Происхождение славян. Прогрессологическая реконструкция

Переселение балтов на юг от Припяти, зафиксированное в гидронимах, соответствует памятникам колочинского типа. Они обнаружены в бассейне Тетерева, Ужа и на Случи, притоке Горыни [Русанова, с.39]. Именно в этом районе фиксируются балтийские гидронимы.

Вероятно, славяне находились под воздействием большего критического коэффициента, чем балты, т. к. им удалось вновь занять свои исконные земли. Археологические данные позволяют увидеть этот процесс. На одном из поселений пражской культуры северного Полесья, в окрестностях которого нет выходов камня, в наиболее раннем жилище печь сложена из обожженных глиняных вальков, имитирующих камни. По конструкции печь такая же, как ранние печи-каменки в более южных районах Приднестровья, где камня достаточно. Следовательно, первоначально пришельцы с юга, т. е. славяне, пытались делать печи так, как это делают у них на родине, и только впоследствии научились делать глинобитные печи [Русанова, с.25]. Отношения с балтами не были мирными, поэтому в Полесье возникает одно из немногих городищ пражской культуры - Хотомель.

На востоке, как я уже отмечал выше, славяне, благодаря тому, что часть пеньковцев-антов мигрировала на юго- запад, смогли вселиться в ареал их культуры, а впоследствии полностью их ассимилировать. Миграции антов, а вслед за ними и славян на Балканы также происходили в условиях депопуляции этих мест вследствие набегов варварских народов. Исследователи давно обратили внимание на то, что славянские топонимы на Балканах и в Греции более всего распространены в горных районах [Georgacas, s.77]. Это свидетельствует о том, что славяне первоначально заселяли горные районы, поскольку они были оставлены жителями. Как следует из многочисленных примеров, в условиях уменьшения количества населения сильнее всего пустеют наиболее неудобные для жизни районы.

В Чехию, Словакию и Венгрию славяне проникают не ранее VI в. н. э. Основная масса славян приходит сюда после ухода отсюда в Италию лангобардов в 568 г, хотя не исключено, что отдельные группы славян начали проникать сюда раньше [Русанова, с.115 и сл.]. Таким образом, вновь проявляется принцип, который мы наблюдаем практически повсеместно: переселение славян осуществлялось на земли, из которых перед этим произошли массовые миграции населения.

Древнейшие славянские памятники между Одером и Заале относятся к концу VI - началу VII вв. Так же, как и во многих других местах, славяне заняли тут почти пустую территорию, которую перед их приходом покинули германцы. Германские поселения V-VI вв. на этой территории немногочисленны, а к VII в. становятся единичными [Русанова, c.137]. Об ассимиляции славянами остатков германского населения свидетельствуют особенности материальной культуры и языка славян междуречья Одера и Заале. Как полагает большинство исследователей, продвижение славян на эту территорию происходило с юга, из Чехии, по течению Эльбы. Об этом свидетельствует близость элементов культуры (керамика, домостроение, погребальный обряд) и наличие общих топонимов [Русанова, c. 142].

Не совсем понятно, когда и как пришли славяне на территорию Польши. Как я уже отмечал выше, эта территория рассматривается некоторыми исследователями как центр расселения славян. Однако несомненно, что территория Польши перед приходом сюда славян и балтов была практически пуста. Даже тогда, когда тут расселились славяне, плотность их населения, по подсчетам археологов, составляла лишь 15% от плотности населения предшествующей пшеворской культуры [Godlowsky, s.99]. Вероятно, именно миграции славян с запада Украины привели к высокой концентрации гаплогруппы R1a на территории Польши. Интересно, что лингвисты обнаружили во всех языках западнославянской подгруппы, кроме лужицкого, иранские заимствования [Трубачев 1967]. Присутствие ираноязычных народов на территории Польши и Чехии не фиксируется ни археологически, ни лингвистически (т. е. на основании топонимов). Следовательно, иранские заимствования на эти земли могли быть принесены только миграциями славян с востока, из Приднестровья.

Следует отметить, что до недавнего времени многие исследователи относили памятники суковско-дзедзицкой культуры к памятникам пражского типа [Русанова, с. 152]. Такое смешение, вероятно, объясняется тем, что о балтах в бассейне Вислы и в ее междуречье с Эльбой письменные источники ничего не сообщают, хотя балтские гидронимы, как говорилось выше, тут обнаружены. Славяне расселялись на запад, вероятно, из бассейна Сана, где обнаружены поселения зубрицкой культуры. Вероятно, диалект именно этой группы славян стал основой формирования языков западных славян. Как и везде, славянские миграции направлялись на незаселенные территории, поэтому славяне двигались не на север, в бассейн Вислы, который заняли балты, а вдоль Карпатской горной системы на запад и потом, через Моравские ворота, на территорию Чехии, Словакии, Венгрии. По течению Эльбы славяне, как уже отмечалось выше, проникли на средний Одер в его междуречье с Заале.

Ассимиляция славянами балтов, носителей суковско-дзедзицкой культуры, началось только в VII-VIII вв., когда на ее территории появляется славянская керамика и квадратные в плане полуземлянки с печами-каменками или глинобитными печами [Баран 1988, c.78-79]. Значительную роль в этой ассимиляции сыграли, вероятно, миграции славян со среднего Дуная, влияние которых отмечают археологи в культуре Польши [Русанова, с.173]. Эта ассимиляция не была мирной, о чем свидетельствует появление укрепленных поселений, таких, как, например, Шелиги.

На всех территориях, где найдены памятники пражской культуры, довольно быстро возникали новые культуры, при несомненной связи с ней имеющие существенные отличия. Только на территории Северо-Западной Украины сохраняется преемственность пражской культуры. Тут эта культура впервые была открыта и получила тогда название культуры типа Корчак. Она просуществовала неизменной в течение VI-VII вв. и плавно эволюционировала в культуру VIII-IX вв. типа Луки Райковецкой. “Близость этих памятников настолько велика, что их следовало бы рассматривать как два периода одной и той же культуры. Памятники типа Луки Райковецкой постепенно распространялись к югу, северу и востоку от корчакской территории. На других территориях славянские культуры сильно отличаются от культуры Луки Райковецкой” [Русанова, c.12]. Вероятнее всего, столь разная эволюция пражской культуры в разных регионах ее распространения обусловлена тем, что на северо-западной Украине не было субстратного населения, т. е. именно этот район и был местом возникновения пражской культуры.

