Первомученик старообрядчества Павел Коломенский

Во второй пол. 1620-х гг. в Кириково к отцу Анании приехал для обучения священническому служению только что рукоположенный иерей Иоанн Неронов (Миронов, 1591-1670), строгий ревнитель церковного благочестия, а впоследствии один из наиболее активных и видных деятелей раннего старообрядчества, духовный отец протопопа Аввакума (Понырко, с. 65). В Кириково Неронов «много время» жил в доме священника Анании, поучаясь от него «разумети, яже о божественном писании суть неведомая» (Материалы, с. 256). Возможно, что именно тогда Иоанн познакомился с сыном второго кириковского священника - будущим Павлом Коломенским. Между ними завязалась крепкая дружба, продолжавшаяся до мученической кончины епископа.

Затем мы теряем из виду будущего иерарха и встречаем его уже на другом берегу Волги, «в лесах», в Желтоводском монастыре преподобного Макария, среди иноческой братии. О том, что Павел был постриженником Макарьев-Желтоводского монастыря нам рассказывает поистине уникальная запись в рукописи XVI в. «Иосифа (препод. игумена) Волоколамского сказание о новгородских еретиках и обличительные на них слова» (Востоков, с. 270-274). Некогда этот манускрипт принадлежал книжному собранию Пафнутьев-Боровского монастыря, затем попал в библиотеку Румянцевского музея, а потом в Российскую государственную библиотеку (Ф. 256, № CCIV). На последнем листе этой рукописи, не включенном в счет, содержится следующая приписка: «160 г<ода> октября в 6 день принялся черной поп Иоасаф Желтоводского монастыря постриженник при игумене Павле того ж монастыря постриженника». Эта бесценная запись, вновь обнаруженная нами, позволяет абсолютно достоверно установить место пострижения Павла Коломенского. Сей факт биографии Павла не был доныне известен исторической науке. Даже А.Х. Востоков, опубликовавший приписку в «Просветителе», не почерпнул из нее никакой информации. Мы же с чувством радости возвращаем в сокровищницу музы Клио то, что по праву принадлежало ей, но было утеряно не слишком усердными хранителями этой сокровищницы.

Древний монастырь, основанный преподобным Макарием Желтоводским († 1444), был уничтожен казанскими татарами в 1439 г. В 1620 году обитель возобновил инок Тетюшского монастыря Авраамий (Аврамий), в миру -- муромский посадский Алексей († 1641). Монастырь быстро стал одним из главнейших центров экономической жизни Поволжья, а также важнейшим центром религиозной и культурной жизни, подобно магниту притягивающим к себе ревнителей благочестия и праведного жития.

Среди монастырской братии мы видим многих персонажей церковной истории XVII в. Тема взаимосвязи обители преп. Макария и судеб деятелей Русской Церкви эпохи Раскола, которая является одной из важнейших тем в изучении истории раннего старообрядчества, была впервые рассмотрена Н.В. Понырко в фундаментальном исследовании «Обновление Макариева Желтоводского монастыря и новые люди XVII в. - ревнители благочестия» (ТОДРЛ. Л., 1990. Т. XLIII. С. 58-69), написанном с привлечением богатейшего документального материала, ранее не привлекавшегося учеными.

Именно сюда, в Макарьев монастырь, ушел от жестокой мачехи двенадцатилетний отрок Никита Минин - «умысли, взяв нечто из дому отца своего из пенязей, ради научения божественаго Писания, отыти в монастырь. И тако сотворив, иде во обитель Макария Желтоводского к некоему старцу богодухновенну. И пришед тамо, оному старцу даде от принесенных с собою пенязей на вклад в оную святую обитель, во еже бы ему игумен и братия благословили в той обители жити и с клирики пребывати и божественнаго Писания навыкати» (Шушерин, с. 14). Сделав вклад, Никита жил здесь некоторое время (около восьми лет) «с клирошаны», исполняя обязанности певчего, но затем был возвращен отцом в родной дом.

В 1647-49 гг. игуменом Макарьева монастыря был Корнилий († 1656), член Кружка ревнителей благочестия, ставший в 1650 году митрополитом Казанским и Свияжским, бывший знакомцем епископа Павла и протопопа Аввакума. В 1652 г. Корнилий был среди претендентов на патриарший престол, а после избрания Никона был «начальным митрополитом» на его поставлении, то есть руководил церемонией.

С 1648 г., приняв иночество, здесь жительствовал другой близкий друг Аввакума, вдовый священник из Лыскова Иларион (Ларион), ставший 1649 г. игуменом Макарьева монастыря - «Ларион же поп бысть на Лыскове селе под Нижным, и овдове, и пострижеся, и бысть игуменом у Макария на Желтых песках» (Титова, с.100). В 1657 году Иларион стал рязанским архиепископом. По воспоминаниям Аввакума, Иларион вел в обители строгое подвижническое житие -- «нарочит бывал и бесов молитвою изгонял» (Аввакум, с. 141). Однако во время Никоновской реформы Иларион, оказавшись на высоте власти, отвернулся от своих прежних друзей, поддержал нововведения патриарха и стал гонителем старообрядцев. О подобной метаморфозе старинного приятеля Аввакум сокрушался: «Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать! Недостоин суть век твой весь Макарьевскаго монастыря единыя нощи. Помнишь, как на комарах тех стояно на молитве? Яко ослепил тебя диявол! Где ты ум-от дел? Столько добра и трудов погубил!» (там же). Сам протопоп тоже бывал в Макарьевом монастыре, приезжая в обитель на богомолье и в гости к Илариону - «ездил к другу своему Илариону игумну… тогда добро жил, - что ныне архиепископ резанской, мучитель стал христианской» (Аввакум, с. 112).

В Желтоводском монастыре принял постриг и Симеон († после 1675), член Кружка ревнителей благочестия, ставший в 1651 году архиепископом тобольским и сибирским. Симеон был близким другом Аввакумом и оказывал ему покровительство во время его сибирской ссылки.

В синодике Макарьевского монастыря были записаны для поминовения род царского духовника, протопопа кремлевского Благовещенского собора Стефана Внифатьева (Вонифатьев, † 1656) и род протопопа Иоанна Неронова (Понырко, с. 66).

