Деятельность научных обществ Узбекистана в творчестве Б.В. Лунина

января 1908 г. Новые и неизданные восточные монеты.

сентября 1909 г. Об альбоме А. А. Боголюбова (Ковровое производство в Средней Азии).

февраля 1910 г. Об изображении тронов на металлических мусульманских средневековых сосудах (Резюме: ЗВО, XXI, стр. V).

29 сентября 1916 г. Греческие изображения на Туркестанских оссуариях.

сентября 1917 г. Роль стрелы в обрядах и ее значение.

Б. Русское географическое общество

20 апреля 1882 г. Предложение касательно собирания сведений о древних городах Туркестанского края путем привлечения к этому делу местных служащих и проект программы для руководства собирателям (ИРГО, т. 18, отд. 1, стр. 72).

14 октября 1886 г. О поездке к верховьям Зерлвшана (Резюме: ИРГО, т. 22, стр. 487).

25 сентября 1887. О сборнике киргизских рассказов М. А. Миропиева (Резюме: ИРГО, т. 23, стр. 71).

ноября 1890 г. 1) Отзыв о рукописи С. К. Патканова «Тип остяцкого богатыря» и 2) О бухарской серебряной монете (Резюме: ИРГО, т. 26, стр. 117).

3 мая 1891. Отзыв о рукописи И. Нарбута «Каракунузские Дунгане» (ИРГО, т. 27, стр. 535).

Г. Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии

31 января 1904 г. О ближайших задачах исследования Средней Азии (напечатано в Протоколах Комитета).

190,6 г. Экспедиция в Туркестан.

3 октября 1908 г. Сообщение о произведенных под его руководством работах по исследованию самаркандских архитектурных памятников и о раскопках В. Л. Вяткина, произведенных по поручению Комитета в окрестностях того же города и обнаруживших остатки обсерватории Улуг-бека (Протоколы 1908 г., № 3, стр. 43).

Д. Разряд Военной археологии и археографии Русского военно-исторического общества

13 октября 1912 г. Аральская флотилия по официальным данным и по отзывам современников (Резюме: ЗРВА, т. 3, стр. 7).

Е. Московское археологическое общество

О названии «Арбат». Прочитано М. В. Никольским в заседании Восточной комиссии Общества 20 января 1890 г. (Резюме: в трудах Восточной комиссии, т. 2, вып. 1 (1896); Протоколы, стр. 66--67).

Ж. Археологические съезды

VI в Одессе, в августе 1884 г.

ГЛАВА II. БОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ ЛУНИН - СОЗДАТЕЛЬ НОВЫХ НАПРАВЛЕНИЙ В ИСТОРИЧЕСКОЙ БИБЛИОГРАФИИ, ИСТОРИИ НАУКИ, ИСТОРИОГРАФИИ И ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ

2.1 “Средняя Азия в научном наследии отечественного востоковедения” - как основной источник по изучению историко-культурного прошлого Центральной Азии

лунин азия биобиблиографический

Предлагаемая Б.В.Луниным книга - часть большого и широко задуманного труда по истории дореволюционного и советского востоковедения в Средней Азии, выполняемого сектором историографии Института истории Академии наук Узбекской ССР, что отвечает общему росту интереса, проявляемого в последнее время к истории отечественного востоковедения в целом.

О существенном оживлении в этой области историографических исследований свидетельствует выход в свет собраний сочинений таких выдающихся востоковедов, как В. В. Бартольд, Е. Э. Бертельс, В. А. Гордлевский, И. Ю. Крачковский и др., научных биографий М. С. Андреева, В. В. Бартольда, Н. Ф. Катанова, И. П. Минаева, А. А. Семенова, А. Е/Снесарева, Н. В. Ханыкова и др., многих статей и работ (по отдельным вопросам истории востоковедения, в том числе фундаментальных трудов историографического характера) Например, шесть выпусков «Очерков по истории русского востоковедения» (1953--19Q3), «Очерки истории изучения ислама в СССР» (1954), «Лазаревский институт восточных языков» (1959), «Изучение древней истории Ближнего и Среднего Востока в Советском Союзе» (1961), «Изучение мертвых иранских языков в России и СССР» (1962), «Востоковедение в Советском Азербайджа-не» (1964), «Изучение Ближнего Востока в России. XIX--начало XX в.» (1968), «Тюркская филология в СССР. 1917--1967» (1968), «Арабистика в СССР» (1969), «Востоковедение в Ленинградском университете» (1970), «Из кстории советского востоковедения. 1917--1967» (1970), «Азиатский музей -- Ле-нинградское отделение Института востоковедения АН СССР» (1972), «История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период» (1972), «Изучение Ближнего и Среднего Востока в Казанском университете» (1972), «Ближний Восток в русской науке и литературе. Дооктябрьский период» (1973), «Лаза-ревский институт в истории отечественного востоковедения» (1973), «Очерк ис-тории изучения турецкого языка» (1976), «Очерки истории русского китаеведе-ния»» (1977), «Ленинградский восточный институт» (1977) и "др.

Переизданы работы по истории востоковедения В. В. Бартольда, И. Ю. Крачковского, издаются воспоминания ученых-востоковедов..

Стали достоянием ученых и широкого круга читателей капитальные издания: «Биобиблиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период» (1974) и «Биобиблиографический словарь советских востоковедов» (1975). Оживляется и востоковедная библиография. Опубликованы такие труды, как «Востоковедение в изданиях Академии наук. 1726--1917. Библиография» (1966), «Аннотированная библиография трудов В..Бартольда» (1976), «Библиография Индии» (а также Афганистана и Ирана) и др.

И в республиках Средней Азии, в том числе в Узбекистане, появились работы по истории дореволюционного и послеоктябрьского востоковедения применительно к данному региону: «Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане» (1958), «Научные общества Туркестана и их прогрессивная деятельность» (1962), «Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении» (1965), «Очерки истории этнографического изучения казахского народа» (1966). Очерки о многих востоковедах, чья научная деятельность тесно связана со Средней Азией, содержатся в «Историографии общественных наук в Узбекистане (Биобиблиографические очерки)» (1974), «Биобиблиографических очерках о деятелях общественных наук Узбекистана» (I книга-- 1976, II -- 1977) и др.

