Размещено на http://www.allbest.ru/

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Выпускная квалификационная работа

Русский формализм в западной историографии

Магистра филологии

Сушкова Дарья Витальевна

научный руководитель: к.ф.н. Васильева И. Э.

рецензент: д.ф.н. Денисенко С. В.

Санкт-Петербург2017

Введение

Постановка проблемы и задачи исследования.

Русский формализм -- одно из самых ярких и резонансных явлений отечественной теоретической мысли. Примечательна история жизни этой научной идеи: от яркого, но непродолжительного расцвета и политического гонения -- до обретения «второй жизни» в литературоведении многих стран.

Сегодня о русском формализме написано много работ. В последние годы, он не раз становился предметом изучения и как культурно-исторический феномен, и как теоретическая концепция. В 2001 г. был опубликован русский перевод изданного еще в 1978 году фундаментального труда Оге А. Ханзен-Леве (Aage A. Hansen-Love) «Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения» Ханзен-Леве, Oге А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М.: Языки русской культуры. 2001. 672 с. -- (Studia philologica), в 2003 г. вышла монография А. А. Горных «Формализм: от структуры к тексту и за его пределы» Горных, А. А. Формализм: от структуры к тексту и за его пределы. Мн.: И. П. Логвинов, 2003. 312 с., социокультурному аспекту русского формализма и связи его идей с западной гуманитарной мыслью посвящены интересные работы А. Н. Дмитриева См., напр.: Дмитриев, А. Н. «На пути к теории текста: роль русского формализма в развитии филологической мысли ХХ столетия» // Современные подходы к интерпретации текста 2002 г., 38-43.; Дмитриев, А. Н. Присвоение как конституирование, или О русском формализме и «неклассической» гуманитарной классике // Классика и классики в социальном и гуманитарном знании. Под. ред. И. М. Савельева и А. В. Полетаева. M: НЛО, 2009. С. 361-380 и др. работы., в 2014 г. была опубликована тематическая серия статей о формализме в журнале «Новое литературное обозрение» Калинин, И. (сост.). Виктор Шкловский. Фигуры и Жанры Теоретического Воображенния-I. НЛО. 2014. 128 №4. С. 97-221..

Формализм, может, в чуть меньшей степени, остается и темой постоянной научной рефлексии в современной зарубежной гуманитарной научной литературе. Работы о русском формализме охватывают широкий диапазон тем. Однако особый интерес устойчиво связан с понятием «остранение» (причем, прежде всего с возможностью применения его для описания современных социально-политических проблем), и вопросами рецепции формальной теории. Вот лишь несколько примеров работ, опубликованных за последние десять с небольшим лет: «Poetics and Politics of Estrangement: Victor Shklovsky and Hannah Arendt» Boym, S. Рoetics and politics of estrangement: Victor Shklovsky and Hannah Arendt// Poetics Today, 26, № 4 (2005): 581-611. (2005) С. Бойм (S. Boym), «Behind Bakhtin: Russian Formalism and Kristeva Intertextuality» Lesic-Thomas, A. Behind Bakhtin: Russian Formalism and Kristeva Intertextuality// Paragraph, 28, № 3 (2005): 1-20. (2005) А. Лесик-Томаса (A. Lesic-Thomas), «Politics of estrangement: tracking Shklovsky's device» Vitalescu, C. Politics of estrangement: tracking Shklovsky's device// Poetics Today, 27 № 1, (2006): 35-66. (2006) К. Виталеску (C. Vitalescu), «Telling in time (III). Chronology, estrangement, and stories of literary history» Sternberg, M. Telling in Time (iii): Chronology, Estrangement, and Stories of Literary History// Poetics Today, 27, № 1. (2006): 125-235. (2006) М. Стернберга (M. Sternberg), «Brecht and Russian formalism in Britain in 1970s» Christie, I. Knight's moves: Brecht and Russian formalism in Britain in the 1970s.// van den Oever, A. (ed.) Ostrannenie : On "Strangeness" and the Moving Image; the History, Reception, and Relevance of a Concept. The Key Debates. Amsterdam, The Netherlands: University of Amsterdam Press, 2010: 81-98. (2010) И. Кристи (I. Christie), «Идеи Шкловского во Франции: перевод и восприятие (1965--2011)» Депретто, К. Идеи Шкловского во Франции: перевод и восприятие (1965--2011) // НЛО, 139. (2016): 43-52. (2015) К. Депретто, и «Boris Tomashevsky, “Definition of Poetics”» Biagini E. Literary Note Boris Tomasevskij, "Definition of poetics"; Nina Gourfinkel and Philippe Van Tieghem, "Some product of russian formalism".// Lea-Lingue E Letterature D Oriente E D Occidente, №4. (2015): 511-545. (2015) Е. Биагини (E. Biagini).

Безусловно, на современное состояние отечественной гуманитарной науки большое влияние оказала и оказывает не только формальная школа (сегодня даже точнее будет сказать -- не столько), сколько идеи западноевропейских и американских теоретиков. Можно сказать, что начиная с 1990-х гг., во многом в силу понятных социокультурных причин российская филология переживает своего рода бум западных (в широком смысле) идей. Однако, как представляется, возникновение этих идей было бы невозможно без опыта рецепции идей русского формализма. Конечно, о влиянии русского формализма на теоретическую мысль XX века не раз было сказано. Но, по нашему мнению, для понимания современной ситуации, для выбора интеллектуальных приоритетов сегодня было бы интересно проследить, как складывалась история рецепции идей формальной школы и самой школы, как культурного феномена в зарубежном пространстве, обратив внимание прежде всего на мало известные для отечественного читателя, не публиковавшиеся в русском переводе работы о формальной школе. Поставленная цель определила предмет исследования -- работы западных (прежде всего --западноевропейских и американских ученых), посвященные формальной школе -- и его задачи.

