Русская диаспора в Америке в первой половине ХХ века: историография и вопросы теории

Ряд исследователей видят возможность выявления в накопленном диаспоре опыте механизмов преодоления негативных чувств и последствий современной цивилизации. Среди опасностей, поджидающих исследователей на этом пути, стремление поменять старые мифы на новые. Предложенные альтернативы диаспоры и национального государства отражают лишь некоторые из процессов, протекающих в современном западном обществе. При сопоставлении диаспоры с нацией, государством, транснациональными сообществами остаются вне исследовательского фокуса проблемы диаспорального национализма, имеющего подчас крайне уродливые черты и проявления, но являющегося необходимым условием поддержания национальной идентичности, влияния и давления диаспоры на своих членов.

В литературе отмечают три основных аспекта диаспоры[86]. Во-первых, под диаспорой понимают социальный феномен, представляющий объединение людей, семей и небольших групп и всей совокупности их отношений и связей в рамках принимающего их общества и государства, на фоне протекающих транснациональных процессов и развития взаимодействия между представителями этнических групп в разных странах.

К настоящему моменту в литературе сложилось представление о диаспоре как результате миграции (добровольная или вынужденная), изменения границ, возникновения или распада государственных образований и других процессов, что представляет собой отход от традиционного восприятия диаспоры «сообществом изгнанников».

Продолжая линию преодоления традиции разделения диаспоры и общества, Дж. Клиффорд, например, выступает за дальнейшее переосмысление термина, призывая сфокусировать внимание на возможностях и потенциале диаспоры по сближению культур ('mediating cultures') в противовес традиционному акценту на насильственное и вынужденное изгнание и рассеяние[87].

Новое понимание диаспоры способствует изучению этого феномена с точки зрения не только механизмов ее возникновения, но и распада. Диаспоры делятся на классические, новые или современные и нарождающиеся[88]. В современном мире взору наблюдателей представляется весь спектр динамических состояний диаспоры -- от растворяющихся в локальном сообществе и уходящих в прошлое до стремительно врывающихся в национальный и международный контекст.

Вторым аспектом восприятия диаспор является их существование как «воображаемых сообществ», идентичность которых создается, поддерживается и распространяется своими членами. Диаспоры вырабатывают собственные культурные образы для внешнего и внутреннего потребления, подчеркивающие значимость и важность своего существования. Этот аспект получил отражение в «социопроцессном подходе», когда восприятие диаспоры с точки зрения социальных условий и процесса тесно связано с постмодернистским пониманием глобализации и транснационализма[89]. Диаспора в этом случае рассматривается в контексте миграций и расселения, и описывается как совокупность отношений, чувств и практик, отражающих опыт перемещения из одного места в другое.

В результате миграций возникают новые, неустойчивые идентичности и социальные границы, в основе которых желание быть отличными в условиях глобального контекста, который все более склонен подчеркивать всеобщую гомогенность. Эти новые идентичности в свою очередь вызывают социальные изменения, особенно в городах, где диаспоры контактируют и взаимодействуют, что приводит, по мнению многих, к ослаблению роли национального государства, не рассчитанного на интенсивное взаимодействие разнонаправленных этнических элементов внутри него. Национальные границы приобретают меньшее значение, так как диаспора транснациональна и ее члены могут быть лояльны по отношению к двум-трем государствам. Таким образом, социопроцессный подход акцентирует внимание на те способы и средства, с помощью которых новые идентичности, формы культуры и социальные пространства создаются и выстраиваются в ходе сложного взаимодействия различного рода «родин»[90].

И, в-третьих, диаспора существует как область знания, концепция или модель, разрабатываемая в рамках различных общественных дисциплин от антропологии до социологии. Исследователи часто стоят перед концептуальной дилеммой, как различить инструмент анализа, концепцию диаспоры и собственно тот опыт, который она призвана описать и проанализировать.

Значительный опыт по разработке концепции диаспоры накоплен в США, где он базируется как на длительной традиции изучения этнических меньшинств различными общественными дисциплинами, так и на повседневной практике «этнической лаборатории», которую представляет эта страна на протяжении столетий. Одна из наиболее удачных, на наш взгляд, классификаций диаспор, учитывающей весь исторический опыт этнической группы, предложена Р. Кохеном[91]. Заслугой ученого является творческое осмысление и преодолении исторической традиции восприятия диаспор через призму классического наследия, а именно истории классических диаспор и, прежде всего, диаспоры еврейской.

Сегодня большинство исследователей сходятся на том, что изучение современных проблем невозможно без обращения к основным характеристикам еврейской диаспоры, которая должна послужить, если не моделью, но отправной точкой научного познания современного изучения глобальных диаспор[92], но при этом должна быть лишена позиций приоритетности ли первостепенности[93]. Концепция диаспоры, как правило, применялась по отношению к евреям, поскольку именно они были одной из первых, если не первой этнической группой, рассеянной по всему миру[94]. В дальнейшем евреям удалось стать типичной диаспорой в виду целого ряда признаков -- это: физическое отсутствие родины в течение почти двух тысячелетий и широко распространенные сомнения международного сообщества и интеллектуальных элит о целесообразности воссоздания такой родины; отсутствие полного приятия и признания евреев в различных обществах, в том числе и в западном мире, где они добились полных формальных политических и гражданских прав; перенесение диаспоральных черт на возрожденную государственность (статус международной парии, мировое одиночество, растущая коллективная паранойя); и, наконец, признание «нормальности» существования диаспоры, как части национального проекта[95].