Желтоводский монастырь привлекал к себе внимание не только искателей подвижнического жития, но и милости богатых вкладчиков среди которых был и царь Алексей, и боярин Борис Морозов с супругою. Благодаря щедрым пожертвованиям и доходам от знаменитой Макарьевской ярмарки, ежегодно устраивавшейся под стенами монастыря в день памяти первооснователя Макария (25 июля), обитель значительно расстроилась и украсилась. «По составленной в 1640 году подробной описи Макарьев-Желтоводского монастыря мы можем довольно полно воссоздать и его исторический образ на то время. Центральное место высокой песчаной дюны, обозримой издали с Волги, со стороны Керженца и с лысковского берега, занимала рубленая шатровая церковь Троицы с двумя приделами по сторонам. Это был огромный храм, за рубку которого местным плотникам-мастерам заплатили 160 рублей (сравним, часовня в честь Макария обошлась Аврамию всего в 40 алтын -- 1,2 руб.).

Главы и крест огромного храма были опаяны белым немецким железом. Рядом с храмом высилась рубленая шатровая колокольня с полным набором колоколов и редкими еще тогда часами с боем.

Монастырскую территорию окружали 17 келий, поварни, житницы, ледники и конюшни. Со стороны Волги в ограде выделялись поставленные на семи точеных столбах святые ворота, завершенные бочечными кровлями с чешуйчатым лемеховым покрытием, с огромным деисусным чином над входом в обитель» (Филатов, с. 241-242).

Так выглядел этот прославленный монастырь в ту пору, когда в нем подвизался сын кириковского священника, принявший здесь постриг с наречением имени Павла.

В обители инок Павел проходил строгое монашеское житие и приобщался к книжной премудрости -- это позволило современникам говорить, что он «муж свят и разума святых писании исполнен бе» (Повесть, с. 161), то есть весьма образован и начитан. Первоначальное образование Павел получил еще в отчем доме, а в обители окончательно сформировался не только как книголюб, подвижник и молитвенник, но и прекрасный хозяйственник. Немногочисленные документальные свидетельства позволяют нам видеть в Павле прекрасного знатока церковных канонов и богослужения, ценителя и собирателя книг.

В обители инок Павел исполнял обязанности казначея. Его имя обнаружено нами в списке монастырских казначеев, упоминаемых в духовной памяти (завещании) строителя Макариево-Желтоводского монастыря Авраамия: «кои казначеи при моем животе у строения в казенной службе были: казначей старец Иосиф, да казначей старец Анисим, да казначей старец Павел, и те казначеи у меня считаны, а книги лежат за моею печатью» (Авраамий, с. 49). Казначейскую должность Павел занимал, по-видимому, с 7144 (1636) г., именно под этим годом в духовной он впервые упомянут как казначей. В этом году «при строителе Аврамие старце и при казначее старце Павле куплен колокол большой благовестной, пятьдесят пуд» (Там же, с. 47). 5 апреля 7148 (1640) г., составляя свое завещание, Аврамий «приказывал» до поставления игумена управлять Желтоводскою обителью «того же монастыря казначею старцу Павлу, да старцу Леонтию Макарову, да старцу Иосифу» (С. 50). Эти свидетельства позволяют думать, что Павел, был исполнительным и честным человеком, достойным доверия, иначе ему вряд ли была б поручена ответственная казначейская служба и временное управление монастырем.

Скорее всего, именно во время своего пребывания в Макарьевом монастыре Павел был рукоположен в священники. Как всякий образованный священнослужитель той поры, Павел был близок к Кружку ревнителей благочестия или, как их еще называли, боголюбцев - группе духовенства, выступавшей за укрепление благочестия в Русской церкви. Членами этого кружка были царский духовник, протопоп Стефан Внифатьев, а также протопопы Аввакум, Даниил Костромской и другие. Но особо тесные связи поддерживал Павел с активнейшим членом кружка ревнителей, своими старым другом протопопом Иоанном Нероновым, ставшим к 1647-48 гг. настоятелем московского Казанского собора, что на Красной площади.

В ту пору в Русской церкви утвердилась практика так называемого «многогласия», то есть такая манера ведения богослужения, когда один из клира читал псалмы и молитвы, а другие в то же время пели церковные гимны, которые положено петь после этих псалмов и т.д. Все это сокращало продолжительность церковных служб, однако же, делало их совершенно непонятными для самих молящихся. Кроме того, в церквах можно было услышать архаичное наонное пение, при котором текст настолько искажался, что терялось понимание смысла богослужения. Против подобных «играний и руганий» активно выступали члены Кружка ревнителей благочестия, предлагая вместо неистового многогласия степенное и последовательное единогласие, а вместо непонятного наонного пения -- членораздельное наречное. Павел, как и все боголюбцы, был строгим поборником единогласного богослужения и пения на-речь, о чем свидетельствует протопоп Аввакум: «И чту и пою единогласно, и на-речь пою, против печати слово в слово… И болящих маслом соборовал - единогласно же пел, и мертвых погребал - единогласно ж пел. И келейное и церковное все единогласно ж правило было у меня, и в пути едучи и пеш идучи - единогласно все. Да не собою я затеял так. Видев в писании, со отцы трудился так: епископ Павел коломенский, Данил протопоп костромской… Да и много бысть добрых людей, все блажиша и хвалиша пение единогласное и наречное» (Аввакум, с. 287-288).

Игуменство в Боровске. В 1651 году макарьевский игумен Иларион стал заменять монастырские деревянные постройки каменными -- началось строительство Успенской церкви, трапезной и новой колокольни. В июне этого же года отец Павел был призван в стольный град Москву и возведен на почетную должность игумена Пафнутьев-Боровского монастыря. На игуменство в прославленной обители Павел был поставлен патриархом Иосифом, по рекомендации либо Стефана Внифатьева, либо самого Никона, ставшего к тому времени новгородским митрополитом. Эта двоица боголюбцев, фактически управлявшая Русской церковью вместо патриарха Иосифа, возводила на все ответственные и авторитетные посты в иерархии своих ставленников из числа членов Кружка ревнителей благочестия. «Престарелый патриарх и его администрация в эти годы были фактически отстранены от решения всех важных дел, касающихся Русской церкви, которые перешли теперь в руки самого царя, Вонифатьева и их друзей боголюбцев, - особенно Неронова и Никона» (Зеньковский, с. 136). В связи с этим протопоп Иоанн Неронов, обращаясь к Никону, напоминал: «а которые боголюбцы посланы государем блаженныя памяти ко Иосифу патриарху, чтоб ему поставити, по его государеву совету, овых в митрополиты, и во архиепископы, и епископы, иных во архимандриты и игумены и протопопы, а ты <Никон> з государевым духовником был в советах и не прекословил нигде» (Материалы, с. 47). Незадолго пред Павлом в 1649-51 гг. в Боровске игуменствовал Симеон, будущий сибирский архиепископ, также как и Павел выходец из Макарьева монастыря.