Первая задача предпринятого исследования заключалась в составлении корпуса работ зарубежных исследователей о русском формализме. Очевидно, что таких работ очень много. Эта задача могла быть решена двумя путями. Во-первых, можно было пойти по пути составления максимально полной аннотированной библиографии работ западных исследователей о формальной школе. Однако эта задача слишком масштабная и времяемкая и вряд ли могла быть в полном объеме решена в магистерской диссертации. Поэтому мы избрали другой путь: в фокусе данного исследования будут прежде всего англоязычные работы, преимущественно, как уже было отмечено, не публиковавшиеся в русском переводе Тем не менее, в корпус рассматриваемых работ были включены три исследования, имеющие русский перевод. Это работы В. Г. Эрлиха «Русский формализм: история и теория», О. А. Ханзен Леве «Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения» и К. Депретто. «Идеи Шкловского во Франции: перевод и восприятие». . Выбор англоязычных исследований обусловлен двумя причинами. Первое: именно англоязычные работы в силу современного статуса английского языка имеют наибольшую известность и влияние в международном научном пространстве. Второе: вопрос о влиянии русского формализма на европейскую теорию, прежде всего -- на французский структурализм, достаточно хорошо освещен в истории культуры и в истории науки. Поэтому в отношении данного материала нас интересовала рецепция, так сказать, второго уровня: освещение данного влияния в англоязычной литературе.

Как мы уже отмечали, осмысление идей и феномена формальной школы имеет уже обширную научную традицию, в рамках которой есть общепризнанные авторитетные исследования. Это, например, книга В. Эрлиха «Русский формализм: история и теория» Erlich, V. Russian formalism. The Hague: Mouton, 1955. 133 p.. Эта книга -- одна из первых фундаментальных работ о русском формализме, в чем-то (прежде всего, в оценочных суждениях) и утратившая сегодня актуальность, но без нее невозможно говорить о рецепции идей формальной школы, поскольку именно это исследование послужило точкой отсчета для многих поколений западных исследователей.

И еще один важный аспект. Русский формализм -- явление многосоставное. Это и масштабная научная концепция, и специальный метод анализа художественных текстов, и яркое культурное явление, неординарные личности. Каждая из этих граней вызывала интерес у зарубежных исследователей, и все они вместе образуют общую сложную картину рецепции.

Таким образом, в составлении корпуса работ западных исследователей о русском формализме мы ориентировались на следующие принципы:

включение в корпус авторитетных для западной научной традиции исследований;

включение малоизвестных, не публиковавшихся в русском переводе англоязычных работ, которые затрагивают разные аспекты рецепции формальной школы.

Корпус работ, составленный в результате проведенного исследования, представлен в Приложении 1. Важные англоязычные и русскоязычные работы о русском формализме представлены в Приложении 2.

Вторая задача данного исследования -- аналитическое описание полученного корпуса работ. Фокус описания направлен на выделение тех аспектов в истории и теории формальной школы, которые оказались наиболее интересны для западных исследователей.

Выделенные задачи определили структуру данного диссертационного исследования. Работы состоит из введения, трех глав, посвященных разным аспектам рецепции формальной школы, заключения, библиографии и приложения.

Несмотря на то, что существуют отдельные статьи, посвященные западной историографии формализма, данная работа представляет собой первую попытку систематизации и классификации существенного корпуса англоязычных работ, посвященных русскому формализму в западноевропейском и североамериканском культурном пространстве. В этом заключается ее актуальность и новизна.

Основные этапы рецепции формальной школы

Прежде чем перейти к основной части исследования необходимо дать небольшой обзор общей истории рецепции формальной школы. Возможность ознакомиться с положениями формалистов для западных исследователей литературы возникла еще во время существования ОПОЯЗа в результате публикации кратких резюме Б. В. Томашевского, В. М. Жирмунского и А. Вознесенского в научных периодических изданиях, посвященных вопросам славистики Zirmunskij, V. Formprobleme in der russischen Literaturwissenschaft // Zeitschrift fur slavische Philologiе, I. (1924): 134-167; Voznesenskij, A. Die Methodologie der russischen Literaturforschung in den Jarden 1910-1925. In: Zeitschrift fur slavische Philologie, №2, (1927): 123-156.; Problems of Method in the Study of Literature in Russia// Slavonic Review, VI (1927):168-77; Tomashevskij, B. La nouvelle ecole d'historie literaire en Russie// Revue des etudes slaves, VIII. (1928): 246-240..

Следом появляются и первые в западном пространстве печатные отклики на представление концепций формальной школы. Речь идет о работах Нины Гурфинкель (N. Gourfinkel) Gourfinkel, N. Les nouvelles methodes d'histoire litteraire en Russie.// Le Monde- Slave, VI (1929), 234-63. Tolstoi sans Tolstoisme. Paris: Seuil, 1945. 132p., театроведа и литературоведа, русской по происхождению, с 1925 года постоянно живущей во Франции, и Пауля ван Тигема (P. van Tiegem) Tiegem P. van. Tendances nouvelles en histoire litteraire//Etudes Francaises, № 22. (1930): 112-119; Tiegem, P. van, and Gourfinkel, N. Quelques produits du formalisme russe// Revue de litterature comparee, XII (1932), 425-34.. Эти ранние публикации ограничивались изложением главных тезисов формализма. Также, краткие ссылки на формалистов появились в работах их европейских коллег А. В. де Гроота, Генри Ланца (H. Lanz) и М. Руттена (M. Rutten) Lanz, H. The Physical Basis of Rime. Stanford, CA: Stanford University Press, 1931. 55 p.; Rutten, M. Dichtkunst en Phonologie// Revue Belge de Philologie et d'histoire, XXVIII. (1950): 114-128..

Для научного сообщества США русский формализм открывается благодаря статье 1944 г. Манфреда Кридля Kridl, M. Russian Formalism//The American Bookman, I. (1944): 19-30.⁽Manfred Kridl Кридль отмечает ранние статьи В. Б. Шкловского («Искусство как прием», «О поэзии и заумном языке»), в которых искусство рассматривается, как особый механизм эстетического восприятия. Кридль отдает должное вкладу формалистов -- таких, как О. М. Брик («Материалы к изучению стихотворной речи»), Б. М. Эйхенбаум («Мелодика Стиха»), Б. В. Томашевский («Пятистопный ямб Пушкина», «Проблема стихотворного ритма») и Ю. Н. Тынянов -- в изучение стихосложения, а также лингвистическим новациям Р. О. Якобсона («О чешском стихе, преимущественно в сопоставлении с русским»). Исследователь отмечает и более поздние новаторские разработки Шкловского («Тристам Шэнди», «Как сделан Дон Кихот») и Эйхенбаума («Как сделана Шинель Гоголя») по теории прозы.