Итак, расселение славян с Волыни и из Приднестровья на запад, восток и юг происходило после массовых миграций, так называемого Великого переселения народов, в результате которого эти территории были сильно опустошены. Выше мы подробно рассмотрели ситуацию в лесной зоне Восточной Европы и выяснили, что следствием Великого переселения стали вторичные миграции населения этого большого региона общим результирующим вектором на запад. В результате этих миграций критический коэффициент в лесной зоне Восточной Европы не мог не упасть. В частности, балты ушли из междуречья Верхней Волги и Оки. Отлив балтов отсюда на запад начался в VI-VII вв., а в VIII в. этот регион был почти полностью покинут жителями [Дьяковская культура].

Характерно, что население лесной зоны Восточной Европы примерно с VII в. перестает пользоваться укрепленными городищами и живет в открытых селищах. Таким образом, в лесной зоне Восточной Европы севернее линии Припять - Сейм в результате миграций населения на запад сильно упал критический коэффициент. Именно к этому времени относится начало расселения тут славян.

Расселение славян на больших территориях привело к нарушению контактов между отдельными племенами. Вследствие этого начинается формирование диалектных различий. Это всегда происходит в форме инноваций, которые охватывают не весь ареал языка, а его отдельные области. Начиная с VI-VII вв., одна группа таких инноваций охватывает только южные и восточные районы славянского населения. Другая группа инноваций охватывала только западные и восточные районы расселения славян. Инноваций же, которые охватывали бы только южных и западных славян, нет [Филин, с.221-222]. Вместе с тем только к VIII-IX вв. относятся инновации, которые свойственны лишь восточнославянскому языку [Филин, c.275].

Такое развитие славянских языков возможно лишь в том случае, если центр миграций славян находился в восточной части их ареала. Именно тут возникали инновации, которые потом распространялись мигрантами либо на юг, либо на запад, связывая, таким образом, восточнославянские языки либо с южнославянскими, либо с западнославянскими. Восточная часть ареала пражской культуры - это территория северо-западной Украины, т. е. Волынь и Верхнее и Среднее Приднестровье. На правобережье Днепра славяне вышли позднее, ассимилировав тут, как отмечалось выше, носителей пеньковской культуры.

В результате исходящих миграций Волынь и Приднестровье потеряли почти все свое население к VIII в. В это время тут было заброшено Зимнинское городище, почти не осталось селищ. Центром формирования собственно восточнославянского языка становится Среднее Поднепровье. Именно оно послужило донором миграций, в результате которых славяне ассимилировали население многих районов Восточной Европы. Именно из Среднего Поднепровья славяне вновь заселили опустевшие Волынь и Приднестровье, которые, таким образом, оказались в зоне восточнославянских диалектов. Произошло это не ранее конца IX в. [Насонов, с.138], т. е. тогда, когда восточнославянский язык уже сформировался.

Миграциям славян в лесную зону Восточной Европы предшествовали важные события в степи. После ухода на запад сарматов, готов и прочих народов, составлявших население черняховской культуры, в опустевшие причерноморские степи с востока приходят тюрки. Они говорили на языках булгарской или болгарской языковой группы. Закавказские и византийские хроники называют в это время в степи целый ряд племен: акациры, барсилы, сарагуры, уроги, савиры, авары, утигуры, кутургуры, болгары, хазары. Изобилие племенных названий вовсе не означает такого же изобилия языков или диалектов. Вследствие высокого критического коэффициента в степи постоянно происходили конфликты между разными группами населения, которые то распадались, то объединялись. Арабский путешественник Ибн-Хаукаль, например, сообщает об идентичности хазарского и болгарского языков [Ибн-Хаукаль, с.396]. Кроме тюрков, в причерноморских степях жили и остатки ираноязычного населения - аланы или асы.

VI в. характеризуется постоянными войнами кочевых народов между собой и их набегами на земледельческое население, о чем сообщают византийские и персидские источники. Во второй половине этого века в азиатских степях возник І Тюркский каганат, который начал походы за Волгу, в Закавказье. В первой половине VII в. каганат распался, но междоусобицы среди степного населения продолжались. Все эти факты свидетельствуют о нарастании критического коэффициента у населения степей. Наконец, начинается оседание кочевников на землю. Часть болгар во главе с Аспарухом мигрировала на запад и осела южнее Дуная, основав тут Дунайскую Болгарию. Основная же часть кочевого населения осела в междуречье Днепра и Волги.

Осевшие на землю кочевники образовали салтово-маяцкую культуру. Исследуя памятники этой культуры, археологи обнаружили, что на лесных участках верховий Северского Донца, Оскола и Дона население обычно хоронило умерших в катакомбных могилах с большим количеством личных вещей и оружия. Кроме того, большинство населения тут было долихокранным, т. е. длинноголовым. Судя по погребальному обряду и антропологическому составу, это население было потомками алан, населявших степи в предшествующий период. Точно такого же типа захоронения долихокранного населения найдены археологами на Северном Кавказе, т. е. там, где аланский (осетинский) язык дожил до наших дней.

Кроме того, в этих же районах лесостепи найдены захоронения совсем другого типа: в ямах с небольшим количеством инвентаря. Умершие, захороненные в этих могилах, принадлежали к брахикранному, т. е. короткоголовому типу. Могильники этого типа расположены отдельно от могильников с катакомбными захоронениями. Основной массив захоронений в ямах располагался южнее, в нижнем течении степных рек - Дона, Донца, на Таманском и Керченском полуостровах и в горном Крыму [Плетнева 1986, с.41-46].