И советское востоковедение, прошедшее шестидесятилетний путь своего развития, путь большой, сложный и плодотворный, конечно же, также имеет право на осмысление своей истории и предыстории, на историографический их анализ.

Учитывая сказанное, нельзя не признать крайне желательным создание очерков о крупных востоковедах до- и послереволюционного времени, жизнь и деятельность которых еще ждет подробного и всестороннего освещения.

Общепризнано, что из числа отечественных востоковедов дореволюционного времени никто не сделал так много для изучения историко-культурного прошлого Средней Азии, как В.В Григорьев, его ученик Н. И. Веселовский и ученик последнего В.В.Бартольд, с учетом, конечно, разномасштабности их заслуг перед наукой.

И поныне, спустя более шести десятилетий после его кончины, некрологические очерки о нем В.В.Бартольда, Н.Печенкина и Б.В.Фармаковского, написанные в 1918 г. и опубликованные в 1921 г., остаются единственными, в которых ставилось целью охарактеризовать наиболее существенные черты облика Веселовского -- ученого и человека Бартольд В. В. Н. И. Веселовский как исследователь Востока и исто-рик русской науки.--ЗВОРАО, т. XXV, 1921, с. 337--355; Печенки н Н. Па-мяти Н. И. Веселовского.-- Там же, с. 356--358; Ф а р м а к о в с к и й Б. В. Н. И. Веселовский -- археолог.-- Там же, с. 359--386 (см. также: Бар-тольд В. В. Николай Иванович Веселовский. Некролог (1848--1918).-- Извес-тия Российской Академии наук, сер. VI, т. XIII, № 9, 1918, с. 809--816)..

В дальнейшем, кроме кратких биографических сведений в энциклопедических и других справочных изданиях и отрывочных данных в публикациях разных авторов, мы не найдем ни одной специальной сколько-нибудь обширной публикации, посвященной жизни и деятельности Веселовского, помимо более или менее пространных сведений о нем как археологе, в связи с критикой его раскопочной деятельности (А.Ю.Якубовский, В.А.Шишкин и др.) См. приложение 5 к данной книге. Также: Литература о Н. И. Веселовском. -- В кн.: Историография общественных наук в Узбекистане. Биобиблиогра-фические очерки. Составитель Б. В. Лунин. Ташкент, 1974, с. 136--137..

Так или иначе остается непреложным фактом: жизнь и деятельность видного востоковеда и крупного специалиста по истории культуры Средней Азии Николая Ивановича Веселовского по сути почти выпали из поля зрения советской востоковедческой историографии, хотя в литературе самого последнего времени нет недостатка в признании его заслуг как видного исследователя истории Востока, в том числе Средней Азии.

Одним из ярких представителей отечественной школы истории восточных стран (основание которой связано с учреждением в 1863 г. кафедры истории Востока на факультете восточных языков Петербургского университета) и выдающимся ученым назвал Н.И.Веселовского академик А.Н.Кононов Кононов А. Н. Некоторые вопросы изучения истории отечественного востоковедения. М., I960, с. 3 (XXV Международный конгресс востоковедов. Доклады делегации СССР); О н ж е. История изучения тюркских языков в Рос-сии. Дооктябрьский период. Л., 1972, с. 4., относя его еще и к такому направлению отечественного востоковедения, как изучение восточных источников для освещения истории народов России (Френ, Казембек, Григорьев, Розен, Бартольд, Тизенгаузен) Кононов Н. А. История изучения тюркских языков.., с. 39.. Другой современный автор относит Н. И. Веселовского к числу ученых, «положивших начало изучению прошлого и настоящего тюркских народов» Желтяков А. Д. Изучение истории Турции.--В кн.: Азиатский му-зей -- Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР, М., 1972, с. 428.. Известным «историком Средней Азии, крупным археологом, исследователем русских архивов -- статейных списков московских послов» именует Веселовского Б.М.Данциг Д а н ц и г Б. М. Ближний Восток в русской науке и литературе (Доок-тябрьский период). М., 1973, с. 251..

В печати поднимается вопрос о необходимости подготовки и издания специального очерка о жизни и деятельности Н.И.Веселовского: «Хорошо, если у нас будут популярные книги... о Н.И.Веселовском, но еще нужнее его научная биография» Формозов А. А. Некоторые итоги и задачи исследований в области ис-тории археологии.-- «Советская археология», 1975, № 4, с. 10..

Автор данной книги и ставил целью в меру своих сил и возможностей восполнить этот пробел хотя бы в плане освещения деятельности Н. И. Веселовского применительно к изучению Средней Азии.

Убежденность автора в полезности и необходимости такой работы обусловлена и тем соображением, что, когда речь идет о крупных и типичных для своего времени ученых, их биографии выступают не в роли частных фактов их жизни и деятельности (небезынтересных и примечательных самих по себе), а в качестве существенных материалов к характеристике того или иного этапа развития истории отечественной науки.

И в этом плане нельзя не признать желательным появление историографических очерков о жизни и деятельности Н.И.Веселовского, тем более, что публикации, характеризующие Веселовского как востоковеда и его заслуги перед отечественным туркестановедением, давно перешли в разряд библиографических редкостей. Многим исследователям известны лишь отдельные публикации Н. И. Веселовского по тому или иному вопросу. Смутны и неполны (представления о его общем вкладе в науку, о его облике ученого, о его большом, в своей совокупности, вкладе в изучение Средней Азии, где он был одним из немногих первых специалистов-востоковедов, закладывавших фундамент наших знаний об этом обширном, исторически богатом крае. Между тем научное наследие Веселовского в той или иной степени не потеряло своего значения и сейчас. Процесс сложения и развития историко-востоковедческих изысканий по Средней Азии, историография вопроса не могут быть освещены в полной мере без того, чтобы не воздать должного пусть не всегда и не во всем «удачливой», но в целом несомненно плодотворной его деятельности.

И дело при этом отнюдь не в том, чтобы воздать должное памяти Веселовского в советской историографии.

Критический очерк его жизни и деятельности призван иметь не только познавательное, но и практическое значение.