В 1949 г. появилась «Теория литературы» Welleck, R., Warren, A. Theory of Literature. New York: Harcourt, 1956. 368 p. адепта пражского структурализма Рене Уэллека (Rene Wellek) и нового критика Остина Уоррена (Austin Warren), свидетельствующая о близком знакомстве авторов с формалистско-структуралистской методологией и сочувственном к ней отношении. Эта книга, написанная под влиянием формальной школы, разделена на пять разделов, два из которых посвящены внутреннему и внешнему взглядам на изучение литературы, соответствующим базовой диалектике формализма. Определяя позицию формалистов как требование «обновления» языка, исследователи распространяют ее на все «позднейшие» литературные движения. Авторы отмечают, что советское литературоведение уничтожило и одновременно впитало в себя методологию формализма, представая, в результате, менее закостенелым, чем американское.

Спустя несколько лет к идеям формальной школы обращается Уильямом Э. Харкинсом (William E. Harkins), (также преподавателем Колумбийского университета) в статье «Slavic Formalist Theories in Literary Scholarship», опубликованной в журнале «Word» Harkins, W. E. Slavic Formalist Theories in Literary Scholarship // Word, 7, № 2. (1951) 177-185.. В этой статье автор объединяет формалистскую и структуралистскую школы под эгидой применения лингвистических методов к изучению литературы. Харкинс отдает должное «общеславянскому» происхождению обеих школ, выделяя Романа Якобсона как фигуру, стоявшую у их истоков. Главная черта формалистов, согласно исследователю, заключается в том, что для них язык состоит из множества подразделений. Например -- из научного, разговорного и поэтического. Среди достижений формалистов отмечаются особый вклад в эвфонию, обнаружение особых синтаксических форм в стихотворной речи, классификация стилей и разработка понятия о ритме. Харкинс высказывает сожаление о вытеснении научной практики формалистов авторитарным марксизмом, делая один из первых комментариев на эту тему в научной прессе.

В 1955 г. профессор славистики Йельского университета, уроженец Петербурга Виктор Эрлих опубликовал свое знаменитое исследование «Русский формализм: история и теория» Erlich, V.. Russian formalism: history and theory, 133., которое, спустя 25 лет с момента разгона формального движения, явилось первым опытом систематизации научного и творческого наследия русской формальной школы.

Монография В. Эрлиха, созданная под влиянием Романа Якобсона, описывает историческое становление и теоретические достижения формализма. Второе издание книги (1965 г.) включает в себя замечания о возобновленной деятельности формалистов в период оттепели.

Как и другие исследователи, о которых шла речь выше, Эрлих также уделяет внимание наследию формальной школы. Например, такие термины, как звуковые повторы и словоразделы, продолжили активно использоваться в советском литературоведении после разгона школы. Разработки формалистов оказали большое влияние на становление пражского структурализма и польского интегрализма, являющихся, согласно Эрлиху, ближайшими наследниками данной научной концепции. Одним из первых говорит Эрлих и о влиянии идей западной теории на наследие формальной школы. В Праге, где Якобсон основал филологический семинар, концепция формалистов впервые испытала это влияние. Главным теоретическим вопросом, беспокоившим пражских структуралистов, как и ранее формалистов, оставалось определение литературности. И еще одна важная тема этого этапа, реализованная в работах Якобсона и Я. Муражковского, -- интеграция формальной теории с внелитературными фактами в рамках единой системы.

В Польшу наследие русского формализма пришло под руководством Манфреда Кридля, преподавателя варшавского Университета. Главные особенности формализма, усвоенные польскими интегралистами -- убеждение, что литературоведение -- отдельная наука, и внимание к произведению как к таковому. Интегральный метод процветал в Варшавском университете до начала Второй мировой войны.

Впоследствии благодаря возросшему интересу к русской формальной школе, вызванному появлением монографии Эрлиха, западными специалистами под руководством Цветана Тодорова были опубликованы первоисточники в сборниках «Readings in Russian Poetics» Matejka, L. B. M. M. Readings in Russian poetics. Michigan Slavic materials. Vol. 2. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications, 1971. 220 p., «Texte der russischen Formalisten» (1969-1972) Striedter, J. (ed.). Texte der russischen Formalisten: In 2 vols. Munchen: 1969-1972. p.296 (I), 390 (II).. Последние сыграли важную роль в освещении разработок в области поэтики и семиотики во французском литературоведении.

После первопроходческой, по сути, работы Эрлиха западные исследователи начали регулярно обращаться к русскому формализму. В частности, можно отметить деятельность британских филологов. В 1960-х гг. британские слависты начали процесс приобщения к работам русских формалистов. Многие из этих первых работ были по политическим причинам утрачены. Однако собрание в 1970 г., возглавленное Майклом О'Тулом, ознаменовало начало организованной деятельности неоформалистского кружка «The British Neo-Formalist Circle» The Neo-Formalist Circle// BASEES: British Association for Slavonic and East European Studies. Joe Andrew. 2001. URL: http://www.basees.org/neo-formalist-circle.. Исследователи применяли формальный метод к анализу произведений русской классики, например, к «Герою нашего времени» или к «Медному всаднику», а также обращались к понятию литературного факта. Отдельно обсуждался процесс перехода от формализма к структурализму. Деятельность кружка послужила плацдармом для ознакомления западной аудитории с «советским» московско-тартутским структурализмом. В частности, можно отметить работу Энн Шукман, посвященную описанию лекций по структуральной поэтике Ю. М. Лотмана. С 1970-х гг. кружок переместился в университет Киль, где под председательством Джо Эндрю (Joe Andrew) и Криса Пайка (Chris Pike) начал издаваться журнал «Essays in Poetics» Essays on Poetics: The Journal of the British Neo-formalist Circle. Department of Russian Studies, University of Keele, Keele. (1976-2015).. Среди более поздних публикаций сообщества следует отметить библиографию Питера Генри (P. Henry) «Anton Chekhov in English, 1998-2004» Henry, P. Chekhov in English, 1994-2004. Oxford: Northgate Books, 2008. 456 p.. Конференции, проводимые этой группой, были посвящены изучению классиков русской литературы, в том числе А. С. Пушкину (1999 г.), А. Платонову (2000 г.), Н. В. Гоголю (2002 г.), А. П. Чехову (2004 г.), И. С. Тургеневу (2006 г.), Ф. М. Достоевскому (2008 г.) и Л. Н. Толстому (2010 г.). Деятельность кружка была временно приостановлена в 2015 году.