Благодаря исследованиям археологов мы можем реконструировать события, имевшие место в степи во второй половине I тыс. н. э. Первыми в лесостепных районах осели аланы, которые жили в степи до прихода сюда тюрков. Поэтому они заняли наиболее удобные для земледелия лесные земли на Северном Кавказе и в верховьях Донца и Дона. Затем начали переходить к земледелию болгары. Часть из них подселилась к аланам в лесостепи, но критический коэффициент тут был слишком высок, и поэтому болгары оседают в долинах крупных рек степи, там, где можно заниматься лиманным земледелием и рыболовством. Часть болгар уходит в Дунайскую Болгарию, где найдены памятники салтово-маяцкой культуры, часть поселяется возле Керченского пролива с его рыбными богатствами и торговыми возможностями, часть оседает в лесных районах Крыма. Опустевшие степи занимают родственные болгарам хазары, до этого жившие на территории Дагестана [Плетнева 1986, с.21].

Население салтово-маяцкой культуры было объединено в Хазарский каганат со столицей Итиль в дельте Волги. Интересно отметить, что в сохранившемся письме кагана придворному кордовского халифа Хасдаю сообщается, что, поскольку дождей в Хазарии выпадает мало, поля орошаются водой из рек [Коковцев, с.99]. Никаких следов оросительных систем в Волго¬Донских степях нет, поэтому очевидно, что речь идет о пойменном земледелии.

Почти одновременно с салтово-маяцкой культурой, хотя, вероятно, несколько ранее, возникает волынцевская культура, которая датируется VII-VIII вв. [117, c.55-57]. Большинство памятников этой культуры расположено на среднем течении Десны, правобережье Среднего Днепра и в Посеймье, а также в верхнем и среднем течении рек Сулы, Псла, Ворсклы. Волынцевская керамика не находит ни прототипов, ни аналогий среди славянской керамики второй половины I тыс. н. э. [Седов 1982, с. 137]. Ближайшие аналогии ей обнаруживаются в салтовской посуде [Плетнева 1967, с. 103-134]. Подобным салтовскому было и волынцевское домостроительство, отличался только похоронный обряд. Все памятники волынцевской культуры находятся в зоне иранских гидронимов верхнего Днепра, поэтому, вероятно, кочевое ираноязычное население, прежде чем осесть в верховьях Донца и Дона, оседало севернее, на Сейме и Десне.

Чуть позднее возникновения волынцевской культуры примерно на той же территории возникает роменская культура. Как полагают археологи, лепная роменская керамика “обнаруживает несомненную близость с посудой Правобережья Днепра, относящейся к типу Луки Райковецкой. Несмотря на этнографические особенности в этих заимствованиях имеется индийский элемент, о чем мы говорили выше.

Таким образом, славяне начинают проникать в лесную зону Восточной Европы севернее линии Припять - Сейм не ранее VIII в., т. е. тогда, когда формируется восточнославянский язык. Историки давно заметили, что в письменных восточнославянских источниках район Среднего Поднепровья противопоставляется другим осточнославянским землям как “Русская земля” [Насонов]. Это доказывает, что именно Среднее Поднепровье было центром миграций восточных славян, и именно здесь сформировался восточнославянский язык.

Как полагают и лингвисты [Топоров, Трубачев, c.244], и археологи [Седов 1982, с.116], основной поток славянской колонизации направлялся на север по течению Днепра, причем раньше всего были освоены области на восток от Днепра. Тут доля балтийских названий существенно ниже. Области западнее Днепра осваивались славянами медленнее. Наиболее ранние курганы славян на север от Припяти датируются IX в. [Седов 1982, с.116]. Поэтому балтийское население просуществовало тут дольше, результатом чего явилось большое количество балтийских названий в бассейне Березины. Район на северо-запад от Припятского Полесья сохранил западнобалтийское население вплоть до XIII в. Тут источники фиксируют ятвягов, которые занимали Сувалкию, Верхнее Понеманье, Подляшье и Берестейскую волость. Эти сведения средневековых источников подтверждаются гидронимией, содержащей этноним “ятвяги” на всей территории, на которой найдены погребальные памятники, не имеющие аналогий ни в славянских, ни в восточнобалтийских древностях [Седов 1982, с.119].

Таким образом, в результате первой волны миграций на север славяне ассимилировали население Днепровского бассейна, кроме отдельных районов в его западной части. Кроме того, славянизированы были Верхнее Подвинье, Приильменье и бассейн Великой, и частично бассейн Верхней Оки. В междуречье Волги и Оки миграция славян началась на рубеже IX и X вв. с северо-запада по рекам Мсте, Мологе и Волге и далее по правым притокам Волги и левым Клязьмы. По археологическим данным, кроме новгородских словен, сюда переселялись весь и смоленские кривичи. Несколько позднее, с конца X - начала XI вв., с юго- запада и юга по Оке и вверх по ее левым притокам расселялись вятичи [Кучкин, с.55]. Впрочем, эти миграции были очень немногочисленными, и только в XI-XII вв. они стали интенсивнее [Горюнова, с.205]. Однако основная масса нового населения пришла в Волго-Окское междуречье в XIII в. Археологические материалы свидетельствуют, что в этот период тут меняется антропологический тип населения. Монголоидные черты, характерные для угро-финнов, становятся менее выраженными, и население становится более европеоидным [там же].

Лингвисты отмечают, что говора восточной части Волго-Окского междуречья заметно отличаются от остальных говоров русского языка [Кузнецов]. Эти миграции происходили уже тогда, когда возникло государство восточных славян, поэтому в источниках нет племенных названий для междуречья Оки и Волги, кроме дославянского населения этого края - “меря” [Повесть временных лет, с.13, 18].

В то же время многие лингвисты отмечают особенности западных русских говоров - новгородских и псковских. Эти особенности сближают западные русские говора с западными славянами [Зализняк]. Такое сближение возможно вследствие архаичности языка, на котором говорили славяне первой волны миграций. Вторая волна миграций, в результате которой славяне заселили Волго-Окское междуречье, последовала через триста лет,язык новых мигрантов за это время уже существенно изменился.

Кроме того, миграции с правобережной Украины, где гаплогруппа R1a составляла более 50% населения, сформировали в Волго-Окском междуречье массив с примерно такой же частотой этой гаплогруппы.

