Первомученик старообрядчества Павел Коломенский

Таким образом, Никон, расправившийся со своими главными обличителями и почувствовавший себя свободнее, решил устроить собор и, прикрываясь его авторитетом, «законно» продолжать церковные реформы.

Прошло более года и в конце марта - начале апреля 1654 года по предложению патриарха царь Алексей Михайлович созвал в Москве церковный собор, чтобы рассмотреть и отменить «нововводныя чины церковныя», то есть те русские чины и обряды, которые отличались от современных греческих. Никон не обладал специальными познаниями в области истории литургики или церковной палеографии. Он полностью доверялся греческим и малороссийским «советникам», которые говорили, что обрядов подобных московским Восточная церковь не знает «У Никона была почти болезненная склонность все переделывать и переоблачать по-гречески, как у Петра впоследствии страсть всех и все переодевать по-немецки или по-голландски. Их роднит также эта странная легкость разрыва с прошлым, эта неожиданная безбытность, умышленность и надуманность в действии. И Никон слушал греческих владык и монахов с такой же доверчивой торопливостью, с какой Петр слушал своих “европейских” советчиков» (Флоровский, с. 64). Профессор Н.Ф. Каптерев пишет, что Никон, действуя по чужому внушению, «русские церковные чины, несогласные с тогдашними греческими, прямо называет на соборе неправыми и нововводными, между тем как в действительности это были правые, старые греческие чины и обряды, некогда перешедшие на Русь от православных греков и у нас неизменно сохраняемые» (Каптерев, с. 138).

На собор Никон постарался созвать лишь тех лиц, «от которых не ожидал себе никакого противоречия, которые дрожали перед всемогущим патриархом и не отваживались на заявление своих, неугодных ему мнений» (Каптерев, с. 147). Прибыли пять митрополитов, четыре архиепископа и коломенский епископ. Также на соборе присутствовали одиннадцать архимандритов и игуменов, тринадцать протопопов и несколько приближенных царя. Собор проходил в Кремле, в обширном, светлом зале Златоверхого теремка царского дворца, где обычно происходили заседания Боярской думы.

На соборе выступали только царь и патриарх, прочие же присутствовавшие молчали, не смея им перечить и одобряя все решения единогласно. Впрочем, как считали старообрядцы, единодушие соборян было куплено патриархом. Современник Раскола, соловецкий инок Епифаний, пустозерский соузник протопопа Аввакума в своей автобиографической записке сообщает, что «на цене продал Никон веру християнскую, и рук ради по сту рублев коемуждо епископу дарствовал за молчание, кроме Павла епископа, иже от него и убиен бысть» (Карманова, с. 260). Возможно, что Никон не заплатил денег владыке Павлу потому, что еще до собора знал о его несогласии с начатой реформой. Историк Н.Ф. Каптерев считал, что причина единодушия соборян заключалась не в деньгах, а в тонком психологическом ходе, предпринятом царем и патриархом: «На соборе, кроме подбора известных лиц, предприняты были и особые меры, чтобы решение поставленных Никоном вопросов совершалось обязательно в известном наперед, Никоном и царем предрешенном смысле… На соборе 1654 года царь первый подает голос, а за ним и все другие за такое или иное решение поставленного Никоном вопроса. И царь делает такой необычный для него поступок конечно с особою целью, чтобы своим подавляющим царским авторитетом предупредить со стороны собора возможность отрицательного ответа на поставленный Никоном вопрос. Расчет был верный» (Каптерев, с. 147-148).

Вот Никон предложил собору обсудить вопрос о земных поклонах на великопостной молитве Ефрема Сирина: «Во уставех греческих, и в наших старых написано о поклонех в великую Четыредесятницу, а в новых не против греческих и старых положено и о сем должно есть истинно испытати» (Деяние, л. 19 об.). И тут отважился встать и произнести речь Павел Коломенский. Судя по всему, он заранее готовился к выступлению. В своей речи епсикоп заявил о неправильности начатых Никоном преобразований и выступил в защиту церковного предания - земных поклонов, причем свои слова владыка аргументировал ссылками на два древних рукописных богослужебных устава. Павел Алеппский рассказывает, как на соборе коломенский епископ говорил:

- С того времени, как мы сделались христианами и получили правую веру по наследству от отцов и дедов благочестивых, мы держались этих обрядов и этой веры и теперь не согласны принять новую веру (Павел, 1897, с. 154).

Реакция собора на подобные слова нам не известна, но ее нетрудно угадать - соборяне, желая выслужиться пред сильными мира сего, начали возражать владыке Павлу, не стесняясь в выражениях; недаром впоследствии он со слезами вспоминал, как «его на соборе истязаху, и коликая наглости и гаждения ему творяху» (История о бегствующем священстве, с. 180).

Уступая давлению царя и патриарха, собор дал согласие на справу русских книг. Павел Алеп-пский сообщает, что, когда все прилагали свои подписи к соборному постановлению, «коломенский епи-скоп, будучи нрава строптивого, не хотел принять и одобрить этот акт, ни приложить свою руку, не говоря уже о том, чтобы дать свое засвидетельствование» (Павел, 1897, с. 154). Однако найденная на соборе формулировка: править «против старых и греческих книг» (Деяние, л. 20), то есть, сверяясь по древним образцам, не содержала в себе ничего еретического, и поэтому владыка Павел все-таки поставил свою подпись под соборным деянием. Впрочем, под своей подписью епископ добавил следующие слова, непреклонно оговаривая свое особое мнение о поклонах: «А что говорил на святем соборе о поклонех и тот устав харотеиной во оправдание положил зде а другой писмяной» (Деяние, л. 21).

Рис. Факсимиле подписи епископа Павла под Деянием собора 1654 г.

Рассказ Симеона Денисова о том, что епископ Павел поставил под своей подписью слова «Аще кто от обычных преданий Святыя Кафолическия Церкве отъимет, или приложит к ним, или инако развратит, анафема да будет» (Денисов, л. 14 об.) - не подтверждается дошедшими до нас историческими документами. Возможно, что эти слова Павла Коломенского приведены по устному преданию, донесшему до нас обрывок речи, сказанной им на соборе.

