Проблема определения дезертирства: классификация и типология

Уже в годы войны ее непосредственные участники и современники отмечали огромное количество проблем, постигших русскую армию, как внутренних, так и внешних. Наиболее выдающиеся военачальники, анализируя сложившуюся ситуацию, старались впоследствии дать сколь бы то ни было объективную оценку происходившему, задаваясь вопросом, почему такое произошло с прекрасно начинавшей боевые действия в начале войны императорской армией. При этом дальнейшие события, развернувшиеся в России с конца 1917 года, значительно повлияли на характер начавшейся полемики. Так, примкнувшие позднее к белому движению командующие отрицали утверждения о плачевном состоянии русских войск еще до революционных событий. Как заявляет А. И. Деникин: «Я не склонен идеализировать нашу армию. Много горьких истин мне приходится высказывать о ней. Но когда фарисеи - вожди российской революционной демократии, пытаясь оправдать учиненный главным образом их руками развал армии, уверяют, что она и без того близка была к разложению, - они лгут». Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 10. Головин в своем исследовании также связывает колоссальный всплеск дезертирства с конца 1917 года с революцией. Так, в его подсчетах после революции число дезертировавших (в среднем за месяц) возрастает в пять раз, что он связывает с действием революционной пропаганды в рядах русской армии. Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 205.

Это касается революционного периода Первой мировой войны. Нашей задачей, однако, является рассмотрение дореволюционного этапа, и здесь современники значительно расходятся в своих предположениях. Некоторые из них, правда, выдвигают схожие версии касательно причин дезертирства, что позволяет нам выявить общие тенденции в их трактовке событий.

Можно выделить ряд целых комплексов называемых причин:

1) Слабое техническое и продовольственное обеспечение армии - этот фактор приводится в трудах Головина, Свечина и Врангеля Свечин А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. Л., 1930. С. 190-192.. Они отмечают то влияние, которое оказывали военные поражения на боевой дух солдат и их желание сражаться. В частности, по словам Головина, отсутствие подолгу снарядов, практически невозможность удерживать натиск врага в условиях интенсивного обстрела с его стороны, рождали массовые панические настроения в частях. Это приводило к беспорядочным отступлениям, в ходе которых неизменно не возвращалась на позиции определенная часть личного состава. Свечин также утверждал, что у бойца с хорошим вооружением, не испытывающего недостатка в снарядах, боевой дух соответственно выше. Там же. С. 191. Как результат отсутствия подолгу снабжения и «снарядного голода» - участившиеся поражения и распространение паники с фронта: «все бегство происходит без серьезного участия немцев», Там же. С. 190. - сообщает Свечин. «Как всегда, все делалось спустя рукава. Боевых припасов было недостаточно, и, благодаря нехватке снарядов, все наши начинания сводились на нет», Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. М., 2002. - С. 40. - утверждает Врангель.

2) Войсковое управление, комплектование армии, организация борьбы с негативными явлениями в войсках - это целый набор причин «сверху». Здесь приводится масса предполагаемых истоков проблемы. Общее у них одно - апелляция к организованности ведения боевых действий в годы войны. И хотя в оценках современников, как правило, до 1917 года все обстояло не так плохо, нежели с началом революции, однако они замечают ряд существенных упущений со стороны «верхов». Так, Свечин и Головин отмечают плохо налаженное взаимодействие между частями, слабую подготовку младшего командного состава, проблемы в организации отчетности. Головин, в частности, делает ремарку об общегосударственной организации военного управления: «поток отчетности», по его словам, пересекался с «ничегонезнанием высших штабов» на деле. Такую ситуацию в управлении Головин называет «… подход к организации работы общегосударственного масштаба с кустарными приемами». Головин, Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 203.

Свечин среди факторов, усугубляющих разложение русских войск, выделяет прежде всего несогласованность действий командования: «беспрерывное отступление и неудачи разлагают далеко не только рядовых бойцов на фронте, но наносят глубокие раны и в сознании командного состава. Начальство русской армии в сентябре 1915 г. болело жестоким недугом, одно из типичнейших проявлений которого -- животный эгоизм и обвинения, щедро и непрерывно выкрикиваемые по адресу соседей». Свечин А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. Л., 1930. С. 193. Упоминает он и фактор, выведенный Оськиным в ряд важнейших: начала массового набора с лета 1915 г. в армию крестьян, ни разу не проходивших прежде военной службы Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011. С. 258., - например, история с «несгоревшими избами», Свечин А. Указ. соч. С. 19-20. когда набранные из среды крестьян солдаты отказались выполнять приказ: сжечь ряд изб, мешавших артобстрелу. К новому личному составу он относится осторожно, стараясь не подорвать свой авторитет, «не оказаться барином, совершенно чуждым, даже враждебным крестьянским интересам» Там же.. Самих новобранцев он называет «крестьянами, переодетыми в солдатскую шинель». дезертирство уклонение призыв армия