Опыт еврейского рассеяния оказывается намного более сложным и разнообразным в изложении Р. Кохена, и не вписывается в традиционный «катастрофический» образ. Преодоление мифов «еврейского» изгнания позволяет исследователю на основе изученных материалов определить круг признаков, позволяющих отнести то или иное явление к диаспоре. Критериями диаспоры является рассеяние группы (часто насильственное) из одного места в два и более региона. У. Сафран термин диаспора использует как метафорическое обозначение для различных категорий людей «экспатриатов, изгнанных, политических беженцев, иностранных резидентов, иммигрантов этнических и расовых меньшинств tout court». Кроме того, речь идет о различных народах, кубинцах и мексиканцах в США, пакистанцах в Британии, выходцах с Магриба во Франции и т.д. В обобщенном виде У. Сафран использует формулу «диаспора Х в стране Y».

Для Р. Кохена совсем необязательно, чтобы диаспора была рассеяна по всем странам и континентам, но для того, чтобы сформировать именно диаспору, необходимо несколько стран[96]. Принцип «рассеяния» позволяет разграничить явления, сходные по форме, но отличные по сути. Для Р. Кохена такими являются пограничные культуры (borderlandcultures) и «прибрежные меньшинства» («stranded minorities»). Ярким примером первых могут служить территории американо-мексиканской границы, положение поляков в современной Германии, кубинцев в США, албанцев в Греции. Эти примеры, по мнению исследователя, свидетельствуют о нежелании, отсутствии возможностей у государств упорядочить движение на пограничных территориях, что ведет к возникновению человеческих потоков разной интенсивности и направленности.

Наиболее значительным проявлением «прибрежных меньшинств» является русское меньшинство на постсоветском пространстве. Многие зарубежные исследователи считают это новой русской диаспорой[97]. Несмотря на большой соблазн причислить 25 миллионов бывших соотечественников к диаспоре, такое определение вызывает некоторые возражения. По мнению Р. Кохена, расселение русских по окраинным землям служит примером имперской диаспоры, диаспоры по замыслу, если и не по результату[98]. Расселение русских на этих территориях не являлось результатом распыления или рассеяния.

Вторым критерием диаспоры является коллективная память и миф о родине, включая ее местоположение, историю и достижения. Идея общности и избранности той или иной группы является наиболее распространенной характеристикой всех диаспор. Цель мифа - привязать диаспоральное сознание к нечто большему, чем сам факт вынужденного или добровольного изгнания, и тем самым придать ему самостоятельность и легитимность. Наличие такой объединяющей идеи позволяет лучше дистанцироваться от других этнических диаспор, подпитывает чувство превосходства и избранности. Если миф об общем происхождении, как правило, привязан к территории, то представление о покинутой родине в значительной степени романтизировано и возвышено, с течением времени все меньше совпадая с реальностью. В зависимости от диаспоры степень преувеличения в представлениях об оставленной родине может значительно варьироваться. Однако крайне редко диаспора не стремится восстановить утраченную славу оставленной земли.

Тезис о наличии постоянной связи в том или ином виде между диаспорой и родиной является краеугольным камнем любой концепции, описывающей этот феномен. Отношения между родиной и диаспорой определяются целым комплексом факторов и условий, присущих как новой жизненной среде, так и оставленной. Исследователи отмечают важность корреляции образа родины и реально происходящих там событий, оказывающих огромное влияние на иммиграцию. С этим признаком тесно связаны такие выделяемые характеристики диаспоры как идеализация предполагаемой родины предков и коллективная вовлеченность (или попытки) в ее внутриполитическую жизнь.

Будущее диаспоры зависит от успешной деятельности целого ряда институтов, обеспечивающих ее устойчивость. Для создания таких институтов, способствовавших общественному притяжению, требуется по выражению У. Сафрана, определенная «демографическая подушка», то есть необходимое количество иммигрантов для образования критической массы в городских поселениях. Тогда нередко возникают «очевидные» проявления национальной культуры в местах компактного проживания национальной группы -- китайские кварталы, маленькие Италии, испаноязычные барриос и т.д. Часто такое воспроизведение родины в иноязычной среде происходит в преувеличенно искусственной форме и тогда судьба их скоротечна.

Важным показателем существования диаспоры остается развитие возвращенческого движения при условии его коллективного одобрения. Содействие диаспоры обратному миграционному потоку и особенно уровень активности отражает контраст между современным положением диаспоры и прошлым этнической группы. Взаимодействие с оставленной родиной, частью которого является возвращенческое движение, может зависеть и определяться направлением внешней политики принимающего государства, которое иногда способствует укреплению таких связей. Нередко встречается и желание государств использовать диаспоры для лоббирования своих экономических и политических интересов как вне, так и внутри страны.

Интерес диаспоры к поддержанию двустороннего межгосударственного сотрудничества часто используется местными политиками, которые могут совершать визиты на родину иммигрантов для укрепления двусторонних связей или противодействовать проведению недружественных инициатив в адрес этих стран. Как отмечается американскими исследователями, в течение долгих лет электоральная политика в Нью-Йорке включала обязательное отстаивание интересов трех «И» иммигрантов - Ирландии, Израиля и Италии. Влияние национальных диаспор на внешнюю политику государства, как правило, многофакторно и неоднозначно. В современной Америке продолжаются споры между сторонниками активного участия в формировании внешней политики представителей национальных групп и теми, кто выступает против такой национальной «ограниченности» и ее негативных последствий.

