Экономическая политика Советской России (СССР). 1920-1930-е гг.

Создав правовую базу советско-германских экономических взаимоотношений, договор сумел решить трудную задачу - "переброски моста между двумя столь различными правовыми и экономическими системами" [35]. В нём самым удовлетворительным образом разрешался вопрос о въезде, о правах на занятие промыслами, о защите имущества, об охране промышленной собственности, о третейском разбирательстве в гражданских делах. Что касалось такого сдерживающего развитие фактора, как монополия внешней торговли в СССР, в которой отдельные политики, не без оснований, видели "средство охраны страны от германского ввоза", то в немецких политических кругах в момент заключения договора сохранялась ещё надежда на её отмену в скором времени. Во всяком случае, в ходе обсуждения его параметров немцы пришли к выводу о безнадёжности своих попыток побудить Россию отказаться от монополии внешней торговли. Тайный советник Дойтч, член германской комиссии, сообщил своим коллегам любопытный факт: один из высокопоставленных чиновников русского правительства заявил ему, что отказ от монополии торговли был бы равнозначен отказу от советской власти в России. Немецкая сторона пришла к выводу, что будет направлять свои усилия "лишь к размыванию русской монополии внешней торговли с помощью возможно большего числа исключений из правила", и что в ходе реализации договора "практическими действиями максимально возможно расширять пробитые таким образом бреши в монополии". Было признано, что вернуться к условиям торговли, хоть в какой-то степени сравнимыми с условиями довоенного времени, можно только при уничтожении этих двух компонентов - монополии и советской власти. Но пока требовалось застолбить своё место в ряду рвущихся на российский рынок конкурентов [36].

Договор 1925 г. с Советской Россией был разработан и подписан "Красным графом", как называли в Аусамте посла Брокдорф-Ранцау. "Красными" называли в Германии и всех тех, кто активно выступал за развитие дружественных отношений с Советской Россией: Мальцан - Красный барон", рейхсканцлер в 1921 - 1922 гг. Карл Йозеф Вирт - "Красный Вирт", Густава Хильгера прямо именовали "коммунистом" [37]. Но активным сторонником советско-германского сближения был в это время и министр иностранных дел Густав Штреземан. Он сыграл важную роль в решении о предоставлении СССР германскими банками в 1926 г. гарантированного кредита на сумму в 300 миллионов золотых марок для размещения в Германии советских заказов [38] и внёс свой вклад в ослабление политической напряжённости в Европе, в европейскую разрядку. Договор Германии с Советской Россией стал, по сути, образцом для развития торгово-договорных отношений с другими странами в 1920 - 1930-е гг.

Советско-германский договор 1925 г. состоял из нескольких частей: Общих постановлений, Соглашения о поселении и общеправовой защите (часть 1), Экономического соглашения (часть II), Приложений и Заключительного протокола, в котором содержались добавления ко всем его частям. Экономическое соглашение торгового договора, состоящее из 43-х статей и нескольких приложений, стало главнейшей основой развития советско-германских хозяйственных отношений. Важное место в этом соглашении принадлежит статьям, фиксирующим правовой статус ТП СССР в Германии. Главное, что подчёркивали комментаторы договора, это то, что ни одна из позиций зафиксированных в советском праве по поводу ТП, "не была сдана" [39]. Было полностью признано право ТП производить в Германии те операции, которые возложены на него советскими законами. К ним были отнесены: а) содействие развитию торговых и хозяйственных отношений между Германией и СССР и представление интересов СССР в области внешней торговли; б) осуществление от имени СССР регулирования внешней торговли с Германией; и, наконец, в) производство от имени СССР внешней торговли с Германией (ст. 3). Обеспечивалась экстерриториальность руководящих работников ТП (руководителя, двух его заместителей, членов Совета ТП) и его помещения, расположенного на Линденштрассе 20/25 в Берлине. Был закреплён установленный советскими законами принцип, что ТП есть составная часть представительства полномочного. Естественно, что целая серия статей (6-10) подчёркивала не только прямой коммерческий интерес советского государства, но также и уважение к правам Германии как государства. Провозглашалось, что деятельность ТП не может противоречить германским законам, и что советское государство несёт полную ответственность за совершённые торговым представительством сделки.

Договор предполагал возможность открытия отделений ТП в других городах Германии за пределами Берлина по соглашению с Министерством иностранных дел и с правительством германских земель. Такие отделения будут действовать потом в Мюнхене, Лейпциге и Гамбурге. ТП могло вступать в состав торговых товариществ или юридических лиц, однако, без требования себе каких-либо преимуществ, изъятий или льгот. При осуществлении своей деятельности оно имело право, как всякий хозяйственный орган, "сноситься непосредственно со всеми государственными установлениями Германии в пределах их компетенции" [40]. К другим важнейшим постановлениям экономического соглашения можно отнести следующие. В портах каждой из сторон могли создаваться склады для помещения товаров, привозимых гражданами и предприятиями другой стороны, причём, поскольку требовались для ввоза лицензии, их надо было получать до помещения товаров на склады (ст. 21).

Вопросы таможенного характера не получили в договоре исчерпывающего разрешения, что отчасти объяснялось не урегулированностью в самой Германии вопросов, касавшихся её таможенной политики. Конкретное тарифное соглашение согласно ст. 32 было отложено до будущего времени, но соглашение всё же провозглашало наибольшее благоприятствование в отношении таможенных пошлин (ст. 26). Целый ряд других статей, касались таможенных формальностей и методов таможенного обложения, как-то: запрещение различия таможенных пошлин при ввозе по сухопутной и по морской границе и при ввозе через третьи страны. Важное место имели добавления, содержащие пространные правила о ввозе в Германию продуктов животноводства, составлявших значительную часть советского экспорта. Уже тогда этот экспорт испытывал серьёзные трудности, которые создавались немецкими аграриями в лице крупных земельных собственников под прикрытием соображений ветеринарного характера. (Сейчас к таким мерам государства прибегают довольно часто). В правилах оговаривалось, в частности, что германская ветеринарная регламентация по отношению к советскому вывозу не должна применяться более строго, чем по отношению к любому третьему государству.