Боровский монастырь Рождества Богородицы был основан преподобным Пафнутием († 1477), известным блюстителем канонов, строгим «в соблюдении устава, особенно церковного правила и благочиния» (Федотов, с. 176). Учеником Пафнутия, а одно время и игуменом Боровской обители (1477-1479), был преподобный Иосиф Волоцкий (1439-1515), который «более, чем кто-либо, наложил отпечаток на стиль двухвекового московского царства и московской религиозности» (Федотов, с. 183). Иосифа принято считать основоположником осифлянского, «стяжательского» движения в Русской церкви. Религиозный философ Г.П. Федотов проводит следующее сравнение осифлян с их противниками «заволжскими старцами» - «нестяжателями»: «Противоположность между заволжскими “нестяжателями” и осифлянами поистине огромна как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие - из страха - страха Божия, конечно. Одни являют кротость и всепрощение, другие - строгость к грешнику… Духовная жизнь “заволжцев” протекает в отрешенном созерцании и “умной” молитве, - осифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву… “Нестяжатели” предпочитают трудовую бедность имениям и даже милостыне, осифляне ищут богатства ради социально организованной благотворительности. “Заволжцы”, при всей бесспорной русской генеалогии их - от преподобных Сергия и Кирилла - питаются духовными токами православного Востока, осифляне проявляют яркий религиозный национализм. Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю Русскую церковь. Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию» (Федотов, с. 186). По мнению Федотова осифлянство окончательно утверждается в России в середине XVI в. и со времен Стоглавого собора 1551 г. «в религиозной жизни Руси установился надолго тот тип уставного благочестия, “обрядового исповедничества”, который поражал всех иностранцев и казался тяжким даже православным грекам, при всем их восхищении… Ныне уже ясно, что основной путь московского благочестия вел к старообрядчеству. Стоглав недаром был дорог Расколу, и Иосиф Волоцкий стал его главным святым» (Федотов, с. 197).

Промежуточным звеном между осифлянством и старообрядчеством явился Кружок ревнителей благочестия, позиция членов которого во многом сходна с позицией «стяжателей». Это и любовь к обрядовому благочестию и уставной молитве, и стремление к сотрудничеству с самодержавием, «православным царством», олицетворяемым «Москвою - Третьим Римом», которому добровольно отдается под попечение вся Русская церковь, а также и «яркий религиозный национализм». «Национализм» осифлян заключался в том, что «византийской традицией они во всяком случае мало дорожили… Победа осифлян означала прежде всего перерыв или замыкание византийской традиции» (Флоровский, с. 20). Озвучивание этого «национализма», ставившего в центре всего христианского мира Москву - «Третий Рим», можно видеть в знаменитых словах Аввакума, говорившего греческим патриархам: «Рим давно пал и лежит невсклонно, и ляхи с ним же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Магмета, - да и дивить на вас нельзя: немощнии есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца: у нас, Божиею благодатию, самодержство. До Никона отступника в нашей Росии у благочестивых князей и царей все было православие чисто и непорочно и церковь не мятежна» (Аввакум, с. 101).

Свои взгляды на Русскую церковь, как на хранительницу чистоты веры, и на ее место в панораме вселенского православия Иосиф Волоцкий изложил в книге «Просветитель или Сказание о новгородских еретиках». В этой книге преподобный Иосиф так пишет о Русской церкви: «Ея же достоит нарещи земное небо, сияющу яко великое солнце посреди русския земли, украшену всяческими виды: и чудотворными иконами, и мощами святых. И аще благословил Бог в созданных жити, в той бяше, где бо инде» (л. 30). Такого же мнения о Русской церкви и о Руси, как о последнем центре истинного православия, держались и боголюбцы XVII в., для которых подобная мысль являлась стержнем всего мировоззрения. Да и сама фигура Иосифа, названного протоиереем Г. Флоровским «несравненным начетчиком» (Флоровский, с. 19), была близка ревнителям благочестия, хорошо знакомым с его творчеством. «Просветителя» читал протопоп Аввакум (Зеньковский, с. 364), а, возможно, и игумен Павел. Во всяком случае, в библиотеке Пафнутьев-Боровского монастыря хранились сочинения преподобного Иосифа, в частности, вышеупомянутое нами «Сказание о новгородских еретиках и обличительные на них слова», содержащее уникальную приписку о месте пострижения Павла иску о месте пострижения Павла. Кроме «Просветителя» рукопись содержит грамоты митрополитов Киприана и Фотия во Псков и другие статьи исторического и духовного характера. Книга эта интересна еще и тем, что в ней имеется две записи московского митрополита Макария (1482-1563), бывшего в молодости в иноках Боровской обители. Первая запись говорит о принадлежности этой книги митрополиту Макарию в бытность его новгородским архиепископом (1526-1542): «Книга на ноугородцьких еретиков архиепископа Макария Великого Новаграда и Пьскова. Списана преподобным игуменом Иосифом Ламьскаго Волока» (первый лист в начале, не включенный счет). Вторая запись (вкладная) сообщает, что «Сию книгу на ноугородцкых еретиков дал Пречистой Богородице и великому чюдотворцу Пафнотию в дом смиренный грешный Макарий митрополит всеа Русии на память своей души и по своих родителех в вечной поминак» (второй лист в начале, не включенный счет)…

Впрочем, тема взаимосвязи и преемственности движения осифлян и движения боголюбцев настолько широка и интересна, что требует отдельного рассмотрения, которое не предусмотрено темой настоящего диплома…

Фактических данных о настоятельстве отца Павла почти не сохранилось: «Имя сего игумена упоминается в одной только грамоте под означенным 1652 годом. По сей грамоте производилось размежевание усадебных мест для градских жителей и монастырских крестьян, принадлежавших Покровскому Высокому монастырю» (Леонид, 1894, с.125). Пришедший в упадок Покровский Высокий монастырь в Боровске, был приписан к Пафнутьеву монастырю и управлялся его игуменом. К сожалению, грамота, где упоминается имя Павла, нами не была найдена, возможно, что ныне она утеряна. Во всяком случае, в РГАДА, в Фонде Пафнутьев-Боровского монастыря. (Ф. 1198) этой грамоты не обретается.