Деникин видит в этом первопричину морального разложения войск. Он отмечает в своих воспоминаниях слабую организованность общего командования, неспособность правительства решить проблему дезертирства и уклонения еще в первые месяцы войны. Особенно он критикует качество и действия командного состава императорской армии. Он отмечает «засорение» командных списков «вредным элементом» еще накануне войны, множество «бездарностей», о некомпетентности которых подчас «знала вся армия». Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 20-21. Упрекает он российское командование в отсутствии должного внимания поддержанию внутренней сплоченности частей, отчего к концу войны усвоение воинских традиций новоприбывшим составом и его сплачивание практически остановились. Сами войсковые части, по словам Деникина, к тому моменту «превращались в какие-то этапы, через которые текла непрерывно человеческая струя». Там же. С. 26. Также, что касаемо борьбы с негативными явлениями, он упоминает груз телесных наказаний, пришедшийся на гарнизонные и некоторые фронтовые части, и иные репрессивные меры по борьбе с дезертирством и уклонением, замечая их полную бесполезность и даже вред. «Два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках. - пишет Деникин. - … введенное с 1915 года официально дисциплинарное наказание розгами и смертная казнь - «палечникам". Насколько необходимость борьбы с дезертирством путем саморанения не возбуждала ни малейшего сомнения… настолько же крайне нежелательным и опасным, независимо от этической стороны вопроса, являлось телесное наказание, применяемое властью начальника... Между тем, судебные уставы не обладают в военное время решительно никакими реальными способами репрессий, кроме смертной казни. Ибо для элемента преступного, праволишения не имеют никакого значения, а всякое наказание, сопряженное с уходом из рядов, является только поощрением». Деникин А. И. Указ. соч. По его словам, никаких действенных мер по борьбе с дезертирством в условиях войны, кроме смертной казни, царская власть применять просто не могла, что позднее Асташев связывает с пропорциональным ростом дезертирства при росте репрессий. Асташов, А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. С. 49-50. Настороженно Деникин также относится к увеличению крестьянства при наборе, отмечая, однако, «грех» русского офицерства и интеллигенции в противопоставлении «барина» мужику. В этом моменте он усматривает «благоприятную почву для работы разрушительных сил». Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 27. Помимо всего прочего, Деникин обращает внимание на «слабую политическую подготовленность офицерского корпуса», поскольку «... сторонним разрушительным влияниям в армии не противополагалось разумное воспитание». Кроме того, в числе причин низкой боеспособности и разброда в армии Деникин видит «неустройство тыла и дикую вакханалию хищений, наживы и роскоши, создаваемую на костях и крови фронта». Там же.

Н. Е. Врангель в своих воспоминаниях также отмечает чрезвычайно не-компетентный высший командный состав: «Высший командный состав оставлял желать многого - вернее, в большинстве случаев был ниже всякой критики. Фаворитизм, всегдашняя язва русского строя, и тут дал свои неизбежные плоды. Армия была плохо организована, скверно снабжена и скверно управлялась». Эта неорганизованность, особенно в новом широком наборе 1915 года, по мнению Врангеля, принесла в войска еще больше тлетворных веяний: «Миллионы запасных и новобранцев, без надобности призванные, наполняли города. Скверно кормленные, плохо одетые, размещенные в тесноте и грязи, они оставались без присмотра, делу не обучались, томились от бездействия и развращались». Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. М., 2002.

3) Причины духовного плана - весьма противоречивый набор проблем, получавших, порой, диаметрально противоположные оценки из уст одного и того же современника. К таким можно отнести упоминания о духовном расколе в обществе, непонимании в массах причин и целей войны, наконец, о полном духовном упадке в армии, согласно размышлениям Деникина Деникин А. И. Указ. соч. С. 22. . Отсутствие грамотной «политической подготовки» среди офицерства, по его словам, еще больше усугубляло ситуацию, особенно с проникновением в армию из тыла новых идей накануне 1917 года Там же. С. 24.

Особое внимание Деникин обращает на откол общества от церкви и веры, замеченный им в начале XX века: «… постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги». Там же. С. 4. Мировая война же «… ввела в духовную жизнь воинов два новых элемента: с одной стороны моральное огрубение и ожесточение, с другой - как будто несколько углубленное чувство веры, навеянное постоянной смертельной опасностью. Оба эти антипода как-то уживались друг с другом, ибо оба исходили из чисто материальных предпосылок» Там же. . Таким образом, Деникин отмечает глубокий духовный раскол, который породил и социальные противоречия: отход от прежних авторитетов, смена ценностей, огрубение нравов. В этих условиях, по его мнению, вместе с весьма смутным осознанием солдатами того, за что они воюют, всяческие негативные веяния в войсках не могли не процветать. «Как бы то ни было, в числе моральных элементов, поддерживающих дух русских войск, вера не стала началом, побуждающим их на подвиг или сдерживающим от развития впоследствии звериных инстинктов», - заключает Деникин. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 5.

Генерал А. Брусилов среди существенных недостатков, порождавших многие проблемы в армии, первостепенное место выделял также подготовке офицерского состава, хотя боеготовность самих войск в начале войны оценивал достаточно высоко. По его словам: «… Мы выступили с удовлетворительно обученной армией. Корпус же офицеров страдал многими недостатками…». Брусилов А.А. Воспоминания. М., 1963. С. 32. Среди таких он приводит определенный процент офицерства, «вызывавший озлобление в войсках», «страдавший карьеризмом». Там же. С. 33. Остальные чины, в т. ч., среди генерального штаба, по его мнению, «… в эту войну работали хорошо, умело и старательно выполняли свой долг». Однако, как он замечает, одно существенно мешало связи командования с простыми солдатами и использованию талантов офицерства в полной степени: «… это, за малым исключением, постоянное, быстрое перемещение этих офицеров с одной должности на другую для более быстрого движения вперед…». Там же. Также Брусилов отмечает слабое понимание не только в народе, но и среди офицерства причин и значения войны, указывая, вслед за Деникиным, на слабую политическую подготовку кадров. Там же. С. 37. Касательно солдатской же среды он приводит вовсе курьезный момент: «Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы - не знал почти никто, что такое славяне - было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать - было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя». Там же.