Таким образом, и антропологические, и лингвистические, и генетические материалы свидетельствуют, что основная масса мигрантов в Волго-Окское междуречье пришла из Среднего Поднепровья. Мигранты принесли на север родные им топонимы: Переяславлю Южному, стоящему на реке Трубеже, соответствуют Переяславль-Залесский и Переяславль- Рязанский, оба на реках Трубежах. Название правого притока Днепра - Лыбеди повторяют две реки Лыбеди: во Владимире и в Рязани [Попов А., с.59-60]. Дублируются и другие речные названия - Почайна, Ирпень, и названия городов - Галич, Перемышль [Толочко, с.196].

Уход населения с территории Украины привел к депопуляции некоторых регионов. Во второй половине XII и в XIII вв. происходит полное запустение верховьев Южного Буга, и упоминания о его центрах встречаются в летописях все реже [Толочко, с.125]. По мнению археологов, населенные пункты на Южном Буге были оставлены населением уже к началу XII в. [Археология УССР, т.3, с.392]. Запустевает также территория Киевщины, т. е. собственно “Русская земля”. Археологи находят тут многочисленные городища, оставленные населением в конце XII - начале XIII вв. Археологи отмечают также уменьшение размеров городищ, возникших в XII-XIII вв. в Среднем Поднепровье, по сравнению с предшествующим периодом [Археология УССР, т.3, с.386].

На опустевших землях начинают оседать кочевники. Археологические находки свидетельствуют о поселениях тюрков в бассейне Роси, верховьях Южного Буга, на Тясмине и левобережье среднего Днепра [Плетнева 1973; Толочко]. В бассейне Роси возникло племенное объединение осевших на землю тюрков, которых летописи называют “черными клобуками”, сыгравшее значительную роль в истории Киевской Руси.

В соответствии с третьим законом резервуара, депопуляция должна была привести к определенному регрессу. Ослабление Киева в XIII в. очевидно, сколько бы некоторые ученые не доказывали обратное. Можно спорить о том, был ли упадок материальной культуры, хотя даже сторонники тезиса о восходящем развитии Киева вплоть до монгольского нашествия признают ухудшение качества керамических изделий Киевщины [Толочко, с.53], уменьшение объемов каменного строительства в конце XII - начале XIII вв. в Киеве [Толочко, с.74]. Однако никто не станет оспаривать тот факт, что военно¬политическое и экономическое значение Киева и Киевщины резко упало, обладание Киевом стало лишь символом верховной власти в восточнославянском государстве. Ни Андрей Боголюбский, ни Всеволод Большое Гнездо, ни Даниил Романович, получив контроль над Киевом, не собирались туда переселяться.

Следует отметить, что мысль об ослаблении Киева в связи с переселением населения из Среднего Приднепровья на Волгу и Оку не нова. Еще В.Ключевский писал, что ослабление Киева и других важнейших древнерусских земель было вызвано оттоком населения на северо-восток и на запад. Но Ключевский полагал, что это переселение было вызвано натиском кочевников [Ключевский, с.285 и сл.]. Впоследствии это мнение было поддержано многими историками. Этот тезис противоречит нашим выводам, поэтому нам придется рассмотреть ситуацию в степи.

Как уже отмечалось выше, в VII в. в степи произошло оседание кочевников на землю, возникновение Хазарского каганата и его археологической ипостаси - салтово- маяцкой культуры. В конце IX в. Происходит ослабление Хазарского каганата. Причина этого становится понятной, если мы проанализируем археологические материалы. Можно считать доказанным, что население из поселений бассейна Дона и Северского Донца переселилось в лесостепной район на средней Волге. Это переселение происходило в течение VII-IX вв. несколькими волнами [Генинг, Халиков 1964, с. 128-129; Красильников 1978]. Поселения на Донце и Дону существовали до X в., хотя имеется небольшое количество находок, относящихся и к X в. [Плетнева, Николаенко 1976, с.293-297]. Именно к X в. относится возникновение Волжской Болгарии. К самому концу IX - началу X вв. относится правление первого известного нам хана Волжской Болгарии Алмуша [Ибн Русте, с .141].

Ибн-Хаукаль, сообщая о событиях 967¬968 гг, пишет: “Булгар - маленький городок, и нет у него большого числа округов” [Калинина, с.94]. И это при том, что Булгар был столицей Волжской Болгарии. Уже в начале XII в. другой арабский путешественник, Ал-Гарнати, пишет о Булгаре, что это огромный город [Ал- Гарнати, с.24]. Эти примеры показывают, как быстро росло население Волжской Болгарии.

Языком и Хазарского каганата, и Волжской Болгарии был болгарский язык, резко отличающийся от остальных тюркских языков. Он занимает промежуточное положение между тюркскими и монгольскими языками и содержит максимальное среди тюркских языков число (до 900) соответствий с монгольским. Единственным живым языком болгарской или булгарской подветви тюркских языков является чувашский язык. Благодаря поселению части болгар на Дунае, в современном болгарском (славянском) языке есть довольно много слов, сходных с чувашским языком, которых нет ни в одном тюркском языке. О том, что когда-то предки чувашей жили на Северном Кавказе, свидетельствуют грузинские и армянские заимствования в чувашском языке.

Интересно, что кроме многочисленных иранских заимствований (до 200), в чувашском языке обнаружены десятки индоарийских заимствований [Егоров; Федоров]. Это подтверждает высказанное ранее предположение, что скифо¬сарматский язык был промежуточным между иранским и индоарийским, поскольку болгары могли воспринять эти слова только от сарматов. Язык алан не мог быть таким донором, т. к. его прямой потомок, осетинский язык, относится к восточноиранским.

Таким образом, депопуляции степи и лесостепи предшествовало увеличение населения на Средней Волге, причем и археологический, и лингвистический материал свидетельствуют об этнической тождественности этого населения. Политически этот процесс отразился в резком ослаблении Хазарского каганата и усилении Волжской Болгарии. Миграции населения в Среднее Поволжье были вызваны действием первого закона резервуара, поскольку поселения не были уничтожены врагом, а просто оставлены населением. В то же время территория на средней Волге, где позднее началось расселение болгар, как свидетельствуют археологические данные, была практически пуста [Хузин].

