Российские парламентарии начала ХХ века: новые политики в новом политическом пространстве

Проблеме конституционной модернизации российской монархии посвятил в 1906 г. специальную работу М. Вебер. Анализируя сложившуюся в России систему взаимоотношений в треугольнике «парламент - бюрократия - корона», М. Вебер определил ее как мнимый конституционализм (Scheinkonstitutionalismus) в противоположность английской конституционной системе, поклонником которой он был. Мнимый конституционализм, по мнению немецкого социолога, предполагает «исчезновение последних элементов самодержавия в старом смысле и установление власти модернизированной бюрократии» при наличии «призрачного парламента» См.: Вебер М. Переход России к псевдоконституционализму // Вебер М. О России: Избранное. - М., 2007. С. 66, 68, 69. Более точным представляется перевод немецкого понятия “Scheinkonstitutionalismus” как мнимый конституционализм. Именно в таком переводе использовал данное понятие П.Н. Милюков, а сегодня, как уже отмечалось, А.Н. Медушевский. Вероятно, термин «лжеконституционализм», встречающийся в работах В.И. Ленина, является еще одним вариантом перевода “Scheinkonstitutionalismus”. О знакомстве лидера большевиков с работами М. Вебера, посвященными политическим проблемам России см.: Ленин В.И. Доклад о революции 1905 года // Полн. собр. соч. Т. 30. С. 324-325..

Всплеск исследовательского интереса в зарубежной русистике к парламентской проблематике начала ХХ в. был отмечен на рубеже 1950-х и 1960-х гг. Во-первых, именно тогда для западной историографии наиболее важной исследовательской проблемой становится уже не сама революция 1917 г., а ее причины. Во-вторых, для западных историков «приоткрылись» российские архивы. В-третьих, этот всплеск явился ответной реакцией на аналогичное оживление интереса к рассматриваемой проблематике у советских историков.

Зарубежных исследователей привлекали в первую очередь сюжеты, связанные с реформой государственного строя Российской империи, социальными основаниями и характером третьеиюньской политической системы, взаимоотношениями императора, правительства и законодательных учреждений См. например: Ascher A. P.A. Stolypin. The Search for Stability in Late Imperial Russia. - Stanford; California, 2001; Haimson L.H. The Russian Landed Nobility and the System of the Third of June // The Politics of Rural Russia, 1905-1914. - Bloomington, 1979. Pp. 1-29; Healy A.E. The Russian Autocracy in Crisis, 1905-1907. - Hamden; Connecticut, 1976; Hosking G. The Russian Constitutional Experiment. Government and Duma 1907-1914. - Cambridge, 1973; Manning R.T. The Crisis of the Old Order in Russia. Gentry and Government. - Princeton, 1982; Mehlinger H., Thompson J.M. Count Witte and the Tsarist Government in the 1905 Revolution. - Bloomington, 1972; Szeftel M. The Russian Constitution of April 23, 1906…; Тадаси К. Думское законодательство начала ХХ века и его значение для государственного единства Российской империи // Acta Slavica Iaponica. - 2005. - Vol. 22. - Pp. 73-94; Tokmakoff G. P.A. Stolypin and the Third Duma. - Washington, 1982; Verner A.M. The Crisis of Russian Autocracy: Nicholas II and the 1905 Revolution. - Princeton, 1990; Waldron P. Between Two Revolutions. Stolypin and the Politics of Renewal in Russia. - De Kalb, 1998. , избирательными кампаниями и ролью политических партий в Государственной Думе См. например: Dahlmann D. Die Provinz wдhlt. Ruвlands Konstitutionell-Demokratische Partei und Dumawahlen 1906-1912. - Kцln; Weimar; Wien, 1996; Edelman R. Gentry Politics on the Eve of the Russian Revolution: The Nationalist Party, 1907-1917. - New Brunswick; N.-Y., 1980; Emmons T. The Formation of Political Parties and the First National Elections in Russia. - Cambridge; L., 1983; Pinchuk B-C. The Octobrists in the Third Duma, 1907-1912. - Seattle; L., 1974; Rawson D.C. Russian Rightists and the Revolution of 1905. - Cambridge, 1995., составом и деятельностью Государственной Думы и Государственного Совета См. например: Conroy M.S. (ed.) Emerging Democracy in Late Imperial Russia: Case Studies on Local Self-Government, State Duma Elections, the Tsarist Government, and the State Council before and during World War I. - Niwot, 1998; Korros A.S. Reluctant Parliament: Stolypin, Nationalism and the Politics of the Russian Imperial State Council, 1906-1911. - Lanham, 2002; Levin A. The Second Duma: A Study of Social-Democratic Party and the Russian Constitutional Experiment. - Hamden; Connecticut, 1966 (первое издание увидело свет в 1940 г.); Levin A. The Third Duma: Election and Profile. - Hamden, 1973; Mosse W.E. Russian Bureaucracy at the End of Ancien Regime: The Imperial State Council, 1897-1915 // Slavic Review. - 1980. - № 4. - Pp. 616-632., реже - с политическими биографиями российских парламентариев См.: Lieven D. Russia's Rulers under the Old Regime. - New Haven; L., 1989; Brzoza Cz., Stepan K. Posіowie Polscy w Parlamencie Rosyjskim, 1906-1917: Sіownik biograficzny. - Warszawa, 2001..