Как можно заключить по сведениям современников, первопричинами распространения массового дезертирства в те годы виделись ими в различных факторах, оказывающих влияние на российскую армию: от чисто технических проблем до глубокого морального кризиса людей. Русская армия страдала от нехватки снаряжения и боеприпасов, личный состав и командование подчас не понимали друг друга, что только усиливало негативные настроения в солдатской массе, духовные чаяния и ценности солдат подвергались тяжким испытаниям войны, выдерживал которые, в конечном счете, не каждый. Современники войны, как видно из их оценочных суждений о дезертирстве, отчасти это понимали и оттого в вопросе, на кого в большей степени возложить вину за происходившее, отдавали явное предпочтение критике действий правительства и верховного командования. Таким образом, причины дезертирства в восприятии современников войны можно разделить на несколько групп. «Внешних» факторов, таких, как техническое превосходство противника, современники приводят довольно мало, указывая в целом неплохую подготовку и обеспеченность русской армии. Куда большее значение, как видим, они придают факторам «внутренним», организационным, будь то подготовка командного состава или система набора войск. Особенно в плане организации они критикуют Ставку и действия правительства, внесшие, по их мнению, беспорядок в управление и снабжение армии. Все это в целом, по их мнению, и могло породить тот разброд в солдатских массах, который и обусловил рост дезертирства и подобных ему негативных явлений. Особое место современники уделяли духовным, нравственно-ценностным моментам, подчеркивая оторванность основной массы солдат от старого дворянского офицерства. Здесь главную роль, по их словам, сыграл затяжной, позиционный характер, который вскоре приобрела война. Это предположение будет рассмотрено в более позднее время, однако важность того, что Первая мировая стала войной абсолютно нового типа, поняли еще ее современники. Оказывало влияние на их оценки и уже выявленное нами недопонимание того, что считать дезертирством. Оценки, таким образом, могут существенно розниться, исходя из того, какие случаи описываются тем или иным очевидцем. Огромное влияние на настроения в армии связывали и с веяниями из тыла, поскольку «разложившаяся», утратившая боеспособность армия становится наиболее сильным резонатором для приходящих из глубины страны настроений и общественных течений. Огромную роль отводили и революции, Помимо уже выделенных нами причин, этот мотив явно прослеживается, в той или иной мере, в трудах практически всех современников тех событий. В большей или меньшей степени, но и военные, и общественные деятели отмечают нараставшую к 1917 году «политизированность» в настроениях войск. В разной степени, но почти каждый из них придает этому фактору большое, порой решающее значение в процессе распространения дезертирства. Революционная пропаганда, в этом свете, заявлена еще современниками войны как наиболее значимый фактор дезертирства и упадка русской армии, правда, оценки ее неоднозначны: ее преподносят то как «внешний», уже предопределенный историей фактор, то как «внутренний», органично связанный с уже нараставшим в армии разложением. Как мы увидим позднее, этот посыл оказал определяющее значение на попытки изучения дезертирства в некоторые периоды развития отечественной науки.

2.2 Причины дезертирства в русской армии в освещении советской историографии

«Империалистическая» война, по представлениям советской науки (особенно в первой половине XX столетия), вскрыла давно назревавшие противоречия между правящим классом Российской империи и обществом. Сама война, в этом свете, представлялась апогеем реакционной политики царизма. Как охарактеризовал положение в тылу страны в годы войны Л. Д. Троцкий: «Освобожденная от всякого контроля, хотя бы в форме одной только критики, государственная машина превращается в упрощенный передаточный механизм между народным достоянием и разверстой пастью войны». Троцкий Л. Д. Европа в войне (1914 - 1918 гг.) / Л. Троцкий. Сочинения. Т. 9. М.-Л., 1927. С. 68.

Еще В. И. Ленин в своей теории империализма резко противопоставил интересы крестьянской и рабочей части российского общества в годы войны интересам буржуазно-дворянских кругов. При этом дезертиры, как мы могли увидеть ранее, практически никогда не выделялись советской наукой на фоне всеобщей классовой борьбы. Фактически в первой половине XX века эта точка зрения на проблему дезертирства так и осталась включенной в концепцию «империализма». И. В. Сталин определил в 1917 г. мировую войну касательно России как «преддверие революции» Зиновьев Г.Е., Сталин И.В. Кто виноват в поражении на фронте? - Прибой, 1917, С. 1-17., что вплоть до конца 1950-х гг. вылилось в рассмотрение происходивших в обществе и армии процессов исключительно с позиции социальной борьбы. В этот период советская наука напрямую связывала неудачи и поражения русской армии с распространенной с подачи И. Сталина т. н. «теории двух заговоров»: буржуазии против царизма и царизма - против народа. Козенко Б. Д. Отечественная историография Первой мировой войны. 2001. №3., с. 9. В связи с этим негативные тенденции в царской армии, ее промахи даже не подлежали рассмотрению - антинародный, империалистический характер войны объяснял все это де-факто. Причина, таким образом, могла выводиться напрямую из концепции классовой борьбы: нежелание солдат воевать лишь прекрасно подтверждало суждения о характере Первой мировой. Дезертирство, уклонение, братания, самосуды - все это являлось, в восприятии историков неотъемлемой частью проявлений предопределенного упадка царизма. Такое отношение, впрочем, не означает того, что дезертирство как явление поощрялось советской исторической мыслью, пусть даже в случае с «царской войной». Прямое тому подтверждение - замечание Л. Троцкого о военных неудачах режима, в котором он же признает, что и упадок армии, и его симптомы - были вполне очевидным исходом событий: «… наша партия была неизменно против войны. Нам не приходило в голову связывать наши политические надежды, революционные или реформаторские, с военными злополучиями царизма, неизбежность которых в случае войны стояла для нас вне сомнения». Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 76.