Ряд исследователей особо отмечает, что этничность всегда являлась важным определяющим фактором американской внешней политики задолго до того, как англосаксонский компонент перестал доминировать в формировании национальных приоритетов. По словам сенатора США Чарльза МакКурди (Charles McCurdy Mathias), то национальное разнообразие, которое обогащает жизнь нашей страны, остается постоянной причиной осложнений в нашей внешней политике[99]. Изучение современной внешней политики, выработанной под влиянием широкого спектра национальных меньшинств, позволяет по-новому рассмотреть известные страницы американской истории и оценить влияние тех или иных этнических групп в определении государственной политики[100].

К обязательным признакам диаспоры относят сегодня и сильное групповое этническое самосознание, поддерживаемое в течение длительного периода, основанное на чувстве отличия, общей истории и веры в общую судьбу. Важным условием жизнеспособности диаспоры является определенная степень независимости и самостоятельности от властей, иначе диаспоральные институты неминуемо используются в качестве агентов по ассимиляции. Поддержание диаспоральной идентичности религиозной или этнической группы во многом зависит от деятельности ее элиты, существование которой, в свою очередь, зависит от прочности и долговечности диаспоры.

Наличие проблем с принимающим обществом является общим положением для всех этнических групп, оказавшихся в новых условиях. Крайним проявлением этого можно считать неверие этнической группы в то, что вхождение в принимающее общество вообще может произойти. В значительной степени сохранение диаспоральной идентичности зависит от идеологии, политики и деятельности общественных институтов, принимающей стороны. Считается, что поддерживать ее легче в демократических странах в виду возможности граждан самостоятельно и довольно свободно определять свои социо-культурные представления, включая выстраивание отношений с оставленной родиной до тех пор, пока это не противоречит интересам общества. В свою очередь, демократические страны подразделяются на культурно-плюралистичные, приветствующие политическую вовлеченность мигрантов в жизнь страны, но допускающие широкую степень культурной автономии (Канада, Великобритания), и на культурно монолитные страны, активно приветствующие иммигрантов, но способствующие их скорейшей ассимиляции (Франция, США)[101].

Вопрос о том, в каком из случаев сохранение диаспоральной идентичности протекает легче, остается открытым. В демократических странах этнические и религиозные меньшинства сохраняют все возможности для проведения необходимых действий в условиях свободы слова и собраний. В такой обстановке выражение и проявление «инакости» не представляет особого труда, что открывает и расширяет внутренние границы принимающего общества и делает вхождение в него более легким и естественным, что, в конечном счете, ведет к размыванию групповой идентичности. В случаях с монокультурой, культурное отторжение заставляет иммигрантские объединения еще более ревностно сохранять свои традиции, привычки и ценности, поддерживать настороженность и отстраненность от местного сообщества.

Важной характеристикой диаспоры, по Р. Кохену, является обязательность «ценза давности», то есть временного отрезка, отмеряющего период существования группы в новых условиях, что позволяет оценить, превратилась ли группа в диаспору или нет. Показателем сформированности группы является проверенное временем сильное этническое самосознание группы. Сам факт пересечения границы или появление на Эллис-Айланде (иммиграционный пункт при въезде в США в начале XX столетия) не означает возникновения диаспоры. Сильная связь с прошлым, нежелание немедленно ассимилироваться являются непременными атрибутами вновь прибывающей группы, чтобы по прошествии времени у нее могло возникнуть и укрепиться диаспоральное сознание. Напряжение между этническим, национальным и транснациональными компонентами часто является творчески продуктивным и обогащающим сознание и культуру группы. Диаспору отличает от других этнических групп возможность отличительно творческой и насыщенной жизни в толерантных странах, приветствующих плюрализм[102].

Говоря об этнической идентичности, важно иметь в виду, что ее формирование часто происходит под влиянием принимающего общества и конкретно-исторической ситуации, когда диаспора встраивается в отведенное ей пространство. Идентичность диаспоры - это результат взаимовлияния культуры и идентичности основного этнического массива и страны расселения. Часто эта идентичность в большей мере отражает представления общества, в котором находится диаспора[103].

В качестве важного отличия диаспоры от других этнических групп отмечается чувство сопричастности и солидарности с членами этнической группы в других государствах. В условиях враждебно настроенного данного общества нередко проявляется тенденция идентифицировать себя со своими соотечественниками, проживающими в других странах. Членство в диаспоре - это вопрос статуса и идентичности, которые, в свою очередь, выстраиваются во временном и пространственном контексте. Отличительной чертой принадлежности к группе можно считать наличие внутреннего напряжения между физическим нахождением в одном месте, где человек живет и работает, и постоянным размышлением о другом далеком месте. Различная степень процессов ассимиляции, конфликт межу линиями лояльности к стране проживания и своей этнической группе, живущей в другой стране, нежелание ассоциировать себя с более низкой по статусу этнической группой, нередко ведет к обрыву связей и отказу от поддержания коллективной идентичности.

Р. Кохен расширяет отмеченный выше ряд критериев за счет включения в диаспоры этнические групп независимо от характера миграции (то есть добровольного или вынужденного покидания родины), а также и тех, кто агрессивно осваивал новые территории.

Диаспоры подразделяются на торговые, трудовые, имперские или колониальные, культурные и жертвенные (victim). Отнесение диаспоры к последней категории базируется на историческом опыте, трагических событиях с сильной эмоциональной составляющей, повлекших отток части населения из страны проживания. К диаспорам - «жертвам» относят еврейскую, африканскую, армянскую. Происхождение остальных диаспор вызвано сочетанием традиционных факторов, таких как перенаселение, бедность, нехватка ресурсов, неблагоприятный политический режим и т.д. При отнесении диаспор к той или иной категории добровольность миграции не является определяющим фактором, что особенно важно при анализе исторически длительных миграций, где волны добровольных и вынужденных мигрантов соседствуют и переплетаются.