Нельзя не согласиться с мыслью одного из современных историографов о том, что «в нашей литературе мы нередко встречаемся с недостаточным знакомством с работами предшественников. Бывает, что какая-нибудь плодотворная идея, высказанная достаточно давно, приписывается авторам последних сводок на данную тему...». Конечно, «труды наших предшественников уже не удовлетворяют нас с методической стороны» Ф о р м о з о в А. А. Некоторые итоги и задачи исследований в области истории археологии.-- «Советская археология», 1975, № 4, с. 6. и. добавим от себя, за большой устарелостью содержащихся в них данных и выводов. Но есть и другая сторона дела: в наше время, время быстрого движения вперед, накопления научных знаний и совершенствования приемов и методов изысканий исследователей, ученые, «работающие не один десяток лет, замечают, как быстро устаревают их собственные книги и статьи. Отсюда возникает представление о ценности исследований только нынешнего поколения ученых, о том, что все, сделанное в начале XX, а тем более в XIX веке, сейчас уже не имеет никакого значения. Так ли это?» Там же, с. 6--7.. Конечно, нет.

Мы уже говорили о том, что судьба и время были неоправданно суровы к памяти о Н.И.Веселовском, и следует объяснить читателю причины этого, тем более, что данное обстоятельство вполне заслуживает именно историографического анализа.

Начать с того, что, востоковед по образованию, историк Востока (преимущественно Средней Азии), Н.И.Веселовский длительное время, вплоть до кончины, сочетал научно-востоковедческую деятельность с археологической. Раскопанные им в южных областях России курганные погребения и могильники содержали немало уникальных предметов древности первостепенного и первоклассного художественно-эстетического значения. По свидетельству акад.С.А.Жебелева, «здесь главным и на редкость счастливым деятелем оказался старший член [Археологической] комиссии покойный Н.И.Веселовский, открывший много исключительных по своему значению памятников греческой, римской и «скифской» старины» Жебе лев С. А. Введение в археологию. Ч. I. История археологичес-кого знания. Пг.. 1923, с. 110.. Говоря словами самого Н. И. Веселовского, «всего более дал нам... юг, почва которого изобилует богатейшими произведениями классического мира», почему многие ученые «не могли не увлечься археологией и немало потрудились на этом поприще» История Императорского Русского Археологического Общества за пер-вое пятидесятилетие его существования. 1846--1896. Составил действит. член Общества Н.И.Веселовский. Спб., 1900, с. 3..

Среди находок из раскопок Н. И. Веселовского встречалось немало золотых и серебряных изделий, пленявших воображение людей, не искушенных в науке, не только художественными достоинствами, но и материальной ценностью этих изделий. Наиболее выдающиеся из обнаруженных им предметов древности поступали на хранение и включались в экспозицию Эрмитажа и других крупных музеев.

Благодаря раскопкам, сведения о которых, помимо воли на то самого Н. И. Веселовского, приобретали в газетных сообщениях подчас весьма громкий характер, его имя много лет подряд не сходило со страниц периодической печати и было одним из наиболее известных широкой публике имен ученых дореволюционной России. В таких условиях существовало, образно говоря, как бы два Веселовских: популярнейший русский археолог и энергичный, но гораздо менее известный историк-востоковед. Первый оттеснял второго на задний план, держал его в тени Прав А. Л. Монгайт, сообщающий данные о Веселовском в следующем порядке: «Веселовский Николай Иванович. История Востока, в частности Сред-ней Азии. Историография востоковедения. Археология». (Монгайт A. JI. Археология в СССР. М., 1955, с. 396)..

«Многие представляют себе [Веселовского] по преимуществу археологом доклассового или раннеклассового общества, -- пишет А. Ю. Якубовский. -- Это глубокое заблуждение. Н. И. Веселовский по основной своей специальности -- востоковед, к тому же историк» Якубовский А. Ю. Из истории археологического изучения Самаркан-да.--Труды отдела Востока Государственного Эрмитажа, т. II. Л., 1940, с. 290..

Но не только в этом заключалось отмеченное нами своеобразие жизни и деятельности Н. И. Веселовского и особенно своеобразие его посмертной судьбы.

Сколько бы ни была в общем полезна и важна для науки деятельность Веселовского-археолога, именно она (точнее сказать, раскопочная практика) стала подвергаться суровой критике, во многом справедливой. Еще при жизни Н.И.Веселовского в его адрес начинали исходить из ученой среды упреки в поверхностном характере некоторых раскопок. Действительно. При всем несовершенстве в ту пору методики археологических работ, все же и тогда в России уже были известны исследователи, чьи работы по тщательности, всесторонней наблюдательности, вниманию к «мелочам» разительно отличались от раскопок Н.И.Веселовского, -- например, ольвийские изыскания Б.В.Фармаковского.

После Великой Октябрьской социалистической революции, когда неизбежно началась переоценка научного наследия дореволюционной археологии, сопровождавшаяся быстрым качественным совершенствованием методики полевых исследований, раскопочная практика Н. И. Веселовского стала объектом наиболее взыскательной критики, ибо она, пожалуй, в наиболъшей степени отразила слабые стороны полевых работ б. Императорской археологической комиссии, старшим членом и деятельным сотрудником которой был Веселовский. С особой силой стал бросаться в глаза в известном смысле вещеведческий характер раскопок Н.И.Веселовского в конце XIX -- начале XX в., допускавшиеся в ходе их совершенно очевидные небрежности, отсутствие должной фиксации (подробных дневниковых записей и описей) найденного, подчас пренебрежительное отношение к «второстепенным» находкам в погребальных комплексах. В ряде случаев оставляло желать лучшего научное осмысление и обобщение вещественных материалов и т. п. Некоторые стороны раскопочной деятельности Н.И.Веселовского являли собой иллюстрацию к метким словам В.В.Бартольда о том, что «самый вредный для науки тип раскопок -- раскопки с музейными целями» Бартольд В. В. Отчет о командировке в Туркестан. // Известия Российской Академии наук, сер. VI, т. XV, 1921, с. 211 (Со-чинения. т. VIII М . 1Q73, с. 388)..

Иными словами, археологическая деятельность Н. И. Веселовского рассматривалась порой без должного учета условий и обстановки того времени, сложившегося уровня научных знаний, социальной среды, в которой Веселовский формировался как археолог.