СССР набирает силу и меняет условия взаимодействия. Четыре года назад, подписывая договор с Германией от 6 мая 1921 г., советское правительство было готово предоставить промышленным и финансовым кругам Германии "существенные уступки", если те помогут восстановить ключевые отрасли разрушенной экономики России. На переговорах в Москве, которые вёл осенью этого года Моритц Шлезингер, советские руководители предложили предоставить право экстерриториальности любой германской деловой ассоциации, которая займётся торговлей в пределах территории, снабжаемой какой либо важной железнодорожной магистралью, идущей на Восток. Единственным условием являлось обязательство данной ассоциации взяться за реконструкцию этой дороги. Таким образом, Германия получила бы великолепную возможность для ведения дел с Россией в широких масштабах, и "произошла бы встреча советской торговой монополии с эффективной централизованной организацией немецкого бизнеса", считал главный экономист германского посольства в Москве Густав Хильгер, признававший выгоды советской торговой политики. Но эти возможности были безвозвратно утеряны из-за упорства, с которым преимущественно социалистическое правительство Германии цеплялось за принципы частного предпринимательства, - считал он. Такие проекты могли бы связать советскую экономику с мировой и тем самым направить её развитие по пути медленной и постепенной эволюции.

Надо признать, что Хильгер хорошо знал мнение консула Гросскопфа, обвинявшего в своё время германское правительство в упущенных возможностях участия в восстановлении российской экономики. Изучив экономическое положение Сибири и состояние её торгово-экономических связей с Германией, Новосибирский консул пришёл к весьма неутешительным выводам. Главные из них он изложил в своём докладе послу Брокдорф-Ранцау от 27 января 1925 г. "О положении служебного округа консульства Новониколаевска", копия которого была отправлена в МИД [41]. В докладе констатировалось, что Германия полностью утратила здесь все свои довоенные позиции. "Ни один предмет из заграничных поставок в Сибирь разнообразных материалов больше не покупается в Германии. Молочные машины и аппараты, металлы и металлические изделия, химические продукты и лекарства, бакалея, канцелярские товары на общую сумму примерно в 10-12 миллионов золотых марок закупаются Лондонским торговым представительством России и доставляются в Сибирь на английских судах "Карской экспедицией", - писал Гросскопф. А ведь именно Германия занимала первое место в товарообороте России в предвоенном 1913 г. Она стояла на втором месте по импорту (13, 2 % германского импорта) и на 3-ем месте по экспорту (8,7 %) [42].

Англия, первой из стран Запада заключившая торговый договор с РСФСР и открывшая в Лондоне российское торговое представительство (торговую делегацию), считал Гросскопф, превратилась в настоящего монополиста в сибирской торговле, поскольку в её руках оказался сосредоточен и почти весь экспорт сибирского масла и пушнины. Из 689 000 пудов вывезенного в 1924 г. из Сибири масла более 500 000 пудов попало в Англию. Российскую пушнину германские фирмы были вынуждены закупать на аукционах Лондона. Причина столь ненормального положения дел заключалась, по его мнению, не только в предшествовавших событиях, войнах и революциях. Сказывалось общее неблагоприятное экономическое положение послевоенной Германии. Но всё же главную вину он возлагал на торговые круги Германии, которые проявили пассивность и недальновидность, занимаясь в 1921 - 1922 гг. "коньюнктурными делами", вместо того чтобы обеспечить себе на будущие времена в России отличный рынок сбыта, что при тогдашних обстоятельствах сделать было гораздо легче, чем теперь. Теперь же Германии предстояло испытать растущую конкуренцию английского и американского капиталов, успешно проникающих в российскую экономику. Приходится только сожалеть о том, что наши современные западные "партнёры" так и не научились извлекать пользу из прошлого опыта, и продолжают наступать на те же самые грабли.

Под "конъюнктурными делами" имелась в виду нерешительность промышленных кругов, от позиции которых в значительной степени зависела выработка восточной политики Германии в правительственных сферах, колебания между Востоком и Западом в поисках пути выхода из унизительного положения, в котором она оказалась после окончания войны. В конечном счете, эти поиски, как мы уже видели, всё же привели к Рапалло.

5. Монополия внешней торговли и российское законодательство под судом зарубежных критиков

Георг Клейнов о договоре. Советско-германский экономический договор в целом был высоко оценен германскими экономистами и правоведами. Одним из видных специалистов в области советского права и не менее яростным его критиком был Георг Клейнов. В 1925 г. в Германии вышли две его книги, посвящённые истории Нижегородской ярмарки (первая) и правам иностранцев в России (вторая) [43]. Их автор много путешествовал по стране ещё до войны и хорошо её изучил. Он неоднократно приезжал в Россию и после революции, а с осени 1923 г. почти беспрерывно проживал в Москве в качестве журналиста-писателя и представителя ряда промышленных фирм. Активный сторонник идеи тесного советско-германского сотрудничества, экономического и политического, он как член Народной партии оставался убеждённым прусским консерватором и на Россию смотрел через очки своего мировоззрения. Его книги представляли интересное сочетание хорошего знания России с непониманием многих происходящих в ней событий. В книге о Нижегородской ярмарке он с истинно немецкой тщательностью изложил данные о её возникновении и развитии на протяжении нескольких столетий. Его исследование было доведено до 1924 г. Советский рецензент, скрывшийся за инициалами Б. М., сетовал на то, что в самой России нет ничего подобного такой книге, и настоятельно рекомендовал перевести её на русский язык [44].