После окончания Великой Отечественной войны ряды историков пополнились опытными в военной сфере кадрами. Это привело к созданию ряда объемных работ по военной истории, в т. ч. исследований Первой мировой. Исследованию дезертирства это, впрочем, нисколько не помогло, т. к. в условиях сперва Великой Отечественной, а потом и «холодной войны» военная история России испытала на себе наивысшее влияние идеологии. Преувеличение успехов российской армии, частое игнорирование заслуг союзников, даже противопоставление Восточного и Западного фронтов - все это обусловило окончательное утверждение проблемы дезертирства на периферии советской науки. Ярким примером поставленных во главу угла задач советской исторической науки 70-х гг. может послужить работа И. И. Ростунова, одна из наиболее фундаментальных работ по первой мировой войне того времени. Ростунов И. И. Русский фронт первой мировой войны. М., 1976. С. 385. Практически единственный промах российского командования в войне, который он готов признать - бытовавшие в начале войны предположения о ее продолжительности. В остальном мы можем лишь предполагать, какими могли быть выдвигаемые причины дезертирства, по той или иной общей тенденции в рассмотрении событий войны.

Высокое значение придавали в 60-х - 70-х гг. проникавшим в армию из тыла революционным тенденциям. Айрапетян М. Э., Кабанов П. Ф. Первая мировая империалистическая война 1914-1918 гг. - М.: Просвещение, 1964. С. 111. Также высокое значение историками выделялось таким формам неподчинения, как отказ солдат участвовать в подавлении народных волнений в 1917 г. или переход на сторону восставших. Ростунов И. И. Русский фронт первой мировой войны. М., 1976. С. 328-330. Получило распространение также культивируемое ранее мнение об антинародном заговоре: только теперь в заговор царского режима против народных масс объяснялся не дворянско-буржуазными веяниями, а прямым сговором с иностранным (в основном германским) империализмом. Так, обвиняли в предательстве, искусственной задержке поставок оружия и боеприпасов на фронт военного министра Сухомлинова, императрицу и ее окружение, царских министров и генералов, что очень сильно расходится с той патриотической позицией, которую занимают в своих воспоминаниях современники войны. История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков): краткий курс. М., 1946. С. 312. Что любопытно, в 1990-е годы под подозрение в связях с Западом попали сами большевики; это мнение, однако, тоже не бесспорно. Таким образом, принадлежность дезертирства к широкой категории форм общественного протеста в адрес войны определила ту роль, которую отвела ему советская наука в истории Первой мировой. При этом она всецело связывала причины этого явления с причинами социальной борьбы в обществе тех лет, что лишает проблему дезертирства столь необходимой для ее объективного рассмотрения самостоятельности. Как видим, не только категориальный аппарат в изучении дезертирства советской наукой слился с концепцией классовой борьбы. Практически точно такая же судьба постигла причинно-следственный аспект этой проблемы.

Таким образом, советская историческая наука практически не внесла каких-либо новых предположений касательно проблемы причин дезертирства. Можно было бы отметить как новую ее находку ту критику, которую обрушили на действия царского режима в годы войны, но и это уже было заявлено в работах современников войны. Главная особенность советского видения проблемы, на наш взгляд - это возложение вины на силы мирового империализма во всем, что связано с Первой мировой. Причем, царизм в России также к этому относится. Дезертирство же, как может представляться из такого видения, оказалось реакцией масс на тяготы войны и ее антинародный характер. Этот взгляд существенно варьируется на протяжении всего советского периода - от видения дезертирства как народного подъема Покровский М.Н. Империалистическая война. М., 1928. С. 240. до представления его следствием политики царского режима. История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков): краткий курс. М., 1946. С. 301. Остается, тем не менее, одно - включение дезертирства в контекст революционной борьбы, т. е., по сути придание ему статуса субъекта истории наравне с остальными социальными силами в рассматриваемый период.

2.3 Проблема дезертирства в освещении современной российской историографии

На современном этапе своего освещения в науке проблема дезертирства наконец выделилась в полноценный предмет исследования. Были заявлены также вопросы о причинах дезертирства и его последствиях для российской армии. Исследователи обратились к целой группе ранее недоступных источников, к сведениям, предоставленным современниками Первой мировой. Кроме того, применение к истории Первой мировой абсолютно новых научных подходов не обошло стороной и нашу тему.

Наибольший вклад на данный момент в изучение дезертирства внесен такими историками, как А. Б. Асташов и М. В. Оськин, посвятившими этой проблеме специальные работы.

Среди причин столь масштабного дезертирства выделяют целый ряд, как комплексных, так и специфических факторов:

1) Слабая техническая и профессиональная подготовленность, в первую очередь рядового и младшего командного состава Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 239.; Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. № 4. С. 48. - все это, по мнению историков, неизбежно создавало иллюзию полного превосходства врага и подрывало авторитет командования и боевой дух.

2) Вынужденное участие России в войне за заведомо чужие интересы - из-за чего имевший место сначала патриотический подъем вскоре сменился апатией и неприятием войны.

3) Снижение авторитета властей и, соответственно, резкое снижение социальной поддержки существующего строя, - что вылилось, по мнению Оськина, в таких пассивных формах социального протеста, как дезертирство.

4) Затянувшийся характер войны (тогда как изначально все российское общество ожидало скорого ее завершения).

5) Моральное потрясение от поражений Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 239-240. также иногда выводится в самостоятельную группу факторов, поскольку некоторые исследователи придают военным неудачам Российской империи большое значение. А некоторые, напротив, вписывают их в ряд последствий морального состояния войск.

Одно из наиболее фундаментальных исследований на тему дезертирства принадлежит А. Асташову.