Нельзя было также игнорировать цикл научных публикаций Н. И. Веселовского, посвященный ряду памятников древности из раскопок, веденных им лично или другими лицами. Среди этих публикаций немало вдумчивых исследований, содержащих ценные и во многом верные наблюдения и выводы, не утратившие своего научного значения и в наши дни. Что же касается «вещеведческого» уклона некоторых публикаций Н. И. Веселовского, то уместно заметить, что современный исследователь А. Л. Монгайт, характеризуя достоинства и недостатки дореволюционной русской археологии, констатирует, что в ней «было и вещеведческое направление, отнюдь не «барское вещелюбование», а научное направление исследования археологических данных, которое важное значение придает вещи как историческому источнику» М о н г а й т А. Л. Возникновение и первые шаги советской археологии.//«История СССР», 1963, № 4, с. 75..

Характерно, что наиболее резкие упреки в адрес Н. И. Веселовского -- «типичного представителя дворянской археологии», «откровенного кладокопателя» и т. п. -- звучали в 20--30-е годы, когда шел процесс становления советской археологии, ломки старого, напряженных поисков нового, закономерного осуждения всего, что было неприемлемым в наследии буржуазно-дворянской археологии, сужало роль археологии в широком познании истории человечества. Понятие «вещь -- исторический источник» обрастало новым значением, сам подход к изучению «вещей» обретал новую методику и методологию, а «вещеведение» как таковое, в его первоначальном и узком смысле, решительно отвергалось как вредное и пережиточное явление «старой археологии».

Все это было делом естественным. Без критического подхода к наследию прошлого нельзя было вывести археологию на новый, широкий путь развития как область знаний, призванную служить делу исторической науки, делу освещения с позиций диалектического и исторического материализма многовековой истории человечества периода докапиталистических формаций.

Но, как порою бывает, становление нового не обходилось без некоторых временных издержек, без отдельных перегибов и крайностей. Это как раз и не замедлило сказаться на отношении к Веселовскому-археологу, тем иначе, что поводов к критике в его адрес было, вообще говоря, достаточно.

Добавим, что положение дел с критикой деятельности Веселовского-археолога осложнилось еще и тем, что в 30-х годах и несколько позже, под влиянием последствий культа личности, в литературе вопроса серьезный историографический анализ деятельности ряда дореволюционных археологов стал подменяться упрощенными и огульно отрицательными суждениями о них, попытками рисовать деятельность таких, скажем, археологов, как А. С. Уваров и другие, «нередко только черными красками», забывая, что «мы не вправе требовать от ученых XIX в. того, что стало достоянием современной научной тематики» Ф о р м о з о в А. А, Очерки по истории русской археологии М., 1961, с. 7, 86..

Все это не могло не усугубить односторонности критических экскурсов в адрес Н. И. Веселовского как археолога, не могло не вести к определенному умалению его несомненных и, для своего времени, существенных заслуг перед отечественной археологией. Так и после смерти Н. И. Веселовского, но уже в другой плоскости и в другом аспекте, его деятельность в качестве археолога отодвинула (в сфере историографических изысканий) на второй план его большую и плодотворную деятельность как востоковеда, а также как историка русской науки и видного организатора научной работы. В этом отношении имя Н. И. Веселовского оказалось в какой-то степени забытым.

В беседе с автором этой книги один из востоковедов высказал мнение, что «забвение» Веселовского как востоковеда может быть объяснено еще и тем, что уже до революции его имя и труды все больше и больше бледнели и отходили на второй план в сравнении с именем и трудами выдающегося востоковеда нашего времени Василия Владимировича Бартольда -- одного из учеников Веселовского. Могучая фигура ученика затмила фигуру учителя, ученика, которого в наши дни И. П. Петрушевский с полным основанием назвал «великим русским и советским историком-медиевистом»Петрушевский И. П. Предисловие [к работе В. В. Бартольда «Тур-кестан в эпоху монгольского нашествия»]. -- Бартольд В. В. Сочинения, т. I. М., 1963, с. 23.. В этом есть доля истины, но именно только доля, ибо было бы неправильным и явно субъективистски ограниченным сводить дело лишь к вопросу «ученик и учитель». Это было бы несправедливо по отношению и к учителю, и к ученику.

Ученик действительно превзошел учителя (и в данном конкретном случае, и в деле познания исторического прошлого Средней Азии). Явление, отнюдь не единичное в истории науки, свидетельствующее, что семена, бросаемые талантливыми и авторитетными учителями на благодатную почву, дают нередко всходы, превосходящие ожидания, что в науке делается новый, более крупный, чем ранее, шаг вперед.

Но умаляет ли это заслуги учителя? Разумеется, нет. Поучительно, что среди отзвуков в печати на смерть Н. И. Веселовского наиболее обстоятельный, взыскательно-объективный принадлежал В. В. Бартольду. Ученик чтил память одного из своих учителей, воздавал должное его крупным заслугам перед наукой. Таким образом, очевидно, что объяснение причин забвения заслуг Веселовского-востоковеда надо искать в другом. Это объяснение действительно будет связано с именем В. В. Бартольда, но уже в другом, отнюдь не субъективном плане.

Веселовский олицетворял одно направление в науке, Бартольд, во многом, уже другое, новое и более прогрессивное. Шел закономерный процесс смены одной научной школы, одного научного направления другим. В этом суть и в этом основной ответ на поставленный выше вопрос.

В востоковедении шел процесс специализации знаний и постепенно если и не исчезал, то сокращался универсализм в интересах и направленности работ, бывший столь характерным для востоковедов времени Григорьева и Веселовского и уже в значительно меньшей степени для времени Бартольда. На новую, более высокую ступень поднималось источниковедение, все шире вступала в свои права восточная филология как отрасль, требовавшая высокого совершенства в знании языков и наречий в динамике их развития.

Одним из ярчайших представителей этого, в значительной мере нового (и во всяком случае существенно отличавшегося от прежнего) направления и суждено было явиться В. В. Бартольду.

Пройдут годы, и Веселовский же напишет отзыв на работу В. В. Бартольда «История изучения Востока в Европе и в России», согласно которому Бартольду была присуждена в 1913 г. большая золотая медаль Русского археологического общества.