После исследования Эрлиха одним из крупнейших описаний формализма стал соответствующий раздел в книге Фредерика Джэймисона (F. Jameson) «The Prison-House of Language. A Critical Account of Structuralism and Russian Formalism» Jameson, F. The Prison-House of Language. A Critical Account of Structuralism and 

Russian  Formalism. Princeton: Princeton UP, 1972. p. 43-98.  (1972). Этот раздел знаменуется некоторыми яркими и нестандартными рассуждениями, которые были неоднократно подхвачены в последующей полемике исследователями. Джеймисон отмечает, что формалисты, несмотря на свой бунтарский дух, не были настроены против всех традиционных писателей или классических авторов. Наоборот, они симпатизировали писателям пушкинской эпохи, связанными с революционерами-декабристами. Для формалистов поэзия и проза были изначально различными системами, которые как таковые изобрел А. С. Пушкин. Анализируя фигуру Шкловского, Джеймисон утверждает, что литературная теория не могла сформироваться без его вклада, но также и не могла развиться в рабочую теорию без устранения следов, отражающих его личность. Согласно Джеймисону, по широте своих связей с деятелями искусства, такими, например, как Маяковский или «Серапионовы Братья», формализм находится ближе к таким творческим направлениям, как романтизм или сюрреализм, чем к какой-либо иной критической школе.

Следующим важнейшим источником сведений о восприятии формальной теории на Западе является фундаментальный труд Оге Ханзен-Лёве Ханзен-Леве, А. Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения, 675., впервые опубликованный в Вене. На первый взгляд, структура работы Ханзен-Леве соответствует структуре работы Виктора Эрлиха. Однако уже с первой части прослеживается заданная для всей работы тенденция к освещению связей между теорией и художественной практикой. Первая часть книги представляет исследование трудов, относящихся к периоду исторического генезиса формализма. Во второй части, аналогично книге Эрлиха, рассматривается теоретическая динамика развития формальной школы. В третьей части разрабатывается экзистенциализация формального метода в художественной практике. Таким образом, первопроходческий труд Ханзен-Леве открывает новые приемы в практике изучения формализма. Согласно модели, по которой теоретики-формалисты подчиняли художественный материал заданному методу, для Ханзен-Леве объектом исследования становится сама формальная школа. Взгляд на формализм, с точки зрения «само-остранения» теории, применяется впоследствии у многих авторов. Показательно, что три раздела монографии Ханзен-Леве соответствуют трем описываемым стадиям эволюции формализма.

Одним из самых известных откликов на первопроходческую методологию Ханзен-Леве является труд П. Штайнера (Peter Steiner) «Russian Formalism, A methapoetics» Steiner, P. Russian Formalism. A Metapoetics. Ithaca: Cornell UP, 1984. 276 p.. Поясняя название своей книги, автор уточняет, что он подходит к определению формализма через поэтические тропы, с помощью которых сами формалисты оформляли свой дискурс о поэтике. Итак, труд Штайнера является попыткой применить формальный метод к самому формализму -- т.е. определить отличительное качество формального метода.

В первой главе автор предпринимает обзор различий в применении термина «формализм», начиная с дихотомии между московской и петербургской ветвями ОПОЯЗА до подразделений, проведенных основными западными учеными, исследовавшими формализм. Так, Эва Томпсон разделяет формализм на позитивистский и идеалистический, сосредоточивая это различие на фигурах Шкловского и Тынянова. Соглашаясь, что эти имена -- центральные в обсуждении формализма, Штайнер приводит точку зрения Юрия Штридтера, согласно которому, для Шкловского ---- искусство есть сумма приемов, и его цель -- осуществить остранение, т.е. затруднить восприятие; эта концепция Шкловского была, по сути, упразднена более полным видением Тынянова, согласно которому, произведение искусства --Кроме того, Штайнер обращается к классификациям Томашевского, Арватова, и Медведева. Таким образом, Штайнер характеризует существующее определение формализма как набор идей, наложенных друг на друга, ни одна из которых не объединяет все существующие понятия о формализме. Эта ситуация усложняется тем, что идеи формальной школы имели продолжение в работах некоторых ее членов, эмигрировавших из России и продолживших разработку этой методологии.

Среди других знаменательных работ, наследовавших идеям Эрлиха, можно также выделить «Russian Formalist Theory and its Poetic Ambiance» Кристины Поморска Pomorska, K. Russian Formalist Theory and its Poetic Ambiance. The Hague: Mouton, 1968. 126 p. , сравнительную монографию Эвы М. Томпсон (E. Thompson) «Russian Formalism and Anglo-American New Criticism. A Comparative study» Thompson E. Russian Formalism and Anglo-American New Criticism. The Hague and Paris: Mouton, 1971. 160 p., «Defamiliarization in Language and Literature» Роберта Стэйси (R. Stacy⁾ Stacy R. Defamiliarization in Language and Literature // Stacy R. Russian literary criticism: a short history. Syracuse: Syracuse University Press, 1974. P. 163-184. и многие другие, которые будут рассмотрены в основной части исследования.