Но метод хозяйствования на ярмарке советских властей Клейнов подверг резкой критике, назвав его "гетто-каторжным коммунизмом". Советские руководители (хозорганов, правительства, партии), старые революционеры, перенёсшие каторги и тюрьмы, ссылку, черту оседлости, эмиграцию и т. д., считал автор, опасались всего нового, что вело к стеснению свободного развития хозяйственных сил и сдерживало развитие частной инициативы. Тем не менее, он видел и плюсы, в развитии кооперации и в сохранении независимости нашего хозяйства по отношению к капиталистическим государствам.

В 1926 г. Клейнов опубликовал в Германии не только сам текст советско-германского договора, но и подробные комментарии к его статьям [45], где, как и в предыдущих работах, не мог не высказать своих предубеждений против политического строя в СССР. Обрисованная им позиция "против советских порядков" была названа известным советским обозревателем И. Перетерским "злопыхательской" [45]. Клейнова не устраивал, в частности, тот факт, что "советское правительство могло, вопреки своему обещанию о неведении пропаганды, "проникать, благодаря своим представительствам, в тайные каналы германской жизни, и не только жизни экономической". В то же время германские хозяйственные органы не могли "получать в СССР нужных им информаций, так как практика ГПУ чрезвычайно затрудняла собирание экономических и технических сведений", поскольку могла рассматриваться как шпионаж. Для него наличие "высшего авторитета ВКП (б) наряду с госаппаратом являлось "основным пороком конструкции госаппарата СССР". Положение в СССР немецких рабочих и крестьян могло быть терпимым только в том случае, если они "вступят в ряды борцов за введение социализма и абсолютно подчинятся приказам ВКП".

Особенно возмущало немецкого учёного умелое применение государственными органами СССР статьи 30 ГК для получения ими большей выгоды от сделки. Она позволяла прекращать уже начавшие исполняться договоры между государством или госорганами и частными предпринимателями, также и концессионные договоры, когда оказывалось, что частный предприниматель получал большие выгоды, чем государство, или когда государство думало, что предмет договора может быть использован более выгодно. Такие мысли, считал Перетерский, могущие вызвать лишь улыбку у советского читателя, могли быть приняты недостаточно осведомлёнными лицами в Германии на веру, и создавать ложное впечатление о советских порядках. Он считал, что для разъяснения иностранному читателю основ советского строя "делается ещё очень мало" и призывал к восполнению этого пробела как одной из "важных текущих задач" для российских юристов. Кажется, что этот призыв из прошлого звучит весьма актуально и в наше время.

Что касается отношения Клейнова к ТП, то оно, естественно, было отрицательным. Он считал, что благодаря монополии внешней торговли и деятельности ТП свободная деятельность иностранных промышленников и торговцев внутри СССР "не допускается"; иностранец совсем оттеснён государством с внутренних рынков СССР. Но этого мало: промышленники и торговцы оттесняются Внешторгом даже на иностранных рынках, в самой стране промышленников и торговцев. Там представители НКВТ имеют полную свободу передвижения и монопольно противостоят конкурирующим фирмам одной и той же страны. В конечном счёте, весь пафос критики Клейнова свидетельствовал о недовольстве не столько монополией внешней торговли, сколько успехами российской внешней экономической политики.

В книгах Клейнова с очевидностью просматривается формировавшийся уже в 1920-е годы подход к оценке советского народа, славянства, с позиций расового превосходства ариев. Это проявлялось в резком противопоставлении СССР остальному европейскому миру. Забыв о своих земляках, родоначальниках коммунистического учения, он пишет: "Социализм большевиков - это продукт русской земли, результат совершенно своеобразного русско-азиатского исторического развития". На западе, пережившем век гуманизма, в основе права и лежит этот принцип гуманизма, в СССР же - принцип классовой ненависти. На западе имеется "социальное общество", у русских - "социальное государство". На западе все равны перед законом, у нас - классовое неравенство. На западе господствует "благо человеческого индивидуума", у нас - "коллектив", при котором все, а в особенности члены партии должны "весь свой опыт, знания и достояние предоставлять в распоряжение рабочего класса". Вот с каких времён, благодаря казалось бы, на первый взгляд, полезным книгам об СССР, закладывались идеи неполноценности живущего в условиях социализма народа и человека.

О правовом регулировании института внешнеэкономической сделки. При заключении внешнеторговых сделок за границей, в частности, торгпредствами, в эти сделки неоднократно включались, как подчёркивал И.С. Перетерский, "указания о подчинении этих сделок законодательству того иностранного государства, на территории которого эти сделки были заключены, и советские органы неизменно стояли на позиции лояльного применения соответствующих договорных правил". Правовым основанием для этого (а также для разрешения споров из таких сделок в местных судах) являлись предписания международных договоров, о которых уже шла речь, и которые будут заключены в 1930-е гг.

Так, ст. 5 Временного торгового соглашения с Великобританией 1934 г. указывала, что "всякие вопросы, могущие возникнуть в отношении любой сделки, заключенной торговой делегацией, будут разрешаться судами Соединенного Королевства соответственно законам последнего". В ст. 5 соглашения о торгпредстве со Швецией 1927 г. предусматривалось, что "юридические вопросы, могущие возникнуть по поводу торговых сделок, заключенных торгпредством, будут регулироваться согласно материальным и процессуальным законам Швеции. При этом подразумевалось, однако, что в случае существования соглашения между сторонами, заключившими контракт, будут допускаться советская юрисдикция в отношении сделок, заключённых в Швеции, но подлежащих исполнению в СССР [47].

Возможность применения в этом случае иностранного права следовала из ст. 7 ГПК РСФСР 1923 г., которая предоставляла его лишь в отношении сделок, заключённых за границей. Как подчёркивал уже И.С. Перетерский, если внешнеторговые сделки заключаются нашими государственными органами на территории СССР, то тем самым они регулируются советским правом, и к ним должны применяться общие правила Гражданского кодекса, поскольку в самом законе не устанавливается иных правил для внешнеторговых сделок". Таким образом, в тот период возможность выбора применимого права ограничивалась лишь внешнеторговыми сделками, заключаемыми за границей.