В своей работе Асташов различает «легальные» и «нелегальные» формы уклонения. С «легальными», соответственно, он связывает причины, исходящие прежде всего от мест распространения такого дезертирства (а это Западный и Северный фронты). По его мнению, дезертирство именно в форме «брожения» вызвано прежде всего «громадным масштабом позиционных работ на этих фронтах», «близостью столичного региона, позволявшего «раствориться» в нем». Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. № 4. С. 45-46. Однако это причины регионального характера, а наиболее глобальным источником проблем с дезертирством Асташов считает судопроизводство тех лет. По его мнению, в силу своих проблем судебная система Российской империи не была способна совладать с потоком дезертиров. Особенно это касалось «легальных» дезертиров, которых порой просто причисляли к другой части, закрывая глаза на подобное «брожение». Асташов А. Б. Указ. соч. С. 47.

Как мы видим, разобравшись с типологией явления, Асташов тем самым добился возможности дать более точную оценку ситуации с борьбой против дезертирства, что значительно хуже получилось у современников войны. Среди причин возникновения дезертирства он выделяет в основном проблемы со снабжением и военные неудачи лета 1915 года; фундаментальному же рассмотрению он подвергает военно-судебный аппарат Российской империи в военное время, открывая множество причин дальнейшего разрастания дезертирства. Революционные события 1917 года в качестве первопричины разрастания дезертирства он оспаривает, выдвигая на первое место усталость основной массы крестьянства от тягот войны, морально-психологический надлом общества.

М. Оськин в своем исследовании в первую очередь уделяет внимание анализу добровольческого подъема масс в начале войны. Сравнивая долю добровольцев в различных странах-участниках, он приходит к выводу, что в ведущих империалистических странах (таких, как Германия и Англия) в годы войны наблюдалось большее число и качество волонтеров в рядах армии, нежели в странах, ввязавшихся в войну за чужие интересы. Объясняет он этот перевес влиянием на массы (в первую очередь, молодежь) милитаристских идей, а также пониманием в основной массе населения целей войны. Такие же страны, как Россия, Италия и Австро-Венгрия, помимо патриотического подъема вскоре обнаружили в себе и строго противоположные настроения, тогда как милитаристские страны за всю войну «давали минимум пленных и дезертиров». Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 242. Это далеко не новое наблюдение среди исследователей Первой мировой, однако с позиции анализа настроений среди добровольческих частей этот вопрос рассматривали крайне редко. Изучая эволюцию настроений на острие фронта, в среде людей, которые ранее не имели никакого отношения к войне, Оськин получает совершенно новую картину того, как менялось восприятие войны в российском обществе в те годы.

Так, Оськин детально разбирает особенности психологии крестьянства того времени, задействовав новый для данной проблемы историко-психологический подход. По его наблюдению, особенности восприятия основной массой населения России такого понятия, как «война», обусловили то «пассивное сопротивление», какое мы видим в русской армии в военные годы. Оськин утверждает, что крестьянство в силу своей традиционной, «земской» психологии не представляло в принципе возможной ту многолетнюю войну, с участием не только профессиональных солдат, но и всей нации, которая все-таки случилась. Такое объяснение Оськин дает тому факту, что большая часть российского общества в те годы не ждала затяжной, «тотальной» войны. Случившееся же в корне противоречило как традиционному миропониманию, так и кровным интересам крестьянства. «Крестьяне, оторванные от привычного земледельческого труда, в котором они видят смысл… своего существования, - пишет Оськин, - были готовы решить исход конфликта быстрыми темпами, пусть даже большой кровью… после чего вернуться к мирной деятельности». Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 244. И этот порыв, «готовый… к кровавой жатве во имя Родины, но пасующий перед длительностью», по его мнению, «в перспективе был опасен для существующего режима». Там же. Таким образом, по мысли Оськина, строй, который не мог бы удовлетворить эти чаяния масс, автоматически терял в их глазах легитимность, что в итоге и вылилось в различные формы социального протеста, в т. ч. дезертирство.

Распространение дезертирства на фронте Оськин связывает, главным образом, с военными поражениями, а так же с затяжным, позиционным характером войны. В последнем с ним согласны некоторые историки, отмечающие глубокий упадок боевого духа среди солдат, оказавшихся на четыре года в траншеях мировой войны. Ардашев А. Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой. М. 2009. С.34. Подтверждение таким представлениям о войне у всех ее участников Оськин видит в огромных цифрах человеческих потерь в первые же месяцы войны, причем, без видимых результатов. Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 251. При всем при том, на заявление Асташова о роли революции в росте разложения среди крестьянской части войск он замечает, что именно революция предоставила огромное число возможностей уклониться от службы. Там же, с. 291.

Также Оськин проводит в своей работе хронологический разбор явления дезертирства и его распространения на фронте. Дезертирство в начальный период войны он связывает, как и в свое время Головин, с ожиданиями царской амнистии после ее окончания и, соответственно, легкого наказания для «броженцев». Впоследствии, примерно с осени 1914 года, после поражения в Восточной Пруссии и тяжелых боев в Польше, эти чаяния сменились пониманием того, что война закончится нескоро. С этой переменой в настроениях сражающихся Оськин связывает дальнейшее учащение побегов с фронта и появление новых форм уклонения - таких, как «самострелы». Там же, с. 248-249.

Кроме того, Оськин подвергает критике допущенное ранее В. А. Артамоновым сравнение боевого духа российской армии в «царской войне» и в войнах первой половины XIX века Артамонов В. А. Эволюция боевого духа русской армии XVIII-XIX веков. // Воинский подвиг защитников Отечества: традиции, преемственность, новации. Вологда, 2000, ч. 2, с. 38., замечая, что дезертирство в «народной» войне и в войне, которая ведется профессиональным войском, в корне отличаются. «Потенциальные дезертиры», по мнению историка, в условиях рекрутчины «уничтожались еще на этапе отбора» Оськин М. В. Указ. соч., с. 252.. В этом прослеживается осознание проблемы дезертирства в Первой мировой как исторического феномена.