Вследствие падения критического коэффициента в степях Хазарского каганата появилась возможность для лесостепных полуоседлых племен стать кочевниками. Этой возможностью воспользовались венгры. Легенды о прародине на Востоке, так называемой Великой Венгрии, жили в венгерском народе до современности. В 1235¬1236 гг венгерский монах Юлиан попытался отыскать Великую Венгрию, чтобы обратить восточных венгров в христианство. Ему удалось где-то возле реки Итиль (Волга) и какого-то большого булгарского города найти народ, язык которого он понимал [Fodor, p.9¬20]. Еще два европейских путешественника, Плано Карпини в 1246 и Рубрук в 1253 гг, упоминают Великую Венгрию, размещая ее на территории Башкирии [Путешествие, с.48, 57, 72]. Из башкирской лесостепи венгры вышли в степи, постепенно перемещаясь на юго-запад. Древнерусская летопись под 898 г. фиксирует проход венгров мимо Киева на запад [ПСРЛ, т.П, c.17-18], в степи на среднем Дунае.

Однако основная масса населения, заполнившая опустевшие причерноморские степи, пришла с востока евразийских степей, как это было уже много раз. В начале X в. в причерноморские степи из-за Волги приходят печенеги [Плетнева 1990, с.19], которые, как и последующие мигранты с востока, говорили на языке, принадлежавшем к западнотюркским. Летопись сообщает о том, что печенеги первый раз пришли на Русь в 915 г для того, чтобы заключить мир с Игорем [ПСРЛ, т.П, с.32]. Первый раз печенеги напали на Русь в 968 г в отсутствие Святослава и едва не взяли Киев [ПСРЛ, т.П, с.53]. Таким образом, между приходом печенегов в украинские степи и первой их агрессией против Киевской Руси прошло 50 лет, т. е. достаточное время для заполнения этого резервуара.

Несомненно, печенеги представляли серьезную опасность для восточных славян. Летопись сообщает, что сын Святослава Владимир вынужден был для защиты от них строить города по Десне, Остру, Трубежу, Суле и Стугне. Интересно, что населять эти города пришлось словенами (ильменскими), кривичами, чудью, вятичами [Повесть временных лет, с.83], т. е. жителями севера. Следовательно, населения Киевщины, т. е. собственно “Русской земли”, для этого не хватало. До нас дошло письмо епископа Бруно к императору Священной Римской империи Генриху II, в котором он описывает свою поездку к печенегам с целью обратить их в христианство. Бруно был в Киеве в 1006 г. и видел, что Владимир оградил свои владения отовсюду самым крепким частоколом на весьма большое пространство” [Бруно, с.76].

Однако укрепления не исключали печенежских набегов на пограничные города. Особенно сильным был печенежский натиск в последние годы I - в начале II тыс., когда печенеги использовали княжеские раздоры. Однако после своего укрепления на киевском престоле Ярослав в 1030-х гг начинает строить города по Роси, т. е., по сути, переходит в наступление и захватывает район, ранее не заселенный восточными славянами [Плетнева 1990, с.21].

Показательно, что натиск печенегов на Византию особенно усилился в начале 990¬х гг., т. е. в то же время, что и на Киевскую Русь. Император Алексей Комнин даже был вынужден обратиться за помощью ко всему “христианскому миру”. Это свидетельствует о высоком критическом коэффициенте в причерноморских степях. Однако уже в это же время печенеги начинают проникать на Балканы и особенно в Венгрию, и поселяться там. Сын венгерского короля Золтана (середина X в.) был женат на печенеженке. Венгерские источники сообщают о массовом переселении печенегов во владения венгерских королей, о поселениях печенегов на Тисе. Двум печенежским ханам был отдан во владение город Пешт. Постепенно печенеги были ассимилированы венграми и восприняли их язык и культуру [Расовский].

Именно переселение печенегов привело к ослаблению их натиска на восточнославянские земли. На их место с востока проникают гузы, или, как их называют русские летописи, торки. Как и следовало ожидать, эти новые пришельцы не проявили сразу же воинственности. Места в степи пока хватало, т. к. гузов пришло сюда немного: их основной миграционный поток направился в Переднюю Азию и образовал там турецкое государство Сельджуков. И все же летописи сообщают о походах русских князей против слишком близко подкочевавших к границе торков в 1055 и 1060 гг [ПСРЛ, т.П, с.152]. Как уже отмечалось выше (об этом свидетельствуют и археологические материалы, и данные летописей), очень большое количество торков и печенегов осело на границе Киевской Руси со степью, т. е. в лесостепи. Бассейн Роси был населен преимущественно тюрками, и крупнейший город Поросья назывался Торческ [Плетнева 1990, с.73 и сл.].

Вследствие следующего цикла оседания кочевников на землю в причерноморские степи приходят половцы. Историки относят это событие к 1020-м гг [Плетнева 1990, с.41]. И вновь, как и печенеги, половцы вначале приходят на Русь, чтобы заключить мир, о чем сообщает летописец под 1055 г [ПСРЛ, т.П, с.150]. Первое нападение половцев на русские земли относится к 1060 г [ПСРЛ, т.П, с. 161]. Таким образом, вновь понадобилось около полувека, чтобы резервуар наполнился снова.

Первоначально половцы нанесли ряд тяжелых поражений восточным славянам. Однако, начиная с конца XI в., ситуация коренным образом меняется. В результате деятельности Владимира Мономаха возникает система коллективных походов князей против половцев. Разумеется, нельзя сказать, что половцы были побеждены и уничтожены. Они продолжали совершать набеги на Киевскую Русь. Особенно много таких набегов было во время княжеских усобиц. Кстати, эти усобицы были результатом ослабления центральной власти вследствие расселения славян в лесной зоне Восточной Европы. Однако походы половцев дальше приграничных районов на территорию Руси, как правило, не углублялись. Обычно летописец пишет о нападениях половцев на пограничные со степью районы, многие из которых были населены осевшими тюрками.