И тем не менее ближайшим учителем Бартольда суждено было быть не Веселовскому, а В. Р. Розену-- «основателю новой школы русского дореволюционного востоковедения, любимого учителя Марра, Бартольда, Ольденбурга, Коковцова»^3S К р а ч к о в с к и й И. Ю. Очерки по истории русской арабистики. М.-- Л., 1950, с. 3..

Добавим к сказанному, что начальные этапы формирования и развития советского востоковедения, естественно, не были отмечены появлением крупных, специально историографических работ с критической оценкой достоинств и недостатков дореволюционного востоковедения, а тем более отдельных его представителей Широко известная работа И. Ю. Крачковского «Очерки по истории рус-ской арабистики» появилась в свет в 1950 г. Опубликованная в 1945 г. em книга «Над арабскими рукописями» носила не столько историографический, сколько мемуарный характер.. Для этого требовалось время, накопление и изучение соответствующих материалов, зрелость историографической мысли, наличие соответствующих исследовательских кадров. Нельзя не учесть, в этом плане, еще и крайне неблагоприятных для историографии востоковедения и других общественных наук последствий культа личности.

Историографические исследования не получали должного развития и в Средней Азии, с изучением историко-культурного прошлого которой прежде всего связано имя Н. И. Веселовского.

Особенно досадным было отсутствие научной характеристики Н. И. Веселовского как историка Средней Азии, ибо в основе его востоковедческой работы лежала прежде всего не история Востока вообще, а именно среднеазиатская тематика, к которой он тяготел и приобщился еще на студенческой скамье и интерес к которой сохранял всю свою долгую кипучую жизнь. Поучительно, что первая и последняя по времени прижизненные научные публикации Н. И. Веселовского посвящены Средней Азии.

Как мы показали это в начале книги, положение дел в историографии стало ощутительно изменяться к лучшему с начала 50-х годов.

. К последней четверти XIX в. русское востоковедение прошло большой и значительный путь развития, выделило ряд имен крупных ученых, которыми по праву могло гордиться. Редко кто из них обходил вниманием Среднюю Азию, посвящая ей отдельные труды и работы, многие из которых вошли в анналы туркестановедения и оставили по себе долгий и прочный след.

Достаточно вспомнить здесь имена И. Н. Березина, В. В. Вель- яминова-Зернова, В. В. Григорьева, В. В. Радлова, П. И. Лерха. П. С. Савельева, О. И. Сенковского, X. Д. Френа, Н. В. Ханыкова и других.

Шел (а вернее начинался) более или менее ощутительный (а в общем недостаточно организованный и довольно медленно развивающийся) процесс собирания, каталогизации и изучения восточных рукописей, в том числе среднеазиатского происхождения, содержащих сведения о ней и ее истории Подробнее см.: Лунин Б. В. Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении. Ташкент, 1965, 408 с..

Но тут же надо констатировать, что таких рукописей, изученных и переведенных, введенных в научный обиход, было немного. Здесь вырисовывались лишь контуры того богатства, которое еще предстояло сделать достоянием науки и общественности.

Совокупность различного рода сведений и материалов и уже появившиеся в свет труды ученых и краеведов-любителей давали общее, но далеко не полное и во многом неточное представление о богатейшем историческом прошлом Средней Азии, особенно когда речь шла об отдаленном прошлом, о ранних этапах истории этого обширного края. Оно скорее угадывалось, инстинктивно нащупывалось, нежели освещалось научно в соответствии с данными источников.

Такой важнейший источник к познанию древней истории Средней Азии, как археология, находился' буквально в зачаточном состоянии.

Вот, по сути дела, все или почти все, что имела в своем распоряжении отечественная археология того времени по Средней Азии В лучшем положении находилась среднеазиатская нумизматика..

Историко-архитектурные памятники Средней Азии, в первую очередь величественные сооружения Бухары, Самарканда и некоторых других городов пользовались заслуженной и широкой известностью. Их изображения вместе с отдельными сведениями о них путешественников и других лиц имели широкое распространение не только в России, но и в других странах.

Все сказанное убедительно показывает, какое обширнейшее поле деятельности представляла Средняя Азия для востоковедов и в сфере археологии и истории, и в сфере истории архитектуры, филологии и других областей знания. Строго говоря, речь шла о начале научного обследования территории Средней Азии и изучения ее богатейшего, многовекового и многогранного исторического прошлого. Не то, чтобы Средняя Азия представляла собою terra incognita, но все же усилиями отечественных и иностранных востоковедов закладывался пока лишь фундамент знаний об этой огромной и своеобразной стране, вписавшей немало значительных и ярких страниц в историю Востока и более того -- в определенной мере и в определенные периоды -- мировую историю.

Не случайно, конечно, в условиях крайней ограниченности числа востоковедов со специальной подготовкой деятельность многих из них (это было как бы велением времени) характеризовалась многогранностью и энциклопедичностью научных интересов.

Для историографа здесь любопытное поле наблюдения. «Почти все востоковеды в прошлом, в силу сложности и слабой изученности исходного исследовательского материала, -- были... учеными-универсалами, сочетающими в себе языковеда, литературоведа, этнографа, историка.

Слишком многое, разнообразное, неизведанное, малоизученное манило к себе на каждом шагу исследователей Средней Азии.

Естественно, что и Н. И. Веселовский не составил здесь исключения. В сфере его научных интересов преобладали археология, история и историография, но в сочетании с нумизматическими, эпиграфическими, этнографическими, лингвистическими и другими интересами.

Мы не хотим сказать, что на книжном рынке совсем нет работ в этом направлении. Они налицо, и количество их постепенно возрастает. От общеизвестных работ И.Ю.Крачковского и С.Ф.Ольденбурга тянутся нити к ценным историографическим публикациям. В.И.Авдиева, В.И.Беляева, М.Н.Боголюбова, А.К.Боровкова, И.С.Брагинского, Р.В.Вяткина, Б.Г.Гафурова, И.М.Дьяконова, А.Н.Кононова, В.А.Крачковской, М. Г.Левина, М.Е.Массона, И.П.Петрушевского, В.А. Ромодина, А. А. Семенова, Н. А.Смирнова, В.В.Струве, С.П.Толстова, Г.Ш.Шарбатова, И.И.Умнякова, А.Ю.Якубовского и других. А.Н.Кононову мы обязаны обстоятельной попыткой определить круг важнейших задач историографии востоковедения, исходя из того, что «изучение и популяризация истории отечественного востоковедения имеют не только важное научное значение, но и большое воспитательное значение.