В ряде современных работ историко-психологическому подходу к проблеме уделено особое внимание. Например, Оськин не последнюю роль в распространении дезертирства уделяет фактору расходившихся по тылу слухов и новостей с фронта, усугублявших разложение внутренних гарнизонов. Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011. С. 262-264, 253, 254. Однако в его подходе к проблеме нам все же видится преобладание скорее массовых тенденций, нежели психологизма.

Тему особой роли массового сознания, в т. ч., влияния на него слухов в Первой мировой затронул также В. Б. Аксенов в своей статье «Сказка о царе и мировой войне». Аксенов В. Б. «Сказка о царе и мировой войне», или опыт реконструкции мифологического дискурса российских крестьян в 1914-1917 гг. // Acta Slavica Iaponica., 2014. Tomus 34. С. 28. В своих работах, посвященных именно крестьянскому обыденному сознанию в годы войны Аксенов анализирует, вслед за Оськиным, отношение крестьянских масс к войне и к власти, пытается выявить возможные мотивы дезертирства и т. д. Примечательна в этой связи и работа А. Н. Ардашева, который также особо уделяет внимание психологической составляющей войны. Он делает упор на окопный характер Первой мировой, ее изнуряющее, давящее воздействие на сознание участников. К причинам распространения дезертирства и панических настроений на фронте он причисляет превращение с 1915 г. русской армии в народную, массовую - с того момента, отмечает Ардашов, «война начала жить по законам больших чисел» Ардашев А. Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой. М., 2009. С. 417, 420-422. , что выбивает неподготовленного человека из колеи. В этом вопросе его предположение разнится с мнением Оськина. Он замечает, что не следует так уж противопоставлять боевой дух кадрового военного и призывника в условиях позиционной войны. «Драться никакой солдат вообще не хочет. - приводит он слова Зайцова. - Драться - приходится». Оськин М. В. Указ. соч. М., 2011. С. 253. Тем самым Оськин, вслед за Аксеновым, делает ставку не на индивидуализм, а на массовость психологического аспекта в войне. Скорее всего, в проблеме массовых явлений Первой мировой тенденция к выведению индивидуального на первый план еще не прижилась, и отечественные историки, несмотря на отход от классового анализа, продолжают мыслить большими категориями. Писарев Ю. А. Новые подходы к изучению истории первой мировой войны // Новая и новейшая история, 1993, № 3, с. 51. Впрочем, психологизм постепенно завоевывает себе пространство и здесь, о чем свидетельствуют статьи Е. С. Сенявской, посвященные так же отдельным аспектам сознания участников войны. Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России / «Российская политическая энциклопедия», М., 1999. Сенявская, вслед за Оськиным, обращается к таким аспектам проблемы, как восприятие солдатами врага и войны в целом. Она обращает внимание на такие факторы, действующие в условиях войны, как патриотическая пропаганда со стороны государства и «внешнее сходство солдатского быта» как деморализующий фактор. Если первое, по ее наблюдению, практически не работало в условиях повальной неграмотности и слабой политической осведомленности солдатских масс Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России / «Российская политическая энциклопедия», М., 1999, с. 69. , то второе серьезно отразилось на готовности солдат идти в бой. «Образ врага», который так тщательно пыталось сформировать в народе правительство, пошатнулся при виде по ту сторону окопов таких же солдат с теми же тяготами и невзгодами. В этом Сенявская видит одну из причин морального упадка, постигшего императорскую армию, и истоки появившегося вскоре братания на фронте. Там же, с. 69-70. По-своему объясняет последовавший за патриотическим взрывом моральный упадок А. Керсновский. По его мнению, патриотический подъем, доходивший порой до национализма, был вполне обоснованным и искренним, но долго такой ажиотаж продержаться сам по себе не мог; а его упадок объясняется тем, что царское правительство не сумело должным образом его поддерживать. Керсновский А.А. История русской армии. 3 т. М., 1993. С. 171. «Образ врага», таким образом, по заявлению Керсновского, уже был заложен давними антипрусскими настроениями в обществе - государство лишь не справилось с поддержанием этого образа в условиях тяжелой затянувшейся войны.

Таким образом, современная историческая наука восприняла заявленные еще современниками войны предположения касаемо причин массового дезертирства, а также выдвинула ряд принципиально новых идей в этом направлении. Среди таковых: особенности массовой психологии определенных слоев общества, индивидуальное восприятие войны, условия конкретной местности (военного округа, гарнизона, фронта), организация борьбы с дезертирством и уклонением. Расширено изучение уже существовавших тезисов: о всеобщих ожиданиях насчет длительности войны, о роли военных поражений России, о проблемах в организованности войск и командирского состава.

В целом, обобщая выработанное исторической наукой на данный момент видение истоков дезертирства в царской армии, можно отметить относительное единство мнений по ряду основных причин. Так, многими историками подчеркивается влияние на рост дезертирства затяжного, позиционного характера Первой мировой войны. Часто апеллируют к расколу между передовой элитой русского общества и все еще глубоко традиционной массой населения накануне войны. Исследователи, занятые вопросами истории российской армии, отмечают огромное влияние на боевой дух проблем с обеспечением войск. Остальные выделяемые причины более или менее частного характера остаются в рамках живой полемики, однако в сущности своей историческая наука достигла более глубокого понимания в проблеме дезертирства, чем это было в предшествующие периоды. Среди так и не раскрытых до определенной ясности причин дезертирства, на наш взгляд, еще остаются такие вопросы, как роль правительства и верховного командования в ситуации с дезертирами, а также (отчасти) социально-психологические истоки проблемы - здесь, по нашему мнению, остались без внимания такие слои общества, как разночинцы, интеллигенция и казачество.