С 90-х гг XII в. давление половцев на русские земли ослабевает, а с начала XIII в. половцы совсем прекращают набеги на Киевское, Переяславское и Черниговское княжества [Археология УССР, т.3, с.506; Толочко, с.131; Плетнева 1990, с.168]. Однако конец XII - начало XIII вв. был периодом больших, если не максимальных миграций населения из “Русской земли”. Следовательно, между усилением набегов половцев и миграциями восточных славян из Среднего Поднепровья нет прямой корреляции. Разумеется, нельзя утверждать, что набеги кочевников никак не влияли на депопуляцию этого района. Однако первичным было наличие огромных, практически незаселенных земель в Волго¬Окском междуречье, наиболее пригодных для подсечного земледелия, что приводило в действие первый закон резервуара. В этих условиях натиск кочевников мог лишь усиливать миграции, т. е. чем меньше населения оставалось в Среднем Поднепровье, тем меньше было у него возможностей отбить набеги кочевников и тем большим был стимул для дальнейших исходящих миграций. Однако завершился этот процесс уже после татарского нашествия.

Заселение Волго-Окского междуречья создало возможности для формирования русского народа, в результате чего закончился процесс языковой дифференциации славян.

Читатель, наверное, уже понял, что целью написания этой книги являлась не столько ранняя история славян или, более широко, ранняя этническая история Восточной и Центральной Европы, сколько реконструкция развития человеческого общества на его ранних этапах. Я убежден, что такая реконструкция возможна только на основе определенной методики, потому что наша обычная логика и здравый смысл в этом помочь не могут. Наш здравый смысл основан только на опыте, но условия жизни населения на ранних этапах развития настолько отличаются от тех, которые мы знаем, что выводы, сделанные только на основе здравого смысла и логики, часто просто не могут быть верными. Вот пример, связанный с темой предшествующего раздела. В одной из своих книг А.М.Сахаров писал: “То, что объединительные процессы были возглавлены северо-восточными русскими князьями, объясняется тем, что именно земли в лесах междуречья Оки и Волги имели в XII-XIII вв. наибольшее экономическое развитие. Это было связано с перемещением части населения с юга, из лесостепной зоны, среднего Поднепровья. Жить там было тревожно вследствие вторжения кочевников - сначала печенегов, потом половцев. Пустели города и села, масса населения уходила на северо-восток” [Сахаров, с.27]. П.П.Толочко возразил Сахарову так: “Думается, что А.М.Сахаров упрощенно понимал как сам колонизационный процесс Волго-Окского междуречья, так и его последствия. Ведь освоение новых земель вовсе не предполагает запустения районов, из которых оно осуществляется. Из Среднего Поднепровья, наиболее густо заселенной части Киевской Руси, уходило свободное население, отлив которого не только не приводил к экономическому упадку районов выселения, а скорее способствовал их дальнейшему развитию” [Толочко].

Я надеюсь, что, если читатель внимательно прочел эту книгу, то мне нет необходимости объяснять, почему П.П.Толочко неправ, хотя его мнение, безусловно, логично и основано на здравом смысле. Именно поэтому я поместил историографический раздел не в начале книги, как это обычно делается, а в конце. Я хотел, чтобы читатель понял, что законы развития общества на разных этапах его развития разные. Если мы говорим о периоде активных миграций, когда население было занято скотоводством и самыми примитивными формами земледелия, то хорошо известные нам представления об обществе, живущем за счет трехполья, оказываются совершенно неприемлемыми. Вместо общества, известного нам, например, по древнерусским летописям, с многочисленным, прочно оседлым, миролюбивым населением, живущим вековыми традициями, перед нашим мысленным взором встают маленькие группы людей, рассеянных на огромных пространствах, людей воинственных, готовых сорваться со своих родных мест, забыть свои традиции и уйти очень далеко в совершенно чужие земли.

Именно так описывают византийские писатели славян VI-VII вв. Прокопий пишет о славянах так: “Живут они в жалких хижинах на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют место жительства” [Proc., B.G., III-VII, 14, 24]. “Они жили, занимая страну разбросанно, отдельными селениями. Потому и земли им нужно много” [Proc., B.G., III-VII, 14, 29-30]. И Прокопий, и Иоанн Эфесский пишут о славянах как о жителях лесов. По сообщению псевдо-Маврикия, славяне селились “в лесах возле труднопроходимых рек, болот и озер” [Стратегикон, XI]. Привязка поселений к лесам, частая смена места поселений, низкая плотность населения - все это свидетельства того, что славяне, как, впрочем, и другие народы Северо-Восточной и Северной Европы, в первую очередь германцы, практиковали подсечное земледелие и, разумеется, пастбищное скотоводство. Вот что писал о германцах Тацит: “... хотя они ежегодно сменяют пашню, у них всегда остается излишек полей” [Germ., 26]. То же писал о германцах и Цезарь: “... им нельзя более года оставаться на одном и том же месте для возделывания земли” [De bell. Gall., IV, 1]. В условиях лесной зоны такое земледелие, скорее всего, было подсечным. Например, очевидцы сообщают, что в России в конце XVIII - начале XIX вв. подсека после выжига засевалась только один раз, а затем забрасывалась [Лепехин, ч.3, с.240; Чубинский, с.17]. Позднее, по мере роста плотности населения, подсеку обычно засевали как минимум 2-3 раза.

Археологические данные свидетельствуют, что поселения германцев, так же как и славян, были маленькими и недолговечными. Интересная деталь: после обнаружения так называемых “древних полей” в Дании, Голландии, на севере Германии, на Британских островах, в Скандинавии свидетельства античных писателей о подвижной системе земледелия у германцев были поставлены под сомнение [Гуревич, с.104]. Поля эти стало возможным обнаружить благодаря межам, несколько возвышающимся над ними и хорошо видным при аэрофотосъемке. Древние поля находят рядом с поселениями, и датируются они периодом с начала железного века до эпохи Великого переселения [там же]. Нет сомнения в том, что эти поля находились под обработкой длительное время, однако обращает на себя внимание то обстоятельство, что, хотя площадь отдельных участков в полях сильно колеблется, в среднем она меньше гектара [Jankuhn, s.151 fl.]. Совершенно очевидно, что такие участки были недостаточны для того, чтобы обеспечить среднюю семью продовольствием.