К трудовым диаспорам относят китайскую, японскую, турецкую, итальянскую. Вопрос о том, как долго диаспора может оставаться «трудовой», зависит от целого комплекса причин, но, прежде всего, от возможности социальной мобильности в принимающем обществе. Значительная часть предвоенной иммиграции в США (до 1914 года) состояла из трудовых мигрантов, сумевших избавиться от тяжелой и изнурительной работы в течение 2-3-х поколений, уступив грязную, опасную и трудную работу выходцам из Африки и Латинской Америки. И хотя количество такой работы постоянно остается значительной сам статус «трудовой» диаспоры является переходным, означающим начальные этапы пребывания группы в той или иной стране. К торговым диаспорам относят венецианскую, ливанскую, китайскую, современные индийскую и японскую, к имперским или колониальным - греческую, британскую, русскую, испанскую, португальскую и голландскую. Размер диаспоры в каждом случае может значительно колебаться как в абсолютном, так и в относительном измерении. В случае с еврейской диаспорой численность группы значительно превосходит население этнической родины, в то же время у африканской диаспоры, насчитывающей около 40 млн человек, она составляет около 10 % черного населения Африки[104].

Отнесение ряда иммигрантских групп к категории диаспор вызывает исследовательские споры. Остается дискуссионным вопрос о существовании религиозных диаспор, где определяющим фактором существования является вероисповедание, а не этничность. Отдавая дань важности и значимости религии и религиозных институтов для формирования диаспоры и диаспоральной идентичности, исследователи расходятся в трактовке религии как главного образующего фактора диаспоры[105]. У. Сафран относит религиозные диаспоры (гугенотов, тибетских буддистов) к категории диаспор идеологических (как испанские антифашисты или восточноевропейские антикоммунисты)[106]. С точки зрения Р. Кохена, религия может представлять дополнительный цемент для построения диаспорального сознания, но не способна определять или конституировать диаспоры сами по себе. Несмотря на то, что многие представители отдельных этнических групп придерживаются одной религии (индуизм у индусов, католицизм у ирландцев и итальянцев и т.д.), тем не менее даже их нерелигиозные представители продолжают оставаться частью диаспоры. Многие диаспоры представлены различными религиями и нациями. Кроме того в случае с религиозными группами отсутствует идеализация дома и идеи возвращения, их программа скорее экстерриториальна, чем территориальна.

В литературе широко обсуждаются вопросы, связанные с развитием иммигрантских сетей и союзов, способствующих принятию решения об иммиграции, организации переезда и помощи в адаптации. В случае трудовой иммиграции повсеместное распространение получила практика приема на работу соотечественников и формирование этнических трудовых коллективов. «Новая иммиграция» в Америке известна созданием русских, еврейских, польских предприятий, мастерских и бригад, перераставших позднее в отраслевые профессиональные союзы и объединения[107].

Все большее распространение получает трактовка иммиграции не как индивидуального процесса с присущим этому подходу опорой на концепции индивидуальной адаптации и аккультурации, а представление ее как процесса коллективного, развивающегося по линии перенесения сетей и связей целой этнической группы. На смену восприятия миграции через призму индивидуальных попыток приспособления к новым условиям приходит анализ коллективной борьбы этнической группы, разделяющей общие ценности, исход которой определяет судьбу целых категорий иммигрантов и их потомков[108].

В научной литературе 1990-х продолжаются традиции, заложенные американским исследователем О. Хандлиным[109]. В период с депрессии 1930-х годов до окончания Второй мировой войны в американской историография усилиями ревизионистов произошла переоценка ценностей и восприятия иммиграции как таковой. На смену представлениям об иммигрантах как чужеродных элементах, с большим или меньшим успехом вливающихся в американскую жизнь, приходит восприятие иммиграции как внутренне присущего процесса американской цивилизации, где разница между ее составляющими является не качественной, а скорее хронологической. Современные исследователи при анализе опыта иммиграции вместо шока и последующей ассимиляции видят продолжающийся процесс коллективной трансформации, включающий воспроизводство старых социальных связей и создание новых.

В качестве основных элементов иммиграции выделяются не индивиды или семьи, но группы людей связанных дружескими, родственными, профессиональными связями, обменивающихся информацией и способствующих миграционному процессу. Иммиграция ведет к перенесению социальных связей и отношений на новую почву, вынужденную трансформацию и упрочение отношений в новых условиях. Исследователи все чаще говорят о трансплантации старых социальных связей в новую среду, способствующую процессу выживания в новых условиях. Развитие этих связей определяется новыми условиями и рождает новые категории. Известно, что трудовые иммигранты из Европы начала прошлого века идентифицировали себя скорее по региональному, чем национальному признаку. Их превращение в итальянцев, украинцев или русских в большей степени определялось той средой, в которую они попадали, чем той, из которой они происходили.

Создаваемые сети социального взаимодействия способствуют развитию не только внутригрупповой солидарности, но и внутреннего неравенства и иерархии. Каждое включение в группу обусловлено подчинением или следованию определенным нормам и чревато исключением из сообщества за нарушение отдельных, иногда устаревших правил. Широко известно, что никто так не эксплуатирует иммигрантов, как их соотечественники, прибывшие ранее и успешнее приспособившиеся к новым условиям.