В документах Патриаршего казенного приказа, в Книге сбора печатных пошлин патриарха Иосифа за 7160 (1651-1652) г. (РГАДА. Ф. 235. Оп. 2. Ед. хр. 31.) нами обнаружена запись, упоминающая челобитною игумена Павла с братией о постриженнике Пафнутьева монастыря, иеродиаконе Иакиме: «Октебря в 8 день запечатана грамота к Серапиону, архиепискупу Суздальскому, по челобитью из Боровска Пафнотева монастыря игумена Павла з братею, а велено дать отпускная грамота их постриженнику черному дьякону Иакиму. Пошлин десять алтын взято. Припись диака Ивана Коношилова» (Л. 10-10 об.). К описанию боровского периода жизни Павла можно также добавить, что и здесь он сохранял связь с Макарьевским монастырем: при нем в обитель был принят священноинок Иоасаф, «Желтоводского монастыря постриженик».

После смерти патриарха Иосифа 15 апреля 1652 года, игумен Павел, возможно, был среди братии боголюбцев постившейся и молившейся седмицу «о патриархе, да же даст Бог пастыря ко спасению душ наших» (Аввакум, с. 64). Эти ревнители благочестия, среди которых были и протопоп Аввакум и казанский митрополит Корнилий «написав челобитную за руками, подали царю и царице о духовнике Стефане, чтоб ему быть в патриархах» (там же). Однако Стефан Внифатьев отказался от первосвятительского сана и указал боголюбцам на новгородского митрополита Никона, близкого к Кружку ревнителей благочестия. Боголюбцы, видя в Никоне своего единомышленника и соратника, согласились и предложили царю кандидатуру новгородского митрополита, о чем и составили новую челобитную, к которой, вероятно, приложил руку и отец Павел. «Очевидно, что ревнители видели в Никоне, до его патриаршества, человека их убеждений и воззрений, и потому не имели никаких особых причин противиться кандидатуре Никона, на которого к тому же указывал сам Стефан. С избранием Никона у ревнителей даже соединялись особые надежды: они рассчитывали при нем играть более видную и деятельную роль в церковных делах, нежели какую они играли при Иосифе, так как видели в Никоне не врага, а своего друга, единомышленника и даже свою креатуру» (Каптерев, с. 109). Впоследствии же Павел, как и Аввакум, мог в раскаянье воскликнуть: «И я, окаянной, о благочестивом патриархе к челобитной приписал свою руку. Ано врага выпросили и беду на свою шею» (Аввакум, с.125).

Впрочем, московские патриархи возводились в свой сан не по единоличному желанию царя, а решением собора высшего духовенства Русской церкви. После смерти Иосифа кандидатами в патриархи были избраны «двенадцать мужей духовных», среди которых упоминаются имена новгородского и великолуцкого митрополита Никона, казанского и свияжского митрополита Корнилия, а также «из Боровска Пафнотева монастыря игумена Павла» (Белокуров, 1882, с. 319). Сведения эти мы можем почерпнуть из опубликованного С.А. Белокуровым списка с Настольной грамоты патриарху Никону, а также из Чина избрания, наречения, благовестия, посвящения и шествия около города патриарха Никона (Христианское чтение. 1882, № 7-8. С. 287-320). К сожалению, упоминание игумена Павла в числе претендентов на патриарший престол не привлекло внимания исследователей. Никто, из писавших о Павле Коломенском, не упоминает об этом важнейшем факте его биографии. Даже С.А. Зеньковский, цитирующий в своем фундаментальном труде «Русское старообрядчество» материалы, опубликованные Белокуровым, не упоминает об участии Павла в выборах патриарха (Зеньковский, с. 189-190). Мы с чувством радости и признательности академику Белокурову возвращаем из небытия сей факт биографии Павла Коломенского.

Возникает вопрос, почему же боголюбцы, составляя вторую челобитную о новом патриархе, выдвинули кандидатуру не игумена Павла, а Никона? Нам кажется, боголюбцы прекрасно понимали, что независимо ни от чего патриархом станет Никон - столь сильно было желание молодого царя видеть на московском первосвятительском престоле своего «собинного друга». Участие же в выборах боровского игумена, как и остальных претендентов, было простой формальностью, хотя и свидетельствует о том, какого высокого мнения о Павле были современники. Казанский митрполит докладывал царю от лица соборян - «избраша 12 духовных мужей и имяна их к тебе, великому государю, послали, а ныне мы, богомольцы твои, советовав со всем освященным собором и избираем ис тех 12 духовных мужей духовна мужа на высочайший патриаршеский престол, Никона митрополита Новгородцкого и Великолуцкого» (Белокуров, 1882, с. 292).

23 июля 1652 г. состоялось наречение новгородского митрополита Никона в патриархи, а 25 июля свершилось его возведение на кафедру. В церемонии возведения принял участие и Павел. В первом часу дня (7 часов утра) под праздничный благовест «начальный митрополит» Корнилий с Патриаршего двора, из Крестовой палаты послал за нареченным патриархом «Серапиона, митрополита Крутицкого, да чюдовского архимарита Ферапонта, да спаского архимарита, да пафнотеьевского игумена <Павла>» (Белокуров, 1882, с. 299). Посланники приехали к Никону и, пригласив его в Успенский собор, торжественным поездом двинулись обратно: «новонареченному патриарху Никону ехати к соборной церкви в санех, а санем и саньником быти с патриарша двора. А за ним ехати Серапиону, митрополиту Крутицкому, да чюдовскому и спаскому архимаритам и пафнотьевскому игумену, а пред ними итти огнеником» (там же). В Московском государстве всегда с особым вниманием относились к различным церемониям и та роль, которая отводилась в них конкретному человеку свидетельствовала о его положении в обществе, об отношении к нему вышестоящих. Поэтому та почетная роль в поставлении патриарха, которая была отведена игумену Павлу, свидетельствовала о его близости будущему первосвятителю и являлась символом милости Никона.

Епископство в Коломне. Начало патриаршества Никона не предвещало боровскому настоятелю ничего плохого. «Первые месяцы пребывания Никона на патриаршем престоле не внесли перемен в русскую церковную политику. Новый патриарх энергично, планомерно и успешно продолжал проводить программу боголюбцев по поднятию нравственного уровня духовенства и народа, распространению проповеди и единогласного богослужения, и охране русской церковной культуры от иноверных влияний… Ряд новых достойных иерархов вроде Павла Коломенского и Макария Новгородского, которые были друзьями боголюбческого движения, были назначены на свободные епископские кафедры» (Зеньковский, с. 191-192). В октябре 1652 г. удалился на покой и принял схиму коломенский и каширский епископ Рафаил, управлявший епархией с 1618 г., а 17 октября 1652 года игумен Павел был рукоположен Никоном в архипастыри на коломенскую кафедру (Строев, 1031), откуда по мнению историка С.А. Зеньковского «он мог легко влиять на церковную жизнь Москвы и патриаршей епархии» (Зеньковский, с. 136). Несомненно, повышение Павла в сане было свидетельством расположенности к нему нового патриарха.