К «классике жанра» в западной историографии парламентской истории России начала ХХ в. можно отнести фундаментальную работу Дж. Хоскинга. Для английского русиста история третьеиюньской системы - это история попыток взаимодействия власти с умеренной частью российского общества. Только в рамках третьеиюньской системы, по его мнению, «конституционный эксперимент» мог показать свою «жизненность». Неудачу этого «эксперимента» Дж. Хоскинг связывает с «двусмысленностью» и наличием «лазеек» в правовом основании конституционной системы - Основных государственных законах 1906 г., с «консервативной» ролью Государственного Совета, но в большей степени - с тем, что «общественность» и «власть» не смогли прийти к сотрудничеству по причине отсутствия того, что сегодня принято называть базовым консенсусом См.: Hosking G. Op. cit. Pp. vii, 243-246..

Заметным событием в западной историографии проблемы стала публикация в 2002 г. книги А. Коррос. В этой работе автор впервые в зарубежной русистике попыталась проанализировать трансформацию Государственного Совета в «работающий законодательный институт». Американская исследовательница опровергает традиционные для ее западных коллег суждения о «монолитности» Государственного Совета, безраздельном доминировании в нем группы правых, подчеркивая при этом, активную роль группы центра в реализации политики П.А. Столыпина. По ее мнению, именно при Столыпине с осени 1907 г. Государственная Дума и Государственный Совет функционировали как «истинные законодательные палаты» См.: Korros A.S. Op. cit. Pp. 3, 6, 43, 223-244..

Анализ историографии проблемы показывает, что в исторической науке к настоящему времени окончательно сформировалось новое направление - парламентская история России - развиваемое, прежде всего отечественными исследователями. В рамках данного направления подробно изучены событийная канва истории Государственной Думы, думские избирательные кампании, механизмы функционирования и партийный ландшафт обеих законодательных палат, представительство этноконфессиональных и региональных интересов в новой политической системе.

Вместе с тем по-прежнему ждет своего разрешения проблема определения характера политической системы Российской империи в последнее ее десятилетие, по крайней мере, выявления соотношения между авторитарной и демократической составляющими этой системы. В подавляющем большинстве исследований прослеживается «верность» далеко не лучшей историографической традиции - рассматривать Государственную Думу и Государственный Совет независимо друг от друга, а зачастую и просто игнорируя существование верхней палаты. Об этом свидетельствует и распространенность понятия думская монархия, и то, что «родоначальницей» парламентской законодательной деятельности предстает исключительно Дума. «Столетие» отечественного парламентаризма связывалось именно с началом деятельности Государственной Думы, а о Государственном Совете в «юбилейном» 2006 г. едва ли не забыли. Вне корпоративного единства изучаются и составы законодательных палат. Также практически отсутствуют сравнительные исследования парламентских практик фракций и групп в Государственной Думе и Государственном Совете, моделей их парламентского поведения.

Во второй главе «Первый опыт демократического транзита в России», состоящей из двух параграфов, политическая модернизация Российской империи в начале ХХ в. интерпретируется в категориях теории демократического транзита. Отмечается, что событиями, обрамляющими первую попытку перехода России к демократии, являются назначение 26 августа 1904 г. министром внутренних дел Д.П. Святополка-Мирского и разгон большевиками Учредительного собрания 6 января 1918 г., и предлагается следующая периодизация данного процесса: фаза либерализации - август 1904 г. - сентябрь 1905 г.; фаза прерванной демократизации - октябрь 1905 г. - январь 1918 г.

В первом параграфе к базовым причинам начала либерализации отнесены усложнение России как объекта управления, неудачный ход русско-японской войны, подъем и возросшая организованность оппозиционного движения. Смягчение политики режима нашло выражение в частичной амнистии, ограничении административных репрессий, ослаблении давления на прессу, попытках установить контакты с представителями умеренной земской оппозиции, принятии императором указа от 12 декабря 1904 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка».

В реализации положений указа, которая пришлась уже на начальный период революции, в плане либерализации и проявления новизны в технологии принятия решений обращают на себя внимание следующие обстоятельства. Во-первых, С.Ю. Витте добился включения в текст упомянутого документа указания на особое место в этом процессе возглавлявшегося им Комитета министров, получив право на всеподданнейшие доклады императору, ранее не принадлежавшее председателю Комитета. Во-вторых, по инициативе С.Ю. Витте Комитет министров свою деятельность по проведению в жизнь положений указа начал с обсуждения самых выигрышных в общественном мнении сюжетов - о законности, страховании рабочих, печати и преобразовании земских и городских учреждений. В-третьих, создавалась целая серия Особых совещаний, в компетенцию каждого из которых входило рассмотрение комплекса мероприятий, вытекавших из отдельных пунктов указа (о законности, печати, новом земском положении, новом городовом положении, веротерпимости). Во главе ряда совещаний были поставлены члены Государственного Совета известные своим «либерализмом». В-четвертых, в состав некоторых совещаний наряду с чиновниками были включены и представители общественности. В-пятых, не дожидаясь результатов работы Особых совещаний, Николай II по представлению Комитета министров отменил в первую половину 1905 г. некоторые нормы, ограничивавшие те или иные права различных групп населения. Шагом по пути к гласности и публичности в принятии политических решений явилось решение о публикации журналов Комитета министров в открытой печати.

Наиболее важной составляющей процесса либерализации стал первый этап реформы государственного строя Российской империи, который может быть датирован 18 февраля (подписание Николаем II рескрипта на имя министра внутренних дел А.Г. Булыгина, в котором говорилось о желании императора привлечь «достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений») - 6 августа 1905 г. (законодательное оформление идеи народного представительства в Манифесте «Об учреждении Государственной Думы», «Учреждении Государственной Думы», «Положении о выборах в Государственную Думу»). Стремление найти компромисс с умеренной оппозицией подчеркивалось официально провозглашавшимися мотивами преобразований: совместная работа «правительства и зрелых сил общественных, для осуществления предначертаний Наших, ко благу народа направляемых» (18 февраля) и согласование «выборных общественных учреждений с правительственными властями и искоренение разлада между ними, столь пагубно отражающегося на правильном течении государственной жизни» (6 августа).