По-видимому, археологические данные свидетельствуют о хорошо известной этнографам ситуации, когда возле селения находятся участки, обрабатываемые интенсивно, но основная доля продукции, согласно принципу достаточности, производится на подсеке. Этот этап интенсификации зафиксирован русской поговоркой “Не поле кормит, а нива” [Даль, с.544], понять которую можно только, если знать, что нива - это участок на подсеке [там же], а поле - лишенные деревьев земли, обрабатываемые длительный срок. Сохранились свидетельства очевидца, относящиеся к 70-м гг. XIX в.: “Кроме обыкновенных полей крестьяне ... сеяли хлеб на подсеках. Подсеки эти назывались в Кореле “нивами”” [Чубинский, с.16-17]. Такие же сведения сохранились для севера России [Щекотов. Сельскохозяйственная культура, с.116] и для Белоруссии [Левитский, с. 11]. На Украине в Черниговской губернии в середине XIX в. “. почти каждый крестьянин или собственник имел две делянки земли, одну расположенную около поселения и другую в лесах”, причем все удобрения вносились на малую делянку возле поселения [Есимонтовский, с.4].

Приведенный выше пример еще раз подтверждает мысль о том, что для понимания исторических процессов прежде всего нужна методика. Однако в исторической науке сложилась странная ситуация, когда необходимость создания моделей развития и выработка на их основе методики вообще отрицается. В англоязычной историографии для подобного подхода даже возник термин “туннельное видение” [Brucker, р.7]. Исследовательский процесс в любой науке проходит две стадии: установление фактов и поиск закономерностей на основе этих фактов. Единственное исключение - это математика, наука абстрактная и в фактах не нуждающаяся. Коллекционирование фактов без создания на их основе обобщающих моделей превращает историю из науки в некое подобие художественной литературы. Как мне кажется, на постсоветском пространстве этот подход достиг своей завершенности. Впрочем, это неудивительно, если учесть, что на протяжении более 70 лет считалось, что самая совершенная методика исторических исследований открыта Марксом и Энгельсом, и ничего нового в этой области сделать нельзя в принципе.

Маркс, несомненно, был величайшим ученым, и его вклад в науку неоценим. Вместе с тем очевидно, что модель Маркса не может объяснить многие факты развития, твердо установленные наукой. В частности, согласно модели Маркса, в классовых обществах прогресс есть результат классовой борьбы, а в бесклассовых он происходит вследствие несоответствия между потребностями общества и имеющимися возможностями их удовлетворения. Иными словами, потребности людей являются главным движителем прогресса. Однако люди из-за низкой производительности труда не могут их в полной мере удовлетворить. Чтобы поднять производительность труда, люди внедряют инновации - новые орудия труда и технологии, которые поднимают производительность труда. Это в конечном счете позволяет обществу производить некий избыток материальных благ, прибавочный продукт, по терминологии Маркса, в отличие от необходимого продукта, который идет на поддержание жизни производителя. Как только возникает возможность производить прибавочный продукт, в обществе сразу же находятся люди, которые разными способами добиваются от непосредственного производителя, чтобы он этот прибавочный продукт производил, присваивают его себе и таким образом живут. Возникают разделение труда, стратификация общества и государство.

Однако науке известно множество фактов, которые не укладываются в эту схему. Все они противоречат основополагающим тезисам Маркса о постепенном росте производительности труда и стремлении населения увеличить свой объем потребления. Я уже приводил выше некоторые факты, свидетельствующие о том, что переход к земледелию, например, сопровождался не ростом, а падением производительности труда. Собственно говоря, закон Бозеруп сам по себе в принципе опровергает тезис Маркса о том, что производительность труда в процессе развития общества росла, а ведь фактов, подтверждающих закон Бозеруп, собрано огромное количество.

Кроме того, мы уже приводили многочисленные примеры того, что отсталые народы вовсе не горят желанием применять более передовые, а значит, по Марксу, более производительные технологии в сельском хозяйстве. Если модель развития Маркса утверждает, образно говоря, что население хочет, но не может производить продукции больше, то предлагаемая мною модель исходит из положения, что население может, но не хочет производить продукции больше, чем это нужно для удовлетворения своих потребностей. Стратификация общества возникает не потому, что появился прибавочный продукт, а потому, что в ней возникла необходимость и население готово работать немного больше и отдать часть своей продукции представителям высших социальных страт. Нельзя же всерьез полагать, что горстка военных вождей и их воинов, составляющая самое большее несколько процентов от всего населения, только силой заставляла население отдавать часть продукции? Социальная организация была нужна населению для защиты от внешних врагов и поддержания внутреннего порядка, а потребность в ней возникает лишь тогда, когда плотность населения и критический коэффициент становятся достаточно для этого высокими. Небольшой пример: у эскимосов- нетсилинков, которые ни с кем не воевали, племенных вождей не было, а у эскимосов, живших в XVII в. на Лабрадоре и враждовавших с индейцами, они были. Вместе с тем эскимосы не имели какой-либо формы власти, когда в летнее время кочевали небольшими группами, но, когда они на зиму перебирались в относительно крупные зимние поселки, в них возникала сезонная властная организация, которая была нужна, чтобы поддерживать общественный порядок [История первобытного общества, с.463]. Нельзя всерьез полагать, что именно зимой у эскимосов появлялся прибавочный продукт.

Если обобщить все факты, относящиеся к развитию доиндустриальных обществ, которые модель Маркса не может объяснить, то их можно разделить на две группы. Во- первых, модель Маркса является линейной, т. е. согласно ей схема прогресса одинакова для всех без исключения обществ, независимо от природных факторов. Но любой историк знает, насколько специфичной является история каждой страны, вследствие чего невозможно свести развитие разных стран к стройной системе общественных формаций. Во-вторых, разные страны развиваются с разной скоростью, то обгоняя других, то отставая, то вообще прекращая развитие.

Недостатки модели Маркса сами по себе не были бы столь губительны для нашей науки, если бы не догматизм в ее применении. Поэтому многие историки, хотя и были вынуждены отдать дань цитированию Маркса и толкованию исторических феноменов с точки зрения его модели, объясняли особенности развития отдельных стран традициями. В результате этого традиции стали важным компонентом модели развития, принятой в советской науке. Как мне кажется, этот подход настолько распространен и сегодня, что следует на нем остановиться более подробно.