Коломенская епархия, существовавшая более 450 лет (примерно с середины XIV в. до конца XVIII в.), была одной из старейших и славнейших в России. Кстати, Павел был не первым боровским игуменом ставшим архиереем в Коломне. Третий настоятель Пафнутьева монастыря, сменивший Иосифа Волоцкого в 1479 г., Герасим Смердяков был в 1481 году возведен на коломенскую кафедру (Строев, с. 1030).

Кафедра епископа коломенского и каширского размещалась при Успенском соборе в Кремле Коломны. Архидиакон Павел Алеппский оставил нам подробнее описание Успенской церкви: «Она весьма величественна и высока и как бы висячая; в нее всходят по высокой лестнице с трех сторон, соответственно трем ее дверям.

Она вся из тесаного камня, приподнята на значительную высоту и кругом имеет кайму скульптурной работы во всю толщу ее стен. Косяки дверей и окон походят на отшлифованные камни - работа редкостная, так что косяки кажутся изящными как тонкие колонны. Церковь имеет три высоких купола, снизу приподнятых. Верх большого купола покрыт кругом красивыми, четырехугольными, резными из деревянных досок фигурами, в виде крестов величиною с ладонь. На куполах позолоченные кресты. Большой купол находится над хоросом, остальные два над обоими (боковыми) алтарями, ибо церковь имеет три алтаря, как обыкновенно все их церкви. Один из них во имя св. Димитрия <Солунского>: в нем имеются его иконы. Здесь постоянно совершается литургия. Главный алтарь имеет три больших окна со стеклами и в нем висят, по их обыкновению, два больших зеркала, к которым священники всегда подходят, смотрятся в них и расчесывают свои волосы… Архиерейское место каменное, с очень большим куполом, помещается близ южных дверей, ибо церковь имеет, по их обыкновению, три двери: две из них выходят на хорос с южной и северной стороны, а с западной - большая дверь. Все эти двери с двумя створами из чистого железа. Над каждой из них поверху образ, над большой дверью образ Успения Богородицы, дабы народ знал имя церкви» (Павел, 1897, с. 147). «Под этою церковью много склепов и подвалов. Над нартексом есть еще ярус, где помещается казнохранилище епископа: мы видели его богатство - несколько сундуков полных серебряными и золотыми монетами» (Павел, 1897, с. 149). В алтаре Успенского собора хранилась епископская ризница, также описанная Павлом Алеппским: «Нам покаывзали в этой церкви в алтаре сундуки с облачениями здешних архиереев: тут были фелони из тяжелой шелковой материи с дорогим оплечьем, расшитым золотом, четыре митры, то есть короны без зубцов, множество праздничных облачений, серебряные сосуды, много священнических риз и дьяконских стихарей царски роскошных - и как им не быть такими, когда они пожертвованы царями? Мы прикладывались ко многим мощам святых, помещенным у них в золотых и серебряных ковчегах» (Павел, 1897, с. 167). Собор, описанный греческим путешественником, был разобран в 1672 г. по приказу архиепископа Иосифа, тогда же началось строительство ныне существующего Успенского собора, оконченное уже при архиепископе Павле (Моравском) в 1682 году.

В ту пору резиденция коломенского епископа находилась на территории нынешнего женского Троицкого Новоголутвинского монастыря, где тогда располагался архиерейский дом. Павел Алеппский оставил нам детальное описание епископской резиденции в Коломне. «Архиерейский дом очень велик и обнесен кругом деревянной стеной. Епископ проходит к келлиям от южной двери <Успенской> церкви по высокой лестнице и длинной деревянной галерее, находящейся на большой высоте от земли; бывало, когда мы проходили по ней, пред нами открывался вид на поля и деревни на далекое расстояние, ибо галерея совсем открыта. Келлии или, вернее, дворец епископа, выстроены из превосходного камня и дерева и также висячие (как и церковь); из них дни - для зимы, другие - для лета. Летние келлии имеют галереи, выходящие в сад, в коем растут чудесные яблоки, редкостные по своей красоте, цвету и вкусу; они разных сортов: красные, как сердолик, желтые, как золото, белые, как кафмора, все с очень тонкой кожицей. Есть другой сорт яблонь с маленькими, сахаристыми плодами» (Павел, 1897, с. 149). Российский историк Герард Фридрих Миллер, посетивший Коломну в 1778 году, т.е. спустя более ста лет со времени епископства Павла, также с похвалой писал о коломенских яблоках: «Плодовитых садов в Коломне и около сего города везде много, от которых жители и немало доходу получают. Особливо хвалят коломенские яблоки, яко величиною и вкусом прочия превосходящия» (Миллер, 231).

Вернемся к описанию архиерейского дома: «Зимние покои состоят из многих помещений, из которых одни ведут в другие. Они выстроены из строганного, крепко сплоченного, чудесного дерева и имеют двери, плотно прилаженные и тщательно пригнанные, обитые войлоком и кожей, так что ни одно дуновение ветерка не может проникнуть (в дом). Все окна имеют передвижные ставни, плотно пригнанные; днем их открывают и вставляют в окна рамы с каменными <слюдяными> стеклами здешней страны; на ночь же эти рамы снимают и ставят на место их в окна ставни, обитые войлоком, дабы сквозь них не мог проникнуть холодный воздух. В каждой келье есть каптур, т.е. печь из кирпича для разведения огня, с железными дверцами; эти печи топят в зимнее время для нагревания комнат. Также в каждой комнате есть иконостас с образами и не только внутри, но и снаружи над дверью, даже над дверью лестницы, ибо таков обычай у московитов, что они вешают иконы на всех дверях своих домов, подвалов, кухонь и лавок» (Павел, 1897, с. 150).