Во втором параграфе подчеркивается, что объективно возможности либерализации в России были весьма ограниченны: с одной стороны, не появилось лидера-реформатора среди правящей элиты (время С.Ю. Витте и П.А. Столыпина пришло несколько позже), с другой - не сложились сколько-нибудь развитые структуры гражданского общества. Отсутствие того и другого заменила собой революция, которая одновременно диктовала стихийный сценарий либерализации режима и демонстрировала недостаточность либерализации как таковой для нормализации политической жизни в стране. Вместе с тем, если самодержавию и удалось укротить революционную стихию, то благодаря не столько грубой силе, сколько тому, что революции снизу была противопоставлена революция сверху как совокупность кардинальных социальных и политических реформ.

К наиболее значимым шагам начавшейся демократизации можно отнести второй этап реформы государственного строя - от принятия Манифеста 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» до утверждения императором 23 апреля 1906 г. Основных государственных законов Российской империи, в рамках которого были проведены принципиальные институциональные изменения и заложены правовые основы новой политической системы; первую в российской истории широкую политическую амнистию; попытки Витте образовать коалиционный состав Совета министров, куда наряду с бюрократами должны были войти и представители умеренной оппозиции (переговоры велись с 19 по 27 октября и включали встречи Витте даже с лидерами кадетской партии, а также аудиенции Д.Н. Шипова и А.И. Гучкова у императора); предоставление Манифестом 22 октября всеобщего избирательного права населению Великого княжества Финляндского на выборах депутатов финского сейма; практически отказ властей от использования административного ресурса в ходе первых выборов в Государственную Думу; переговоры Д.Ф. Трепова и А.П. Извольского в мае-июне 1906 г. с общественными деятелями о возможности создания коалиционного с кадетами правительства во главе с С.А. Муромцевым; приглашение П.А. Столыпина лидерам октябристов в июле 1906 г. войти в состав правительства).

В результате проведения реформы в стране был установлен режим дуалистической монархии, предполагающий сочетание элементов неограниченной и конституционной монархии в условиях незавершенного разделения властей и просуществовавший в России до падения монархии в 1917 г.

Анализируя внутреннюю трансформацию России в начале ХХ в. ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что в новой системе международных отношений и военно-политических блоков Россия оказалась союзницей ведущих европейских демократий - Франции и Великобритании, что, в свою очередь, обязывало российскую политическую элиту действовать с оглядкой на правительства и общественное мнение этих стран.

Основной проблемой демократического транзита начала ХХ в., оставшейся неразрешенной, был так и несостоявшийся пакт между реформаторами из среды высшей бюрократии и либеральной оппозицией. Первые еще могли быть более или менее последовательными либерализаторами, но по природе своей не могли быть последовательными демократизаторами, явно предпочитая предсказуемость результатов политического процесса их неопределенности, ориентируясь в лучшем случае, по определению транзитологов, на «демократию с гарантиями», но не на демократию без гарантий.

Институциональными гарантиями, позволившими бюрократии контролировать политический процесс, были «разграничение власти верховного управления от власти законодательной», реформирование Государственного Совета, получившего в результате его равные с Думой полномочия, формальная безответственность министров перед законодательными палатами. Затем к списку гарантий добавили избирательный закон 3 июня 1907 г., с помощью которого П.А. Столыпин покончил с состоянием неопределенности, характерным для периода деятельности Государственной Думы первых двух созывов, но сохранил сам институт законодательного народного представительства.

Самые серьезные последствия для демократизации имел парламентский кризис 12-14 марта 1911 г., связанный с принятием указа о введении земств в шести губерниях Западного края. Именно этот кризис с наибольшей полнотой продемонстрировал предельность демократического потенциала «конституционного министра», каким себя считал П.А. Столыпин. Именно это кризис разрушил политическое сотрудничество правительства и октябристского большинства в Государственной Думе третьего созыва, благодаря которому оказалось возможным проведение достаточно широкого круга социальных реформ, возродил противостояние власти и общественности.

Шанс вывести процесс демократизации из тупика предоставила Первая мировая война и обнаружившееся «единение царя и народа», что продемонстрировала чрезвычайная думская сессия 26 июля 1914 г. И император, и высшая бюрократия по мере нарастания кризиса проявили готовность (можно сказать, вынужденную готовность, а по-другому и не бывает) сделать шаги навстречу Государственной Думе. В прямом смысле это случилось 9 февраля 1916 г., когда император решился на посещение законодательных палат.

В «сценарий» демократизации военного периода вписываются складывавшаяся практика назначения министров и товарищей министров из среды думцев и членов Государственного Совета по выборам и удаление из состава правительства наиболее одиозных в восприятии Думы сановников (июнь - июль 1915 г.); рассмотрение императором и министрами различных списков состава правительства доверия, включая и список кабинета во главе с «общественной» фигурой; введение в состав Особого совещания по обороне и его структурных подразделений членов законодательных палат; привлечение к снабжению армии земского и городского союзов.

Ключевую роль в этом процессе играл «фактический премьер» в правительстве И.Л. Горемыкина - А.В. Кривошеин, олицетворяя собой лидера-реформатора в очередной раз расколовшейся правящей элиты. Именно он инициировал создание Прогрессивного блока, надеясь «опереться на большинство в палатах», когда станет председателем Совета министров. Однако планам А.В. Кривошеина не суждено было сбыться. Инициированный им блок практически сразу же вышел из-под контроля, в немалой степени из-за позиции П.Н. Милюкова.