Как мы теперь достоверно знаем, книжная справа, одобренная собором, последовала отнюдь не по древним византийским и славянским образцам, а по современным греческим книгам, напечатанным в Европе (в типографиях Рима, Венеции и Парижа). Издание богослужебной литературы по новогреческим образцам продолжилось на Печатном дворе даже после того, когда в 1655 году в Москву вернулся инок Арсенй Суханов, привезший с Востока значительное количество византийских манускриптов. «За основу для нового славянского текста принималась обычно новопечатная греческая книга… Противники Никоновой справы с основанием настаивали, что равняли новые книги “с новопечатанных греческих у немец”, с книг хромых и покидных - “и мы тот новый ввод не приемлмем”. И так же верно было и то, что иные чины были “претворены” или взяты “с польских служебников”, т.е. “ляцких требников Петра пана Могилы и с прочих латынских переводов”. Рукописи, привезенные с Востока Сухановым, не были и не могли быть употреблены в дело в достаточной мере и с должным вниманием» (Флоровский, с. 65).

Кроме того, самое дело справы было поручено «искусным мужам» - людям весьма сомнительным, таким, например, как прожженный авантюрист Арсений Грек, неоднократно менявший свое вероисповедание. К тому же и переводчиками новые справщики оказались весьма бездарными, их переводы отличались нелепым буквализмом и изобиловали ошибками, которые потом исправлялись еще три века. «Однако, главная острота Никоновской “реформы” была в резком и огульном отрицании всего старорусского чина и обряда. Не только его заменяли новым, но еще и объявляли ложным, еретическим, почти нечестивым. Именно это смутило и поранило народную совесть» (там же).

Настоящим символом этой раненной народной совести можно считать святителя Павла, который, увидев, что книжная справа грозит разорить «древлее благочестие», отказался от своей подписи под соборными деяниями - «мнози бо тогда ревность показываху о православии, иже последи засвидетельствоваша кровьми своими, еже излияша за православную веру, - яко блаженный и боголюбивый епископ Павел, загладив своя подписания, в новгородских пределех сожжен бысть» (Брещинский, с. 81). Коломенский владыка был единственным русским архипастырем, посмевшим открыто выступить против реформы Никона и сумевшим однозначно решить для себя сложнейшую дилемму «остаться ли на епископской кафедре без паствы или пойти с паствой без кафедры» (В.О. Ключевский). «Но Павел жестоко должен был поплатиться за свою дерзость, за свою попытку выражать на соборе свое собственное суждение о деле, несогласное с мнением патриарха» (Каптерев, с. 148).

Вначале патриарх пытался ласкою и лестью склонить коломенского архиерея к принятию новшеств. Симеон Денисов в своем «Винограде российском» рассказывает, как Никон говорил епископу «лестные словеса» и пытался убедить его в необходимости справы, указывая на «старопечатных книг просторечие». На это владыка Павел заметил, что и истины евангельские и проповедь апостольская тоже изложены простым языком. Тогда Никон стал говорить, что справа нужна ради «грамматического художества». На это епископ ответил так:

«Не по правилам грамматикийским новшества полагаются: кия убо правила трисоставный крест с просфор отметают? Кая грамматика двема перстома знаменатися возбраняет? Кий синтаксис пятию перстами благословляти уставляет? Кия пиитика “аллилуиа” трегубити узаконяет? Не по правилам грамматики седмицу просфор в службе отмещете, символ приложеньми и отложеньми умножаете, поклоны в пост отъемлете. Сих всех грамматика ниже учит, ниже законополагает, но древнее предание святыя кафолическия церкве, учительства и гласы святых церковных учителей, и греческих и российских, обычай всекрасный древлецерковный, неизменно от грек приятый, неизменно до нас сохраненный, неизменно до конца содержатися должный, по написанию святых отец. Мы убо древнему законоположению церковному последуем, мы заповедания святых отец соблюдаем. Еще же и клятв отеческих и запрещений боятися должно глаголющих: проклят разоряяй уставы отеческия и непременныя уставы церковныя, яже положиша отцы твои» (Денисов, л. 15).

Тогда патриарх стал указывать Павлу Коломенскому на несогласие новых греческих книг и обычаев с обычаями Русской Церкви. На это епископ возразил:

«Греческия новопечатныя книги древлеписьменным весьма не согласны, занеже печатаются в латинских странах и растленне печатаются. В них же и Духа Святаго исхождение от Отца и Сны догматствуется, и обливание при крещении, и ина латинская заблуждения привсеяшася, откуду и не суть достоверни» (там же). Павел также указал Никону на то, что современные обряды прияты греками с Запада «страха ради человеческого, а не ради страха Божия». И пусть новые греческие традиции не сходны с русскими, зато древние византийские и славянские обряды вполне согласуются с нашей церковной практикой. В подтверждение своих слов епископ показывал Никону древний рукописный богослужебный устав.

Увидев, что Павел не только осмеливается перечить патриарху, но еще и приводит в защиту своего мнения какие-то аргументы, Никон столь исполнился гнева, что накинулся на коломенского епископа, сорвал с него иноческую мантию и, согласно позднейшему преданию, собственноручно избил без милости. «Тогда Никон патриарх рыкну, яко лев зол и нача бити немилостивно по ланитом преосвященнаго; и дотоле его бияше, дондеже сам изнеможе. А преосвященный Павел паде на землю, аки мертв и, мало в себе пришед, воста, бившему благодарение воздаде и стояше молча» (Белокуров, 1905, вып. II, с. 12). Старообрядческая служба святителю Павлу, составленная неизвестным гимнографом XIХ в., так описывает эту сцену: «Дерзый плевлосеятель новшеств Никон, не терпя Богоносе богогласнаго твоего языка обличения, яко от грому натресновен, разъярився яростию, заверг омофор свой за твою священную выю, бияше, богогласе, по твоему священному лицу своима рукама» (Служба, с. 1030). Официальные источники более осторожны в своих высказываниях, так Московский собор 1666 г., решая вопрос о низложении Никона, поставил бывшему патриарху в вину лишь то, что он коломенского епископа «из мантии обнажи жестоце и на лютая биения и наказания предаде». Подобную жестокость бывшего патриарха можно объяснить тем, что, видя в Павле Коломенском своего друга и ставленника, обязанного своей карьерой ему, Никону, он не мог простить ему «предательства» - выступления на стороне «мятежных» протопопов.

По свидетельству Иоанна Неронова, во время надругательства над епископом Павлом произошло некое необычное знамение - «епископа же Павла, якоже слышу от боголюбцев, и бездушная тварь видев страждуща за истину разседеся, показуя сим церковныя красоты раздрание, и при Христове бо распятии раздрася церковная завеса ото свыше даже до низу, а лукавая человеческая сердца не умяхчишася. Ох, злоба доколика успе!» (Материалы, с. 100-101).