Несмотря на свое важное значение, коломенское епископство считалось бедным и небольшим. Хотя Павел Алеппский с трудом мог поверить в это: «говорят, что епархия эта бедна и мала, да поможет ей Бог, а она больше области трех патриархов: антиохийского, александрийского и иерусалимского!» (Павел, 1897, с. 153). В состав епископства кроме Коломны входили такие значительные города, как Серпухов, Кашира, Зарайск и Тула с ее железноделательной промышленностью и оружейным промыслом. Да и сама Коломна была крупнейшим торговым центром. Коломенский торг красочно описал Павел Алеппский, а Миллер сообщает, что «в Коломне не заведены ярмарки, но дважды в неделю бывают базары - в понедельник и четверг, куда крестьяне привозят для продажи излишки зерна, хмель и разную ручную работу. Небольших деревянных лавок здешних торговцев насчитывают до 370… В них можно найти много всякого шелкового тканья, сукно, холсты, сатин, китайку, кумач, стеклянную посуду, фарфор, скобяные товары, сахар, пряности, фрукты, воск, мед, свечи и т.д. Пусть не все товары отменного сорта, но вполне пригодны к здешнему употреблению. Есть также погреба с несколькими скверными сортами иноземных вин» (Миллер, 238-239).

По сообщению того же Миллера к ведении коломенского архиерея принадлежало 900 храмов, «перед конфискацией церковных имений он пользовался доходами с 2796 душ мужского пола» (Миллер, 237-238). Располагая значительными средствами, епископ имел при себе целый штат прислуги, духовенства и охраны. «Говорят, что этому епископству принадлежит триста воинов-янычар (стрельцов), коих оно имеет для своей охраны и защиты, для обережения своих выгод и надзора. Когда епископ едет куда-нибудь, они сопроваждают его всюду, куда бы он ни отправился» (Павел, 1897, с. 150). Коломенский епископ содержал «священников, дьяконов, монахов, анагностов, иподьяконов, певчих, чиновных лиц, поверенных, служителей и ратников, более ста человек. Ежедневно они едят и пьют за его счет и два раза в год, летом и зимой, получают жалование и одежду. Сочти, сколько нужно на них расходов!» (Павел, 1898, с. 20).

В деле управление епархией владыка Павел проявлял, как мы увидим ниже, известную строгость и принципиальность. Истый боголюбец, он ставил превыше всего интересы церкви. Лично не знавший коломенского епископа, Павел Алеппский был столь наслышан о «суровстве» своего русского тезки, что записал: «епископ распоряжается в воеводствах с властью, не допускающею прекословения. Здесь архиерейское правление ведется хорошо…» (Павел, 1897, с. 153), «поистине архиерей в этой стране есть важнейший правитель, коему подчиняется воевода» (Павел, 1898, с. 20). Выразительной иллюстрацией возможностей архиерейской власти Павла Коломенского может послужить описание тюрьмы, которое мы находим у греческого путешественника: «В епископском доме есть большая тюрьма с железными цепями и тяжелыми колодками для преступников. Если кто из крестьян епископа провинится: украдет или убьет, то его приводят сюда, сажают в тюрьму и наказывают, как нам случалось видеть, смертью или ударами, смотря по вине. Воевода не имеет власти над ними. Управители епископа налагают на них штраф и взыскивают с вора за украденную вещь вдвое. Так они поступают. Когда кто-нибудь из епископских слуг напивался пьян, ему также надевали на шею и на ноги тяжелую железную цепь, к коей привешен тяжелый чурбан, которого не в силах стащить и упряжное животное» (Павел, 1897, с. 150).

25 января 1653 года скончался епископ-схимник Рафаил. Его погребение в Успенском соборе совершил владыка Павел. Над могилой Рафаила была установлена белокаменная плита, замененная впоследствии чугунной. На помин души епископа Рафаила Павел пожертвовал в Успенскую церковь своей архиерейской вотчины, приокского села Белые Колодези (ныне в Озерском районе Московской области) печатное Евангелие (Москва, 1633). Это Евангелие сохранилось до наших дней в Отделе редкой книги РГБ (Ф. 775, № 8155), куда поступило в составе коллекции М.И. Чуванова (Поздеева, с. 62). По л.1-14 об. идет вкладная запись епископа Павла: «Ле<т>а 7161-г марта в 21 день великий господин священноепископ Павел Коломенский и Коширский дал сию божественную книгу Еуангелия Пречистыя Богородицы в вотчину и в свое село на Бел Колодез к церкви к Успению Пречистыя Богородицы в вечной поминок по епископе Рофаиле Коломенском».

После владыки Рафаила, управлявшего епархией более сорока лет, епископу Павлу осталось множество дел требовавших немедленного архиерейского вмешательства. У нас есть все основания полагать, что последние годы своего епископства Рафаил из-за старости не мог в полной мере контролировать епархиальную жизнь. В Книге сбора печатных пошлин за 7160 г. мы нашли записи, датированные августом 1652 г., свидетельствующие о том, что патриаршая канцелярия занималась делами коломенской епископии (л. 99 об. и л. 101). Это указывает на то, что по состоянию здоровья владыка Рафаил уже не мог управлять епархией, в Коломну требовался новый, молодой епископ, коим и стал Павел. Ему пришлось заняться разбором дел, ждавших вмешательства высшей власти. Таким было, например, затянувшееся судебное дело священника Максима из города Ефремова (ныне в Тульской области) с тамошним воеводою Даниилом Карповым, который осмелился, вопреки тогдашним светским и церковным законам, судить попа Максима, что являлось присвоением архиерейских полномочий. Это дело нам известно по челобитной ефремовского воеводы, написанной на имя царя Алексея Михайловича и хранящейся в РГАДА (Ф. 210, см. Приложения). В научный оборот этот документ был введен через «Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции» (Кн. XII, с. 413). Челобитная, не привлекавшая особого внимания ученых, упоминается лишь в книге П. Паскаля (р. 173-174). Мы впервые в полном объеме привлекаем ее к изучению отечественной церковной истории.

Согласно челобитной, 16 июля 7160 (1652) г., еще во время управления коломенской епархией владыкою Рафаилом, Даниил Карпов, совершая суд между ефремовским жителем Свиридом Поволяевым и священником Максимом, признал последнего виновным. Поп Максим послал своему епископу челобитную, что он «бутто б в том иску обвинен не делом». Челобитная так и не дождалась ответа, возможно, что Павел Коломенский ее и не видел. А когда в 7161 (1653) г. перед началом Великого поста владыка Павел приехал в Ефремов, Даниил Карпов пожаловался епископу на Максима и, в частности, на его бесчинное поведение - поп часто напивался и избивал до крови жителей Ефремова -- мещан и детей боярских. «И он епископ ему попу Максиму за то ево безчинство ничево не ученил, а тем детем боярским велел быть на Коломну и велел им на том попе Максиме искать судом». Дальнейший ход событий нам не известен. Вероятно, Павлу пришлось заняться рассмотрением дела. И 23 марта 7161 (1653) года в Ефремов к поповскому старосте священнику Ефрему прибыла из Коломны архиерейская грамота. По этой грамоте воевода Карпов «з женишкою и з детишкоми», а также два подъячих приказной избы Давыд Лобысцов и Тимофей Безсонов отлучались от церкви.

