словосочетание "мягкие суверенитеты". "Право этносов и регионов на самоопределение" и "гуманитарные интервенции" противопоставляются национальным суверенитетам. Такой крупный политик, как Генри Киссинджер, в одном из прошлогодних интервью немецкой газете Die Welt заявил о смерти Вестфальской системы и бессмысленности идеи государственных суверенитетов.

Более того, уже имеется агрессивное "научное" обоснование уничтожения Вестфальской системы. Так, Майкл Гленнон, один из американских идеологов, работающих в этом направлении, полагает, что "создатели истинно нового мирового порядка должны покинуть эти воздушные замки и отказаться от воображаемых истин, выходящих за пределы политики, таких, например, как теория справедливых войн или представление о равенстве суверенных государств. Эти и другие устаревшие догмы покоятся на архаических представлениях об универсальной истине, справедливости и морали... Крайне разрушительной производной естественного права является идея равной суверенности государств... Отношение к государствам как к равным мешает относиться к людям как к равным" Ивонина Л. И., Прокопьев А. Ю. Дипломатия Тридцатилетней войны. - Смоленск., 1996 .

Логика такого подхода ясна, а позиция более чем откровенна: любое национальное право архаично и не требует защиты. Нет "архаичной" морали - а значит, нет никакой морали - нет и права, "соответствующего политике". Есть уничтожение международной и национальной законности как таковой.

Поразительно, как подобные взгляды похожи на идеи одного из идеологов германского фашизма Альфреда Розенберга. Тот еще в начале 1930-х призывал начать наступление на старые понятия о государстве, на пережитки средневековой политической системы. Последствия такого наступления мир помнит до сих пор.

В XXI веке на смену расовым идеям Розенберга пришла еще более изощренная философия отрицания суверенного национального государства и демократии как таковой. Своеобразным манифестом этой философии является книга шведских ученых Александра Барда и Яна Зодерквиста "NЕТОКРАТИЯ".

11 сентября 2001 года станет в будущем символом того, как "информационное общество пришло на смену капитализму в качестве доминирующей парадигмы" Ивонина Л. И., Прокопьев А. Ю. Дипломатия Тридцатилетней войны. - Смоленск., 1996. По их мнению, "сеть заменит человека в качестве великого общественного проекта. Кураторская сеть - некая высшая каста сетевого общества - заменит государство в его роли верховной власти и верховного провидца. Сетикет - сетевой этикет - заменит собой закон и порядок по мере того, как основные виды человеческой деятельности все больше переместятся в виртуальный мир. Одновременно авторитет и влияние государства сойдут на нет в силу сокращения числа налоговых преступлений и ликвидации национальных границ. Кураторы примут на себя функцию государства по контролю за соблюдением норм морали" Жигарев С.А. Россия в среде европейских народов. - СПб., 1910..

Вестфальская система ставится под сомнение и рядом международных соглашений, в рамках которых значительные объемы государственного суверенитета делегируются либо наднациональным органам, либо тем или иным субъектам в рамках одного и того же государства. Пример первого - Маастрихтский договор 1992 г. и первое "сетевое государство" - Евросоюз. Уже сейчас звучат мнения о том, что европейская экономика будет находиться в состоянии "полустагнации" до тех пор, "пока Европа не преодолеет синдром национального государства, который уходит корнями в эпоху Вестфальского мира и остается и поныне нормой международного права.

Пока политические деятели Европы не перестанут считать, что британский парламент, французское национальное собрание или германский бундестаг важнее Европейского парламента в Страсбурге". Естественно, что при таком подходе деятельность парламентов стран - новых членов Евросоюза может быть сведена к декоративным процедурам. Пример второго - "принцип субсидиарности", согласно которому проблемы должны передаваться на тот самый низкий уровень, на котором имеются ресурсы и возможности для их решения.

3.4 Права человека как цель и средство Вестфальской системы

Этот период связан с развитием международных отношений фео-дальных государств в процессе их образования, преодоления раздроб-ленности, возникновения крупных феодальных сословных монархий, а также с началом формирования абсолютистских государств. Особен-ностью регулирования международных отношений феодальных госу-дарств явилась преемственность ими многих международно-правовых правил рабовладельческого периода. Вместе с тем эти нормы обогаща-лись и получали дальнейшее развитие.

Одной из особенностей феодального международного права в За-падной Европе явилось влияние на него католической церкви. Римские папы осуществляли такое влияние, опираясь на каноническое право, формировавшееся постановлениями церковных соборов и папских указов.

Заметное влияние на международное право в отношениях между арабскими государствами оказывал ислам.

В этот период еще не было общего для всех государств междуна-родного права. Применение международно-правовых норм связыва-лось с существованием нескольких регионов в Западной Европе, Ви-зантии, арабских халифатов на территории Индии и Китая, Киевской, а позднее - Московской Руси.

В сфере посольского права следует выделить появление с XV в. постоянных посольств. Нарушение неприкосновенности послов под-вергалось суровому наказанию. Стало складываться суждение, что ос-нованием их прав и привилегий является суверенитет государя, от имени которого они действовали. Военные обычаи в средневековый период оставались весьма жес-токими. Различий между сражающимися войсками и мирным населе-нием не проводилось. Захваченные воюющими населенные пункты подвергались разграблению, раненые бросались на произвол судьбы.