При изучении процессов становления и развития диаспоры важное место отводится этническим институтам и организациям, деятельность которых оформляет и поддерживает границы группы. Основываясь на работах социолога Р. Бретона, исследователи отдельных диаспор рассматривают «институциональную завершенность» той или иной диаспоры, которая достигается действиями формальных и неформальных объединений. Цель различных организаций диаспоры не только предоставить место для социального взаимодействия, но в большей степени способствовать созданию и развитию общепринятого и разделяемого чувства единства ассоциированного с осознанием этнической общности.

Организации подразделялись на экспрессивные, направленные на выражение групповой идентичности и ее поддержание, и инструменталистские, призванные способствовать адаптации группы в принимающее общество или достижению определенных преимуществ. Признавая важность изучения повседневной деятельности таких организаций, в литературе отмечается сложность проведения эмпирических исследований в этой области. Большинство исследователей при анализе диаспоры отмечают спектр организаций, не исследуя их повседневной деятельности. Простой подсчет организаций в диаспоре может дать неправильное представление о ее жизненности и даже внутренней структуре. По общему мнению, значительная часть любой диаспоральной группы -- это организации, состоящие из двух-трех верных сторонников лидера, находящегося в поиске своей «армии». Исследование различных типов организаций, их повседневной активности по мобилизации своих сторонников и совершенствованию своей деятельности представляется актуальным и важным для изучения процессов формирования и развития диаспоры.

Современные теории и концепции «транснационализма» не снимают и не снижают значимость традиционных аспектов изучения общественных явлений там, где собственно протекает жизнь новых этнических групп, уже покинувших родные берега, но не приставших и не собирающихся, возможно, приставать к новым. Изучение современных диаспор предполагает соединение диаспоры и места проживания, а не противопоставления их. Диаспоры должны быть вписаны в пространственный и, что не менее важно, исторический контекст. Говоря о повсеместности или рассеянности диаспоры, пересекающей границы и континенты, не следует забывать, что такое рассеяние есть совокупность локальных сообществ, поддерживающих и испытывающих реальные или вымышленные отношения с окружающим их миром и оставленной родиной.

С учетом сказанного типологическая концепция Р. Кохена представляется нам наиболее удобным инструментом сравнения различных этнических групп и отнесения их к диаспорам. В то же время его подход должен быть дополнен изучением социальной, демографической структуры иммиграции, временем пребывания вне родины, деятельности основных организаций этнической группы, что позволит точнее охарактеризовать это явление, проследить основные этапы существования диаспоры.

Представляется оправданным подход, при котором изучение отдельных диаспор базируется на признании их самоценности и собственной уникальности. Современный мир характеризуется многообразием форм и отношений этнического меньшинства с окружающим миром, что затрудняет применение жестких схем анализа.

Вместе с тем множество подходов и определений, используемых для описания этого явления, привело к «терминологической анархии» и отмечаемой исследователями назревшей необходимости выработки единой парадигмы изучения этого сложного явления. Попытки уточнения терминологического аппарата и обобщения существующих теоретических построений предпринимались в отечественной историографии С.А. Арутюновым., В. Дятловым, Н.М. Лебедевой, А. Милитаревым, Ю.И. Семеновым, В.Д. Попковым и другими[110].

Значение и роль диаспоры в историческом процессе может определяться ее численностью, компактностью или дисперсностью расселения, традициями, степенью адаптированности к местным условиям, культурным потенциалом, значением для принявшего ее народа и т.д.

В современной отечественной научной литературе прослеживается несколько подходов к изучению этого явления. В зависимости от выделяемого наиболее значимого фактора для возникновения и существования диаспоры исследователи рассматривают ее с этнических, политико-государственных и цивилизационных позиций.

Видение диаспоры как явления прежде всего этнического ведет к его восприятию и изучению в плоскости: диаспора - этнос - общество. Такой подход опирается на традиции отечественной этнологии, сфокусированной на концепции этноса. Этнос (этническая общность) понимается как совокупность людей, которые имеют общую культуру, говорят, как правило, на одном языке и осознают как свою общность, так и свое отличие от членов других таких же человеческих групп. Этнос может состоять из этнического ядра, этнической периферии (компактных представителей данного этноса, так или иначе отделенных от основной ее части) и этнической диаспоры - отдельных членов этноса, рассеянных по территориям, которые занимают другие этнические общности. Диаспора как явления, таким образом, возникает в случае дисперсного проживания части этноса на чужой этнической территории[111].

Важным положением исследований в рамках этого направления является разграничение понятий диаспоры и этнодисперсной группы. Этнодисперсная группа - это совокупность индивидов, личные интересы которых невзаимосвязаны, а деятельность ограничена индивидуальными контактами с людьми, объединениями и официальными учреждениями нового окружения. Появление группы предшествует возникновению диаспоры, обозначая начало интеграционного процесса, этапом которого может стать ее образование. Процесс формирования диаспоры как социальной общности, а не простого количества соотечественников в чужой стране, начинается тогда, когда «у иммигрантов пропадает реальная возможность и потребность вернуться на родину и вместе с тем, у них нет психологической и социальной готовности ассимилироваться»[112].

Преобразование этнодисперсной группы в диаспору протекает неравномерно и завершается не у всех этнических групп. Внутригрупповое взаимодействие ее членов может не выходить за рамки естественной тяги к людям своей национальности, и ближайшего родственного окружения. Отличительными особенностями диаспоры, как этапа развития, становятся наличие социальных связей как между членами группы, так и направленных вне ее, в противовес доминированию сугубо личных контактов в этнодисперсной группе. Для институциализации этих связей в сообществе возникают социальные институты, берущие на себя функции общественного представительства и отстаивания групповых интересов. По мере укрепления диаспоры все более активная деятельность осуществляется для достижения общественного или государственного призвания (невозможного по отношению этнодисперсной группы), призванного закрепить в общественном сознании отличие этой социальной общности от коренной нации и вместе с тем признать единство интересов и возможность совместных действий по их защите членами группы.