Обычно особенности развития объясняются следующим образом: если очевидно, что страна А развивалась быстрее страны В, то в работах историков можно встретить замечания о том, что в стране В традиции были сильнее, чем в стране А. Совершенно логичным в этой связи является вопрос: почему в одной стране традиции сильнее, чем в другой? Однако ответа на него нет.

Как мне кажется, объяснение особенностей развития традициями может лишь умилить своей наивностью. Оно, по сути дела, ничего не объясняет, а всего лишь сводит все проблемы к некоей мистической силе, которая, раз почему-то возникнув, потом долго не выпускает общество из-под своего влияния и мешает ему развиваться так, как оно могло бы развиваться.

С моей точки зрения, традиция - это способ решения жизненной проблемы, закрепленный в общественном сознании. Это закрепление происходит только потому, что традиции - это самый рациональный способ решения жизненной проблемы в данной природной обстановке при данном уровне развития населения. Таким образом, традиции при неизменных условиях жизни общества всегда рациональны. Полагать же, что люди достаточно долго будут следовать традициям во вред себе, - нелепость.

Если мы не понимаем поведения людей прошлого, то это не означает, что в их действиях нет логики. Нужно пытаться понять эту логику, а не сводить все к непонятной силе традиций. Мы не понимаем поведения наших предков, как и наших современников из отсталых обществ, только потому, что не знаем законов развития. Например, администрации многих отсталых стран долго боролись с подсечно-огневым земледелием. Когда у местного населения спрашивали, почему оно упорно, несмотря на все запреты властей, продолжает его практиковать, эти люди как раз и объясняли это тем, что при подсечном земледелии труда нужно меньше, а результат будет больше, чем при пашенном. Иными словами, при подсечном земледелии производительность труда выше. Поверить в это представители более развитых обществ не могли. Их опыт говорил им, что в современных обществах производительность труда в сельском хозяйстве неизмеримо выше, чем в отсталых с примитивной агротехникой. Сейчас мы уже знаем, в чем причина такого парадокса: интенсификация земледелия за счет увеличения трудозатрат на единицу площади действительно ведет к падению производительности труда, а в современных обществах развитие земледелия происходит главным образом не за счет роста трудозатрат, а за счет применения достижений науки и техники. Но приверженность населения отсталых стран подсечно-огневому земледелию объяснялась именно силой традиций.

Традиции вырабатываются достаточно долго именно потому, что общество подбирает оптимальные способы решения своих жизненных проблем. Постепенно формируется целый комплекс традиций, который охватывает все аспекты жизни населения. Такие общества даже получили название традиционных. Собственно говоря, традиционные общества - это доиндустриальные общества, которые находятся, пользуясь предложенной нами терминологией, либо в стационарном состоянии, либо в фазе незаполненного резервуара. Характерной чертой таких обществ является отсутствие развития. Именно в этом и состоит причина приверженности таких обществ традициям. Ведь, если изменения почти не происходят, не меняются и условия жизни, следовательно, традиционные методы решения жизненных проблем остаются оптимальными. В этом случае изменения будут просто вредными, т. к. результат их будет хуже оптимального. Следовательно, дело не в силе традиций, а в неизменности условий существования данного общества. Изменятся условия - очень быстро изменятся и традиции. Например, хорошо известно, что в России традиционным был принудительный общинный передел земель. На землях исторического ядра России этот обычай уходит в прошлое настолько далеко, что мы не знаем точно, когда он возник. Просуществовал же этот обычай до коллективизации, т. е. был прерван искусственно. Следует ли в этом случае традицию общинных переделов земли рассматривать как некое свойство русского народа, присущее ему имманентно?

Однако есть и другие примеры, когда русское население жило по другой традиции. Например, в начале XVIII в. у казенных крестьян Архангельской, Олонецкой, Вологодской, Вятской, Пермской и Казанской губерний не было передельной общины. Земля находилась в свободном обороте, крестьяне продавали и покупали ее, среди землевладельцев были лица разных состояний. Среди крестьян существовало значительное неравенство. Неимущие и малоимущие крестьяне добивались от правительства запрещения на владение землей не крестьянами и введения переделов. В 1754 г вышел указ о запрете владеть землей лицам других состояний и конфискации их земель в пользу крестьян. В 1766 г был запрещен оборот земель между крестьянами, а в 1781 введены переделы. Аналогично развивались события и у под давлением большинства, т. к. более трудолюбивое и предприимчивое меньшинство от отсутствия переделов выигрывало. Эгалитаризм, т. е. принудительное уравнивание состояний, - обязательный лозунг крестьянского большинства во время всех революций.

Примеров того, что традиции возникают именно под влиянием внешних для общества условий, можно привести множество. Например, любовь англичан к овсянке вошла в поговорку. В то же время у других наций есть свои особо любимые продукты питания, скажем, рис у японцев или мамалыга у румын. Причина этой любви, разумеется, в традициях, но сами-то традиции возникли под влиянием окружающей среды. В сыром и прохладном морском климате Англии из всех злаков лучше всего растет именно овес, как наиболее влагостойкое злаковое растение. В то же время в теплом и влажном климате Японии рис, несомненно, оптимальное растение для выращивания изо всех злаковых. Хотя там может неплохо расти и овес, но урожайность и питательность риса просто не имеют конкурентов в данных природных условиях. В то же время в жарком и сухом климате Румынии, на богатых черноземах именно кукуруза дает самые высокие урожаи. Хотя хорошо известно, что так было не всегда. До того времени, когда кукуруза попала в Европу, она просто не могла вытеснить другие злаки, скажем, ту же пшеницу, которая, кстати говоря, в Румынии продолжает выращиваться в больших количествах, но является менее урожайной, а значит, и более дорогой, чем кукуруза. Другой пример такого же рода: в Германии еще в XVIII в. слуги отказывались поступать на службу, если хозяин не давал обязательства, что будет кормить их исключительно зерновыми и не будет давать картофель. Однако прошло время, и картофель, как более дешевый продукт питания, скоро стал самой распространенной пищей большей части населения Германии, и сегодня Германия -страна с богатыми “картофельными” традициями в питании.