В ходе военных действий применялось «право добычи» захватившей ее стороны. Мирные средства разрешения международных споров стали обога-щаться в связи с достаточно широким обращением к третейским судам и арбитражу. Существенное влияние на развитие международного права оказал Вестфальский трактат от 24 октября 1648 г. Этим договором устанав-ливалась система европейских государств, их границы, принцип поли-тического равновесия. Вестфальский договор участником междуна-родного общения того времени признал Московскую Русь. Договор предусмотрел для всех его участников «право на территорию и верхо-венство» и равноправие европейских государств. Он исходил из идеи согласованных действий европейских держав, которые были призваны решать общие проблемы не на религиозной, а на светской основе.

Сама ООН разрывается между жесткой вестфальской интерпретацией государственного суверенитета, с одной стороны, и возрастающим влиянием международного гуманитарного права и прав человека, которые ограничивают власть государственных лидеров над гражданами их стран, - с другой. На это указал Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан, после того как в 1999 году - без санкции Совета Безопасности - началась война в Косово.

Сегодняшняя опасная тенденция ведет к тому, что конкретные политические понятия "государство" и "граница" вытесняются юридически неопределенными, не имеющими опоры ни в одном праве географическими и социально-экономическими терминами.

Отсюда и насущная потребность в том, чтобы международное сообщество специалистов по конституционному праву тщательно проанализировало современное понятие полноценного суверенитета. Этот анализ должен учитывать как императивы либеральной демократии, так и необходимость обеспечивать все компоненты сильной и правовой (именно правовой) власти. От этого сейчас зависит сохранение и укрепление мировой субъектности суверенных государств во всех ее измерениях - политическом, экономическом, социальном.

Вопросы терминологии имеют отношение и к пересмотру указанного выше положения Устава ООН. Оно посвящено невмешательству во внутреннюю компетенцию суверенного государства, и тем более важно определить, что входит в эту внутреннюю компетенцию, а что может быть отнесено к компетенции наднациональных органов, в частности ООН.

Процесс определения компетенций не может быть простым. Нельзя руководствоваться упрощенными формулами типа "государства-изгои" или "несостоявшиеся государства". Такие формулы, как показала международная практика начала XXI века, годятся не для конструирования международно-правовых норм, а только лишь для поверхностного политологического анализа. Упрощенные схемы не ведут к простым и правильным решениям, а, наоборот, отвлекают от глубокого и всестороннего анализа.

Что касается нормативного определения перечня ситуаций, при которых может быть ограничен государственный суверенитет, то и здесь возникает больше вопросов, чем возможных решений. И прежде всего потому, что такую ситуацию можно создавать искусственно. Различные политические силы, спецслужбы, террористические и мафиозные организации накопили в этом плане большой опыт.

События 11 сентября 2001 года не только положили начало масштабным атакам на национальные суверенитеты и целостность государств, но и подтолкнули наступление еще на один из элементов конституционных основ - права человека. Такое наступление прокатилось практически по всему миру - от США и Европы до Юго-Восточной Азии, где были приняты жесткие антитеррористические законы, ограничивающие права граждан.

Само по себе принятие таких законов, конечно, не угрожает конституционным основам государств, их принимающих. Чаще всего это вполне адекватная реакция на все более разрастающиеся проявления терроризма, организованной преступности, наркобизнеса и незаконной миграции - на все то, что принято называть новыми вызовами и угрозами человечеству.

Другое дело - до каких пределов можно идти в ограничении конституционных прав человека? Рецепты здесь предлагаются самые разные. Формируется даже своеобразная идеология отказа от основополагающих прав человека. В США, например, вышла книга Алана Дершовица "Почему терроризм работает?" Известный ученый, в недавнем прошлом ярый правозащитник призывает использовать принцип коллективного возмездия по отношению к семьям, этносам, конфессиональным группам террористов; ратует за применение любых видов пыток; выступает за то, чтобы существенно ограничить иммиграцию и права чужестранцев, в особенности выходцев из определенных регионов мира...

Подобные взгляды получают все большее распространение в других странах, в том числе и в России. И не только среди ученых, но и политиков, за которых отдали голоса большие группы избирателей.

Может ли сообщество специалистов в сфере конституционного права игнорировать такие тенденции? Где черта, за которой ограничение прав человека превращается в их отрицание? Во имя чего и кого проводятся эти ограничения? Как обеспечить баланс безопасности государства и соблюдения прав человека?

Нам, очевидно, важно не только не выпасть из глобального пространства, в котором мы уже пребываем, но и построить с ним взаимовыгодные отношения открытости. А при этом необходимо точное понимание степени связанного с открытостью риска. Речь идет о риске раствориться в этом далеко еще не определившемся мире. Об опасности вобрать в себя и воспроизвести на собственной территории неправовой хаос, наступающий на мировую политическую систему.