ГЛАВА 3. КОЛИЧЕСТВЕННЫЕ ОЦЕНКИ ДЕЗЕРТИРСТВА В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИИ

3.1 Дезертирство в Первой мировой в подсчетах современников

До настоящего момента «точное» число дезертировавших с фронта в 1914-1917 гг. колеблется от 1 до 1,5 миллионов человек. В разные периоды развития отечественной исторической мысли это число менялось в зависимости от разных факторов, оказывающих на нее влияние. Так, историки-эмигранты и современники военных событий подчас занижали его до 800-900 тысяч и менее. Генерал Н. Н. Головин, правда, приводит неутешительные цифры. Проведя подсчеты по данным Отдела Военной статистики, он заявляет так: к концу войны на каждый третий военный чин приходилось по одному дезертиру. То есть, их общее число определяется Головиным примерно в 1900000 человек. Головин Н.Н. Россия в Первой мировой войне. Париж., 1939. Т. 1. С. 208. По данным самой использованной им статистики, однако, можно назвать точное число в диапазоне 700-800 тысяч человек. Следует, однако, оговориться, что число это базируется лишь на официальных данных Ставки - то есть, это лишь «зарегистрированные» случаи дезертирства. Как бы мы ни пытались, таким образом, сохранять объективность - всегда в уме остается определенное число не охваченных официальной статистикой случаев. Головин одним из первых сообщает о погрешностях статистики в российской армии в Первой мировой, и он прекрасно знает об этой трудности: видимо этим и объясняется названное им число почти в два миллиона. Такой «запас» он отвел под те моменты, когда дезертирство пересекалось с пленом, брожением между частями и пропажей без вести, не говоря уже про неучтенных дезертиров. Получая свое число, он складывает остатки от разницы между призванными и явившимися на службу и прибавляет к нему «официальных» 365000 дезертиров.

Такой подход, как выяснится позднее, не вполне сбалансированный, многое в его рамках не учтено или просто домыслено. Однако на тот момент это была практически единственная попытка подобного вычисления.

Отдельного рассмотрения заслуживает уже упомянутый нами миф о «миллионах дезертиров». Классическая его версия, по словам Головина, бытовала в России уже с конца 1916 года, причем не только в народе - скорее это паническое настроение зародилось как раз наверху, а уже оттуда спустилось в массы. Головин связывает это все с той же путаницей и противоречивыми данными в отчетности, а также с предреволюционными пессимистическими настроениями в правительственных кругах. Головин Н.Н. Россия в Первой мировой войне. Париж., 1939. Т. 1. С. 206. Почему же Головин развенчивает этот миф, в то же время в итоге своих подсчетов выдавая почти такое же общее число? Дело в том, что исторической вехой в проблеме роста дезертирства, с точки зрения Головина, является Февральская революция, до которой число «официальных» уклонистов не превышало 135130 человек. Рост этого числа до конечных двух миллионов Головин всецело связывает с действием революционной пропаганды. Там же, с.205-206.

Таким образом, Н. Головин провел первый количественный анализ дезертирства в российской армии в Первой мировой. Так же он первый критически рассмотрел официальные источники по данной теме, разоблачая миф о «миллионах дезертиров», появившийся еще в ходе войны. Завышения в своих оценках, по мнению современных исследователей, он, впрочем, не избежал, заявив, что к концу войны в числе дезертировавших так или иначе побывала треть всех военнослужащих России. Головин Н. Н. Указ. соч. С. 208.

А. Деникин не приводит точных оценок численности дезертиров, ограничиваясь общим выводом о всплеске волнений в армии в связи с событиями в Петрограде 1917 года. Основной рост неповиновения и разброда в частях он относит именно к этому периоду войны, отмечая особенные беспорядки во внутренних губерниях и столичном округе. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 63-65. Примерно в таком же ключе выражает свою позицию Врангель. Врангель П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920. С. 19.

Таким образом, в силу своего видения истоков проблемы, а также особенностей своего представления о дезертирстве, современники войны, как можно заметить, основной пик роста дезертирства связывают с периодом окончательного разложения царской армии - называют они период времени с февраля по май 1917 года. Это обусловлено в основном их позицией в отношении революционных событий 1917 года, а также их оценкой касательно подготовки русской армии: в отличие от оценок в другие периоды изучения Первой мировой, современники, как правило, высказывают предположение о том, что российская армия, несмотря на все невзгоды, могла продолжать войну. Некоторые, например, Брусилов, утверждают, что могла и победить. Брусилов А.А. Воспоминания. М., 1963. С. 33. Однако наиболее конкретные цифры на тот период изучения проблемы привел в своем исследовании только Н. Головин - им же и выдвинуты впервые попытки анализа статистических данных. Среди современников Первой мировой войны Головина можно считать одним из первых ее исследователей. И уж точно можно считать его «первооткрывателем» дезертирства в царской армии как научно-исторической проблемы. Однако основные вопросы, связанные с проблемой дезертирства так или иначе находят отражение во многих воспоминаниях и записках современников и в работах первых исследователей мировой войны. Именно на этом первом опыте осмысления российскими умами уроков войны в настоящее время предпринимаются попытки вновь затронуть тему дезертирства.

3.2 Советские историки о количестве дезертиров

Подобно оценке, данной характеру Первой мировой войны, численность дезертирства в ней долгое время оставалась неизменной в советской исторической науке. Отдел Военной Статистики в выпущенном в 1925 году сборнике документов сделал попытку «констатируя недостаток материала … собрать все, что возможно». Россия в мировой войне 1914-1918 года (в цифрах), М.; Л, 1925, С. 1. Число, названное Головиным, не вступало в серьезную конфронтацию с официальной статистикой (на основе цифр которой он и произвел свои подсчеты). Поэтому в 20-е годы XX века ранние советские историки лишь «округлили» его до двух миллионов, восприняв вполне устроившее их заключение Головина. По сути, так и оставалось до периода частичной реабилитации русской армии в Первой мировой.