Высвобождение из-под авторитарного режима в России начала ХХ в. приобрело вялотекущий характер. Реформаторам из правящей элиты не удалось нейтрализовать сторонников твердой линии, а умеренной оппозиции - поставить под контроль радикалов. После революции 1905-1907 гг. политическая система дуалистической монархии по разным причинам уже мало кого устраивала из основных акторов политического действия. Начавшаяся в феврале 1917 г. революция привела к неконтролируемому распаду системы, к ситуации неопределенности. Успешнее других этой ситуацией удалось воспользоваться радикальным силам, которые, прикрываясь демократическими лозунгами, установили в России тоталитарный режим.

В третьей главе «Рождение homo politicus в России начала ХХ века», состоящей из двух параграфов, анализируется превращение российского обывателя из объекта политического управления в системе неограниченной и самодержавной монархии в субъект политического процесса в системе дуалистической монархии. Массовое политическое поведение в России приобретало черты участия в функционировании существующей системы, а не только в ее революционном низвержении, как было ранее. Феномен политического в России начала ХХ в. превращался в неотъемлемый элемент повседневности.

В первом параграфе рассматриваются различные формы включения подданных российского императора в политическую жизнь. Институциональными формами активного политического участия являлись избирательные кампании в Государственную Думу и членство в политических партиях. Частичная легализация партий и последовавшее в скором времени укоренение фракционного начала в деятельности Государственной Думы привели к институционализации партий как элементов системы дуалистической монархии. Формировавшаяся многопартийная система ярко отразила противоречивость новой политической системы в целом: в Таврическом дворце заседали и участвовали в принятии государственных решений представители не только легализованных партий, но и тех, принадлежность к которым влекла за собой уголовную ответственность.

Архитекторы новой политической системы стремились максимально привязать ее к социальному рельефу тогдашней России. Не без колебаний был сделан выбор в пользу представительства интересов, а не сословий, как основы избирательной системы. Анализ социальных характеристик выборщиков в третьей думской кампании в Европейской России позволяет выделить социальные приоритеты основных категорий электората. Избиратели землевладельческой курии отдавали предпочтение дворянам со средним образованием, получавшим доходы от сельского хозяйства и имевшим опыт государственной или общественной службы. Уполномоченные от волостей ориентировались на крестьян с низшим образованием, занимавшихся земледельческим трудом. Среди выборщиков от первых городских съездов преобладали лица купеческого звания с низшим или домашним образованием, связанные с торгово-промышленной деятельностью, а среди выборщиков от вторых съездов - дворяне с высшим образованием, посвятившие себя интеллектуальным и свободным профессиям. Рабочий электорат ориентировался на молодых людей крестьянского происхождения с низшим образованием, работавших по найму.

Установленные законодателем «правила игры» обрекали политическое поведение избирателей на прямую зависимость от их социальных интересов и положения. В этом же направлении оказывали воздействие и реальные условия социальной жизни в России. Феномен множественности партий в начале ХХ в. объяснялся, прежде всего, дробностью социальной структуры российского общества, многонациональным составом населения империи.

Расколотость российского общества в немалой степени была производной от процесса модернизации, получившего ускорение в результате Великих реформ 60 - 70-х гг. XIX в. На обширнейшей территории Российской империи процесс модернизации протекал неравномерно и неоднородно. Для исследования этих процессов был применен метод компьютеризированного кластерного анализа типов и уровней модернизационного развития, сформировавшихся к 1907 г. в 50 губерниях Европейской России. Губернии сравнивались между собой по следующим показателям: доля населения, занятого в промышленности, по отношению ко всему населению как отражение социальных последствий промышленного развития в условиях первичной индустриализации; численность городского населения как характеристика уровня урбанизации; доля частных земель в общем крестьянском землепользовании как отражение процесса разрушения традиционного уклада, базировавшегося на принципе сословности землевладения; доля вкладчиков в сберегательные кассы в городах и в сельской местности по отношению ко всему городскому и сельскому населению как характеристика вовлеченности населения в систему рыночных отношений; доли неместных уроженцев в составе населения (внутренняя иммиграция) и проживавших вне пределов губернии, в которой родились (внутренняя эмиграция) как показатели уровня социальной мобильности; доля грамотных в составе всего населения как отражение культурных сдвигов в обществе; доля грамотных в составе женского населения и доля девочек, обучающихся в школах как отражение готовности общества к инновациям.

Анализ позволил распределить все губернии Европейской России по 20 кластерам (группам), что свидетельствует о явной неравномерности протекания и неоднородности процесса модернизации, а, следовательно, о расколотости социального пространства Европейской России между двумя полюсами - Вятской и столичными губерниями. Были выделены три типа модернизационных процессов в начале ХХ в., являвшихся одновременно отражением различных стадий в развитии этих процессов. Тип, который можно условно определить как «центр модернизации», включает в себя Курляндскую, Лифляндскую, Московскую, Санкт-Петербургскую и Эстляндскую губернии. Перечисленные губернии являлись лидерами отечественной модернизации, пройдя на тот момент наибольшее расстояние по пути от традиционного общества к индустриальному. Противоположностью столично-прибалтийскому выступает тип, условно определяемый как «периферия модернизации». Данный тип объединяет Вологодскую, Воронежскую, Вятскую, Казанскую, Олонецкую, Симбирскую, Тамбовскую и Уфимскую губернии. Эти губернии отличались негородским и неиндустриальным характером развития. Они представляют собой пример того, как приспосабливалась и изменялась (была вынуждена приспосабливаться и изменяться) аграрная глубинка под воздействием импульсов, шедших со стороны «центра модернизации». Между «центром модернизации» и «периферией модернизации» расположились остальные губернии Европейской России.