Потом Никон приказал своим слугам отобрать у епископа древний устав, а самого бросить в темницу - «книгу оную Устав отъяти повеле, самого богоносна Павла темнице предаде» (Денисов, с. 15 об.). Позднейшие предания это описывают так: «Тогда Никон исполнися ярости, повеле блаженнаго <Павла> обложити оковы железными и отвести в темницу за крепкою стражею и стрещи строжайши, никому не дая к нему входити и пищи не подавати кроме приставленнаго стража. И приставиша человека немилостива суща, паче же и злонравнаго и безчеловечнаго; повелеша же ему, чтобы творил великия скорби епископу Павлу и досады» (Белокуров, 1905, вып. II, с. 13).

Достоверно нельзя узнать о том, как все-таки Никон расправился с Павлом Коломенским, избивал ли его собственноручно или нет. Но с определенностью можно говорить о том, что по повелению патриарха епископ Павел был предан «на лютая биения и наказания» и заключен в темницу. Этого не отрицала даже верховная российская власть в лице самодержца - на Московском соборе 1666 г. «царь велел читать грамоту Никона к патриарху Дионисию. Когда читали: «Посылал я в Соловецкий монастырь за мощами Филиппа-митрополита, которого мучил царь Иван неправедно», Алексей Михайлович прервал чтение и сказал: «Для чего он такое бесчестие и укоризну царю Ивану Васильевичу написал, а о себе утаил, как он низверг без собора Павла, епископа Коломенского, ободрал с него святительские одежды и сослал в Хутынский монастырь, где его не стало безвестно; допросите его, по каким правилам он это сделал?» Никон промолчал о царе Иване и отвечал только относительно Павла: «По каким правилам я его низверг, того не помню, и где он пропал, того не ведаю, есть о нем на патриаршем дворе дело». «На патриаршем дворе дела нет и не бывало, отлучен епископ Павел без собора», - возразил митрополит сарский <Павел>» (Соловьев, с. 249).

Тогда собор поставил Никону в вину, что «еще же архиерея сам един низверже Никон, кроме всякаго поместнаго собора, на нем же должен бяше явити его погрешения… По низложении Павла, епископа коломенскаго, его же из мантии обнажи жестоце и на лютая биения и наказания предаде, и на дальняя заточения предаде, не помянув онаго словесе, яко дважды никого же казнити подобает за то же и едино преступление. Тем же прилучися архиереови тому изумитися и погибнути бедному, кроме вести, от зверей ли снеден быв или в воде утопе» (Историческое исследование, с. 1096). И непосредственный участник собора 1666 г., черниговский архиепископ Лазарь (Баранович), рассказывает в частном письме, что Никон был судим за «жестокое управление его клиром, низвержение собственною своею властию одного епископа, что послужило причиною скоропостижной смерти его от умомешательства» (Лазарь, с. 46).

Впрочем, Никон нисколько не сожалел о своей жестокости - когда на соборе его обвиняли в грубом поведении, побоях и ссылках, он, не раскаиваясь, отвечал: «И теперь не отказываемся так поступать с врагами, с бесстрашными людьми по образу Христову, по правилу св. апостол и св. отец» (Соловьев, с. 221).

Видя такую жестокость Никона, русские епископы, многие из которых были недовольны реформами патриарха, не решились открыто выступить против изменения отеческих преданий, боясь разделить горькую участь святителя Павла. Эти архиереи, как пишет Павел Алеппский, «люди тяжелого характера и неразвитые, безмолвствовали, думая про себя: мы не станем переменять наших книг и обрядов, которые приняли исстари. Но у них не было мужества сказать это громко, так как боялись противостать гневу патриарха, будучи свидетелями того, как он низверг Павла Коломенского» (Павел, 1897, с. 171). «Быстрая и очень крутая расправа Никона с епископом Павлом коломенским убедила всех, что Никон не потерпит никаких заявлений, несогласных с его взглядами, что он готов жестоко покарать всякого, кто бы отважился, хотя бы и на соборе, противоречить ему, и что царь в этом случае не защитит смелого человека от расправы с ним сурового патриарха» (Каптерев, с. 148-149). Жестокая расправа Никона с епископом Павлом подавила на время оппозицию всесильному патриарху, но не уничтожила ее окончательно и пострадавшего своего собрата -- Павла архиереи потом назовут «божественным страдальцем». Так напишет о нем Крутицкий митрополит Питирим (будущий патриарх) в челобитной царю Алексею Михайловичу (1663 г.). Рассуждая о незаконности извержений из сана, совершенных Никоном единолично, Питирим пишет: «от мнения же его вины и соборне не свидетельствованы, ни кого же могут осудити, и дерзостная она и не соборная клятва, действенна быти не может, якоже и на божественном страдальце Павле епископе коломенском и на других многих содеяся во дни патриаршества его» (Историческое исследование, с. 606).

После низложения Павла, приблизительно в июле-августе 1654 г., Никон написал клеветническое письмо к константинопольскому патриарху Паисию I. Диакон Феодор рассказывает: «На епископа же коломеньскаго Павла, новаго исповедника, и на казаньскаго протопопа Иоанна Неронова писал Никон тогда ко греческим патриархом ложныя басни, оправдуя сам себя, а на них клевеща, яко диавол, бутто они составили свои новыя молитвы и чины церковные и теми людей развращают, и от соборныя церкви отделяются» (Титова, с. 101).

Введенный в заблуждение клеветой, патриарх поверил Никону и написал ему следующий ответ: «Относительно же Павла, епископа Коломенского и протопопа его Исаии <Иоанна Неронова>, которые говорят, что они не согласны с вами ни касательно книг, ни литургии, ни перстосложения и отвергают наши <новогреческие> молитвы, как будто они совершаются ради страха человеческого, а не ради страха Божия… как вы пишете в осьмом и девятом вопросе, отвечаем, что все это суть признаки ереси и раскола, и кто так верует и говорит, тот чужд православной нашей веры... Таким образом, или пусть примут нелицемерно все, что содержит и принимает за догмат православная наша церковь, или после первого и второго вразумления, если останутся неисправимыми, отрекитесь от них и отделите их с отлучением от овец Христовых, чтобы они не питали их смертоносным кормом. В таком случае вы будете иметь согласие на это и наше и нашего синода... Всеми мерами остерегайтесь таких собак (kunaV) или, точнее сказать, волков, ибо они под видом исправления, (притворяясь) будто желают исправлять недостатки церковные, на самом же деле стремятся внести в нее <церковь> ядовитые свои плевелы… Они приносят к вам свои нововведения и апокрифические молитвы в качестве исправлений… Молитвы их мы считаем богохульством, так как они бросают подозрение на молитвы наших святых и пытаются ввести новые порядки, которым нас никогда не учили отцы, предавшие нам веру» (Грамота, с. 548-552). Патриарх был весьма не сдержан в выражениях, назвал Павла Коломенского и Иоанна Неронова «кальвинистами и лютеранами» (kalbinoi kai louteranoi), «вратами ада», «гнилыми и неисцелимыми членами». Диакон Федор так вкратце передает послание Паисия I: «Блюдися, брате, таковых, кои что ново вчиняют, и от церкви отделяются, таковии, рече, втории люторцы, сиречь немцы, прельщеннии от Лютора еретика невдавне» (Титова, с. 101). Этот ответ был получен в Москве в сентябре-октябре 1655 года и был напечатан в знаменитой Никоновой книге «Скрижали» - «на погибельное оправдание себе и неведущим людем на соблазн» (Титова, с. 101).