Нормы советского права и "возвышенный идеализм". Этот раздел написан с использованием материалов статьи С. Соколова, посвящённой вопросу применения советского законодательства германскими судами [48]. Автор её считал, что, заключив договоры с Россией (СССР), Германия безоговорочно признала возможность применения в судах советских законов. Германская доктрина ставила только одно ограничение. Для применения иностранного законодательства необходимо, чтобы государство, издающее это законодательство, было признано, как таковое, т. е. как государство. В отличие от Франции и Англии, не признававших законной силы и применения судами советского законодательства до признания советского правительства, этот вопрос никогда не возбуждал сомнений у германской юридической мысли. Она считала, что Россия, как государство, была признана много веков тому назад, что она была и остаётся субъектом международного права.

То обстоятельство, что государство переменило свой политический строй и форму правления, как считали немцы, нисколько не меняло международно-правового положения этого государства. Примером тому служила сама Германия, превратившаяся после мировой войны из монархии в республику. Германские юристы старались установить полную непрерывность существования государства как международно-правового субъекта, и констатировали, что при возникновении советских республик такая непрерывность имеется налицо.

Вполне естественно, что при такой постановке проблемы, вопрос о признании или непризнании де-юре или де-факто советского правительства не мог возникнуть и в германской судебной практике. Германский суд устанавливал, какой существует иностранный закон в то время, когда возникает вопрос о его применении, и применял его в пределах и на условиях, устанавливаемых на этот счёт германским законодательством. Поэтому германский суд отверг самым категорическим образом мнение, согласно которому следует считать действующим и существующим старое царское законодательство. Право является прогрессом, оно постоянно находится в состоянии развития, и ни один иностранный суд не может воскресить правовые нормы, более не существующие и не применяющиеся в создавшей их стране. Отсюда следовал вывод, что во всех случаях необходимо применять нормы советского права как единственно реально существующие нормы (выделено авторами - Л.Б. и С.Б.).

Конечно, в этом вопросе не было полного единодушия, и некоторые германские юристы пытались доказать, что советское законодательство в целом противоречит германскому ordre public ("публичному порядку" в международном частном и гражданском праве). Вследствие этого, ни одна норма советского права не должна быть применена германскими судами. Сторонники такой крайней точки зрения ссылались на статью 30 вводного закона Германского гражданского кодекса, по которой нормы иностранного права, "противоречащие добрым нравам или целям германских законов", не могут применяться германскими судами. Т.е. они считали таковыми нормы советских законов.

Но это точка зрения не встретила больших симпатий среди германских юристов и вызвала вполне основательные возражения. Они сводились к следующему: оговорка об ordre public, заключающаяся в ст. 30 вводного закона к Германскому гражданскому кодексу, употребляя слово "закон", имеет в виду не всё законодательство в целом, а отдельные нормы данного законодательства; вопрос о неприменении германскими судами всего законодательства в целом можно было бы поставить лишь в отношении государства, находящегося на такой низкой ступени культурного развития, что законодательство его вообще не может применяться цивилизованным государством. "Но этот случай не применим ни в каком отношении к советским республикам, законодательство которых построено на высоких принципах гуманности и проникнуто идеей коммунизма (выделено авторами - Л.Б. и С. Б.)".

Поэтому защитники советского законодательства говорили, что следует в отдельности анализировать и оценивать каждую подлежащую применению норму советского права. Анализируя эти нормы, бесспорно, следует прийти к заключению, что ряд норм, например, из области семейного права, вполне соответствует не только германскому ordre pnblic, но и вообще принципам и стремлениям современного права во всех цивилизованных странах. Для этого достаточно указать на введение института гражданского брака, давно получившего право гражданства в Западной Европе.

Также бесполезно было бы доказывать, говорили сторонники излагаемого взгляда, что советское законодательство противно добрым нравам. Один из лучших знатоков в Германии русского права Klibansky (Клибанский) указал на страницах "Juristisсhe Wochenschrift" ("Юридического еженедельника" (1920 г. С. 606), что многие нормы советского права вызывают возражения именно потому, что они проникнуты "слишком возвышенным идеализмом" (выделено авторами - Л.Б. и С. Б.) Судебная практика примкнула к этой последней точке зрения и признала, что советское законодательство в целом не противоречит германскому ordre public.

"Для правовой жизни Германии, - говорит имперский суд в одном из своих решений, - толкование ст. 30 вводного закона должно пониматься так, как его установил имперский суд в ряде решений по поводу вопроса о "противоречии цели германских законов". Иностранная юридическая норма не должна быть отвергнута только потому, что она иначе, чем германские законы, регулирует правоотношения. Она может быть отвергнута лишь в случае, если разница между политическими и экономическими концепциями, на которых покоится по принадлежности иностранное и германское право, настолько велика, что применение иностранного права нарушило бы основы публичной и экономической жизни Германии".

Согласно с таким решением, германские суды критически относились к каждой норме советского права и, отвергая некоторые из них, принимали другие. Чаще всего в немецкой судебной практике возникали дела о разводе и наследствах. Эти дела, согласно ст. 606 германского кодекса гражданского судопроизводства, германский суд только тогда мог принять к производству дело двух супругов-иностранцев, если законодательством страны, подданным которой является муж, также допускается гражданская форма развода. Так как советское законодательство знает только гражданскую форму развода, то дела о разводе российских граждан могут приниматься германскими судами. Но судебная практика Германии идёт дальше этого. До настоящего времени в Германии ещё практикуется церковная форма развода религиозных браков, заключённых в России в эпоху царского режима; в соответствии с советским кодексом законов об актах гражданского состояния (примечание к ст. 86), согласно которому для религиозных браков, заключённых ранее издания кодекса, устанавливается также гражданская форма развода, германская судебная практика считает ничтожным осуществлённый в Германии церковный развод супругов, российских граждан.