Избирая новый путь, нельзя забывать путь пройденный, дабы не оставить без должного внимания то хорошее и полезное, что было в прошлом, и не повторить того, что было в прошлом плохого и ненужного».

2.2 Биобиблиографические очерки Б.В. Лунина -своеобразный ретранслятор ориенталистики

Определенную роль в накоплении первичных знаний о Туркестане играли связи Туркестана с Русью и вообще с обширным славянским миром Восточной Европы, восходящие к весьма давним временам и в более ясной и определенной степени примерно к VIII--XI вв. н. э. Мы останавливаемся кратко и бегло на этой стороне дела в силу необходимости ответить на вопрос: когда именно началось относительно систематическое и непрерывное накопление русскими людьми первичных сведений и данных по Средней Азии и ее отдельным районам, сведений и данных, которые мы имеем основания рассматривать в качестве, так сказать, сырого и начального востоковедческого материала в донаучном значении этого термина.

Отвечая на вопрос, мы должны признать, что, собственно говоря, такого рода накопление первичных данных и ведет свое начало с посещения русскими людьми -- послами и их спутниками, путешественниками, купцами и другими -- различных районов Средней Азии, со времени установления контактов с представителями коренного населения Бухары, Хивы и других местностей.

Одним из лучших подтверждений такого положения дел может служить замечательное детище русской географии XVI в.-- «Книга Большому Чертежу», в которой нашел свое прямое отражение накопленный к этому времени в русском государстве свод сведений по Средней Азии.

XVI--XVIII века, ознаменованные усилением русско-среднеазиатских связей, пройдут под знаком еще более быстрого и значительного накопления запаса различных сведений о Средней Азии.

Само собой разумеется, что авторы тех или иных ранних сообщений о народах Средней Азии отнюдь не осуществляли их в плане специального сбора сведений научно-востоковедческого характера. Тем не менее сложившаяся впоследствии отрасль научных знаний -- востоковедение -- с полным основанием включает в свои анналы значительную часть материалов этих сообщений, объективно вполне соответствующих целям и задачам первичных востоковедческих наблюдений и нередко содержащих в себе единственные в своем роде и драгоценные для науки данные.

Необходимо также отметить существенную особенность ранних известий русских людей о народах Средней Азии. Все они, как правило, фиксировали прежде всего современную им действительность среднеазиатских владений, сообщали сведения, относящиеся к тому, что непосредственно воспринималось их зорким и наблюдательным взором в области географии и природы, экономики и политики, общественного устройства, жизни и быта населения Бухары, Хивы и других районов Средней Азии.

В значительно меньшей степени они содержали в себе собственно исторические сведения, т. е. сведения по истории тех народов и местностей, которые посещались посланцами России и выходцами из нее. В той мере же, в какой сведения эти все же находили себе место в их сочинениях, они или носили характер отрывочных, фрагментарных известий, нередко полулегендарного характера, или касались недавнего исторического прошлого описываемых районов, не содержа специальных экскурсов в глубь их далекого исторического прошлого.

И это понятно. Сбор и запись такого рода материалов, во-первых, не стояли на первом плане в сфере интересов русских путепроходцев (купцов, посланников, пленных и др.), во-вторых, требовали не случайных встреч с обыденными людьми, а с лицами, более или менее хорошо осведомленными касательно исторических судеб своей страны. Русских же людей при всей их пытливости и любознательности интересовали, в первую очередь, общие сведения о посещавшихся ими местностях Средней Азии. Они стремились запечатлеть в своей памяти и сделать достоянием заинтересованных правительственных учреждений и отдельных лиц, своих соотечественников вообще данные о караванных и иных путях из России в неведомые земли, скажем, далекой Бухары, о населяющих их народах, их обычаях, уровне жизни, не говоря уже о специфических интересах того или иного путепроходца.

К тому же уровень и диапазон общеисторических познаний лиц, посещавших Среднюю Азию в XVI--XVIII вв. был, за редким исключением, весьма ограничен, тем более, когда речь шла об исторических судьбах народов малоизвестного, а порой и совершенно неведомого тогда Востока. Местных языков многие из этих лиц не знали или располагали знанием минимального словарного материала, облегчавшего ведение торговых операций, бытовое устройство и т. п.

Положение дел стало меняться здесь в основном с начала XIX в., когда в составе русских людей, посещавших Среднюю Азию, мы начинаем встречать людей с высшим образованием, специальной подготовкой, большой эрудицией, располагавших к тому же и каким-то общим запасом знаний о Средней Азии, почерпнутым из литературы, архивных источников, дипломатических документов и т. п. а также из известий русских путешественников в Среднюю Азию XVI--XVIII вв., которые за давностью времени стали для этого периода определенными и нередко очень ценными, а подчас и единственными в своем роде источниками, запечатлевшими ряд конкретных событий и конкретных особенностей жизни, быта и общественного строя народов Средней Азии. С первой половиной XIX в. связаны имена А. И. Бутакова, Н. Н. Муравьева, Н. В. Ханыкова и др.

Нельзя поэтому умалить значения и роли этапа накопления первоначальных знаний о Средней Азии. То был этап закономерный и необходимый, закладывавший первооснову более подробных и более точных знаний о Средней Азии последующего времени.

Не будем вдаваться здесь в детали вопроса, тем паче, что его освещение вполне заслуживало бы специальной монографии в дополнение и развитие появившихся в литературе подчас весьма обстоятельных отдельных публикаций дореволюционного и советского времени.

Чуть позже радикально изменились возможности изучения историко-культурного прошлого и настоящего Средней Азии русскими учеными, востоковедами в частности, поскольку огромная часть Средней Азии (Туркестанский край) входила теперь в состав Русского государства, а Бухара и Хива оказались в вассальном от него положении.