Созданный Никоном миф о том, что епископ Павел и протопоп Иоанн составили новые «развратные» молитвы и обряды и внесли их в русские книги, тем самым «испортив» их, оказался очень живуч, хотя еще современники опровергали его. «Нам же всем православным християном по всей Руской земли ведомо о том, яко несть их творения, Павлова и Иоаннова, ни единыя молитвы, ни тропаря новаго, и единаго слова развратнаго не вложили они в старыя книги наши нигде отнюдь, и раскола в церкви от них не бывало никакова, и у книжныя справы на печатном дворе не сижевали они никогда, и в наборщиках не бывали: ведомо о сем всей Москве великой» (Титова, с. 101-102).

Миф этот, переходя из одной книги в другую, попал в труды «расколоведа» профессора Н.И. Субботина, в «Историю русского раскола» и в фундаментальную «Истрию Русской церкви» митрополита Макария (Булгакова) и в «Историю России с древнейших времен» С.М. Соловьева. Знаменитый ученый так излагал этот псевдоисторический факт: «Вследствие недостатка учености явилась возможность посредством видимого исправления вносить искажения в книги, что и было сделано при патриархе Иосифе исправителями: Степаном Вонифатьевым, благовещенским протопопом и духовником царским; Иваном Нероновым, ключарем Успенского собора, потом протопопом Казанского в Москве; Федором, дьяконом Благовещенского собора; Аввакумом, протопопом Юрьевца Поволжского… и другими. Они внесли в церковные книги утвердившееся в XVI веке и внесенное в Стоглав учение о сугубой аллилуия, о двуперстном сложении для крестного знамения, которое таким образом и сделалось господствующем в Московском государстве» (Соловьев, с. 195-196). Такое мнение господствовало в русской истории до начала ХХ в., когда этот миф был развеян историком Н.Ф. Каптеревым. Профессор Каптерев установил, что «Аввакум, Неронов, Лазарь и другие никогда не были книжными справщиками и вообще никогда к книжной справе никакого отношения не имели… На вопрос, необходимо отсюда возникший: кто же, в таком случае, и когда испортил наши древние церковные чины и обряды, которые потом Никону пришлось исправлять, мною был дан такой ответ: древние наши церковные чины и обряды никогда никем у нас не искажались и не портились, а существовали в том самом виде, как мы, вместе с христианством, приняли их от греков, только у греков некоторые из них позднее изменились, а мы остались при старых, неизменных» (Каптерев, с. I-II).

О всех происшедших с ним несчастьях владыка Павел рассказал в письме своему другу Иоанну Неронову, находившемуся тогда в далекой ссылке в вологодском Спасо-Каменном монастыре. К великому сожалению, это ценнейшее письмо не сохранилось, равно как и ответ на него отца Иоанна. Получив послание друга, Неронов тотчас (2 мая 1654 г.) написал прошение богобоязненной царице Марье Ильиничне о помиловании «ревнителей благочестия, их же реку: отца епископа Павла и братию… Пострадаша бо и тии, не яко разбойницы суще, ниже яко тати или любодейцы, ниже суще еретицы, и правилы святых апостол и святых отец отнюд не подъяша, но от мирская мудрствовавших пострадаша» (Материалы, с. 79-80). Однако это прошение осталось без ответа.

Ссылка и гибель. По указанию Никона епископ Павел вместе с несколькими монахами-прислужниками был сослан на Онежское озеро, в Палеостровский Рождественский монастырь - «сослали его в заточение вместе с его монахами и слугами и со всем, что при нем было, во внутрь Сибири, за полторы тысячи вест в приморскую область океана» (Павел, 1897, с. 154). Когда Павла увозили в ссылку, он попросил дозволения увидеться со своим ризничим, иеродиаконом Иларионом и «повеле некоторыя вещи устроити и к себе быти. Он же, те вещи устроив, отсла к нему, сам же отъиде в ту вышереченную Флорищеву пустынь» (Житие, с. 17). Более подробно эта встреча описывается в сочинении «История о бегствующем священстве» (XVIII в.): «Егда же повезоша его на заточение, тогда умоли посланников, яко да попустят ему видетися с Иларионом дьяконом (который последи был митрополит граду Суздалю). Егда же получи по прошению своему, и узре Илариона, и абие нача ему поведати с плачем, како его на соборе истязаху, и коликия наглости и гаждения ему творяху. Он же жалостно сия слыша абие сокрушися сердцем, и нача с плачем просити его глаголя: Владыко святый, приими и мя с собою в заточение, яко да и аз буду общник исповеданию твоему!

Он же, послуша моления его, но токмо повеле ему некоторыя вещи духовныя устроити, и к себе с ними быти. Сам же пойде на заточение. Последи же его Иларион ощути в себе бурю пренемогания, начен смущатися и бояшеся на таковыя скорби наступати, яко человек сый, аще убо духом бодрствуя, но плоть его изнемогаше. Потом же Иларион отсла к нему оныя вещи с некоторыми людьми. Сам же уклонися во ино место. Павел же епископ прият оныя вещи, что в нужду приличествуют роду христианскому, в просвещение душам и телесем, и во оставление грехов, что причествует ко святому крещению: миро и прочия святыя вещи. И о сем радуяся благодарив Бога, да и аще похвали Творца своего, яко сподобися за древнее благочестие в заточении во узилищи пребывати» (История, с. 179-180). Свидание Илариона с Павлом Коломенским и отъезд последнего в ссылку состоялось в августе 1654 года Это определяется тем, что Иларион, отослав просимое владыке Павлу, тотчас поспешил во Флорищеву пустынь «яко крылат от великия радости» и прибыл туда 3 сентября (Житие, с. 17).