Всё же надо сказать, что германская судебная практика ставила одно ограничение при рассмотрении судами дел о разводе; как известно, советское законодательство не требовало каких-либо определённых мотивов для совершения развода, достаточно выражения желания развода хотя бы одним из супругов. Это положение противоречило принципам германских законов, и поэтому суды, рассматривая дела о разводе, входили в обсуждение мотивов его, руководствуясь в этом случае нормами германского права.

Надо отметить, что практику применения норм советского права германские суды распространяли и на лиц, утративших, согласно с декретами советского правительства, гражданство Союза ССР. Ибо согласно ст. 29 вводного закона к германскому гражданскому кодексу, в случае "если лицо не является гражданином никакого государства, то его правовые положения, в случае необходимости применения к ним национального закона, определяются по законам того государства, подданным которого он до этого состоял". Таким образом, и к бывшим российским гражданам судебная практика Германии считала необходимым применять нормы советского права.

В области наследственного права германская судебная практика столкнулась с декретом советского правительства от 27 апреля 1918 г., которым уничтожалось право наследования. Германские суды стали на ту точку зрения, что постановления этого декрета, являясь средством для достижения указанных в Конституции РСФСР целей, достижения "всеобщего равенства граждан республики в области производства и распределения богатств" (ст. 79 Конституции РСФСР), противоречат целям германских законов и основным принципам публичной и экономической жизни Германии. Поэтому, в случае смерти в Германии российского гражданина без завещания, к наследственной массе применялся германский закон.

Интересна практика судов по вопросу о признании юридической силы за завещаниями российских граждан. Наиболее типичным случаем является следующий: завещание составлено в должной форме до Октябрьской революции в России; завещатель умер в Германии или в России после издания декрета об уничтожении права наследования; завещанное имущество находится в Германии. Возникает вопрос, действительно ли такое завещание. Германские суды считают такое завещание недействительным, ибо для того, чтобы оно могло породить правовые последствия, необходимо совпадение двух моментов: действительность завещания в момент его составления и в момент его вступления в силу, т. е. в момент смерти завещателя. Второй момент в данном случае отсутствует, так как декрет 27 апреля 1918 г. объявил об уничтожении права наследования и права распоряжаться имуществом посредством завещания. В этих случаях применяются нормы германского наследственного права ab intestat (наследования по закону). Если же завещание совершено российским гражданином в Германии, то оно, как совершённое в согласии с принципом locus regit actom ("место - совершения сделки - определяет форму - совершения сделки"), считается действительным.

Вышеизложенная практика германских судов имела место до издания в советских республиках в 1923 г. гражданского кодекса, которым восстанавливалось с некоторыми ограничениями право наследования. Германские юристы уже высказывали мнение, что новые нормы наследственного советского права, как не отрицающие частной собственности, но лишь ограничивающие круг лиц, имеющих право на наследование и общий размер наследственной массы, не чужды стремлениям, проникающим за последние годы и в германское законодательство. Поэтому нормы советского наследственного права, гласил вывод, после издания гражданского кодекса, не могут рассматриваться как "противоречащие основным принципам публичной и экономической жизни Германии" и должны применяться полностью германскими судами.

С точки зрения логики, - считал обозреватель, - вывод вполне правилен, и остается только посмотреть, проявит ли германская судебная практика и в этом вопросе ту же логику и тонкость юридического мышления, которые она проявила в вопросе о признании или непризнании советского правительства.

6. Похолодание в советско-германских отношениях и конец концессий

Конец 1920-х - начало 1930-х стали годами, в которые отношения между стратегическими партнёрами и союзниками, Россией и Германией, начали портиться. Это было время, когда на обе страны обрушились экономические беды и политические кризисы. СССР резко менял внутриполитический и экономический курс, стали сворачиваться рыночные отношения и ликвидироваться "буржуазные слои", нарастать трудности в экономике, отстающей от запросов государства и населения. Сталинская "революция сверху" вылилась в яростную борьбу с левыми и правыми противниками формирующегося режима.

Уже в 1926 - 1927 гг. своё негативное влияние на международные отношения стала оказывать внутренняя политика в СССР, в частности, начавшаяся социалистическая модернизация промышленности. Принятый в декабре 1925 г. ХIV съездом ВКП (б) курс на ускоренную индустриализацию страны вызвал резкое увеличение потребности в зерне, вывоз которого становится главным способом пополнения валютных запасов, обеспечивавших импорт машин и оборудования. Низкие закупочные цены на зерно и высокие цены на промышленную продукцию спровоцировали экономический кризис, главным показателем которого стали так называемые "ножницы цен". Крестьяне потеряли заинтересованность в повышении производства зерна, в продаже его государству. Они повысили собственное потребление, стали больше использовать хлеб на корм скоту и т. п. Возник конфликт власти с крестьянством.

В германском МИДе внимательно следили за развитием ситуации в Советском Союзе. Германское правительство возлагало большие надежды на российский нэп, который должен был обеспечить "эволюцию" советской экономики и самой системы в направлении капитализма. Некоторые политики именно с крестьянством связывали грядущие перемены в стране в рамках шедшей "эволюции". Это был слой, значительно превосходящий по своей численности рабочий класс, в середине 1920-х гг. государство оказывало ему большое внимание, успехи в развитии крестьянского хозяйства были серьёзным вкладом в общие успехи нэпа. Казалось, что Сталин в своей политике будет и далее опираться на крестьянство. Отдельные наблюдатели заговорили даже о возможном появлении в России "демократии фермеров" [49]. Но развитие событий в СССР не оправдало этих надежд. Ни торговля, ни совместные советско-германские предприятия никак не способствовали "эволюционному" процессу. Все "командные высоты" экономики - крупная промышленность и торговля, банки, транспорт и др. оставались в руках советского государства. Оно не собиралось отказываться от монополии внешней торговли, которая оставалась сдерживающим развитие отношений фактором. Более того, оно нашло выход в насильственном изъятии хлеба у крестьян, которое становилось предвестником форсированного "строительства социализма" в деревне.