Этническая группа проходит семь фаз социокультурного утверждения и превращения в диаспору, преодолевая дистанцию от изначальной достаточности у переселенцев культурного потенциала, принесенного с родины, до инкорпорации самоуправленческих органов этнической группы в структуру общегосударственного управления страны проживания[113]. В рамках этнического подхода к изучению диаспоры доминирует ее восприятие как некого «сколка нации» или отделившегося куска этнического материка, где продолжают сохраняться в «первозданном виде» все основные черты основного массива.

Взаимосвязанность и взаимозависимость этнического и политического компонентов общественного развития являются актуальнейшей проблемой современного мира. Возможность политических действий национальных диаспор отмечается как один из важнейших геополитических факторов нового тысячелетия, когда диаспоры выступают в роли мощнейших исторических факторов, способных вызывать и влиять на события самого высокого порядка (войны, конфликты, создание или распад государств).

Акцент на политический потенциал диаспоры характерен для политико-государственного подхода к изучению этого явления. В общепринятой трактовке диаспоры как совокупности населения определенной этнической или религиозной принадлежности, которое проживает в стране или районе нового расселения, предки которой были рассеяны из особого «изначального» центра в другой или другие периферийные или зарубежные регионы, особое внимание отводится процессам, закрепляющим связь с покинутой родиной, трактуемой как регион или страна, где сформировался историко-культурный облик диаспорной групп и где продолжает жить основной культурно схожий с ней массив[114].

Особый интерес представляет концепция В.А. Тишкова, предлагающего трактовку диаспоры, как культурно отличительной общности, возникающей на основе представления об общей родине и выстраиваемых на этой основе коллективной связи, групповой солидарности и демонстрируемого отношения к родине. Чрезмерному увлечению «объективным набором культурных, демографических или политических характеристик» противопоставляется необходимость рассмотрения исторической ситуативности и личностной идентификации. Диаспора воспринимается как стиль жизненного поведения и политический проект, а не жесткая демографическая и тем более этническая реальность.

В основе диаспорного сознания находится широкий комплекс чувств и веры, что в свою очередь определяет восприятие этого социального феномена как ситуации и ощущения. В свою очередь история и культурная отличительность, по мнению В.А. Тишкова, -- это только основа, недостаточная сама по себе. Важнейшей характеристикой диаспоры остается общность страны происхождения, рассматриваемая иногда с точки зрения степени прочности ее связей со страной выхода. Представители этнического подхода критически относятся к этому положению, выступая против переоценки значимости государств и государственных границ. Образование диаспор становится прерогативой этносоциальных организмов, наций или народностей, «которые могут обладать своими национальными государствами, а могут и не обладать ими, но стремиться к их созданию (или не стремиться)»[115].

Квинтэссенцией политического подхода можно считать разделение диаспоры как явления политического, и миграции, как процесса социального, с необходимостью преодоления традиционного (этнологического) интереса к проблемам ассимиляции, статуса и этнокультурного своеобразия и выработки новых «механизмов анализа и описания».

В рамках политического подхода намечены теоретические подходы к изучению диаспор полиэтничных, когда очертания диаспоры и отдельных этнокультурных групп не совпадает, обозначая различные ментальные и пространственные ареалы. «Диаспора часто бывает многоэтничной и своего рода собирательной категорией (более обобщенной) по сравнению с категорией иммигрантской группы. Происходит это по двум причинам: более дробного восприятия культурного многообразия в стране происхождения и более обобщенного восприятия инокультурного населения в принимающем обществе»[116]. Примером собирательной диаспоры служит российская или «русскоязычная», процесс формирования которой в новых исторических условиях еще далек от завершения.

Фактор страны происхождения, понимаемой как национального государства, превалирует не только над этническим началом, но и над культурной отличительностью. Исчезновение культуры не ведет к автоматической гибели диаспоры. Ее роль как политического проекта и особой жизненной ситуации предопределена политической миссией, которая, как правило, не ограничена сохранением и развитием культуры, но включает задачи служения, сопротивления, борьбы и реванша. Такое самоопределение означает нахождение в состоянии постоянного напряжения и отчуждения в стране пребывания, видение своего положения как общественного служения оставленной родине. В этой ситуации политической становится вся диаспора, а не только ее авангард, представляющий численно незначительную ее часть.

Цивилизационный (или культурологический) подход апеллирует к диаспоре как «живому, изменяющемуся, пульсирующему явлению, как продукту межцивилизационных контактов исторически конкретных субъектов, личностей, творящих свою собственную судьбу»[117].

Под цивилизацией в свою очередь понимается определенная исторически сложившаяся информационная система с особым культурным кодом, позволяющим передавать культурную информацию из поколения в поколение, где кодом служит «определенная языковая система с конкретной письменностью и комплексом зрительных и музыкальных образов». Изучение явления происходит в плоскости «цивилизация - человек - диаспора - другая цивилизация», где основное внимание уделено человеку, «носителю цивилизации с его культурным пейзажем и картиной (образом мира)».

Такой подход востребован при обращении к современным русским диаспорам, возникающим на территории сопредельных государств. Вместо «отечества» с территориальными границами, не раз изменяемыми на протяжении столетий, определяющим фактором идентификации становится «исторически сложившаяся духовная, материальная, языковая, в целом -- культурная среда обитания народа, способствующая его воспроизводству и развитию»[118].