Социальные различия выделенных типов оказывали влияние на политическое поведение населения этих губерний. Наивысшей электоральной активностью отличалось население губерний, входивших в «центр модернизации». Так, во время третьей избирательной кампании в столично-прибалтийских губерниях приняло участие в уездных съездах уполномоченных от волостей 93.3% избирателей, в уездных съездах землевладельцев - 36.4, в первых съездах городских избирателей - 50.6, во вторых съездах городских избирателей - 43.4. Иной, особенно в городах, была электоральная активность населения «периферии модернизации» - соответственно 93.0, 42.0, 38.0, 32.8%. В губерниях «промежуточного» типа электоральная активность населения характеризовалась «промежуточными» показателями, прежде всего городского, - соответственно 84.7, 45.9, 41.3, 34.7%.

Избиратели «центра модернизации» отличались не только высокой электоральной активностью, но и сформировавшимися партийно-политическими ориентациями. Здесь по данным Санкт-Петербургского телеграфного агентства 78.2% выборщиков в губернских избирательных собраниях являлись членами тех или иных партий. В губернских избирательных собраниях «периферии модернизации» этот показатель составлял 23.9%, а в губерниях «промежуточного» типа - всего 19.6%.

Исследование показало, что чем выше в той или иной губернии был уровень развития промышленности, социальной мобильности, благосостояния населения, его общей грамотности и готовности к культурным инновациям и чем меньше было развито частное крестьянское землевладение, тем больше было оппозиционно настроенных выборщиков в общем составе губернских избирательных собраний. В частности, в тех губерниях, для которых был характерен наибольший контраст между обеспеченностью горожан и обездоленностью сельских тружеников, шансы социал-демократов и социалистов-революционеров заручиться поддержкой крестьян были наиболее велики. И, напротив, чем ниже был уровень развития промышленности, социальной мобильности, благосостояния населения, его общей грамотности и готовности к культурным инновациям, чем более было развито частное крестьянское землевладение, чем пестрее был национальный состав населения, тем больше было консервативно настроенных выборщиков в губернских собраниях.

Однако только институциональными формами включенность населения в политическую жизнь не ограничивалась. На многочисленных примерах в диссертации показывается политизация деятельности институтов формировавшегося в России гражданского общества. Помимо изначально вовлеченных в эту сферу партий и профессиональных союзов данный процесс охватывал и другие структуры гражданской инициативы: органы местного самоуправления, городские общества обывателей и избирателей, просветительские и научно-технические общества, общества взаимопомощи, объединения национальных меньшинств, светские салоны и т.п.

Человек политический для того, чтобы быть активным субъектом политического процесса, нуждается в постоянном получении новой информации об интересующих его вопросах. Важнейший канал получения такой информации - политическая журналистика. Поэтому рождение homo politicus в России повлекло за собой и появление новой разновидности отечественных журналистов - парламентских репортеров. При Думе были аккредитованы 62 российских периодических издания и 31 иностранное. Отечественные репортеры создали общество думских журналистов («бюро печати»), председателями которого избирались В.В. Светловский, М.М. Федоров, А.А. Пиленко, аналогичное объединение журналистов, аккредитованных при Государственном Совете, возглавлял Л.М. Клячко (Львов).

Политика мощно вторгалась и в культурную жизнь страны. Реальные политические деятели становились героями литературных произведений. К числу таких произведений в России можно отнести неоконченную пьесу М. Горького «Конституция», «романическую оперу» А. Амфитеатрова «Влюбленная Дума, или Аскольдова могила на новый лад», роман В.П. Мещерского «У власти», поэму в стихах В.М. Пуришкевича «Законодатели», «современный роман-хронику» Н. Ерлыкова «Министр», фантазию В. Дорошевича «Премьер: Завтрашняя быль» и др. В театре «Кривое зеркало» Л. Андреев представлял сатирическую миниатюру «Прекрасные сабинянки», направленную своим острием против непоследовательности кадетов, а также водевиль «Конь в Сенате», в котором с горькой иронией изображалась деятельность Государственного Совета и Государственной Думы четвертого созыва. Политика не только предлагала сюжеты для театральных постановок, она сама все более становилась похожей на театральное представление, обращенное к публике, более того, представление, в которое вовлекаются зрители, становясь его участниками.

Во втором параграфе анализируется феномен публичного политика, формулирующего социально значимую программу и ориентирующегося в ее выполнении на общественную поддержку. Действующие лица публичной политики в России начала ХХ в. рекрутировались в основном из двух источников: из высшей бюрократии (министры, члены Государственного Совета по назначению) и из партийных активистов, думцев, членов Государственного Совета по выборам.

Среди высших сановников элементы публичного политического поведения первыми начали демонстрировать Д.П. Святополк-Мирский и С.Ю. Витте. И тот и другой проявляли открытость по отношению к прессе, пытались заручиться поддержкой умеренно настроенных оппозиционных сил. Мирский был первым министром в России, озаботившимся пропагандой своего курса «доверия», он охотно раздавал интервью отечественным и зарубежным журналистам. По инициативе Витте для пропаганды деятельности правительства стала издаваться газета «Русское государство», являвшаяся вечерним приложением к «Правительственному вестнику».

На общем фоне российского высшего сановничества заметно выделялся П.А. Столыпин. Он стал первым по-настоящему публичным политиком, вышедшим из этой среды. Стремясь заручиться общественной поддержкой, Столыпин часто и охотно выступал с думской трибуны, был доступен для общения по разным вопросам с депутатами вне стен Таврического дворца, придавал огромное значение пропаганде правительственной программы реформ, в первую очередь аграрной, и первым из высших сановников попытался опереться на массовые политические организации - партии.