С исчезновением иллюзий на скорую отмену монополии внешней торговли в Германии подняли голову противники Рапалло, заговорившие об ошибочности кредитной и торговой политики в отношении СССР. Вновь был поднят вопрос о компенсациях за ущерб, понесённый германскими гражданами во время мировой войны. Активизировал свою деятельность "союз немецких кредиторов России", ставший составной частью международной организации кредиторов [50].

Развитие экономических отношений начало порождать массу претензий сторон друг к другу. Уже в 1928 г. возникли разногласия в связи с ликвидацией концессий в СССР рядом германских фирм, претендовавших на закрепление в собственность оставленного имущества, перешедшего в пользование государственных трестов (дело "Каруто", имевшей концессию на разработку марганцевых руд в Чиатурском районе Грузии). Немецкие промышленники стали жаловаться на хозяйственные затруднения, связанные с необходимостью постоянного общения с советским торгпредством. Проникая во все звенья германо-советской торговли, оно вытесняло из неё германские фирмы (жалобы на распределение заказов по политическим, а не по хозяйственным соображениям, на стремление к снижению закупочных цен, на опасность для германской промышленности экспорта советских изделий и т. п.). В свою очередь, советское правительство проявляло недовольство деятельностью антисоветских и антикоминтерновских организаций на территории Германии, непоследовательностью её кредитной политики в отношении СССР [12].

В июне 1928 г. журнал "Восточная Европа" ("Osteuropa"), делавший анализ и дававший прогноз развитию восточной политики, впервые употребил понятие "сталинизм" как противовес понятию "троцкизм". Это понятие войдёт с лёгкой руки дипломата Хётча в политический обиход в 1929 г. для обозначения советской системы власти при Сталине. Формирующийся в стране политический режим прибирал к рукам все направления внутренней политики, в известной мере отодвигая на задний план внешнеполитические дела. СССР постепенно открещивался от навязанных ему нэпом обязательств в отношении капиталистических стран и от некоторых дореволюционных российских традиций в области права. Подлежали ликвидации и многие рыночные отступления в экономике [51].

В ходе социалистической реконструкции народного хозяйства всё явственнее стало проявляться "принципиальное различие государственных систем" в СССР и в странах Запада, которое становится "препятствием к дальнейшему плодотворному развитию дружественных отношений". О том гласило Советско-германское коммюнике о переговорах между представителями Правительства СССР и Германии 14 июня 1930 г. [12]. Жизнь у дипломатов осложняется, и им становится труднее договариваться со своими партнёрами.

Сталинский "левый курс", согласно прогнозу экономических экспертов, вёл Советский Союз не по тому пути, от которого зависело углубление отношений, предсказанное Брокдорф-Ранцау. Свои разочарования в связи с этим высказал госсекретарь Шуберт. Он считал, что СССР, бывший "важным внешнеполитическим и мировым экономическим фактором", стал терять в последние годы это своё значение. Не меньшую, чем неудачи внешней политики, ответственность за эту "значительную перемену" он возлагал на экономическую политику" советского руководства. "Все производительные силы страны брошены на преждевременную и чрезвычайно дорогостоящую индустриализацию, без учёта приобретающей угрожающий характер безработицы. При этом технические специалисты разных отраслей экономики и специалисты центральных органов управления подвергаются преследованиям. Повсюду наблюдается отход от ленинской политики нэпа, проведение которой заметно улучшило экономическое положение страны" [49, c. 305-306].

Работа дипломатов в таких условиях требовала от них огромного напряжения физических и эмоциональных сил. Накопленные обиды вызывали ожесточённые споры. Особенно не легко было советским дипломатам в Берлине, поэтому, как писал Хильгер, "дискуссии Крестинского с Шубертом нередко принимали характер далеко "не дипломатического" извержения темпераментов" [52] .

Согласительная комиссия, созданная в 1928 г. для разрешения конфликтных ситуаций, становилась в это время важным средством уяснения жалоб и устранения противоречий. Каждый год десятки вопросов, список которых распадался, как правило, на три части, хозяйственную (экономическую), консульско-правовую и культурную, подлежали разрешению в ней. Новый германский посол в СССР Герберт фон Дирксен считал, что комиссия функционировала весьма удовлетворительно и, во всяком случае, несколько раз, с её помощью партнёры смогли выйти из "политического тупика" [53]. Однако её возможности в улаживании конкретных конфликтных ситуаций были не столь велики, поскольку правительства уже почти не прислушивались к мнениям дипломатов. В своей беседе с членом Коллегии НКИД СССР Б.С. Стомоняковым 27 ноября 1929 г. Дирксен, говоря о трудностях своей работы в СССР, подчёркивал: "В Германии создаётся впечатление о том, что СССР всё более и более закупоривается в своих границах и со всё большим безразличием относится к своим внешним отношениям и к тому, что думают о нём за границей. Поэтому некоторые круги в Германии склонны считать бесплодными усилия к сближению с СССР. В Берлине часто говорят о том, что государственные интересы…всё более отходят на второй план по сравнению с интересами чисто партийными и что в связи с этим НКИД теряет своё влияние на иностранную политику и, в частности, на отношения с Германией". Внешняя политика перемещалась из НКИД в Кремль [54].