Условия заточения в Палеостровском монастыре были жестокими, недаром Павел Алеппский, с содроганием писал о судьбе сосланного епископа: «умереть лучше было бы для него, чем жить там, по причине великого стеснения и жалкой жизни, постоянного мрака, голода и совершенного отсутствия хлеба; оттуда ему невозможно убежать и спастись» (Павел, 1897, с. 154). Впрочем, грек нисколько не сочувствовал опальному владыке, заявляя: «Он, епископ, был достоин того!»

Палеостровский монастырь считался небогатой обителью, хотя «к XVII веку монастырь разросся, приобрел немалые земельные владения. Облик его, судя по тогдашним описаниям, был для тех мест весьма внушительным. Три церкви и множество других построек, жилых и хозяйственных, были обнесены прочной оградой» (Смирнова, с. 95).

Но одновременно в Палеостровском монастыре Павел Коломенский получил и некоторую свободу. К нему «на синее, на славное Онегушко» стекалось со всей Руси множество паломников-старообрядцев, желающих получить от владыки Павла пастырское благословение, совет или утешительное слово. Этим ревнителям старины Павел «не малое время» проповедовал верность отеческому преданию - «ясным гласом и светлою душею древлецерковнаго благочестия светлость свободно проповедающу» (Денисов, л. 15 об.). Проповедническая деятельность владыки Павла подробно описана в «Истории Выговской пустыни» старообрядческого историка Ивана Филиппова (1661-1744): «От тогда противящийся Никонову новопреданию и опасный хранитель святоотеческих древних содержаний священный архиерей и Божий человек, Павел епископ Коломенский, за имя Божие и за свидетельство Исус Христово, за древлецерковное православие, муж свят и достойный чести, с безчестием послан бяше в заточение в Поморскую нашу страну, во Олонецкой уезд, в Палеостровский монастырь. Паче же рещи яко некий Моисей и Аарон Божиим изволение на утвержение новаго Израиля беззлобивых и богобоязненных поморских людей прислан бяше, идеже несколко время пребыв свободно поучаше народы, утвержая жити в святоотеческом благочестии, новоизникшихся уставов Никоновых соблюдатися наказуя, коего учения и благословения архиерейскаго страны сея жители, слышатели же и видетели зело бяху» (Филиппов, с. 78-79).

Согласно позднейшему преданию изгнанный епископ с радостью и кротостью принимал приходящих, и так наставлял их:

- Возлюблении мои братия и чада о Господе! Стойте во благочестии и держитеся предания святых апостол и святых отец, а новых догматов, внесенных в Церковь от Никона и учеников его, не приемлите. Блюдите себе от творящих распри и раздоры, подражайте вере бывших святых российских архипастырей, а в учения странна и различна не прилагайтеся (Краткая история, л. 6 об.).

Однако, призывая людей твердо хранить отеческую веру и верность «древлему благочестию», владыка Павел и не предполагал, что раскол, произведенный реформою Никона, зайдет столь далеко, что разделит русский народ на два непримиримых лагеря. Павел Коломенский принадлежал к «самому первому поколению» старообрядцев, которым казалось, «что временное “помрачение” высшей государственной и церковной власти будет вот-вот преодолено и вся задача в том, чтобы дождаться этого, не поколебавшись в истине» (Шахов, с. 39).

По старообрядческому преданию, Павел Коломенский провел в Палеостровском монастыре год и шесть месяцев. Его широкая проповедническая деятельность стала известна в Москве. Посему в феврале-марте 1656 года епископ (один, без слуг) был тайно переведен под более строгий надзор в новгородский Хутынский монастырь, под начал архимандрита Евфимия Барашко, управлявшего обителью в 1642-48 и 1654-57 гг. (Строев, с. 50). Диакон Феодор пишет, как Никон «в ссылку сослал его <Павла> на Хутыню в монастырь Варлаама преподобнаго, а тамо бысть архимарит Барашко некто, и того Павла епископа мучил, угождая Никону врагу Христову, и за то тогда Христос отнял язык внезапу у Борашка того; и тако нем ходил до смерти» (Титова, с. 100).

Находясь в Хутынском монастыре, владыка Павел был полностью лишен возможности общаться с единомышленниками: патриарх приказал не пускать паломников к епископу, а наиболее упорных в своем желании повидаться с опальным архиереем велел хватать и бросать в темницу - «Абие посылает <Никон> иных посланьников, яко не дадут к нему ни единому приити, не точию священьником, ниже простолюдином. Тогда уже прочее без милости начаша, не точию его, но и приходящих к нему озлобляти. И тогда не точию священнии, но ниже простии смеюще яве приходити» (История, с. 181).

Тогда Павел Коломенский взял на себя подвиг юродства, как о том сообщает диакон Феодор: «Павел же той блаженный епископ начал уродствовати Христа ради» (Титова, с. 100). Возможно, что к этому епископа подвигли воспоминания о блаженном Прокопии Устюжском, пребывавшем некогда во иноках Хутынского монастыря, а затем принявшем «юродственное житие». Внешние наблюдатели посчитали, что Павел «изумился» - то есть, помешался умом от перенесенных страданий, но, как нам кажется, это безумство было мнимым.

«Если даже дьякон Феодор не знал правды о судьбе Павла (обстоятельства гибели его доныне остаются загадкой), если он передавал слухи, доверялся молве, то все равно его сообщением нельзя пренебрегать. Оно важно потому, что здесь сплетены воедино отеческие заветы, старая вера и юродство. Павел Коломенский, единственный русский архиерей, юродствует по двоякой причине. Это последняя возможность сохранить жизнь, ибо юродивый считался неприкосновенным. Это последний довод в защиту национальных устоев: епископ, чье пастырское слово презрели, обращается к народу “зрелищем странным и чудным”» (Панченко, с. 347). К тому же в условиях начавшихся гонений на старообрядцев было намного легче проповедовать верность «древлему благочестию» и призывать людей к крепкому стоянию за старую веру, прикрываясь «буйством проповеди», притворным безумием - это юродство «служение миру в своеобразной проповеди, которая совершается не словом и не делом, а силой Духа, духовной властью личности, нередко облеченной пророчеством» (Федотов, с. 201). Таким образом владыка Павел явил собой уникальный образ юродивого епископа, которого не знала ни Греческая церковь, ни Русская.