Если П.А. Столыпин и другие министры протоптали узкую тропинку в публичную политику из своих кабинетов, то большинство публичных политиков первой волны вышло из среды общественных деятелей, ставших членами парламента. В первую очередь публичное политическое поведение было характерно для думцев и выборных членов верхней палаты. Барьеры предвыборной борьбы в дореволюционной России преодолели 1929 членов Думы и Государственного Совета. Многие из них азами публичности овладели, избираясь в органы местного самоуправления. Так, из 234 членов Государственного Совета по выборам гласными земских собраний и городских дум избирались 111 человек, в то время как из 198 членов Совета по назначению, определенных указами императора к присутствию - только 19. В Государственную Думу первого созыва было избрано 115 депутатов, обладавших опытом работы в органах местного самоуправления, второго созыва - 60, третьего - 170, четвертого - 213.

Деятельность публичного политика напрямую связана с представлением общественных интересов, что требует владения навыками публичного выступления. «Начальной школой» политической риторики в России стали массовые митинги революционного 1905 г. Особую важность слова в тогдашней политической жизни России, в том числе в деле государственного управления, отмечали многие современники, как оппоненты власти, так и ее сторонники. Далеко не случайно в мемуарной литературе при характеристике думцев почти обязательно упоминается об их манере говорить.

В публичной политике наряду со словом принципиально новое значение приобретала даже манера одеваться. Начавшаяся в 1905 г. демократизация политической системы отразилась и на внешнем облике тогдашней политической элиты. Для традиционной бюрократии появление во власти людей в пиджаках было одним из символов крушения старого порядка. Пиджак на плечах отечественных парламентариев символизировал, во-первых, западное происхождение самого института парламента, во-вторых, вхождение политики в российскую повседневность начала ХХ в. Формирование парламентского дресс-кода, пусть и не обладавшего еще жесткой нормативностью и оставлявшего простор для проявления личного вкуса, было связано с растущим осознанием членами законодательных палат своей принадлежности к отдельной профессиональной корпорации.

В диссертации подчеркивается, что рождение в России феномена человека политического требовало укрепления и расширения институциональных форм участия населения в политическом процессе, подключения к нему аутсайдерских социальных групп, усвоения ценностей политической культуры гражданского типа. Для этого, конечно, необходимо было время, быть может, те двадцать лет спокойной работы, о которых мечтал П.А. Столыпин. Но этого времени не было, над миром дамокловым мечом нависала тень Великой войны. Не было и последовательности в деятельности правительственной власти по укоренению основ конституционного устройства. Между тем человек политический не может удовлетвориться только наделом на политическом поле, который согласен предоставить ему правящий класс. Как в случае с аграрными волнениями крестьян, человек политический в какой-то момент решительно разрушает искусственные заграждения и самовольно распахивает то политическое поле, которое, как он полагает, принадлежит ему по праву и по справедливости.

В четвертой главе «Парламентарий в дореволюционной России: правовой и общественный статус», состоящей из двух параграфов, выборные члены законодательных палат рассматриваются в качестве новой политической субэлиты. В первом параграфе подчеркивается, что до принятия Манифеста 17 октября 1905 г. доминирующим был взгляд на членов будущей Думы как на своеобразных экспертов, призванных помочь императору оптимизировать его законодательную деятельность в условиях регионального разнообразия Российской империи. В рескрипте 18 февраля 1905 г. именно «знание местных потребностей» было поставлено на первое место из тех качеств, которые могли позволить «лучшим выборным людям» «обеспечить плодотворность законодательных работ на истинную пользу народа». Функция депутатов быть помощниками императора в деле законодательства рассматривалась как почетная обязанность, как новый тип царской службы. Между тем Манифест 17 октября вместе с отказом от системы неограниченной монархии и предоставлением Государственной Думе законодательных полномочий менял и взгляд на статус и функции депутатов. В самом Манифесте определялась новая функция - «действительное участие в надзоре за закономерностью действия властей». А в Манифесте 20 февраля 1906 г. «Об изменении учреждения Государственного Совета и о пересмотре учреждения Государственной Думы» они уже рассматривались в качестве народных представителей, посредством которых для подданных российского императора открывались «пути к участию… в делах законодательства».

В новой версии определения депутатского статуса присутствовала известная двойственность, в которой отразилась противоречивость политической системы дуалистической монархии. Будучи представителями народа в системе государственной власти, депутаты вместе с тем наделялись некоторыми атрибутами чиновничества, в частности, за преступления, связанные с деятельностью в качестве членов Государственной Думы, они подлежали суду Верховного уголовного суда с санкции императора.

Члены Думы не были обязаны отчетами перед своими избирателями. Для лишения свободы депутата во время сессии требовалось предварительное согласие Думы, если только он не был задержан на месте преступления или на следующий день. Не подлежали члены Думы и задержанию за долги. Депутат выбывал из состава Думы, если он утрачивал русское подданство или ценз, дававший право на участие в выборах; поступал на действительную военную или гражданскую службу, связанную с определенным окладом содержания, за исключением министерских должностей; признавался виновным в преступных деяниях, повлекших за собой лишение или ограничение прав состояния; отказывался от звания члена Думы или принесения торжественного обещания при вступлении в Думу. Член Думы мог быть временно отстранен от участия в ее работе, если он привлекался к суду или следствию по делам, влекущим за собой ограничение или лишение прав состояния, отрешение от должности, а также при объявлении его несостоятельным должником. Члены Государственного Совета по выборам фактически уравнивались по своему правовому положению с думцами, за исключением права после своего избрания продолжать занимать «другие должности, коим присвоено содержание», правда, отказавшись от суточного довольствия.