Но это была лишь одна из сторон зреющей конфронтации. Другая сформировалась на Западе, где, несмотря на наличие некоторых периодов потепления отношения к СССР, враждебность и неприятие страны, строящей социализм, не только не уменьшались, но продолжали нарастать. Успехи социалистической модернизации, укрепление индустриальной мощи Советской России стали рассматриваться некоторыми политиками за рубежом как угроза капиталистическому миру. Они требовали прекратить поддержку СССР. Особую роль играли антисоветские настроения части германского правительства, главного партнёра советской страны в Европе. Ставший у руля Восточного отдела МИД Германии Оскар Траутманн, к примеру, так высказывался на этот счёт: "Мы строим русским, а точнее большевикам, военную промышленность и гадаем, когда они начнут у нас переворот". По-прежнему "невыносимой" была мысль о "русских пушках, которые могут быть направлены против нас или во время прямого нападения, или в ходе мировой революции", и для госсекретаря Шуберта [49, S. 312]. Жупел "красной" угрозы, исходящей от СССР, всё ещё витал над Европой. Не важно, что идея мировой революции для советского руководства уже давно потеряла свою актуальность. И, тем не менее, Германия ещё не желала уступать завоёванное ею в середине 1920-х годов первое место на русском рынке ни англичанам, ни американцам. Хотя "сталинский курс" и был признан пошатнувшим доверие заграницы к русской экономике, Германия, продолжая поиски альтернативы курсу Рапалльского и Берлинского договоров, сохраняла весьма оживлённые отношения с Советами.

Информационная война. Между тем, в средствах массовой информации обеих стран начала набирать обороты и становилась всё более ожесточённой информационная война. С 1929 г. националистически настроенная правая немецкая пресса уже использовала каждый повод для обличения "социалистической" модернизации Советского Союза. Яростным нападкам стали подвергаться действия советского правительства против немецкого национального меньшинства, попыткой бегства протестовавшего против начавшейся коллективизации, "крестовый поход" против религии, позиция Москвы по вопросу "гражданской войны" в Германии. Умеренные левые подливали масла в огонь своей критикой советской прессы в отношении немецких правительственных партий. Одновременно началась и общая антисоветская кампания в прессе, когда каждое "происшествие" в советской стране стало подаваться как дурно пахнущая сенсация.

Советское правительство весьма болезненно реагировало на публикации в западной прессе. Г.В. Чичерин считал даже, что именно немецкая пропагандистская машина становилась главной причиной ухудшения советско-германских отношений. Его не устраивали оценки немецкой прессы проходившей в стране коллективизации, наступления на кулака, повышения обложения в связи с необходимостью выполнить пятилетку, борьбы с политическими противниками Сталина, уже тогда называвшейся немцами "террором", о котором весьма убедительно информировал своё правительство сам германский посол. В Германии была создана "Лига защиты западной культуры" от коммунизма, которую один из советских дипломатов, руководитель Второго Западного отдела НКИД Борис Штейн, выступавший в газете "Известия" под псевдонимом "Современник", отвечая на выпады немецкой прессы, образно окрестил "Собранием каннибалов" [55].

Но и нового германского посла в СССР Дирксена не устраивала набиравшая ход информационная борьба в советской стране против разного рода критики и измышлений в немецкой прессе. Так, Дирксен жаловался на брань и оскорбления в адрес германских государственных институтов и партий, которые звучали "почти ежедневно" в эфире советской радиостанции, находившейся в самой Германии. Особенно оскорбительным было то, что на его протесты НКИД отвечал об отсутствии у советского правительства какой-либо власти над радиостанцией, находившейся на содержании профсоюзов [53, с. 140].

Предвестники грядущих бед стали проявляться и в самой Германии. Сама Германия в это время стояла на пороге жесточайшего кризиса. В момент, когда посол Герберт фон Дирксен в конце 1928 г. начинал обживать в Москве своё новое местожительства, Германия находилась на вершине своего экономического процветания, достигнутого за годы послевоенного развития Веймарской республики. Но уже в 1928 г. в ней всё явственнее стало сказываться влияние мирового экономического кризиса. Банковские проблемы, неуверенность в завтрашнем дне, массовая безработица, противоборство радикальных правых и левых партий отодвигали на задний план внешнеполитические проблемы. Русская политика Германского правительства вошла в состояние стагнации. И прежний посол Брокдорф-Ранцау, и Дирксен, возглавлявший тогда Восточный отдел МИД, предлагали поэтому подождать с форсированием экономического сотрудничества, пока не станут более определёнными итоги начавшихся в СССР перемен [56].

Тем не менее, у германских дипломатов вызывала весьма положительные эмоции грандиозность первого советского пятилетнего плана развития народного хозяйства (на 1929-1932 гг.), предполагавшего построение фундамента социалистической экономики, дальнейшее вытеснение капиталистических элементов города и деревни, укрепление обороноспособности страны. Одним из главных экспертов его был атташе по сельскохозяйственным вопросам германского посольства в Москве Отто Аухаген, активно сотрудничавший с журналом "Остойропа", публиковавшим из номера в номер его аналитические обзоры развития экономики СССР. Аухаген понимал "жизненную необходимость" индустриализации в крестьянской стране с явным переизбытком сельского населения в связи с высокой его рождаемостью. Он считал также весьма полезным для экономики укрупнение сельскохозяйственных объединений. "Коллективизация, - писал он, - хотя и односторонняя и проводимая с явным пренебрежением по отношению к индивидуальным хозяйствам, представляет собой прогрессивный шаг в сравнении с хозяйствами середняцкими, численность которых сильно возросла за годы нэпа. И если Россия не хочет впасть в политическое и экономическое бессилие, она должна остановить измельчание (ферцвергунг) крестьянских хозяйств". "Коллективизация несёт и большие выгоды советскому правительству, ибо организованное крестьянство легче контролировать, чем разрозненные индивидуальные хозяйства" [49, с. 307].