Предыстория колониальных захватов царизма в Средней Азии освещена в недавней работе П. А. Халфина.

Среди публикаций периодической прессы того времени численно преобладали материалы чисто военного характера с описанием походов в глубь Средней Азии, сражений за Ташкент, Самарканд и другие города, военных эпизодов и т. п., причем лейтмотивом большинства таких публикаций было, естественно, восхваление «российского оружия», храбрости и выносливости солдат и офицеров, сражавшихся якобы лишь потому, что «для России не может быть мирного сосуществования и прочной межи в среднеазиатских степях, пока волнуются эти дикие племена и не прекращаются их ордынские набеги. А потому желательно было бы, чтобы наши победы увенчались полным успехом, положив раз навсегда прочное основание нашему владычеству в Средней Азии».

Как видим, обстановка, в которой приходилось осуществлять свою научную деятельность в Средней Азии дореволюционным востоковедам, являлась сложной и противоречивой.

Нам уже не раз приходилось отмечать в своих предшествующих работах наличие в отношении научных работ в Средней Азии двойственных настроений и тенденций колониальной администрации. С одной стороны, последняя не проявляла особого рвения к поощрению широких научных исследований востоковедческого характера в Средней Азии, особенно когда на посту туркестанских генерал-губернаторов оказывались «деятели» типа генерала Черняева и ему подобные солдафоны и ретрограды. В самой среде ученых и краеведов власти не без оснований усматривали один из очагов свободомыслия, возможного проявления прогрессивных взглядов оппозиционного к официальной политике царизма характера. Приезжавшие в Среднюю Азию ученые вступали в контакт с представителями передовых кругов русской интеллигенции края. В возникших в Средней Азии научных обществах в большей или меньшей мере сказывалось влияние разночинских элементов.

Среди работавших в Средней Азии ученых - питомцев Петербургского, Московского и других университетов - нередка встречались люди, воспитанные в духе эволюционизма, дарвинизма, проявлявшие бескорыстное внимание и интерес к судьбам «инородцев».

Все это не могло не настораживать колониальную администрацию, которая к тому же вообще далеко не всегда осознавала действительную необходимость тех или других научных изысканий. Власти также отнюдь не считали желательным содействовать росту национального самосознания народных масс Средней Азии и, наоборот, опасались, что сколько-нибудь- широкая пропаганда среди них исторических знаний, концентрация их внимания на памятниках старины («былого величия Туркестана») и т. п. может только обращаться в ущерб колонизаторской политике царизма.

Речь идет о другом. Сопоставляя общий облик и общую направленность русского и западного востоковедения, нельзя не видеть, что русскому востоковедению были присущи в целом большее внимание к социально-экономическим вопросам, более или менее (не говорим об исключениях) сочувственное отношение к народам Востока, настороженное, а порой и отрицательное отношение к крайностям колониального режима, шовинистическим действиям правительства, и в этом плане русские востоковеды во многом действительно стояли выше большинства своих западноевропейских коллег.

Причины этого понятны. В силу исторически сложившейся обстановки западноевропейскому востоковедению (восходящему ко времени ранней экспансии европейских государств в страны Востока) в большей мере, чем российскому было присуще колонизаторско-расистское мировоззрение, что нашло, в частности, свое яркое выражение в ставшем «классическим» противопоставлении культуры Запада культуре Востока (по известной киплинговской формуле: «Запад есть Запад, Восток есть Восток»), «Объявляя восточные народы расово неполноценными, якобы искони отсталыми, не способными самостоятельно решать свою судьбу, являющимися будто бы лишь объектом истории, а не субъектом, буржуазное востоковедение всецело подчиняет изучение Востока колониальной политике империалистических государств». Конечно, и в буржуазном востоковедении Запада существовали и существуют прогрессивные веяния, но мы говорим здесь о преобладающей тенденции.

И тут мы подходим к необходимости ответить на историографически исключительно важный вопрос: чем все же объяснить, в первую очередь, что в русском востоковедении, в том числе в сфере его среднеазиатских интересов, преобладали прогрессивные тенденции?

Ведь не секрет, что в среде дореволюционных русских востоковедов были, конечно, люди сугубо реакционных взглядов, видевшие в востоковедении «чистую» науку, свободную от «грязи политики», обращенную в прошлое. Это были люди, которые могли бы повторить слова С. С. Уварова (1810), что изучение Востока может «дать мудрое применение волнению умов», то есть отвлечь умы (как это правильно прокомментировал Бартольд) от более опасных наук.

Речь идет здесь и о представителях так называемого академического востоковедения. Некоторые из них (например, Бе-селовский) были близки к монархическим кругам России, другие (их было большинство) при всей своей «аполитичности» (Бартольд, Жуковский, Радлов, Розен) явно разделяли политические, исторические и философские концепции, характерные для буржуазных историков-идеалистов.

Следует согласиться с тем, что «наиболее существенной и значительной чертой русского востоковедения 19 в. является идейное размежевание в его рядах, по глубине не имеющее примера в современном ему западноевропейском и американском буржуазном востоковедении. Решающую роль в этом размежевании сыграло влияние на русских востоковедов революционно-демократической мысли в России».

Это тем более справедливо, если припомнить, что сами революционеры-демократы уделяли немало внимания истории ческим судьбам народов Востока. Не случайно, например, В. Г. Белинский включал рассмотрение отдельных работ востоковедов в свои знаменитые обзоры русской литературы, посвящал их трудам свои рецензии. Н. Г. Чернышевский (кстати сказать, изучавший восточные языки) и Н. А. Добролюбов с глубокой симпатией относились к порабощенным народам мира, выступали против их угнетения колонизаторами, осуждали экзотическую идеализацию прошлого и настоящего стран Востока. По нашему глубокому убеждению, здесь необходим, однако, особый комментарий. В самом деле. Правильным ли, например, было бы прямолинейное утверждение, что идеи Герцена и Белинского, Чернышевского и Добролюбова оказывали непосредственное влияние и воздействие на Бартольда и Розена, а тем паче на Григорьева и Веселовского? Конечно, нет.