Согласно ст. 14 «Учреждения Государственной Думы» и ст. 26 «Учреждения Государственного Совета» депутатам предоставлялась полная свобода суждений и мнений по рассматривавшимся в палатах вопросам. Свобода парламентского слова в соответствии с европейскими традициями, уходившими корнями в английский опыт, означала, что члены парламента не могут быть привлечены к ответственности вне парламента ни в уголовном, ни в гражданском, ни в дисциплинарном порядке за голосование, мнения и суждения, высказанные при исполнении депутатских обязанностей. Однако ст. 22 «Учреждения Государственной Думы» вводила норму о порядке привлечения членов Думы «за преступные деяния, совершенные при исполнении или по поводу исполнения обязанностей, лежащих на них по сему званию», автоматически распространявшуюся согласно «Учреждению Государственного Совета» на выборных членов Совета. Явное противоречие между указанными статьями являлось наглядным примером попыток самодержавия соединить несоединимое в рамках одной системы и приспособить европейские формы к российскому содержанию.

Первоначально члены Государственной Думы получали суточное довольствие (10 руб.), а начиная со второй сессии третьего созыва им полагалось годовое содержание в 4200 руб. Денежное довольствие депутатов было по меркам тогдашней России весьма высоким, что делало привлекательным думский мандат для недостаточно обеспеченных слоев населения, провоцировало особенности электорального поведения, прежде всего в крестьянской среде. Членам Государственного Совета по выборам полагалось суточное довольствие в размере 25 руб., тогда как денежное содержание членов Государственного Совета по назначению, определявшихся к присутствию, законом не регламентировалось, а устанавливалось императором в каждом отдельном случае.

Во втором параграфе отмечается, что новые политические практики дуалистической монархии включали в себя и становление политического института лоббистской деятельности. Основная задача лоббизма заключается в обеспечении того, чтобы в законодательных и нормативных актах государственной власти учитывались специфические интересы определенных групп населения и отдельных организаций, иными словами, групп интересов.

В Государственной Думе параллельно с фракционной структурой партийного характера существовали объединения депутатов, основанные на корпоративном принципе. Показательна в этом отношении лоббистская деятельность депутатского корпуса Государственной Думы четвертого созыва, в которой было создано несколько парламентских групп, призванных защищать специфические социальные интересы. К числу подобных образований в Думе последнего созыва можно отнести казачью группу, созданную для «защиты казачьих интересов»; городскую группу, видевшую своей задачей «теоретическое обоснование и достижение межпартийных соглашений по вопросам городского самоуправления»; земскую группу, в состав которой могли входить только те депутаты, которые были связаны с земской деятельностью и которые могли профессионально «разрабатывать земские, экономические и хозяйственные вопросы», исключая при этом «всякие политические тенденции»; крестьянскую группу, стремившуюся «отстаивать и выдвинуть на первый план крестьянские интересы, в пределах которых нет серьезных разногласий между правыми и прогрессивными крестьянами»; сибирскую группу, заявившую о наличии «специальных сибирских интересов»; духовную группу, призванную проводить «специальные интересы духовенства» См.: Донесения Л.К. Куманина из министерского павильона Государственной Думы // Вопросы истории. - 1999. - № 1. - С. 21; № 3. - С. 26; № 4-5. - С. 18; № 7. - С. 6; № 8. - С. 25, 26; № 10. - С. 6; № 11-12. - С. 15, 27; 2000. - № 6. - С. 12.. Наряду с перечисленными депутатскими группами продолжали действовать сложившиеся в Государственной Думе прежних созывов парламентские объединения этно-конфессионального типа - польское коло, мусульманская группа, польско-литовско-белорусская группа.

Вне Государственной Думы и Государственного Совета наиболее полное институциональное оформление получили такие группы интересов как дворянство и предприниматели. Но если большинство участников съездов объединенного дворянства отрицательно относились к парламентским учреждениям, предпочитая напрямую обращаться к императору, то съезды представителей промышленности и торговли изначально ориентировались на лоббирование своих интересов в законодательных учреждениях. Активизация лоббистской деятельности Совета Съездов была связана с началом работы Государственной Думы третьего созыва и нашла организационное выражение в создании «Совещания членов Государственного Совета и Государственной Думы, интересующихся работами обеих палат в области промышленности, торговли и финансов» или «Торгово-промышленного межпарламентского комитета».

Характерной чертой складывавшейся практики защиты интересов представляемой лоббистом организации в законодательных учреждениях было то, что в роли лоббистов выступали, как правило, сами парламентарии. Корпорация профессиональных посредников между группами интересов и законодателями в России еще не сформировалась.

Депутаты довольно успешно освоили практику лоббирования интересов тех губерний, от которых они были избраны. Министр торговли и промышленности в столыпинском кабинете С.И. Тимашев в своих воспоминаниях специально останавливается на такой «теневой стороне думских работ», как «перевес в некоторых случаях местных интересов над общегосударственными» См.: Тимашев С.И. Кабинет Столыпина: из «Записок» министра торговли и промышленности // Русское прошлое. - СПб., 1996. Кн. 6. - С. 120.. Далеко не всегда «депутатская помощь» была бескорыстной, и, прежде всего в тех случаях, когда речь шла о лоббировании интересов тогдашних российских бизнес-структур.