Хутынский игумен Барашко и монастырская братия, считая Павла сумасшедшим, решили не отягощать себя надзором за «безумцем» и предоставили ему возможность бродить в окрестностях монастыря. Эту свободу владыка всецело употребил на проповедь среди окрестных жителей. В службе святому Павлу говорится, что «егда изгнан бысть в заточение, в новгородския пределы, ты же пребывая тамо, свободным языком проповедуя древняя церковная уставы, многих к благочестию наставил еси и духовне евангельски породил еси» (Служба, с. 1028).

О том, что Павел по-прежнему проповедует верность «древлему благочестию» и учит народ держаться старых церковных обрядов, стало известно Никону, который решил погубить непокорного епископа. Анонимный старообрядческий историк XVIII в. пишет, что во время своих проповеднических странствий Павел Коломенский был схвачен людьми, подосланными Никоном, и предан лютым пыткам «которых уже не могу подробну исчислити. Но оставляю сие самим слушателем спослушествовати совести их» (История, с. 184). Официальные источники не могут сообщить нам ничего определенного о гибели епископа: «прилучися архиереови тому изумитися и погибнути бедному, кроме вести, от зверей ли снеден быв или в воде утопе». Протопоп Аввакум, который во время мученичества владыки Павла находился в сибирской ссылке, в Енисейском остроге, так рассказывает (на основании доступных ему свидетельств) о кончине страстотерпца: «<Никон> епископа Павла Коломенского, муча, и в новгородских пределех огнем сожег» (Аввакум, с. 125 и 65). Наиболее подробно описывает мученичество владыки Павла диакон Феодор: «Никон посла слуг своих тамо в новгородския пределы, идеже он <Павел> ходя страньствовал. Они же тамо обретоша его в пусте месте идуща и похвативше его, яко волцы кроткую овцу, и убиша его до смерти, и тело его сожгоша огнем по Никонову велению. И тако тому конец рабу Божию сотвори Никон волк, дабы не обличал его законопреступника» (Титова, с. 100). Мученическая кончина епископа Павла последовала, по общепринятому старообрядческого преданию, в 7164 году от сотворения мира (1656), 3-го апреля, в Великий Четверток. Об этом мы читаем, например, в старообрядческом Синодике (поморская рукопись нач. XIX в.), где сообщается, что Павел, епископ коломенский «в Новеграде сожжен в лето 7164, апреля 3 дня» (Янцимирский, с. 239).

3.Павел коломенский и его роль в формировании старообрядческой идеологии

Павел Коломенский и раннее старообрядчество. Павел Коломенский не оказал непосредственного влияния на старообрядческую идеологию, но та косвенная роль, которую он сыграл в формировании старообрядческого менталитета и духовной культуры, поистине огромна. Можно смело утверждать, что эта роль была более значительна, чем роль протопопа Аввакума, которого принято считать признанным идеологом старообрядчества. Влияние Павла огромно не смотря даже на то, что он, в отличие от Аввакума, не оставил после себя ни одного сочинения полемического или апологетического характера. Нам кажется, что подобное уважение к фигуре владыки Павла в среде староверов объяснялось тем, что он был единственным епископом, выступившим в защиту старого обряда. Высокий архиерейский сан и мученическая кончина были теми составными частями, из которых складывался облик Павла Коломенского, как страдальца за веру, своею кровью запечатлевшего верность «древлему благочестию». В епископе Павле старообрядческое движение (особенно раннее) видело как бы своего лидера, главу. Не имея весьма продолжительное время епископов, но испытывая острую нужду в их архипастырском руководстве, старообрядцы постоянно обращались к памяти владыки Павлу, к его архиерейскому имени и авторитету.

Очень важно отметить тот факт, что владыка Павел был единственным старообрядческим святым, почитавшимся одинаково всеми согласиями и толками. Почитание епископа Павла, как великого Божьего угодника, страстотерпца и исповедника восходит еще к раннему старообрядчеству и началось вскоре после его кончины. Уже «Повесть о боярыне Морозовой» (написанная в конце 1675 г.) говорит, что владыка Павел был «муж свят» (Повесть, с. 161). И диакон Феодор в своем «Послании к сыну Максиму» (датируемом концом 1678 - началом 1679 г.) называет Павла Коломенского «новым исповедником» (Титова, с. 101). Впрочем, еще при жизни епископа современники говорили о нем как об угоднике Божием; так, например, в 1654 г. отец Феоктист, бывший игумен Златоустовского монастыря, писал, что «отец же Павел плач нам сотвори, но и радость, яко ста мужественне. Ныне так еще святитель в России сияет!» (Материалы, с. 118). О почитании владыки Павла свидетельствует раннее старообрядческое предание о его чудесном прижизненном явлении, которое Иоанн Неронов так описывает в письме к Стефану Внифатьеву от 13 июля 1654 г.: «В 162 (1654) году извещение бысть Анофрию пустыннику: показуя ему Бог, яко страдальца, епископа Павла добрый подвиг, вашего же Никона патриарха злоначинание. Зрит бо той Анофрей епископа Павла добре во свете предстояща, со всеми ревнители закона боголюбцы; вашего же патриарха Никона всего омрачена, со всеми последующими его» (Материалы, с. 101-102).

Первые агиографические сочинения о Павле Коломенском были составлены уже в XVII веке. Так, среди книг, отобранных в 1666 г. при обыске у того же. Феоктиста, были найдены не дошедшие до нас «письмо на столбце о сновидении чернеца Анофрия», «тетратка о изгнании коломенскаго епископа Павла», а также письмо «на столбце о извержении коломенского епископа, писано на обеих сторонах» (Материалы, с. 331-338). Эти материалы, содержащие повествования о изгнании епископа и о его чудесном видении, вполне могут считаться первыми агиографическими повестями о владыке Павле.

Некоторое время среди старообрядцев бытовали слухи, что Павел не погиб, но жив и скрывается на Дону, у казачьей вольницы. Так в 1688 г. казак Кирюшка Чюрносов рассказал на допросе в Москве, будто «при нем же на Дону сказывали, что коломенский епископ Павел, которой от Никона был сослан и из ссылки ушол и ныне на Дону у них, и называют его, что он их особой и лутчий патриарха» (Дополнения к актам историческим, с. 180). К сожалению, мы не имеем более никаких свидетельств об этом любопытнейшем факте самозванства, своеобразном отголоске Смутного времени, донесшемся до Петровской эпохи. С уверенность утверждать только одно - лже-Павел был связан с волнениями донских казаков конца XVII в., ибо «самозванство - это народная оболочка бунта. Почти всякий бунт XVII в. имел своего самозванца» (Панченко, с. 28).