И нужно, как нам кажется, выделить еще один аспект во взглядах дореволюционных русских ученых-востоковедов на пароды Востока, конкретно -- группы видных петербургских востоковедов, начиная с В.В.Григорьева, Н.И.Веселовского, В.Р.Розена и кончая В.В.Бартольдом и другими.

Что касается Средней Азии (Туркестанский край, Хива, Бухара), то такая отрасль науки, как востоковедение была представлена здесь преимущественно группой питомцев восточного факультета Петербургского университета (И. А. Беляев, М. Ф. Гаврилов, Е. Ф. Каль, А. Л. Кун, Я. Я. Лютш, Н. Н. Пантусов, И. П. Пашино146, Н. О. Пиннэ, М. Н. Ростиславов, К. А. Тимаев).

И все же надо признать, что для востоковедения в Средней Азии продолжающееся преобладание влияния «старого», «академического» русского востоковедения (условно обозначим его в данном случае как влияние «бартольдовской школы») имела положительное значение, поскольку препятствовало проникновению идеологии казенного востоковедения эпохи империализма и ограничивало тенденции правящих кругов царской России к тому, чтобы поставить отечественное востоковедение на службу интересам русского империализма на Востоке. Оставалось фактом, что «прогрессивные демократические традиции сказалиёь на деятельности таких выдающихся востоковедов, работавших и в советское время, как академики Б. А. Тураев, Ф. И. Щербатский, В. В. Бартольд, Б. Я. Владимирцов, И. Ю. Крачковский.., С. Р. Ольденбург, И. А. Орбели, В. В. Струве и др.».

Нам остается добавить, что для характеристики направленности дореволюционных востоковедческих изысканий по Средней Азии исключительное значение имеет текст речи В. В. Бартольда о задачах русского востоковедения в Туркестане, предназначавшейся для произнесения в торжественном годовом собрании Академии наук 29 декабря 1914 г. и опубликованной в 1915 году, то есть за два года до революции.

Все, что говорилось В. В. Бартольдом о необходимости усилить внимание к изучению наиболее древних периодов в истории Туркестана, сочетая здесь археологию с языкознанием и свидетельствами письменных источников, касательно важности широких исследований остатков древних городов края, выяснения древних связей Восточного Туркестана с Западным и т. д.,-- было, конечно, и обоснованно и справедливо.

Вместе с тем не может не броситься в глаза, что даже с четом всего сказанного выше, в конечном счете налицо относительно узкое понимание В. В. Бартольдом задач русского востоковедения в Туркестане. Кое-что шло здесь, конечно, за счет существовавшего тогда уровня научных представлений о древнейшем прошлом края. Сам В. В. Бартольд отмечал, что наши знания в области «доисторической археологии» Туркестана исчерпываются находками близ Аннау. Но главное коренилось, конечно, в исторически обусловленной ограниченности взглядов Бартольда -- одного из блестящих, наиболее эрудированных и в целом прогрессивно настроенных русских востоковедов, но востоковедов буржуазной школы, буржуазного мировоззрения.

В самом деле. На первый взгляд, очерченный В. В. Бартольдом круг задач русского востоковедения в Туркестане, подкупает своей многогранностью, но при ближайшем рассмотрении убеждаешься, сколь неполно и ограничительно определены в действительности эти задачи, очерченные в историко-культурном плане и не без налета буржуазного культуртрегерства.

Достаточно в качестве примера указать, что В.В.Бартольд явно недооценивал задачи изучения вековых корней, «предыстории» связей с древнейшим автохтонным населением края современного ему таджикского, узбекского (узбекского, как всегда писал сам В. В. Бартольд) и других народов Туркестана.

Конечно, можно было бы, как говорится, быть признательным В. В. Бартольду и за то, что он не обошел вниманием (как это могли бы сделать некоторые из его современников-востоковедов) необходимость изучения таджиков и узбеков, которые, по словам В. В. Бартольда, «не сохранив ни чистоты языка, ни «первобытности» нравов... в то же время не дали миру даже тех культурных ценностей, как другие народы мусульманской Азии, жившие при более счастливых условиях вдали от постоянных нашествий степняков» (говорить об ошибочности этих слов В. В. Бартольда не приходится). В целом же предлагавшийся В. В. Бартольдом круг вопросов не выходил, как сказано, за рамки «академических» задач буржуазного востоковедения и был обращен, преимущественно, в прошлое. Когда же Бартольд касался задач изучения современного «быта и литературы» народов Средней Азии, то даже признавая, что оно «не было бы бесплодно ни для практических задач русской культуры, ни для понимания жизни мусульманского мира в целом». В. В. Бартольд считал такое изучение (правда, с оговоркой--«на первый взгляд») и менее привлекательным и плодотворным (курсив наш.-- Б. Л.).

И во всяком случае В. В. Бартольд не призывал исследователей сконцентрировать свое внимание на широком изучении процессов культурного развития современных народов Туркестана в период после присоединения Средней Азии к России. Оставлял в стороне В. В. Бартольд и изучение последствий влияния передовой русской культуры на культуру, язык и быт местных народов, вопросы изменений в жизни последних в процессе проникновения в край капиталистических отношений.

В. В. Бартольд, как видим, не считал также достойной задачей проследить развитие общественно-политической, философской мысли народов Средней Азии нового времени, проанализировать зарождавшиеся в их среде общественно-идейные» политические течения, основные этапы национально-освободительного движения в Туркестане. Опускал В. В. Бартольд и многое другое в области социальной, экономической и культурной истории и жизни народов Туркестана, без чего программа востоковедных изысканий в Туркестане не могла явиться достаточно полной и целеустремленной. В этом плане уместно подчеркнуть, что общим и особенно серьезным недостатком дореволюционного русского востоковедения являлось слабое внимание, уделявшееся им жизни современных ему стран Востока и народным движениям в этих странах. Характерно, что и в статье о ближайших задачах изучения Туркестана, опубликованной уже в 1922 г., В. В. Бартольд не вышел из круга того понимания этих задач, какое фигурировало в его речи 1915 г. Как уместно в связи с этим вспомнить ленинское указание, что даже те из старых специалистов, которые искренне хотели работать в новых условиях, при Советской власти, были «полны тысяч буржуазных предрассудков, связаны незаметными для них тысячами нитей с умирающим... буржуазным обществом».