В подобном действии епископа Павла, которое может показаться слишком суровым, нет ничего странного. Согласно церковным канонам и тогдашним законам Московского царства, воевода Карпов не имел никакого права судить попа Максима, ибо священник подвластен только епископскому суду, но никак не мирскому. Об этом так говорится в постановлениях Стоглавого собора: «Не подобает князем и боляром и всяким судиям мирским священническаго и иноческаго чина на суд привлачати, ниже таковым судити да не обладают ими никтоже от простых людей, ни князь, ни болярин, ни всякий мирский <судья> да не обладает иерея, ниже монастыря, ниже мниха, сия вся освященная Богови возложена суть, и святителем никтоже ими не обладает от мирских… Божественная писания и священная правила и законы не повелевают мирским судиям судити священником и дияконом и прочих причетников, но и вся священныя мужи иноков и монастыри; и вся церкви Божия, и молитвенныя храмы, и сих область и господство все и владычне и управление и попечение, все местным епископом повелевают имети» (Стоглав, с. 152 и 153). Те же миряне (например, воевода Карпов), что дерзали судить священнослужителей, покушались, таким образом, на исключительную прерогативу епископов и присваивали себе то, на что не имели никакой власти. Но, согласно церковным установлениям, «восхищающии не дарованная им, раздражают Бога» (2-е правило святых апостол). Такой нарушитель канонов «по чину подобен есть точию священная крадущи, и скверностяжателем, и иноверным человеком; и сии убо яко татие суть и хищницы, и разбойницы церковнии, и сия аще кто сотворит и не покается, таковый пагубу наследит» (Стоглав, с. 152). Таких нарушителей церковные правила повелевали отлучать от церкви. Именно так, в полном согласии с буквой закона и духом времени, и поступил владыка Павел, отлучив от церкви воеводу вместе с семьей и двумя подьячими, непосредственно участвовавшими в суде над священником.

Недовольный позицией архиерея, воевода «бил челом» на него царю. Мы, к сожалению, не знаем, чем кончилось это дело. Однако можно предполагать, что отлучение от церкви никак не повлияло на судьбы и карьеры «государевых людей». Наоборот, один из них, подъячий Тимофей Безсонов, сумел даже продвинуться по службе и перебраться в столицу. В Отделе письменных источников ГИМ (Ф. 17) нами обнаружены документы Пушкарского приказа и Пушечного двора с подписью и печатью дьяка Пушкарского приказа Тимофея Безсонова.

Находясь на коломенской кафедре и отправляя архиерейское служение, владыка Павел часто рассылал грамоты и послания по различным вопросам епархиальной жизни и управления. Так, в челобитной Даниила Карпова упоминается епископская грамота ефремовскому поповскому старосте. Нет необходимости доказывать, что находка подобной грамоты или иного фрагмента эпистолярного наследия Павла Коломенского имела бы огромное научное значение. В результате архивных изысканий нами найден подобный документ, связанный с именем владыки Павла. Это поистине уникальная грамота коломенского епископа от 19 марта 7161 (1653) г. к архимандриту Кирилло-Белозерского монастыря Митрофану, хранящаяся в РГАДА (см. Приложения). Грамота находится в составе Рукописного собрания Ф.Ф. Мазурина (Ф. 196), куда она попала вместе с частью архива Кирилло-Белозерского монастыря. Мы впервые вводим в научный оборот этот редчайший литературный памятник, связанный с именем епископа Павла, непосредственного свидетеля эпохи, помнящего прикосновение рук коломенского архиерея.

Грамота написана на столбце, склеенном из двух листов бумаги (сставов), и сложена в виде конверта. На «лицевой» стороне этого конверта написан адрес: «В пречестную великую лавру Пречистыя Владычицы нашея Богородицы честнаго и славнаго Ея Успения и преподобнаго отца нашего Кирила Белоозерскаго чюдотворца, архимориту Митрофану». Ниже небрежной скорописью сделана помета о получении послания: «161 года апреля в 2 день, а привез ея служка Михало Семеновской». Здесь же, на «лицевой» стороне конверта, сохранился фрагмент епископской прикладной печати черного воска.

Грамота рассказывает нам следующую историю: некий священник покинул Коломенскую епархию, когда ею управлял еще владыка Рафаил, и ушел в Кирилло-Белозерский монастырь, где принял от священноинока Ионы постриг с наречением имени Боголепа. Однако, какие-то обстоятельства заставили епископа Павла провести расследование об уходе и постриге отца Боголепа -- скорее всего возникло подозрение, что священник покинул епархию без епископского разрешения, за что, по церковным канонам, его надлежало извергнуть из сана, ведь «причетник, оставив свою землю и на иную страну отшед без повеления своего епископа… да не будет прият ни в дом, ни в церковь. Се же творя и пребывая, да извержется» (VII вселенский собор, 10-е правило). Кроме того, «да егда хотят приити во ин град презвитери или диакони и внити в причет того града церкве, да имеют от своего епископа ставильная послания, рекше грамоты, в них же есть написано поставление их и свидетельство, яко непорочни суть житием и правоверием» (IV вселенский собор, 11-е правило). Поэтому Павел Коломенский и написал грамоту в монастырь к архимандриту Митрофану, прося уточнить обстоятельства пострига Боголепа, выяснить, имеет ли он «грамоты ставленыя и отпускьная» от владыки Рафаила, и узнать служит ли Боголеп в монастыре. Архимандрит, выполняя просьбу епископа, допросил священноинока Иону и прислал в Коломну подробный отчет -- «сказку», заверенную подписями его и Ионы. В письме архимандрит также осведомлялся о «жителстве» Павла Коломенского. Это послание 18 марта 7161 (1653) г. привез епископу монастырский слуга Михаил Семеновский.

А уже 19 марта в Коломне был написан ответ, однако, Павел не стал его подписывать, а только скрепил своей архиерейской печатью и отдал Михаилу Семеновскому, который и доставил это послание в Кирилло-Белозерский монастырь 2 апреля. К сожалению, из сей грамоты нельзя заключить о том, как же закончилось дело отца Боголепа.

Особую ценность найденному документу придает сохранившийся фрагмент печати владыки Павла. Здесь, в пяти строках сохранились части некоторых слов:

…iеюми

…iюсми

…ипаве

…скопъ

…енъс

Текст можно реконструировать в следующем виде:

[Бож]iею ми

[лост]iю сми

[ренны]и паве

[лъ епи]скопъ

[колом]енъс

[кiи и коширскiи]

То есть -- «Божьею милостью смиренный Павел, епископ Коломенский и Каширский». Подобного рода надписи были традиционны для архиерейских печатей.