В военные годы и с окончанием Великой Отечественной обострение отношений с Западом диктовало новую постановку вопроса: главным камнем преткновения в этой связи стала боеспособность русской армии в мировой войне - ведь ее роли, в т. ч., для благополучия на Западном фронте, теперь уделялось особое внимание. Так, И. Ростунов, оценивая организованность фронтов, их взаимодействие, налаживание поставок на фронт и оперативность работы Ставки, не находит никаких существенных проблем, что в корне противоречит воспоминаниям современников. Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. М., 1976, с. 382. При этом цифры Отдела Военной Статистики все так же оставались единственным официальным сводом потерь от дезертирства. В период «оттепели» и позднее внимание исследователей было поглощено в основном рабочим и крестьянским движением. Рассматривали как стачки и демонстрации за мир, так и разложение армии в контексте всеобщего подъема в пользу прекращения войны. Айрапетян М. Э., Кабанов П. Ф. Первая мировая империалистическая война 1914-1918 гг. - М.: Просвещение, 1964. С. 108-110. Особое внимание уделялось реакции царизма и карательному аппарату, что нашло отражение в некоторых специальных работах. Так, М. Гернет отмечает рост недовольства офицерством к концу 1916 года в армии и особенно на флоте. Гернет М.Н. История царской тюрьмы. М., 1962. т. 4. С. 198. В свете подобных тенденций, за разложением армии остался штамп революционной борьбы, под который, видимо, попало и дезертирство с фронтов. Не последнюю роль в этой борьбе отводили большевистской агитации в войсках и деятельности советов рабочих и солдатских депутатов.

Советская историческая наука, таким образом, разработала и пронесла через весь период своего существования целый ряд своеобразных аспектов проблемы дезертирства в царской армии. Во-первых, это политизированность феномена дезертирства, наделение его «политической сознательностью» и органичное включение его в общую картину классовой борьбы в военные годы. Во-вторых, это интернациональность дезертирства и сосредоточение на его очень активной роли в событиях до и во время революции, что придало столь негативному социальному явлению, как дезертирство, почти что положительный окрас в некоторые моменты, сколь бы странно это ни звучало. И в-третьих, это приверженность к «экономическим» сторонам проблемы: нехватке боеприпасов и продовольствия и т. д., что обусловило столь долгую неизученность таких сторон дезертирства, как восприятие солдатом войны, морально-этические аспекты, и т. п.

3.3 Количественные оценки на современном этапе

На современном этапе разработки проблемы дезертирства оценки масштабности этого явления рознятся в высшей степени. Связано это с рядом причин. Во-первых, исследователи стали использовать целый пласт источников, ранее не задействованных в изучении Первой мировой по различным причинам. Во-вторых, с началом отхода исторической науки от идеологических рамок советского периода в научных кругах с новой силой возобновилась полемика вокруг событий Первой мировой войны. Касательно данной проблемы нашлись как сторонники прежнего исчисления, так и оспорившие долгое время считавшиеся единственно верными статистические данные. В целом, однако, историки, заинтересовавшиеся проблемой дезертирства, углубились в источники в поисках новой альтернативы.

Обращаясь к подсчетам Ставки, Асташов отмечает число в 195000 «зарегистрированных» дезертиров. Также замечает он то завышение и занижение, которое придавали числам статистики советские ученые и авторы-эмигранты. Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011, № 4, С. 46. Пытаясь найти компромисс между этими крайностями, Асташов предполагает, что Ставкой количество дезертиров рассчитывалось в основном из числа задержанных при побеге в тыл. Используя данные жандармского управления и материалы из Ставки, Асташов получает общее число задержанных на фронте и в тылу в 420000 человек. Там же. Прибавив же к нему предполагаемое число из осевших в глубинке дезертиров, историк получает до 1-1,5 миллионов за всю войну - цифру, несомненно, огромную, но на порядок меньше, чем у предшественников. Впрочем, как отмечает Асташов, число неучтенных, непойманных дезертиров все так же неопределенно, а предположения о нем современников крайне расплывчаты: «по одному, иногда по два, редко по три дезертира на деревню». Тех же, кто попался, в основном отправляли обратно на фронт, «поэтому их нельзя считать полностью уклонившимися от военной службы», - замечает Асташов. Там же, с. 47. С этой же проблемой, целиком связанной с вопросом об определении дезертирства, столкнулся М. Оськин касательно отставания дезертиров от маршевых рот. Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011, с. 276.

Оськин, вслед за Головиным, критически относится к мифу о количестве дезертиров. Общее число уклонившихся до Февральской революции, которое выдвигает он - около 200000 человек, причем включает он сюда и отставших от частей солдат. Роль революции в росте пораженческих настроений он, однако, признает. Возросло число дезертиров с февраля 1915 года, по оценке Оськина, примерно в пять раз. Получившийся, таким образом, один миллион дезертиров - еще более малое число в сравнении с предыдущими оценками, которые получала царская армия. Привлечение нового круга источников, пересмотр существовавших ранее подходов к проблеме и избавление от идеологических штампов - все это неуклонно снижает число предполагаемых дезертиров. Надо отметить, что тенденция к уменьшению числа дезертиров связана не только с новыми источниками и подходами. Дело в том, что с распадом СССР в отечественной исторической мысли появилась новая тенденция реабилитации царской политики в годы войны.