Мир преображается, он не становится ни лучше, ни хуже - он становится другим. Перемены, происходящие в мире, диктуют необходимость изменения международно-правовых норм, которые в свою очередь регулировали бы новые явления и процессы. Важно, чтобы эти изменения не заслоняли самого главного, во имя чего они проводятся, - человека с его правами и свободами.

3.5 Опасности пересмотра Вестфальского мира

Несмотря на глубокие и многочисленные изменения, происходящие в мире в последние полтора десятилетия, государственный суверенитет остается основой конституционного строя большинства государств. В отличие от ситуации, сложившейся после заключения Вестфальского мира в 1648 году, сегодня объем суверенитета демократических правовых государств существенно ограничен внутренними и внешними факторами, а также правовыми нормами. Однако положения, закрепленные вестфальскими мирными договорами, остаются незыблемыми, в том числе и в Российской Федерации: верховенство, независимость и самостоятельность государственной власти на территории государства, независимость в международном общении, обеспечение целостности и неприкосновенности территории. Сейчас много говорят о необходимости пересмотра ряда международно-правовых норм и принципов. В первую очередь это касается пункта 7 статьи 2 главы I Устава Организации Объединенных Наций, в котором провозглашается принцип невмешательства "во внутреннюю компетенцию любого государства" Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV- XVIII вв. Т.3. Время мира. М., 1992..

Принципы соблюдения государственного суверенитета предлагается заменить принципами управления глобальной безопасностью, которое осуществляла бы "обновленная" ООН и ее Совет Безопасности. При этом как-то забывается, что сама ООН возникла и существует только благодаря воле суверенных государств, которые поставили цель не допускать впредь всемирных катастроф, подобных Второй мировой войне.

Вместе с тем ООН является наследницей Вестфальской политической системы, в рамках которой сформировались и начали активно действовать первые межправительственные и международные неправительственные организации. Так, еще в первой половине XIX века, после победы над Наполеоном, учреждается Постоянная комиссия по судоходству по Рейну, затем появляются Международный телеграфный союз, Всемирный почтовый союз и т. п. Две мировые войны ХХ века не смогли поколебать эту систему, существенно окрепшую после создания ООН. И вот теперь, в начале XXI века, и особенно после событий 11 сентября 2001-го, возникла самая серьезная и самая вероятная угроза существованию Вестфальской системы, а значит, и самих основ конституционного устройства суверенных государств.

Вестфальскую систему атакуют по двум направлениям. Во-первых, права человека и права нации на самоопределение противопоставляются принципам государственного суверенитета и территориальной целостности. Во-вторых, национальные государства упрекают в неспособности обеспечить эффективное управление в условиях глобализации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

За последние двадцать лет весьма рельефно проступили два подхода в исследовании Тридцатилетней войны: структурный социально-политический анализ соседствует с работами, использующими категорию конфессионализации. Отметим следующие итоги дискуссии:

1. В целом следует отметить возросшее желание видеть Тридцатилетнюю войну порождением, прежде всего внутриимперских противоречий связанных с кризисными явлениями в остальной Европе.

2. Под влиянием структуралистов большее значение стало придаваться разрушению общеимперских институтов (камеральный суд, рейхстаг) в деле эскалации кризиса и "ревизионизму" отдельных чинов, прежде всего Пфальца.

3. В большей мере, нежели ранее отмечаются возможности имперского престола в консолидации имперских сил на первой и второй фазе войны, по меньшей мере, до 1629 г. Пражский мир 1635 г. видится прологом к миру Вестфальскому как пункт наивысшей внутренней консолидации Империи между 1618 и 1648 гг.

4. Вестфальский мир не столько создавал новую систему правовых отношений между конфессиями, императором и сословиями, сколько воспроизводил старую, лишь только с более перспективными гарантиями.

5. Война не столько изменила социальные позиции сословий, сколько их законсервировала. Княжеская элита не превратилась в созвездие суверенных территориальных государей, был восстановлен "пат" в отношениях короны и сословий, причем имперская власть сохранила достаточно мощный потенциал к реставрации своих позиций к концу XVII во. Дворянство сохранило доминирующие позиции в сословном обществе Империи.

6. Война содействовала интеграции периферийных зон в единые имперские структуры и формированию единого пространства "культурной нации".

Война отражала процесс конфессионализации немецкого общества и одновременно знаменовала его конечную фазу.

Принципы, заложенные в Вестфальском договоре, легли в основу современных международных отношений. После подписания Вестфальского мира ведущую роль стали играть не монархии, связанные династическими и прочими связями, а суверенные государства. Решающую роль играет теперь государственный интерес, а исторические и конфессиональные принципы отошли в прошлое. Появился принцип веротерпимости: протестанты и католики были уравнены в правах. Все противоречия, из-за которых началась Тридцатилетняя война, нашли свое разрешение. Появился также принцип исконной Германской свободы, упал авторитет Габсбургов. Была подтверждена германская раздробленность. С одной стороны это предоставило свободу германским правителям, они перестали зависеть от крупных монархов, однако с другой стороны, Вестфальский мир не разрешил проблему объединения Германских земель, германский вопрос (как и итальянский) перекочевал в венскую систему отношений.

...