При разработке государственной политики в отношении диаспор такое определение позволяет отойти от этнической идентификации и соответственно от выстраивания русской диаспоры для русского государства. Вместо этого, объединение на основе русской культуры позволяет существенно расширить рамки объединения и возможности взаимодействия с Россией, как многонациональной страной.

Восприятие русских общин как культурного феномена ведет к некоторой абсолютизации достижений, созданных русской эмиграцией по сохранению национального сознания и заботе о «культурном генофонде», через консервацию обычаев, культа прошлого, бескомпромиссного следование традициям. Культурное единение, Русская Зарубежная Церковь, создание русских поселений как моделей России, русскоязычная печать, просветительские организации, система образования и воспитания подрастающего поколения, сохранение реликвий и создание наследия воспринимается как уникальные явления.

Существование подобных институтов у других национальных групп нередко затушевывается или игнорируется. К особенностям русской диаспоры относят неподвластность русской культуры в изгнании процессам ассимиляции и адаптации, консервацию обычаев, культа прошлого, традиций, и в том числе и «сохранение соборности, как черты национального сознания, победив при этом пространственно-временные ограничения»[119]. Став неким «консервантом лучших традиций прошлого, во многом утраченных на родине»[120], Зарубежная Россия, по мнению исследователей, избежала параллелизма жизни с покинутой страной, что характерно для других этнических общностей.

Разделение подходов к изучению феномена диаспор представляется достаточно сложным. Многие исследователи предпринимают попытки синтезировать положения различных направлений. В связи с этим заслуживающей внимания представляется точка зрения В. Попкова. Опираясь на теоретические положения С. Арутюнова и Н. Чебоксарова, согласно которой этносы представляют собой пространственно ограниченные «сгустки» специфической культурной информации, а межэтнические контакты - обмен такой информацией, исследователь определяет возникновение диаспорной идентичности как результат обмена специфической культурной информации, что предполагает возможность отказа от части своей культуры и восприятия части другой, что и служит основой для построения новой идентичности[121].

Основными срезами, позволяющими изучить процессы развития диаспоры, являются отношения этнической группы и среды, ее взаимодействие с оставленной родиной и формирование менталитета диаспоры, как фактора, обеспечивающего единство и устойчивость группы в новых условиях.

Все чаще речь идет о межкультурном взаимодействии этнического меньшинства с этническим большинством страны пребывания, протекающего в новой культурной и общественной среде. Изучение социокультурной адаптации иммигрантов традиционно проводилось в контексте аккультурации. Согласно классическому определению Р. Редфилда, Р. Линтона и М. Херсковица, это процесс, когда группа людей с одной культурой вступает в продолжительный непосредственный контакт с группой людей с другой культурой, что вызывает изменения в моделях культур одной или обеих групп, являющихся аккультурационными группами.

Результатом аккультурации как двустороннего процесса, влияющего на обе группы, может стать восприятие чужой культуры, «реакция», т.е возникновение множества различных контр-аккультурационных движений, или адаптация, как «совмещение изначальных и заимствованных элементов в гармоничное целое или сохранение противоречащих друг другу установок, которые взаимодействуют в повседневном поведении сообразно тем или иным обстоятельствам». Начиная с 1950-х годов, отождествление ассимиляции и аккультурации сменяется расширенным восприятием аккультурации как процесса взаимодействия культур. Сам термин начинает все шире использоваться применительно к мигрантам.

В отечественной науке эти проблемы получили рассмотрение в трудах Е.И. Шлягиной, Н.М. Лебедевой, В.В. Гриценко, В.Н. Павленко, Г.У. Солдатовой, Н. Федорова[122]. Под аккультуризацией сегодня понимают процесс и результат взаимного влияния разных культур, при котором все или часть представителей одной культуры (реципиенты) перенимают нормы, ценности и традиции другой (у культуры-донора)[123]. Аккультуризация каждой личности - это уникальный процесс, не совпадающий иногда с групповыми тенденциями. На уровне группы изменения происходят в социальной структуре, культурных особенностях поведения. В зависимости от решения задач поддержания культуры и участия в межкультурных контактах возможны четыре основных стратегии группового взаимодействия: интеграция, ассимиляция, сегрегация и маргинализация. Выбор стратегии определяется рядом обстоятельств и не всегда связан с желанием или установками индивида или диаспоры.

При изучении адаптационных процессов социологи и этнопсихологи акцентируют внимание на проблемах ролевых и статусных структур в контексте сценария «хозяева и гости», нацеленности иммигрантов на постоянное или, наоборот, временное взаимодействие; диффузное или компактное расселение мигрантов; численное соотношение меньшинства и большинства; степени включенности в общество (участник или наблюдатель); наличие социальной ниши для мигрантов; степень распространенности мигрантофобии. Вынужденные мигранты все чаще рассматриваются как обладатели уникального опыта, носители определенной культуры, ставшие жертвами войн или иных конфликтов и являющихся представителями «особой группы людей, наделенных сходными чертами, специфическими поведенческими особенностями и имеющих общие проблемы, независимо от гражданской и этнической принадлежности»[124].

Межкультурная адаптация воспринимается сегодня как сложный многоаспектный процесс, в результате которого иммигрант может достигнуть соответствия (совместимости) с новой культурной средой, принимая ее традиции как свои собственные и действуя в соответствии с ними. Целью адаптации является достижение «гармонии» с новым окружением как на психологическом, так и социальном уровне.