Глава I: История

эрлих исторический формализм структурализм

1.1 В.Г. Эрлих и ранние исторические очерки

Первым, и поэтому одним из наиболее интересных, изложением истории формализма оказалась уже упоминаемая нами монография Эрлиха «Russian formalism: history and theory». Его взгляд на развитие формалистического движения, также как и на деятельность отдельных персоналий, стал предметом пространных дискуссий последователей, которые получили возможность ознакомится с формальной школой благодаря его научному истолкованию.

Труд Виктора Эрлиха состоит из двух частей. В первой части автор очерчивает историю возникновения, развития и кризиса формализма. Во второй -- освещаются теоретические положения. Книга содержит описание теорий А. А. Потебни, А. Н. Веселовского, кризиса академического литературоведения и возникновения синхронных литературных течений -- символизма, акмеизма, и футуризма. Эрлих описывает, как видные представители символизма (в частности, В. Я. Брюсов и А. Белый) начали совмещать в себе роли теоретика художественного творчества и непосредственно его практика. В результате этого соединения возникла модель, в соответствии с которой футуризм сопутствовал появлению формализма. Особый интерес представляют рассуждения автора на тему отношения формализма к революции. Не называя формализм прямым порождением революции, автор представляет его как результат общекризисной ситуации в культуре и науке на стыке веков.

Исследователь дает картину внутренней динамики московского и петербургского кружков, характеризуя их разногласия как полемику между литературоведами и лингвистами.

Эрлих характеризует также и теоретическую полемику среди формалистов. Например, В. М. Жирмунский, возглавлявший «Отделение истории словесных искусств» в Санкт-Петербургском университете, не разделял крайностей коллег, считая, что требуются внешние формулировки о природе искусства, параллельные имманентной формулировке. В связи с этим Жирмунский артикулирует разрыв с формалистами в предисловии к «Вопросам поэтики» О. Вальцеля Жирмунский, В. М. К вопросу формы в поэзии // Вальцель, О. Проблема формы в поэзии. Пг.: Academia, 1923. 5-23..

В 1924-1925 гг., когда революционная атмосфера, благоприятная для экспериментирования во всех сферах науки и искусства, стала рассеиваться, литературоведы-марксисты, возмущенные недостатком социальной составляющей в формальной критике, начали агрессивную полемическую кампанию. Процесс травли, направленный на искоренение как экспериментирования с материалом, так и свободы творчества, завершился культурной чисткой 1930 гг. Несмотря на отдельные попытки к сближению со стороны адептов обеих школ, формалисты были постепенно вытеснены на периферию научной деятельности под конец второго десятилетия ХХ века. Однако, некоторым из исследователей удалось совершить частичное возвращение к науке в 1950-х гг. За это время, в советском литературоведении, формализм стал именем нарицательным для многих сторонних понятий.

Описывая теоретические разработки формализма, Эрлих уделяет особое внимание теории остранения. Ученый прослеживает параллели между данной основополагающей формалистической концепцией и концепциями европейских ученых, от Аристотеля и до Водсворта, Кольриджа, Кокто, европейских сюрреалистов и американских новых критиков. Между тем, Эрлих весьма критично отзывается о самом авторе данной концепции, Викторе Шкловском, как об околонаучном «выскочке», не имеющем подходящей теоретической базы Erlich, V. Указ. соч. P. 67..

По мере развития формализма принцип остранения поочередно применялся к поэзии и к прозе. Эрлихом была предпринята попытка анализа обнаруженных формалистами связей между звучанием и значением. Согласно О. Брику, синтаксис в стихе подчинен ритму. В результате, такие категории, как фонема, слово, предложение, заменяют стопу и строку. Соответствие между звучанием и значением коренилось для формалистов не в соотношении с реальностью, а во взаимодействии между различными уровнями поэтического языка. Согласно исследователю, данный подход формалистов наиболее схож с коренной многозначностью поэтического текста Эмпсона См.: Empson, W. Seven Types of Ambiguity. London: Chatto and Windus, 1930. . Формальная теория прозы во многом сводится к концепции условности литературного произведения и к течению повествовательного времени.

Формалисты считали, что проблемы, определяющие творчество писателя, являются заказом определенной фазы литературной эволюции. В то же время, методы, которыми писатель пытается найти решение данных проблем, зависят от данной литературной традиции. Новые формы являются не для того, чтобы выразить новое содержание, а чтобы заменить старую, закостенелую форму. Зачастую, эти новые формы происходят из малых жанров, ранее находившихся на периферии. Таким образом, происходит передача литературного первенства, не к ближайшим соседям канонизированных жанров, а «от дяди к племяннику» Erlich, V. Указ. соч. P. 80.. В результате, творчество многих литературных классиков было пересмотрено в свете элемента новизны, которую они привносили в развитие литературы. Автор приводит недостаток данной теории в непризнании внешних влияний на литературную эволюцию. Однако достоинство такого подхода в том, что члены формальной школы выдвинули новую концепцию литературных связей, позволяющую увидеть развитие русской литературы как самодостаточный процесс.

Отметим, что труд В. Я. Проппа рассматривается Эрлихом, как один из наиболее ценных вкладов формальной школы в литературную теорию. Эрлих отмечает, что структурный анализ Проппа соответствует формалистическим тенденциям к анти-психологизму, основываясь на том, что главная повествовательная единица -- функция, а не персонаж.

Подводя итоги, Эрлих заключает, что формальная теория была частным примером примата «структурного описания над генетическим изучением» Erlich, V. Указ. соч. P. 92.. Автор отмечает, что хотя формалистам не удалось создать общую теорию литературы, интегрированную в философию культуры (которая могла бы стать венцом их усилий) -- они создали точку отчета для таковой. Обращая внимание на широкую применимость их открытий для всего последующего литературоведения, «за краткий срок, отмеренный историей», Эрлих называет их деятельность «одним из высочайших взлетов современной критической мысли» Erlich, V. Указ. соч. P. 98..