С именем Павла Коломенского были косвенно связаны самосожжения староверов в Палеостровском монастыре 1687 и 1689 гг. 4 марта 1687 г. в Палеостровском монастыре состоялась первая гарь, устроенная Игнатием, черным диаконом Соловецкого монастыря. В этой гари вместе с Игнатием погибло две с половиной тысячи человек, скрывавшихся от преследования царских карателей. А спустя два года, 23 ноября 1689 г., в Палеостровской обители сжигаются инок Герман и его ученик Емельян Втораго с полутора тысячью последователей. Гари уничтожили старинные деревянные постройки монастыря, помнившие владыку Павла. «Жалобница» поморских старцев (1691 г.) так описывает эти самосожжения: «Сам же Игнатей, собрав две тысящи и пятсот, и со всеми заключившася в монастыре в Палеострове, и взяв множество книг, и чудотворныя иконы, и прочия цервоквныя вещи, и ту пожгоша сами себе вси от мала и до велика их, иконы же, и книги, и церков пожгоша. По двою лету сего ужаснаго и страшнаго пожара Ерман, старец соловецкий, и ученик его Емельян, и собравше болше двою тысящ поселянских мужей, жен и детей в той же монастырь, в Палеостров, и сотворивше такожде, якоже Игнатий, сожгоша сами себе, икон же и книг многочисленное с ними згореша, церков же и монастырь до основания сожгоша» (Демкова, с. 162). Самосожженцев привлекали на берега Онежского озера предания о владыке Павле (впрочем, ошибочные) и желание последовать его мученическому подвигу. Академик А.М. Панченко пишет, что Палеостровский монастырь «считался вожделенным местом самоизвольного мученичества, ибо в нем, по преданию, окончил свои дни первый страдалец за старую веру, епископ Павел Коломенский, убитый по приказу патриарха Никона» (Панченко, с. 386). Ранее на это обратил внимание С.А. Зеньковский: «Палеостровский монастырь, видимо привлекал этих ужасных и иступленных водителей на гари, потому что по старообрядческому преданию здесь, по приказанию Никона, был убит или сожжен первый мученик за старую веру, епископ Павел Коломенский» (Зеньковский, с. 444-445). Таким образом, спустя почти сорок лет со времени мученической кончины владыки Павла, в народе все еще сохранялись предания о его огненной гибели, вдохновлявшие учителей-самосожженцев на самовольное повторение Павловой казни.

Павел в преданиях беспоповцев. Как известно, в конце XVII в. старообрядчество разделилось на два направления - поповщину и беспоповщину. Предметом разногласий, приведшим к разделению, явился вопрос о священниках, без которых невозможна полноценная жизнь православного христианина. Старообрядцы признавали за истинно-православных священников лишь тех, кто был рукоположен до начала реформ Никона прежними, благочестивыми епископами. Но шли годы, попы, рукоположенные до 1653-1654 гг., старели и умирали, им на смену приходило новое духовенство. Так какого же мнения следовало придерживаться об этих попах нового, послереформенного поставления, получивших сан от рук Никона и его «клевретов», епископов-отступников? Беспоповцы-радикалы считали, что со времен патриарха Никона, «от начала нововведений» наступило царство Антихриста и его служанка, новообрядческая церковь, совершенно лишилась благодати, поэтому никакие таинства совершаемые в ней не имеют силы. Значит, новых попов следует считать простыми «мужиками», а крещенных ими следует перекрещивать. Поэтому, желая иметь священников, но, боясь принимать их от неблагодатной церкви, беспоповцы предоставили руководство своей духовной жизни мирянам - наставникам. Это были наиболее образованные и начитанные люди, выбираемые приходом и получавшие общественное благословение на совершение крещения и исповеди.

Противоположного мнения о новом духовенстве держались поповцы. Они стояли на более традиционалистских позициях и придерживались умеренных взглядов, считая, что в результате реформ Никона новообрядческая церковь отпала в ересь, но не утратила благодати преемства апостольского священства. Поэтому новое духовенство следует принимать в лоно старообрядчества согласно церковным правилам о еретиках, то есть через исповедь или под миропомазание. Для обоснования и доказательства правильности своих взглядов оба направления обращались к церковным канонам и правилам, ссылались на исторические примеры и, не в последнюю очередь, прибегали к имени Павла Коломенского, как к одному из важнейших авторитетов. Вокруг фигуры владыки Павла родилась многочисленная и разнообразная старообрядческая литература.

Большая часть этой литературы вышла из-под пера беспоповских авторов. Причиной этому служило то, что беспоповцы, оставшись без священства, оказались в весьма необычном положении. Церковные каноны и их исполнение, самое православное богослужение, имеющее центром Евхаристию - таинство причастия, рассчитаны на непрерывное существование духовенства. Беспоповцы же остались без священства, что заставляло их искать оправдание своему положению. Не находя в церковном праве и истории примеров, свидетельствующих о возможности полноценной христианской жизни без духовенства, беспоповцы вынуждены были сфабриковать несколько поддельных документов, где, основываясь на авторитете епископа Павла Коломенского, обосновывали «нормальность» и «законность» своего положения. В то же время поповцы, принимавшие священство от новообрядческой церкви, находили обоснование своей практики в церковном праве и не нуждались в каком-то необычном оправдании своих действий.

Важнейшим беспоповским сочинением о владыке Павле является поморское «Сказание о страдании и скончании священномученика Павла, епископа Коломенского», начинающееся словами «Грядем к сказанию осмыя тысящи…». В различных редакциях и под различными названиями это «Сказание» дошло до нас в десятках разновременных списков, начиная XIX в. и кончая первой половиной ХХ в. Единственная публикация этого сочинения принадлежит С.А. Белокурову, напечатавшему «Сказание» в своем сборнике «Сказания о Павле, епископе Коломенском († ок. 1655 г.)» (М., 1905. Вып. I, с. 13-18).