Под социокультурной адаптацией понимают приобретение умения и навыков свободного ориентирования новой культуре и обществе. Показателями успешности процесса считаются установление позитивных связей с новой средой, решение ежедневных житейских проблем (школа, семья, быт, работа), участие в социальной и культурной жизни принимающего общества, удовлетворительное психическое состояние и физическое здоровье, адекватность в общении и в межкультурных отношениях, целостность и интегрированность личности[125].

Продолжительность адаптации на уровне социальной группы зависит от степени сходства или различия между культурами взаимодействующих народов, наличия между ними в прошлом военных конфликтов или геноцида, степени знакомства с особенностями культуры страны пребывания, равенства или неравенства статусов и наличия или отсутствия общих целей при межкультурных контактах. Культурная дистанция между иммигрантами и принимающим обществом является одним из принципиальных моментов, определяющих темпы и направленность процесса адаптации, рассматриваемого в виде континуума, с полюсами в виде межэтнической интеграции и этнокультурной изоляции.

В качестве одного из способов измерения культурных различий широко используется классификация Г. Хофстеде, разделявшего культуры на основе соотношения характерных для того или иного общества показателей: дистанция власти; коллективизм - индивидуализм; маскулинность - фемининность; степень избегания неопределенности. Совокупность этих измерений определяет так называемые ментальные программы, формирующие мысли, ощущения и поведения людей. Изменение их соотношения свидетельствует о степени развития адаптационных процессов.

Предложенная классификация активно применяется при изучении иммигрантских групп. З.И. Левин определяет культурную дистанцию, измеряемую соотношением старого и нового, как меру неравенства между иммигрантами и принимающим обществом, особенно отчетливо заметную в первом поколении. Ассимиляция первого поколения иммигрантов практически невозможна. Социокультурные представления этнического массива доминируют в сознании и не замещаются новыми константами, несмотря на возможную бытовую и даже социальную адаптацию. Второе поколение иммигрантов находится в положении маргиналов, стремящихся избавиться от прошлого и подчеркивающих свою принадлежность к основному этническому массиву. Эта ситуация отчетливо прослеживается в США, где именно второе поколение особенно часто противопоставляет ценности старого и нового общества, отдавая предпочтения второму. Третье поколение иммигрантов уже практически неотличимо от основного массива. Они ассимилированы и растворились в массе основного этнического массива. Их интерес к этническому происхождению носит отвлеченный характер.

Процесс ассимиляции происходит постепенно и не сводится к освоению нового языка и бытовой культуры страны пребывания. Говорить об ассимиляции можно лишь при изменении этнического самосознания, завершающего процесс уподобления, который включает «признание законов, действующих в принимающих странах, вместе с правами и обязанностями нового гражданства, разрыв юридических и политических связей со страной происхождения, полноценное использование языка новой страны, усвоение обычаев и образа жизни»[126]. После культурной адаптация и освоения инонациональной культуры формируется дуализм сознания, в конечном счете ведущий к культурной ассимиляции.

В реальности многие этносы сохраняют культурную специфику и национальное самосознание, составляя в то же время органическую часть американской нации. Характеризуя процесс вхождения евреев в американское общество, профессор Э.Л. Нитобург использует термин «интеграция», понимая под этим сохранение еврейских этнических свойств и общности культурно-религиозных норм поведения, качества жизни и пр. и одновременном их включения в это общество. Интеграционные модели возможны при наличии позитивных импульсов как со стороны меньшинства (позитивное восприятие новой культуры и желание ей овладеть), так и большинства. Отсутствие дискриминации и предубеждений со стороны последнего, в свою очередь, определяется широким кругом факторов: традициями иммиграции, особенностями государственной иммиграционной политики, культурным многообразием принимающего общества. Важную роль играет наличие непримиримых противоречий между страной исхода и новой страной пребывания, равно как и этнографические характеристики населения.

Заметим, что для Н. Федорова интеграция этнической группы в инонациональное окружение и образование диаспоры являются параллельными процессами. Диаспора для исследователя является этнической общностью людей, постоянно живущих вне своей исторической родины в инонациональном окружении и продолжающих относить себя к своему этносу. В ходе интеграции образование диаспоры может не завершиться[127].

Процесс социокультурной адаптации каждого иммигранта уникален, но история взаимодействия группы не сводима к индивидуальному опыту иммигрантов и не является простой суммой этих опытов. Диаспора, как единое целое, должна найти свой способ существования в иноэтничном окружении. При изучении феномена диаспоры принципиальным представляется разграничение группового и индивидуального процессов адаптации мигрантов. Для последних он состоит из взаимодействия между группами как в рамках общины, так и взаимодействия общины и общества, что лежит в основе формирования менталитета диаспоры, во многом, в свою очередь, определяющего поведение индивида. В любом случае адаптация иммигранта и группы в целом - это опыт преодоление сложных ситуаций, поиск решений по преодолению противодействия и сопротивления общества инородному «телу». В связи с этим можно согласиться с В. Левиным, что адаптация в системном отношении есть закрепление в менталитете диаспоры ее адекватной реакции на воздействие Среды[128].

Для изучения процесса врастания диаспоры в новое общество необходимо учитывать роль страны исхода, оказывающей сильное воздействие на рассеянную по всему миру популяцию бывших граждан. Рассматривая диаспору как « пересекающуюся сеть связей между общинами в разных странах», тяготеющую к созданию пространства диаспоры, В. Попов видит ее основную задачу в обеспечении устойчивого равновесия между страной поселения, диаспорными общинами и страной исхода[129]. Соответственно принадлежность к диаспоре определяется присутствием этого транснационального аспекта, который «привносит исходящее от самой диаспоры отграничение от внешнего мира, подчеркивание собственной маргинализации и внутренней присущей ей самостоятельности»[130].