Следующий исторический обзор формальной школы, ее основных проблем и взаимоотношений с властью приводится в одной из ранних статей под авторством Дж. Гарсон (Judith Garson) «Literary history: Russian formalist views» Garson J. Literary history: Russian formalist views, 1916-1928.// Journal of the History of Ideas. 1970. Vol. XXXI (3). P. 399-412. . Гарсон представляет обзор социально-политической обстановки в момент существования формализма. Здесь представлен взгляд ранних коммунистических деятелей на литературную традицию, а также на противоборствующие литературные школы современности. Перед ними предстает проблема взаимоотношений нового строя с культурным прошлым. Действительно, начиная с 1860-х гг., в интеллигентских слоях русского общества существовал посыл отказаться от всего наследия буржуазных классов. Позднее, советские правители, начав с полного отрицания традиции, быстро пришли к необходимости сделать классическое наследие инструментом пролетариата и включили его, с определенными оговорками, в новое пролетарское искусство. Но все же, несмотря на политику ассимиляции классики в новую литературу, многие советские деятели подозрительно смотрели на культуру прошлого. Еще в 1923 г. опубликованный манифест «Октября» утверждал, что новая литература должна освободиться от влияния прошлого, как в отношении идеологии, так и формы. Но такие резкие заявления все меньше и меньше воспринимались правительством одобрительно. Властями было решено взять курс на культуру прошлого как наследницу всего лучшего в прошлом. Оставалось решать вопросы метода и стиля не только по отношению к традиции.

На этом культурно-историческом фоне и берет свое начало ОПОЯЗ. ОПОЯЗ начал свою работу с осуждения традиционного литературоведения, в значительной степени из-за того, что оно неправильно определяло свой объект. Согласно Гарсону, переоценка прошлого стала лишь побочным эффектом их работы. Их главный интерес был в том, чтобы закрепить за литературной историей и критикой статус автономной дисциплины. То, что подлежало уничтожению, было не литературным прошлым, а всяким умозрительным, философским и догматическим теоретизированием. В отличие от такого теоретизирования, ранний формалистический подход делал упор на вопросы методологии.

Гарсон акцентирует отступление формалистов от их ранних, сугубо теоретических взглядов. Произошла эволюция в их мысли: озабоченность приемом и техникой уступила место более широкому взгляду на литературный процесс. Они пришли к выводу, что ни один прием не может рассматриваться как изолированное явление. Например, в статье «Параллели Толстого» Шкловский отмечает сходность взглядов последнего с формалистическими. Толстой понимал то, на чем все больше и больше настаивал Шкловский: появляются новые художественные формы, чтобы заменить старые, переставшие быть художественными. Особое место Гарсон уделяет рассуждениям Тынянова о необходимости рассматривать произведения в историческом контексте. Например, достижение Некрасова состояло в том, что он объединил элементы «естественного» и «классического» и создал новые формы огромного значения. Тынянов отстаивал изучение таких литературных фактов, как фрагментарный характер большей части творчества Тютчева, также включающей контраст между формой и стилем. В изучении поэта Кюхельбекера, как и в статье о Тютчеве, Тынянов был заинтересован в том, чтобы связать работу автора с литературной средой, в которой она осуществлялась. Очерк Эйхенбаума «О прозе М. Кузьмина» начался с обсуждения двойной традиции, к которой принадлежал Кузьмин: западноевропейской (особенно французской) и русской. С 1923 г. идея литературного процесса в историческом контексте начала доминировать в работах формалистов.

На поздних этапах развития формальной школы, она столкнулась с нарастающей критикой. Главным аргументом против формализма в Советском Союзе стало мнение Луначарского о том, что формализм -- форма эскапизма, продукт декадентского и духовно бесплодного правящего класса. Гарсон иллюстрирует кампанию травли по отношению к формалистам на примере истории статьи Тынянова и Якобсона, в предисловии к которой, критик-марксист объявляет литературоведение социологической дисциплиной. К концу 1920-х гг., c окончанием периода НЭПа, партия пришла к полной реализации пропагандистской ценности литературы. В следствие этого, после 1928 г. формализм как активная школа в русской литературной науке становится историей. По своей природе, формализм никогда не мог служить режиму, который рассматривал литературу только как оружие для организации масс.

В монографии «Russian literary criticism: a short history» Stacy, R. Указ. соч. P. 163-184. (1974) Р. Стэйси (Robert H. Stacy) формализму посвящен отдельный раздел. Этот раздел представляет следующий относительно ранний исторический обзор формализма. Автор приводит достаточно подробный обзор биографии работ Шкловского, сопоставляя его с Г. Флобером и Т. С. Элиотом. История жизни Шкловского вплоть до преклонного возраста описывается сквозь призму гонений на формалистов. Стейси также рассматривает деятельность Тынянова и включает обзор деятельности Эйхенбаума.

Особенность работы Стейси состоит в том, что он отмечает влияние на формализм ранних русских критиков -- от М. В. Ломоносова до К. Н. Леонтьева и др. Кроме того, во многих концепциях и высказываниях формалистов Стэйси обнаруживает отголоски гораздо более ранней немецкой романтической теории литературы, и отмечает в связи со всем движением всеобъемлющее влияние немецкой органицистической и холистической мысли.

Стэйси обращает внимание на параллели между теоретическими трудами Флобера с формальной теорией, особенно с некоторыми высказываниями Шкловского. Пренебрежение Шкловского к содержанию напоминает отрицание Флобером важности предмета. Еще более формалистическим представляется рассуждение Флобера о возможности написания исключительно формального романа, в котором субъект был бы почти невидим. Взгляды Шкловского на эмоции Стэйси сопоставляет со взглядами T. С. Элиота: несмотря на большие расхождения, обнаруживаются несколько важных параллелей. Оба критика придерживались органических мнений относительно корпусов литературы. Элиот считал, что вся европейская литература, начиная с Гомера, составляет единое упорядоченное целое и что этот порядок видоизменяется за счет введения новых литературных произведений. Шкловский, чьи холистические взгляды упоминаются редко, также писал, что произведение искусства воспринимается на фоне других произведений, и что конкретная форма искусства лучше всего определяется его отношением к предшествующим формам.