Из подробностей пребывания владыки Павла в Коломне также известно, что он расширил трапезную при архиерейских палатах и устроил при ней зимнюю церковь во имя Покрова Богородицы, описанию которой мы уделим особое внимание. Павел Алеппский так описывает этот храм: «в конце вышеописанной галереи есть новая каменная церковь, построенная тем епископом для зимнего времени, ибо он устроил ее над кухней и пекарной печью так, что в нее проникает теплота, и в морозное время она становится как баня… Купол этой церкви крыт зеленой черепицей и очень красив. Совне ее большой нартекс, именно место, где трапезует епископ со своими приближенными» (Павел, 1897, с. 150-151). Современные специалисты-архитекторы так реконструируют Покровскую церковь: «Теплый одноглавый безапсидный храм с трапезной занимал верхний этаж, подклет служил хозяйственным целям. Храм имел тесовую паперть и галерею, соединявшую ее с архиерейским жильем. Глава и кровля храма были покрыты муравленой черепицей, полы выстланы кирпичом. В трапезной стояла изразцовая печь, храм нагревался калорифером» (Подъяпольская, с. 21). В результате архивных разысканий, нам удалось установить имя зодчего, который построил по заказу владыки Павла Покровскую церковь - это инок Давыд. Его имя упоминается в «Списке архиереев бывшей Коломенской епархии, что именно учинили», находящемся в составе Сборника № 1764 (452) из Рукописного собрания графа А.С. Уварова (Леонид, ч. III, с. 328-330), ныне хранящемся в Отделе рукописных источников ГИМ. «Список» упоминает Давыда между епископами Павлом и Александром: «Инок Давыд первый - сей построил в архиерейском доме церкву каменную Покрова Богородицы с хлебнею» (л. 253). В 1770-х гг. в Покровской церкви была размещена консисторская палата. Здание церкви сохранилось до наших дней, но в сильно перестроенном виде, хотя до сих пор «помещения церкви легко читаются на плане существующего здания. В стенах видны печуры и старые дверные проемы, на фасадах - остатки срубленных лопаток» (Подъяпольская, с. 21).

Кроме этого владыка Павел построил новое каменное здание казнохранилища и «дивана» - разрядного приказа или, выражаясь современным языком, епархиального управления, консистории. Павел Алеппский так описывает эту постройку - «здание дивана епископа сводчатое, вновь выстроенное из камня; здесь и казнохранилище его» (Павел, 1897, с. 150).

В декабре 7161 (1652) года к владыке Павлу приехал его зять Иоанн Ананьев. После того, как Павлова сестра Ксения умерла, Иван приехал из Кириково в Москву к своему старшему брату священнику Петру, который к тому времени перебрался в столицу и поступил в клир Казанского собора, к Иоанну Неронову. У Петра Иван пожил некоторое время, а затем переехал к шурину в Коломну - «поживе у брата своего Петра неколикое время, отъиде во град Коломну к епископу Павлу, иже бе умершия супруги его Ксении брат единородный» (Житие, с. 12). В Коломне Ивана ожидал радушный прием - «епископ ж Павел прият его, Иоанна, любезно». А вскоре Иван Ананьев был пострижен Павлом во иноки. Этот постриг состоялся при следующих обстоятельствах: молодой человек признался владыке Павлу, что после смерти супруги желал бы принять иночество и поселиться в приглянувшейся ему глухой Флорищевой пустыни. Павел предложил Ивану постричь его, однако тот стал отказываться, говоря, что желает принять иночество только во Флорищевой пустыни. «Павел же епископ препре его, глаголя: Аще убо возымееши во Флорищеве пустыне жити, прежде убо подобает тебе монашескому житию навыкнути, тогда убо можешь и во Флорищеве пустыне отшед жити» (Житие, с. 12-13), кроме того, во Флорищевой пустыни не было священноинока, который бы мог совершить постриг. Все это убедило Иоанна и он согласился принять монашество от руки владыки Павла - «и по мале времени облече его во иноческий образ в лето 7161 декемврия в 11 день» (Житие, с. 12) с наречением имени Илариона. Затем молодой монах «посвящен бысть тем же епископом Павлом во иеродиакона тогожде 7161 (1653) марта 12 дня и вручена ему была ризничая служба» (Житие, с. 13).

Таким видим мы Павла на коломенской кафедре -- строгим ревнителем церковных канонов, сурово наказывающим за их нарушение, и в то же время рачительным и заботливым хозяином, строителем, с толком устраивающимся на новом месте…

Начало реформ Никона. В 1653 г., в начале Великого поста, который тогда начинался 21 февраля, патриарх Никон прислал протопопу Иоанну Неронову память (циркуляр): «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и трема персты бы есте крестились» (Аввакум, с. 65). Эта память произвела на боголюбцев гнетущее впечатление. Ревнители церковного благочестия, среди которых был и епископ Павел, собрались в Москве и, как вспоминает в своем «Житии» протопоп Аввакум, «задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали».

Для тогдашнего православного представления о природе церковных обрядов важно отметить одну особенность - «внешние материальные формы священнодействий считались символическим воплощением их внутреннего мистического и вероучительного содержания - поэтому внешние формы не случайны, не произвольны и не могут беспричинно изменяться» (Шахов, с. 34-35). Вследствие этого боголюбцы боялись, что повреждение древних обрядов повлечет за собою повреждение отеческой веры и невиданную доселе духовную катастрофу. Встревоженный протопоп Иоанн Неронов затворился в келье кремлевского Чудова монастыря и в течение седмицы предавался непрестанной молитве. В это время был ему глас от образа Спасова: «Время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!» (Аввакум, с. 65). Сперва Иоанн рассказал об этих словах Аввакуму, а затем «таже коломенскому епископу Павлу» и прочим боголюбцам. Протопопы Аввакум и Даниил Костромской, «написав из книг выписки о сложении перст и о поклонех», подали их царю. Царь же передал эту грамоту патриарху. Никон, не терпевший никаких возражений, поспешил круто расправиться со своими оппозиционерами -- защитниками старины, посмевшими перечить его воле. Бывшие соратники и друзья патриарха, протопопы Аввакум, Даниил, Иоанн Неронов и прочие активные боголюбцы были арестованы и сосланы. Остались нетронутыми лишь царский духовник Стефан Внифатьев и владыка Павел.