«Сказание» рассказывает о том, как епископ Павел, мужественно восставший против новин патриарха Никона, «послан бысть в заточение в Палеостровский монастырь», где продолжительное время занимался проповедью среди окрестного населения. Ссыльный архиерей проповедовал «приходящих от Великороссийской церькви новокрещенных покрещевать истинным крещением, заповедоваше новорукоположенных Никона не приимати иереов» (с. 13). Затем автор «Сказания» описывал, подражая стилю «Винограда российского», кончину Павла Коломенского. «И потом времени не в долзе и к Новогородским странам отвезен; и тамо повелением всезлобнаго Никона, оле дерзновенным смелости, безстуднии и зверообразнии, суровейшии слузи лютаго мучителя по многом мучении не священнии архиереи всепреосвященнаго Божия архиерея, увы, жалостно окончаша святаго суровии мучители. В срубе бо зделанном на то, яко агнец непорочен огненной смерти немилостивно предаша в лето 7164. И тако все преосвященный Павел епископ, принося Господеви всеосвячщенную жертву, наконец самого себе в жертву чисту и святу Господеви принесе, страдальческую прият кончину и в небесная села, яко огненною колесницею вознесен бысть» (с. 15).

Но, как рассказывает сочинитель «Сказания», не задолго перед своею мученическою кончиною, 7 января 7164 (1656) г., епископ Павел принял участие в некоем соборе, состоявшемся в Куржецкой (Курженской) пустыни, основанной старцем Евфросином. Об этой пустыни подробно пишет Иван Филиппов, называя ее: «строение преподобнаго некоего старца Евфросина, в ней же и святыя церкви бяху. В них же собираяся со многими отцы великими постники и знаменоносцы, иже от многих стран и от Соловецкия обители изшедши, яко ангели нецыи земнии и небеснии человецы, службу Богови за весь мир приношаху и житием добродетельным просвещаху и бяху мнози в них разумом божественнаго писания обогащени, и безстрастия светом просвещени священнаго же и иноческаго чина знаменоносцы, откуду тогда в зиму гонения лютаго на благочестие весна сияше пресветла, от оных знаменоносцев благоверия. Тогда мнози от обонежских жителей близ живущии древняго благочестия любители, во ону обитель прихождаху и просвещахуся и святых безсмертных таин причащахуся» (Филиппов, с. 79). Эта обитель была разорена после смерти новгородского митрополита Макария (1662), когда митрополитом стал «не кроткий и не преподобный» Питирим, который «не токмо распудиша стадо Христово (по реченному апостолом, вси хотящии благочестно жити о Христе Исусе гонимы будут), но и святыя церкви тыя в Курженской обители огнем пожгоша» (там же).

В этой пустыни под председательством владыки Павла состоялся собор на котором лично или через своих посланников присутствовали: цареградский патриарх Афанасий, новгородский митрополит Макарий, вологодский архиепископ Маркелл, вятский епископ Александр, архимандрит Саввино-Сторожевского монастыря Никанор, архимандрит Соловецкого монастыря Илья, игумен Беседованного Тихвинского монастыря Досифей, протопопы Аввакум, Иоанн Неронов и другие многочисленные ревнители «древляго православия». Собор постановил «за приятие в Великороссийскую церковь явственных латынских множайших и сквернейших ересей, приходящих от тоя весма покрещевати и рукоположение тех не в рукоположения положиша, но второе рукополагати таковыя от самых священных епископов» (Белокуров, 1905, вып. I, с. 17). Под эти соборным деянием поставили свои подписи все присутствовавшее духовенство или уполномоченные на то лица. Сам Павел Коломенский поставил на деянии такую подпись «Павел епископ, юзник Коломенский, смиренный архиерей подписуюсь». После чего соборное постановление было отправлено в книгохранилище Соловецкого монастыря на вечное сохранение. Деяния Курженского собора, дважды опубликованные гектографическим способом в конце XIX в. якобы с древних рукописей из библиотеки Соловецкого монастыря, помещены нами в приложении с соблюдением орфографии и грамматики оригинала.

Курженский собор и его деяния являются уникальным образцом отечественной фальсификации. К сожалению, они не привлекали к себе внимания серьезных исследователей. Об этом соборе писали только синодальные миссионеры и семинарский «расколоведы». Нами выявлены две статьи, специально написанные в опровержение Курженского собора и его деяний: это статья Н.И. Ивановского «Измышленный старообрядческий обор» и заметка анонимного автора «Раскольничий лже-собор», опубликованная в «Олонецких епархиальных ведомостях» (1907, №7, с. 199-201). Однако, авторы этих исследований доказывают подложность деяний Курженского собора исключительно основываясь на хронологических несоответствиях, не принимая в расчет умонастроения и взгляды каждого отдельно взятого «учасиника». А поскольку Курженский собор и его деяния не утратили своей актуальности по сей день (редкий календарь Поморского согласия последних лет обходится без упоминания или статьи об этом соборе), мы позволим себе подробнее остановится на них и постараемся показать их неисторичность, обращаясь не только к несоответствию в датах, но и к менталитету отдельных его участников, наиболее авторитетных и значимых в истории старообрядчества. Рассмотрим лишь некоторые подписи…

Начнем с самого именитого и высокопоставленного участника «собора» - патриарха Афанасия. Прежде всего, и на это указывали предыдущие исследователи Курженского собора, патриарх Афанасий никак не мог подписать соборное деяние по одной простой причине - к 1656 г. он был уже мертв. Скончался Афанасий 5 апреля 1654 г. на Украине, в Лубнах (Мгарский монастырь) от болезни почек и ног (Фонкич, с. 46). Умер Афанасий простым епископом, управителем валашского Галацкого монастыря, лишившимся патриаршего сана еще в 1651 г. в результате переворота. Это было прекрасно известно на Руси, куда Афанасий приезжал в 1653 г. для сбора милостыни. Тогда царь Алексей Михайлович принимал Афанасия «не с такою торжественностью, как прежде принимал иерусалимского патриарха Паисия: тот был действительный патриарх, а этот - патриарх без кафедры. Принял не в царском одеянии, не в Золотой палате, не на престоле, а в обыкновенном платье и в столовой избе» (Макарий, с. 247). Все это было известно современникам той эпохи, которой приписываются деяния Курженского собора. Поэтому, если бы «собор» в действительности состоялся или его деяния были сфабрикованы еще в XVII в., то имя Афанасия там бы не присутствовало. Допустить же подобную ошибку мог только человек незнающий истории и не являющийся современником той эпохи. Но даже если бы Афанасий был жив в 1656 г., то он бы ни за что не подписал подобного деяния по причине того, что «он подобно другим восточным первосвятителям, приходившим к нам прежде, “зазирал” патриарху Никону “в исправлении божественного писания и прочих церковных винах” и тем вновь возбуждал его ревность к исправлению наших книг и обрядов» (там же).