Завершив обзор биографии Шкловского, исследователь обращается к личности Тынянова. Тынянов-критик очень малоизвестен на Западе, и немногие его работы доступны на английском языке. В первую очередь Стэйси выделяет работы Тынянова в области пародии. Когда стилизация комически мотивирована, она становится пародией, что соответствует мнению многих сегодняшних американских исследователей. Интересуясь предметом «двойственности плоскостей» или уровней действия в литературе, Тынянов заключает, что в поэзии Маяковского произошло расщепление или разделение двух ранее слитных плоскостей, нижняя из которых превращается в сатирические стихи, такие как «Галерея Маяковского», а высшая -- в оды («Рабочим Курска»). Вместе с подавляющим большинством других формалистов, а также с другими современными критиками, Тынянов отвергает традиционно преобладающий в русской критике взгляд на литературных персонажей как на существ, которые могут обсуждаться и чья жизнь может быть подвергнута этической или поведенческой критике. Подобные онтологические взгляды он считает наивными. Персонажи в произведениях художественной литературы, даже если они представляют собой портреты или пародии на реальных людей представляют собой всего лишь словесные разработки. Подобного рода «словесные произведения», отмечает Стейси, представляли значительный интерес для формалистов.

Среди других примечательных имен русских формалистов, Стэйси выделяет Эйхенбаума. Почти все его основные работы, входящие в сборник «Теория формального метода» (1927), доступны в переводе на английский язык. Однако его имя чаще всего упоминается на Западе в связи с исследованиями Гоголя и Толстого. Его раннее исследование гоголевской «Шинели», якобы рассказывающее, как она была сделана, на самом деле анализирует приемы, используемые Гоголем в прозе, основываясь на теории «звукового жеста» Stacy, R. Указ. соч. P. 172.. Более того, Эйхенбаум рассматривает «Шинель» как систему «мимико-артикуляционных жестов» Там же. P. 172. и утверждает, что все, включая имя главного героя, является вопросом отбора и комбинации звуков. Под действием этой доминанты деформируется даже логическая структура, создавая знаменитые нелогичные выражения, которые Эйхенбаум называет каламбурами.

В целом Стэйси дает достаточно высокую оценку явлению формализма, которое, по его мнению, представляет собой одно из самых значительных движений, не только в русской литературной критике, но и в европейской критике.

Еще один взгляд на русский формализм представлен в статье Р. Шелдона (Richard Sheldon) «Viktor Shklovsky and the Device of Ostensible Surrender» Sheldon R. Viktor Shklovsky and the Device of Ostensible Surrender. In: Slavic Review, I. (1975): 86-108. . Автор критикует точку зрения большинства западных исследователей, отсылающую, главным образом, к монографии Эрлиха. Согласно Шелдону, модный тренд среди западных исследователей постреволюционной русской литературы -- определять авторов, якобы восставших против системы, и превозносить их труды несоразмерно с реальными заслугами. В особенности, отмечает Шелдон, писатели, подвергшиеся гонению в Советском Союзе, имеют большие шансы быть канонизированными на западе. Очевидным исключением в этом ряду является Шкловский. Несмотря на то, что Шкловский подвергался беспощадному гонению на протяжении 1920-х гг., те, кто наблюдал его поведение по другую сторону от железного занавеса, воспринимали его поступки как серию капитуляций. Первой из этих капитуляций считается роман «Zoo». Второй -- «Третья Фабрика». А третьей -- «Памятник научной ошибке». После выхода этих книг, согласно сложившемуся ложному в западной историографии взгляду, Шкловский подчиняется партии, для того, чтобы сохранить возможность печататься.

Шелдон делает усилие опровергнуть этот неверный, по его мнению, взгляд. Роль Шкловского, как защитника свободы творчества, началась сразу после февральской революции, когда развернулась борьба между литературно-художественной комиссией и союзом художников. Горький организовал комиссию, чтобы заботиться о сохранении памятников прошлого от эксцессов революционного запала. Союз, организованный через день после формирования комиссии Горького, состоял из таких людей как Жданевич, Сологуб, Брик, Маяковский и Шкловский, которые боялись, что консерватизм Горького будет направлен против искусства авангарда. На протяжении последующего месяца, Шкловский неоднократно выступал на собраниях, осуждая стремление Горького навязать свои идеи футуристам. Позднее, в 1918 г., по возвращении из армии, Шкловский присоединился к «Союзу возрождения России», группе, которая конспирировалась, чтобы восстановить учредительное собрание.

В своих научных трудах Шкловский продолжает выступать против тирании. Например, в «Ходе Коня» приводится история сороконожки, которая не смогла ходить, после того, как она должна была объяснить, сколько у нее ног. В связи с этим сороконожка выражает сочувствие идеям Шкловского о том, что искусство не может существовать в условиях централизации. Обездвиженная сороконожка призывает товарищей не регулировать искусство, так как это -- живой организм.

С 1919-1921 гг. Шкловский увлеченно работал с Е. И. Зямятиным, пропагандируя понятие об искусстве как о самоцели. Он развивал свои идеи на встречах «Серапионовых братьев». В результате, в 1922 г. Шкловский вынужден бежать из СССР, чтобы избежать ареста. В Берлине он пишет «Zoo», книгу которая описана Эрлихом как символическая капитуляция. Позднее Эрлих отметит, что слово «капитуляция» взято в кавычки в его тексте. Другой критик, Д. П. Б. Пайпер, говорит, что сравнивая опального В. Хлебникого с Христом, Шкловский извиняет советский режим за смерть поэта, ибо те, кто распинал Христа, были виновны не более, чем гвозди.

Оба эти мнения, согласно Шелдону, игнорируют контекст. В то время как первая половина письма Шкловского во ВЦИК просит об амнистии, вторая ей противоречит. Шкловский вспоминает о том, как турецкие солдаты были убиты на месте, после сдачи русским, намекая, что и его, возможно, ждет подобная участь по возвращении. Показательно то, что цензура изъяла эту часть письма в издании 1964 г., оставляя капитуляцию без подрывающего ее анекдота. Также Шелдон указывает, что Пайпер игнорирует иронический характер сравнения смерти Хлебникова с распятием. В подтверждение Шелдон замечает, что и этот отрывок был изъят цензурой.