Поверил в пятилетний план СССР и Дирксен. Он был убеждён в том, что "советское правительство преодолеет возникшие трудности, индустриализация будет иметь успех, а её плоды принесут пользу и Германии" [52, с. 215]. Он продолжал делать всё возможное, чтобы вывести отношения из состояния застоя. Тот факт, что в Германии в это время резко возросло число противников СССР, он объяснял не только предпочтением "западной политики". Сказывалось, считал посол, "тупое непонимание будущего и обывательское неприятие других народов и других государственных систем" [49, с. 309]. Для укрепления позиций Германии в России он предлагал целую программу действий: советовал практиковать передачу долгосрочных, обеспеченных государством кредитов частным лицам, оказывать техническую помощь, в том числе германскими специалистами, расширять культурные связи. Немецкие фермеры, инженеры и экономисты во время учебных путешествий по России должны были формировать представления о советской экономике и устанавливать личные контакты. Благодаря им могла быть установлена дружба народов и стран [56].

Но в СССР с конца 1920-х гг. оживились ожидания новых интервенционистских действий капиталистических стран. За дипломатическим кризисом в отношениях с Англией и конфликтом с Китаем последовали осложнения на Дальнем Востоке, где началась японская агрессия на азиатском материке, приведшая к пограничным конфликтам с Советским Союзом. Враждебное окружение, как на Востоке, так и на Западе, порождало серьёзные опасения нападения извне и формировало синдром постоянной угрозы существованию "первого в мире социалистического государства". Уже в июне 1930 г. Сталин, выступая на ХVI съезде ВКП (б), указал на тот "неоспоримый факт", что буржуазия может найти выход из экономического кризиса, поразившего западный мир, либо созданием "фашистской диктатуры", либо развязыванием войны за новый передел мира.

К 1932 г. всё очевиднее становилась для СССР угроза "со стороны империалистов Франции и Японии, которые неустанно формировали антисоветский блок, чтобы нанести "оплоту пролетарской мировой революции", Советскому Союзу, решительный военный удар. Под руководством Франции, Польши, Румынии и балтийских стран началась прямая подготовка интервенции против СССР". Эти и другие, зревшие на Западе угрозы в адрес Советского Союза, обстоятельно описаны в книге С.Т. Поссони[57].

Крепнущий ревизионизм у новой генерации германских политиков в 1930-1933 гг., означавший, как писал Петер Крюгер, возврат к средствам классического, в вильгельмовском духе, великодержавия, пришедшего на смену экономически обусловленной стратегии, привёл к ожидаемым результатам. Прежняя позиция Германии как малоэффективная была отклонена. СССР перестал рассматриваться в качестве противовеса западным державам, одновременно развернулась совместная работа с Францией и Польшей, нацеленная против СССР. Последний всё более терял своё значение для Германии и как потенциальный торговый партнёр. В Германии создавались предпосылки для экспансионистской политики национал-социалистов [58].

Положение ТП СССР в Германии осложняется. С начала 1930-х гг. стали нарушаться экстерриториальные права советских представительств в Германии. В частности, был произведён полицейский налёт на советское торгпредство в Мюнхене, руководство которого, якобы, торговало "взрывчатыми материалами", чем нарушало германские законы. Офицер уголовной полиции в августе 1932 г. вторгся в советское Генеральное консульство в Кёнигсберге. Резко протестовало советское правительство против развязанной в Германии травли СССР по случаю 4-хлетия Берлинского договора, во время которой были обруганы не только этот договор, но и вся "рапалльская политика". Главное, что не устраивало советское правительство, это полная индифферентность германского правительства, "не пошевелившего даже пальцем, чтобы прекратить антисоветскую кампанию "свободной" немецкой прессы. Создавалось впечатление, что оно одобряет эту кампанию. В СССР, кроме НКИД, как выразился Штейн, больше не оставалось людей, которые ещё верили в добрую волю Германии [52, с. 221].

В начале 1930 г. новый глава НКИД СССР М.М. Литвинов был вынужден также констатировать увеличение числа "конфликтных вопросов" в разных сферах советско-германских отношений и, прежде всего, в экономической сфере. В этой связи, писал он в одном из своих писем временному поверенному в делах С.И. Бродовскому, "германское посольство забрасывает нас протестами, устными и письменными" [12]. В свою очередь, правая немецкая пресса отвечала обличениями Советского Союза. Ряд газет во главе с центральным органом партии Центра "Германия" развернули в 1931 г. клеветническую кампанию о предстоящей приостановке советских платежей, хотя случаев ведения Россией переговоров с немецкими фирмами об отсрочке платежей или о пролонгации векселей, не было.

Начались разговоры о "захвате" некоторых отраслей торговли в Германии советскими организациями (Дероп, Дерунафта и др.), которые уверенно продвигались от оптовой продажи к розничной торговле. Возрастал их аппарат. Достаточно сказать, что Берлинское торгпредство создало для транспортировки грузов свой собственный транспортный отдел. Стали возрождаться обычные разговоры о "красной опасности".

Надо признать, что в преддверии мирового экономического кризиса начавшаяся индустриализация Советского Союза вызывала за рубежом и, прежде всего, у германских промышленников, растущую озабоченность. "Россия как партнёр интересовала их более как покупатель промышленных товаров и как поставщик сырья и сельскохозяйственной продукции, а не как самостоятельная, независимая от заграницы, индустриально развитая держава, могущая стать опасным конкурентом. Кроме того, у большинства представителей германского бизнеса продолжали ещё сохраняться надежды на то, что СССР в своём развитии "сам собой" "мирным путём" или путём внутренней контрреволюции, в результате "неизбежного краха химерической пятилетки" перейдёт на рельсы капитализма. Поэтому планы индустриализации Советского Союза вынуждали немецких экспортёров всё сильнее приспосабливаться к желаниям советских покупателей. Из-за этого "возникали недовольство и критика, на которую так чувствительно реагировала советская сторона", - считал Густав Хильгер [52, с. 215].