Многие думцы первых двух созывов широкими кругами населения, и прежде всего крестьянами, рассматривались в качестве народных заступников, которые в нелегкой борьбе с ненавистными чиновниками стремились добиться блага для народа, тем более что многие из них пострадали в этой борьбе. По-иному складывалось отношение к депутатам Государственной Думы третьего и четвертого созывов, большинство которых по социальному положению принципиально отличались от основной массы избирателей, по крайней мере, своими они не воспринимались и на роль радетелей за народные нужды не подходили.

Для определения связи между социокультурными характеристиками депутатов (возраст, национальность, вероисповедание, сословная принадлежность, образование, род занятий, имущественное положение, опыт общественной и административной деятельности) и их принадлежностью к той или иной фракции (политический выбор) был применен метод корреляционного анализа. Вычисление коэффициента контингенции позволило выделить социокультурные типы фракций, а определение коэффициента ассоциации - указать те факторы, которые обусловили специфику социокультурного облика той или иной фракции. Исследование с помощью указанного метода дало возможность выделить два типа социальной детерминации политического выбора в России начала ХХ в., условно называемые открытым и закрытым. Открытый тип отличается отсутствием жесткой детерминированности политического выбора какими-либо социокультурными факторами. Он характерен для фракций реформистской направленности (кадеты, октябристы, отчасти трудовики). Закрытый тип представлен теми фракциями, принадлежность к которым ассоциировалась с жесткой привязкой к определенным социокультурным признакам. В этом типе выделяются два подтипа: социально-аутсайдерский (социал-демократическая фракция) и национально-конфессиональный (с одной стороны, группы польского коло, мусульманская, отличавшиеся выраженной реформаторской направленностью, с другой - фракция правых). В первом случае принадлежность к социал-демократической фракции ассоциировалась с аутсайдерскими социальными признаками, во втором случае принадлежность к указанным фракциям связывалась с конкретной национальной и конфессиональной принадлежностью.

В пятой главе «Модели парламентского поведения в России начала ХХ века», состоящей из четырех параграфов, парламентская деятельность рассматривается в качестве ведущей сферы публичной политики той поры. Государственная Дума (в большей степени) и Государственный Совет (в меньшей степени) выступали теми институтами политической системы, в которых происходило преобразование социальных требований и интересов в подготовку совокупности законодательных и бюджетных актов, определявших политику правительства. В первом параграфе отмечается, что важнейшим источником формирования отечественной парламентской процедуры явились традиции европейских законодательных собраний. На деятельность верхней палаты, безусловно, оказывали влияние традиции, сложившиеся в дореформенном Государственном Совете. Их носителями выступали члены Совета по назначению, однако специально для членов верхней палаты Государственной канцелярией была издана брошюра «Очерки внутренней жизни представительных учреждений Западной Европы».

В диссертации подробно рассматриваются и сравниваются процедурные практики законодательных палат, при этом подчеркивается, что, конструируя народное представительство в России, правящая элита пыталась всеми силами предотвратить превращение Государственной Думы и Государственного Совета в аналог европейского парламента. Достигнув определенных успехов в ограничении полномочий палат, она оказалась не в состоянии воспрепятствовать усвоению законодателями форм современной им парламентской деятельности.

Во втором параграфе на основе применения методов математической статистики по 17 позициям анализируется и сравнивается парламентская активность отечественных парламентариев и крупных фракций Государственной Думы третьего созыва. Для фракции правых отмечены ослабление законодательной и подписной активности, стабильность активности участия в прениях, низкая толерантность по отношению к другим депутатам. Думских националистов отличала относительная стабильность законодательной и подписной активности, низкий уровень активности участия в прениях, лояльность к правительству и корректность в отношении коллег-парламентариев. Для фракции октябристов была характерна самая высокая степень законодательной активности, другие формы парламентской активности по своим показателям были ниже среднедумских, включая и самый низкий уровень солидарности при голосованиях. Все показатели парламентской активности прогрессистов были ниже среднедумских, в то же время представители этой фракции были самыми корректными по отношению к другим депутатам. Напротив, все показатели парламентской активности кадетов были выше среднедумских, включая и высокий уровень солидарности при голосованиях. Выше среднедумских показателей была парламентская активность трудовиков и социал-демократов, включая нарушения думского регламента, отличали эти фракции и самые высокие уровни солидарности при голосованиях.

Результаты кластерного анализа поименных голосований в Думе третьего созыва позволяют скептически отнестись к традиционным в отечественной историографии представлениям о так называемом «механизме двух большинств» как сознательно созданном инструменте правительственной политики. «Механизм двух большинств» в Государственной Думе третьего созыва стал вынужденным инструментом правительственной политики вследствие того, что «партия министерского большинства» не смогла собрать необходимого для принятия решений абсолютного большинства.

Полученные данные хорошо увязываются с результатами исследования социокультурного облика парламентских фракций и групп. Высоким уровнем «положительной» парламентской активности отличались фракции открытого типа (кадеты, прогрессисты, октябристы, а также трудовики и умеренно-правые). Ориентация на тактику реформ, характерная для указанных фракций, во многом объяснялась толерантностью к самым различным социокультурным признакам, своеобразной социокультурной всеядностью, нетипичностью жесткой детерминации политического поведения определенными социокультурными признаками. Напротив, низкий уровень положительной активности был свойствен фракциям закрытого типа (социал-демократы, правые, националисты), отличавшимся жесткой детерминацией политического поведения определенными социокультурными факторами. Если фракции открытого типа представляли российское общество в целом, отражая его коренные интересы и потребности на данном этапе исторического развития страны, то фракции закрытого типа представляли определенные сегменты тогдашнего российского общества, выражая частные интересы конкретных социальных групп.