Согласно Шелдону, ни профессор Эрлих, ни профессор Пайпер не учитывают, что книги Шкловского основаны на принципе противоречия, как последний и декларирует в «Гамбургском Счете». Ярким примером этой тактики является роман «Zoo. Письма не о любви», в которых запрещенная тема упоминается в каждом письме.

Шелдон также не соглашается с тем, как профессор Эрлих перечисляет капитуляции «Третьей Фабрики», а профессор Пайпер заявляет, что эта книга разрушила формализм. В ответ на эрлиховское утверждение о болезненности книги, Шелдон указывает, что она всего лишь проникнута объяснимой тревогой. После возвращения из изгнания, Шкловский примыкает к уже неугодным «Серапионовым братьям» и к ЛЕФу. В 1925 г. выходит резолюция центрального комитета «О политике партии в области художественной литературы», где партия объявляла себя нейтральной к вопросу литературного лидерства. Однако эта резолюция на самом деле проложила путь к объявлению полного партийного контроля над литературой, достигнутого к 1929 г. Многие, включая Шкловского, предугадали такое развитие событий. Шелдон указывает, что «Третья фабрика» была главным образом ответом на резолюцию 1925 г., в которой Шкловский узрел грядущий конец ОПОЯЗа.

Согласно Шелдону, «Третья фабрика» противоречит своему предназначению. Она даже более противоречива, чем «Zoo»: каждая попытка принять политику власти тут же перечеркивается выпадом в пользу ОПОЯЗа и свободы творчества. Пожелания примирения, так же, как и обещание не писать о любви в «Zoo», всегда неестественны. «Третья Фабрика», как верно считали оппоненты Шкловского, являлась страстной защитой формализма.

Например, в названии третьей главы, Шкловский подрывает марксистский тезис «бытие определяет сознание», прибавляя «а совесть остается неустроенной». В книге встречается и прямое возмущение судьбой художников вне партии. Его высказывание о том, что художники не организовывают счастье для себя, а создают произведения искусства, полностью опровергает его предшествующий отказ от формализма.

В том же ключе, Шкловский критикует Эйхенбаума за уклон последнего в сторону внеэстетических форм. Шкловский утверждает, что нужно писать о «Войне и Мире», а не о Л. Н. Толстом. Эта критика выглядит совсем как формалистическая. В заключение, Шкловский приводит параллель между павшей Троей, и Петербургом -- параллель уже встречающаяся в «Zoo».

Современные критики не обошли вниманием видимость капитуляции Шкловского. Горький, например, сразу отметил нездоровый настрой «Третьей фабрики», в то время как А. Лежнев напрямую заявил, что Шкловский остался верен своим прежним взглядам. Самой серьезной была кампания, развернутая О. М. Бескиным, директором литературного отдела Самиздата. Бескин считал Шкловского очень опасным реакционером, изворотливым и способным заметать свои следы. Бескин также находит в книге откровенно антимарксистские соображения. Шкловскому понадобилось заступничество Маяковского, чтобы устоять перед напором критики.

Однако главный подрывной посыл в сторону режима власти заключается в образах «Третьей фабрики». В одной части книги Шкловский сравнивает себя с моллюском, закрывшимся в раковине. Еще один образ -- игрушечный слоник, который пищит, и на которого не может ориентироваться человек. Также появляется анекдот из Л. Н. Толстого, в котором нож, затачиваемый о камни, ассоциируется с художественной формой, независимой от содержания (камней). Шкловский также описывает жатву льна, который вырывают с корнем, размачивают и крошат, извлекая пользу с помощью насилия. Шкловский заключает, что не хочет становиться льном. Он желает свободы. Шкловский также высмеивает метафору Луначарского, согласно которой, формалисты были похожи на овощи, которые росли до Октября, а теперь должны быть брошены в суп.

С помощью этих метафор Шкловский противостоит подходу, согласно которому он и его коллеги были приравнены товару для торговли, а позже отброшены победоносным пролетариатом. В итоге Шкловский подвергается очередной волне гонения в 1927 г. Его постигает непредвиденный удар: в 1928 г., когда В. А. Каверин нелестно изображает его в своем романе «Скандалист, или вечера на Васильевском острове». Провозглашение пятилетки в 1928 г. приводит к искоренению творческой группы «Серапионовы братья», в то время как Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) берет контроль над литературными делами, который ей не удалось получить в 1925 г. В тот же год, без поддержки Маяковского, закрывается Новый ЛЕФ, последний литературный салон в России. Уже в 1930 г., Г. А. Гуковский публикует разрушительную критику на книгу Шкловского «Матвей Комаров: житель города Москвы», где методически разбирает многочисленные фактические ошибки в исследовании формалиста. Шкловский отвечает «Памятником научной ошибке».

Шелдон настаивает, что молчание или полная капитуляция не были единственными альтернативами, остающимися после «Памятника». Третьей альтернативой был прием видимой капитуляции, канонизированный в «Третьей Фабрике».

В «Памятнике научной ошибке», Шкловский признает свою вину в слишком узком подходе к литературе в ранних работах 1920-х гг. Он отмечает заслугу Эйхенбаума в том, что последний заменил название «формального» метода на «морфологический». Шкловский также выделяет статью Тынянова, опубликованную в 1924 г., в которой литература выделяется как система динамических взаимосвязей. Итак, монография Шкловского является не отречением от формализма, а скорее защитой его поздней позиции. Опять же, ложное впечатление может возникнуть, если проигнорировать стратегию Шкловского.

В конце «Памятника», Шкловский еще раз подчеркивает, что формализм должен быть переосмыслен, а не уничтожен, а что сам Шкловский вовсе не намерен примыкать к марксизму. Обоснование Шкловского в неспособности примкнуть к марксизму неубедительно -- оно состоит в скромности, никогда не бывшей его характеристикой.